Небеса без света

         Адольф после войны решил стать иным, теперь ему решительно хотелось быть политиком.  И вот он пришел в Берлин, задался целью найти себе толпу, которая слушала бы его внимательно. Ему было так одиноко и тоскливо после фронта, казалось, что он фюрер, что он вождь, что он знает как дико все вокруг в мире. Он был совсем одни на один с этим страшным городом. С этим страшным миром.
           В пабе он пил пиво и кричал на людей, что смотрели на него в упор. Борман тут же рядом уже сидел. Он, голодный, приехал автостопом сюда из Сибири. Борман тоже хотел создать орден СС, чтобы люди земли поняли, что есть Братство света и льда.
        Борман жил когда-то в Братске, но увлекся молитвой и решил бродить по миру и рисовать бездомных детей своим острым карандашом. В его пакете было множество рисунков. Мальчики и девочки обычно всегда сидели у него на коленках и радостно слушали его истории о том, как он жил в лесу. Там он мишек видел, пил квас с монахами, купался в Волге, прыгал с корабля в океан.
      Адольф рассказывает Борману за бутылкой пива, сидя на крыше небоскреба, а внизу пруд искрится на солнце и ветки ив склонились над водой.
- Фронт был, но сплыл. Я теперь иную веду жизнь. Фронт – это скука. А я за кражу отсидел три года, а все потому, что всякое разрушение отнимает у образов лишь тени, да всего-то стащил сапоги для Мари, а меня и взяли. А когда вышел, то сразу же на вокзал пошел, взял билет до дому, а на вокзале встретил Мари, мы с ней полчаса пообщались, а потом пошли, за руку взявшись, в темный подъезд, где я  насладился ее телом, а потом мы попрощались и на этом точка. Я даже не знаю, что там она сейчас делает, может и ребенок у нее есть от меня. А мне плевать на все, потому что я нигилист! Ну, представь сам себе: три года без женщины. Я вот ездил автостопом по Германии, ночевал на остановках, копы забирали у меня ножи, а я говорю, что не умею ногтями и зубами чистить картошку. Ведь закон о попрошайничестве отменили сейчас и они уже не знают к чему и придраться. Может еще меня посадят за то, что у меня член, а вдруг я им кого-то изнасилую.
- Как смешно, друг, вот до чего дошел род людской! Бремя человеческих страстей! – прокричал Борман в порыве ясного состояния сознания. Ты бы их на нож лучше бы, паразитов. Мы Германию подымем с колен. Слава богам!
 - И мне смешно, ну тогда надо весь мужской мир посадить за то, что у них есть члены. Вся земля сплошная колония, а бабы будут в городах без мужиков чахнуть. Ни дай бог мне выйти, они меня выебут так, что я умру, ну десять женщин еще можно выдержать, но дальше уже не в моих силах. Слушай, тут каждый вторник у секонд-хенда, что у центрального рынка, вечером выкидывают одежду, которая не продалась за неделю, так я там всего набираю, тут же переодеваюсь, скидываю старую одежду в мусор, а в новом хожу, здорово, стирать ничего не нужно, недельку походил и выкинул, новое нашел. У меня были вши, так я набрал кучу одежды, и каждый день ее менял. Весна наступила, а люди мрачные такие, мало кто кидает мне за мои песни. Тут скоро должна Мари появиться. Не говори моей девушке, что я роюсь в мусорных баках и достаю оттуда одежды из секонд-хенда. Она мажорная, не поймет меня. Мы живем в одном заброшенном доме на краю городка, если я проводку отремонтирую, то она мне даст, а если нет, то снова будем спать в разных комнатах. В большой семье ****ом не щелкают. По ту сторону экрана на меня все время кто-то нападет, он разрушает мои крепости и войска, надобно б пойти и разобраться с шутником. Немец, ты такой худой, тяжкие походы у тебя, как вижу. Куда путь держишь, брат?      
- В Багдад! Я там уже был, но меня тянет опять в те края. Я прям сейчас вижу, как иду по жарким улицам Багдада. Лето. Летом хорошо, можно бродить себе ночами без одежды, слушать, как пески перемещаются по пустыне своими маленькими ножками. Помню я шел по жарким улицам нашего Багдада. Я же там уже на вес золота, ведь я рисую детей там. Я вышел к хижинам бедняков, в одном из которых жили верующие в себя люди. Они поставили огромный крест перед самым входом в свой двор, а потом торжественно сожгли его. На красном, пылающем кресте было написано черной краской «Умер для того, чтобы жить вечно». Под крестом лежал разорившийся шейх, возле которого были пустые бутылки, в которых когда-то хранились капли местного бальзама. Он улыбнулся мне и сказал, что он хочет выпить еще, но денег уже нет, он просил дать ему три рубля, ибо бог хочет того, чтобы он пил чудный бальзам дальше и дальше, ведь его уста есть уста бога. С этим нельзя поспорить. Устами ребенка…А вот вышла из домика тетушка Тая, она пошла к нашей компании и стала нам вслух читать свои сочинения, а они были лишь о том, как люто покарал бог неверных, но потом простил неверных, чтобы была гармония, чтобы никто не плакал и не болел, чтобы никто не умирал больше, а потом бог убил себя и оставил людей одних. Он стал просить у тетушки денег, а она с радостью  дала ему совет один: она благостно сказала ему в тот час жаркий, зной пылающий, но тенек от шатра нас спасал хоть чуть-чуть. Она улыбалась, она елейным голоском говорила о том, что бог через нее дал ему знать, что пора бы идти на север, ибо там нет нужды пить эликсир, например, в Норвегии можно вообще жить иначе, чем в жаркой пустыне. Он же решился на тот шаг, он давно уже не живет в Багдаде. Норвегия дала ему приют. Он там торгует книгами в одном старом доме.
        Я же медленно шел по жарким улицам Багдада, обдумывал эту историю, и мне почему-то хотелось, чтобы о ней узнали и ты, Адольф, возможно, она даст тебе способность нарисовать стены, пески, караваны верблюдов краской на холсте, чтобы потом ликовать, когда они вдруг посреди твоей комнаты все оживут. Тогда-то услышишь, как поют песни странные девушки, которые стирают одежду у реки, а потом почувствуешь черное солнце, что обжигает странника, который пришел в Багдад впервые.
         Я все шел по пыльным улочкам Багдада, я слышал, как дети говорили между собой о своих мыслях по поводу бытия. Я их рисую, а они рассуждают о времени. Один малыш сказал другому с такой неподдельной жаждой иного видения мира:
      - В зоопарк, в зоопарк бы хорошо! Эх, погулять бы по этим клеткам. С песнею да с гитарою. 
     А другой малыш молвил ему, поглаживая своего верблюда, что пил воду из ведра.
- А ведь нет его, нет смысла, это все сон! – топнул ножкой и запустил в свои густые красные волосы лапу малыш.
Тогда в спор вмешался третий малыш, он сделал сальто и твердо сказал:
- Не бывать этому! Не бывать! Только спи, ешь, мочись и испражняйся.  В этой жизни больше нет ничего, что следует делать. Не занимайся другими делами – в них нет смысла. Будь смиренным - спи. Я всегда буду против такого вот видения бытия! 
     Я свернул на другую улочку Багдада, я ощущал, что лето было предвестником новых событий, которые моя душа с радостью впитывает в себя, чтобы потом излить эти ощущения в виде новых работ, которые будут посвящены сверхчеловеку. Как же жарко на улицах нашего городка, вы бы знали, Гришка, но я привык к жаре! Медленно солнце идет на покой. Море окрашивается в красный цвет. Ночь …
- Ох, сюрреалист, очень здорово, пошли в Багдад вместе. Хорошо, вот что я запомнил, когда вышел на волю. И так, мы шли по темному лесу с Хельгой в сторону обрыва, который  порос кустами можжевельника. Мы вышли к обрыву и спустились по узенькой тропке вниз к реке. На берегу была лодка, мы воспользовались лодкой. Волны тихо пели нам о том, что на том берегу будет все, что только мы захотим. Мы медленно плыли к тому берегу. На том берегу, мы обнаружили огромную библиотеку, что была сделана в одной землянке. Тут жили люди, убившие в себе государство. Книг было море. Я чуть было не остался там жить. Но ты, дева, остановила мои руки, и мы пошли на кладбище, где занялись сексом на одной из могил. Было так хорошо. За нами наблюдали грозные горгулии, что зависли над кладбищем, пристроившись на одной из высоких башен. Я слышал, как доносились байки из склепа. Было так приятно, когда Нинка стонала от моих ласк, а я слушал шепот, что доносился из-под земли. Тихий, тихий шепот. Нам желали удачи и говорили голоса, что мы идем верным путем. Что нам и дальше надо держаться вместе, чтобы убить в себе государство. Я ответил им мысленно, что сделан уже выбор, что дорога в мир людей меня не интересует.
- Да, приятно слушать это, шут, я вот в поле выйду чистое и кричу всю ночь, что силы есть: «Эй, ну где вы, где? Чего так долго? Где тут человек?»
- Ну да, тем самым мы только что убедились в том, что будем вместе странничать. И так, батя, мы решили идти пешком до центра Багдада. Будем скоро там. Чую сердцем, что будем! А Хельгу-то возьмем, пусть девка с нами будет. Мало ли, а вдруг нам захочется женского тела отведать по дороге в Багдад.
        В Багдаде детишки сидели на скамейке, пили сладкую воду красного цвета и орали на весь двор, что они пьяные, что и наши странники бы тоже могли вместе с ними попить вина. Они подошли и сказал им, что все можно, ведь истины нет. Мальчик с веснушками ответил, что все позволено, что делать надо лишь то, что хочется. Он снял футболку, на его груди Хельга увидела татуировку три шестерки.
- Зачем тебе это все, а? – спросила грозно она у малыша.
- А зачем тебе эти двое, что стоят за твоей спиной? – парировал ловко карапуз.
В спор быстро вмешался вездесущий Адольф.
- Оставь его в покое, дама, ведь тело - это крест. Иисус, сын человеческий, суть эго или мысль "я-есмь-тело". Когда сына человеческого распяли на кресте, то эго погибло, а то, что выжило, суть Абсолютное Бытие. ОНО есть воскрешение Великолепной Самости, Христа - Сына Бога.
Хельга от такого бойкого ответа, аж подпрыгнула на месте. Она стала прыгать на одной ноге и открыла свою тайну.       
- Я решила стать буржуем. Да, каюсь, деловая была! Я в начале девяностых читала «Титана» Драйзера, чтобы открыть свое дело. Раньше я почти не спала. Теперь старой стала. Сплю уже по пять часов в сутки, но вы, ребята, своими телами меня перевели на свой уровень. Мне теперь двадцать лет можете смело дать. Кожа моя гладкая, я молода душой и телом. В те дни суровые, я была комсомольцем так долго, что после развала СССР мне стало тошно от самой себя, и я не знала, как мне быть. Мои коллеги по бизнесу после того, как произошел дефолт, покончили с собой. Я так не смогла. Я же была коммунисткой. Я читала всего Стендаля. Я такая была партийная женщина. У меня был ресторан. Мы держали его с мужем, которого я убила в приступе эйфории. Тем летом позвала старого саксофониста Кёрка. Он час поднимался на второй этаж. Час спускался вниз. С ним была его подруга Томика. Певица, ей было лет шестьдесят. Она пела джаз очень славно. Вся худая, накрашенная, в короткой юбочке, весь мой ресторан оглашался нутряным джазом Роланда Кёрка и его полдюжины саксофонов. Вот так я смогла устроить свою жизнь, но ведь грязи-то нет, я люблю ходить за город и поедать сырую землю, чтобы еще раз доказать самой себе, что все едино, что грязь – это продукт ума. Я лежу на земле сырой и, поедаю горсти ее. И мне так хорошо, ведь города остались позади.
Борман покачал головой и поцеловал в лоб Хельгу:
- Забыла ты Бога в себе, дамочка, продалась Золотому Тельцу. Не всякое существо, решив умереть, плачет. Иные умирают, как манекены. Но тебя, Нинка, мы спасем. Будем пороть, будет боль и ужас, но так только ты обретешь спасение души.
- Зажжем костер! – предложил вдруг Адольф. – Хватит горевать! Надоело!
Костер до небес вспыхнул на полянке. И тогда — в огне, нам стало казаться, что множество людей на бесчисленных улицах Багдад превращаются в маленькие огненные облачка, и все они идут к своему Центру — к зловещему огромному зареву на горизонте... К зареву, в котором их не будет.
- Едем домой, домой! – шептала в ужасе дама. – Тут нас никто не ждет, чужие мы здесь!
       И так, наши странники вышли на остановку, им надо было срочно покинуть Багдад. В два часа дня перед их носом уехал автобус до дома. Они пошли ждать на другую остановку маршрутку, но ее не было. Тогда Адольф узнал, что лишь в три часа будет следующий автобус до станции Безымянка. Они решили, что надо бы посидеть на лавочке и поглядеть на солнышко, что светит так ярко.
- А я ведь ребёнок, - начал философски обживать пространство Борман, - да, а ведь я тот самый человек, преодолевший «себя», вышедший за пределы обусловленности собственной Силой. Он еще много говорил на тему того, что вышел за переделы себя.
      Адольф увидел автобус. Они думали взять билет в кассе, но им ответили, что нужно заплатить на выходе деньги водителю. Автобус был битком набит. Орал ребенок во всю глотку. Девочка травила сама себе байки, она сидела возле Бормана, а тот орал, что надо выкинуть ребенка из автобуса. Бабка ворчала предсмертно. Мужик жадно ел сало. Тетка чесала жирными руками седые волосы. Дедушка с орденами чахоточно кашлял. Военный деловито почитывал караульный устав службы и пугал своим видом девочку, что закрыла глаза от того, что разглядела в военном. Мальчик справа от Нинки пел песни мертвеца. Трифон смотрел на это все и оценивал обстановку. В автобус зашел длинный мужик с выбитой на голой башке красной звездой. «Я коммунист!» - заявил он во весь голос гордо и скинул рубашку. Под рубашкой красовались корявые зеленые надписи «Сталин, мой отец, Ленин моя мать». Автобус тронулся, и Борман стал созерцать горы, что раскинулись со всех сторон, они были уже без снега. Апрель сделал свое дело. Горы пестрели зеленью. Скоро их остановка.
     Они вышли из оврага и быстро двинули к ущелью, где их поджидали потоки черной воды, что текли из глубоких горных пещер. Они застыли на самом краю скалы, они рассматривали блики на воде. Они были чудесны. Эти блики создавали волшебную атмосферу праздника. Они быстро спустились по камням к реке и обнаружили чуть дальше огромную пещеру в скале. Адольф стал звать индейцев, но там никого не было. Потолок пещеры был темным. Ни один раз тут горел огонь. Борман живо предложил пойти в пещеру и там медитировать, но Адольф хотел идти дальше. И они пошли дальше. Они вышли к одной скале, Адольф увидел, что здесь некий тихий омут. Мари сняла старое платье, накрасила губы черным цветом, выпила банку пива. Борман стал снимать свою рясу, а Гитлер снял свой черный костюм пастора католической церкви, что он нашел недавно в мусорном баке. Борман снял башмаки и зашел в этот омут. Он нашел мяту, что росла у берега. Стал рвать мяту. Прошел дальше и увидел кучу перьев, а чуть дальше, на островке лежала утка без головы, ее голова лежала рядышком. Мари пошла за дохлой уткой, дабы ее можно было пожарить на костре. Борман же говорил о пользе буддизма, стоя на берегу, невозмутимым тоном:
- Ум - это зеркало, которое «существует» лишь благодаря тому, к чему оно обращено и что отражает. Мы Будду любим, он нам дает покой от сансары. Мысли наши бесполезны. Мы пустоту любим.
       Гитлер и Мари собрал дрова, они разожгли костер. Они смотрели на костер. Полыхали города вдали. Горизонт разламывался на части. Потом Адольф сказал, что он видит змею размером вон с ту гору, которая находится справа. Борман поглядел на гору и увидел, что вместо горы теперь гигантская змея, а Мари глядела на своих кавалеров и улыбалась, ибо она знала, что им так хорошо быть вместе. Хельга увидела вдруг горы иначе, она увидела глаза и рот огромного человека из песка, что сидел на вершине горы. Тот человек из песка пытливо смотрел на их пылающий костер.
          Адольф устало закрыл веки и прошептал Борману, подкидывая тоненьких веточек в костер:
- Магия секса заключается в том, что это приобретение без бремени обладания. Не важно, скольких девушек ты приводил домой, проблема с хранением и складированием отсутствует. Все мы в этой жизни дремлем. А просыпаемся лишь с ее концом. Наркотики ничего не дают. Это путь в никуда. Берроуз ничего нового не сказал. Еще один болтун.
      Мари, выпив кофе с булкой, снова ушла в сторону леса за дровами, а Адольф внимательно осматривал реку и вдруг увидел корзину на дне. И сказал скорбно тогда:
- Эта чертова цивилизация и сюда добралась. Кругом пластик можно найти, консервные банки и осколки стекла. Вечность пахнет нефтью. Я жажду иного мира. Я в детстве читал «Путешествие в Страну Востока". Гессе написал ее в 1932 году. Я мечтал с детства о Братстве. Я во снах был в Братстве. Я не знаю ничего иного кроме Братства. И раз уж суждено мне было пережить вместе с другими нечто великое. Раз уж имел счастье принадлежать к Братству и быть одним из участников того единственного в своем роде странствия. Дальше там рассказывается о странном кружном путешествии по Европе, в восточном направлении, которое предприняли члены этого Братства. Начиналось оно вроде бы как обычное путешествие с целью добраться из одного места в другое, но мало-помалу приобрело глубокий, хотя и не поддающийся определению, смысл. Ведь блаженство мое, в самом деле, состояло из той же тайны, что и блаженство сновидений. Оно состояло из свободы иметь все вообразимые переживания, одновременно играючи перемешивать внешнее и внутреннее, распоряжаться Временем и Пространством, как кулисами. Подобно тому, как мы, члены Братства, совершаем наши кругосветные путешествия без автомобилей и пароходов, как силой нашей веры мы преображали сотрясенный войной мир и претворяли его в рай, в акте такого же чуда мы творчески заключали в одном мгновении настоящего все прошедшее, все будущее, все измышленное. Мгновение настоящего!
 - У нас же Братство льда и огня! – кричал от восторга Адольф. – Я бы землю сейчас обнял. Хочу в лесу жить и сказки леса слушать.
        После таких слов, Адольф пошел купаться  речку, обдумывая то, как он найдет землю одинокую и расскажет ей о том, что любит ее очень сильно. А Борман и Хельга стали созерцать языки пламени, что жадно пожирали новую порцию дров, а также их все мысленные ненужные им самим конструкции.