Отрывок - Весеннее обострение

   Вечером заглянул ко мне товарищ мой Тимофей Ильич. Молодой человек, вполне приятный (по крайней мере мне показал себя приятным), Тимофей Ильич стал моим другом, так сказать, по долгу службы: работали мы вместе. Несмотря на то, что мы уже разошлись по разным местам заработков, друзьями мы остались и поныне: прошел с того времени примерно год.
   По его виду вполне можно было определить, что что-то его очень разочаровало, даже можно сказать, разозлило, ибо на лице у него творился неписаный ужас. Он был напыщен и красен в такой степени, как если бы его проигнорировали в наивысшей мере, а все его попытки избежать такого равнодушия оказались напрасными. Будь он нервозным человеком, мышцы лица его беспричинно дергались бы, а тело едва повиновалось. Но он был не таким, он строго контролировал свое тело и был способен сдержать гнев, хотя тот и прорывался местами в резких движениях, относившихся к дверце холодильника, прочим дверям, детскому мячу, попавшемуся под руку, или чему-нибудь еще. Зашел он, как я понял позже, чтобы просто поговорить. Видимо, в разговоре он мог найти какое-то утешение и был благодарен мне за то, что я выступаю утешителем, хотя я в этом особой своей заслуги не вижу. Обычно в таких разговорах с ним участвует моя супруга, коей в тот момент дома не оказалось.
   Здесь вполне возможно, что читатель удивится, если не возмутится тем, что я беспрепятственно позволяю своей жене и своему коллеге вести приватные беседы. А может быть и не возмутится, и не удивится. Дело в том, что моя супруга за наши долгие шесть лет брака (для больших чисел мы еще слишком молоды) и три года перед браком показала себя как женщина целомудренная, непорочного нрава и глубоко мудрая. Из того следует, что беседовать с нею было одно удовольствие, чем я долгое время активно занимался, постигая все больше интересного; но потом придержал лошадей, чтобы оставить что-нибудь нетронутое на потом. Так что неудивительно, что, заглянув к нам на чай в первый раз – пригласить на чай в гости было своего рода «ритуалом» укрепления новой дружбы, когда сперва гость приходил на чай к хозяевам, а потом роли менялись, и хозяева, становясь гостями, так же навещали обитель друга; мне сама суть этого ритуала не совсем понятна, потому я о ней особо не задумываюсь, наслаждаясь самим действом – заглянув к нам, Тимофей Ильич естественно нашел мою подругу жизни увлекательнейшим собеседником. С тех пор он довольно часто посещал нашу обитель и наслаждался разговорами с Настасьей Павловной (так зовут супругу мою). Естественно, сначала я любопытствовал о разговорах их и сидел рядом, попивая чай, но со временем понял, что, к сожалению, все их разговоры проходят на одну тему, и с тех пор если заходил ко мне Тимофей Ильич, то справлялся я о его здоровье, узнавал, не ко мне ли он пожаловал, и если не ко мне, то продолжал мирно заниматься своими делами.
   Но вот произошел момент, когда Тимофей Ильич пришел поговорить, причем довольно-таки расстроенный каким-то неблагополучным происшествием, а Настасьи Павловны не оказалось, и посему начал он изливать душу мне. Разговор был не то чтобы короток, не то чтобы длинен, но вполне для меня утомителен, потому как после него я выразил желание поскорее прилечь в постель. Разговор тот приводить не буду, ибо местами он был в грубых тонах, местами глуп, местами слишком личен, но могу высказать некоторые замечания. Беседа, собственно, оказалась на ту же тему, о которой Тимофей Ильич разговаривал с Настасьей Павловной, об отношениях между людьми. Приметил я за собой, что позволил себе посплетничать, в чем себя после очень ругал. Также приметил, что Тимофей Ильич крайне активно предлагал, даже возможно пропагандировал мне свой подход к людям, который считал хорошим и легким. Все же я остался несогласен, устоял на своей точке зрения и считаю, что правильно сделал, так как он желал частично сделать из меня себя, а я не хотел с такой же вот физиономией приходить к другу и говорить с ним о проблемах жизни. Почему-то казалось мне, что стань я таким же вот человеком, каким был Тимофей Ильич, то непременно бы ходил вот так же к друзьям, а если таковых нет (такое тоже вполне могло случиться), то к тем, кто на них похожи, и разговаривал бы с ними о том, что жизнь на свете немила и что плохо все просто до кошмарного. Проагитировав меня, Тимофей Ильич немного приуспокоился и лег почивать.
   Тимофей Ильич остался у нас на ночь, потому что домой ему было идти уже далеко и поздно. Поутру он встал раньше моего и ушел на работу, моя же еще не собиралась начинаться, и я с удовольствием нежился в постели, пока это было возможно. Вставая я думал о том, что весна уже грядет, а это мне не нравилось из-за кое-какой психической зацепки, которая колебала меня еще со старой работы. Состояла она в том, что весною всегда приходит тот легко ощутимый, практически осязаемый запах весенней свежести, который большинству приятен. А вот мне этот запах напоминал об отчетах! Отчетах, которые обычно сводили мы весною и о которых нужно было много и напряженно думать, так как довольно часто там много чего не сходилось. И вот снова эта чудесная свежесть была мне ненавистна, но упорно пробивалась в сознание. По дороге из-за такой свежей погоды вспомнил я о Сашке – молодом знакомом (рассказал мне о нем Семен Семеныч – коллега с новой работы) лет восемнадцати, который, влюбившись, ничего не мог с этим поделать.
   Сашка был не простым охотником за юбками, он и в принципе-то за ними особо не гонялся, и любовь его, даже не любовь, а влюбленность - была чувством скорее платоническим. Семен Семеныч рассказал мне с некоторой трагичностью о влюбленном, потому что возлюбленная ему не отвечала ни граммом взаимности. Даже дружественная нить, которую Сашка старался натянуть, была критически тонкой и непрочной. Собственно сами события меня особо не волновали, но дали повод задуматься над проблемами, связанными с любовью, влюбленностью. Первыми, конечно, возникли вопросы: зачем, отчего, почему влюбляется человек? Вопросы самые сложные, но удобные для опоры. Если ответишь на них, ответишь на проблему. Самый доступный из них – «почему?» Самый простой ответ - «понравился ему человек, вот и влюбился». Понравиться может внешностью, голосом, характером, обаянием, еще чем-либо. Но тогда сам по себе приходит, без стука вваливается второй: «Зачем? Зачем влюбился, если там совсем не то, во что влюбился?» Может быть, потому что когда влюблялся, представало что-то не совсем то, что видится позже? Может быть, сперва человек восхищается и так слегка идеализированным образом, а потом влюбленностью он обтачивается до совершенно ангельского, будь это неправдой хоть три тысячи раз?

(2009)