Отголоски Великой Степи

                ОТГОЛОСКИ ВЕЛИКОЙ СТЕПИ               

                рассказ

       Весна была, первые грозы громоздились по горизонту бескрайней Кулундинской равнины; солнечный ветер плескался по травам, надувал паруса кораблей – величиною с ладонь – кораблики эти спешили по мутным ручейкам и ручьям, а следом за этой флотилией босиком бежала, беспечно веселилась  детвора…
        Думая об этом, молодой папаша улыбался, целый час уже, наверно, путешествуя по городскому магазину «Детский мир»; столько было тут волшебного добра, столько всяких сказок заводных – и на колёсиках, и на лапках, и под парусами и на крыльях… 
      -Вот собаки! - Голос папаши рокотал как зверюга в берлоге.-  Научились делать. Все глаза врастопырку. Даже не знаю, что выбрать.
      -По одёжке надо вытягивать ножки,  - подсказала  продавщица. - По деньгам выбирайте.
      -Нет, лапуля, нет, я не по одёжке и не по деньгам, - рокотал покупатель,- я по душе выбираю.
        Продавщица невольно засматривалась на него; необычный был покупатель; мрачноватое лицо, отмеченное тонким шрамом на скуле, вдруг начинало сиять необыкновенно синими детскими глазами – сияние это вспыхивало всякий раз тогда, когда мужчина принимался в руках вертеть очередную игрушку.
      Необычный этот покупатель  – молодой папаша, изрядно уже подсеребрённый сединами – Севастьян Разгуляев по прозвищу Разгуляй. Прозвище это прилепилось к нему после того, как Сева три с половиной года отпыхтел где-то в северных лагерях. В своём родном селе Сева кое-что не поделил с одним козлом. «Не сошлись маленько на идейной почве!» - так потом он говорил по поводу своей отсидки, но говорил крайне редко, да никто и не спрашивал. Вернувшись в родные края, Разгуляй около месяца погостил у матушки-старушки и перебрался на жительство в город; там у него была зазноба. Он женился и теперь – вот уже семь лет! –  воспитывал троих детей, неожиданно открывши в себе такого благопристойного семьянина – просто диво-дивное; сам не ожидал, что эдакая золотая кладезь в душе таится, огнём горит под спудом вековой мужицкой мерзлоты.
        Путешествуя по «Детскому миру», Севастьян то и дело возвращался к продавщице.
      -Деньги – мусор, дело не в деньгах, -  снова рокотал он.- Как я потом в самолёте провезу вот этот автомат, например? Меня же сразу арестуют. Как террориста. Как черта без ладана.
       Продавщица, улыбаясь, плечиками вздёргивала.
      -Сдадите в багаж, вот и всё. 
       -Сдавали. Знаем. Получишь потом – конструктор в разобранном виде.
      -В гости, наверно? - поинтересовались  продавщица.
       -Домой, домой, лапуля. Я тут в командировке. На вашем заводе была авария. А я, между прочим, специалист по самым тонким связям с общественностью самых тонких микроэлементов. Вот у вас тут сколько в городе народу проживает? Тысяч сто, сто пятьдесят? А специалиста с собаками искали – не нашли.   
        За спиной специалиста тем временем скопились  покупатели, и продавщица поторопила. Сунув громадную лапу в карман, Севастьян положил на прилавок груду скомканного «мусора».
       -Отсчитайте, скоко надо…
       -А вы на чем остановились? – уточнила продавщица.- Что берёте?
       -Вот это всё! - хмуро сказал Разгуляев и, неожиданно развеселившись, добавил: - Как Ваня-дурачок приеду с ярмарки! 
       Возле «Детского мира» он остановил машину и попросил подбросить до гостиницы. Шофёр как-то странновато покосился на него, а потом посмотрел на газету, лежащую на переднем сидении.  (Там была хвалебная статейка и портрет, похожий на специалиста Севастьяна Разгуляева).
      Уже вечерело. В туманной дали – где-то среди Кулундинской равнины – широко распластался прохладный весенний закат. Лучи, доставая до окон пятиэтажных домов, покрывали стёкла сусальными пластинами. Фонари зажигались на улицах небольшого провинциального городка.
       В гостиничный номер Севастьян завалился как будто действительно с ярмарки или с какой-нибудь оптовой распродажи: в руках, под мышками и даже на короткой бычиной шее болтались разноцветные коробочки, коробки, перевязанные ленточками, шуршащие пакеты, сумки.
       -Здорово! - добродушно загудел он, растабаривая дверь. – А вот и мы!  Явились! Не запылились!
        Сосед по номеру никак не отреагировал; неподвижно стоял у окна, смотрел на кусок горизонта, зажатый каменными клещами пятиэтажек.
       Странная тяга к просторам была у  дерзкого этого,  гордого, прямолинейного парня с необыкновенной фамилией –  Кипчак. Он мог подолгу простаивать возле окна, глядеть в какую-то неведомую даль. А когда выдавалось свободное время – Кипчак уходил в поля, открывавшиеся за городком, часами мог бродить в непаханой степи, где много вольной воли, свежего ветра, пахнущего  травами. Кипчак – это понятно было из коротких обрывочных разговоров – много лет подряд уже мотается по своим командировочным делам, по  разным городам и весям. Мотается, не зная устали – энергичный парень, заводной. С утра пораньше, когда Сева ещё давил подушку, Кипчак всегда был на ногах и нередко уже был «на посту» – торчал возле окна, курил, задумчиво глядя на голубовато-розовый простор, нежно окропленный красками зари. И точно так же было ввечеру,   когда Разгуляй, покончив со своими рабочими делами, возвращался в номер; Кипчак – словно даже и не уходил – снова торчал «на посту» у окна. Правда, вечером был он уже, как правило, на взводе – глаза сверкали.
        Так было и тогда, когда шумный и жизнерадостный «Ваня-дурачок приехал с ярмарки», обвешанный покупками.
       Кипчак, стоящий у окна, смотрел куда-то даль, а на журнальном столике – стакан, закуска.
       -Что? - спросил он, поворачиваясь. -  Домой?
       -Отстрелялся! - весело ответил Разгуляй.-  Наладил всё, что  нужно. Дал стране угля.
       -А мне ещё торчать здесь, - Кипчак  посмотрел на покупки.- Ну, ты нагрузился…
       -Дуракам закон не писан! – самокритично сказал Разгуляй.- Я потом-то спохватился. Ну, да ладно, ничего.  У нас такие сказки днём с огнём не сыщешь. Ты только посмотри!
      Доставши из коробки игрушечного гвардейца, Разгуляй нажал на какую-то кнопочку и раскрашенный  гвардеец, размахивая сабелькой, лихо пошёл по журнальному столику. Добравшись до поллитровки, гвардеец постучал об неё серебристым клинком и, неожиданно развернувшись, потопал обратно.
      Лицо Разгуляя сияло, глаза увлажнились. А сосед по номеру был спокоен и даже суров.
      -Ты когда уезжаешь? – спросил он, закуривая.
      -Улетаю,- уточнил Разгуляй.- Завтра к одиннадцати надо быть в порту. Козырная игрушка, да? Я таких не видел. Мои короеды от восторга обмочатся. Ха-ха. А ты сам-то как? Женат?
       -Неоднократно.
       - А детки? Есть?
       -Навалом! - В глазах у Кипчака – чёрных, слегка зауженных – что-то сверкнуло. - Слушай, как тебя? Сева?
        Разгуляй был компанейским человеком, но… Что-то ему не понравилось в этих чёрных глазах. И не понравился несколько развязный тон соседа.
       -Сева – это в прошлом, - сухо сказал он.- Севастьян Аверьянович. Статья двести тринадцать, параграф третий.
        Чёрные, длинные, будто сажей намалёванные брови Кипчака поползли на лоб. Однако он тут же опомнился.
        -Чего ты дуру гонишь? У двести тринадцатой никакого параграфа нет.
        -А ты, что, писал эту статью?
        -Конспектировал.
        -И долго пришлось конспектировать?
        Несколько секунд они смотрели друг на друга – так смотрят бойцы перед выходом на ринг. Внутренний дух Разгуляя  оказался потвёрже, но Кипчак сдаваться не хотел; он решил слукавить. Локоть его потихоньку стал отодвигать бутылку на край стола и, чтобы она не упала, Кипчаку «пришлось» отвернуться. Разгуляй разгадал эту хитрость и лишь усмехнулся, пряча в коробку заводного гвардейца.
       -Я что хотел сказать? - Кипчак пощёлкал пальцем по бутылке. - Примешь на грудь, Севастьян Аверьянович? А то одному как-то, знаешь…
       Посмотревши на кучу разноцветных покупок, которые необходимо было упаковывать, Разгуляй почесал тёмно-русые кудри, припорошенные сединой.
       -Я вообще-то в завязке, - признался он.- Но сегодня день рожденья у старшего моего. Семь лет мужику. Представляешь?
        -Отметить надо! – подхватил Кипчак.- Давай хоть по маленькой.
        И опять Разгуляй почесал свои кудри, присолённые сединой. 
        -А давай! - Он махнул могучей лапой. - Дела закончены. Могу себе позволить.
       Прохладная вечерняя заря пунцово-тёмным разлившимся вином впитывалась в землю на горизонте – между глыбами пятиэтажек. Из речного оврага, забитого дурниной крапивы и татарника, туманец выплывал лебяжьей стаей.
       Хорошо было, отрадно. Два малознакомых человека сидели за гостиничным столом возле окна и, понемногу принимая на грудь, разговаривали так откровенно, как могут разговаривать только те, кто завтра спокойно попрощаются и разъедутся по разным городам, чтобы  никогда уже друг друга не увидеть.
         -Люблю бродить  в просторах! - признавался  черноголовый, гордым орлом смотревшийся Кипчак. - А знаешь, почему люблю?
        -Не знаю. - Разгуляй широко улыбался. - Видно, свербит кое-где…
       -Не в этом дело, Сева. Я люблю просторы, потому что в степях я всегда вспоминаю своих великих прародителей – кипчаков.
         -А это кто такие?
        -Не слышал? Нет? Ну, я тебя маленько просвещу.
        -Давай, поработай рентгеном.
        Коротко, немного хищновато ухмыльнувшись на эту шутку, собеседник стал серьёзно продолжать:
       -Кипчаки  – полукочевые древние народы, тюркские племена. У них были суровые законы. Это тебе не какой-нибудь уголовный кодекс строителя коммунизма. Это было круче и справедливей.
       -И что же это были за законы? – заинтересовался Разгуляй.
       -Ну, взять хотя бы, вот такой, например. Кипчак-отец  никогда не помогал сыну-кипчаку.
       Разгуляй растерянно похлопал серыми короткими ресницами. Добродушно-детские глаза его на несколько мгновений округлились.
        -То есть как? Совсем не помогал?
         -Совсем.
         - А  почему?
        -Такой был закон! - Желваки на скулах Кипчака заходили ходором.- Только другой человек имел право помочь твоему ребёнку, даже если он попал  в смертельную беду. Если даже он был на рогах у быка…
        Молча поднявшись, Разгуляй достал сигареты из куртки. Прошёлся по номеру. Хороший был номер, большой, только давно уже просивший ремонта: штукатурка на стенах и потолке лаптями кое-где свисала; крашеные плахи на полу  скрипели как старый, безнадёжно расстроенный рояль.
        -Сурово они жили, твои предки, - угрюмо удивился Разгуляй.
       -Сурово!-  с потаённой яростью подтвердил Кипчак. - И в то же время – правильно.
         - Да ну? - Севастьян закурил. - Я что-то неуверен…
        -Брось! – Кипчак пристукнул кулаком по столешнице и разгорячился:- Сколько родителей сегодня своих сопляков отмазывают от армии? Или этого нет? А сколько родителей сегодня проталкивают своих оболтусов на высокие посты или на учёбу? А сколько родителей батрачат на своих детей до самой старости?
      -С этим не поспоришь,  - неохотно согласился Разгуляй. - Примеров предостаточно.
      -Вот видишь! – Кипчака будто ветром подхватило из-за стола – заходил по номеру, занервничал, сверкая диковатыми глазами.- Вымерли древние тюрки!  А ведь они при помощи своих   железных законов воспитывали крепких, железных сыновей, которым предстояло жить  на просторах Великой Степи, где немало опасностей. Мамины и папины сынки там презирались. Это считалось позором – рассчитывать на помощь родителей. Цену имело только то, что было молодым человеком достигнуто самостоятельно. Парень должен был сам себя выстраивать – свою судьбы, свою репутацию. Вот почему всегда у кипчака было  обострённое чувство чести, чувство собственного достоинства. Обострённое – как сабля кипчака. Как бритва.  Ты меня понимаешь?
        В номере повисла тишина. В раскрытую  форточку дым  улетал, помахивая сизым крылом.
       -Мне тебя трудно понять, - признался Разгуляй, посмотрев на груду своих подарков. - Я не кипчак. 
        -Это заметно.
        -Что тебе заметно?
        -Да брось ты, Сева. Не заводись. Что ты как этот гвардеец… - Кипчак посмотрел на коробки, среди которых был игрушечный заводной солдатик.
        -Слушай! – В груди у Севастьяна стало жарко.- Ты чего ухмыляешься?
        -Да всё нормально, брось… - Черноголовый парень тяжело вздохнул и снова потянулся к поллитровке. - Давай-ка ещё помаленьку.
        -Нет, не хочу.
        -А я приму. – Кипчак зубами заскрипел, проглотивши водку.- Ты вот давеча спросил насчёт детей…
        -Ну, да, спросил. И что? Ты говоришь – навалом?
        Кипчаку было душно – растворивши окно, парень засмотрелся  в чёрную даль, где уже сверкали первые созвездья.
       -Что? - Он как будто вынырнул из забытья.- А! Насчёт детей? Да, детей навалом. И вот что характерно: это будут  мужики. Это будут кипчаки. В соплях не будут путаться, как некоторые…
      -Ты на кого намекаешь?
      Парень руки вверх поднял – раскрытыми ладонями навстречу собеседнику.
      -О присутствующих не говорят. Успокойся. Давай лучше врежем маленько.
      -А, по-моему, хватит.
      -Нет, Сева, не хватит. Душа, брат, горит. Я вот что хочу рассказать…      
       Сильно захмелевший, суровый и гордый Кипчак – это было понятно из его дальнейших откровений – словно сам перед собой оправдывался. У него три сына подрастали в разных городах современной Великой Степи, подрастали, не зная папашу, да и сам он их тоже не знал – даже не сразу мог припомнить:  кто, где проживает и какого сына как зовут. И при всём при этом Кипчак продолжал грудь горой выпирать  и говорил, что дети у него будут мужиками, а не сопляками, как у некоторых…
       -Ты на кого намекаешь? – снова гудел Разгуляй. – Уж ты говори напрямую!
       -О присутствующих я не говорю.
        -Ну, и заткнись! - Разгуляй стал понемногу закипать.- Что ты со своей Великой степью?.. Герой нашёлся.  Ты знаешь, почему сегодня бабы курят, пьют и вовсю на машинах катаются?
      -Эмансипация. А что?
      -А почему эта самая эмансипа… почему она произошла и происходит? Почему? Ты не думал?
      -Сева! Я думал, что встречу тебя и ты мне подскажешь.
      -А я подскажу. Подскажу. Только чур без обиды.
      -О чём базар? Конечно.
      -Так послушай, ты, герой… кверху дырой… Да в тебе от мужика – только штаны вот эти да и всё!
       Смуглолицый Кипчак слегка побелел широкими скулами.
       -Нет, почему? И в штанах кое-что. Или не веришь? Так я могу тебе прибор продемонстрировать!
       -Да пошёл ты…   - Разгуляй поднялся. - Тоже мне, нашёлся древний турок!
       -Древний тюрок, Сева. Книжки-то надо читать.
      -Читал, не боись.
      -Где ты читал? У параши?
      Лицо Разгуляя помертвело за одно мгновенье, и лампочка перед глазами вдруг стала меркнуть. Точно так же было с ним тогда, когда он «не сошёлся на идейной почве» с одним козлом и заработал три с половиной года лагерей.
      Он смутно помнит, как поднялся – медленно поднялся, как во сне. И так же медленно – как будто шёл сквозь воду – он прошёл по скрипучим плахам гостиничного пола. И медленно, медленно – точно большой драгоценный сосуд, который нельзя расплескать – он сграбастал Кипчака, сдавил, поднял. И осторожно – как ему казалось – аккуратненько и нежно он выбросил того козла в раскрытое окно.
      И только после этого смертельная бледность отпустила его, и  пыльная, мухами обсиженная лампочка снова разгорелась в сто сорок ватт, рассыпая по номеру желтушные блики. А  вслед за этим – крики, беготня, застучали каблуки, двери захлопали…
      В номер вошли два человека в милицейской форме и строго приказали следовать за ними. И Разгуляя словно холодной водой окатило – только теперь до его головы достучалась тупая обжигающая мысль: сотворилось нечто непоправимое, нечто такое, что заставило его покорно подчинился и поехать в тесном «воронке». На кочках нещадно трясло – голова стучала в железный потолок. В зарешеченную стеклянную брешь – чуть побольше ладони – свет фонарей плескался. Неоновая реклама кровавым бликом била по стеклу.
      «Если я угробил этого козла… - думал он, пересыпая в памяти номера каких-то кошмарных статей с пунктами и подпунктами, исходя из которых ему, теперь уже в качестве рецидивиста, воистину век воли не видать.
     Привезли куда-то. Повели по каменному коридору. Лицом к стене поставили. Замок открыли. Заставили войти в пустую камеру. Он остался один. Сел на  грубую лавку. И сразу по нервам ударил запах неволи, тоски, безысходности и глухого человеческого стона, впитанного стенами. И этот запах – словно старая, забытая  отмычка – тут же отомкнул в его душе, в его памяти  двери в тяжелое прошлое. Перед глазами замелькали кабинеты предварительного следствия; коридоры крытых тюрем; столыпинские вагоны, известные как вагон-заки; злобные овчарки залаяли под ухом;  заматерился конвой, с невероятной ловкостью вышибавший прикладами зубы. Продолжая оставаться на месте, Разгуляй  мысленно поехал  в тёмном вагон-заке, затрясся на каких-то длинных перегонах. И всё дальше и дальше – как золотой огонёк посредине кромешной степи – была его тихая, мирная, благопристойная жизнь, которою он жил последние семь лет, воспитывал детей, любил жену, работу. И всё это теперь коту под хвост, чтобы не сказать под хвост этим овчаркам, свирепо стерегущим каждое движение угрюмого избитого невольника.
        -Подъём! – закричали под ухом.- Ты что, заснул с открытыми глазами?
        Вздрогнув, он очнулся.
        Перед ним стоял сержант.
       -Что, уже приехали? - пробормотал Севастьян.
       -Приплыли! – ответили сквозь зубы. – Шагай за мной!
       Потом он сидел в кабинете городского отделения милиции, взволнованно потел перед каким-то старшим лейтенантом, который, судя по всему, сдавал дежурство и не хотел брать  задержанного «на себя». Ещё не зная, чем дело кончиться, Разгуляй, тем не менее, обрадовался тому, что не было ещё никакого столыпинского вагона, не было овчарок, конвоиров, вечной мерзлоты. Зато была надежда – слабая, но всё-таки надежда – как-то отвертеться от этого всего. 
      Старший лейтенант ушёл. И опять сержант возник перед Разгуляем. Лицо сержанта не предвещало ничего хорошего, поскольку этот чёртов дебошир и хулиган свалился как кирпич ему на голову.
      -Знаешь, сколько тебе припаяют?  - спросил сержант, садясь напротив.
     -Догадываюсь, - понуро ответил Севастьян.
     -А раньше не мог догадаться?
     -Ну, что теперь об этом… - Задержанный сглотнул слюну. – Может, угостите табачком?
     -А коньячком? Не надо?
     -Нет. Погуляли, хватит. Я же целых восемь лет не пил, товарищ лейтенант… сержант… А сегодня день рожденья у старшенького…
     -Эту пламенную речь ты на суде произнесёшь.
    -Хорошо, как скажите.
    -Это ты мне сейчас всё хорошенько скажешь. Понял? Подробно и по порядку. – Сержант бумагу вынул из ящика стола, ручку положил перед собой. – Итак: имя, фамилия, возраст, почему, откуда и зачем…
       Минут пятнадцать сержант сидел, терпеливо сутулился над протоколом – корявые строчки цеплялись одна за другую, образуя такую клинопись, которую автор завтра сам не сможет разобрать. Потом сержанту или надоело, или у него были другие какие-то «виды» на Разгуляя.
       -На, - заворчал он, протягивая сигарету. - Покури перед смертью.
      -Премного благодарен! - Обострившимся чутьём и слухом Севастьян в этих диких словах сержанта уловил противоположное значение: на  кури, будешь жить. Разгуляй, конечно, мог и ошибиться, но…
       -Это хорошо ещё – второй этаж, - неожиданно проговорил сержант. – А если бы ты поселился на пятом?
       Сердце Разгуляя радостно забегало по клетке, не находя себе места.
       -Ну, если бы на пятом…  - пробормотал он, - я бы с этим придурком не встретился.
      Сержант поднялся. Хромочи под ним захорохорились, задорно поскрипывая. Он постоял возле окна. Вернулся.
      -А что не поделили-то?
     -Да так, по мелочам…
     Милиционер покачал головой.
     -Такой хороший спец, и такие фокусы откалываешь.
       Глаза Разгуляя изумлённо распухли.   
     -А вы откуда знаете, что я хороший спец?
     -А как же? – Сержант показал свежую газету с фотографией. - Страна своих героев знать должна в лицо.
      Газета с фотографией – это был сюрприз. Час назад Разгуляй был бы обрадован и польщён, а теперь…
      Отодвинув газету, хороший спец понурил седую голову.
       -А этот… - Он кивнул куда-то за окно. - Живой?
       -На кусты сирени приземлился. – Сержант фуражку снял, пригладил светло-русые волосы.- Я же говорю – второй этаж… А то тебе пришлось бы аппаратуру налаживать где-нибудь в местечке, не столько отдалённом.
       Они ещё поговорили. Покурили. Глаза Севастьяна заметно  повеселели – в них была надежда, смешанная с грустью и тревогой.
       -Товарищ сержант… - Голос его – обычно басовитый и плохо гнущийся – начал как-то пришибленно юлить и срываться на тонкий фальцет. - Может, мы как-то замнём? Нет же заявления – и проблемы нет.
      -Хорошенькое дело! - возмутился милиционер, натягивая фуражку.- Человека из окошка выбросил – и нет проблем.
      -Да разве это человек? – Голос Разгуляя снова зарычал.- Это же кипчак несчастный!
      -Типчак? А кто это такой?
     -Долгая история… - Разгуляй поморщился.- Вы бы лучше меня отпустили. Мне надо вещи укладывать.
      -Сухари тебе надо сушить! – назидательно сказал сержант.
      Разгуляй засопел, грубым ногтем ковыряя что-то прилипшее на краю казённого стола.
      -У меня самолёт рано утром…
      -Ты до утра ещё можешь из окошка выкинуть десятка два людей. Если не больше.
       -Да ну! - удивился Разгуляй.-  Делать,  что ли, нечего?
      -Не знаю, не знаю. Гарантии нет.
      -Ну, так я могу подписку дать или что угодно… А, товарищ сержант?   У меня там трое ребятишек…
     -Ты на жалость не дави! – прикрикнул сержант и, помолчав, добавил уже помягче: - У меня их четверо. Я тебя отпущу, а меня под зад мешалкой выгонят с работы. Кто их будет кормить, моих четверых? Ты, что ли? Да? Или этот – как его? – типчак?
      Широко улыбаясь, Разгуляй поднялся  и неожиданно хлопнул пятернёй по гладкому сержантскому погону.
     -Четверо? Ну,  ты, командир,  молодец! И я хочу ещё со своей лапулей заделать одного!
      -Ты свои коряги тут не распускай, – сказал сержант, поправляя примятый погон.
      -Не буду! – тоном школьника пообещал Разгуляй. 
     Они помолчали. Ещё по одной прикурили – от одного огонька. Первый гром за окном прогремел в тишине.  Весенний тёплый дождик по стеклу начал пробрасывать – просяные капельки серебрились, попадая на окно, освещённое уличным фонарём.
      -Ладно, - нехотя промолвил милиционер.- Распишись вот тут.
      -Где? Вот здесь? Ага! – Севастьян обрадовался – чуть бумагу не порвал, нажимая  на ручку. – Вот спасибо, начальник. Да вы не беспокойтесь, я не подведу… Да я прямо сейчас же соберусь и уеду из этой проклятой гостиницы. Всё будет путём.
      -Надеюсь.- Проводивши Разгуляя до крыльца, милиционер спросил на прощание: - Слушай, ну, а всё-таки, что произошло? Это уже так – без протокола.
     Вздыхая, Севастьян развёл руками.
     -Да я и сам не понял… - признался он.- Два дурака не могли поделить одну какую-то большую степь.
     Выполняя своё обещание – да и   просто от греха подальше – Разгуляеев через полчаса уехал в аэропорт. Переночевавши там  на  жесткой лавке, он рано утром взлетел над  бескрайней Кулундинской равниной, где первые грозы курганами  громоздились по горизонту и солнечный ветер плескался по травам, надувал паруса кораблей – величиною с ладонь – кораблики эти спешили по мутным ручьям и речушкам, а  следом за этой флотилией босиком бежала, беспечно веселилась  детвора…