Привыкание к горю Глава 15, 16

15

Мы выезжали в воскресенье. В понедельник должны были попасть на приём к врачу. А на четверг было назначено заседание в суде по моему делу. Я решил, что если не успею вернуться, то пусть судья принимает решение без меня. Мне грозил штраф в 500 рублей или 15 суток. Кроме того, в среду должен был начаться республиканский фестиваль студенческого творчества, где выступали ребята из моей театральной студии. Вообще я курировал в Молодёжном культурном центре все студии, а значит, обязан был присутствовать на фестивале. Я обзвонил всех руководителей студии, подробно объяснил, что делать на фестивале, просил проследить: правильно ли поданы заявки, верны ли списки участников. И написал заявление на отпуск за свой счёт. Жалко, конечно было, что не увижу, как мои подопечные выступают, столько готовились с ними, но что делать.

Накануне перед поездкой у мамы как всегда поднялось давление, подскочила температура. Вообще, по-хорошему, нужно было остаться и переждать. Но, с другой стороны, мама всегда волновалась перед поездкой, и давление у неё всё равно бы поднялось, хоть сейчас, хоть через неделю. К тому же приближались майские праздники,
когда краевая поликлиника, естественно, не работала.

Утром температура у мамы упала. Она собрала в дорогу три пакета: с вещами, лекарствами, кроссвордами, тонометром, снимками, я сделал три комплекта копий всевозможных документов, направлений, диагнозов, выписок, справок.

Позвонил Ерохе, и он согласился нас отвезти в Барнаул за ту же цену, что и в декабре.

Мама обрадовалась старому знакомому. Они снова разговорились. Мама всё хотела покреститься, а Ероха говорил, что нет бога выше Аллаха. Он развлекал её разными историями, в которых герои - почти столетние старики, молились, и вставали практически со смертного одра, начинали ходит и вести нормальный образ жизни. Что меня умиляет в этих баснях, так это умолчание о том факте, что все герои рано или поздно всё равно умирали.

Я молчал почти всю дорогу. Мы останавливались всего раза два. Мама держалась молодцом, и даже поспала. Однако, в отличие от первой поездки, её тошнило.

Когда мы добрались до Веры Сафроновны, мама совсем расклеилась. На второй этаж мы поднимались минут двадцать с такими стонами, что на лестничную площадку выглядывали соседи.

Наконец, мама села в любимое кресло. Если в прошлый раз она могла пройти до кухни и мы ужинали все вместе, то в этот раз она отказалась от еды. Тошнота усилилась. Немного поднялась температура. Усилился кашель. Мы все решили, что это простуда. Мы снова спали в одной комнате.

А утром на такси отправились в поликлинику. Ехать в принципе было недалеко. Но у водителя было открыто окно. И, несмотря на слабость, мама сделал ему замечание. И попросила не курить. И всё это с каким-то вызовом, заранее приготовленной обидой. Я почувствовал двойной стыд. Мне стыдно было за такой мамин тон, и стыдно было за то, что я сам не попросил водителя закрыть форточку и не курить.

Очередь в регистратуру. Очередь в кабинет хирурга-эндокринолога. Мама хочет есть, но одновременно её тошнит.

Наконец мы входим в кабинет врача. Женщина не молодая, но и не старая. Меня поразил надменный взгляд. Но, может, это была предвзятость. Я начал рассказывать с какой целью мы приехали.
-Документы, - прервала меня врач.
Я, путаясь в папках и пакетах, достал всё, что было.
Во время этого мама попыталась пожаловаться на опухшие ноги, на боли в груди, но доктор и её не выслушала:
-Не надо мне ничего говорить, я сама всё посмотрю.
Она небрежно пролистала документы, историю болезни, на это ушло не более минуты.
-А чего от меня-то вы хотите?
-Как чего, - растерялся я, - ну, вы же должны назначить обследование вынести вердикт: можно делать операцию или нет.
-Послушайте, какой вердикт? Какое обследование? Зачем вы ко мне пришли? Вам надо было идти сначала к эндокринологу, а не ко мне. Я – хирург-эндокринолог. Ко мне надо приходить после всестороннего обследования, после подготовки к операции, а  вы с чем пришли? С прошлогодними анализами.
-Нас направил к вам наш эндокринолог.
-Ну и что. А должен был направить к эндокринологу.
-Ну и что делать?
-Идите к эндокринологу, дверь напротив.
-Но туда запись на неделю вперёд, как мы к нему попадём? Мы же приехали издалека…
-Меня это волнует меньше всего.
-Послушайте, вы бы хотя бы осмотрели меня, - попыталась вставить слово мама.
-Нечего мне вас осматривать.
Все мои уговоры были тщетны.
У мамы подскочило давление.

-Как же она так? Почему так? Она же даже не осмотрела? – плакала она в коридоре. – Что же делать? Зря, получается, ехали.
Зря. Что же делать? На прием к эндокринологу сегодня нам точно было не попасть. Но и завтра тоже. Только через неделю. Но жить неделю в Барнауле. Выдержит ли это мама?
В конце концов, я разозлился. Оставил маму одну в холле клиники и поинтересовался в регистратуре, как попасть к главному врачу. А что мне было терять, ну пошлёт меня главный врач…

Главный врач так же вела приём. Пришлось выстоять очередь. Полчаса нас с мамой разделяло пять этажей.

Главный врач оказалась молодой женщиной. В кабинете вообще находилось три человека. Я даже не знал поначалу к кому из них обращаться. И тут меня даже голос подвёл. Запинаясь, сглатывая от волнения слова, я кое-как обрисовал нашу ситуацию. И ещё добавил: «Ну, разве может врач так себя вести с пациентом? Пусть мы что-то сделали не так, но всё же вести себя так с инвалидом (это слово далось мне с неимоверным трудом) нельзя. Мы ехали за столько километров, каждый переезд для мамы это просто геройский поступок, выдержит ли она здесь неделю – неизвестно». Я говорил, говорил, и чем больше говорил, тем, мне казалось, меньше меня слушают. Чувствовал я себя совершенно унизительно, но с другой стороны, был настроен идти до конца. Я был готов устроить скандал.

Меня остановили жестом руки. Главный врач куда-то позвонила.
-Завтра вас примут в девять часов. Подходите к кабинету эндокринолога.
Вот как оказывается всё просто. А постесняйся я, не пойди к главному врачу – уехали бы мы ни с чем.

Мама приободрилась. Снова такси, возвращение. И снова открытая форточка, курящий шофёр. Я попросил его не курить и закрыть форточку. То, что утром казалось таким сложным и почему-то стыдным, сейчас было естественным и лёгким.


16

Из маминого дневника

2 июня 1982 г.
Кончилось моё мучение – институт.

29 марта 1985 г.
Не знаю, почему в самые тяжёлые дни своей жизни хватаюсь, как за спасательный круг, за эту тетрадку. Наверное, потому что она не выдаст мою боль и стыд другим? Она ведь не человек – не предаст и не продаст.

Сегодня сдали с сыном анализы, готовимся к операции.

Саша ушёл от нас. От меня, конечно. Сынок, простишь ли ты меня? Голова моя – чугун. Пустота вокруг. Сын спит.

В апреле, дура, зачем-то ездила в Онгудай.. И ещё в эту Апшуяхту – зачем? Пешком по незнакомой дороге вдвоём с Васеней. Зачем? От безысходности? Ведь как больно, очень больно. И не помочь, главное, ничем… Только ребёнок рядом.

Люся приезжала, был старший брат. Папа приезжал, в кино ходили втроём. Представляю, как мама переживает, ведь и зять-то был любимым. Не могу писать, всё болит.

21 июня 1985 г.
Славный мой мальчик, ты сегодня ходил на гору и принёс мне ягод и грибов. Просишь засолить грибы. Кто бы знал, как все силы оставили меня. Одни кости остались, и юбка, самая любимая, крутиться вокруг меня, не удерживаясь на поясе. Это чудо, что хожу на работу.  Это чудо с людьми говорю, что как-то хожу на работу, живу. А так – тоска, тоска и боль, боль. Это моя беда. Надо, наверное, уметь жить.

25-го числа суд, развод. Надо, наверное, мне, упрямому барану, испить горькую чашу до дна, пройти сквозь этот стыд, чтобы ни на что не надеяться.
Сын уже сам «кормит» меня рыбой, которую сам выловил. Да и у него на душе не сладко: позавчера исчезло изображение на телевизоре. Он насупился:
-Ну вот, сломался телевизор, а папы нет.

Я «сделала» телевизор, и какая реакция: подбежал, целует: «Какая ты молодец, мама!»
А у мамы, когда «лезла» в телевизор, была одна надежда, что там что-то с предохранителями. Оказалось – так и есть. Хорошо, что запасные имеются. И получилось их заменить, хотя никогда не видела, как это делается.
А вот в жизни нашей семьи такого предохранителя не оказалось. Теперь мы вдвоём.

12 августа 1985 г.
Понедельник. Из Горно-Алтайска вылетели ещё 26-го с Васеней и Павликом. Ночевали в гостинице. Утром удалось отправить вертолётом в Курмач-Байгол только Пашу с вещами.
Сын очень плакал, ему хотелось полететь. Говорит: «Паша ведь и так там часто бывает!»
Но как ему объяснить Пашины «проблемы» в гостинице… Как я понимаю своего ребёнка. Пока родители «разбегались» сына измотали донельзя.

На наше счастье узнали, что возле гостиницы ждут нас две тётки, родственницы жены брата Олега. Брат должен был приехать из Бийки за ними на «скорой». Дождались. Поехали. Сын полдороги пел песни Высоцкого, чем привёл в полный восторг водителя, Серёжиного тёзку.
На Бийке оказалось сестра Люся уже уехала в Курмач-Байгол. Ночевали у неё дома с её мужем Геной и моим братом Проней. Ходили в гости к Олегу.

Из Бийки уехали до Шугары на лесовозе, а потом шли пешком до развилки дорог перед Сайтой. Там нас ждал деда Яша на лошади.

Без Саши жизнь, казалась, потеряла смысл, кончилась. И вот из этого сумеречного состояния души и тела я выбираюсь пока с трудом, теряя много сил на преодоление памяти о прошлом: вчера вот ездили за черникой, видели все «наши» места. Места, где были вместе на рыбалке, ходили за ягодой, грибами, собирали «живицу» (смолу) – это была наша жизнь.

«Бывают в жизни минуту и даже месяцы, когда тебе улюлюкают вслед, предрешая твой провал, твоё падение. А всего ранимее, если всё это хладнокровно наблюдает со стороны бесконечно любимый человек… И нужны опят, сила воли, известное безразличие к окружающим, чтобы преодолеть это…» Из какой книги, прочитанной мною в эти горькие дни – не записала, до того ли было.
А дела такие: каждый житель в Курмач-Байголе сгорает от любопытства, почему мы приехали нынче только вдвоём с Серёжей… а сами ведь всё уже знают, какие тут тайны…

21 августа 1985 г.
З. Богуславская «Посредники»: «Не как все». Вот в чём загвоздка. Одно из главных условий психологического сдвига, стресса – внезапно наступающая несовместимость с привычным миром: окружением вещей, людей, отношений. Значит это та самая грань прорыва бессознательного в сознание, когда человек своей болезнью или неполноценностью отгорожен от нормальной жизни. Отгорожен. Ему кажется, что он не нужен. В этой ситуации наступает тот кризисный момент в психологии, когда он может вдруг подумать, что лучше вовсе не жить, чем жить так. Нужно мужество, каждодневное, ежечасное, чтобы обречь себя на особую жизнь – не как у всех…. А что такое не как у всех? Кто такие все? Где норма?»

Осень. Из отпуска приехали, узнала – он привозил к родителям свою новую жену.
У нас забирал свои книги, пытался объяснить, что встретил её после развода, что эта женщина много страдала… А в одной книге была квитанция – опись на бандероль, которую он отправил этой женщине Поповой В.Н. (магнитофонная кассета песен Высоцкого, которую мы обыскались, а он сказал, что её «свистнули» на вечеринке на работе).

8 августа 1986 г.
Курмач-Байгол. Нынче сюда мы вылетели 16-го июля, через день после моего приезда из колхоза (пресловутая Продовольственная программа). Спасибо Васене – жила эти дни с Серёжей.
Здесь уже ходили на покос. Серёжа ворошит, собирает сено в рядки, копнит и возит копна. Видели живого зайца.

13 августа 1986 г.
Льёт дождь. Ещё  в городе купили Серёже магнитофон. Пытаемся записать шум дождя.

26 августа 1986 г.
Мы на Бийке. Вчера ходили в лес на прогулку. Набрали немного черёмухи, малины. Сын впервые лазил на кедр, с двух кедрушек насбивал штук 20 шишек. Завтра поедем домой.

(продолжение следует)

На фото: мама, папа, я.