Мой персональный рай

Пойду, возьму бессрочный отпуск за собственный счет
В то лето я мял кривыми зубками
Сырые котлетки собственной немощи
В то лето я больше ни разу не плакал
В то лето я больше ни разу не жил
Больше со мной ничего не случалось
Егор Летов


Находясь в салоне «Лексуса», я внимательно нюхаю свои обветренные руки, они пахнут какой-то детородной х*ергой и, неожиданно, – псиной…
В четвертом часу ночи, пьяный, я прислоняюсь лицом к закрытым дверям «Партизанского морга», от чего-то, мне хочется вспомнить этот липкий и тяжелый запах смерти, который излучают неподвижные тела, которым удалось съе*ать отсюда восвояси. Это запах «Омской сортировочной»!

А еще есть утонченный запах свободного похмельного лета, он живет в моей памяти (я в памяти полон сказок и вин), как запах вседозволенной юности. В те бесконечные и сказочные июльские дни, мое утро, обычно, начиналось вовсе не с чистки зубов, как это происходит у большинства правильных людей, которые судорожно скоблят свои лица у зеркала перед встречей с «любимым» начальством,- а с наглого стука в окно какого-нибудь пивного ларька. Или же с не менее наглого стука в дверь одной загадочной девушке, что жила на самой окраине городской цивилизации. Дело в том, что ее мать несла какие-то непонятные дежурства и, встретиться с известной целью,- мы могли только ранним утром, помню я приезжал к девочке на самом первом троллейбусе, сбивая звезды его рогами…

После, взлохмаченную и помятую, я запихивал девочку в общественный транспорт (она спешила на свою скучную работу, счастливая после встречи со мной), сам же,- предпочитал остаться на остановке общественного транспорта и, неторопясь потягивая холодное пивко, вспоминал те «грязные штучки», которые девочка позволяла проделывать с ней… Улыбаясь, я ни как не мог притвориться, что сочувствую измученным жизнью работягам, которые к тому времени спешно стягивались к остановке со своими сумками и портфелями, бесконечно торопясь на свои нетворческие работы, которым, о ужас, посвятили не одно десятилетие и, судя по тоскливым лицам,- им предстояло проработать там не меньше, чем половину оставшейся жизни. Все они от чего-то смотрели на мое небритое лицо с нескрываемой завистью, я же,- ответно салютировал им бутылкой,- желая счастливого рабочего дня…

Да, в то далекое беззаботное время я крайне редко брил свое счастливое лицо, носил бакенбарды словно у Элвиса и хаир,- ну как у Джона Леннона, ходил в сандалях и майке с изображением коменданте Че и яростно отрицал все известные офисным работникам стандарты пошлости. Те сказочные летние дни медленно выплывали из моих глаз,- тянувшись целой вечностью. Обычно они заканчивались на каком-нибудь отдаленном от города пляже, куда я предпочитал приезжать на своем велосипеде в компании с десятком книг. Запоем читал интересные вещи и, не знаю почему,- предпочитал пить самый дешевый портвейн «Три топора». Помню строки Николая Бердяева (О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии), которые вычитал тогда там, на пляже: «Свобода не легка, как думают ее враги, клевещущие на нее, свобода трудна, она есть тяжкое бремя. И люди легко отказываются от свободы, чтобы облегчить себя». Или книги Жана Бодрийяра (В тени молчаливого большинства): «Теперь, когда основные усилия направлены на поддержание иллюзии нужности твоей работы, не грех признаться в эксплуатации труда, тщательно скрываемой ранее». Да, поэт строит себя сам, – думал я, лежа там, на теплом песке и в шутку прозвав себя: «Закономерным продуктом демократического общества, его – побочным эффектом»!

О боже, как же я был счастлив,- ступая в сандалях по раскаленному асфальту суетливого города с бутылкой пива в руке и еще десятком таких же бутылок в моей сумке, которые, словно колокола переливались в своем стеклянном звоне. В те запредельные дни я был предоставлен сам себе и ни куда, нет,- никуда не торопился, полностью отрешившись от печальных и предсказуемых френдсъ (тем бесконечно от меня что-то надо), чтоб не видеть их, нет!!!

Так же мне помнится, что я стремился провести под открытым небом хотя бы одну звездную ночь в неделю, чтобы наблюдать странные интересные сны,- из мира которых не хочется возвращаться назад: я был девочкой лет 14-ти. Девочкой влюбленной в свою сестру – близняшку. Мне виделась солнечная набережная из моего детства. Мы с сестрой в голубеньких купальниках сидели на теплых камнях и солнце грело наши тела, плавилось на наших затылках, а на реке гудел теплоход, по пояс в воде стояли застывшие фигуры рыбаков. Я обхватила свою сестренку ногами и, прижавшись к спине, нюхала ее плечи. Сидела и осторожно трогала её за «запретные места», и та меня очень любила, мурлыкала, словно котенок и очень дышала. Мы не могли дождаться ночи, чтоб выключить свет, раздеться, залезть под одеяло и, – трогать, трогать друг друга и смеяться. И было что-то святое и чистое в нашей любви. Должно быть, других миров для нас не существовало вовсе?.. Кто знает, быть может,- так выглядит мой персональный рай?..