Привыкание к горю Главы 19, 20

19

На следующий день в Барнауле всё повторилось. Вызываем такси. Спускаемся двадцать минут с мамой со второго этажа. Поездка до Краевой поликлиники. Каждый ухаб, каждый трамвайный переезд отзывается маминым стоном. Выход из такси. Оставляю маму в холле поликлиники, взбегаю на этаж главного врача. Жду. Без 15 девять. Без 10. Без пяти. Какие-то люди входят, выходят. Очередь. Наконец врываюсь в кабинет. Сегодня я бодр, свеж и готов к борьбе. Но безо всякой борьбы меня отправляют в кабинет эндокринолога: «Вас примут вне очереди». Вниз – за мамой. Снова вверх. Медленно, шажок за шажком. К лифту.

Эндокринолог со смешной фамилией Антошкина ждёт нас. И, видимо, ждёт от нас скандала. Но скандала нет. Мы терпеливы, мы с готовностью отвечаем на вопросы. Маму осматривают за ширмой. А никак тогда, в декабре, прямо при мне. Врач полона сочувствия, предупредительна. «Мест в больнице нет, да и пройти обследование нужно. Да, да, чтобы пройти обследование в больнице перед лечением, нужно пройти обследование сегодня здесь. Дам вам направление, постарайтесь всех обойти. Анализы будут готовы сегодня же и сразу ко мне, будем думать, что делать с вами». «А операция?» «А про операцию пока думать ещё рано, полежите, подлечитесь… Как же вас отпустили из республиканской поликлиники в таком состоянии? Должны были дать сопровождающего, машину…» Я и сам теперь понимаю: должны, да не дали, должны были подготовить, да не подготовили. Такие у нас в республике врачи. Не дай бог заболеть. Ни вам, ни мне.

Врач вручает мне кипу направлений на обследование и анализы, и мы начинаем свой черепаший марафон. Мама говорит: «Видишь везде написано «срочно», значит, без очереди, я ведь инвалид первой группы… Хоть бы помогли, хоть бы помогли… Мне бы только ходить, и тогда я всё смогу сама, и в магазин, и по дому, хоть бы помогли, господи…» И правда, нас везде пускают без очереди. Мы бредём как парочка старичков от кабинета к кабинету, с этажа на этаж. Останавливаемся перевести дух.

Мама радуется маленьким победам над судьбой: вот в кабинете, где берут кровь из вены, ей сразу взяли крови и из пальца, и не надо идти в соседний кабинет.

Снова мама идёт в туалет, выходит, и я несу драгоценную мочу в пластиковом стаканчике на анализы.

Возле кабинета, где снимают кардиограммы, заминка. Обед. Очередь неодобрительно смотрит на нас. Как же, у нас же пометка «вне очереди, срочно». Нет, я ошибаюсь, очередь не смотрит на нас. Просто я чувствую недовольство даже, если никто не смотрит на нас. Но сегодня мне плевать на недовольство других людей. Сегодня мы спасаем маму. Мы должны успеть. Мама хочет есть, но не может. Ни диабетическое печенье, ни сухари, ничего. Только просит воду. Маму тошнит, у неё болит голова, суставы, рёбра, позвоночник, опухшие ноги. Ей тяжело глотать, ходить, садиться, сидеть, вставать, разговаривать. Когда долго нет лифта или лифт приходит переполненным, когда нет врача, Или от него долго не выходит пациент, она начинает хандрить, хныкать и плакать. Она сетует, что нет расчёски. Её жидкие, почти седее волосы нечем расчесать. Я пробую их пригладить, я стараюсь её успокоить. Иногда во мне вспыхивает раздражение: «Ну, потерпи, потерпи же ты, мама!» Иногда всё тонет в пронзительной жалости: «Да что же это такое, да почему же человек так должен мучиться, господи?!!» Иногда я думаю, что мамочка скоро ляжет в краевую больницу, и мои мучения станут меньше. Именно мои. Про мамины мучения я думаю во вторую очередь. Такова особенность моего мышления. И когда я осознаю этот эгоизм, он ранит меня. Но, когда я понимаю, что мучаюсь оттого, что меня ранит стыд за мой собственный эгоизм, мне становиться ещё тошнее. Но ничего с этим не поделаешь. Мы продолжаем трудный путь по коридорам и кабинетам.

Скоро конец рабочего дня. Кардиолог должен быть последним врачом, которого нам предстоит пройти, перед тем, как снова вернутся к эндокринологу Антошкиной. Нашим мытарствам есть завершение. Мамочка выздоровеет. Ей помогут. Хотя бы облегчат её страдания. Подбегает медсестра и забирает у нас результаты анализов, и протягивает мне ещё один листочек: «Вот, мы совсем забыли, вам ещё нужно одного врача пройти – фтизиатра и флюорографию. Сначала флюорографию, а потом фтизиатра». Мама стонет, она в ужасе, она на пределе сил, вернее уже за пределом. Она еле стоит на ногах. Да и сидит с трудом. Хорошо, фтизиатр, так фтизиатр.

Фтизиатр это такой доктор, который лечит заболевания лёгких. Мама говорит, что ей делали флюорографию в декабре. И всё нормально. Но декабрь это декабрь, а на дворе апрель. Там, где-то в моём городе ребята из моей театральной студии выступают на студвесне с нашими постановками, а я здесь маленькими шажками, с мамой, которая опирается одной рукой на палку, а другой держится за меня, идём к кабинету флюрографии. Где-то там в моём городе готовится к судебному процессу дело о демонстрации и пропаганде мною нацисткой символики, а здесь в Барнауле я тихонько веду маму к фтизиатру.

И, конечно, и здесь очередь. Я показываю мужчине, что стоит впереди нас пометку: «срочно, без очереди». Но он и слушать не хочет: «Я опаздываю». Когда от фтизиатра выходит очередной пациент мужчина буквально врывается в кабинет. Ну, мы входим следом. Молодая девушка-врач с подходящей фамилией (написанной на бейджике) Легкошкурова смотрит на нас строго, но с недоумением: «В чём дело?» «Моя очередь», - говорит мужчина. «Вот», - протягиваю я направление с пометкой «Срочно, без очереди». Бросив взгляд на наше направление, врач говорит мужчине: «Выйдите». А мужчина уже присел на кушетку. «Но я опаздываю». «Вы не видите, это инвалид первой группы, вне очереди». «Но я опоздаю». «Выйдите, я приму вас после». Мужчина нехотя подчиняется.

Мама присаживается на освободившуюся кушетку.
«Должна сразу вам сказать, положение серьёзное». Взгляд девушки метался с меня на маму, с мамы на меня. Что может быть серьёзней кортикостерома, диабета, камней в почках и остеопороза вместе взятых?

«Процесс в лёгких» Почему при слове «процесс» всегда вспоминается Кафка? Отчего кстати умер Кафка? «Возможно это туберкулёз. – строгость и сострадание гармонично сочетались на красивом лице доктора. - При диабете туберкулёз развивается с большой вероятностью. Кстати, вы болели туберкулёзом?» Последний вопрос был адресован маме.
Я не сомневался в ответе. Мама сказал: «Нет, не болела, никогда». Я посмотрел на маму так, будто мне подсунули вместо моей какую-то другую маму. Мама избегала моего взгляда, смотрела в сторону.

Когда мне было около года мама заболела туберкулезом. И, естественно, моё общение с нею ограничили. Я всего этого не помню. Мама полгода лечилась в больнице, потом в санатории полгода. Так что увидел я её не скоро. Но день встречи после долгой разлуки я помню. Обрывочно, нечётко, но это мои первые воспоминания.

Картинка плывёт. Снег, всё почти белое. Потом вдруг сразу дом бабушки и дедушки по отцу. Я на пороге из комнаты на кухню, на коричневом полу, играю подаренной пластмассовой зелёной машинкой. Под цвет пола в машинке сидит медведь. Его можно вынимать из машинки и играть им отдельно. Я не помню ни мамы, ни папы, ни бабушки, ни дедушки. Но я ощущаю их присутствие. Я знаю, что они рядом, особенно мама, и от этого так хорошо. Чувство бесконечного, чистого, белого счастья помню, и это первое воспоминание в жизни.

А внутренний голос, не чуждый чёрного юмора, подсказывает: «А каким будет последнее воспоминание? Таким же счастливым?» Злыдень. А последнего воспоминания не будет. Потому что уже некому будет его рассказать и описать. Некому и никому. Некому рассказать и никому описать. Да и когда я буду его вспоминать, если оно, это воспоминание последнее, и за ним не будет ничего и никого, кто должен помнить.

«Мама, ты забыла, у тебя был туберкулёз», - сказал я твёрдо, но немного ощущая себя предателем, хотя и во благо. «Нет, не было», - потупившись, отнекивалась мама. «Мама!» - с упрёком сказал я. «Ну, может, был, я забыла», - совсем по-детски оправдалась мамочка.

«Так был или не было?» - уточнила красивая доктор Легкошкурова. «Был», - сказал я. «Ну это увеличивает вероятность туберкулёза. Но это только один возможный диагноз. Есть и второй. То есть у вашей мамы или туберкулёз, что, конечно, не подарок, или… или рак».

Почему-то я так и подумал. Почему-то я так и предполагал, - сразу ответил мой внутренний голос. Может это кортикостерома стала злокачественной и дала метастазы, а может метастазы в надпочечниках показались врачам и нам кортикостеромой, а потом метастазы пришли в лёгкие. Все надежды разлетелись, как семена одуванчика во время урагана.

«Всё это очень серьёзно. И очень срочно. Если это рак, то надо лечить рак. А если это туберкулёз, надо лечить туберкулёз», - сказал доктор. Логично.
«Если это рак, мы можем вас направить в онкологическое отделение краевой больницы, но, если это туберкулёз, то вам нужно возвращаться домой и там лечить туберкулёз».
«А ошибки не может быть?» - спросил я. «Всё возможно, но вряд ли. Не в этом случае». «Что же делать?» «Вам нужно срочно ехать в краевой тубдиспансер, я напишу направление, там сдадите мокроту на анализ. Они должны сразу сделать анализ, и сказать – есть ли туберкулёз. Если туберкулёза нет, тогда будем обследовать дальше, положим в больницу, а если есть…» «Понятно». «После обследования в тубдиспансере – сразу ко мне. Здесь недалеко, три остановки, успевайте до конца рабочего дня». Да уж, надо успеть, ещё одни сутки в Барнауле мама не выдержит.

Когда мы вышли из кабинета, мама спросила: «И куда нам? И что теперь?». «Едем в тубдиспансер». «Ой, тише, тише. - запричитала мама, хотя мы и так неслись с крейсерской скоростью ползучих растений. – Не говори про туберкулёз. Смотри, как на нас смотрят». «Мама, а почему ты сказала, что не болела туберкулёзом? Не верю, что ты забыла такой факт своей биографии». «Да потому что не хотела, чтобы меня упекли в туббольницу, чтобы не смотрели, как смотрят сейчас. Ты не знаешь, что такое быть больным туберкулёзом! Как люди начинают к тебе относиться, когда узнают, чем ты болен».

Я удивился маминому оживлению. В глазах её, до этого момента почти погасших, полных страдания, появилось сильное чувство страха. Она боялась. И больше не самой болезни, а отношения людей к ней, как носительнице этого заболевания. На пороге смерти, вернее на развилке двух дорого, каждая из которых вела к неизбежному скорому концу она боялась не столько этого скорого конца, а презрения, страха и отчуждения людей. Она и так была одинока, но боялась ещё большего одиночества.

А ещё она боялась снова садиться в такси. Это было мучительно. Сесть полубоком, одна нога, вторая, зафиксировать тело так, чтобы было не так больно на поворотах и ямах. Страх, что продует в открытое окно. Головная боль от бухающей иностранной музыки. Потом снова одна нога, вторая, медленный болезненный подъём. И чувство растраты таких денег за проезд на расстояние, которое в молодости она бегом одолела бы за пять минут.

По иронии судьбы туберкулёзный краевой диспансер располагается за краевым центром лечения онкологических больных лучевой терапией. Мы преодолели за минут двадцать сто метров двора онкологического центра, и перед нами предстало промышленного вила здание с узким чёрным входом, который из-за вечноидущего ремонта стал основным.

Внутри было очень тихо, бесшумно сновали больные в масках. Дабы попасть в регистратуру, нужно было пройти коридорами до основного входа. Маленькими шажками. Я решил пожалеть маму и оставил её на скамеечке у входа.

В регистратуре не было ни одного больного, только несколько женщин в белых халатах, которые были заняты своими делами, копошились в бумагах. От меня их отделяла железная решётка. Я поздоровался и изложил суть дела. Привёз маму из Горно-Алтайска к эндокринологу. В результате предварительного исследования, в частности флюорографии, обнаружились «звёздочки» в лёгких. Надо уточнить диагноз. Туберкулёз или онкология. Нужно сделать анализ мокроты. Вот направление от физиатра краевой поликлиники.

Сначала на меня вообще не обращали внимания. После третьего исполнения вышесказанной истории, некая особа соизволила взять бумажку и мельком взглянув, отпихнула обратно.

-Ничего сделать не можем.
-Как? Но у меня же направление… мама инвалид… надо срочно… мы ехали издалека.
-Вот откуда приехали – туда и отправляйтесь, мы посторонних не лечим. Из других регионов. Лечитесь у себя дома.
-Послушайте, мы не собираемся у вас лечиться, нам нужно только сделать один анализ. Если диагноз будет туберкулёз, мы поедем домой лечиться, но сейчас нужно знать диагноз. Это важно, понимаете. Мы ехали позавчера целый день. Мама инвалид, у неё диабет, остеопороз, переломы позвоночника, она с трудом ходит. Мы еле доехали. Потом на приём к врачу, сегодня целый день обследования анализы, помогите!

Женщины замерли прислушиваясь, даже не глядя на меня и ту, что вела со мной разговор.
-Ничем не могу помочь.
Женщины в белых халатах словно внутренне удовлетворённо кивнули и принялись за свои бумажки.
-Как же так? Есть же направление! Вот!
-В краевой могут написать что угодно. А у нас четкие инструкции, из других регионов не принимаем.
-Да я же не прошу принять, я же прошу анализ сделать!
-Поезжайте в свой регион и делайте там анализы. Какие хотите.
-Вы же врач, вникните в ситуацию, мама в тяжёлом положении. Если мы вернёмся домой, а диагноз туберкулёз не подтвердится, мама может уже и не сможет сюда приехать. А ей очень необходимо лечение. Я вас прошу, пожалуйста! Я умоляю. Сделайте анализ.
-Нет, запрещено инструкцией.
-Да какой инструкцией?
-Крайздравнадзора.
-Но бывают же исключения, особые случаи.
-Не имеем права.

И тут я, борец с коррупцией, ненавистник взяток, взяточников и взяткодателей, говорю, сам не веря своим ушам:
-Я заплачу, скажите, сколько?
-Послушайте, вы не понимаете, что вам говорят? Есть инструкции, из других регионов принимать не положено!
-Но вы же врачи! Вы же давали клятву? Как же так!
-Идите молодой человек, не мешайте работать.

Мне показалось, что я говорю не с людьми, а с механизмами.

-Где ваш главный врач? – решил я прибегнуть к волшебному средству, которое уже однажды сработало.
-Я здесь, - в коридоре стояла ещё одна женщина в белом, пожилая в очках. По возрасту она не сильно отличалась от моей мамы.
-Помогите, прошу вас. Мы приехали из далека… Нам только анализ…
-Я всё слышала. Ничем помочь не можем. Поезжайте домой, в ваш тубдиспансер.
-Но надо будет возвращаться, а мама не переносит дорогу…
-Это ваши проблемы…
-Но вы не можете так говорить, вы же врач…
-Я врач, и я вам говорю, мы не лечим и не обследуем больных из других регионов.
-Но у нас направление, вот…
-Ну и что? У вас направление в краевую поликлинику, к эндокринологу, а не к нам в тубдиспансер.
-Но нужен какой-то плёвый анализ. У нас направление от фтизиатра.
-Он не имел права выписывать вам такое направление. Это нарушение инструкций.
-Послушайте…
-Разговор окончен.
-Но есть же Конституция, по которой мы имеем право на бесплатное медицинское обслуживание в любом уголке России, как её граждане…
-А я вам повторяю, у нас инструкция.
-Это подло.
-Не забывайтесь.
-Это я забываюсь? Это вы забыли, кто вы такие!

Какое же бессилие я тогда почувствовал. Унизительное, бесконечное, онтологическое бессилие. Это была стена. Я не мог её преодолеть. Всё напрасно. От отчаянья я сказал:
-Я уйду, но я вернусь сюда с прокурором и телевиденьем.
-Сколько угодно.
-Вы негодяи. Вы все!– бросил я за решётку всем женщинам в белом. Они замерли и посмотрели на меня. – Вы не достойны звания врачей.

Я уходил по коридору. Они, наверно, что-то там говорили между собой про моё хамство, но я не слышал. Сгорбившись у входа сидела мамочка. Смирившаяся, отчаявшаяся, безнадёжно больная, но ещё более безнадёжно оставленная всеми, даже врачами вот этого диспансера, страдать и умирать. Была ясно, что я ничего не докажу этим сволочам, но почему я один должен навсегда сохранить в голове эту картину беспомощной, умирающей женщины, которой ничем не могу помочь?

Я повёл маму к регистратуре, на ходу объясняя, что нам не хотят делать анализы.
-Здравствуйте ещё раз, - по моему лицу гуляла кривая улыбка, появляясь то с правой, то с левой стороны лица, я поймал себя на мысли, что перестал управлять своей мимикой, и голос мой с трудом поддавался, то густел, то пищал. – Вот, я привел вам мою маму, женщину, которой вы отказали в такой малости. Сделать один пустяковый анализ. Посмотрите, посмотрите на неё. – Я заметил, как женщины в халатах хотели сделать усилие и не смотреть, но любопытство было выше их сил, и картинка больной матери, надеюсь, навечно отпечаталась в их памяти. Хотя и не уверен.
-Не устраивайте здесь цирк.
-Цирк устраиваете вы. Вы не врачи, вы убийцы! Да, да. Вы отказываетесь помочь больному человеку. Может быть безнадёжно больному. Посмотрите и запомните хорошенько! Быть может, так будете к концу жизни выглядеть вы сами или ваши близкие, и тогда вы вспомните сегодняшний день. Вам станет стыдно, но будет поздно. – Меня тошнило от собственного пафоса. Я никогда в жизни не говорил так помпезно, вычурно, с такой ненавистью. – Вы все здесь негодяи и подлецы! Вы не врачи! Вы – палачи! Сволочи!
-Прекратите, выйдете вон! – завизжала главный врач.
-Послушайте, - пролепетала мама, - у нас направление на анализ… я ехала такую трудную дорогу, я инвалид первой группы… помогите…
Слёзы текли из маминых глаз, но говорила она почти твёрдо.
-Не унижайся мама, они не поймут и не помогут, у них нет сердца. Вместо сердца у них инструкция.
-Покиньте диспансер, я вызову милицию.
-Вызывайте, я посмотрю, как они будут арестовывать мою маму. Давайте!
-Что вам стоит сделать один анализ, - продолжала мама.
-У нас инструкция. Мы не принимаем из других регионов.
-Пожалуйста. Умоляю, – просила мама.
-Нет. Не имеем права.
-Суки. Вы все просто суки. Пойдем мама. Если есть другой мир, мы вернёмся сюда призраками и будем являться каждой из этих дам, пока они не сдохнут.

Мы стали медленно продвигаться по коридору к выходу. Мама постанывала, у неё явно поднялось давление и началась тахикардия. А я чувствовал бессилие, ужас от создавшегося положения, ужас от своего опьянение чувством протеста. Больные с масками шарахались от нас в сторону.
-Здесь работают подлецы! Так и знайте! Здесь работают подлецы!
-Что вы такое говорите? – уставилась на меня уборщица.
-Говорю правду! Они отказались лечить мою маму. Сволочи! Негодяи!

С этим и вышли на свежий воздух. Меня колотило. У мамы было состояние ещё хуже. Она не смогла пройти и десяти метров от двери, остановилась, уткнулась в меня. На куртке оставались темные пятна от слёз. Мама, мамочка, я ничего не мог сделать. Я бессилен не только перед твоими болезнями, временем, смертью, но и перед человеческой подлостью, перед инструкциями и женщинами в белых халатах, которые думают, что они врачи.


Нам оставалось вернуться в краевую поликлинику. Я вызвал такси. Были ещё сто метров до стоянки. Такси долго не приезжало. Мама не могла стоять. Скамеек не было Она прислонилась к забору. На куртке остались пыльные полосы. Она стояла и плакала. Стоянка была больная и я пошёл искать такси. Я отошёл метров на тридцать и оглянулся. Мама стояла  у забора одинокая, страдающая. И ни одного человека вокруг. Невдалеке дорога. Машины проносятся одна за одной. За спиной корпуса больницы. Вдали сосновый бор. Пасмурный день.

А потом такси. Объяснение у фтизиатра. Легкошкурова окаменела от нашей новости. Она куда-то звонила, что-то выясняла. Потом прибежала эндокринолог Антошкина. Они попросили нас подождать за дверью. Долго совещались. Наконец пригласили нас.

У меня ещё была маленькая надежда, что маму всё-таки положат в больницу и там обследуют. Но нет. «Мы не можем вас положит в эндокринологию, поскольку не ясно есть ли у вас туберкулёз, - сказала Антошкина, - это запрещено. Поезжайте домой, там пройдите обследование в туберкулёзном диспансере. Исключите туберкулёз. Если туберкулёз не подтвердится, то обследуйтесь у онколога. Если и рака нет, то приезжайте, будем обследовать и лечить кортикостерому».

Я поблагодарил врачей. «Это всё очень серьезно», - сказала Легкошкурова. «Я понимаю». У меня внутри было пусто. Штиль.

Снова такси. Молодой парень. К удивлению разговорились. Он предложил увезти нас завтра до дома. За ту же цену, что и Ероха.

Вечером у мамы подскочило давление. Вера Сафроновна приготовила очень вкусный ужин. Но мама ничего не могла есть. Её тошнило. Она постоянно сплёвывала.

Мне было стыдно, но Вере Сафроновне я ничего про возможный туберкулёз не сказал. Мама просила. Да я и сам не хотел. Помогло бы ей это знание в чем-то?

А утром мы отправились домой. Останавливались часто. Маму тошнило. Один раз стояли очень долго. Спасибо понимающему парню-таксисту, не возмущался, ждал. А ведь и он подвергался риску заразиться туберкулёзом. Но и ему я ничего не сказал. А вы бы сказали?

Маму рвало, но было нечем, ведь она ничего не ела. Только слизь. А потом появилась кровь. Немного, но это была кровь. Может, какой сосудик лопнул от напряжения.


20

Из маминого дневника

17 января 1988 г.
Воскресенье. Что это? Мир перевернулся. Познакомилась с Анатолием – майором, афганцем, десантником, просто красивым мужиком.

Весь остаток января сгорала от своих чувств, страхов, комплексов. С ума сходила от его рук, губ и зелени глаз. Боль и страх: чем же закончится эта сказка?

29 января 1988 г.
Вот и всё. Поцеловал в щёку и уехал.
-Я приеду 23-го февраля.
Ты казал, я верю тебе. Смешно, больно, грустно.

30 января 1988 г.
Суббота. Очень болен сын, t - 38,8°. А на сердце паника – не расплата ли это за краткосрочную радость. Лечу сына.

31 января 1988 г.
Вчера вечером вызывала скорую. Сейчас снова вызвала – t° не спадает.

2 февраля 1988 г.
Сыну полегчало!
Вчера приходила Нина навести справки о («нашем») майоре. Ха, какой же ты лопух, Лина! Опять распяли. Больно мне!

23 февраля 1988 г.
Вторник. С праздником, милый воин!
Всё же ты мне дал такое счастье – «его не вычтешь и не сложишь» - просто открыл вновь глаза на жизнь. Ведь какие-то хоть чувства во мне ожили.

А то ведь в первой моей любви расставание обставили так, что во всём осталась я виновата. Облили меня грязью. Как будто с моей стороны были звонки с угрозами родителям какой-то Лидии Р., подруги Веры Поповой (ну той, к которой мой муж ушёл), якобы с очень сильным акцентом алтайским говорила звонившая, и т.д., и т.п. Будто это я звонила… Узнав эту сплетню, все друзья бывшего мужа отвернулись от меня…Ох, как было плохо!

А ещё этот инцидент  с обручальным кольцом? Спасибо сестре Люсе, она как раз была здесь. А «разборки» с отцом бывшего мужа по поводу прописки? Бывший свёкр предъявлял претензии насчёт вещей, что я оставила себе… Хотя баба Оля, свекровь, вступилась тогда: «Что же ты, Лина, ковёр не взяла себе?» Было больно и обидно, очень плохо.

Но ты, мой мимолётный воин, мой майор, ничем не обидел меня, хотя и очаровывал, параллельно, и других дам. Благодарю тебя, что я стала хоть что-то ощущать. Пусть тоску, но это тоска живая…

27 февраля 1988 г.
Воскресенье сегодня. А в четверг майор Толя приехал, снова на курсы, ха! Роковое стечение обстоятельств. Кончено – забыла про все слухи, про Нину. Голова закружилась от счастья хотя бы видеть его.

29 февраля 1988 г.
Вторник. Уехал. Я даже прогулялась с ним до вокзала, посадила на автобус. Ощущение счастья. А потом зашла в ЗАГС завершить свой уже давно расторгнутый первый брак. То есть взяла свидетельство, до этого дня боялась это сделать, всё казалось, возьму на руки этот документ, и во мне что-то сорвётся. Спасибо, милый Толя за поддержку, о которой ты даже и не подозреваешь.

19 апреля 1988 г.
Вторник. Сыну вырезают гланды. Сынок мой, хочу быть с тобой рядом, сегодня всю твою операцию простояла в коридоре, и ушла на работу только когда тебя увели в палату.

20 апреля 1988 г.
Среда. Сынок, ты ничего поесть у меня не взял, говоришь, что t° и кровь горлом идёт. Держись, родной, держись, пожалуйста.

22 апреля 1988 г.
Пятница. Сыну немного полегчало. Вчера приехала мама. Утром понесу сыну в больницу платки носовые, морс малиновый.

24 апреля 1988 г.
Вторник. А вчера приехал Толя!

Ночки мои, ночки звёздного счастья.
… повадилась
На зов ночами поздними,
Как птица одичалая – в огонь.
Заманивал всё звёздами, всё звёздами
Звёздами – погон.
Пусть было всё
Нечаянно, неправильно!
Минувший путь и будущий – не прост.
Но знаю я,
Что есть любовь из пламени
И настоящих звёзд. (Т. Веселова)

Как созвучно моему состоянию! Милый мой, мои пальцы помнят звёзды твоих погон, а губы помнят нежность твоих губ. Только что ж всё у меня так краткосрочно?!

26 мая 1988 г.
Четверг. Была на волейболе. Группа здоровья  у нас такая. Туда и припёрся бывший муж.
Да, жизнь… и её выкрутасы. В ходе нашей беседы в методкабинете получила совет: если встречу кого-то не торопиться оформлять отношения официально, как он сам…
Стоп, стоп, стоп – это всё не моё. Забыть. Выкинуть из головы. Его, его советы, встречу эту.

Так и не поняла значение этого визита после трёхлетнего молчания, и не только в отношении меня, но ведь и сына ни разу даже с праздником самым светлым – днём рождения не поздравлял. Ушёл – как отрезал. А сейчас удивлялся, что сын взрослый, сам варит. Да, годы ушли.

10 июля 1988 г.
Проводила сына в трудовой лагерь. Одиноко. Весь день провели у Раисы и брата Прокопия в их саду.
Утром в 6:30 надо быть в училище – снова едем в колхоз.
А где ты, мой суровый и безжалостный майор? Неравный поединок получается у нас.

22 июля 1988 г.
Пятница. Сын дома! Спасибо Князевым – привезли. А 20-го ездила с ними же в лагерь помогать сыну выполнять его план летней трудовой четверти по сбору смородины.

25 июля 1988 г.
Понедельник. Нечаянный король – перед отъездом в аэропорт повстречался на вокзале Анатолий. Слова, слова, а действия не было, ведь не зашёл.
Мы не улетели – весь день лил дождь.

27 августа 1988 г.
Пролетел отпуск. Возвращаемся в город. Не чаяли сегодня попасть домой. Все дни – нелётная погода. Народу собралось много. Спасибо летунам – вернулись в Курмач-Байгол из Турочака без пассажиров за нами. Из Турочака взлетели уже почти при дождичке и летели необычно низко над трассой Турочак-Горно-Алтайск, через Чою, Паспаул, дух захватывало на небесных виражах.

29 августа 1988 г.
О, милый майор! Как ты сегодня кстати оказался рядом. Поддержал же меня дружок в трудную щекотливую минуту: бывшая соседка по Зелёной Нина Андреевна почти взахлёб ведала новости про жену бывшего мужа, про их новорождённую дочь… Я стояла не зная, как отвязаться. И вдруг ты подхватываешь меня – чудо моё майорское, спасибо увёл меня от «радости» этого общения. И я даже не представляю, какими глазами нас проводила бывшая соседка – ты был в своей форме офицера-десантника – о-го-го!

28 ноября 1988 г.
Валя М. дала мне газету, а там статья про егеря Анатолия. А я, значит, несостоявшаяся егерьша. Ха и хи. И точка. Сказки. Не могла я принять условия нашего «союза егерей». Очередь наша на квартиру №1. Не могла я сына одного оставить. Выбор был однозначен.

2 января 1989 г.
Здравствуй, 1989-ый! С новым годом, сынок! Где ты катишь сейчас? Счастливой поездки тебе в далёкий Минск! До 10 часов просидела в гостях у Рыспаевых, сейчас маюсь дома одна.

25 января 1989 г.
Среда. С юбилейного вечера в училище – загремела в больницу в отделение урологии. Вышел камушек из моих почек. Серёжа приехал домой без меня, спасибо Раисе с Проней, приютили парня, поддержали.

29 марта 1989 г.
Как переносить достойно то, что изменить не можешь? Но вчера и сегодня, и позавчера у меня боль и тревога за сына. Вторая операция за год. Господи, как я тебя умоляю облегчить боль моего ребёнка, взять мои силы и здоровье для этого. А сама – одна в своих тревогах и в кружении вокруг больницы. Ушла оттуда, когда стали двери закрывать. Пошла к Нине Рыспаевой. Вот у них и разревелась. А потом и дома тоже. Только что передали банку варенья для Серёжи от Самуновых. Спасибо, друзья!

3 апреля 1989 г.
В понедельник сыну уже получше. Выходит к мне только на пару минут, торопиться  к ребятам, к новым знакомым.

8 апреля 1989 г.
Вчера выписали сына!

15 мая 1989 г.
Нет сил писать. Опять получение квартиры откладывается. Была на приёме у мэра. Надо ждать сдачу 119-квартиного дома.

26 апреля 1989 г.
Понедельник. Проводила сына в поход. Свет потух. Совсем хорошо: одна и без света.

13 июля 1989 г.
Вчера сыну сделали ещё одну операцию по поводу варикоза яичка. Сегодня сам выходил в коридор. В общежитии даже «курсантов» нет, одиноко.
Квартирой нас снова обошли.

16 июля 1989 г.
Пришла из бани у Кати П.
У Серёжи вроде всё хорошо, у них даже в палате видик есть.

26 августа 1989 г..
Суббота. Лето прошло.
Сына выписали 18-го июля, а 26-го мы вылетели в Турочак. Ночевали в гостинице. Нынче я не косила. Да и были всего на трёх покосах. Болела ангиной.
15-го августа «рванули» на Бийку. Там съездила с 18-го по 20-ое на делянку к Зарубиным за черникой.. Там так здорово, красиво – очень пожалела, что сына не взяла, он остался на Бийке.
Вчера получила огромную сумму денег – алименты. Отдала Сержику 25 рублей на покупку гитары. Остальные – на подготовку в школу.

4 сентября 1989 г.
У меня «весёлые» дела – сала анализы в женской консультации. Болячки, болячки продолжаются…Ожидание квартиры изматывает. Нервы – никуда не годятся.

31 октября 1989 г.
Сыну – 16 лет!

7 сентября 1989 г.
Праздник, а на душе дурно. Хотя моя «болячка» пока безвредная.
Квартиру обещают  в доме по ул. Красноармейской.

14 ноября 1989 г.
Оксана родила второго сына. Назвали Витей. Имя придумал Серёжа.

10 февраля 1990 г.
Не писалось. Сына выписали из больницы вчера, был на обследовании от военкомата. Как он сам всё это переживает – со мной уже не делится. Отдалился в этом году от меня. Я не виню своего ребёнка. Это ведь я не смогла ничего достичь в своей жизни. Откуда быть большому авторитету?

5-го числа «взяла штурмом» все 4 этажа горисполкома (мэр, депутат, народный контроль). Закончила свой бесславный поход слезами и заявлениями на стол Р.Ф.

8 марта 1990 г.
Снова весна. Сын печатает на общей кухне фотографии. Приходила  соседка Наташа Д., пили кофе, смотрели бенефис Гурченко.

24 марта 1990 г.
Суббота. Третий день меня трясёт и колотит. Мальчик мой, почему ты не поделился со мной? Господи, помоги ему, пожалуйста!


(продолжение следует)

На фото: мама и я, завтрак на траве