О том, как резвый женишок у невесты вызвал шок

(Из цикла «Свадебные истории)
 

Помнится дружная компания старушек, которая по жизни обожала петь. Сами о себе бабы говорили:

- Мы всю судьбу свою пропели. Пока люди  счастья дожидались да молитвы читали, мы с утра до вечера предпочитали выражать свое настроение в песнях. Только к старости наше пение стало граничить с грустью и слезой. Ведь в каждой песне все прожитое вспоминается…
В этой компании пела и Мотя Чуприна. По правде говоря, красавицей не была, но голосом Бог не обделил. Слушаешь – не наслушаешься! К тому же заводная, зажигательная. Если поет со сцены – мигом зал начинает подпевать.

У нее имелась своя любимая песня. Когда начинала ее петь, взор становился отстраненным, невидящим ничего вокруг. В голосе звенела горечь, отчаяние, но никак не сожаление о прежних утратах. Никто, кроме Моти, не мог так проникновенно спеть. Поэтому бабы при случае просили ее настроиться на нужный лад. Настрой был простой: она делала глубокий вдох и звонко объявляла:

- Послушайте о хвастунишке-Мишке, убежавшем из-под венца!

Начинала так тихо, что слышен был комариный писк. Постепенно голос крепчал и взлетал так высоко, что невольно ощущался «мороз по коже»:

Ой, хмелю ж, мій хмелю,
Хмелю зелененький,
Де ж ти, хмелю,
Зиму зимував,
Що й не розвивався… 

Зрители понимали, что певица обращается не к зеленой растительности, а к главному виновнику, а, может быть, и обидчику – неосмотрительному парню, который, не послушав родной матери, стал посещать вдовушку да и надумал на ней жениться. Но почему все-таки Мишка-хвастунишка? Сколько не расспрашивали Мотю, ответ был один:

- Да так, к слову пришлось…

А кто сказал, что в селе можно что-нибудь утаить? Находились разговорчивые сплетницы и в подробностях описывали Мотину историю. Будто полюбил ее один парняга. Когда она пела – глаз с нее не спускал. Встречались так долго, что те мужики, которых обычно просили старостами быть на свадьбах, уже засомневались:

- С таким женихом опозориться можно, никак не понять, что ему в ум взбредет: то ли жениться, то ли бобылем навек остаться!

Что-то подобное сердце подсказывало и Моте. Но она не очень-то прислушивалась к нему. Согласилась на венчание да на пышную свадебку.

Готовились, как и принято, заранее. Оповестили всех родственников – и далеких, и близких, собрали по селу самых бойких кухарок, способных не только к свадебным пиршествам, но и к выпечке куличей, коровая и прочего, что велит обычай.

Примеряла Мотя свадебный наряд, красовалась перед зеркалом, не зная, какая участь ее постигнет, как долго всем будет помниться эта свадьба, даже после отъезда невесты…
На утро собрались к венчанию. Во дворе невесты бегали бабоньки в одинаковых цветастых фартуках, важно подбоченивались мужики, повязанные накрест новенькими отрезами ситца да рушниками. Мотины родители и меньшая сестра почти не ложились спать, дабы не забыть ни одного свадебного обряда, предусмотреть все расходы и приготовления.

 В назначенное время жених… не явился. Пацаны, нетерпеливо суетившиеся перед двором, чтобы показать настоящее мастерство в выкупе невесты, вынуждены были бежать наперегонки на Косареву улицу, откуда должен был двигаться жених. Спустя некоторое время, запыхавшиеся и растерявшиеся предстали перед свадебной гурьбой. Подошли родители невесты:

- Ну, что там? Уснули та проспали?

Мальчишки, неловко переминаясь с ноги на ногу, невпопад объясняли, что к церкви там идти никто и не собирается, поскольку жених еще на рассвете «ускользнул» куда-то с чемоданами.

- Как?!

Мотя, стоявшая на пороге в свадебном платье, невольно склонилась к косяку двери, отступилась в сенцы. Она уже ничего не видела и не слышала: как сокрушалась мать, как в недоумении чесал затылок отец, как разозлились старосты, повыскакивали из кухни вспотевшие кухарки… В углу, на столе, возвышались свадебные «дивни» - длинные лозинки с запеченным на них тестом, на белой скатерти, на широком подносе красовался коровай, в плетенной корзине еле умещалась причудливая выпечка в виде маленьких голубков… Теперь они напоминали невесте уродливые кукиши, сложенные из потрескавшихся мужских пальцев…
Сорвав с головы фату, ошалело выпрыгнув из платья, Мотя мгновенно расправилась с пышной прической, напялила полинявший халатик, накинула старый платок и помчалась через огороды к гадалке. Ее называли Варенька-дворянка за изысканные манеры в общении с посетителями, за непривычное обращение «милочка моя».

Гадалке с виду сорок, а может, и пятьдесят лет – никто точно не знал. Волосы у нее, будто у одуванчика – пушистые, выбеленные, а личико, как у фарфоровой куколки: с подведенными глазками, выщипанными бровями, ярким ртом, нарисованным морковной помадой.
Она вскочила с небольшой кушетки, всколыхнув пушистую копну на голове навстречу Моте:

- Ой, что ж такое? Что случилось, милочка моя! На вас лица нет! Садитесь на табуретку.

Мотя что-то невыразительно пыталась объяснить, еле справляясь с комком в горле, сдерживала рыдания, прижимала дрожащие руки к груди и умоляла сказать: ПОЧЕМУ? В чем ее вина?

- После меня можешь не идти ни к кому, – убеждала Варя. – Мне карты всю правду говорят.

Лучше бы ту правду и не знать никогда… Рассказали карты, что удрал Мишка к бубновой даме и сейчас они вдвоем – в далекой дороге. Дама очень довольна поворотом событий, веселая и… счастливая. Гадалка виновато поморгала короткими ресницами: что делать? Огорчила Мотю, но так ведь выпал расклад.

- А он? Неужели и он счастлив? Не соображает, как поступил со мной: сбежал из-под самого венца! Сбежал и Бога не побоялся… Все говорят: большой грех взял на душу…

- Милочка моя! А как вы считаете, конечно же, и он счастлив. Да еще и хвастается, что была у него сладкая любовь и с червенной, и с бубновой. Ни совести у него, ни чести! Как таких только земля носит! А вы доверились, милочка, всем сердцем… Теперь вынуждены тоже собираться в дорогу, у вас выпадает множество хлопот из-за какой-то науки, потом найдется работа, рядом будут хорошие люди. Вы среди них – как цветок, все вас полюбят, зауважают, признают лучшей.

- Правда? – сквозь слезы улыбнулась Мотя. – А как же мне найти ту дорогу к хорошим людям, к уважению да почету?

- Послушайте свое сердце, милочка. Только оно, обиженное, израненное, подскажет вам, как действовать дальше, куда идти. Прислушайтесь к нему.

Варенька помолчала и прибавила изменившимся тоном:

- Утренний автобус в областной центр – в семь часов тридцать минут. Я буду ехать к двоюродной сестре, там и устроим вас на квартиру. Вы, кажется, зоотехнией интересовались? Сельхозинститут – рядом. Приемная комиссия уже работает.

Мотя удивленно посмотрела на гадалку. Оказывается, все так просто. Она со своим замужеством совсем выбросила из головы мечты об учебе. Документы, правда, уже все собраны, только Мишка почему-то не хотел отпускать ее в город. А теперь никто не держит, она – свободна!
 
Неожиданное облегчение охватило душу, сняло осадок незаслуженного позора и обиды. Они с Варенькой условились встретиться на автостанции…

А дальше сложилось так, что Мишка-беглец все-таки возвратился в село со своей женой и маленькой дочуркой, которая родилась в Белоруссии. Там жила теща, приютившая молодую семью на первых порах. А Мишина мать все глаза выплакала, думая о непослушном сыне. Она знала о его неуемной страсти к молодой вдове. Не раз упрекала, предупреждала, просила одуматься. А сын, будто назло, поступил по-своему…

Молодые помирились с родней, жили в одном дворе, пока не построили свой дом. Никто в селе никогда не упрекал вдову за разбитую Мотину судьбу, то стоило кому-то в семье приболеть или пораниться, говорили: «Это – за грех!».

Мотя жила в другом районе, куда попала по распределению после института. И правда, она стала авторитетным специалистом, поражала всех своей преданностью работе и общественным интересам. Ее уважали и ценили, принимали в каждом дворе, как желанную гостью, слушали ее советы и указания, следовали им.

Может, и сложилась ее жизнь, как у других, но песня о похождениях паренька к вдовушке всегда вызывала у нее щемящую боль. И Мотя выливала свою обиду так трогательно и убедительно, что зрители замирали и порой даже вытирали слезы:

Ночував я нічку,
Ночував я другу,
Ночував я у тії вдовиці,
Що й сватати буду…