Azazel

Азазель не был красив.
Широкоскулый и долговязый, он никогда не смог бы служить образцом красоты. Его длинные каштановые волосы, чаще всего нерасчёсаные должным образом свисали ненужным грузом.
Он много курил. Просто астрономически много. Курил ради самого процесса. Ему просто нравился вид табачного дыма, ну и собственное отражение с сигаретой в зубах. Азазель считал, что это придаёт ему мужественности.
Большую часть времени он проводил за компьютером, работая сисадмином в какой-то захудалой конторке, но он определённо не жаловался и был счастлив ровно на столько, насколько может быть счастлив истинный асоциал.  Мужчинам он предпочитал Шопенгауэра, женщинам – Агату Кристи, а пиву – абсент.
Люди, встречающиеся с Азазелем, говорили, что у этого мужчины удивительные глаза. Тёмно-карие с сияющими голубыми искрами, будто принадлежащие не столько человеку, сколько потустороннему существу,  но он лишь смеялся и отнекивался, скаля в улыбке неровные жёлтые зубы.
                ***
Его длинные тонкие пальцы сжимали в руках тлеющую сигарету. Её пепел опадал на некогда белое постельное белье. Взгляд Азазеля, лежащего на скомканных простынях, был устремлён в потолок. Казалось, что всё выцвело: тело Азазеля было трупно-белым, волосы – чёрными, простыни серыми и лишь только кончик сигареты сиял ясно,  как маленькая яркая красная звёздочка.
- Мы смертны, да? – его низкий хрипловатый голос был похож на кашель, - если, да, то зачем мы здесь? Если мы смертны и знаем об этом… И знание это делает нас несчастными. Забавно существовать в роли человека, несчастного от природы, - он усмехнулся и затянулся сигаретой.
Чуткое ухо Азазеля улавливало тихую музыку, лившуюся из колонок компьютера. Просто фон, чтобы одиночество сильно не давило… Хотя, музыка не особенно помогала.
Мужчина всё так же лежал и смотрел в потолок, подавляя в себе желание, встать и попрыгать под какой-нибудь метал, как идиот.
Но он спокойно лежал, будто бы боясь выйти из амплуа диванного философа. Светлые стены взирали на него с укором, но он лишь снова затягивался сигаретой и пускал разум в новые путешествия по лабиринтам мыслей и собственным внутренним мирам.
                ***
Его фантазии не отпускали его и в то время, когда он шёл по улице, глотая пропахший бензином воздух и вытирая с лица струи дождя. Иногда Азазелю казалось, что он перебрал с абсентом или нажрался каких-то таблеток, ибо его внутренний взор окрашивал небо в ярко-алый и изгонял с небосклона тяжёлые дождевые облака, а сквозь асфальт прорастали удивительные цветы, карабкающиеся на высотные дома, словно плющ. Растения со временем погребали под собой город, показывая его таким, каким бы он стал, если бы люди вымерли.
Но стоило Азазелю покинуть свой внутренний мир, как ему снова приходилось снова дышать ядовитым воздухом и слизывать с губ горький дождь.
                ***
Его сознания касались картины столь далёкие и туманные, что он иногда думал, что они принадлежат вовсе не ему, а какому-то другому существу, безвременно покинувшему мир давным-давно.
Азазель помнил то время, когда он спускался к людям, а они целовали его руки и преклонялись перед ним. Он не понимал этого и улыбался им, говоря, что «я не заслуживаю того поклонения, что вы мне оказываете. Я никогда его не заслужу», но люди, словно послушные овцы, благоговели перед ним, как завещал им Он. Азазель не помнил ни одного из этих людей. Они были пусты и безлики, ища в его словах спасения и утешения, но ангел не любил таких людей. Слабых и немощных, словно больной скот.  Все их потуги оказать ему уважение, принести жертву, вызывали на губах усмешку, а душе скорбь…
                ***
Бредя по пустой улице, в туманном и мокром лоне дождя, он видел жаркий Иерусалим. Лёгкий ветер едва заметно колыхал его светлую одежду, а солнце светилось в глазах двумя золотыми искрами. Азезель был среди них, был смертным, не теряя своей свехъественной природе. Человек и не-человек в одно и тоже время. Иногда пространство возле него искажалось волнами возмущения. Мироздание хотело исторгнуть его из себя. Ему нужно было возвращаться обратно, но… у ангела явно были другие планы.
Он залез на какую-то бочку и взял в руки длинную палку. Его тень напоминала македонского война. Азазель улыбнулся жёлтому солнцу и крикнул:
- Люди!!! Люди!
И люди начали стекаться к нему длинными серыми ручейками, привлечённые сильным звуком его голоса… Азазель рассмеялся громко и радостоно, как ребёнок и с силой ударил одно из людей палкой, а потом другого и третьего. Люди шипели и отползали, словно дикие звери.
А Азазель смеялся тем же пронзительным солнечным смехом:
- Я звал людей, а не скотов! – его улыбка стала ещё шире, когда тонкая женская рука перехватила палку и сильно сжала её.
Он не знал, сколько было лет этой девушке, будто бы возникшей из тумана, который вставал над водой холодным пасмурным утром. Её кожа была молочно-белой, не такой, как у других женщин, которых он видел. Иногда Азазелю казалось, что её кожа может порваться лишь от одного лёгкого неосторожного прикосновения и тогда, кровь, пульсирующая в её жилах, польётся нескончаемой алой рекой…
                ***
Они встретились ещё раз, ночью.
Её глаза были глубокими и очень тёмными, как глаза лани, но вместе с тем лишены какого-то животного начала. Иногда ангел видел, что в глубине этих глаз мерцают сияющие искорки разума и иронии, всего того, что ему так нравилось в нём самом.
- Меня зовут Лал, в переводе с одного из древних языков, это означает «любимая», - произнесла она однажды, во время одной из их прогулок по городу.
Азазель помнил застывшие в безмолвии светлые дома, залитые голубоватым светом, тёмное небо  ярких прозрачных звёздах и извитую каменную дорогу, которая, как казалось тогда ангелу, ведёт в никуда.
- Имя, как имя, - откликнулся Азазель, - ничем не хуже и не лучше моего.
Лал же не произнесла ничего, только посмотрела на него проникновенным хищным взглядом, схожим со взором его самого, но потом её губы растянулись в усмешке:
- Ты зол, Азазель.
- Я не из тех, кто жалеет каждого, - его глаза стали совсем чёрными.
- Жалеешь ли ты меня?
- Нет.
- Почему?
Их шаги, казались, были единственными во всё городе, будто бы мир вымер.
- Это унизило бы тебя, - его смех, как птичий крик,  разнесся по пустому городу, а потом его поглотила тишина и холодные прозрачные звёзды.
                ***
И он стал первым ангелом, что пал.
Знания неба, то, что всегда было доступно лишь ангелам, он отнёс людям, научив мужчин владеть оружием, а женщин красить лицо и вытравливать плод…
Говорят, что падшие ангелы, это те, кто прельстились красотой земных женщин.
Это сущая правда.
Он бросил вызов Богу, ради любви единственной девушки, благодаря которой он смог сделать благо для всех людей.
И никто не ушёл обиженным.
Корме Азазеля, ибо страшная божественная мощь терзала его много дней, причиняя невыносимые страдания. И тогда, в минуты его слабости и заточения, его терзали мечты о смерти. Смерти спокойной, быстрой и лёгкой, чтобы никогда и никто не вспомнил его. Лал мешала ему, как никогда прежде, ибо помнила и любила его.
Нечеловеческий крик вырвался из груди, когда низвергли с неба и втолкнули его душу в тело смертного, теперь уже навсегда. Азазель никогда так и не смог привыкнуть к мысли, что его разум и тело едины, и одно не мыслится без другого. Ему всегда казалось, что со cмертью тела ничего не изменится и всё станет только легче… Но нет. Жить и умирать – именно это и было его наказанием.
И на одном из своих смертных одров, он сжимал в руках тонкий железный крестик, ставший почти горячим от жара его тела.
- Я любил людей, - проговорили сморщенные сухие губы, - но я никогда не хотел быть одним из них. Никогда.
                ***
Он увидел её в тот момент, когда она была готова шагнуть с платформы под быстронесущийся поезд метро. Подземный ветер трепал её неровно стриженые чёрные волосы и развевал плащ, делавший тонкую фигуру девушки похожей на какое-то крылатое создание. Казалось, что ещё шаг, и она раскинет эти матерчатые крылья и полетит туда под поезд, который превратит её тонкое белое тело в кровавую кашицу, а душа оторвётся и, подхваченная тёплым воздухом метро, воспарит, чтобы ударится о  поток и снова упасть в останки своей оболочки.
Азазель оттащил её от края платформы, а она посмотрела на него тёмными глазами и её губы исказила саркастичная улыбка.
                ***
Лал видела, как руки Азазеля осветило жёлтым светом, когда он поджигал сигарету в зубах. Она видела серый дым, струящийся из бледных потрескавшихся губ и слышала его неприятный хрипловатый голос:
- Пей.
Девушка сидела на обшарпанной кухне, за старым столом, покрытым бежевой клеенкой. Она смотрела на окно и видела, что там уже вечер, небо уже ясное, дождь давно прошёл и на ультрамариновом полотне нарисованы тёмно-зелёные силуэты домов и деревьев.
- Пей, - Лал снова услышала голос своего спасителя. Но был другой.  Этот голос был сильнее, был более властным, был более совершенным и нечеловеческим.
Она не могла не подчинится этому голосу и поэтому глотнула из  большой кружки, разрисованной львятами. Внутри кружка была жёлтая, как и чай, который был в ней налит.
Почему-то такое обилие жёлтого цвета вызвало на тонких ярких губах девушки улыбку и её взгляд скользнул по волосам Азазеля и остановился на маленькой серой трещинке в одной из плиток, облицевавших стены кухни. Эта серая прожилка проходило ровно по нарисованному красному маку, рассекая один из его лепестков на две половинки. Это деталь поразила и почему-то напугала девушку настолько, что она отвлеклась от чая.
- Пей чай, - снова настойчиво повторил Азазель и вновь затянулся сигаретой, выпустив серую струйку дыма, - он же мятный, - его голос снова звучал, как обычно, - приятный мятный чай. Все девушки на свете любят мятный чай, - мужчина улыбнулся, а улыбка вышла у него на удивление нежной и искренней, так ангелы улыбаются детям, - это особенный чай. Он очищает душу, то, что внутри тебя, если ты в это повершишь, конечно.
Он встал и, стянув с себя заношенную рубашку неопределённого цвета,  накинул её на Лал, прикрывая её голые плечи, а затем он затянулся сигаретой и цокнув языком ушёл куда-то вглубь квартиры.
В тишине кухни остались только шум машин и запах Азазеля. Запах табака и очищающей мяты.
                ***
- Ты знаешь легенду об Азазеле? Эту старую библейскую сказку?
Она слышала бархатные, почти джазовые нотки его голоса, когда шла по парковой аллее, любуясь тонким чёрных веток на сером небе.
Азазель не шёл рядом с ней, предпочитая идти где-то среди деревьев, из-за чего Лал не отпускало чувство присутствия, будто через Азазеля с ней говорило существо иного порядка. Существо с голосом подобным мёду или хорошей музыке.
- Нет, я никогда не слышала её, - её ноги в тяжелых военных ботинках ворошили сухую коричневую листву, - ты расскажешь мне? – её собственный голос прозвучал вскриком раненой птицы в этом тихом почти мёртвом лесу.
Лал подняла воротник, думая, что он спасёт её от пронизывающего осеннего ветра, но нет. Она продолжала мёрзнуть и идти вперёд, держать за воротник холодными побелевшими пальцами.
- Азазель был ангелом, одним из любимых ангелов Господа, - Лал видела тень мужчины, мелькающую среди тонких стволов деревьев, похожих на тигриные полоски, - но однажды Азазель увидел на земле девушку и полюбил её, а за ней и всех людей на земле…
Лал чувствовала, как ветер забирается под плащ, лаская тело тонкими мёртвыми пальцами.
- И он спустился и к людям и научил их вещам, которым учить был не должен, ибо Бог считал, что эти умения не для людей, не для праведников. Ангел научил мужчин убивать и владеть оружием, а женщин – красить лицо и вытравливать плод. За это Господь покарал ангела, посмевшего нарушить запреты Господни и полюбить земную женщину, - Азазель появился сзади девушки, и обнял её так, что её затылок прижался к его груди и она чувствовала, как его тело резонирует от звука голоса где-то внутри…
- Колесо Сансары снова сделало круг и мы вместе, - взгляд Лал снова скользнул на серое небо, расчерченное прожилками чёрных веток.
- Я знаю.
                ***
Это было их судьбой. Встречаться из поколения в поколение, в каждом круге великого колеса. Они становились собой, лишь, когда обретали друг друга. Они не были частями одного целого, они были лишь душами, обретшими друг друга сотни лет назад на жаркой иерусалимской земли, когда их волосы были чёрными, а кожа почти прозрачной… Когда всё было иначе и красота Азазеля была сродни неземному совершенству.
Лал видела тот день, то солнечное иерусалимское утро, читала его следы в тёмных зрачках Азазеля. Она помнила, как их путь протекал в благословенном городе и как они выходили к морю, смотря на белые крылья чаек.
Это было в те времена, когда воздух пах солью.
В тот день они не сказали друг другу ни слова, но она поняла его. Поняла и осознала суть Азазеля. Лал видела, как песок, подобно времени тёк сквозь его тонкие пальцы, а золотой солнечный луч растворялся в зрачке тёмном и глубоком настолько, что в нём могла зародится и погибнуть целая вселенная… И в этом зрачке, будто в клетке была заключена суть, то, что делала Азазеля им самим.
Это был бунт, было сражение. Дела во благо всех живых существ, ни смотря, ни на что…
                ***
События стёрлись из его памяти, как нечто ненужное, нечто травмирующее. Он не помнил тех часов, проведённых в засаде возле исследовательского института. Азазель помнил только листья. Тёмно-зелёные, пыльные листья какого-то кустарника, в зарослях которого он коротал время до закрытия института.
Это был так мерзко и унизительно, сидеть в кустах. Совсем не в природе ангела. Совсем нет. Но у него не было выбора.
Иначе не как не получалось помочь этим людям, маленьким заблудшим овечкам.
И он пробрался в здание, теряясь в паутине теней и слушая голоса подопытных, шепчущие о смерти. Он  никогда не видел более страшного места, оно чем-то напомнило ему чистилище, а шёпоты – голоса уже не людей, а потерянных душ.
- Лекарство приносит страданий столько же, сколько и болезнь, - губы Азазеля исказила неприятная улыбка, - иногда, я завидую, что мне осталось недолго.
Он тихо засмеялся и, найдя нужный ящик, сунул в карман заветную тёмную коробку.
- Я несу боль и избавление, как это и всегда бывало… - на мгновенье тени за его спиной сложились в подобие изуродованных крыльев.
                ***
Лал почувствовала во рту этот знакомый вкус мятного очищающего чая.
Они снова сидели на кухне, и пили этот чай, а по потолку тоскливо полз тёмно-коричневый таракан. Девушка видела, как пальцы мужчины гладят какую-то бархатную чёрную коробку, а в её любимых зрачках была тоска и боль.
- Мне жаль, что нам придётся расстаться так скоро. Но таков мой путь в этой жизни. Я отнесу украденное лекарство людям и тогда они перестанут умирать, хотя бы от одной из этих ужасных болезней.
- А потом они поймают тебя и убьют?
- Убьют и похоронят. Не ставя памятников и не воспевая в легендах и молитвах. Я уйду, исчезну, покинув это тело навсегда, дабы…
Лал остановила и его и попыталась поцеловать, но Азазель легко отстранил её от себя.
                ***
Он вышел к людям, отдав им панацею, но люди сразу же забыли его, дав ему имя «неизвестного героя»…
Азазеля схватили, что было вполне предсказуемо и он предстал перед «судом», если это действо можно было бы так окрестить.
Это была серая комната, похожая на институтские  коридоры, так же заполненная тонкими тенями-паутинами. Только в этот раз они казались чётче, будто бы грешки с того света тянут к Азазелю изуродованные чёрные руки.
Напротив мужчины сидел Инквизитор, ещё одно существо, невесть как оказавшееся в этом царстве потерянных душ. Лицо его напоминало собой мрамор, а одежда серый гранит. Казалось, что Инквизитор – закон. Самого его олицетворение. Нечто холодное и незыблемое, не делающее исключений даже для падших ангелов.
- Зачем вы совершили кражу? – голос Инквизитора низкий и властный звучал, как раскат грома.
- Чтобы помочь людям и совершить то, что мне предначертано свыше, - его голос, был голосом человека.
- Вы считаете себя Избранным? – бледные губы Инквизитора исказила улыбка, а по рукам скользнула серая тень.
- Нет, - спокойствие было в голосе ангела.
- Вы посланец Бога?
- Нет, - боль была в голосе ангела.
- Мессия?
- Нет, - грусть была в голосе ангела.
- Святой дух?
- Нет, - издёвка была в голосе ангела.
- С чего же вы тогда решили, что вам предназначено что-то сделать? Вы спутали карты очень многим могущественным людям. И, вы знаете, что вас за это ожидает? – искорка злорадства скользнула в нечеловеческих малахитовых глазах Инквизитора.
- Вы так холодны, господин Инквизитор, - Азазель улыбнулся, обнажая белые зубы, - в вас слишком мало… Вы любите людей? – он взглянул на Инквизитора с лёгким интересом.
- Моё дело – выносить им смертный приговор, - голос мужчины отражался от серых стен, заполняя собой всё пространство маленького чистилища, - моё сердце должно быть жёстко, иначе я сошёл бы с ума. В нём нет места для любви ко всему человечеству. Ибо такая любовь - есть удел тех, кто скроил себе флаги из смирительных рубашек.
- Моё дело было карать грешников, но всё же я безгранично люблю людей, а потому безумен. И сердце моё – сердце человека, более чем когда –либо  - он вспомнил голос Лал и он дал ему силы рассмеяться в лицо неизбежности. И что такое власть, когда он смеялся в лицо Богу…

                ***
И когда Азазель умирал, корчась в судорогах и захлёбываясь собственной слюной, он думал только о следующем круге, только о нём, только о том, что он и Лал будут вместе ни смотря на людей, власть, время и смерть.
                ***
А у неё хватило сил шагнуть под тот злополучный поезд, который растерзал её прозрачное тело и тонкий плащ. Душа же не ушла никуда с этой грешной земли, спрятавшись в одном из перекрытий потолка. Спрятавшись в самый дальний угол, пропитанный тёплым масляным воздухом метро.
Лал будет ждать, ведь они будут вместе, когда повернётся колесо сансары и из праха воспоминаний вновь родится то иерусалимское утро, принесенное на крыле чайки.
Колесо Сансары – цикл перерождений.