Память

Ветер. Ветер гулял по темной степи, сгибая ковыль и сухую полынь -только изредка встречавшийся жесткий, с почти полностью облетевшими листьями кустарник пытался ему сопротивляться. Ржавый фонарь мотался из стороны в сторону под криво сколоченным навесом станции, гоняя свой тускло-желтый свет по низкой траве, приземистому полуразрушенному перрону, груде сломанных шпал возле сарая и безысходной очередности их целых собратьев, большими, кое-где проржавевшими болтами, связанными с тусклыми рельсами. Рельсы уходили вдаль, теряясь в темноте и степной траве – две полоски металла, две полоски пути. Лишь силуэтом и тихим поскрипыванием не так далеко угадывался указатель возле стрелки развилки, где эти пути расходились надвое. Уже давно, очень давно от надписей на этом указателе остались всего лишь фрагменты букв, и нельзя было сказать, что было там написано ранее.
Ветер - так подумал станционный Смотритель, когда вышел из небольшой комнатки прямо на перрон. В завываниях погоды слышались отчетливые высокие звуки тихого колокольчика – приближался поезд. Пора переводить стрелки путей. Потирая руки и кутаясь в старый пуховик, Смотритель двинулся в темноту степи, где ждал его твердой руки рычаг стрелочного перевода. Фонарь отбрасывал мечущиеся пятна грязного света на спине человека, идущего прочь от него.
Смотритель стоял на развилке, глядя на выступающий из темноты силуэт указателя. Надо было решать, куда направить состав.
Два пути.
Только два варианта.
Два направления.
Два положения стрелки.
А сколько последствий? Куда направится поезд, посылаемый рукой Смотрителя в одну из сторон темной степи? Тоже два?
Неизвестно.
Смотритель решил. Сопротивляющийся механизм пришел в движение, и со стуком металл ударился о металл. Где-то вдалеке уже слышался гудок, но рельсы, как обычно не дрожали от нарастающего стука колес. Стук, гудок, свист ветра. Ближе. Еще ближе.
Смотритель поднял жезл и стал махать, указывая направление, куда пойдет поезд. Из далекой темноты возник яркий свет, отразившийся в красном глазе жезла Смотрителя. Ближе. Еще ближе.
Потом настала тишина. Несколько секунд тишины, как после падения, взрыва, как после ошеломительного известия. И ветер ударил в лицо Смотрителя, отбросив назад капюшон, разметав касающиеся плеч волосы, свет почти ослепил тусклые серые глаза, и грохот состава взвизгнул и будто бы охватил все вокруг, исходя отовсюду. Мимо Смотрителя несся туман, слегка мерцая очертаниями окон, в которых не было лиц. Длинная полоса несущегося призрачного тумана, едва различимо деленного на вагоны. Смотритель стоял, держась под напором ветра и грохота.
И все резко прекратилось.
Удалилось в темноту.
Исчезло в тишине.
И вновь осталось лишь пространство сухой полыни и ковыля, слегка поскрипывающий указатель, на котором уже давно, очень давно от надписей остались всего лишь фрагменты букв, и нельзя было сказать, что было там написано ранее. Но что-то когда-то было. И кто-то наверняка знал, куда ведут эти два пути.
Смотритель повернул ручку перевода. Теперь посередине. Ни на один из путей. Все осталось как прежде – есть выбор.

Фонарь под криво сколоченным навесом станции качался из стороны в сторону, но уже спокойнее, будто бы устав. Да и ненастье улеглось, будто бы удовлетворившись решением человека. Смотритель открыл скрипящую дверь в свою каморку и, перешагнув две ведущие вниз ступеньки одним шагом, сел на диван, отбросил жезл в сторону. Закрыл глаза. То, что его окружало, он знал уже наизусть, ему, наверное, даже не нужны были глаза, чтобы сейчас описать, что было вокруг него: На подоконнике маленького запыленного окна стоял радиоприемник. Всегда на одной волне, и всегда дававший лишь помехи – ровный бархатно-глубокий шум. На небольшом столе, покрытом бежевой клетчатой скатертью стояла кружка с кипятком. Всегда. Смотритель выпивал эту воду, выливал ее, пытался остудить – но каждый раз на столе оказывалась все та же жестяная кружка, на две трети заполненная уютно парившей водой. А рядом с кружкой – буханка хлеба. Черного, ароматного хлеба. Всегда. Вначале Смотритель экономил хлеб – ведь кроме него больше не было еды. Но этот хлеб лежал всегда. Черный, ароматный. Когда Смотритель злился, сам не зная на что, он пару раз бросал этот хлеб в темноту. Темнота услужливо съедала подношение, но этот хлеб все равно лежал на столе.
Все в комнате было как всегда: стол, стул, диван, хлеб, вода, радиоприемник и еще много разных – нужных и не особенно – вещей. И никого больше. Ни в комнате, ни в зале ожидания, где пара ламп под потолком то горела, то нет, и Смотритель так и не смог понять, что управляет ими. Было ли то, что поменялось? Да. Когда Смотритель только начинал свою работу, из сарая, подпирающего сваленные сломанные шпалы, иногда доносилось мычание коровы. Громкое, протяжное.
Тот раз Смотритель помнил хорошо. Тогда снаружи стояла привычная полифония из завывания ветра, скрипа фонаря. Но совсем неожиданно в их слаженный строй ворвался тяжелый трубный звук. От этого звука сначала холодило все тело, а затем зародилась надежда. Смотритель выбежал и прислушался – в сарае. Но когда он подошел к закрытому на большой ржавый замок сооружению, там было тихо. Никаких признаков жизни. В темные щели, из которых просачивался страх невидимого и неожиданного, не было видно ничего. Смотритель светил туда фонарем – но безрезультатно.
Так повторялось не раз. Попытки позвать невидимую корову, приманить хоть чем-нибудь были безрезультатны. И лишь изредка нарушавшее сложившийся ход вещей мычание дергало слух Смотрителя. Пару раз, от досады он пытался сжечь ставший ненавистным сарай, но огонь лениво и бесстрастно лизал деревянные стены, а потом угасал, так и не причинив им вреда.
Каждый - очень редкий - раз, когда по станции разносился тихий звон колокольчика, Смотритель должен был встречать очередной состав. Очередной несущийся в ночь туман. И он должен был выбирать, куда на этот раз направится поезд. Задумавшись однажды, зачем он это делает, Смотритель не вышел на звон колокольчика. И пожалел. Сильно пожалел.
Больше Смотритель не пропускал поезда. Ни одного.
Со временем, счет которому уже давно потерял, Смотритель смирился и со своей работой, и с местом, где постоянно была ночь, и с тем, что в голове постоянно свербела нечеткая мысль, поймать и оформить которую не удавалось. Никак. Так он смирился. И как только по станции разносился звон столь редко оживающего колокольчика, Смотритель одевался, брал жезл и шел к теряющемуся в ночи указателю. И снова выбирал. И снова оставлял выбор.

***

Есть такая легенда. Или сказка. Кто как ее называет. Она про светофор.
Пожухшая трава хрустела под ногами, необычно диссонируя с хлюпающей под тяжелой подошвой берцев землей.
Говорят, что где-то в степи стоит светофор. Один. Там нет ни дорог, ни переходов. Даже тропинок нет. Есть только один светофор посреди степи. Никто не знает, как к нему дойти.
Человек остановился, огляделся вокруг. По обе стороны своеобразной просеки тянулись низкий колючий кустарник с почти полностью облетевшей листвой. Что было дальше – не видно. Все застилал туман.
Говорят, что одно из самых страшных приключений – затеряться вечером в степи, когда вокруг густой туман. Когда нет дорог, нет деревьев. Нет каких-либо опознавательных знаков. На многие километры вокруг даже нет ни единой души. Ты можешь идти вперед или кругами, можешь бродить туда-сюда, путая сам себя. Ход твоих мыслей только заведет тебя еще дальше. И тогда начнет подкрадываться страх. Он будет проползать из глубин сознания, примерно из места сочленения черепа с позвоночником. Вылезет, словно холодная змея, и проползет к затылку. Ему навстречу из груди, перехватывая горло, поднимется вторая змея. И тогда ты будешь в их плену. Твои мысли будут метаться подобно мыши, загнанной в угол, мыши, заблудившейся в тумане. Вот тогда ты потерялся в степи в тумане.
Человек перекинул автомат через другое плечо, поправил ремень и достал слегка отсыревшую сигарету. Зажигалка долго не хотела разгонять туман желтым огоньком пламени, но наконец, сдалась и, словно извиняясь, выдала маленькое, еле заметное пламя. Сигаретный дым присоединился к туману. Человек стоял. Курил.
По легенде, этот светофор, что стоит в степи, всегда мигает лишь одним желтым цветом, словно маяк - бессмысленный маяк посреди морских просторов. Для того, кто подходит к нему, он не значит совершенно ничего, он не поможет им найти путь. Очень часто, попав в степной туман, люди сами не знают, куда идти. Любая дорога открыта, и каждая из них одинаково неизвестна и темна. Многим людям все равно, куда идти. Но некоторым…
Маленькая падающая звездочка окурка, очертив оранжевую спираль в тумане, скрылась с еле слышным шипением в траве. Человек продолжил путь. Вновь хрустела пожухлая трава, тянулись низкие кусты. И по-прежнему вокруг все остальное скрывал густой туман.
Некоторым приходится выбирать. Некоторым людям не все равно, куда идти. Они точно знают, чего хотят найти в этом тумане. Нет, им не все равно, что искать и из чего выбирать. И если таким людям является светофор, то именно для них перестает мигать лишь желтый свет, и светофор указывает путь. Но это бывает очень редко…
Ряды кустарника закончились, и началось молоко тумана без опознавательных знаков. Закончилась хлюпающая под ногами грязь – осталась лишь сухая трава. Человек огляделся. Все дороги равновероятно неизвестны и темны... Куда дальше – все равно. Лишь бы не назад, ведь уже понятно, что там нет ничего. А впереди точно есть одно. Надежда.
В этой легенде… или сказке… рассказывалось про человека, что затерялся в тумане. Он шел, не зная, куда ему держать путь, и в один момент понял, что нет у него пути, что некуда следовать. Любая дорога для него была одинаково неизвестна и темна. Не было выбора, не было разницы, куда идти. И тогда он захотел самое главное в такой ситуации – выбор.  Тот выбор, что можно сделать только раз. Всего один раз: жизнь или смерть, страдание или счастье, право или лево...
Человек шел дальше, курил, оглядывался, но ничего вокруг не было, кроме тумана. И лишь большой валун медленно выплыл из густой мглы. Скользкий от осевших капель, неровный серый валун. Человек постоял возле него, устало снял автомат и сел на камень, прислонив к слегка мокрой поверхности оружие.
Но в этой истории есть одно противоречие: если светофор является всем, кто заплутал, и кто хочет найти выход, то почему же до сих пор есть плутающие люди? И если человек знает о светофоре, то ему уже не все равно куда идти, и не все дороги для него одинаковы и безразличны…
 Нет. Не правдоподобно. Поэтому пусть пока вся эта история останется только лишь легендой, слухом…Все это сказки. Нет светофора. И не является он людям, которые не знают куда идти…
Когда нет определенности, и остается лишь надежда, надеяться можно даже на сказку… Но все это бессмысленно…
Человек опустил голову и уставился в помятую траву.
Пока не видно, что дальше, все пути равноценны. Нет выбора. Движение или покой – какая разница? Бессмысленно блуждать в поисках воплощения надежды, теряя время, или остаться на месте и ждать, когда рассеется туман? В чем смысл идти куда-то, быть может, только удаляясь от цели. Проживая в пустую жизнь в пути. Какая разница? Нет разницы.
Человек пересел на землю, облокотившись спиной о камень. Автомат сполз к плечу хозяина, доверчиво прислонив дуло возле его уха.

***
Зима. Низкое небо почти касается ровных белых просторов, исчезая где-то далеко. Но просторы только должны быть белыми, чего не видно. Вокруг ночь и темнота. Лишь небо – одновременно далекое и близкое небо – словно дает скудный, еле заметный свет, которого хватает лишь, чтобы видеть очертания бескрайней белой пустоши, очертания безграничной, бесформенной бездны, разлегшейся между верхним и нижним пределом. Из этой бездны вниз – очень неспешно, задумчиво – тихо падает снег. Он ложится слой за слоем на белую равнину, и каждый след, оставленный на ровной глади, будет вскоре погребен под тихим податливым снегом. Погребен навсегда, так, что потом не удастся раскопать этот след и понять, кем и когда он был оставлен.
Недлинная цепочка исчезающих следов тянулась по снежной пустыне. Тянулась прямо, почти нигде не сворачивая, но все-таки бесцельно. Эта бесцельность была видна в глазах человека, что неизменно был на конце этой цепочки следов.
И темное небо вокруг.
И снег, слагающий нескончаемые холодные поля.
Здесь не менялось ничего, и Идущий уже это давно заметил. Заметил с тех давних пор, когда холод иглами заставил собрать по крупицам все силы, оторвать взор от темного пространства неба, из которого вниз совершали блаженный полет маленькие частички окружающего белого простора. Тогда он встал с трудом: все тело окоченело, и обжигающий снег забивался под рукава и за шиворот тяжелого мехового плаща. Но надо было идти. Каким-то неизвестным чувством Идущий понимал, что не смерть его ждет, если он не будет идти. Нет. Нечто много хуже, чему не было названия, но что уже от одной мысли вызывало нестерпимый страх.
И он шел.
Шел вперед, не зная, направления.
Шел, чтобы только не останавливаться и не оставаться на месте.
И оборачиваясь назад, уже не мог найти заметенных следов…
Быть может, если он остановится, то так же исчезнет, как и его следы?

- В процессе своего развития система стремится к состоянию, когда в ней не происходит никаких процессов. Когда исчезают какие-либо изменения. Даже если есть потоки, то прямые и обратные компенсируют друг друга. Это – равновесие, покой. Но что значит покой для системы? Что значит для нее та цель, к которой система стремилась, стараясь преодолеть все препятствия, возникавшие на ее пути? Фактически – конец . Отсутствие движения и какой-либо цели движения. Тогда время для наблюдателя застывает, как и все вокруг, и не сдвинуть с места мертвый груз реальности. Не уйти от состояния покоя. Здесь все так же. Все застыло в одном, неизвестно кому ведомом, состоянии покоя. Только падает снег. И кажется, что даже время застыло. Что его стрела достигла цели, поразила ее, выполнив свою функцию… Всего лишь стрела времени.
Идущий нагнулся и провел сухим обветренным пальцем по ровному снежному насту, начертив стрелу. Один указатель. Одна определенность. Пожалуй, только это придавало хоть какой-то смысл нескончаемому пути – созданная на очень небольшое время стрелка, которая скоро будет занесена снегом.
- Стрела времени показывает эволюцию системы, то, как эта система развивается, стремясь куда-то, подчиняясь определенным законам. Именно стрелой времени Артур Эддингтон называл энтропию. А она – по сути, двигатель всех процессов. Но не здесь. Здесь нет процессов, которым бы можно было приписать направление. Как только укажешь направление, мир перестает быть изотропным. На какое-то время перестает быть все равно, куда идти. Направления перестают быть равнозначными. Но это только иллюзия, возникающая в голове, ищущей хоть какой-то определенности. Надо идти. Кому надо? Зачем? И главное, куда? Ведь все равно здесь ничего не изменить, даже собственным следом. И быть может, уже давно ходишь по собственным следам, оставленным месяцы или годы назад. А может, по чужим следам, которые тоже погребены под толщей снега. Следам того, кому также было все равно, куда идти. Но если по следам пройдет десять, сто, а может быть и того больше человек? Что тогда?
Идущий выпустил в темноту струю пара изо рта.
- Тогда это уже путь… И об этому пути ты не знаешь ничего, кроме как то, что по нему уже кто-то прошел.
А что я, собственно, могу изменить? Куда сдвинуть реальность, кроме как подбросить своему сознанию хоть маленькую неопределенность в виде стрелы, неопределенной стрелы времени? Здесь хоть кричи, хоть прыгай, хоть распинай ногами ненавистные сугробы – ничего. И мы все, если есть еще кто-то, вынужденные идти, все мы со своим нескончаемым походом в никуда – всего лишь маленькие флуктуации, маленькие возмущения, даже не нарушающие покой реальности.
Руки сами скользнули в глубину плаща. Там, словно живой светлячок, таилась единственная ценность, что была у Идущего – небольшой огонек. Маленький кусочек света и тепла, каким-то немыслимым образом проникший в этот мир темноты и холода. То единственное, что давало надежду и согревало душу гораздо больше, нежели тело. Идущий достал огонек, и опустился коленями в мягкий услужливый снег. Теперь он, Идущий, стал маленьким светлячком, каким-то немыслимым образом сидевшем на снегу среди бескрайнего пространства. Идущий смотрел на переливающийся оттенками оранжевого огонек, и странное чувство оттаивало внутри освещенной этим огоньком души.
Снежинка упала на протянутую небу руку – сначала подождав немного, подумав, нарушив где-то в глубине себя внутреннюю структуру, после чего стремительно преобразившись в стекающую каплю. Еще одна снежинка. Вновь перелом внутри, вновь нарушение устоявшейся веками (а полет из бездонного неба вниз, в белую темноту для снежинки наверняка подобно векам для человека – такая мысль пришла в голову Идущему) структуры, очередное преображение, резкий спуск с вершин устоев, преодолевая перелом.
- Или я что-то могу изменить?... – Идущий спрятал начавший замерзать огонек поглубже в одежды и встал с колен, - Мир, как снежинка… Снежинка с устоявшимися веками структурами… Замерзший рай порядка, где нет никаких изменений… А если весь порядок этой системы – всего лишь неравновесное состояние, поддерживаемое условием заморозки всех процессов? Как известно, любая неравновесная система в процессе своего динамического развития стремиться к своему аттрактору. При этом вдали от равновесия система видит яснее, куда ей надо стремиться. Даже будучи в замороженном состоянии, кажущемся состоянием покоя, где-то в дали будет явной целью мерцать аттрактор. Тогда будет достаточно только маленького толчка! Напряжение флуктуации, которое нужно только лишь подтолкнуть в нужном направлении, чтобы мир стал стекающей каплей, динамика хаоса, воплощенная одной маленькой флуктуацией, изменившей ход процесса… Запустившей процесс. Точка бифуркации, воздействуя на которую, завершаешь поиски Архимеда, желавшего сдвинуть Землю!
Что было в этот момент снежинкой, напрягшей все свои связи, затаившей дыхание в преддверии стремительного изменения всего своего существования? Мир? Человек? Или оба в тот момент посмотрели друг на друга с восхищенным недоумением, предвкушая крах всего, что было раньше?
Казалось, что все было по-прежнему: все так же падал снег, все тоже холодное и темное пространство окружало идущего человека, по колено увязающего в снегу. Но теперь казалось, что взгляд человека в темное пространство встречал ответный взгляд из напряженной бездны. Как будто бездна ждала от человека, что он скажет ей.
И человек сказал.
Сказал действием – он сделал шаг. Нет, не бесцельный шаг, призванный продолжить бессмысленный путь по холодной снежной пустыне. Нет. Теперь человек сам определил, куда он сделает шаг. Теперь это было его направление.
Мир потерял изотропность.
Цепочка исчезающих следов повернула.
И тут же откуда-то из дали внимательной темноты, словно отзываясь мерцанию огонька за пазухой у Идущего, мигнул слабый желтый огонек. И погас. Мигнул еще раз. Снова погас. Он мигал призывно и безразлично, будто уже отчаялся ждать кого-то, кто увидит его и придет к нему. Но цепочка исчезающих следов была направлена к нему. Идущий шел на свет. Как мотылек в ночи, летит на лампу.
Мигающий огонек приближался. Темнота все больше и больше разгонялась его призывами.
Вскоре, запыхавшийся от ускорившегося шага Идущий оперся рукой о холодный шершавый черный столб. Столб, на вершине которого был светофор. В тишине, наполненной едва ощущаемым шелестом падающего снега, метрономом раздавались щелчки переключателя и короткий натянутой звон реагирующей спирали лампы. Лицо смотрящего вверх человека то освещалось теплым желтым светом, то вновь скрывалось в темноте. Пар рывками выходил изо рта, быстро теряясь в холодном пространстве. А светофор продолжал мигать.
 - Пожалуйста… - проговорил Идущий, и эти слова показались ему исходящими откуда-то из вне, - пожалуйста… я… я хочу знать… я хочу идти по пути… прошу…
«Дорога не есть путь» - всплыла во взбудораженном сознании когда-то услышанная и почти забытая фраза.
 - Пожалуйста…
Светофор молчал.
Мигнул желтым светом.
Еще раз.
Еще.
Потух.
Казалось, окружающая его серая темнота поглотила все его механизмы, проникнув в самое сокровенное – в зажигающуюся и потухающую лампу, скрытую под толстым стеклом. Идущему казалось, что сейчас мороз пройдет трещинами в глубину этого темного стеклянного рубежа между надеждой и реальностью, и разорвет его жестоко и необратимо.
«В дали от равновесия система видит не только ближний, но и дальний порядок взаимодействий».
Где-то вокруг лопнула последняя секунда. Оглушив тишину тишиной же. И, словно нарастающий стук колес поезда, словно выстрел, предваряемый еле заметным напряжением курка, светофор загорелся зеленым. Идущий смотрел на этот свет, будто на откровение. То, чего не могло быть, но вдруг произошло.
Идущий захотел ветер. Ветер, что поднимет в воздух лежавший доселе снег.
И ветер поднялся, кидая холодные крупицы в лицо человеку. И крупицы становились влагой. И уже влага летела в лицо, заставляя веки закрываться.
Но человек шел.
И влага эта стала дождем, и дождь разбился о человека, став туманом. И дорога, что выбрал человек, скрывалась в непроглядной белой плене.
Но человек шел.
И, наконец, утихающий ветер уговорил уйти с ним и туман. И наступила тишина. И лишь стук человеческого сердца нарушал ее.
Идущий обернулся.
Нет светофора.
Словно его и не было.
Словно он был всего лишь легендой, сказкой для обреченных людей.

***
Идущий сделал шаг. От неожиданности он чуть было не подался назад – привычного хруста снега не было. Лишь почва и слегка похрустывающая трава приняли на себя вес человека.
Идущий огляделся. Рассеивающийся туман открывал сизую степь, еще скрывая неявленную даль.
А впереди, на самой границе, что открывала для взора мгла, возле большого валуна сидел человек. Глаза его были закрыты в тревожном сне, который охранял автомат, доверчиво сползший к уху хозяина.
- Проснись! – Идущий потряс спящего за плечо, - проснись! – человек в недоумении открыл глаза и тут же отработанным движением схватил автомат, уже готовый защитить своего владельца. Но Идущий лишь присел напротив: - Сейчас не время для врожденных мыслей. Ведь ты тоже ищешь путь?
Человек молчал некоторое время, не опуская оружия. Взгляд его быстрыми бросками, подобно змеиным выпадам, оценил обстановку.
 - Кто ты такой? – спросил наконец человек, слегка опустив своего защитника.
 - А можешь ли ты ответить на такой же вопрос? – Идущий склонил голову слегка набок. Душа его еще была освещена зеленым светом, и он каким-то неизвестным ему чувством ощущал, что и сохраненный в холодах огонек теперь тоже светится зеленым.
 - Ты видел светофор? Видел? – человек подался вперед, -  скажи мне, это не сказки?
 - Нет. Это не сказки. Но нам сейчас не нужен светофор. Ты сам знаешь путь. И я. И вместе мы не нуждаемся в свете, который осветит нам путь. Мы сможем сами его осветить. Теперь мы сами себе источники света.
 - Но тогда куда мне идти?
 - Пойми, здесь решаешь ты. И я. Мы вместе решаем, где проложить наш путь.
Человек поднялся, закинув автомат за плечо.
Осмотрелся.
Взглянул на нежданного спутника.
 - Тогда пошли, - произнес человек и направился вперед, увлекая за собой Идущего, - пошли, я думаю, что там должна быть дорога.
 - Думаешь?
 - Нет. Я знаю это.
Они шли, поднимая ветер вокруг себя. Этот ветер теребил волосы и уносил слетавшую с полыни и ковыля, примятых ногами, пыль. Вокруг сгущалась серость, постепенно поглощавшая сухие травы и сопротивляющийся ветру редкий кустарник. Человек шагал уверенно и быстро так, что Идущий порой не поспевал за ним.
 - Ты видишь? – человек широко махнул рукой, - видишь изменения?
 - Лишь изменения меня сюда и привели, - отозвался его спутник.
 - Как думаешь, что будет там?
 - А разве это не очевидно?
 - У каждого своя очевидность.
 - Вот ты и дал себе ответ.
Вдруг человек, собравшись обогнуть приземистый холм, остановился. Смолкший хруст сухой полыни открыл дорогу порывам ветра.
 - Слышишь? – спросил своего попутчика человек.
Идущий прислушался.
Среди завываний ветра отчетливым высоким голосом призывно пел колокольчик.
 - Это за холмом! – человек с удвоенной силой стал подниматься, изредка оглядываясь на Идущего, чтобы убедиться, что тот не отстал.
Сухие травы у вершины согнулись под тяжелыми ботинками человека, и в темноте под звон колокольчика из стороны в сторону мотался тусклый желтый фонарь, бросая свои отблески на две темные полоски рельсов, тянувшихся среди степи.
 - Я же говорил, - улыбнулся Идущий.
 - И я… - тихо сказал человек.
Не сговариваясь, они оба побежали к казавшемуся столь теплым и приветливым огоньку станции.
Уже совсем близко.
Из маленькой коморки прямо на перрон вышел станционный Смотритель, кутаясь в старый пуховик. Не видя еще скрытых темнотой гостей, он пошел вдоль перрона, крутя в руках жезл.
 - Эй! – окрикнул Смотрителя Человек.
 - Стойте! – присоединился Идущий.
Смотритель остановился. Жезл в его руках дрогнул. Смотритель взглянул сначала на принимавший редкие отблески фонаря сарай, но заслышав приближавшиеся шаги из степной темноты, обернулся к пришедшим.
Человек и Идущий встали на насыпи возле путей.
 - Скажите, куда пойдет следующий поезд? – спросил Человек.
Некоторое время Смотритель глядел на вновь пришедших молчаливым неверящим взглядом.
 - А… - Смотритель указал в сторону затерянной в темноте стрелки, - я… сам…
Идущий перешел обе полоски отполированного колесами поездов металла и запрыгнул на перрон.
 - Ты ведь тоже не знаешь, как оказался в этом месте? – спросил он.
 - Нет, - Смотритель непонимающим взглядом глядел на приближающегося Человека.
 - И никто из нас не знает. Никто не помнит…
 - Но… - Смотритель что-то хотел сказать, но не смог сформулировать мысль, переводя взгляд то на Идущего, то на Человека.
 - Но только мы можем выбирать наш путь, - завершил за Смотрителя Человек.
 - Куда идет следующий поезд, - спросил Идущий.
 - Лишь я определяю ему путь, - ответил Смотритель.
 - Тогда ты и должен это объявить…
В маленьком зале ожидания то загоралась, то вновь тухла единственная лампочка под потолком. Диспетчерские были пыльны и неприветливы. Смотритель, оглядываясь на столь внезапно появившихся людей, прошел в одну из таких маленьких неуютных каморок и неуверенно взял в руки микрофон.
Включил.
Глубоко вдохнул.
 - Уважаемые пассажиры… - многократно усиленный динамиками хриплый голос Смотрителя отразился от стен, будто бы разбив стакан, веками стоявший нетронутым, - уважаемые пассажиры, поезд до станции… - Смотритель обернулся на затаивших дыхание попутчиков.
 - Решать тебе, - шепотом проговорил Идущий.
 - Да, - подтвердил Человек, - тебе.
 - Все мы знаем, куда хотим попасть, - сказал Смотритель, приглушив микрофон рукой, - но как только мы это скажем, мы потеряем это…
Идущий улыбнулся краешком рта. Человек кивнул Смотрителю.
 - Поезд прибывает через три минуты!

Старый механизм двигался слишком медленно, сопротивляясь движениям столь опытных рук. Ветер выл сильнее обычного, и казалось, что к его завываниям иногда примешивается далекий и отчаянный зов оставленной где-то коровы.
 - Быстрее! – Идущий стоял рядом со стрелкой, глядя как Смотритель сражается со столь легко когда-то поддававшимся ему механизмом, до которого никто не был допущен.
 - Я знаю… - прокряхтел Смотритель.
Рельсы уже дрожали отголосками приближающегося поезда. Колокольчик неистово звенел, подыгрывая бешено мотающемуся фонарю, под которым стоял Человек, окруженный плясками собственных теней.
 - Давай же! – крикнул Смотритель рычагу стрелки, наваливаясь всем весом.
И еще раз
И еще.
Наконец раздался металлический стук.
 - Поезд! – выкрикнул Идущий.
Возле перрона, скрипя тормозами остановился сгусток тумана, светящий в темноту одной единственной мощной фарой. Смотритель и  Идущий бросились к перрону. Человек одной рукой держал холодный туман открывшихся дверей, а другой торопил своих будущих попутчиков. Один прыжок – и оба уже на перроне. Еще мгновение – и все трое стоят в шипящем закрывающимися дверьми тамбуре.
Под ногами металл пола.
Вокруг вполне осязаемый тамбур.
Идущий открыл дверь в вагон.
Пусто. Тихо. Тепло.
Все трое, осматриваясь, прошли внутрь и сели на мягкие сиденья.
За окном под мерный стук колес плыла ночная степь.
 - Вы знаете, - сказал Идущий, - только теперь я точно знаю, куда я еду…
 - Что ж, - Человек слегка улыбнулся, - я тоже.
 - После всего времени, проведенного на станции, - присоединился к спутникам Смотритель, - я теперь тоже абсолютно точно знаю, куда еду я…


Санкт-Петербург
12.10.11 – 18.04.12