Валящий паром чайник, старый маклер

Все обыденно. Все плохо. Вы голосовали за стабильность. Вы ее получили. Все плохо, и эта стабильность длится больше чем просто долго. Нужно было голосовать, я не знаю, за макаронного монстра, стабильность ни капельки не нуждалась в ваших голосах.
Окно с разбитым стеклом. Я пытался убить муху кухонной лопаткой. Муха жива, черт возьми. Всегда ненавидел мух, наверное, из-за того, что они куда счастливей меня. Я залатал стекло скотчем, когда дует ветер, он дебильно так дребезжит. Чайник, покрытый жиром и еще не пойми чем, валит паром. Я тоже валю паром. Каждый день убираю свою лочугу, а дерьма меньше не становится. И это опять таки доказывает, что мухи счастливей меня. Стены валятся. Надеюсь, однажды они не завалится совсем и не завалят меня. Хотя, может быть и надеюсь. Мухи по крайней мере точно надеются. Я валю паром. Рубашка в клетку липнет ко спине, а трусы затерялись где-то глубоко в заднице. Я их не вынимаю. Так я чувствую себя еще более несчастным. Британский чай. Так мне сказала продавщица с фингалом под глазом. Я подумал, что вряд ли он настолько британский, что я могу себе его позволить купить. Я добавил в него капельку молока. Ваш чай готов, сэр. Спасибо, сэр, вы очень любезны, сэр. Я толстый мистер Пиквик. Хотя нет, я просто худой я, с трусами в заднице. Глотнул чая. Ну как вам, сэр? Весьма по-британски, спасибо, сэр. Стул сломался. Он из далекого совка. Странно, из цельного дерева они делали ящики и заборы, а из опилок и клея - мебель. Я сижу на ведре. Опустошил грязную пепельницу. Семь бычков. Распотрошил их на кусочек старого маклера. Свернул, облизал. Порция горького свинца в мои легкие. Маленькие сомнительные радости маленького сомнительного человека. Притащил шесть книг. Целых шесть по цене одной. По цене одной за которую можно было бы купить бутылку пива. Пиво не пью, слишком не по-британски, сэр, пабов у нас нет. Книги мало кому нужны. Сейчас мало, кто читает. Так сказала халда. Это один из подтипов человекообразных населяющих наш город. Халды в свою очередь тоже бывают разные. Халда, продавшая мне британский чай (капелька молока сделала свое дело, сэр), носила фингал. Гнилые передние зубы, следы горячей любви мужа на ее лице, страшная улыбка, прокручивающиеся в голове махинации на предмет того, как бы вас обсчитать. Этот тип халд недодают вам деньги, подсовывают вам испорченную еду. Я пришел как-то за хлебом, оставалась одна нарезанная булка в полиэтилене, лежащая не на прилавке. Халда сказала, что я могу забрать ее себе, хоть она и отложила ее для себя. Я подумал, что это весьма не типично для халды. Но по приходу домой, обнаружил, что хлеб весь в плесени. Другой тип халд, с которым я столкнулся сегодня в магазине. Весьма округлые, особенно в тех местах, из которых растут  ноги, весь внешний вид вопиюще заявляет о активном старении, возраст от сорока до пятидесяти, спертый противный запах кофе и тонких сигарет, этот тип халд пытается вам втюхнуть на базаре совершенно отличные фирменные ни в коей мере не китайские вещи, которые по их словам, они даже купили своему мужу и племянничку Антошке. Я копался в коробке с книгами, когда услышал из ее кофе выпивательной и тонко сигарето курительной полости слова, что в наше время никто не читает. Я сказал, что, оказывается, есть ненормальные, которые поступают иначе. Так книги же английские (да сэр, и спешу заметить куда больше английские чем тот английский чай, что я купил у другой халды) сказала халда. Ну я студент инъяза и все дела, понимаете. Очень интересно, изрыгнула халда, затевая странную игру, смысл которой состоял в том, что она находила неведомую дрянь, весьма проворно относя ее ко мне и далее интрересовалась о ее назначении, очевидно решив, что читающий студент инъяза непременно должен знать о назначении разного рода дряни. Спустя несколько минут нашего бурно развивающегося знакомства, халда подошла ко мне, твердо решив для себя, что мы в столь краткие сроки стали крепчайшими друзьями, похлопала по плечу и сказала, что ей доставило крайнее удовольствие общение со мной, на что я ответил, удачно вам дня. Лучше бы она была мамочкой. Но это уже из области фантастики. Знаете, им только-только было двадцать с небольшим, а теперь тридцать с совсем малым. Я зашел в примерочную, где стояла мамочка. Опешив я  уставился на нее как ошалелые, начиная прокручивать в голове сюжеты из порнографии. Мамочка сказала « может ты выйдешь, а если бы стояла тут голая, секундная пауза, и без лифчика». Не знаю, какие сюжеты прокручивала она в тот момент, изрекая из своей манящей полости эти слова, но я подумал, что это было бы чертовски неплохо. Я подумал шутливо заметить ей, что я бы присоединился, но за не имением достаточной величины яиц сказал «извините» и вышел.

Сегодня ко мне пришла  ты. Люблю, еще не успев проснуться, тащить свое сонное тело к звенящей двери, а там в глазок видеть копну твоих рыжих волос. Я все так же сонный открываю дверь. С солнечным светом, запахом подъезда и с запахом тебя заходишь ты. Теплая. Я обнимаю тебя. Ты говоришь, что я весь холодный. Я жмусь к тебе и говорю, что в квартире не убрано. Ты уже привыкла, ты идешь в мою комнату, ложишься в мою нагретую постель и ждешь. я оттираю лицо холодной водой, чтобы придти в чувства. Когда я прихожу, ты делаешь вид, что спишь. Я целую тебя, говоря, что , когда ты вечером ушла, я написал еще пару глав, предлагая тебе их озвучить. Ты соглашаешься, спрашивая, когда мы уже отсюда уедем. Я говорю, как только обзаведемся досками для серфинга, на океане без них делать нечего. Ты смеешься, и говоришь, что веришь мне, я говорю тебе, что осталось совсем немного, книга вот уже близится к завершению, вот увидишь, она даст толчок, можно уже приглядывать доски для серфинга. Ты обнимаешь меня и тянешь к себе. Я целую тебя. Ты теплая. Все такая же теплая. Ты спрашиваешь, о чем я думаю. Я говорю о тебе. Глупая. Думаешь, я могу целовать тебя, думая о учебе или о книге. Я вру тебе. Я думаю о книге всегда. Но, когда я с тобой, я думаю о ней меньше. Я думаю, о том, что прикасаюсь к тебе, я думаю о своих ощущениях, о своих чувствах, о том, что в этот момент, я по- настоящему счастлив.

Холодная баночка Бада. Я видел такой в зарубежной рекламе. Сочный, вкусный гамбургер. У нас  таких нет. Есть кулебяки, чебуреки с кошками. Доска для серфинга. Правда у нас нет океана, так что глупо о ней мечтать. Ничего необычного, но поверьте, здесь эти мечты сродни мечтам Икаруса, решившего обуздать воздух и полететь. С мечтами о Баде и прочем бодрой, весьма спортивной походкой, я мчался на встречу фонарному свету, открытому пространству и людям, хотя последних, я по правде не очень люблю. Просто идя по темным дворовым переулкам, вы рискуете не дойти. В такие моменты я очень люблю свою лочугу. Открываешь дверь, запираешь ее за собой. Ты дома. Твой маленький мир фантазий, безопасный мир, мир валящего паром чайника, обваливающихся стен и старого маклера, который ты куришь. Маленькие сомнительные радости маленького сомнительного человека. Все плохо. Порой тебе кажется, что плохо – это очень даже нормально, и что с этой нормальностью ты свыкнешься и продолжишь жить. Пройдет время, ничего не изменится. Окружающая реальность, обыденная рутинная повседневность прижмет тебя, размажет по полу, придавит своей массой, разбавив тебя в общей лужи посредственности. Ты похоронишь свои мечты в той же лужи, где будут также плавать твои былые амбиции, которые сейчас вызывают самокритичный и саркастичный смех, который в сто раз горче, чем самый себя жалеющий  плачь. Пройдет еще время. Ты осчастливишь, правда вряд ли сделаешь счастливей, какую-нибудь представительницу тех, кто являются женщинами, которые правда, куда мужественнее нас, мужчин. Еще через время, твой сын. Да тот самый. О котором ты всегда мечтал и говорил, что он не будет расти в этом городе. Ты скажешь ему, когда прочтешь его первый стих или посмотришь на первый рисунок, ты скажешь ему, молодец сынок, давай, продолжай, у тебя получится, я тоже писал, рисовал, давно, в другой жизни, у тебя получится, твой папка порадуется  за тебя, потому что твое счастье- это его счастье. Ты будешь проделывать то самое со своей располневшей женой, ты будешь водить своего сына на старые, задрыпанные карусели, на которых ты катался сам, когда учился в этом городе, говорив, что как только окончишь учебу свалишь. И знаете что самое отвратительное, знаете, братцы, что самое страшное? Ты будешь счастлив. Тебя все будет устраивать. И то, что было плохим, станет нормальным, совершенно нормальным. Настолько нормальным, что мечты, желания, будут вам так же чужды, как и эта нормальность в вашей прошлой жизни.

Доска для серфинга. Малыш Боб. Соляное поле и сто миль в час. Ах да, банка холодного бада. Никакого британского чая, сэр.

Все это недостижимо. Но. Мне все еще восемнадцать. Пьеса моей жизни еще не сыграна, как говорил один учитель в одном фильме. Я живу здесь и сейчас, что я могу сделать, здесь и сейчас. Я могу, сесть и написать еще пару глав, я могу прочитать еще одну книгу, я могу выучить еще несколько десятков слов, дабы моя учеба все так же оставалась на уровне. Пока все. Надеюсь, это вознаградится, надеюсь, я смогу это правильно применить, ну и пока, валящий паром чайник, старый маклер, маленькие сомнительные радости, если вы помните, о чем я.