Наденька

Все так неизлечимо больны. Все больны Надеждой. Она передается всевозможными путями и витает в воздухе, в мыслях, в глазах. Она дышит с нами одним воздухом, она ест с нами одну пищу, она выпивает вместе с нами суточную норму воды для поддержания в наших, таких разных, несовершенных телах жизни. Она внимательно изучает нас в зеркала по утрам, когда мы чистим зубы и бреем заросшие лица. Она кружиться вокруг нас с каждым новым днем все сильней, с каждым новым приступом все неудержимей хватает воздух открытым ртом. С каждым новым взмахом ресниц она учит нас сдерживать мимолетные навернувшиеся на глаза слезы. Сталкивает нас лбами друг с другом, как слепых котят. И мы с завязанными глазами, взявшись за руки, бредем под действием этого наркоза, позволяем погрузить нас в безвольное , мягкое , воздушное , надуманное состояние. Шагаем на ощупь в темноте своего подсознания, дышим через кислородные трубки. И удивляемся как неразумные дети мерцающему цвету кругом и простоте решения всех проблем. Улыбаемся уголками губ, поражаем сиянием глаз, отогреваем касанием рук, перелетаем с легкостью мотыльков. И просыпаемся так необычно, как будто толчок из тумана выпихивает нас на яркий свет. Как будто младенцы получаем шанс дышать или не дышать, жить или не жить, ощущать или не ощущать. И откуда-то из далека до нас доходит , что наркоз бывает только тогда, когда других вариантов уже нет, только тогда, когда без операции не обойтись, только тогда , когда надо удалить что-то не нужное, залатать дыры, очистить душу. И мы такие возрожденные, такие в очередной раз холодные, такие лишившиеся очередной Надежды ступаем в новые фазы одной и той же спирали и понимаем, что все это уже было, что все это еще будет, только нам то уже проще, мы с каждой операцией лишаемся опухолей любви, опухолей отчаяния. Нам вырвали гланды скандалов, ревностей и упреков. Нам вырезали аппендициты преданных глаз, ежедневных звонков с глупым: «Как дела?» , бессонных ночей и приступов удушливого кашля истеричного счастья. Наркоз надежды оставил разноцветные синяки на голубых венах , потертый пластырь на сгибе рук и четкий голос , уточняющий : «Не кружится ли голова? Не тошнит ли? В состоянии ли мы встать?», и шагать дальше еще сильней выпрямив спину, как будто мы проглотили шомпол, еще выше держа подбородок, еще сильней морозить равнодушными глазами, еще крепче вцепившись скрюченными пальцами в руку , вырывающейся Наденьки, тащить ее за собой в своем гордом, воспитанном, безупречному приступе очередного испуга.