На пороге ночи. Глава 42

Они действительно "приплыли" — недовольно фыркая и угрожающе пощёлкивая жвалами, фуффы остановились.
Стражи были явно встревожены; они обменивались какими-то знаками, оглядывая жизнерадостную толпу, но ничего не предпринимали. Судя по всему, они просто не знали, что можно предпринять.
Один только Мррум блаженствовал в своём экипаже, купаясь в волнах народной любви и признания.

— Ну погоди, пчелиный король, — проворчал Гэри, — попадёшься ты мне…

Лёгкой усмешкой отразились его слова на непроницаемых лицах намиянок.

Лора встала и повернулась назад; увидев совершенно серьёзное, даже мрачное выражение её лица, Мррум устыдился и опустил приветственно поднятую лапу. Протиснувшись мимо его повозки и гладкого панциря запряжённого в неё фуффа, морские девы добрались до экипажа принцессы.

— Вам лучше остаться здесь, — бросила Виллена людям, прежде чем уйти. — Если будет хуже, Белтран и Глаша вас укроют.

Самим морским девам давка была не страшна. Вероятно, даже толпа зуланзров не смогла бы раздавить их.

— Плохо, — коротко бросила Анната, — подобравшись к Лоре. — Они продолжают прибывать.

— Сможешь остановить их? — спросила Иллана.

— Попробую, — ответила Лора.
Голос её дрогнул и сорвался, в глазах был страх, неумолимо перерастающий в ужас, но Иллана знала, что она справится.

Сильные голоса намиянок прорезали жужжание и гул, поднялись над улицами, заставив всех умолкнуть. Слышались только своеобразные звуки, издаваемые крыльями детей.
На несколько секунд жиззеа замерли, но затем медленное, властное, неумолимое движение толпы возобновилось — бесшумное, но от этого не менее пугающее. Просто песня не могла помочь, морские девы и не надеялись на это. Нужна была Песнь — одна из древних Песен живущих.

Лора закрыла глаза, нырнула с головой, без оглядки, в это море эмоций, чувств, море живых существ, волнующееся вокруг и грозящее затопить всё, что встретится ему на пути, поглотить даже самоё себя…

Нужен Покой… Та же Песнь, которая может унять бурные волны, — может успокоить, остановить толпу.

Мелодия развернулась медленно, как древний таинственный свиток, хранящий сокровенные тайны рождения, умирания и… вечного покоя, незыблемого, величественного покоя.

Тишина, подобная певучей бесконечной тишине звёздного неба, глубокая и торжественная, пришла на улицы, но главное — в души.
Взятые в плен тишиной и покоем, они сдавались им с радостью — в бесчисленных золотистых глазах светилось счастье, тихое счастье, которое хочется хранить в молчании наполненного до краёв сердца и нести домой — тихо-тихо, очень осторожно, чтобы ни капли не расплескать просто так — впустую, но раздать как бесценный дар — всем, кому не досталось.

Больше им ничего не было нужно. Тихо, медленно, жиззеа начали расходиться. Никто никого не толкал, встречаясь взглядами, они обменивались частицами этого удивительного, густого и золотистого, как мёд, покоя, отчего он становился ещё гуще и богаче оттенками, а потом шли дальше, унося его с собой.

Песнь медленно затихала, кружась, словно зрелый лист в безветрии ясного осеннего дня, и наконец, затихла совсем. Улицы опустели, путь был свободен.

Лора медленно опустилась на сиденье и глубоко вздохнула. На этот раз обошлось, а другого раза быть не должно.
Неохотно всплыв из блаженного оцепенения, один из стражей слегка постучал коротким жезлом по панцирю неподвижного фуффа.
Тот пошевелил толстыми усами, делая вид, что старательно обдумывает поступившую команду, потом ещё немного постоял, склонив голову вниз, будто рассчитывая отыскать там нечто очень ценное, и наконец сдвинулся с места, основательно и твёрдо ставя каждую ножку, словно приняв решение с этой минуты ходить не как придётся, а исключительно ответственно относиться к каждому своему шагу.

Принцесса Ззия сидела полуприкрыв глаза прозрачной плёнкой века. Ей вспомнилось детство. Она не могла сказать, было ли это время самым счастливым в её жизни, но в детстве была та ясная беззаботность, которая, несмотря ни на какую суету, возню и беготню, наполнена ни с чем не сравнимым внутренним покоем.

Он даётся детям даром, если только никто не украдёт его у них до срока. Такой же внутренний покой, кристальная ясность души, бывает и у стариков; но далеко не у всех, ведь это итог жизни, плод долгой и упорной работы души.

В пожилых он более заметен, потому что не скрыт уже ни играми, ни смехом и всем тем потоком молодой силы и радости жизни, который скрывает от беглого взрослого, закрытого собственной суетой и беспокойством, взгляда, — главное, центральное, как шумный водопад скрывает скалу.

Но скалы тоже разрушаются, и чаще всего разрушает их не землетрясение, не ураган, не что-то мощное и значительное, а самый обычный ветер, дующий изо дня в день, самая простая вода, капающая минута за минутой, хрупкие корешки растений, прорастающие год за годом, всё глубже, всё гуще…
И цельное ядро детской души тоже разрушают мелочи или то, что кажется мелочами.

Взрослые беспокоятся о том, что кажется им очень важным, гонятся за миражами, изнемогая в этой погоне и страдая оттого, что в их руках опять — пустота; служат идолам — удовольствия, власти, успеха и, недоумевая, почему эти идолы не приносят им счастья, служат ещё ревностнее…

А дети — они ведь не могут долго оставаться в стороне от всего этого: по песчинке, по маленькому камешку уносится ясная простота их душ; в ямках и трещинах поселяются первые робкие ростки тщеславия, жестокости, властолюбия.

И вот душа уже покрыта трещинами, а то и расщелинами, со дна которых поднимается что-то тёмное, страшное. А потом может прийти и такой день, когда от неё ничего не останется, только пустая оболочка, вечно мятущаяся, что-то ищущая, хватающая и отбрасывающая, потому что ничто из того, к чему она стремится, не может заполнить её пустоты.
Впрочем, слово "вечно" к ней неприложимо, и это хорошо.

Принцесса Ззия тосковала по своему детству, вернее, по тому чувству покоя, свободы и полноты жизни, которое было у неё тогда. Она не хотела бы вернуться в детство: здесь, сейчас у неё были дети, у неё был Зиф, многим она была нужна… Но неужели нельзя соединить одно с другим — стать взрослым по разуму и остаться ребёнком — в душе.

Каждый новый день, каждая звезда, цветок или облако кажутся ребёнку чудом; а украшение крыльев, знатность происхождения и благосклонность троюродной тётки внучатой племянницы королевы к его семье кажутся ему ничего не значащими пустяками.
Конечно, когда нужно выслушивать бесконечные нотации этой самой тётки, выполнять все её капризы и с благодарностью принимать её весьма "ценные" советы, это уже не кажется пустяком, но кажется чем-то, прямо скажем, совершенно ненужным.

А родители говорят, что это, напротив, совершенно необходимо, потому что это может дать возможность занять не 118 место от королевского трона а 97! Если же и это не убеждает ребёнка, и он не видит никакой разницы между 118 и 97-м местом, то родители, вспомнив, что их чадо пока слишком мало для понимания таких важных вещей, говорят ему, что ты, мол, поймёшь, как это важно, когда вырастешь.

И хуже всего то, что ведь действительно — поймёт, и даже очень быстро.

Однако некоторые всё-таки не понимают, и это непонимание делает их счастливыми и несчастными одновременно.
Почему счастливыми — тем, кто этого не понимает, объяснять всё равно бесполезно, да и невозможно это понять, можно только почувствовать. Они ведь и сами часто не осознают своего счастья, а иной раз даже и не догадываются о нём.

А несчастными, конечно потому, что очень трудно быть таким "непонимающим" в мире серьёзных, важных, всё правильно понимающих, в мире тяжёлом, а иногда даже страшном — мире взрослых, которые словно никогда и не были детьми и не знали никогда, что разница между 118-м и 97-м местом от трона и настоящая жизнь — это совсем-совсем разные вещи.
Кажется, у них даже нет ничего общего.
Да и вообще, трудно отличаться от большинства.

Продолжение: http://www.proza.ru/2012/09/28/1350