Знак

(Отрывок из недописанного романа "Беглец")


Я сидела и рыдала. Вернее, так казалось людям по другую сторону окна, провожающим, которые уже покинули вагоны, одни из которых с сочувствием, другие с пренебрежением смотрели на меня в упор. Однако попутчики не слышали ни звука: мое лицо, мокрое и склизкое, красное, было вдобавок ко всему изуродовано жуткой гримасой, рот открыт и изогнут в виде неправильной фигуры. Но плакала я молча.  У меня не было возможности издавать звуки, а тем более с кем-то говорить; у меня не было сил. Поезд трогался, перрон с провожающими оставался вдали, постепенно становясь все меньше и меньше, пока не сравнялся с остальными строениями на горизонте и не исчез из поля зрения. Как и все мои мечты, желания и стремления в том городе. Очередная волна немого потока слез накрыла меня. Можно сказать просто: выглядела я чуть более, чем плохо. 

Когда у меня окончательно иссякли силы и лицо характерно сводило от боли, я стала разглядывать попутчиков. Среди пассажиров было всего два человека, кого никто не провожал. Одним из них был мужчина преклонного возраста, чье бордовое лицо было изрядно изъедено глубокими морщинами, из-за которых оно больше напоминало кору старого дуба. А бордовым оно было из-за постоянного употребления крепких напитков, в чем нельзя было усомниться, поскольку даже в этот момент в его руке была фляга. Очевидно, фляжка уже опустела, и мужчина скучающим взглядом окидывал всех вокруг. "Наверное, там его тоже никто не ждет",- промелькнуло в моей голове. Вторым таким человеком была я. 

Все так странно. Странно само по себе то стечение обстоятельств, которое и привело к бессрочному отъезду. Как будто кто-то или что-то желает, чтобы все случилось именно так. Вот я, человек обычный и ничем не примечательный, работаю себе спокойно. Отдыхаю. Люблю, в конце концов. И вдруг в течение одних суток меняется кардинально все.  Странно, не правда ли? Либо так, либо я сама привыкла к рутине, и подобный всплеск кажется катастрофой, хотя для других людей он - обыденность, быть может. 

Я не жалуюсь на жизнь. Ведь всё, что ни происходит, – это есть ни что иное, как плод моих желаний; всё, чего я хочу, претворяется в явь. И все слезы, истерики, переживания – лишь некая эстетика, необходимость, дабы никто не заподозрил всю хладность моего расчета. 

Главной аферой в моей жизни является всё, что происходит во мне и вне. Любой выброс эмоций – та же игра, задуманная сценаристом в моей голове. Конечно же, меня время от времени тоже обливает с головы до ног поток мыслей на тему вечных "зачем" и "почему". Зачем я это делаю? Почему я делаю так? В эти моменты-то и начинаются трудности самообладания. В силу своей самоуверенности мне кажется, что я знаю всё. Но только не ответа на эти вопросы. Я не знаю ничего о цели моих действий. Объяснить это тем, что "нужно жить ради себя"? А дальше как развить цепочку? Тупик... Наверное, такие самокопания бывают у всякого, кто хоть как-то мыслит. Самокопания-облегчения. Но мои не приносят никакого результата. В них нет зерна разума, да и почва - сплошное болото... 

Цель: больше, дальше, лучше. Для кого и зачем - второстепенно. Пополнение собственных достижений, очередная галочка в списке "что-нужно-сделать" - это всё, что может раскрасить серые стены моей комнаты. Всегда быть в плюсе. Всегда новая победа. 

У меня есть ночь и несколько часов утра. Потом все будет иначе. А пока поезд едет, я могу написать несколько страниц в книгу своего будущего. Поставить пометку "годно" и отправить в печать. Я уже чувствую эти теплые листы, от которых пахнет краской, руками работника типографии и немного жизнью; 86 градусов по Фарингейту – такой должна быть температура при печати книг, чтобы обеспечить краске достаточную вязкость. Я потираю руки. В шестом часу до полудня мне придется сжечь старую, довольно потрепанную и целиком и полностью наслаждаться новым изданием. Не скажу, что я радикал. Но если жизнь требует перемен, то они должны быть во всем сразу, а не частями. 

– Вы не будете против, если я сяду здесь? – обратились ко мне со стороны. Это была девушка лет двадцати пяти, худощавая, длинноволосая блондинка. Я подумала, ведь подойди она двадцать минут назад, ничего, кроме отрешенного взгляда она бы в ответ не получила.

– Конечно, приса...
– Я видела, в каком Вы были состоянии. Не стала тревожить; по себе знаю, какие-либо успокоения в этот момент действуют абсолютно обратно своему предназначению. 
– Я в порядке. Просто немного...
– Нервы? Да ладно Вам, нервы. Вот когда я осталась без копейки денег в чужом городе – это были нервы. Я отправлялась попрошайничать, чтобы пережить еще три дня, не умереть от голода, и уехать домой. Понимаете меня? А потом однажды меня чуть не изнасиловали в купе. Этот ублюдок напился и начал нагло распускать свои руки, он был всяко сильнее меня, но мне повезло тогда. Вся моя благодарность проводнице, которая ворвалась без спроса с предложением купить журналы. Удивительно, как иногда человеческая наглость может спасти! Вы до Москвы едете?
– Да. 
– А я сейчас выхожу. Я бросила всё, что связывало меня с моим родным городом К., и теперь начинаю жить с чистого листа. В пятый раз, наверное... Стоит один раз подумать о том, что надо уехать, и я не могу сидеть на месте, пока не зайду в вагон. Проклятые поезда! Я убегаю из города в город в надежде убежать от себя. На этот раз уехала налегке: только то, что понадобится в дороге. Чтобы уж точно ничего не напоминало! Я думаю, что это моя судьба, и теперь я выйду замуж. Могу же я позволить себе маленькое женское счастье, Вы со мной согласитесь? Мне пора, будьте счастливы и Вы!

Не дождавшись от меня никакого ответа, блондинка вскочила и шустро отправилась в тамбур. 

Была ли она серьезным знаком для меня или просто одной из тех, кто страдает "синдромом попутчика"? Как бы то ни было, ее скорый рассказ, ее спешка и круглые горящие глаза говорили мыслями из моей головы. Российские железные дороги, что вы делаете? Зачем вы нас кидаете из стороны в сторону, заставляя совершать бездумные поступки? Люди уже почти двести лет, зачарованные, устремляются вдаль, оставляя всё и всех, за километры железных дорог. 

Самолеты не дают мне того ощущения, что могут подарить три красные буквы; того, что есть у платформ и вагонов, проводников в синей форме и попутчиков, пахнущих отварной картошкой. Самолет не сможет мне объяснить, что такое тысяча километров! Самолет вовсе не знает, что тысяча (или около того) километров – это смена дня и ночи, а затем ночи и дня; это десяток платформ с сонными пассажирами; это пачка сигарет в холодном тамбуре, где ступеньки обледенели, а стекла покрылись инеем, и руки дрожат так мелко-мелко; это две с половиной главы недописанного романа; это всегда больше, чем дорога...

2012 г.