Вы слыхали, как поют дрозды?

У меня с природой отношения странные. Красоту понимаю, но если спросите – за что? – не отвечу. Ну – берёзу от дуба с трудом ещё отличу, а вот дальше – сплошные потёмки. Я вообще очень долго держался того мнения, что грибы бывают двух видов – сырые и жареные. И рыба приблизительно такая же. Помню была такая песня – «Вы слыхали, как поют дрозды». Исполнял её замечательный тенор по фамилии, помнится, Каменный. Сильная песня, и из неё я впервые узнал, что птицы бывают не только живые и мёртвые, но ещё и дрозды.
Это я всё к тому, что и сейчас не уверен, что в тот далёкий день пострадали именно дрозды. Скажу осторожнее – живые птицы.
Так вот. У меня и с искусством такие же отношения, как с природой. Хороший голос отличу сразу, а вот как он называется – не определю. Мой друг Костя Уваров утверждал, что у него – тенор. Я верил на слово. Тем более, что пел он, и впрямь, изумительно. Он много лет служит в областной филармонии на Урале и записи его песен и классических арий у меня в фонотеке на видном месте.
А тут нечаянно встретились. Костя – Константин Романович – приехал на родину по скорбному случаю – на похороны тёти. Мы на другой день встретились, побродили по знакомым холмам и перелескам.
-А помнишь ? – мы подошли к урочищу Большая Балка, и я указал рукой на глубокую опушку, - тех несчастных дроздов?
-Это каких ? – переспросил Костя, и я внезапно понял, что он всё забыл!.. Случай, процарапавший мне след в душе на всю жизнь, для него прошёл незамеченным.
Он не переспросил, а я не напомнил. А сегодня Константин Романович уехал на Урал, где всё ещё служит в филармонии.
А я вернулся на опушку Большой Балки один.
Да , это случилось тут.
Нам было лет по двадцать пять – двадцать семь. Он заканчивал консерваторию, я работал в районной газете. Летом , еще на зорьке, пошли мы в лес. С вечера Костя сманил меня на охоту. «Ружьё у меня дедовское, тульское. Прогуляемся на природу, а то ведь уеду скоро – когда увидимся!»
И вот утром идем по полевой дороге, Костя в ударе – поет, как молодой Карузо. Шагаю рядом – наслушаться не могу. Меня даже оторопь взяла от сознания того, с каким талантищем иду за панибрата.
Подошли, срезав угол поля, к Большой Балке. Костя поет арию Ленского, да так поводит ружьем, словно уже стоит на знаменитой дуэли. Когда ствол нечаянно скользит по мне, чувствую себя негодяем Онегиным.
… И вдруг картина благостного утра резко меняется. Откуда-то, чуть не из под наших ног, выпархивают две большие черные птицы и с шумом крыльев, похожим на звук торопливо выбиваемых ковров, уходят вверх, к лесу. И мой друг Костя внезапно очень красиво, лучше даже, чем певец Каменный, запевает всей грудью, направляя ствол за птицами:
-Вы слыхали, как поют дрозды!
И стреляет..!
И птицы падают обе. Куда-то в кусты, вглубь леса, в расщелину.
…И тишина.
-Зачем? – спрашиваю я, испугавшись и дурного выстрела, и того, что птиц ни с того, ни с сего, по глупости, сбил мой товарищ.
Он тоже стоит, нелепо опустив ружье. А потом машет рукой:
-А!.. Чёрт его знает. Сорвалось. Древний охотничий инстинкт.
Он присел на старый пень и расковыряв пыжи, вытряхнул из патронов порох. Потом раскидал в разные стороны патроны.
-Закинул бы и ружье,- говорит, - да дед меня не поймет.
Мы угрюмо вернулись домой. Уже на подход к хутору Костя сказал:
-Понимаешь, как будто чёрт подсунул под руку песню про дроздов. А выстрел – как приложение к песне. Фиоритура. Пока пел – на автомате выстрелил. Я ж вообще стрелять не собирался. Ружье для куражу взял. Ну – не дуйся, мне самому тошно.
И мы расстались на долгие годы.
И вот оказалось – Костя ничего не помнит!
А я стою один на опушке, и думаю: может – это хорошо, что у меня с природой особые отношения? Она меня не трогает, и я в неё не стреляю.