Председатель. Рассказы о войне

   Денис Курносов перед Отечественной войной работал в райкоме партии в селе Подгорном. Занимал там ответственный пост. Был он среднего роста, крепкого телосложения, слегка сутуловатый, с большими, резко выделявшимися в его крестьянской фигуре, натруженными руками. Ему ещё не было и тридцати лет, но уже, заметно редеющая, шевелюра на его большой голове значительно поседела. Работа у него была трудная и ответственная. Молодой крестьянский парень прошёл сложный путь через суровые тридцатые годы от комсомольца до ответственного партийного работника. И надо сказать, что в его биографии не было запятнанных страниц какими-нибудь неблаговидными делами. Работать он старался открыто и честно, хотя в те годы и не всегда это удавалось.
Вместе с ним в райцентре находились его жена Евдокия и двое совсем ещё малых детей: пятилетняя Ирина и трёхлетний Сергей. Жили они на квартире, которую снимали у местного крестьянина-украинца. Евдокия была своенравной и несдержанной женщиной и особой красотой среди других женщин не выделялась. В родном селе Песчаном в старой деревянной хате под соломенной крышей и с земляными полами, жил отец Дениса Павел Фролович. Был ещё брат Илья, который давно уехал из села и работал где-то в Сибири. Постоянной связи с ним не было. У Евдокии в Песчаном тоже жили два брата и сестра.
   Денис Павлович постоянно находился на работе, уходя в райком рано утром и возвращаясь поздно вечером, а иногда и заполночь, после долгих заседаний бюро райкома или партийных собраний. Часто он выезжал в дальние сёла района, как уполномоченный райкома партии по весеннему севу, сенокосу, уборке урожая или другим неотложным делам, происходившим в районе. Находился там по несколько дней, а иногда и недель. Евдокия не работала и занималась, в основном, детьми, а больше общением с такими же, как и она, жёнами районных начальников.
   Года за два перед войной у них в семье произошло большое несчастье. Привезший на небольшом грузовике им дрова на зиму шофёр, разворачиваясь во дворе, не заметил засмотревшегося на автомашину маленького Серёжу, наехал на него и задавил насмерть. Тяжело пережили Денис и Евдокия потерю любимого сына, но не растерялись, и через год у них родился новый мальчик, которого тоже назвали Сергеем.
   Когда началась война, Дениса по решению бюро райкома партии направили работать председателем колхоза в родное село Песчаное. Было самое трудное время, всеобщая растерянность и неопределённость. Нужно было проводить всеобщую мобилизацию всех взрослых мужчин на фронт. Ежедневно на конных подводах и арбах, запряженных волами, отправлялись сотни мужчин в районный центр. Устраивались митинги с громкими патриотическими речами, музыкой и песнями и неуместными в такое время слезами и рыданиями родных и близких. Не менее важной была и вторая задача: подготовиться и вовремя без потерь убрать созревший на полях урожай с помощью оставшихся в колхозе стариков, женщин и подростков. К тому же из колхоза для укрепления фронта забрали лучших лошадей и часть инвентаря.
   День и ночь пропадал теперь Денис в правлении колхоза, находящемся на выгоне села. Постоянно поддерживал телефонную связь с районом и отдавал чёткие руководящие указания своим подчинённым. Евдокия с детьми переехала из райцентра в Песчаное и теперь жила в хате Павла Фроловича, куда иногда на час забегал и Денис, чтобы покушать, передохнуть и приободрить отца, жену и детей. Денис требовал, чтобы Евдокия так же, как и другие женщины, трудилась в колхозе, но она прямо не возражала мужу, однако ходила на работу нехотя и часто перед бригадиром прикрывалась именем мужа и малыми детьми. Денис это чувствовал, и ему становилось неловко перед колхозниками и, особенно, перед женщинами. Иногда после взбучки за дело и без дела от районного начальства и не клеящихся дел в колхозе без крепких мужских рук, а, также насмотревшись на тяжёлый изнурительный труд стариков, женщин и детей, он приходил в отчаяние. К этому присоединялись ещё и неполадки в собственной семье. Узнавая, неутешительное положение дел на фронте через детекторный приёмник, который ему разрешалось слушать в правлении колхоза, ему хотелось всё здесь бросить и уйти на фронт, бить там фашистов, которые принесли столько несчастий и страданий его Родине и его Народу. Там всё было ясно – кого бить, как бить и за что бить. Иногда бывая в райкоме, он издалека затевал на эту тему разговор с секретарём райкома, но тот, быстро сообразив, куда клонит председатель, обрывал этот разговор стандартными по тому времени словами: «Ты член партии и должен работать там, куда она тебя направила! Если будет нужно, направим и на фронт, а пока делай наше общее дело в колхозе». Денис возвращался обратно в свой колхоз и с новой энергией принимался за дело.
   Не смотря на то, что шла тяжёлая кровопролитная война за существование не только первого на земле Советского государства, но и за выживание всего советского народа, за его историческое будущее, повседневная жизнь в селе с её постоянными горестями и радостями шла своим чередом. Умирали и рождались люди, распадались семьи, заключались новые браки. Ещё вчерашние больные, полууродливые и не полноценные мужчины, на которых раньше не обращал никто внимания, теперь не были обделены женским вниманием. Оставшиеся в селе по отсрочке, или по так называемой «брони», механизаторы и другие необходимые тылу специалисты, пользовались у сельских красавиц большим успехом. Многие сельские женщины не без причины бросали страстные заманчивые взгляды в сторону молодого и статного председателя. Но Денис первое время, ввиду большой занятости и постоянной усталости, не обращал на это никакого внимания. Но человек не камень, а живое существо, и природа в любых ситуациях требует от него своего.
   Однажды в августе, Денис надолго задержался на колхозном стане, который находился на самом отдалённом от села поле. Молодые женщины обмолачивали зерно из снопов старым дедовским способом – цепами. На хорошо выровненную и утрамбованную площадку равномерным слоем укладывались развязанные от свясел снопы пшеницы, по которым рядами шли женщины, красиво и размеренно ударяя по набухшим от зёрен колосьям деревянными цепами. Цеп представлял собой две палки, одна из которых отполированная мозолистыми женскими руками служила ручкой, а другая, соединённая с первой на конце небольшим кожаным ремнём, называлась битой – она то и вымолачивала зёрна из колосьев. Стояла изнурительная августовская жара, в небе не было ни облачка, воздух был хрустально-застывшим. Изнывая от жары и обливаясь потом, женщины упорно трудились, весело переговариваясь между собой, хохоча и подбадривая, друг друга. И не было заметно в их многоцветном облике от разнообразия платьев и кофт, и особенно ярких косынок, ни тени усталости, ни капли беспомощности. Они работали, отдавая все свои молодые силы и энергию, зная, что их труд тоже идёт в большую всенародную копилку будущей победы.
               
    Когда Денис подъезжал к току, дело было уже под вечер, и женщины заканчивали работу. Председатель на своей одноконной пролётке подъехал к полевому стану внезапно и неожиданно. Остановив резко у тока разгоряченного коня, Денис заметил, как женщины, увидев его, сразу же умолкли. Он догадался, что перед этим речь шла о нём.
   -Доброго вам здоровья, красавицы! – ловко спрыгивая с пролётки, выкрикнул, словно выстрелил, в пёструю женскую толпу Денис.
   -Спасибушко! Рады Вас видеть дорогой наш председатель на нашем одиноком женском стане, - проговорила певуче и не без намёка самая бойкая из всех, находившихся здесь женщин, Малашка Чепурина, она же и старшая всей этой женской команды.
   Денис хотел спросить у Малашки о количестве обмолоченного хлеба и заготовленного к вывозу зерна, но, увидев большие бурты провеянного и не провеянного зерна рядом с током и огромные кучи соломы в стороне от тока, бережно и аккуратно складываемые в большие стога тремя ещё крепкими стариками, раздумал. Всё было и так ясно.
   -Как вам тут живётся, мои дорогие? Не обижает ли кто вас здесь? - заговорил он более спокойно и уверенно.
   -Обижать тут нас некому, так как наши «обидчики» теперь далеко от нас находятся, - всё так же бойко и опять не без намёка отвечала Малашка.
   -Вот только холодной водички в конце рабочего дня не хватает, чтобы хорошо пополоскаться и смыть с себя дневную усталость, - добавила более степенная и рассудительная Нюрка Бочкарёва.
   -Волов не хватает, чтобы завести из колодцев на Острове воды на полевой стан. Они все на скирдовании снопов, а на одной паре подросток Ванька Коноплёв достаточно воды завести не успевает, - пояснила Малашка.
   -А вы организуйте подвоз воды на полевой стан ночью, когда все волы свободны от работы, - предложил сообразительный председатель.
   -Это можно было бы организовать, но у нас только лишь одна деревянная бочка, в которой можно подвозить воду, - сказал старик дед Авдей, внезапно появившийся из-под стога соломы.
   -Это не такая уж большая проблема и я помогу вам её решить, - сказал Денис и отошёл от тока, чтобы распрячь с дедом Авдеем коня, а также дать возможность женщинам закончить работу и привести себя в порядок.
Поздно вечером после ужина разговор с женщинами будет долгим и обстоятельным. Председатель решил заночевать на этом отдалённом полевом стане.
   Звено Малашки Чепуриной состояло из молодых, здоровых и красивых женщин, большинство из которых совсем недавно проводили своих мужей на фронт и ещё не почувствовали в полной мере своего одиночества и возможной обречённости жить без мужей долгое время, а может быть и всю оставшуюся им жизнь. Они об этом ещё не задумывались, трудились в колхозе самоотверженно, надеясь на скорую победу и возвращение их суженных домой. Война только началась, и вокруг столько было неразберихи и много непонятного, что они не могли всё происходящее осмыслить и осознать. В то время в селе ещё никто не получил зловещих извещений о смерти с многочисленных и разобщённых фронтов. Письма от солдат тоже были единичны и коротки. Оставив малолетних детей на присмотр матерей и свекровей, уезжали они из села в далёкие полевые станы, чтобы трудиться там целую неделю днём, а иногда и ночью. Только изредка в воскресные дни они приезжали на короткое время домой, чтобы увидеть и приласкать детей, постирать бельё и одежду, запастись продуктами и снова уехать на изнурительную, но столь необходимую для общего дела работу. Иногда ночью после тяжёлой дневной работы, некоторые женщины в одиночку или по двое, вместо того, чтобы поспать и отдохнуть, уходили за пятнадцать километров в село по своим неотложным делам, а на рассвете возвращались обратно и включались опять в работу. Трудно было им, но ничто человеческое не покидало их. Они могли долго и упорно работать; могли грустить и от отчаяния плакать; могли быть верными и достойными своих мужей, воюющих на фронте; могли влюбляться и со страстью отдаваться любимым. Но никогда не завидовали с чёрной ненавистью друг другу, не делали подленьких пакостей из-за угла, а приходили на помощь и взаимовыручку в самые трудные минуты.
   Вечером после работы и скудного ужина Денис долго беседовал с женщинами, а также со стариками и подростками, работавшими на подсобных работах на полевом стане. Прежде всего, рассказал он им о сложившемся положении на фронтах, объявленной Правительством Отечественной войны, хотя у самого об этом были скудные, отрывочные данные, полученные из районного отдела пропаганды и детекторного радиоприёмника. Постарался, как смог, успокоить их и вселить в их души веру в скорую победу и возвращение их мужей и близких домой. Много было вопросов всё о той же войне, о колхозной жизни, о будущем севе и предстоящей трудной зиме. Денис на все вопросы отвечал спокойно и обстоятельно. Колхозники уважали своего председателя, и не одного каверзного вопроса ему задано не было, хотя он где-то в глубине своей души и ожидал их. Волновала его Евдокия, которой не было здесь среди этих женщин-тружениц. Она устроилась работать вместе с престарелыми женщинами в луговодческой бригаде, постоянно находящейся в селе. Последнее время его отношения с женой явно не ладились. Он часто об этом думал, но правильного решения не находил. Уж слишком была Евдокия  непредсказуемой и вспыльчивой женщиной. Дома их отношения были натянуты и Денис, в конце концов, решил, что пусть всё между ними идёт так, как идёт. Ему всё равно долго не быть председателем, и, рано иль поздно, придётся уходить на фронт, так как в колхозе, да и во всём районе людей с «бронью», с каждым днём, становилось всё меньше. Война, как жернова гигантской мельницы, перемалывала несметное количество людей, выбрасывая, в закрома их мёртвые и изуродованные тела, и требуя всё новых и новых пополнений.
   Поздней августовской ночью, когда небо усыпано яркими звёздами, а вокруг пахнет созревшим и обмолоченным зерном, отправился Денис с Авдеем и другими стариками в стог только что обмолоченной соломы. Женщины ещё долго занимались своими делами, о чём-то тихо разговаривали в большом соседнем стогу соломы, смеялись и даже запевали не громко печальные песни. Потом всё угомонилось, и над полевым станом безраздельно стала властвовать тёплая летняя ночь.
   Денис долго не спал. Смотрел, лёжа на спине, в бездонное усыпанное большими и малыми звёздами небо, пересечённое белесой полосой Млечного пути; прислушивался к непонятным ночным шорохам, крикам ночных птиц и другим многообразным звукам, наполнявшим относительную для человека тишину. Жизнь вокруг нас бьёт ключом не только днём, но и в ночное время. Луны на небе не было; усечённый её серп появился только далеко за полночь. Денис мысленно подвёл итоги прошедшего дня, подытожил его положительные и отрицательные стороны и стал составлять план на завтрашний день. Дед Авдей, видно тоже не спал, кряхтел по-стариковски и ворочался, шурша сухой соломой, но вида не подавал, что не спит. Другие старики аппетитно похрапывали, вольготно развалившись на соломе, а изрядно натрудившиеся за долгий летний день подростки постанывали во сне и иногда вскрикивали, просыпаясь, но тут же опять засыпали. В женском стогу всё было тихо и спокойно.
   Денис, как-то тоже неожиданно для себя, уснул. Спал он крепким, но чутким сном, и проснулся перед самым восходом солнца. Быстро встал, разделся по пояс и ополоснулся холодной водой из стоявшей у тока деревянной бочки, оделся и подошёл к своей пролётке, которую уже подготовил к отъезду дед Авдей. Полевой стан просыпался, колхозники готовились к очередному трудовому дню. Денис взял у деда Авдея вожжи, бодро вскочил в пролётку, отпустил вожжи, и конь помчал его по пыльной полевой дороге в сторону села.
   Приятно было на душе у Дениса после проведенной ночи в этом полевом стане. Он вспоминал лица знакомых и незнакомых ему женщин, был поражён их энергией и трудолюбием, восхищался их красотой и приветливостью, старался представить и сравнить их со своей женой Евдокией в простых домашних условиях. Но это у него никак не получалось. Особенно не выходила у него из головы одна совсем ещё молодая женщина Наташка Сосновских, которую он смутно помнил, когда она была ещё девчонкой. И вот теперь неожиданно для себя увидел её в полном цвету женщиной, только в прошлом году вышедшей замуж за молодого валуховатого парня Антона, работавшего в МТС трактористом. Антон ушёл вместе с другими сельскими мужчинами на фронт, не успев разбудить в сердце своей жены любовь к себе и настоящую женскую страсть. Наталья была стройной высокой брюнеткой, с чёрными, как смоль, волосами, карими глазами и сочными нежными губами. Её тонкая талия и красивые длинные ноги смотрелись со стороны особенно грациозно в тот момент, когда она, в едином ритме с другими женщинами, поднимала и опускала свой цеп на разложенные на току снопы. Всё получалось у неё не так, как у других женщин, а гораздо красивее, легче и проще. Весь вечер она старалась быть в стороне от председателя, внимательно слушала всё, о чём он говорил, не задала никаких вопросов, как будто ей всё было понятно. Но Денис заметил в изредка бросаемом на него её взгляде какое-то затаённое любопытство и едва уловимые искорки, которые, как бесенята, то вспыхивали, то мгновенно угасали. Что-то ранее ему незнакомое, но приятное и щемящее где-то в глубине сердца, испытывал он всякий раз, когда вспоминал о ней, а не вспоминать о ней он уже не мог. В его сердце зарождалась новая, ещё не испытанная им в жизни, настоящая любовь, которая по всей вероятности тоже была не безответная.
   По пути в село он заглянул в местечко в верховье Малахова лога, называемое сельчанами Островом, где находились два общественных колодца, снабжавших полевые станы колхоза хорошей питьевой водой. Осмотрев колодцы, Денис пришёл к выводу, что надо было бы подремонтировать их подгнившие деревянные срубы. Потом он заехал на рядом располагавшуюся бахчу, поговорил со сторожами, отведал арбузов и дынь и, прихватив с собой пару огромных арбузов и дыню, поехал в село.
   В конторе его ожидал уполномоченный по сдаче зерна государству, приехавший из района, и куча других неотложных дел. С уполномоченным, которого он хорошо знал по прежней работе в районе, они прошли в кабинет, и засели там, на несколько часов. Денис предупредил колхозного секретаря, пожилую, знающую своё дело, женщину, чтобы их не тревожили. Уполномоченный района Николай Опенько, инвалид, потерявший на гражданской войне руку, всегда бодрый и жизнерадостный украинец, рассказал Денису о последних сообщениях с фронтов войны, передал инструктивные указания бюро райкома партии и, наконец, сообщил, что дела в районе с выполнением заготовок зерна идут неважно.
   -Надо бы помочь другим хозяйствам и району в целом по выполнению плана хлебозаготовок, - сказал Опенько, - и потом, немного помедлив, добавил, - Весь хлеб должен быть отдан государству! Таково требование товарища Сталина. Контроль будет жёстким и беспощадным.
   Денис, умудрённый опытом работы в райкоме, не стал возражать, потому что знал, что это бесполезно. Надо что-то придумывать и хитрить, чтобы оставить хоть какие-то крохи зерна для колхозников и для будущего сева, подумал про себя Денис, и принял указания партийной власти молча, без особых одобрений, но и без возражений. Страна была в неимоверном напряжении, отбивала нанесенный внезапно врагом удар и одновременно готовилась к длительной и тяжёлой схватке, чтобы выиграть эту схватку и победить. Они оба хорошо это понимали – и Опенько, и Курносов.
   В своей трудной и напряжённой работе и постоянных разъездах, Денис всё чаще возвращался в своих мыслях к Наталье Сосновских. После той первой встречи на полевом стане, он ещё три раза видел её: там же на полевом стане, потом на общем колхозном собрании и в селе у сельмага вместе с другими женщинами. Потому, как она его встречала, как смотрела на него, он понял, что он ей не безразличен. Старался и он оказывать ей внимание, и посылал тоже в её сторону ответные, понятные только им, взгляды.
   Личная встреча произошла неожиданно. Наталья жила недалеко от правления колхоза в небольшом проулке в большой хате мужа. Жила она одна, так как родителей у неё не было, а старшая сестра, у которой она воспитывалась, жила со своей семьёй в центре села и работала в другом колхозе. Родители мужа жили в другом селе. Антон купил эту хату вместе с дворовыми постройками и огородом у уехавших в Донбасс единоличников, после того, как они поженились. Хорошо обжиться на новом дворе они ещё не успели, но завели кое-какую домашнюю живность и обрабатывали огород. Когда Антон ушёл на фронт, Наталья на своём большом дворе осталась одна. Тяжело и скучно было ей, но она не растерялась и отдалась целиком работе в колхозе и на своём огороде. Установила хорошие отношения с соседями: бабкой Николавной и одинокой пожилой женщиной Лукерьей. У Николавны были две взрослые незамужние дочери – Наталья и Татьяна – и сын-подросток Иван. Лукерья тоже проводила своего мужа на фронт и жила одиноко. Дело было к вечеру. Денис шёл, задумавшись, по проулку из конторы домой, когда неожиданно окликнула его Наталья, стоявшая в бордовом цветастом платье у плетня, отделявшего её огород от проулка:
   -Что же это Вы, Денис Павлович, проходите мимо и не здороваетесь? О чём так задумались, что не замечаете своих колхозников?
   -Ну, здравствуй, Наташа! Я сейчас как раз о тебе и думал, - посмотрев, на неё и оправившись от неожиданности, сказал Денис просто, от всего сердца.
   -А как же это Вы обо мне думали? Вот хотелось бы узнать? – спросила с наигранным любопытством Наталья, и в глазах её на миг сверкнули лукавые искорки.
   -Нравишься ты мне, Наташа. Очень нравишься! С той первой встречи на полевом стане только о тебе и думаю, - сказал откровенно Денис, как это он всегда делал в особо ответственных случаях, честно и прямо.
   -А коль нравлюсь, так заходил бы в гости! Посидели б, побалакали б! – сказала с лёгкой иронией и намёком Наталья.
   -Спасибо, Наташенька! Обязательно зайду, но только в другой раз, а сейчас не могу. Пойми меня правильно, - сказал Денис и зашагал в глубь проулка, так как с выгона в проулок сельские женщины направляли своих коров, встреченных из стада.
   Если бы они заметили столь затянувшийся разговор между председателем и молодой красивой женщиной, по селу могли пойти всякие пересуды. Наталья долго стояла у большого, росшего у плетня, подсолнуха, смотрела в след удалявшемуся Денису, и машинально шелушила созревшую круглую головку подсолнуха. Прошли мимо женщины с коровами. Они о чем-то громко, перебивая друг друга, разговаривали. Наталью они не заметили, а может быть, и заметили, но не обратили на неё никакого внимания. Потом по проулку проехала скрипучая телега с дедом Трифоном, возвращавшимся с поля. А Наталья всё стояла и, улыбаясь чему-то своему, всё теребила и теребила головку подсолнуха. Солнце уже скрылось за горизонт, когда она возвратилась в свою большую пустую хату. В этот вечер она не пошла на посиделки ни к бабке Николавне, ни к Лукерье. Рано легла спать и долго ворочалась, вздыхая в темноте, пока не уснула. Кто ей снился во сне? Антон? Денис? А может быть, оба.
   Пришёл Денис дня через три неожиданно и поздно. Наталья сделала все свои дела и была уже босой и полураздетой. Пригасив свет в керосиновой лампе, она собиралась ложиться спать. И вот в это время раздался тихий и осторожный стук в северное заднее окно хаты со стороны теплушки. Она сразу поняла, кто стучит и, как была босой и полураздетой, выбежала в сени и, не спрашивая, открыла дверь. Денис всей своей громадой ввалился в сени, буркнув: «Добрый вечер!» Решительно прошёл в хату, а она, ничего ему не ответив, закрыла дверь и вошла туда вслед за ним. Душу её разрывало какое-то непонятное и нехорошее чувство – будто она у кого-то что-то украла и теперь хочет спрятать в своей хате, чтоб никто это не нашёл и не увидел. Войдя в комнату, Денис обернулся, обнял Наталью, прижал её к себе и проговорил:
   -Что же ты молчишь? Аль не рада, что я пришёл? Сама же
пригласила!
   -Милый, как же я по тебе истосковалась! Я теперь с тобой и вся твоя, - сказала она, переходя в разговоре с ним на ты, прижалась ещё крепче к его груди и, неожиданно для Дениса, расплакалась.
   -Ну, что ты, Наташенька? Радоваться надо, что мы наконец-то вместе, а ты, дурёха, плачешь! – говорил он ласково ей, поглаживая её распущенные, пахнущие любистком и мятой, волосы
   -Я понимаю, - говорила сквозь слёзы она, - что мы совершаем нехорошее дело. Виновата я перед своим мужем, а ты перед своей женой. Как будто у кого-то крадем что-то, но не могу с собой ничего сделать. Не быть рядом с тобой и не любить тебя, это не в моих силах.
   Наконец, Денис немного успокоил её, усадил на широкую лавку возле стола и сел сам рядом, обняв её своей крепкой жилистой рукой за плечи. Он тоже понимал, что любовь их сейчас может быть только тайной, никому не известной. Этого требовали его положение, обстановка и время. Но он теперь тоже без Натальи жить не мог.
   Наталья, вдруг, вскочила с лавки, засуетилась по хате и стала собирать угощение на стол, застелив его новой белой скатертью. Денис попытался возразить, что он не голоден и не стоит беспокоиться. Наталья, не слушая его, достала из большого сундука бутылку водки и приготовила быстро неприхотливую закуску из огурцов, помидоров и сала.
   -Ты меня уж извини! Я ждала тебя и не ждала, а потому и приготовиться, как следует, не смогла, - радостно лепетала она, бегая из горницы в теплушку и обратно.
   Они сели за стол. Денис налил две рюмки водки и предложил тост за то, что они встретились и теперь никогда не разлучатся. Он выпил рюмку, а она только пригубила слегка, сказав, что никогда ещё не выпивала такого зелья. Денис не стал возражать и с ней согласился. Сидели они за столом недолго, так как время было уже позднее. Потом Денис вышел покурить в теплушку, а когда вернулся, Наталья была уже в постели. Керосиновая лампа, пригашенная Натальей, едва горела. Денис быстро разделся и нырнул под одеяло в постель к Наталье. Он сразу почувствовал её стройное упругое тело, напрягшуюся высокую грудь, прижался к Наталье. Некоторое время они лежали молча, тихо, как завороженные, не осмеливаясь, нарушить святую тишину и близость друг к другу. Потом Денис стал нежно поглаживать голое тело Натальи, ласкать и целовать губами её губы, шею и грудь. Она податливо и с такой же нежностью отвечала ему. Денис в эти минуты испытывал к Наталье необъяснимую нежность и любовь. Любовь – это, когда находишься рядом с любимой женщиной, и этого тебе уже достаточно для счастья. Если этого нет, то это не настоящая любовь, а только секс. Он не хотел её дальше трогать, но чувствовал, что она этого хочет и напряжённо ждёт. Наконец его мужская плоть вошла в её прекрасное тело, и он почувствовал, как Наталья вся напряглась и затрепетала, крепко обняв его за шею и сладко постанывая. В объятьях они были недолго, так как быстро удовлетворились. Но это было только начало. Ночь любви продолжалась до рассвета.
   Денис ушёл от Натальи затемно, когда в селе ещё все спали. Когда он шёл к себе домой, только редкие женщины шумели в коровьих загонах, да стучали подойниками. Наталья, проводив Дениса, крепко уснула и проснулась, когда уже солнце почти на сажень поднялось над Николавниной хатой. Благо, что было воскресение и ей нужно было выходить на ферму, где она работала скотницей, во вторую смену. Чувствовала она себя радостной, счастливой и какой-то облегчённой. Хотелось плясать, петь, кричать от нахлынувшего счастья. Никогда она не испытывала такого с мужем Антоном и теперь поняла, что она его никогда не любила. Но потом вдруг вспомнила, что Денис ей не принадлежит, что он муж совсем другой женщины, что у него с этой женщиной есть дети, душа её сразу обмякла и сжалась в прежний комочек.

   Время шло вперёд. Денис часто заходил к Наталье, которая теперь только и жила этими встречами. Она ещё больше похорошела, красота её расцвела, в фигуре и в походке появилась особая грация и женственность. Изменился и Денис. На работе стали замечать, что он стал добрее и внимательнее к окружающим его людям. Дома вёл себя сдержанно и был, как никогда, внимателен к отцу, жене и детям. Однако Евдокия заметила, что в отношении к ней он стал холоднее и отчуждённее. Она это отнесла к трудностям в его работе, постоянной нервозности и недосыпаниям. В облике Дениса появилось больше мужественности и уверенности в себе.
   Но сколько верёвочке не виться, как говорит народная мудрость, конец всегда будет. Однажды ночью Дарья Чепурина, страдая бессонницей и беспричинно бродя по ночным улицам, заметила, как какой-то мужчина скрылся во дворе Натальи Сосновских. Дарья сначала подумала, что это вор, но, не дождавшись быстрого его возвращения, поняла, что тут таится совсем другое. От природы она была в таких делах сообразительной и наблюдательной. Если раньше к рассвету она всегда возвращалась домой и на какое-то время засыпала, то теперь сон её и вовсе покинул. Она то и выследила, что председатель ходит на свидания к Наталье. О своём открытии она по большому секрету сообщила Верке Ящеровой, а та своей подруге… И поплыл слушок грязным осенним туманом по селу, впитывая в себя всё больше и больше людских предположений, сплетен и клеветы. Естественно, доброжелатели об этом донесли и Евдокии. Евдокия была женщиной мнительной и ревнивой, но никогда не делала ничего опрометчиво, не убедившись в своей правоте. Она начала слежку за мужем. Не одну ночь просидела она, притаившись в саду у бабки Николавны, выслеживая Дениса. И, наконец, ей повезло. Она увидела, как поздней ночью, возвращаясь из конторы колхоза, он зашёл через заднюю калитку на Натальин двор, постучал тихонько в окно хаты и потом скрылся в открытой Натальей двери. В сердце Евдокии вспыхнул такой пожар ярости, перемешанный с ревностью, что она в миг оказалась у себя дома, нашла в дровяном сарае топор и двинулась по ночным улицам в сторону Натальиного двора, нервозно шагая и стуча своими короткими потолстевшими ногами, обутыми наспех в расшнурованные ботинки, по уже холодной октябрьской земле. Вошла во двор Натальи, подошла к хате и открыла ставни в окне со стороны улицы. Натальин двор был угловым. Потом, не давая отчёта в своих действиях, начала рубить топором раму и бить стёкла, громко выкрикивая:
   -Выходи, бабник, на улицу! Теперь я знаю, какие у тебя ночные заседания с этой стервой и потаскухой. Выходи! Иначе порублю все окна и запалю хату. Пусть все видят, чем занимается по ночам их председатель!
   Порубив раму и разбив стёкла в одном окне, она перешла к другому окну, входя в ещё большую ярость и нездоровый азарт.
   Денис с Натальей в это время на миг уснули. Когда раздались первые удары в окно, он вскочил с пастели и, бегая в темноте по горнице, не мог сообразить, что происходит, но, услыхав раздирающие крики и вопли своей жены, сразу всё понял. Он не растерялся. Быстро оделся и, подойдя к окну, стал уговаривать жену прекратить устроенный ею разбой:
   -Остановись, Доня! Не хулигань! Наталья тут не причём. Во всём виноват я. Сейчас я выйду, и мы пойдём домой – там во всём и разберёмся.
   -А что тут разбираться! И так всё ясно, что эта курва хочет отбить у честной жены и малых детей мужа и отца, - ещё неистовее кричала на всю улицу Евдокия, переходя уже к третьему окну.
   Денис обратил внимание на Наталью, которая безмолвно стояла в темноте посреди комнаты в оцепенении и ужасе, накинув на себя сдёрнутое с кровати одеяло. Выражения её лица он не видел, но блеск глаз и слёзы всем своим сердцем ощутил.
   -Прости, милая, что так получилось! Всё уладится и будет хорошо, - сказал он ей и вышел во двор навстречу разъяренной жене.
   Вокруг Натальиного двора в проулке и на улице собралось немало зевак и любопытных. Подходящие и ещё не сообразившие в чём тут дело, заглядывали во двор через плетень, а сообразившие прятались под плетнями и деревьями в тёмных углах улицы и проулка.
   -Не подходи! Зарублю! – орала Евдокия.
   Денис смело подошёл к Евдокии и ловко выхватил топор из её рук. Потом направился к калитке, сказав жене, как можно, спокойнее:
   -Пойдём, Доня, домой! Успокойся!
   По улице он шёл смело и спокойно, не обращая внимания на притаившихся в предрассветной темноте, людей. Евдокия ещё какое-то время постояла у крыльца Натальиного дома, потом вышла на улицу и пошла вслед за мужем.
   -Я этого так не оставлю! Дойду до самого секретаря райкома! Партейный, а чем занимается? А этой стерве всё равно бесстыжую морду поцарапаю! – выкрикивала она, явно рассчитывая на поддержку теперь уже открыто вышедшей из темноты на середину улицы толпы.
   Люди в толпе тихо переговаривались, гудели как пчёлы, но открыто не высказывали, ни осуждения поступку Дениса, ни одобрения действиям Евдокии. К рассвету всё успокоилось. Люди разошлись по своим хатам и занялись своими делами. К Наталье пришли Николавна с Лукерьей, постарались, как могли, успокоить её, а потом вместе с ней закрыли проёмы разрушенных окон, подушками, одеялами и дерюжками. Они не оставляли Наталью одной в течение всего дня и во всём старались ей помочь и услужить.
   В обед, то ли по своей доброй воле, то ли по чьему-то указанию, пришёл местный плотник и стекольщик дед Трифон и к вечеру починил и застеклил порубленные Евдокией окна.
   В селе потом долго обсуждали всё случившееся, перемалывали на грязных жерновах склочных языков запоздалую любовь Дениса и Натальи. На долгих зимних посиделках одни одобряли их поступок, другие осуждали. Подруги Натальи, у которых мужья тоже воевали на войне, в душе даже завидовали ей, но открыто не высказывались, потому что в селе многие бы их не поняли. Как это можно при живом муже, который переносит на фронте такие трудности и невзгоды, находясь постоянно на прицеле у смерти, заводить шашни с освобождённым от фронта здоровым мужиком? – рассуждали старики и старухи. Их поддерживала подавляющая часть сельчан. Но потом постепенно всё улеглось и даже стало забываться на фоне других более важных и страшных событий, происходящих в селе и на фронте. В село всё чаще стали приходить к людям «похоронки» с войны о погибших там отцах, мужьях и братьях. Фашистские полчища подошли к Москве и грозили её взятием.
   Через несколько дней после этого события, Дениса вызвали в район. Его поступок рассматривали на бюро райкома партии. О чём там говорилось, и что говорил сам Денис, для сельчан осталось тайной, так как бюро было закрытым. Доходили, правда, слухи, что Денис на бюро вёл себя достойно, не каялся и просил, направит его на фронт.
   Вскоре слухи подтвердились. В конце ноября Денис сдал свои колхозные дела новому председателю колхоза, пожилому односельчанину Андреяну Купцову, объявив колхозникам, что уходит на фронт. Вовсю уже свирепствовала в этом году зима. На улицах метель намела большие сугробы, а по ночам колотили заснеженную землю морозы. Провожали Дениса сильно постаревший за последнее время отец и присмиревшая Евдокия с детьми. Утром к дому Павла Фроловича подъехал на паре добрых колхозных коней, запряженных в сани, дед Авдей. Денис попрощавшись с родными, бросил небольшой заплечный мешок с необходимыми пожитками в сани, прыгнул в них сам и кони, понукаемые Авдеем, помчались по заснеженной улице. Доехав до соседнего проулка, кони повернули в него и въехали в улицу. У двора Натальи Сосновских сани остановились. Денис прошёл через заснеженный двор и зашёл в хату. Наталья, расплакавшись, бросилась ему на грудь.
   -А я думала, что проедешь мимо и не зайдёшь проститься. Я так вся измучилась, мой дорогой и любимый, - причитала она, всё плотнее прижимаясь к его груди.
   -Да ты что, Наташа! Разве я смог бы такое допустить, уйдя на фронт, не простившись с тобой. Нет! Такого не было и не будет. Если останусь живым и вернусь, во всём тогда разберёмся… А сейчас не время, - сказал Денис, смотря сверху в залитое слезами лицо Натальи, а потом стал её целовать, и в глаза, и в щёки, и в нос, и в губы.
   Свидание было не долгим, но за эти несколько минут они сказали друг другу многое, может быть, гораздо больше того, что говорили за всё время их знакомства. Говорили коротко – больше глазами, взглядами и чувствами. Совсем перед уходом, когда уже были в сенях, Наталья как-то по-особому прижалась к Денису и, глядя снизу вверх в его лицо, сказала:
   -Денисушка, а у нас, возможно, с тобой будет ребёнок.
   -Спасибо, дорогая! Если будет, береги! Вернусь, отблагодарю! – сказал несколько ошарашенный такой новостью, но в душе довольный, Денис и крепко поцеловал в последний раз Наталью.
   Авдей, сидя  в санях и ожидая Дениса, нервничал. С запада, куда им предстояло ехать в районный центр, надвигалась снежная туча и начиналась метель. Денис вышел из хаты и пошел, не оборачиваясь, к саням. Наталья стояла на пороге хаты и каким-то отчуждённым болезненным взглядом смотрела ему в след. Денис сел в сани, помахал на прощание Наталье рукой. Застоявшиеся на холоде кони рванули и потащили по снегу сани вверх по проулку на большак, ведущий в село Подгорное. Наталья ещё долго стояла на пороге и смотрела им в след, пока они не скрылись за поворотом.
   Летом 1942 года война пришла и на берега Дона. Немецкие войска заняли правый высокий берег и на виду у всех сельчан начали строить свои оборонительные сооружения. В селе Песчаном находились только небольшие разрозненные отряды советских войск. В июне перед самым появлением немцев на правобережье Дона, когда было массовое отступление и бегство наших войск, разгромленных немцами под Харьковом, Наталья родила сына. Родители мужа, узнав обо всём, прекратили с ней всякое общение. Помогали сестра и соседи. Благодаря, им, она и выжила во всех последующих передрягах: жизнь во фронтовой полосе, эвакуацию, возвращение в разрушенное войной родное село, голод и разруху.
   В мае 1943 года неожиданно для всех родила девочку Евдокия. Девочка была худенькой и болезненной. Откуда она взялась, пояснила всем сама Евдокия:
   -В отместку это я сделала. В отместку! Пусть Денис узнает, что мы тоже не лыком шиты, а что-то тоже стоим, - объясняла она всем, кто этим интересовался.
   Отцом девочки был советский лейтенант, размещавшейся в селе воинской части летом прошлого года.
Вот так переплелись и запутались судьбы Дениса, Натальи и Евдокии, Антона и того неизвестного лейтенанта. Мужчины воевали на далёких фронтах, не зная, что в селе растут желанные и нежеланные для них дети, а женщины растили этих детей, не зная, живы ли их мужья и любимые. Писем Евдокия ни от Дениса, ни от того лейтенанта так и не получила. Не получила писем ни от Антона, ни от Дениса и Наталья. Может быть, в начале они и писали им, но эти письма затерялись на больших и малых дорогах войны. В1944 году Наталья получила извещение о смерти мужа. О Денисе до самого конца войны никаких сведений не было. Только после войны стало известно, что он геройски погиб в боях под Москвой, будучи комиссаром батальона, не провоевав и месяца. Не узнал Денис, что у него родился и растёт сын Павел. Не узнал и о том, что ему в отместку Евдокия родила дочь Алису.
   А жизнь на земле продолжается. Наталья работает по-прежнему в колхозе и растит сына. Евдокия во время эвакуации похоронила Павла Фроловича в далёком чужом селе Юноково, а через три месяца после рождения похоронила и дочку Алису. Живёт она в свёкровой хате, растит детей Ирину и Сергея, получая за Дениса солидную пенсию.