Пуля

Утром получили пулю.

Почтальон прикатил на велосипеде, отчаянно грохоча разболтавшейся рамой собственного скелета, и вручил аккуратный конверт с выпуклостью в нижнем правом углу, если смотреть конверту в лицо. Получили, расписались, ещё сонные, краем глаза наблюдая туман в траве через дорогу.

Дети бледными мячиками маячили в окне – старшая выше, младший у неё под боком, толкает в плечо, тоже хочет посмотреть.

В конверте нет письма, это точно, но есть некий продолговатый весомый предмет. И никакого обратного адреса – назад не отправишь.

Босиком по мокрой дорожке, по пути огладив тёплую, уютную голову пса, который понял всё, наверное, раньше всех и потому вежливо и печально молчал.

Почтальон укатил, рассеянно пыхтя папироской. Дым из неё вырывался гигантской трубой и вливался, плотный и вязкий, в общий туман населённого мира. На крыльце я решил обернуться и пару секунд наблюдал синюю спину, плывущую в плавных покачиваниях в обратную сторону. Наш дом последний на улице.

– Вот и всё, кончилась почта, – прошептал я и теперь уже сам всё понял, странно спокойный и до краёв наполненный не очень характерной для раннего утра важностью вместо обычной раздражительности.

– Может быть, пса пригласим в дом? – спросила жена, пропуская меня вперёд и нежно запахивая дверь в дом, будто бы край халата.

– Нет, пусть останется у себя, не надо ему это видеть, – сказал я и сразу пошёл к столу. – Дети, мы получили пулю.

Дети ничего не ответили, ещё не понимая непроснувшимися головами, что и к чему.

– Будем чай? – спросила жена.

– Вы – да, а я... – и задумался.

Старшая в это время развернулась на кухню – ставить чайник, а младший стоял и, сдерживая дрожь в губах, с глухим напряжением смотрел мне в лицо, ничего не понимая и потому стараясь не зареветь, так как ясной причины для слёз пока ещё не было, но сдаться им уже хотелось. Неразговорчивые мои дети, в кого вы такие?

– Впрочем, и мне, – сказал я и сел во главе стола, но на краешек стула, как бы на дорожку, в угоду чужим суевериям.

– Ты так себя ведёшь, будто бы это для тебя, – сказала жена, садясь напротив, – а между тем, имени получателя на конверте нет, только фамилия, и та – сокращённая.

Младший наконец отдался слезам, хлестнув себя ладонями в лицо и вжавшись в них что было сил. Сквозь пальцы закапало на пол.

– Не плачь, – машинально сказала жена и взяла его за плечо, – через это все проходят. Стандартная процедура.

Сказала так, что у меня внутри начался преждевременный иней, и я понял, что не смогу и глотка чая сделать. Потому давшим петуха голосом приказал старшей на меня не рассчитывать. Та и не думала отзываться.

– Что ж, сначала всем остальным чаю, а потом я вскрою, – и я отлепил глаза от конверта и нацелился смотреть в лицо жены, но та отвернулась в окно, и я вынужден был наблюдать только левую часть её головы, укрытую скомканной причёской, и тонкую руку, когтящую узкое плечо младшего. Тот стоял, всё так же прячась в ладонях и тихо всхлипывая, а старшая никак не шла с кухни, так что я не мог видеть ничьи из своих самых близких глаз и потому тоже стал смотреть в окно.

За окном спиной к забору сидел пёс и смотрел на меня. Без укора. Лучше бы с, – подумал я и отвернулся с внезапным стыдом.

Я хотел сказать жене – посмотри на меня, но не мог, опасаясь, что прозвучит это скверно, скрипуче, а ещё я не хотел давить на неё.

– Младшему лучше побыть в детской, – сказал я, и жена повернула голову ко мне.

– Зачем? – спросила она с лёгким удивлением.

– Мне жаль его психику, – ответил я, всё глубже проваливаясь в стыд.

Жена отпустила плечо сына, плавно, словно отчаливала от него в глубокий океан, и младший, не отнимая ладоней от лица, убежал безошибочно к себе, ни на что не наткнувшись.

Я догадался, что старшая из кухни уже не выйдет, и никакого чая напоследок не будет. Вздохнул.

– Слушай, – сказал я жене, – иди и ты.

Та послушно поднялась со стула, и стало понятно, что она с самого начала нашего заседания ждёт этих слов. Ты меня любишь? – хотел спросить я, но нелепые слова застряли в горле, и я страшно закашлялся и уже даже поднял руку, чтобы просить жестом – постучать по спине, выбить стыдный комок из дыхательных путей. Рука моя зависла в воздухе, а после опала, ненужная, на крышку стола.

– Пожалуйста, – выдавил я хрипло, – только крематорий.

Жена изучала пол и свои босые пальцы на нём. Меня для неё уже почти не было, я тратил её время, но крохотные клочья привычки не отпускали пока что от меня.

– Так будет дешевле, – сказал я наконец свои последние слова.

Жена, не кивнув, вышла вон.

Пёс за окном опустил голову и долго-долго возился в траве, пытаясь улечься. Лёг так, чтобы спиной ко мне.

Я погладил ладонями стол, посмотрел на тикающие часы за стеклом серванта. С грохотом вырубился холодильник, выпадая в короткую спячку перед новым витком, который случится уже без меня.

Я разорвал конверт. Вынул тяжёлую, тусклую пулю, всю в царапинах и мелких вмятинах. Взвесил её на ладони, слегка покатав, а после решительно, но спокойно приложил её прямо к сердцу.

Пуля вошла легко и почти без боли – было похоже на случайно попавший на место вырванного зуба язык, чуть грубовато скользнувший по незатянувшейся ранке и тут же отпрянувший.

Я умер.

На кухне кто-то едва слышно звякнул чайной ложкой о чашку. Окно распахнулось, в него мягко хлынул туман и навсегда остался жить в нашем доме.

27 сентября 2012