Арбузики

"Свойственная нашему рыцарю манера выражаться, не привычная для слуха обеих дам, и неказистая его наружность всё больше и больше смешили их, Дон Кихот же всё пуще гневался, и неизвестно, чем бы это кончилось, если б в это самое время не подоспел хозяин постоялого двора, человек весьма тучный и оттого весьма добродушный, но даже и он, увидев перед собой нелепую фигуру и все эти разнородные предметы, как-то: тяжеловесное копье и лёгкий кожаный щит, столь же лёгкий кожаный панцирь и тяжёлую сбрую, чуть было не присоединился к развеселившимся девицам".

       Мигель де СЕРВАНТЕС СААВЕДРА
"Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский"


Глухо с присвистом рыкнув, последняя броня примостилась на платформе, и устало осев могучим телом настороженно замерла. Поставлены последние клинья и натянут последний брезент. Механики, блестя белозубыми улыбками, отдают последние рапорты, устало вскидывая к шлемофонам загрубелые от морозов и масла ладони. Караульная команда занимает свои посты.

Последние распоряжения и прощальные рукопожатия офицеров. Маневровик звонко свистнул и, громыхнув сцепками, потянул наш небольшой состав на формировку. Уже стояла южная чёрная ночь, когда эшелон тронулся с узловой станции и начал набирать ход. Семь платформ и две теплушки, синхронно покачиваясь на стрелочных переводах, послушно бежали в хвосте предлинного товарняка.

Отсутствие воды обнаружил наш Айболит Моня, когда захотел, по привычке, перед сном умыться и почистить зубы. С досады он пнул бочку кулаком. Ёмкость для воды глухо бухнула в ответ, а из краника стыдливо показалась тощая капелька воды.
-Та-а-а-к, - с угрозой протянул доктор, - и где этот «храбрый» и «достойный» верный оруженосец? – вся его фигура, казалось, излучала сарказм.

Весело блестя глазами, офицеры дружно переглянулись и коротко хохотнули. А начштаба кротким голосом переспросил: «Никак Санчо Пансу ищете, Ваша Светлость?»
Санчо Пансой прозвали сверхсрочника Астахова, который служил «срочную» в нашей медчасти после медучилища, да так и остался у нас, передумав поступать в институт. Человек он был искренний и простоватый, порой наивный до чрезвычайности. И как-то само собой получилось, что Астахов в круг своих обязанностей включил и всяческую заботу о своём начальнике, искренне полагая, что его командир, как гениальный врач, нуждается в материнской опеке. Но его наивность и простота порой были причиной курьёзных ситуаций.

Моня подозрительно осмотрел всех присутствующих в поисках насмешки, но лица товарищей дышали детской невинностью. Досадливо взмахнув рукой, он проворчал: «Вот ничего нельзя поручить. Всё надо делать самому. Просил же, как человека, проверить воду и медикаменты. Погоди, появишься же, я тя научу Родину любить».
- Эт вряд ли, - стараясь сохранить равнодушную интонацию, протянул начштаба.
- Что значит вряд ли? – лицо Мони вытянулось в изумлении.
- У нашего эшелона будет четыре формировки за всё время пути…, - скучным скрипучим голосом, как будто ставя задачу на штабных учениях, загнусавил начштаба, - первая из них часа через четыре, то есть на рассвете. Вы, Ваша Светлость, сейчас уляжетесь в уютную постельку и проснётесь, в аккурат, к обеду, когда запахнет шурпой. А наш эшелон в это время уже уйдёт на следующий перегон без остановок  почти до полуночи.

Санчо Панса, со товарищи, сейчас расписывает последнюю пулю в теплушке охраны и вскорости тоже отбудет на боковую, и о невыполненном приказе он вспомнит тоже только завтра днём. По понятным  причинам он не будет стремиться попасть на глаза своему начальству ещё сутки, а то и двое. За это время воду кто-нибудь всё-таки нальёт, а предмет его обожания, в Вашем лице, забудет о его оплошности и всё вернётся на круги своя, - лицо начштаба прямо-таки лучилось безмятежным добродушием.

Моня побагровел и выпрямился. Тихим, бесцветным голосом, едва слышным за перестуком колёс он, ни на кого не глядя, переспросил: «Так Вы всерьёз считаете, что он способен на такое коварство?»

И тут, ничего не подозревающий, начштаба в том же тоне произнёс роковую фразу: «Ну, друг мой, посудите сами, Астахов солдат, а старую солдатскую мудрость «подальше от начальства – поближе к кухне» никто не отменял. Так что, как грится…», - и безнадёжно развёл руками.

Происшедшие за этой, не побоимся этого слова, почти сакраментальной фразой, события были воспеты всеми сказочниками части и, постепенно обрастая всё новыми и новыми небылицами, превратились в легенды, передаваемые из поколения в поколение новобранцев.

На лице у Мони некоторое время отражались какая-то неопределённость и сомнение, но затем всё это сменилось выражением, принявшего решение человека. Он уверенно уселся на свою койку, выпрямил спину, расправил плечи и, уперев ладони о колени, громко и твёрдо  заявил: «Ну, так я поломаю его планы. Дело принципа. Наказание должно быть неотвратимым».

Вся честная компания, не ожидая такого поворота событий, как-то сама собой потеряла интерес к этой истории, поскольку повод для подначек и насмешек неожиданно растворился в решительности Мони. Все вдруг засуетились, разбирая постельные принадлежности, и позевывая, принялись укладываться. На фонаре прикрыли шторку, оставив только узкую полоску света. Разговоры постепенно затихли, и только грозная тень Мони на стене покачивалась в такт с вагоном.

Под лязганье сцепок и скрип тормозных колодок чья-то крепкая рука решительно потрясла за плечо, и сквозь сон донёсся голос Петровича: «Командир, командир,… узловая. Там эти,… станционные». У вагона трое дымили сигаретками. Поздоровались. Комендант бегло просмотрел документы. Начальник станции поинтересовался, нет ли в чём нужды. Диспетчер подтвердил, что часа через два эшелон уйдёт на перегон. Перекинулись парой фраз о погоде. Проверяющие затушили, каждый на свой манер, сигаретки и, попрощавшись, двинулись к станции. На востоке небо чуть посерело, но звёзды, подмигивая, всё ещё смотрели на нас с высоты.

Намерившись проверить посты, поворачиваю к голове эшелона и сталкиваюсь с Петровичем: «Командир, посты я проверил, порядок». Хрустнул щебень и из сумрака выступили две неясные фигуры. Одна, что-то выясняла решительным голосом Мони, а другая унылым тенором Астахова постоянно повторяла: «Не знаю, товарищ командир. Не знаю, товарищ командир».

Через пару хрустящих шагов фигуры материализовались, вступив в полосу света. Подтянутая фигура Мони резко взмахнула рукой и голосом, не терпящим возражений, произнесла: «Через пятнадцать минут бочка должна быть полной. Понятно, Астахов? Выполнять!» Шмыгнув носом и ссутулившись, Астахов кое-как козырнул, и неловко повернувшись, обречённо побрёл к офицерской теплушке.

К всеобщему удивлению бочка литров на триста действительно наполнилась водой минут через пятнадцать-двадцать. Астахов каким-то неведомым способом умудрился «подписать» под эту работу ещё четверых бойцов, свободных от вахты. В конце концов, все решили, что причиной тому был карточный долг. Санчо Панса, несмотря на все свои странности, был мастером преферанса. Так что, когда эшелон тронулся, усталый «оруженосец» отдыхал на груде баулов с разной «медициной» и перебирал какие-то коробочки, сверяясь со списком. Моня пару раз молча подходил к нему, наблюдая за его работой. Наконец, показал ему на походный топчанчик возле баулов: «Закончишь, спать ложись здесь. К обеду разбудим». И, махнув рукой на попытку Астахова встать, ушёл спать.

Чаю в термосе не оказалось и пришлось попить свеженабранной воды из бочки. Странно, но привкуса обеззараживателя не было. Слегка удивившись этому, попытался вспомнить перебитый стоянкой сон и провалился в темноту.

Негромкий гул голосов и запах шурпы прогнали остатки сна.
-О, командир, чай готов, и шурпа давно томится,- весело заговорил Петрович. Вся честная компания была уже на ногах и что-то обсуждала. Мерно покачиваясь, вагончик весело постукивал на стыках. Куховарил Петрович, надо сказать, отменно и следующий час почтенное общество посвятило поглощению великолепной шурпы из молодого барашка под зелёный чаёк. Мясистые, истекающие красным соком, ломти «Бычьего сердца» и синий ялтинский лук, нарезанный кольцами, дополняли натюрморт.

День пробежал незаметно. Но к вечеру как-то странно разболелась голова и, как говорят в народе, «развязался живот», что было  ещё хуже. Первое подозрение пало на шурпу. Призвали к ответу Петровича, который клялся и божился, что мясо было свежее, а санитарию и гигиену он блюдет с детства. В разборки вмешался Моня, заставил выпить крепкого чаю и таблетку аспирина. Ночь прошла сносно, но утром всё стало сильно хуже.
- Моня, ё-моё, ты доктор или где? Делай что-нибудь…, - теряю, наконец, терпение. Вся честная компания с изумлением и сочувствием  молча созерцает позеленевшую рожу командира.

Однако Моня и Астахов, не обращая ни на кого внимания, приглушенными голосами о чём-то энергично спорили. Весь пиетет Санчо Пансы перед своим начальником куда-то улетучился, и его жестикуляция мало походила на соответствующие субординации уставные жесты. Не отставал от него и сам Айболит.
- Эй, вы, клистирные трубки, хватит там колдовать…, - не выдерживает Петрович. Все лица с вопросительным выражением дружно повернулись в сторону спорящих. Наконец, из эмоциональных, прерывистых объяснений Мони стало понятно, что мы остались, практически, без медикаментов и обеззараживателя. А вся эта груда баулов с коробочками – хирургический набор в повседневной жизни совершенно бесполезный.

Растерянные глаза фельдшера и доктора, и их фигуры в нелепых позах с разведёнными руками, вызвали у всех присутствующих непроизвольный приступ смеха. Одному мне было не до смеха, самочувствие всё ухудшалось. Состав замедлил ход, вагон закачало на стрелочных переводах, и эшелон втянулся на станцию. От неожиданности все замолчали. Мимо окон потянулся перрон, и медленно проплыло облезлое, линялого жёлтого цвета, станционное здание. На фасаде над входом вывеска с чёрными буквами – Ростов.

Решение пришло мгновенно. Старый полевой китель на плечи, растоптанные кирзачи на ноги. Взмах руки в сторону начштаба и уже на бегу: «Моня, за мной!» Почти на выходе сзади донеслось: «Командир, стоянка двадцать минут…»,- это начштаба, очнувшись, решил предупредить. Сапоги доктора чётко постукивали чуть сзади.

Войдя в здание притормозили.
- Командир, что ищем? - слегка растерянный взгляд Мони шарил по сторонам.
- Как что, твоих сородичей! – продолжаю выискивать указатель медпункта.
- А-а-а…, - тянет, сообразив, Моня, - о, командир, вон они, - и указал  рукой на высокую коричневую дверь в неприметном углу. Над дверью на белом поле светящегося квадрата известный знак – зелёная чаша со змеёй. Как говаривал наш комдив по этому поводу – «хитрый как змий и выпить не дурак».

Проскакиваем тамбур, небольшой коридор, направо какой-то кабинет, рядом табличка - «Перевязочная». То, что надо, входим. На кушетке с клеёнкой кто-то полураздетый. Рядом медсестра с бинтами, смотрит удивлённо.
- Сестрица, нам бы таблеток немного, - беру быка за рога.
- Каких таблеток? Что болит? – машинально и чётко переспрашивает сестра.
- Активированный уголь и энтеросептол или аналог при диарее, - быстро вставляет Моня.
- А мы с таким госпитализируем…, - тянет медсестра и выражение лица у неё всё ещё растерянное. Моня дёргает меня за рукав и резко шепчет в ухо: «Командир, быстро за мной, уходим!» Не понимаю в чём дело, но машинально  поворачиваюсь и мы вылетаем в коридор. Медсестра уже очнулась и сзади доносится её громкий командирский окрик: «Куда?! Стоять!» Вылетаем на перрон и бегом через пути. К счастью время стоянки истекло, и мы запрыгиваем в вагон  уже на ходу.

В тамбуре, отдышавшись, Моня пояснил, что Ростов относится к холерному региону, а сейчас лето и опасность эпидемии велика, поэтому все подозрительные случаи подлежат госпитализации на двадцать один день. Дружный облегчённый вздох. Однако проблема осталась нерешённой и Моня на мой вопросительный взгляд только разводит руками. Но немного помолчав нерешительно тянет: «Есть, правда, один способ… старый…» - и замолкает, ожидая ответа.
- Угу, я помню этот твой способ: через три дня не поправишься – зарежем…. Не до шуток, однако, - тыкаю ему под нос кулак. Моня обижено сопит.
- Ладно, ладно, не обижайся, - примирительно протягиваю ему руку, - давай твой способ. 
- Понимаешь, командир, только тут коллизия, получается, - задумчиво проговорил доктор, пожимая протянутую руку.
- Какая коллизия? Моня, я тебя не узнаю, чего ты мямлишь! Давай по делу.
- Так, я и говорю по делу, командир. Ты же сам подписал на время марша сухой закон, а для этого способа спирт нужен, - и хитрая, рыжеватая физиономия уставилась на меня с невинным выражением.
- Ты ж говорил, что мы без медикаментов остались? – отвечаю ему недоверчивым взглядом.
- Это мы без тех медикаментов остались, которые Астахов паковал. Эта раззява отправила наши сундуки с автоколонной. А спирт пакую всегда я, лично, слишком ценный груз. И он весь здесь, при нас, - его лицо расплылось в довольной улыбке.

Кают-компания встретила нас вопросительными взглядами.
- Слушай приказ! Сырую воду не пить. Астахов, отвечаешь за кипячёную воду. Ещё один случай, имей в виду, мало не покажется. Разрешаю вскрыть ёмкость со спиртом для приготовления лекарственного препарата. После этого ёмкость закрыть и опечатать. Доктор, отвечаешь лично. «Сухой закон» не отменяется. На время моего лечения командование принимает начштаба. Всё. Вопросы есть – вопросов нет. Выполнять.

Тишина в вагоне сменилась оживлением. Кто-то подначивал Астахова, кто-то приставал к Моне, описывая свои симптомы и тоже требовал «лечения». Один доктор невозмутимо перекладывал кучу баулов в поисках нужного ящика. Когда, наконец, показался угол сундука, наступила тишина. Чей-то сдавленный голос произнёс: «Так вот ты какой – НЗ» - и все дружно рассмеялись.

Покопавшись ещё немного, тщательно загораживая раскрытый сундук от посторонних глаз, Моня, достал двухлитровую ёмкость с притёртой пробкой и фиолетовой надписью на боку. Сопровождаемый внимательными взглядами, он бережно поставил её на стол. Следом за бутылью на столе появилась старая, изрядно помятая, солдатская полулитровая алюминиевая кружка. Затем раздались булькающие звуки и на этом всё закончилось.

Те, кто ожидал увидеть некое действо по приготовлению снадобья, были сильно разочарованы. Моня просто взял кружку и понёс к моей койке.
- Что, и это всё? – раздались разочарованные голоса. Но Моня даже ухом не повёл, а просто молча протянул мне кружку. Прозрачная жидкость, всего на пару пальцев не доходившая до краёв, слегка качнулась. Потянуло знакомым запахом. Не то, чтобы мне не приходилось пить спирт, очень даже приходилось. Но в таких количествах за раз – это было впервые.
- Моня, ты вроде доктор и клятву какую-то давал, но глядя на то, что ты мне предлагаешь, меня начинают терзать смутные сомнения, - изрекаю с некоторой долей нерешительности в голосе.
- Командир, вариантов два или ты пьёшь ЭТО, или через три дня зарежем, - и для пущей убедительности Моня чиркнул себя ребром ладони по горлу.
Следующие два часа прошли в шутках-прибаутках и анекдотах, а потом какая-то тёмная пропасть.

Солнечный лучик, краешком заползший на закрытые веки, заставил открыть глаза. В вагоне было светло и тихо. Краем глаза замечаю Моню, читающего что-то за столом. Астахов возится с чайником. Так, вижу и соображаю – уже хорошо, да и живот вроде не болит. Обрадованный явным улучшением, пытаюсь резко сесть, но не тут-то было. Как только голова оторвалась от подушки, мозги внутри качнулись и ударились о стенки со страшной болью, вагончик перед глазами вдруг вздыбился и перевернулся кверху ногами. С размаху падаю на постель, судорожно ища точку опоры, чтобы остановить ужасное вращение. Накатил жуткий приступ тошноты и снова темнота.

Что-то прохладное и влажное приятно прикоснулось ко лбу. Это Моня прикладывает влажное полотенце. Увидев мои открытые глаза, успокаивающе показывает ладонью, что надо лежать.
- Тихо, тихо, командир, не спеши. Не надо резких движений, - откуда-то издалека доносится его голос, - ты слегка отравился, но это скоро пройдёт.
- Моня, ты не доктор, ты – коновал, - говорю ему одними губами, - смерти моей хочешь – отравитель!
- Вот всегда так, спасаешь их, спасаешь, а они хорошо если просто обзовут, а то ведь норовят и по лицу попасть. Живот-то прошёл – аника-воин? – ворчливо переспрашивает Моня, продолжая прикладывать влажный компресс.
- Что толку-то? Одно вылечил, а другое сломал. Коновал ты всё-таки, а не доктор, - устало закрываю глаза.
- Это легко поправимо, - в голосе Мони нотки оптимизма, - есть два варианта…
- Опять? – переспрашиваю внезапно окрепшим голосом с нотками угрозы.
- Ну, в общем, абстинентный синдром действительно лечится двумя способами, - начал Моня, слегка отодвинувшись, на всякий случай.
- Первый это similia similibus curentur, - провозгласил он по латыни, - по простому, тебе, командир, надо выпить грамм двадцать-тридцать спирту…,- медленно поднимаю сжатый кулак.
- А второй…, второй – попить чего-нибудь кисленького, ну, там рассолу, поесть сочных кисло-сладких яблок, арбузиков и, само собой, прогулка на свежем воздухе, - торопливо, скороговоркой заканчивает он свою мысль.

При последних словах доктора раздались знакомые шаги, и голос Петровича с энтузиазмом произнёс: «Эт, точно, прогулочка на свежем воздухе – лучше не придумаешь». И его весёлая, улыбчивая физиономия появилась в поле зрения.
- И ты туда же…, тоже мне эскулап выискался, - отмахиваюсь как от надоедливой мухи.
- Не, не, не, командир, Моня прав. Давай, давай, мы тебя потихоньку поднимем и на прогулочку. Там базарчик, купим яблочек, арбузиков – поедим, и поправишься, - не долго думая Петрович достал мои кирзачи и стал помогать мне подняться.

Живописная троица медленно двигалась вдоль состава. Двое, в галифе и тельниках, причём один в полосатых носках и домашних тапках, а второй в хромовых сапожках, поддерживали под руки третьего. Он был в растоптанных кирзачах и кителе со странными нашивками, полумесяц со звездой на бело-красном фоне, и еле шевелил ногами.

На открытой платформе вдоль путей стоял длинный дощатый, синий прилавок, на котором горками лежали яблоки, помидоры, арбузы и дыни. Продавцами сплошь загорелые женщины разного роста и возраста в белых косынках. Троица пару раз останавливалась возле яблочных горок, наконец, возле одной из них третий, пошатываясь, выбрал несколько крупных яблок и сунул продавщице деньги, не считая. Тот, что был в хромовых сапожках, сложил выбранные яблоки в небольшое ведёрко, и троица двинулась дальше. Дойдя до арбузов, троица опять остановилась и принялась что-то обсуждать.
- А мы где стоим-то? – поинтересовался, пошатываясь, третий.
- Командир, станица Тимашовская, стоянка примерно два часа. Так что время у нас есть, не волнуйся, - уточнил Петрович и принялся оценивать арбуз.
- Ага, хорошо, давай выбирай, и пойдём назад, что-то меня мутит. Прилечь бы…, - неожиданно севший голос удивил даже меня.
- Держи, командир, пожуй, - Моня протягивает половинку очищенного яблока.
Кисло-сладкий сок приятно холодит. В это время звонкий лязг сцепок прокатывается по стоящему недалеко от перрона эшелону. Троица дружно поворачивается в ту сторону и замирает. Состав медленно трогается с места.
- Не понял! Это что наш…, - с удивлением замечает Петрович.
- Да, нет – это соседний…, - успокаивает Моня.
- Конечно, это соседний, мы же под ним пролезали…, - соглашаюсь с Моней. И зачарованно продолжаю смотреть на убегающий поезд.

Когда мимо побежали знакомые платформы и последний вагончик прощально махнул красным фонариком, что-то звонко бухнуло рядом на асфальт. Это растерявшийся Моня уронил ведро с яблоками. Петрович стоял молча с приоткрытым ртом, всё ещё сжимая в руках арбуз. В голове медленно проплыла строчка: «Голубой вагон бежит, качается, скорый поезд набирает ход…».
- Ну, ладно, один из нас был, крепко выпивши, но остальные-то вроде были в полном сознании или я ошибаюсь? – Похлопывая себя по карманам, мрачно переспрашиваю своих спутников.
- Никак нет, командир,…никак нет…, командир, - медленно забубнили спутники.
- И что делать будем? Документики-то вот они, - достаю из внутреннего кармана пачку бумаг, - какая светлая голова додумалась напялить на меня этот клифт, что теперь там начштаба делать будет? Их же на первой узловой в тупик заткнут, а дальше, Петрович, только твои братья по перу нас смогут выручить. А это чревато…, - честная компания угрюмо молчала, повесив носы.
- Слушай приказ! К диспетчеру, за мной. – И компания гуськом двинулась к поблескивавшему окнами зданию диспетчерской вышки.

Лицо диспетчера отражало смешанную гамму чувств – удивление и недоверие на поверхности, но в глубине серых глаз уже плясали весёлые огоньки. И было от чего. Трое, по меньшей мере, странно одетых граждан унылыми голосами сбивчиво пыталась объяснить ему, что они отстали от поезда.  Из их слов следовало, что перед ним старшие офицеры, включая командира, недавно проследовавшего воинского эшелона. Документы это недвусмысленно подтверждали.
- В общем, мужики, я всё понимаю, но помочь мало чем могу. В нужную вам сторону в ближайшее время ничего не будет. Но вы можете попытаться догнать своих на автобусе. До узловой железка идёт по дуге, а автобус идёт по прямой. Автостанция здесь недалеко. Туда автобус ходит – остановка за углом.

Остановка действительно оказалась за углом и, к счастью, на ней стоял автобус. Через пару остановок мы действительно подъехали к тому, что диспетчер назвал гордым словом автостанция. Пыльная, вся в колдобинах, небольшая круглая площадь была заполнена людьми, которые стояли и сидели вокруг  баулов, мешков и чемоданов. Кое-кто, расстелив газету, что-то кушал. Вагончик с вывеской «Касса». Окошко закрыто. Всё разъяснилось просто и быстро. Автобус ходит два раза в сутки утром и вечером. Сейчас как раз должен был бы отправляться, но шофёр дочку замуж выдаёт, поэтому рейса не будет и все ждут утра.

Городской автобус всё ещё стоял на конечной остановке, и необычная троица отправилась обратно на станцию. По платформе троица брела, уже почти потеряв всякую надежду. Смеркалось. Но искра надежды неожиданно озарила их будущее в тот самый момент, когда перед ними возникла фигура того самого диспетчера. Увидев знакомые личности, он поинтересовался, почему они ещё не в автобусе. И выслушав краткое повествование, коротко кивнул и скомандовал: «За мной!» Троица приободрилась и ускорила шаг.

В конце платформы они увидели двухосную теплушку с довольно большой тормозной площадкой. Дверь была плотно закрыта и заперта. Диспетчер коротко постучал и, не дождавшись ответа, позвал: «Иваныч! Спишь что ли?» Некоторое время за дверью было тихо, а потом скрипучий голос ворчливо ответил: «Кто там? Чего надо?»
- Ладно тебе Иваныч. Это я – не узнал что ли? Открывай! – настаивал диспетчер.
- Я, я.… Много вас тут таких ходит, - ворчливо ответил голос за дверью, но на этот раз раздались шаги, и дверь приоткрылась на пару сантиметров. В образовавшуюся щель на нас смотрел блестящий глаз.
- Ну, чего тебе? А это хто такие? – Поинтересовался стоящий за дверью, видимо удовлетворённый результатом осмотра.
- Иваныч, возьми вот людей до узловой они свой состав догоняют, - объяснил, наконец, диспетчер цель визита.
- Ну, да, а потом останусь без трусов…, - вполне серьёзно заявил Иваныч, и уже хотел было закрыть дверь, но вдруг распахнул её и заторопился, - что стоите…, давайте его быстрее сюда, - только теперь все увидели, что командир побелел и начал оседать на пол.
Полутёмное помещение. Тусклый свет «Летучей мыши» на столе. Стёганый матрасик на полу.  Какая-то таблетка, глоток воды и знакомый провал в темноту.

Вначале из темноты выплыл перестук колёс, потом звуки нескольких голосов и, наконец, в полумраке вагончика появилась картинка, за столом о чём-то оживлённо беседовали Петрович, Моня и Иваныч. Первым заметил моё шевеление Петрович и три пары глаз уставились в мою сторону.
- Ну, командир, как ты, - поинтересовался Моня, вставая из-за стола, - ты прилично поспал, мы скоро прибываем на узловую, минут через сорок.
Молча пытаюсь подняться. Как ни странно, но никакого головокружения и вообще, кроме небольшой слабости, от прошлого недомогания ничего не осталось.
- Спасибо, Моня, кажется, всё наладилось. Чайку бы? – бросаю вопросительный взгляд в сторону хозяина.
- Давай, давай, садись. Тут есть и чай, и еда…, - радушно разводит руками Иваныч, указывая на накрытый стол.

Тёмная южная ночь была уже в разгаре, когда троица, спотыкаясь и вполголоса о чём-то переговариваясь, брела в неверном свете прожекторов по необъятным путям узловой станции в поисках своего эшелона. Хруст щебня под ногами. В динамиках громкой связи раздались какие-то щелчки и совсем уж неожиданно два женских голоса, один повыше, а другой пониже, вывели: «Ой, да не вечер, да не вечер мне малым мало спалось…». Трое замерли в темноте, и некоторое время постояли, вслушиваясь в знакомый мотив. Вдруг один из них, показывая куда-то в сторону рукой, воскликнул: «Командир, да вон же они!» Метрах в ста от них темнели знакомые силуэты платформ и мелькали фигурки бойцов.

Спотыкаясь и перепрыгивая через рельсы, наши герои почти бегом направились в строну стоявшего эшелона, побаиваясь, что состав может неожиданно тронуться. Уже подходя к теплушке охраны, они замедлили шаг и перевели дух. Удивлённый начштаба на ходу радостно хлопал их по плечам и всё твердил: «Вот здорово, вот здорово…». От головы эшелона навстречу им уже двигались проверяющие, а с высоты два женских голоса выводили: «Ой, да налетели ветры злые, да с восточной стороны…».