Когда нечего бояться

Девушка покорно остановилась, когда из темноты безлюдного закоулка ей на встречу шагнул человек. Его руки суетливо метнулись к ее плечам. В этом не было надобности. Она не пыталась бежать. Впрочем, это не остановило мужчину от короткой и емкой фразы.
- Не дергайся.
- А вы не могли бы убить меня побыстрее? – безжизненным, мертвецки безнадежным голосом, в котором единственной эмоцией была глубоко скрытая мольба, попросила девушка.
- Все шутки шутим, красавица? – руками начиная поглаживать плечи, изрек напавший.
- Тебе скажут спасибо. Я не успею к сожалению. Но кто-нибудь, кто достаточно хорошо меня знал.. кто знал насколько сильно я этого хочу. Скажет. – в ее теле ни одна струнка не выдавала напряжения. Напротив вся боль, что разрывала ее изнутри как испуганный зверек замерла, заворожено, словно змея мелодией укротителя эта боль  подчинилась сильному. А сильный, не признавал ее существования, потому что просто о ней не знал. И боль исчезла. Вот так просто.  Хотя, скорее всего лишь спряталась. Но людям не дано знать тонкостей, испытываемых ими чувств.
Мужчина начинал раздражаться от странного поведения девушки. Довольно зло, и с силой встряхивая, он развернул ее к себе спиной и прижался всем телом. Ее длинные, слегка спутанные волосы мешались, лезли в рот, но он все же попытался говорить ей на ухо.
- А может, я не хочу твоей смерти. Я хочу поиграть с твоим телом. Ты так сексуальна.
Если бы в душе девушке не царила глухая пустота, она бы сейчас рассмеялась. Наболтала бы кучу глупостей о том, что не привлекательна она вовсе. Но если бы да кабы…
Хоть похититель не видел и довольно крепко ее держал, она в ответ кивнула головой. Как будто своим каким-то мыслям.
- Да. Это хорошо. Ведь изнасилование даст мне достаточную мотивацию сделать это самой. И тогда я избавлю родителей от части горечи. Всегда легче винить и ненавидеть чужого человека. Чем собственную дочь. Они и так хлебнули достаточно. Т…-закончить фразу преступник болтливой и в тоже время оглушающе пустой девушке не дал. Просто напросто заткнул рот своей рукой. Рука была чуть шероховатой. На вскидку чистой. Жертва закрыла рот. Тело все так же безвольной куклой оставалось в руках незнакомца. Страха не было. Она всю жизнь боялась боли физической, и напротив как рыба в океане купалась в боли душевной. Сейчас же внутри была такая соленая, выжженная пустыня на месте привычного океана, что она потеряла даже свой главный страх. Страх боли. Единственное преобладающее в ней устремление нашло в мужчине не помеху, а поддержку. Она видела в нем свое спасение. Свой путь к смерти. От болтовни и простых поглаживаний он стремительно перешел к активным действиям. Благо короткое платьице позволяло без труда сорвать трусики. Она чувствовала, как ткань рваными движениями руки стягивается. Ненамного. Лишь слегка. Давая пальцам путь к заветной цели. И вроде бы все было как всегда. Девушка. Темнота. Возбуждение. Адреналин. Но что-то маячило на краю сознания, не давало мужчине окунуться в привычное опьянение. Он терял свой запал. Эта ее покорность и безучастность глушили в его психике что-то отвечающее за девиантность. Он не мог сбросить с себя оков морали, социальности. Хотя делал это уже не раз. В прошлом он получил свое и в диком угаре еще по нескольку дней упивался ощущениями. Но тут, будто бы гигантская черная дыра высасывала изнутри его душу. Он стал вспоминать жалкие трясущиеся тела на асфальте. Те от кого он уходил насытившимся всласть и живым. Он был мертв, но девушки, секс, сила преломляющая, вероломная, давали ему хоть ненадолго почувствовать себя живым. Сейчас же жалкие крупицы живого, уменьшение запаса которых и толкнуло его вновь выйти на ночные улицы, ускользали. Покидали его. Он иссыхал. Стремительно. Воронка была беспощадной. В голове стали слышны звуки церковного колокола. Звуки из детства. Он отшвырнул от себя эту ужасающую девушку, но звон не проходил. Шатаясь, он сошел с тропинки темного переулка. С одной стороны глухой забор. С другой стороны стена дома, без единого окошка. До дома несколько метров травы. Он сделал несколько шагов по газону. Затем побежал. А звон усилился настолько, что все его тело сковала тошнота. А девушка как и все предыдущие до нее, но в отличии от нее испытавшие весь кошмар от и до, осела  на асфальт. По ее щекам покатились долгожданные слезы. Пустота мертвой хваткой державшая ее горло выпустила нежную, тонкую шею. На душе оставались ужасные синяки, но это пройдет. Главное что она могла дышать, плакать, чувствовать. Та боль, что глушила в ней все остатки живого, куда-то запропастилась. Девушка не знала, что боль нашла себе нового хозяина. Как и не узнала о том, что маньяк на чьем счету было семь изнасилований и одно убийство, в ту ночь покончил жизнь самоубийством. Скорее даже утром. В своей убогой комнатенке в коммуналке его нашли соседи. На столе кривым, торопливым почерком были изложены его раскаяния. В них было множество литературных, красивых слов. Кто знал его, поразились бы такой речи. В нем говорил словно бы кто-то другой. Так оно и было. В нем говорила сама боль. Та ее разновидность, что появлялась на земле не так часто. И по душу особо питательных людей. Сегодня боли повезло. Зацепившись за один путь, она была доставлена в еще более упитанный источник. А девушка от чьей души только что отъели приличный кусок рыдала. Чуть позже она пришла домой. Долго стояла под душем и никогда еще обыкновенные воздух и вода не казались ей такими сладкими. Она не любила стихи. Но много лет спустя, случайно наткнувшись на стихотворение Ахматовой она смогла понять, что же произошло с ней тогда. Есть разные виды боли. И она испытала их все. В один день. В один миг. Чуть затянувшийся на несколько часов миг. А потом кто-то украл ее боль. Выпустил ее из оков. Жаль, что этот кто-то не знал что, даже уходя, боль никогда не бросает своих людей. Она раскрашивает их мир в совершенно иные чувства. Совсем не обязательно плохие. Просто в каждом мгновении жизни она теперь сопровождает свой источник. Она вездесуща, нематериальна и грандиозна. Она один из самых ярких вкусов жизни. А девушке и не нужно было многого. Теперь она уже никогда не будет одинокой. У нее была ее боль, и боль клялась стать вечностью. Тем, чем просто не могли при всем желании стать для нее люди.