Обещанного три года ждут

ЦОГОЕВОЙ  ИНГЕ  СЕРГЕЕВНЕ
               
Начнём с того, что мне никто и никогда ничего не обещал. Да, полно врать, да хватит прикалываться. А зачем мне врать? Я, слава Богу, не Василиск Гнедомыслов или Маша Повседневнова. А это ещё, кто такие? Неважно, кто это. К моему повествованию вышеупомянутые личности не имеет ни малейшего касательства. Все они пройдут как тени. Ещё не прошли, конечно, но я буду не я, если не запущу их в странствие, из которого обычно не возвращаются. Пора, пора сорвать с них светлые ореолы. С кого сорвать, что сорвать? Что за светлые ореолы? Есть такая штуки. Как всё же непонятно устроены наши мозги. Хотел сказать, есть такая партия, а сказалось – есть такая штуки. Я не люблю раскрывать секреты того, как именно я сочиняю, зачем посвящать в тайны творчества неизвестно кого? Всем этим блуждающим во тьме товарищам в скобках, да и тем, что без скобок, нечего делать в лабиринтах и кладовых моего сознания. Далее. Поскольку я прекрасно знаю, что меня читатели не читают, между прочим, очень даже хорошо, что не читают, то я буду говорить как бы сам с собой, ибо больше мне разговаривать не с кем. Только хотел извиниться за старорежимное «ибо», как вспомнил, что я один на всех путях и извиняться мне не перед кем. Вот, ведь до чего дошло. Для того чтобы моё повествование сдвинулось с места и подобно бытротекущему  Енисею, равно, как и всем прочим рекам, зачем обижать другие реки? Уж на что грязна и не импозантна, ну, скажем, Яуза, но и её в обиду не дадим. Чем Яуза хуже Тибра?  Да, ничем. Я уверен и, разубеждать меня бесполезно, что литр грязной воды из Яузы, на неизвестных никому межпланетных и даже ещё не существующих запланетных биржах, которые, сдаётся, всё же, существуют где – то, там, за  гипотетической, непредставимой и не укладывающейся в базальных ганглиях мозга, белой пылью. И что это за пыль такая? На что она похожа? И с чем её, я извиняюсь, кушают? Так вот. Литр грязной воды из Яузы, будет стоить, а может и уже стоит, это, повторяю, никому неизвестно, намного больше, чем литр тибрской воды. Да и кому, спрашивается, в наше чудное время нужна тибрская вода? Да никому. Другой век. Ориентиры сместились. Хочу сказать, что хотя ориентиры и сместились, а вот обещанное мной срывание светлых ореолов ещё не началось. Ничего. Обещанного три года ждут. Далее. Обижать вообще никого не нужно. Ни хороших людей, ни плохих, даже испорченных навеки. Вполне возможно, что когда нибудь, благодаря бесконечно совершенствующемуся прогрессу, этих пригвождённых к позорному столбу так называемых «испорченных навеки», удастся починить. Ни в коем случае нельзя обижать и другие, на первый взгляд ненужные вещи, всякие верёвочки, гвоздики, испорченные бенгальские огни и прочий земной мусор, так как никто на свете, толком не знает, какая вещь нужная, а какая ненужная. Какие вещи, могут пригодиться впоследствии, ну тогда, когда наступят те самые, обещанные нам радужные времена, когда мы с вами будем жить в царстве невиданной доселе свободы, во что, по правде говоря, верится с трудом, или вообще не верится, а какие нет. Так вот. Струи Енисея, и, некоторых других рек, заполнив до отказа  все мыслимые и немыслимые резервуары земного шара, безобразно пенясь, с песнями, тексты которых, нельзя привести при всём желании, неистово гикая, безудержно устремятся дальше, достигнув самых «безответственных» границ, и, каких-то, необъяснимых, и непонятно для чего,  и кем, кстати говоря, поставленных пограничных столбов, некоторые из которых, компетентные астрономы, из числа тех, которым можно верить как самому себе, наблюдали, аж, на удалённом Юпитере. Что такое «безответственные границы», я объясню позже, а возможно и не буду объяснять. И вдруг, ни к селу, ни к городу, вспомнилась мне презанятная история. История такова. Захожу, как–то, к одной своей хорошей знакомой, а, поскольку человек я, неординарный, и оригинальный, то, - дай, думаю, ошарашу её, чем – нибудь, эдаким.  И, недолго думая, ошарашил. Послушай, говорю, детка, есть у тебя подруги? Ну, есть,  говорит, а что? А  вот что. Найдётся ли среди твоих подруг такая подруга, чтоб страшна была, как семь смертных грехов? Чтоб всем подругам – подруга? Чтоб, до неё, не только дотронуться или разводить на кисы лонговые, но и подойти было б страшно? Смеётся. Что ж говорит, найдётся и такая, а тебе – то, не пойму, зачем?  А–а–а, говорю. Нужна до зарезу. Может, страшила эта, как раз и есть то, чего не только три года ждут, а до самой гробовой поджидают. Опять заливается. Да что ж ты, бедный, с такой страшилой делать будешь? Да найду что делать. Не отстаёт. А что именно? Всё - то тебе расскажи. Ну, ладно, говорю, слушай. Для начала буду встречаться с ней. Ну, как все люди. Провожать  на работу, туда – сюда, не знаю. Помнится, на этот счёт песня хорошая была. Я её избивал, уходя на работу, а тебя как всегда, избивать забывал. Ну, и дальше, что–то, такое. Мировая была песня. Не песня - блеск. Жаль, слова подзабылись. Крутишься, вертишься, себя не жалеешь. Поверишь, в голубой шар превратился. Опять смеётся. Ну, а потом что? Потом, говорю, суп с котом. Повстречаюсь некоторое время, покружу её в вихре быстротекущей жизни, ну, а надоест валять петрушку, превращу  в сиреневый туман. Была девушка, как девушка, а теперь туман сиреневый. Дальше, сама понимаешь, не маленькая. Над тамбуром горит прощальная звезда. Кондуктор, ясное дело, не спешит, потому как, дядька грамотный, всё прекрасно понимает, ну, и всё такое прочее. Кстати, о звёздах. Привожу одну свою, весьма поучительную басенку, имеющую прямое отношение к звёздам.               
 
               ЗВЕЗДОЧЁТ И ОСЁЛ

           Один заезжий звездочёт (он звёзды знал наперечёт)
           Владыку  местного запутал и заверил,
           Что всю вселенную, он, дескать, перемерил
           И знает всё о ней, и что, и где, и как,
           А надобно сказать, владыка был – дурак.
           Однако, не совсем. Наполовину. Так.
           И вот словам лжеца приветливо внимая,
           Владыка в слух ушел. Лжец, баки заливая,
           На россказни пространные пустился,
           И до того, в конце концов, договорился,
           Что, дескать, от Земли до самых крайних звёзд,
           Берётся он возвесть - предлинный дерзкий мост.
           И ничего ему за это, мол, не надо.
           Харчи  от пуза, лишь, да по концу – награда.
           И даже, что награды, мол, не надо.
           А по тому мосту, навьючены верблюды,
           Диковинно сребро, смарагды, изумруды,
           Роскошною волной всё в царскую казну.
           Владыка слушает, сам думая,  ну, ну…
           И сладким словесам внимая звездочёта,
           Почуял ложь вдруг в них владыка безотчётно,
           Но виду не подал. Беседа продолжалась.
           И только борода владыки усмехалась.
           А тот всё пел, всё плёл, что скоро, мол, алмазы,
           Рубины, янтари, и разны хризопразы…
           Но ливню щедрых слов задумчиво внимая,
           Опять почуял царь, хотя как тля лесная,
           Был, повторяю, глуп, что, что – то,  в них, не так.
           Хотя, опять скажу, владыка был дурак.
           Ну, чистый был баран. Муфлон. Балбес - балбесом.
           Болванам всем болван. Да, говорят, что бесом
           К тому же одержим. Короче – не владыка,
           А звук пустой. Пузырь. Корючка. Заковыка.
           И всё же не совсем. И вот прервав беседу,
           Заметил, как бы вскользь, он своему соседу.
           Оно, конечно, так. Ты – звездочёт учёный,
           А я пусть и осёл, да всё ж, не хер печёный
           И нечего мне здесь про звёзды загибать!
           И так его лягнул, что родная – то мать,
           Лет 20–25, всё не могла признать,
           В отторгнутом лжеце родимую кровинку…
           Вот так  оно, братва! Как шарить - то чужбинку.
           Хоть басенка моя и препустая штука,
           А всё – таки,  и в ней, кому – нибудь, наука.
           По звёздам или как умеешь ворожить,
           В своей, хотя умри, стране,  а должен жить.
           А за морем, пускай, телушка и полушка,
           Да рупь, ведь перевоз, а нынче – долларушка.
           Хотя, опять скажу, не в этом – загвоздушка!

Ну что ж. Опять принимаюсь за дело – старинное дело своё. Помнится, несколько лет тому назад, я был по уши влюблён, не надо думать обо мне плохо, в одну чудесную песенку из детского, хотя, может быть, не такого уж и детского мультфильма. Сюрреалистический персонаж во всё горло распевает: У Вас есть деньги, чего ещё желать, на встречи с друзьями время нечего терять. Люблю я хруст купюр, люблю я звон монет, и денег, что я не люблю, на свете просто нет. Я люблю деньги. Ха – ха. Я люблю деньги. Горы денег, море денег, сумки трещат от денег. Их не станет меньше, сколько не носи, если не веришь, у кролика спроси. А я и Вы, мои друзья, не примете за лесть, купюр с его лицом, Вам здесь не перечесть. Линкольна слову Вы можете верить, вес его денег, надо тоннами мерить. Он любит деньги. Я люблю деньги. Все любят деньги. Далее. Принято считать, что в песнях, мол, во всем величии раскрывается душа народа и прочее. Смею заметить, что душа народа  не раскрывается не только в песнях, но и вообще не раскрывается. Душа народа закрыта. Все песни, какие я знаю, будь то народные, либо какие то другие, представляются мне, как некие музыкальные бесконтактные поцелуи. И происходит это примерно так. Первая песня,  назовём её условно первой, довольно музыкально, и заметьте, бесконтактно, что есть силы, целует вторую, вторая, в свою очередь,  передаёт эстафету – третьей, та -  четвёртой. И так, до тихого посинения. Как говорится, ходит песенка по кругу, адресованная другу, потому что круглая она. Вы вполне законно спросите, кто мол, круглая, уж не песня, ли? Отвечаю. Именно песня. А кто же ещё? Почему же не может быть круглых песен? Существуют же круглые дураки? Возьмём, к примеру, мою песню. Сразу хочу предупредить, что моя песня не может быть круглой, в силу своей некоторой, как бы это сказать, квадратности. Я понимаю, что в беспрецедентный факт такой дивной квадратности, трудно въехать, но, кому нужно, тот въедет. Смелость города берёт. Итак.
 
             По диким степям Забайкалья,
             Где золото роют в горах,
             Ползёт, извиваясь, Наталья,
             Кривых, на своих, на ногах.
               
             Лишь только б иные змеюги,
             Про это прознать, не смогли,
             А то бы, её бы подруги,
             За это, её б заебли.

             Не пел забайкальских я песен,
             Байкальского не пил вина,
             Мир мрачен и страшен и тесен,
             Как склеп. Но не знает она.

             Что злые неёбы – подруги,
             Ей жить, всё равно не дадут,
             Что злые заёбы – подруги,
             В могиле – найдут, заебут.

             Не знает она ни про это,
             Не знает она ни про то,
             А в небе сияет комета,
             И, светит звезда, как никто.

             По диким степям Забайкалья,
             Где золото роют в горах,
             Увы, не ползёт уж Наталья,
             Кривых, на своих, на ногах.
               
             О, женщина, хотя ты мне не друг,
             Даю совет тебе, беги своих подруг.
             Совет – не есть приказ, им можно пренебречь,
             Да, как бы в ящик из шести досок, не лечь.

Говорят, что обещанного, мол, три года ждут. А только я всю жизнь жду, жду этого обещанного и конца краю этому тягостному ожиданию, что - то, не видать. Знать, судьба такая, век одной качаться. Это из песни о тонкой рябине. Русская народная песня эта, представляется мне неким бесконечным бесконтактным поцелуем и наполняет мне душу –  горькой полынной грустью. А уж, что представляет, из себя, эта неизбывная грусть – тоска, одному богу известно.    
               
                Андрей  Товмасян Акрибист

                28 – 29 Августа 2012 года.