Прорвёмся...

         


     Хмарь над городом держалась два дня. И наконец-то, небо прорвало. Мелкий дождик тихонько постукивал по стеклу, оставляя за собой водяные бороздки.
     Люське, одиноко лежащей в правом углу больничной палаты на железной кровати, казалось, будто то плачут небеса о ней. То ли от радости, что она тридцати семилетняя женщина в полном расцвете сил осталась жить, то ли от горести, потому что не смогла умереть. Позади были сумрачные дни, проведённые в реанимации, когда она лежала неподвижно в глубокой коме. А загнала Люську в кому её безрадостная, как ей казалось жизнь. Ни приличной работы, ни жилья, ни мужа. С двумя детьми она прозябала в маленькой комнатке коммунальной квартиры, доставшейся ей от бабушки по материнской линии. Прирабатывала уборщицей, убирая по вечерам в одном из государственных учреждений. И иногда заменяла продавщицу Людку из соседнего магазина. Слава Богу, Людка ей ещё и продуктов подкидывала, вечно улыбаясь, и говоря: "Ничего, подруга, прорвёмся!.." И Люська ей верила. И много о чём мечтала. В мечтах, иногда забывала о времени, пока кто-нибудь из сыновей не одёргивал её за рукав: "Мама, кушать хочется". И Люська приземляясь на грешную землю, чувствовала боль от безысходности. Варила извечные макароны и кормила ими сыновей. Сыновья, Васька и Генка были родными только по её крови, от разных отцов. Но никто из их отцов, о своих сыновьях и не вспоминал. Люська, конечно же, каждого из "бывших" любила. Но, как говорят в народе, не сошлись характерами. Из двух гражданских, негласных мужей, ей хотелось бы конечно, вернуть Генкиного отца. Но, как бы она не старалась, ничего из этого не вышло. Его отец, Володя, вдруг внезапно вспомнил, что у него есть семья и законная супруга. Последней каплей горя было известие о нём от приятельницы. Прибежала Нинка вся запыхавшая, подкуривая сигарету, вкрадчиво так говорит: "Люськ, а Люськ, ты новость про Володьку слыхала?"
- Что ещё? – остановила Люся тряпку, елозившую полы.
- Представляешь, Володька-то твой женится и ни на ком-нибудь, а на приезжей художнице.
     Люся стояла, как вкопанная. На Володю, Генкиного отца у неё всё ещё теплилась надежда. Пусть она была малюсенькая, но она была такая светлая и тёплая.
- Да, ну его, - буркнула Люся, продолжая тряпкой елозить полы.
- Говорят они уезжают жить во Францию. Вот гад-то, тебя значит с Генкой не взял, видите ли, он был женат. А как с этой художницей связался, так и с женой говорят, развёлся официально.
- Нин, да что ты заладила, "говорят", да "говорят". Кто говорит-то?
- Так это Зинка из ЗАГСа, - оправдывалась Нина.
- Ладно, Нин, не мешай. Мне ещё нужно сбегать в магазин, подменить Люду.
     Нина ушла, потушив окурок в пепельнице и ехидно оглядывая Люсю.

     Люся бросила тряпку в ведро, расплескав воду по полу. И у неё, в голове - кинолентой прокрутился весь их роман с Володей. С цветами, с шампанским, со смехом, с её женскими надеждами на его, как ей казалось такое надёжное, мужское плечо. Слёзы лились и лились по щекам. Не вытирая их, Люська подбежала к тумбочке, где лежали её лекарства, а дальше была пелена…

     В палату забежала Люда с огромным букетом цветов.
- Привет, подруга!.. Ну, ты чего, а? Прорвёмся, подруга, где наша не пропадала. А ну, вытри слёзы. Улыбнись, давай. Ну, прорвёмся?
- Прорвёмся… - сквозь слёзы улыбалась Люська.



               


                23.09.12 г.                14 час. 47 мин.