Рекенштейны. Ч. 2 Лилия. 3 Сильвия. ч. 2

Лилия поспешила исполнить поручение, но она тщетно обошла все комнаты: Танкреда нигде не было. Не зная, что делать, она пошла заглянуть в комнату возле столовой, куда складывали в этот день все лишнее из других мест. Но едва она приподняла портьеру, как увидела баронессу и Танкреда, который стоял возле нее, обвив рукой ее талию; затем он вдруг наклонился к ней, и звук поцелуя коснулся слуха Лилии. Побледнев, как смерть, молодая девушка замерла на месте. Баронесса не оказывала ни малейшего сопротивления и с увлечением отвечала на его поцелуй. Вдруг граф заметил сверкающий и враждебный взгляд, устремленный на него, и выпрямился, бледнея, меж тем как Элеонора глухо вскрикнула.
— Мадемуазель де Морейра сделалось дурно, и доктор просит вас прийти к ней немедленно в спальню баронессы, — поспешила сказать Лилия, устраняя таким образом всякое объяснение и, не дожидаясь ответа, выбежала из комнаты.
Молодая девушка задыхалась от волнения. Она не давала себе отчета, что источником ненависти, бешенства и презрения, которые кипели в ее сердце, была ревность. Она чувствовала лишь неодолимую потребность уединиться, но это желание не могло быть удовлетворено. Она почти бежала по коридору, ведущему в ее комнату, как вдруг едва не столкнулась с доктором, который выходил из комнаты баронессы.
— Нашли ли вы графа, мадемуазель Берг? Его сестра пришла в себя. Но, Боже мой! Что с вами? — воскликнул он вдруг и подвел ее к лампе, висевшей на потолке. — Вы тоже больны? Позвольте мне дать вам успокоительных капель, так как у вас вид, будто вынесли какое-нибудь потрясение, — добавил он, покачивая головой.
Эти слова тотчас возвратили Лилии присутствие духа. Подавив энергично бурю, бушевавшую в ней, она отвечала, улыбаясь:
— У вас странное воображение для человека науки. Я просто устала, так как никогда в жизни не танцевала так много. Тем не менее приму успокоительных капель; непривычный шум бала вызвал у меня сердцебиение. Но я совершенно здорова.
— В таком случае, побудьте немного около графини Сильвии; она должна полежать час или два, прежде чем уехать, — сказал Фолькмар, всматриваясь в лицо Лилии долгим, пытливым взглядом.
Сильвия лежала на кушетке, на подложенной под голову подушке. Ее лицо было смертельно бледно, но оно оживилось улыбкой, когда Лилия подошла к ней и сказала:
— Я побуду около вас, графиня, чтобы наблюдать за вами и развлекать вас, если позволите.
— Конечно, я буду вам очень благодарна, мадемуазель Нора, но могу ли я принять такую жертву и лишить вас бала, — отвечала Сильвия, удерживая дружески ее руку.
— Ах, не бойтесь лишить меня удовольствия, от которого я сама рада избавиться, — отвечала Лилия, едва сдерживая свое волнение. Но в ту же минуту отдернула руки и отступила на несколько шагов. Она увидела, или вернее почувствовала, что в комнату вошли граф и баронесса.
— Что с тобой, дорогая моя? Как ты себя чувствуешь? — спросил Танкред с беспокойством, меж тем как Элеонора наклонилась к молодой девушке и поцеловала ее.
— Мне лучше. Я чувствую себя даже совсем хорошо и только устала. У меня закружилась голова от непривычки к шуму. Но, пожалуйста, кузина, вернитесь в зал; вам нельзя не быть там. И ты, Танкред, иди и веселись. Мадемуазель Нора добра, хочет побыть со мной.
Поговорив немного с Сильвией и сказав несколько любезных слов компаньонке, баронесса исчезла. Но Танкред сел на край дивана и продолжал беседовать с сестрой.
Лилия подошла к столу и, приготовляя себе прием успокоительных капель, украдкой наблюдала за мужем, удивляясь сердечной нежности, которая звучала в его голосе и отражалась в каждом его движении. Она считала неспособным на такие чувства этого пресыщенного и беспечного человека.
— Хочешь, я останусь с тобой? Право, я боюсь уйти, ты так бледна, — сказал граф, целуя лоб и губы сестры, меж тем как она гладила рукой его густые черные локоны.
— Нет, нет, не хочу, чтобы ты оставался. Иди танцевать. А мы с мадемуазель Норой будем развлекать друг друга, она тоже не любит балов.
— Да, слышал… — сказал граф, вставая. — Странная фантазия двух девушек избегать удовольствий свойственных их летам.
— Что делать, граф, для всего нужно призвание, даже для того, чтобы наслаждаться случайными радостями, — заметила Лилия, глядя на Танкреда. При этих словах молодой девушки в глазах его сверкнула досада; однако он не уходил, собираясь что-то сказать, и, не решаясь, нервно вертел цепочку часов. Лилия поняла, что он хочет просить ее хранить молчание о поцелуе, которому была свидетельницей, и ею овладело сильное желание уколоть его.
— Вы хотите что-нибудь сказать, граф? — спросила она, взглянув на него с жесткой насмешкой. Затем, понизив голос, добавила: — Я понимаю, вы хотите доставить мне возможность поздравить вас по случаю вашей помолвки с баронессой.
Танкред мгновенно побледнел и, смерив свою собеседницу надменным и холодным взглядом, промолвил в ответ:
— Вы слишком спешите предрешать мои намерения, мадемуазель Берг; и вообще придаете слишком серьезное значение всякой любезности между близкими родными. Моя кузина платила мне проигранное пари.
Он повернулся к ней спиной и ушел. Лилия наклонилась над столом, чтобы скрыть улыбку. Ловкость, с какой граф вышел из затруднительного положения, возвратила ей хорошее расположение духа.
Сильвия внимательно следила за сценой у стола, и когда Лилия села возле нее, молодая графиня взяла ее руку и неожиданно спросила:
— Мадемуазель Нора, отчего вы ненавидите Танкреда? Ваши чудные глаза, на которые я так люблю смотреть, так как они производят на меня впечатление мира и благоденствия, изменяют свое выражение, когда вы говорите с моим братом. И когда я вижу, как было сейчас, этот беспощадно строгий взгляд, он леденит мою кровь и напоминает мне человека, которого я никогда не забуду. Я ежедневно молюсь за него.
— Если мои глаза напоминают вам человека, который оставил такое тяжелое впечатление в вашем юном сердце, то мне прискорбно это несчастное сходство, так как я желала бы видеть вас счастливой и спокойной, — сказала тихо Лилия.
— Нет, нет, Нора, я думаю о нем, как о высшем существе, как о мученике, как о святом. Более этого я не могу вам сказать. Но не он причина моих тягостных мыслей и. тех мучительных видений, которые преследуют меня.
Глубокое волнение охватило сердце Лилии; с благодарностью и любовью она наклонилась к прелестной девочке, которая хранила о ее несчастном отце такое благоговейное воспоминание.
— Отгоняйте эти гнетущие думы, графиня, и пусть прошлое не омрачает вашей блестящей будущности.
Сильвия вздохнула.
— Кто знает, что эта грозная неизвестность готовит каждому из нас? Жизнь многих, обещающая быть такой блестящей, угасает в крови и в грехе. Вы внушаете мне такое доверие, Нора, что я скажу вам, на что я намекаю. Я говорю о смерти моего отца. Он был так красив, так добр, а между тем лишил себя жизни в припадке черной меланхолии.
Голос ее оборвался, и горькие слезы заструились по ее щекам.
— Не волнуйтесь так, не думайте об этом несчастье, — сказала Лилия с состраданием.
— Ах, это невозможно. Каждый день я на коленях молю Бога простить ему эту преступную смерть, но доходит ли моя молитва до неба?
— Можете ли вы в этом сомневаться? Как может искренняя молитва такого невинного сердца, как ваше, не достигать милосердного Бога? Будьте уверены, что она, как благотворная роса, облегчает душу вашего отца. Те, кого мы любим, не исчезают в могиле, как в пропасти. Их душа остается близ нас, знает каждую нашу мысль, черпает силу и надежду в нашей любви.
На следующий день, после завтрака, баронесса вследствие, конечно, внушений графа сказала Лилии:
— Вчера, когда вы пришли за нами, этот несносный Танкред заставил меня поцелуем заплатить проигранное пари Но вы понимаете, милая Нора, что, несмотря на наше родство, я бы отказала ему в этом, если бы не имелось в виду, что в скором времени более тесная связь соединит нас.
Эти слова возбудили в сердце Лилии насмешку над баронессой, ненависть к ней и презрение к графу который так нагло обманывал свою кузину неисполнимыми желаниями.
Впрочем, следующие затем недели дали столько дел молодой девушке, что ей некогда было думать, и она мало появлялась в обществе. Приближались рождественские праздники и надо было приготовить так много подарков для родственников Элеоноры, что голова шла кругом.
Сильвия часто приходила проводить с ней время и сообщать о событиях дня. Баронесса была олицетворенной деятельностью, так как, кроме своих собственных изобретений, помогала Танкреду в устройстве двух вечеров, которые граф предполагал дать на Рождество и на Новый год: костюмированного бала и живых картин. Для картин надо было выбрать сюжеты и действующих лиц, что и предполагалось сделать на предстоящем бальном собрании у мадам Зибах.
В день этого собрания Танкред, его сестра и доктор были приглашены обедать и остаться на вечере. Все трое приехали рано, и так как Элеонора еще не возвратилась из поездки в город, то молодые люди пошли вслед за Сильвией в мастерскую, где Лилия кончала рисовать маленькую картину для базара. Это была копия с произведения известного художника, сделанная с фотографии и изображающая блудницу перед Иисусом.
Сильвия села возле своей подруги и внимательно следила за каждым движением кисти. Фолькмар сидел по другую сторону, между тем как граф рассматривал вещи, которые баронесса жертвовала на дело благотворительности. Кончив осмотр, он подошел к мольберту, но при первом взгляде на картину сказал:
— Фи! Какую антипатичную тему вы выбрали, мадемуазель Берг. Эта великая грешница вовсе не поэтична, а евреи с камнями в руках — настоящие каннибалы. Вот картина, которую я, конечно, не люблю.
— Тем лучше, — перебила его Сильвия, — так как я хочу просить тебя купить ее для меня.
— Отчего этот сюжет не нравится вам, граф? — спросили Лилия, устремляя на него свой взгляд. — Разве вы находите обычай древних евреев относительно неверных жен слишком жестоким?
— Конечно, — вмешался Фолькмар, — жестоко убивать женщину, отдавшуюся сильнейшему из всех чувств; я беру сторону слабого пола.
— Извини, я не разделяю твоей либеральности, Евгений. Женщина, впавшая в прелюбодеяние, заслуживает смерти: своим поведением она подрывает счастье семьи и самые основы общественного блага.
Лилия между тем, окончив рисунок, встала и, убирая краски, сказала с лукавой улыбкой:
— Я согласна с месье Рекенштейном. Нарушение супружеской верности такое гнусное преступление, что заслуживает смерти. Только этот закон должен простираться на мужчин так же точно, как и на женщин. Неверный муж, пренебрегающий данной клятвой, точно так же виновен и заслуживает той же казни. Его жена должна бросить в него первый камень, а за ней и все обманутые жены обязаны добить его. Если бы обнаружилось, что он скрывал, что женат, это увеличило бы наказание. Например, до убиения его бы следовало подвергнуть поношению и упрекам всех обманутых женщин.
Танкред сильно покраснел и так быстро отвернулся, что уронил маленькую этажерку с фарфором.