Дни эвакуации

Уже мало осталось в живых тех,кто помнит о начале войны и эвакуации, хотя об этом времени написаны миллионы страниц. Моя память что-то донесла из быта обычного мальчика семи - десяти лет и кое-что из жизни окружающих взрослых...

В самом начале войны мы с мамой ушли пешком из горящего  Минска за день-два до его оккупации немцами. Я писал об этом в рассказе <a картошки</a>
Через несколько месяцев, глубокой осенью мы оказались на Урале в районе станции Синарской.
Там было большое строительство, монтировались эвакуированные с Запада заводы и отец работал  небольшим начальником в отделе строительного треста.
<lj-cut>
 Зимой 41 года меня определили в первый класс местной школы.
 Молодая и красивая блондинка Александра Ивановна, учительница первая моя, за руку привела  меня в класс. Там было холодно, дети сидели в пальтишках и ватниках, при разговоре изо рта шел пар. Если чернила за ночь замерзали, утром их оттаивали у печки.
Палочки и крючки писали  на сшитых листах оберточной бумаги.

На меня уставилось сорок пар глаз.
  -Дети, в нашем классе  будет учиться новенький, его зовут Володя. Он эвакуированный из
Минска, не обижайте его.
  Из заднего ряда раздались голоса:
  -Жиденок выковыренный!
  -Скажи "кукуруза"!
  -Жид на веревочке бежит!
Александра Ивановна вмешалась -
  -Дети, дети, нельзя так говорить, у нас дружба народов! - старалась она перекричать хор.
Но основное действо началось на большой перемене.
Школьная буфетчица и техничка внесли два разноса - на одном хлеб с маргарином, на другом - стаканы молока по числу учеников и вручали каждому в руки. Как оказалось, в школе этот завтрак был без продуктовых карточек и бесплатно. Как только женщины вышла, подошли двое ребят с последних парт.Они были старше меня и выше. Один отобрал бутерброд, а второй залепил оплеуху. Я не успел опомниться, первый проглотил  мой кусок и ударил в нос. Зато время второй мальчишка выпил мое молоко... Пошла кровь, я упал, крикнул :
  -За что?-
  -Просто так !
Я и сейчас помню ту обиду...
 Прозвенел звонок. Александра Ивановна вошла в класс, обратила внимание на мой разбитый нос и заплывающий глаз.
  -Володя, это кто тебя так?
Инстинктивно я понял, что жаловаться не нужно.
  -Я сам ударился об дверь. Потом упал, разбил нос...
Учительница все поняла, но удовлетворилась ответом.
 Драться я не умел. На следущий день на большой перемене я быстро съел свой хлеб и когда ко мне опять подошли те двое - одному выплеснул молоко в лицо, на второго кинулся, обхватил за шею, мы оба упали... Меня все-таки немного побили, но я опять не стал ябедничать. Больше ко мне не лезли. Через несколько дней ко мне подошел самый сильный мальчишка, сейчас его бы назвали альфа-самец. Он разразился тирадой :
  -Вовка, ты хоть и жид, но хороший пацан, никого не заложил, тебя больше не будем трогать...
  Мои бывшие обидчики научили меня драться и показали несколько уличных приемов. Посмотрели на мои маленькие кулачки, жидкие бицепсы и на образном языке дали совет на всю жизнь :
  -Ты, главное, не бзди. Если захотят навешать пи..юлей - все равно отмудохают. Бей всегда первым прямо в нос. Юшку пустишь - никто больше не полезет.
Тогда еще было принято драться до первой крови...

Зимой следующего года отца перевели работать в Красноярск. Мой первый день в школе начался так же, как на Урале. Учительница привела меня в класс и меня встретили возгласами "Выковыренный!", "Жиденок!", "Скажи кукуруза!",а один даже успел прочитать  стишок - "Жид пархатый номер пятый, на веревочке бежит, веревочка лопнула, жида прихлопнула". Когда на большой перемене ко мне подошли двое мальчишек и один уже поднял руку, чтобы врезать, я вспомнил уроки "друзей" с Урала и ткнул ему кулаком в нос. Пошла кровь. Второму я в нос не попал, но ударил ботинком по голени. Удар по надкостнице вызывает сильную боль. Меня слегка побили, но дразнить перестали.

Уже в преклонном возрасте я задумался. До войны на Урале и в Сибири было очень мало еврейских семей. Как дети и взрослые сразу определяли мое происхождение непонятно, в то время у меня были светлые волосы, не было характерных еврейских черт и я не картавил, как дедушка Ленин.  Откуда в местах, разделенных тысячами километров, были в ходу одни и те же антисемитские словечки и стишки? Вряд ли их посылали почтой или телеграфом, интернета и социальных сетей в то время не было. Возможно, этим централизованно занимался НКВД?  Тайна сия велика есть...

  В Красноярске отец работал в отделе снабжения  небольшого военного завода. Впрочем, в то время все заводы и предприятия работали на войну и даже швейная мастерская, где работала мама,шила военную форму.
По разговорам, бывшим дома,я понял, что на заводе получали обычный спирт из древесных опилок путем обработки серной кислотой и дальнейшей очистки. Это был гидролизный завод, а место, где мы жили называлось "Гидролизный поселок" - зона с заключенными, казармы охраны и пару десятков деревянных двухэтажных домиков для "вольняшек" с удобствами во дворе. Ни школы, ни медпункта, ни клуба не было, все находилось в соседних поселках за 2-3 километра.
   Спирт частично перерабатывали на нашем заводе, частично в цистернах отправляли в другие места, где из него делали каучук и что-то еще. Во всяком случае, в поселке я никогда не видел пьяных. Водку по карточкам не давали, а воровать спирт рабочие боялись, время было суровое. Если поймают в цеху пьяного работягу - под суд и в лагерь. Кто-то опоздает на смену на 15 минут - туда же. Если это заключенный - добавят срок.
Разговоры о производстве и небольшие совещания сотрудников у нас дома велись постоянно.
Я мало что понимал, но запоминал хорошо.
О серной кислоте хочу сказать отдельно. Со станции железной дороги на санях возили баллоны, похожие на нынешние кислородные. Мы, мальчишки,бежали за санями и пытались прокатиться. Если возчик замечал - получали удар кнутом, но больно не было. В один прекрасный день мы с другом Петькой удобно расположились прямо на влажных баллонах, подслеповатый возчик нас не заметил.
 Дома мама с ужасом увидела - пальто и рукавицы распались в клочья. Неделю в школу я не ходил, пока не достали мне новое пальто. Петька до конца зимы носил старый ватник, да
еще его дома выдрали...

По-видимому, отец работал хорошо, через год его поставили начальником отдела снабжения. Он предложил московскому начальству организовать какие-то "веерные поставки". Новый метод распространили  на всю отрасль и вскоре отцу выдали  премию - отрез на пальто и  белые фетровые сапоги под названием "бурки". Пальто пошили маме, бурки папа сносил сам...

В нашем поселке редко появлялись новые люди.
Мы жили в двух комнатах заводской квартиры, а в третьей комнате  жилотдел периодически  селил разных жильцов. Осенью 1944 там жил оперуполномоченный НКВД, спокойный неразговорчивый мужик, мы его редко видели. Однажды глубокой ночью из его комнаты раздалось два выстрела, звон стекла и дикие крики. Мы с мамой перепугались, папа позвонил в заводскую охрану и НКВД. Когда они приехали и ворвались в комнату, оказалось, что  сосед-опер был тихим запойным алкоголиком. Он взял краткий отпуск по болезни и несколько дней дегустировал дармовую продукцию нашего завода.
 По его взволнованному и сбивчивому рассказу, этой ночью в окне показались два дьявола с рогами и копытами. Вначале они выпустили в комнату целую стаю мышей и пауков и те разбежались по комнате.  Черти его страшно ругали и угрожали убить. В порядке самозащиты чекист выхватил табельный пистолет и расстрелял их первым. Отважного сотрудника с белой горячкой увезли и больше мы его не видели, а я на завтрашнее утро стал героем дня среди мальчишек - я один знал подробности происшествия...

Через 3-4 дня в освободившуюся комнату заселили двух молодых женщин лет 23-х - тетю Иру и тетю Веру. У них были короткие черные жесткие волосы, узкие глаза и широкие скулы, но они были красивы какой-то странной красотой. В свои 10 лет я это уже понимал...
Они были одеты в гимнастерки со следами от погон и в защитного цвета юбки. У тети Иры на гимнастерке справа был орден Красной Звезды, а слева - Орден Боевого Красного знамени, медаль За Отвагу и медаль За боевые заслуги, у тети Веры - только одна медаль За боевые заслуги. У них не было чемоданов, а только маленькие вещевые мешки.

Я читал, что узкие  глаза бывают у японцев,китайцев и других жителей Азии - якутов, тунгусов,эвенков.
Еще были узкие глаза у узбеков, которых я уже видел на Урале. На Урале узбеки были только мужчины. Их мобилизовали прямо в кишлаках жаркого Узбекистана и привезли под конвоем на холодный Урал в цветастых полосатых халатах. На голове у них были накручены полотенца, шапок не было, а на ногах тряпки, перевязанные веревочками и черные галоши. Узбеков    поместили в больших палатках прямо на заводской площадке.  Это была Трудовая Армия для строительства новых заводов.
 Неграмотные дехкане, узбеки не знали русского языка, не понимали, что от них хотят.
 Мои родители говорили между собой, что их кормили из полевых кухонь по армейским нормам, но все они были мусульманами, не ели свинины, многие отдавали мясо тоже голодным местным рабочим, а сами  умирали от голода и болезней  десятками в ту суровую уральскую зиму...

Я прямо спросил у тети Веры:
 -Кто вы, вы же не японцы, не китайцы и не тунгусы?
Он ответила на прекрасном русском языке -
 -Мы несчастные калмыки...
 Я уже читал Пушкина и сразу процитировал -
   -...Слух обо мне пойдет по всей Руси великой
     И назовет меня всяк сущий в ней язык,
     И гордый внук славян,и финн, и ныне дикой
     Тунгуз, и друг степей калмык...
 Так это тот, который друг степей, был вашим предком?
 -Да, Вова, только сейчас мы не в степях, а в Сибири - и ее карие глаза заполнились слезами...

  Вечером мама выгнала меня из кухни и сидела там с тетей Ирой и тетей Верой, они рассказывали маме свою историю. Но мама забыла о маленьком окошке за своей спиной между кухней и комнатой и мне все было слышно.
Девушки рассказали, что они медицинские сестры из одного военного госпиталя. До войны окончили курсы медсестер,  добровольно пошли на фронт. Тетю Иру  наградили медалью За Отвагу и Орденом Красной звезды за вынос 25 раненых с оружием с поля боя под огнем  противника.  Боевое Красное Знамя она получила за то, что автоматом и гранатами отбила немцев, когда те хотели захватить ее и раненых в землянке по пути на сортировку. После ранения Иру первели служить в госпиталь, где работала ее землячка Вера. Девушки подружились, в госпитале их любили и уважали.

  Однажды их вызвал к себе начальник госпиталя. Там уже были замполит и особист. Ире и Вере сказали, что с самого верха пришел приказ : их немедленно демобилизуют, бумаги готовы, и сопроводят на соседнюю станцию. Утром придет эшелон с другими выселенными калмыками и они отправятся в Сибирь в ссылку.  Вера и Ира разрыдались.
  -За что? - спрашивали они. Разве мы плохо воевали и работали? Мы в партию вступили на фронте, я была ранена, у меня награды - добавила Ира.
  -Девочки, мы вас хорошо знаем, но ничего сделать не можем... Пришел приказ - всех калмыков из автономной республики выселить, республику расформировать, солдат и офицеров калмыцкой национальности уволить из армии и депортировать в Красноярский край, а там распределят по точкам.
  -Скоро зима, у нас нет одежды и обуви, только шинель и сапоги...
  -Я приказал, вам выдадут полушубки и валенки,  соберут немного вещей и продуктов -
начальник взглянул на особиста и замполита, те кивнули.
  -А наши награды и партбилеты тоже отберут?
  -Нет, все останется у вас. Будете работать, но не в армии. Такой приказ.
  -Капитана  Бадмаева тоже депортируют? - спросила Ира.
(Бадмаев был калмык, известный в войсках разведчик, Герой Советского Союза).
  -Он поедет этим же эшелоном. Но вы задаете много лишних вопросов - сказал особист.

Нас под конвоем отвезли на узловую станцию. Там собрали много калмыков из разных частей. Эшелон пришел ночью.
Вы бы видели этот ужас!
Женщины и дети плачут, голодные, раздетые, без теплой одежды и обуви, при аресте им не дали времени собраться. Вынесли несколько трупов. Всех военных собрали в одну теплушку. Перед посадкой унизительно обыскали, искали оружие.
 И вот мы здесь. У нас нет гражданской одежды,  только эта форма, что на  нас надета, будем работать вольнонаемными медсестрами в лагере заключенных и пока жить с вами.
 Без разрешения комендатуры никуда нельзя отлучаться, отмечаться через каждые несколько дней, за самовольный отъезд - каторга...  Не тюрьма, но и не свобода...
  -Девушки, главное - вы прошли войну и остались живы-здоровы, -с казала мама.  Достаньте у вашего начальства материю, я сошью вам такие красивые платья - в Москве будут завидовать!
А здесь жить можно. Такие  милые боевые  девушки! Все будет хорошо. Я в городе была в исполкоме, видела много ваших молодых земляков. Познакомитесь,  найдете себе женихов,  еще будете счастливы!
У Иры и Веры поднялось настроение, они заулыбались... 

Здесь мама заметила мои настороженные уши и закрыла окошко. Потом позвала меня в нашу комнату и провела профилактическую беседу.
Она говорила,чтобы я никогда никому не рассказывал о чем говорят дома. Ни во дворе, ни в школе.  Друзья или знакомые - никто ничего не должен знать, что происходит в семье. Семья - это самое дорогое. Никто за тебя не заступится, кроме папы и мамы. Если неосторожно что-нибудь скажешь - маму и папу могут посадить в лагерь, останешься один и погибнешь...
Это был для меня первый урок семейной конспирации, которому я следовал всю жизнь и учил своих детей - никому не рассказывать, что происходит дома.

Гораздо позже, уже в Израиле я узнал из интернета, что только из армии в разгар войны уволили и отправили в ссылку более 15 тысяч калмыков, а всего депортировали около 200 тысяч.
Сотрудники НКВД за проведенную "операцию" получили боевые ордена...   
 Зачем кровожадный вождь безжалостно преследовал безвинных людей только за то, что они были калмыками - уже никто никогда не узнает.
А еще были чеченцы, карачаевцы, крымские татары, немцы Поволжья, месхетинцы, балкарцы и другие более мелкие народы. Да что говорить, одних чеченцев  выслали около 500 тысяч. Обида и злоба остаются, они тлеют долгие годы. Все  это  аукнулось новейшими чеченскими войнами и это еще не конец...

Весной и летом сорок четвертого по радио стали передавать хорошие сводки с фронта. В начале июля освободили Минск и  мама начала думать об возвращении. Между родителями шли бурные обсуждения, ночами я слышал рыдания.

Мой папа был добрый, мягкий, немного инертный человек. Старший брат в большой еврейской семье, он много помогал младшим братьям и сестрам и перед войной не смог получить высшего образования, успел кончить лишь 3 курса вечернего института. Сколько я его помню, все свободное время он был с книгой. Он читал и серьезные технические книги по строительству и много художественной литературы. В детстве я был уверен, что на каждый праздник, кроме обычных подарков, под подушкой я найду новую интересную книгу. Благодаря папе я приучился много читать и передал эту привычку своим детям.
 Вот с внуками - сложнее, они уже израильтяне, да и время не то...
 
 Каждый вечер мама заводила разговор -
  -Израиль, когда мы вернемся в Минск? Ты же постоянно ездишь в командировки в Москву!
Сделай что-нибудь! Поговори в главке, они тебя сюда направили, пусть переведут в Минск!
  -Куда ты торопишься - вначале спокойно отвечал отец. Минск разрушен, нет жилья, нет работы. А здесь хуже-лучше мы устроены, интересная работа, есть квартира...
  -Что это за квартира, коммуналка, сарай! Нет водопровода, туалет во дворе, зимой, в такие морозы бегать во двор!
  -Ты думаешь, нам в Минске сразу дадут квартиру со всеми удобствами! Хорошо, если поселят в барак или землянку!- закипая, отвечал папа.
Но мама уже завелась.
  -А наш поселок! Что это за поселок! Нет школы, нет врача, кругом  заключенные. В город не попопасть, только несчастная "матаня" ходит. ("матаня" - местное выражение, обозначало пригородный поезд из побитых разномастных вагонов, что "матался" между левым и правым берегом Енисея). Хочу в Минск! Если тебе так не хочется уезжать отсюда, наверное, у тебя  в городе есть другая женщина!
 Дальше разговор переходил на идиш и состоял из  непереводимых идиоматических выражений...

Той же осенью на на завод приехала большая комиссия из Москвы. Проверяющие прибыли вовсе не для того, чтобы навести шороху, обломать рога начальству, снять с него стружку и наложить епитимью. Завод был на хорошем счету и цель была обратная - обласкать, а местное начальство представить к наградам.
Из неофициальных, но достоверных источников просочилась точная  информация, кто и чем по заслугам будет награжден. Директор дядя Ваня, парторг дядя Федя и главный инженер дядя Коля - орденом Ленина. Начальники отделов в том числе и мой папа - получат Трудовое Красное знамя. Начальники поменьше  и несколько рядовых вольных рабочих - Знак почета и медали.
Заключенным выдадут новые ватники и галоши  на старые опорки...
Из Обкома поступило указание принять и угостить высокую комиссию, как следует.

Обычай отмечать важные события лукулловыми пиршествами был заведен еще в древнем Риме.
На заводе было хорошее подсобное хозяйство и, конечно, имелась основная продукция. А во время войны за спирт можно было выменять, что угодно.
На следущий день после банкета по случаю прибытия гостей, директор вызвал отца в кабинет и сказал -   
  -Израиль Исакович, мы здесь посоветовались и решили, что каждый член комиссии должен уехать от нас с подарком. Я дам указание в цех изготовить каждому плоский бачок с краником литра на три. На соседней фабрике закажете специальные  портфели для каждого бачка, емкости заполните дважды очищенным спиртом. Когда все будет готово, организуйте вывоз через проходную .
  Отец подумал несколько секунд. Время было военное .За вывоз спирта через проходную без должного оформления и документов можно было угодить под трибунал. Не исключено,что его хотят подставить...
  -Иван Кузьмич, дайте мне письменное распоряжение. Это целая бочка, при любой проверке могут быть неприятности и не только у меня.
  -Подпишите сами.
  -Я не имею права  вывезти такое количество за одной своей подписью...
  -Ну, нет так нет - неожиданно легко согласился директор. Завтра собирайтесь в командировку в Канск , там у вас незаконченные дела.
На следующий день папа отправился в Канск на родственное предприятие.  Он пробыл там дней десять, а его заместитель ничтоже сумняшеся подписал распоряжение и вывез спирт.
Огненную воду разлили по бачкам, положили в новенькие портфели, подарки вручили членам комиссии прямо в гостинице и те благополучно отбыли на следующий завод, где их тоже ждали презенты.
По  прошествии некоторого времени в местной газете опубликовали Указ о наградах. Фамилии отца там не было, зато его заместитель неожиданно  получил орден Знак почета.
Отец расстроился. В этот вечер мама громко говорила-
  -Вот видишь, тебя не ценят, не уважают, плюют тебе в лицо. Хорошо, что ты не подписал документ, а то еще бы посадили. Нужно уезжать. А орден - ты до сих пор жил без ордена, проживешь и дальше, жизнь продолжается.

В начале 1945 отца вновь направили в командировку в Москву. Он не скрывал, что будет просить у начальства перевод обратно в Белоруссию. На этот раз с ним поехала мама для консультации у столичных профессоров. Теперь я думаю, она больше хотела строго проследить за папой, чтобы он более энергично добивался перевода в Минск и только в Минск.

Родители уехали. Присмотреть за мной мама попросила свою подругу, на это время переехавшую к нам и девушек-калмычек.
Зима была суровая, я был непослушен, простудился и заболел. Вызвали фельдшера, ничего страшного он не нашел, а я с удовольствием несколько дней провалялся дома. Через пару дней зашел дядя Федя, его называли парторг ЦК, в те времена была такая должность - во все вмешиваться и ни за что не отвечать...
Я его знал, он бывал у нас и раньше.  Я уже выходил во двор, но в школу еще не ходил, филонил. Дядя Федя поинтересовался моим здоровьем, потрепал по щеке и удалился.
Прошло еще несколько дней. Я уже ходил в школу, а вечером гонял на снегурках, прикрученных веревками к валенкам. Вдруг  из подъехавшей машины вышли папа и мама. Они странно посмотрели на меня, мама опустилась на снег, а папа тихо спросил -
  -Вова, ты жив?..
Оказывается, после  "посещения на дому" парторг на имя родителей послал срочную телеграмму: "Вова при смерти выезжайте немедленно Парторг ЦК подпись".

Получив такое известие, папа бросил в Москве все служебные дела, переговоры о переводе и родители выехали ближайшим поездом в Красноярск, не близкий свет, пять-шесть суток езды... С каждой большой станции папа безуспешно пытался дозвониться на  завод - его не соединяли. Как потом оказалось - парторг дал указание на заводской коммутатор и почтовое отделение : если будет звонить Бунимович - не соединять, а телеграммы доставлять ему лично!

Через несколько дней ночью я проснулся от громкого разговора - папа и парторг дядя Федя у нас в гостиной пили разведенный спирт.
  -Зачем ты всех обманул, зачем послал ту телеграмму? - говорил отец. Так можно убить! Жена неделю проплакала, у нее плохо с сердцем. Зачем ты так сделал? Почему меня не соединяли по телефону, не отвечали на мои телеграммы?
  -Исакович,  пьяным гоолосом отвечал дядя Федя. Мы знаем, что ты добиваешься перевода, хочешь уйти с завода. Но ты хорошо работаешь, ты наладил материально- техническое снабжение, завод работает как часы  и ты нужен нам здесь. Как тебя было задержать? Вот я и послал ту телеграмму. Прости меня, Израиль Исакович, дело прежде всего, партия решила, что здесь ты нужнее...
  -Федор Петрович, если я хорошо работаю,почему меня вычеркнули из списка награжденных?
  -Это не я!  Это директор Иван Кузьмич!  И в Обкоме!
Да ты сам виноват! Зачем ты потребовал письменный приказ на вывоз спирта? Ты что, мальчик? Все было согласовано! И первый секретарь был в курсе, и главк, и председатель комиссии. Думаешь Обком у нас не снабжается?  Подумаешь, один Израиль Исакович решил быть самым честным! Когда на утверждении наград секретарь обкома узнал от директора о твоем выступлении, он сказал :
 -Этот еврей слишком хитрый, но мы хитрее! Обойдется без ордена!
Взял красный карандаш и вычеркнул твою фамилию.

  Действительно, отец вполне обошелся. Его перевели Минск в конце 1945года и мы уехали...