История одного романа, часть 4

      Постоянно Аркадий нигде не работал. Поэтому у него имелось столько свободного времени – и для разговоров, и для встреч. По его словам, заработка от разовых переводов, получаемых им от целой россыпи фирм, ему вполне хватало. Того факта, что он полностью зависит от родителей, Аркаша не афишировал.

      Через пару дней на ежевечерней прогулке Аркадий пригласил Маечку к себе в гости – завтра предки намыливались посетить кого-то из родственников. А он тем временем хотел бы угостить ее совершенно неземным пирогом. Собственного приготовления.

      Неужели все это происходит на самом деле? С ней? Господи, ведь в ту пятницу, ту самую пятницу она могла остаться дома… Выйти чуть позже или чуть раньше… Родителям она решила о приглашении Аркадия не рассказывать: они ведь непременно начнут нудить что-то… не то. Совсем не то. Такое не то, что слушать она их не желает ни под каким видом. Они просто не способны понять… И поэтому не должны даже приближаться, не должны притрагиваться…

      А назавтра Маечка побывала у Аркадия дома. Ей казалось, что вечер не настанет никогда, время тянулось как полураздавленная гусеница. Наконец-то стемнело… Аркадий потчевал ее пирогом с грибами, действительно бесподобным (сама Маечка могла разве что сварить яйца вкрутую), подрезая и подкладывая еще и еще; чаем с разнообразной сладкой мелочевкой. А потом он познакомил ее со своими книгами. Книги… У Маечки дома тоже книг было совсем немало – мама с папой крайне гордились маечкиной, именно маечкиной, как они ее именовали, библиотекой. Долгие годы, сначала еще для Розы, родители наращивали ассортимент, стараясь не упустить ни одного приличного собрания сочинений, – естественно, по подписке, как все. Позже, когда Маечка сама уже начала изъявлять желание достать, а потом и просто купить ту или иную книгу, дважды просить их об этом не приходилось. Но у Аркадия… Прежде всего, в отличие от маечкиной, библиотека Аркадия вмещала в себя книги на четырех языках, включая и того самого Гарсию Лорку в оригинале - гордость аркашиных родителей еще в те годы, когда Маечка едва-едва появилась на свет. Библиотека пестрела редкими – редчайшими изданиями, случалось, даже и позапрошлого века. Одна за другой перед Маечкой представали хорошо и не очень хорошо сохранившиеся книги - издательств, знакомство с  которыми было обязательной частью учебной программы… кажется, на втором курсе…, а видеть такие ей приходилось ну разве что пару-тройку раз, примерно тогда же, да еще в главной …ской библиотеке, в самом начале ее трудовой деятельности. Среди изданий начала прошлого века особые чувства Аркадий питал к собранной по разным букинистическим лавкам полной 16-ти томной Еврейской энциклопедии Брокгауза-Эфрона; на Маечку же бОльшее впечатление произвели разрозненные томики поэтов Серебряного века… с трепетом пролистала она сборничек стихов Блока издательства "Мусагет", чтобы еще раз… найти, пробежать взглядом… Были там и альбомы по живописи издательства братьев Гранат, и журналы "Летопись" – Маечка с трудом верила собственным глазам. Редкостные издания столетней давности на английском и на испанском – Шекспира, Сервантеса, Киплинга, раннего Джойса, Уитмена, Кальдерона – чего стоило одно только перечисление. А диковинка на иврите, вызывающая неудержимую гордость Аркадия, - томик ивритской поэзии 1900 года издания, увидевший свет в Варшаве… Все это богатство попало к Аркадию в руки, разумеется, уже в Израиле.

      Становилось поздно. Мама звонила уже несколько раз с вопросом, не загулялась ли Маечка (отсутствие фоновых уличных шумов не пробудило у нее подозрений). Пора было отправляться домой.

      Проводив Маечку, Аркадий вернулся к себе. Родители только что вошли. Остатки пиршества, хоть и скромного, привлекли их внимание, однако услышав, что Аркаша принимал девушку, встреченную ими несколько дней назад, мама с папой вздохнули с облегчением. Такая приятная девочка. Слишком хорошая для Аркадия, но кто знает…

      Спать Аркаше, естественно, не хотелось, но и с родителями сидеть желания тоже не было. У кровати, не вызывая у него положенного интереса, валялась последняя книжка весьма почитаемого им Давида Гроссмана. Как странно…
Он подошел к окну. Маечка… Почему беспрестанно он ловит себя улыбающимся, причем какой-то неуправляемой, дурашливой, совершенно не свойственной ему улыбкой? Никогда раньше он за собой такого не замечал. Что же это в ней такое - невыразимо трогательное и щемящее? Вдруг он подумал, что хорошо бы было подарить ей цветочки. Ну и ну – в жизни ему не приходилось… ведь точно… просто не приходило в голову дарить девушкам цветы. Книги дарил, по кафе-ресторанам водил, сладости всякие… Но цветы… цветы он дарил только маме. И то только на день рождения. А еще ему захотелось напиться. И в этом, конечно, не было ничего удивительного. Удивительное заключалось в том, что идея напиться у него в голове сопровождалась настолько неожиданным довеском, что Аркадий просто оторопел. Ему захотелось напиться в последний раз… Глупости. Так он сам себе и поверил. Но что привело его к этой дурацкой мысли? Маленький черноволосый ягненок… Неужели желание понравиться ему приобрело до такой степени причудливые очертания? Чего он вообще ждет от их общения? Как было хорошо… исподволь поглядывать на нее, в детском восхищении застывшую перед его стеллажами. Ничего, кроме этого, ему и не нужно. В смысле, смотреть на ее восторженное личико… впитывать и, насколько хватит мозгов, подпитывать ее восторг. Ребенок… Маленький, трогательный ребенок. Ему казалось, что он даже и не воспринимает ее как женщину. И уж точно не стремится… затащить ее в постель. Он и ни с кем к этому особо никогда не стремился. Просто так получалось. Всегда… кажется. Всю жизнь он предпочитал приятную беседу, то есть, возможность поговорить перед публикой, - чему угодно. А непременное дополнение в таких случаях – на самом деле, в конце концов тоже оказывалось более, чем уместным. Но тут… что-то мешало ему связывать Маечку… с этим продолжением.

                ***

      Вернувшись домой, Маечка сразу пошла спать. Поскольку ей действительно нужно было рано вставать на работу. Может ли один человек вместить в себе столько счастья? Счастья, растущего с каждым днем, поднимающегося и лезущего наружу, как вышедшее из подчинения тесто из кадки… Все больше и больше и ведь, наверно, будет еще больше…

      А за завтраком Маечка проговорилась. Розе она, несомненно, намеревалась рассказать (чуть позже, находясь уже на работе) о вчерашнем вечере, но с родителями делиться не собиралась. Во всяком случае, не сейчас. Как это у нее неожиданно вырвалось про прижизненное издание Салтыкова-Щедрина? Что же она наделала?

     - Ты была у него дома? Когда же ты успела? – мамин голос зазвенел как-то чересчур прозрачно, папа лишь беззвучно шевелил губами.
      Нет, только не дать им запачкать… не дать…
     - Он пригласил меня вчера на чай с пирогом, он изумительно готовит, - больше всего на свете Маечке хотелось, чтобы разговор на этом закончился.
     - И что же еще вы у него делали? – папа задохнулся и мучительно закашлялся.
     - Он (имя Аркадия так и не было произнесено) показывал мне свою библиотеку, - не допив чая, Маечка вскочила из-за стола и направилась к двери. Надев босоножки и с яростью проведя несколько раз щеткой по своей гриве…
     - Возьми свой телефон, - мама старалась говорить спокойно, ее немного напугала маечкина реакция.

      Телефон Маечка взяла – он был нужен ей не только для связи с родителями. На улице она довольно быстро успокоилась – родители ведь уже старенькие, ну чего от них можно ждать. Ни Аркадию, ни Розе она так рано не звонила (удивительно, но несмотря на избыток энергии, Роза, как и Аркадий, вставала поздно). Ну и, на самом деле, Аркаша всегда звонил ей сам. Маечке еще не удалось проверить себя – а получится ли… Наверно, да… Но все это потом. Так что в автобусе она будет читать или просто думать, что даже приятнее.

      Маме с папой тоже пришлось ждать начала одиннадцатого, чтобы поговорить с Розочкой. Чтобы посоветоваться…

      Зря… зря мама это затеяла. Какой Роза устроила ей разгон… Родители уже давным-давно забыли, когда она в последний раз поднимала на них голос, а тут… Даже в паре метров от мамы (казалось, что телефон поставили на громкоговоритель) папу, как холодным душем, обдало: "Радоваться надо, если так оно все и произошло – радоваться, а не пороть такую чудовищную ахинею". Родители были в растерянности.

      После разговора Роза сразу же позвонила Маечке, но ожидания ее не оправдались. Библиотеку он ей показывал… Ну, может, это и ничего… учитывая все привходящие. Может, в какой-то степени это даже свидетельствует об определенной деликатности с его стороны. А может… Только бы не голубой… Хотя не похож… Среди творческого люда, с которым она денно и нощно общается, таких персонажей навалом… и все отлично, но Маечке-то нужен нормальный мужик…

      Близилось к полудню. Аркаша еще не проявлялся. Маечка забеспокоилась - совсем капельку. Не так, как родители… Мысли, что с ним что-нибудь плохое могло приключиться, у нее не возникло. Просто – какое-то тянущее ощущение. Она ведь уже успела соскучиться. Прошло пару часов – телефон безмолвствовал. Почему же он не звонит?

      Выйдя с работы, она решилась, хотя и на работе для нее не составило бы труда уединиться. Он не ответил. Впервые за последние… сколько же дней прошло с тех пор, как они… кажется, что целая жизнь, что так было всегда… она испытала страх. Может, он занят? Срочная работа какая-нибудь? А вечером? Придет ли он вечером с Джойсиком к ее подъезду?

      Домой ехать не хотелось. Но что же еще она могла поделать? По крайней мере, после того, что произошло утром, она без угрызений совести запрется у себя в комнате и… и… даже не будет ужинать. А потом… Лишь бы он появился. Ведь если он не появится… Нет, лучше не думать об этом вовсе.

      В результате продолжительных совместных размышлений, последовавших за утренней, учиненной им Розой промывкой извилин (что за отвратительное выражение), родители все-таки решили дать заднего ходу. Но - обезжизненной, как выдохшийся шарик, вернувшейся Маечке было не до их покаянных речей. Так что заготовленный спич о том, что они все понимают, что Маечка уже взрослая и в свете этого ей, как им кажется, следует доверять, маме пришлось произносить в коридоре под маечкиной дверью.

      Аркадий позвонил назавтра, ближе к обеду. После вчерашней, такой непривычной, одинокой вечерней прогулки Маечка уже перестала даже надеяться, поэтому пока она ответила, его звонок успел больше напугать ее, чем обрадовать. Голос Аркаши звучал как-то заспанно и немного хрипло. Но то, что она услышала, в секунду, в долю секунды, в мили-, микро-, наносекунду воскресило все, утраченное ею за последние сутки.
     - Моему свинству нет оправдания, - Маечке было уже совершенно не важно, цитата ли это, или его собственные слова, не важно, из-за чего он не звонил, не отвечал, не приходил – значение имело лишь то, что он не желал причинить ей боль, и ему самому больно, что так получилось.

      А вечером Аркадий, неожиданно для себя, рассказал Маечке, что же стало причиной его внезапного, хотя на этот раз и непродолжительного исчезновения. Никому раньше он подобных (или даже близких к подобным) объяснений не давал, мысль о такого рода откровении просто никогда не зарождалась в его голове. Аркашино признание Маечку удивило – в окружении ее родителей от алкогольной зависимости не страдали, розиного окружения она не знала. Эта самая алкогольная зависимость связывалась в ее сознании исключительно со страной исхода, причем с картиной, запомнившейся ей еще со школы. Возвращаясь домой после уроков, она проходила мимо длиннющей, по-змеиному петляющей очереди, задолго до вожделенных двух пополудни выстраивавшейся у соответствующего магазина. Довольно страшные на вид пьяницы-алкоголики с огромными топорщившимися пустой стеклотарой сетками занимали собой весь тротуар. Хорошо хоть, что бабушка всегда встречала ее у самой школы… То есть, были, конечно, и "а ты, душа... душа глухая... пьяным пьяна... пьяным пьяна*" или "эх ты, златоглавый, отравил ты сам себя горькою отравой**"… Высоцкий, Довлатов… Ну, если подумать, то и Бодлер, По, Хемингуэй… И вправду… Но здесь, в Израиле – разве в Израиле пьют? Ах, неужели это имеет хоть какое-нибудь значение? Ничего страшного. Что бы ни было… таких, как Аркадий нет. Он… единственный.

                ***

      Маечка стала регулярно бывать у Аркадия дома. Аркашины мама с папой, редко куда выходившие вечерами, понятное дело, души в ней не чаяли. Аркадий тоже заглядывал к маечкиным родителям на чай. Они быстро привыкли к аркашиной странноватой манере вести беседу и всегда радовались его приходу.

      Гуляя по улице или в парке, Маечке постоянно хотелось взять Аркадия за руку – то есть, вернее, чтобы он взял ее маленькую ручку в свою огромную, но очень красивую лапу и держал ее крепко-крепко. Но Аркадий, казалось, боялся даже дотронуться до нее, хотя неловкость или неуклюжесть никогда его не характеризовали. А сама Маечка все-таки еще не могла на такое осмелиться.

      Роза, в свою очередь, порядком недоумевала, что же он только языком трепет. Нет, не голубой, по всему, но, по-видимому, из этих… сублимирующихся. А в свете маечкиного рассказа об алкогольной зависимости, еще и навыки все порастерял, наверно. Ну, может, понадеемся, что не все? Ведь и родительское присутствие, как с той, так и с другой стороны, не слишком способствует... Конечно, и сам факт того, что Аркадий жил с родителями, не производил на Розу чрезмерно уж благоприятного впечатления. Но в маечкином случае, это, на самом деле, не так и принципиально.

      И тут произошло знаменательное событие: аркашина мама позвонила маечкиной маме и пригласила их всех втроем в ближайший шабат на вечернюю трапезу. Маечкиными родителями это было расценено, как верный признак серьезности аркашиных намерений. Они еле сдерживали свое ликованье.
В назначенный час нарядные, но без преувеличения (мама долго возилась с соответствующими случаю туалетами), они, всеми силами стараясь отобрать у хозяев пальму первенства по лучезарности улыбок, топтались в некоем подобии прихожей. Аркадий был сегодня неподражаем – в черной тенниске и такого же цвета джинсах - у Маечки, как ей показалось, перехватило дыхание от его великолепия. А Маечка – ей почему-то никак не удавалось сдвинуться с места. Была у нее такая привычка – теребить подол юбки, даже будучи в брюках. И вот от этого самого движения – робкого и нервозного – у Аркадия пронзительно защемило сердце и снова захотелось навсегда бросить пить.

      Вечер бесспорно удался - аркашина мама, как и Аркадий, первоклассно готовила, и отсутствие напитков, хоть малость покрепче виноградного сока, его ни капельки не испортило. Родители были в умилении от детей – и по отдельности, и в качестве пары. Когда они удалились в аркашину комнату, даже маечкины мама с папой благожелательно смотрели им в спины. Нет, никакого серьезного разговора вслед за этим не последовало, только различного рода "как приятно видеть" и "надо бы почаще…"

      Аркадий пропустил Маечку вперед. Обычно она садилась на стул, стоящий перед компьютером, или на кровать, если она была застелена, а Аркаша, имевший привычку расхаживать вдоль и поперек комнаты, лишь иногда устраивался на оставшейся незанятой, пригодной для сиденья поверхности. Но тут Маечка замешкалась в нерешительности рядом с дверью, словно не зная, в какую сторону повернуть. Почему-то она оказалась к Аркаше лицом, то есть, скорее, макушкой. Как сквозь туман, не отдавая себе отчета в собственных действиях, Аркаша наклонился к этой кучерявой, щемяще-трогательной макушке и поцеловал ее. А руки - руки уже прижимали Маечку к такой необъятной, в сравнении с ней, силящейся овладеть дыханием, его груди. Маечкины же руки висели плетьми, она пыталась что-то с ними сделать, как-то приподнять их навстречу, но у нее это не получалось. А потом он целовал ее в лицо и в губы, и в глаза, и снова в макушку…

      Из гостиной раздался громкий, на четыре голоса хохот. Родителям, по всей видимости, было жутко весело. Аркадий первым пришел в себя:
     - Дорогая, сядем рядом, поглядим в глаза друг другу***, - этим безотказным способом Аркадий мгновенно вернул их обоих из каких-то высоко-высоко надзвездных далей прямиком в свою, сегодня специально для гостей, на редкость прибранную комнату.

      Они сидели рядом – на аккуратно застеленной кровати - сидели и разговаривали. Разговаривали, смеялись – правда, не так громко, как родители, присутствие которых все-таки, без сомнения, вносило свои коррективы в происходящее. Маленькие маечкины ручки (обе сразу) покоились между аркашиными ладонями, и им было тепло, уютно и очень уверенно.
     - Тебе нравится Эйлат? – Аркадий повернулся лицом к Маечке.
     - Я никогда там…
     - Ты с ума сошла, коза****… почему, как такое… тебе просто необходимо, - Аркадий, так несвойственно себе, никак не мог выбраться из фразы, - мы поедем туда вместе.
      Маечка опасливо посмотрела в сторону двери.
     - Обязательно поедем. Осенью, когда жара немного спадет.

      Как же ей повезло. Даже не верится... Да за какие заслуги вдруг на нее свалился - буквально, с неба свалился – такой огромный и в то же время безвесный (иначе мог бы ведь и убить) мешок неохватного, невыразимого, всепоглощающего счастья? Они вместе… а потом… куда же подевался весь воздух…

      Родители остались крайне довольны друг другом. Очень-очень приятные (лишь совсем чуточку провинциальные) сегодняшние гости уже в самое ближайшее время ожидали ответного визита со стороны чрезвычайно интересных и образованных сегодняшних радушных хозяев.

      Следующие пару недель, в маечкином восприятии, прошли на постоянном крещендо. Хотя совершенно было непонятно, как такое вообще возможно. Едва ли не три четверти своего рабочего времени она проводила за телефонными разговорами – львиную долю с Аркашей и еще немножечко с Розой. Она теперь знала, что ее ожидает при первом же представившемся случае, и совсем этого не боялась. Какой страх? Страх существовал для нее в далеком прошлом, в прежней жизни - в жизни, где не было Аркадия. А вечером они, как водится, гуляли – гуляли, почти не заглядывая друг к другу в гости. Им не хотелось вторжения извне: единственными непременными соглядатаями их счастья стали двое – два с недавнего времени неразлучных, лохмато-хвостатых приятеля. Их не смущало, когда, укрывшись между деревьями в парке, Аркадий с Маечкой приникали друг к другу, и для них переставали существовать и кошки, и мышки, и даже Джойсик с Микушей.

      Стояла обычная летняя израильская жара. Маечкиному папе приходилось нелегко – для его сердца это было весомой нагрузкой, ему все чаще не хватало воздуха. Скорее бы уже хоть немного похолодало. Маечка жалела отца и старалась, сколь неосуществимым бы такое намерение не казалось, по вечерам позже одиннадцати не возвращаться.

                Продолжение следует...

__________________

*    А. Блок "Я пригвожден к трактирной стойке".
**   С. Есенин "Годы молодые с забубенной славой". 
***  С. Есенин "Дорогая, сядем рядом".
**** С. Маршак "Кошкин дом".