Было еще по-летнему тепло, но в воздухе уже витал запах еще не наступившей, но уже явственно подкрадывавшейся осени. Серебристыми переливами отражали мутную голубизну посеревшего небосвода одинокие капли, стекающие с желтеющих листьев деревьев маленького сквера, расположенного вблизи студенческого общежития.
Доподлинно и хорошо известно, что пора дождей и опадения листвы является привычным, по своей гамме и природной палитре, периодом в Санкт-Петербурге, для жителей которого дождь не представляется отличительной особенностью ни одного из времен года, а небесная серость уже и не наводит тоску, потому что вполне обыденна и для коренных жителей привычна. Помимо прочего, период этот ознаменован возвращением из южных областей России, либо из заграничных жарких стран жителей коренных и приезжих из глубинки провинциалов, ставших петербуржцами путем привыкания к скорости городской жизни и акклиматизации в области культурного наследия. И надо полагать, лишь немногие из проживающих в северной столице вследствие невозможности отъезда по житейским обстоятельствам или беззаветной привязанности к городу не выезжают летом за его пределы.
Такой именно погодой встретил Петербург двух абитуриентов, сопровождаемых матерями, приехавших, на основании поступления по целевой программе в своем небольшом, северном, провинциальном городишке, получать высшее образование.
Продолжительное время, бороздя безлюдную улицу на такси, внимательно вглядываясь в адреса домов, искали учебный корпус и общежитие, а когда нашли, были крайне разочарованы внутренним состоянием жилого комплекса. И разочарование это имело достаточно весомое основание: на угнетающих своим видом, обшарпанных, во многих местах покрытых трещинами стенах и на высоком потолке коридора разрастался противный, едкий, пугающий воображение грибок. Не блистали даже поверхностной чистотой душевые кабинки и туалеты. Даже бельевые веревки, протянутые от одной стены до другой, на которых сушились вещи жильцов, намекали на то, что за чистоту своих вещей нужно бороться, так как они не бесконечны, а больше сушить – негде. Однако коридоры, душевые кабины и раковины не внушали такого ужаса как сама, так называемая, жилая комната. Уже при входе в нее, смущала дверь, наполовину выбитая, и потому нижней частью состоявшая из фанеры, которая внушала мысль, что в общежитии, по ночам, творятся страшные вещи.
Отсутствие внутреннего оконного стекла, старые понурые серые обои, голые двухъярусные кровати – все это в совокупности омрачило первое впечатление, обнадеженных своими собственными мечтаниями о прелестях Петербургского высшего учебного заведения, студентов и их матерей. Ожидали, понятное дело, лучшего. Поэтому после посещения второго общежития, условиями комфортного и отказа в поселении в нем, последовавшего от крикливой комендантши, один из приехавших – Денис Радимов впал в глубокое уныние, граничащее с легким отчаянием, а другой – Николай Царев, напротив, всячески показывал, что ему, в принципе, все равно и даже нравиться, однако, при этом, лицо его радости не выражало, скорее, он раньше всех отыскал в себе силы смириться. Тем не менее, вскоре, всеобщее разочарование рассеялось или спряталось в потаенные глубины души – этого нельзя сказать наверняка, но, невзирая на разбитые надежды, принялись за дело. Посовещавшись, решили сделать косметический ремонт, вставить оконное стекло, а, когда парней не было, по желанию Колиной матери была заказана, а затем установлена железная дверь. Ребята этому удивились, но прекословить не стали, потому как понимали, что бесполезно.
Когда же косметический ремонт был завершен, родительницы, со слезами на глазах, наставив своих отпрысков напутственным словом, уехали. А приятели, проводив матерей, вдохнув воздух, наполненный свободой, стали полноправными студентами академии. И началась для них учебная пора – жизненный этап неограниченной свободы и неумелого, необдуманного пользования ею, время страха за собственную судьбу после возможного отчисления и его преодоления. Но все это происходило уже в процессе обучения, а мы будем последовательны, и не станем забегать вперед.
Первые лекции понравились обоим, сидеть и только слушать, как известно, по нраву многим. Семинары же воспринялись не столь радушно, приходилось отвечать, иногда невпопад, по причине следования данным родителями в виде поучения советам: покажите себя, зарекомендуйте, вопросы задавайте после лекции, трудитесь на зачетку, потому как, впоследствии, она на вас будет работать. Данному убеждению следовали оба, но каждый по – своему. Денис был молчалив на первых порах, больше слушал и вникал, и не старался сильно выделятся из рядов слушателей; Коля же, напротив, осыпал преподавателей вопросами любыми, порой, даже без учета лекционной темы. Об одном из таких случаев, подтверждающих прыткость его на начальном этапе обучения, нельзя умолчать.
За окном ярко светило солнце, в поднебесье порхали птицы, под легким дуновением ветерка шелестели листья деревьев, а в просторном лекционном кабинете преподавалась отечественная история. Кандидат наук, женщина экстравагантная, с юмором, но строгая и требовательная, расхаживая по аудитории между партами для удобства слушающих, с воодушевлением описывала прошлое человечества. Излагала она огромный по объему материал, говорила быстро, но внятно, студенты, не отрываясь, записывали что успевали, а успевали они немногое. Речь шла о Ленине, о его деяниях, о революции, о красных, белых, о народе. В общем, скука лютая, - как казалось Коле, и он, не слушая, не вникая, вставил фразу, которая произвела бурную реакцию и над которой посмеялись многие из присутствующих в аудитории. А фраза, по сути, была проста и незамысловата, правда слегка неуместна, - хотели как лучше, а получилось как всегда. Колина мысль, высказанная вслух, обескуражила преподавателя и заставила задать уточняющий вопрос: «Простите, а вы это к чему»?
Студенту вопрос не понравился, он что-то буркнул, чего нельзя было услышать из-за бурного смеха, сделал серьезный, задумчивый вид и продолжил записывать сведения, не представляющие для него, как впрочем, и для многих, слишком уж большой важности. А преподавательница с большими выразительными глазами и с кучерявой прической невозмутимо продолжила чтение лекции.
На одном из первых семинарских занятии студенты группы, в которую был определен Денис, должны были разбиться на коалиции по четыре человека и решать серьезные проблемы государственной важности, ведь именно такие были поставлены перед бывшими школьниками на занятии по основам безопасности жизнедеятельности.
Уже на первых этапах обучения, юным менеджерам преподаватели старались привить умение руководить, коллективно совещаясь, принимать рациональные решения. Только студентами этот подход воспринимался как слом чего-то устоявшегося, еще в школьный период усвоенного. Работать группой в годы школьные приходилось крайне редко, поэтому поставленная задача представлялась немного затруднительной. Но когда легкое волнение угасло, перестало скорым темпом биться сердце, почувствовалась прелесть совместного труда в рамках соревновательного процесса между группами. Параллельно знакомству участников временных объединении, были найдены самые разнообразные решения, предложены их всевозможные варианты, иногда и совсем неординарные.
В кабинетах высшего учебного заведения лица студентов покрывала маска серьезности, строгой задумчивости, но она, тут же, спадала, или, вернее было бы сказать, трансформировалась в улыбчивый облик веселости во время перерывов между занятиями. Кроме этого, по окончанию пар завязывались новые знакомства, продолжали развиваться уже налаженные дружественные отношения; любовные тогда еще были редкостью, но уже некоторыми практиковались.
Еще до отъезда матери, факт, не упомянутый мной ранее, Коля познакомился с Дашей – девушкой простой и дружелюбной, умной, и совсем незначительно язвительной, что неприемлемо для мужчины, для девушки же, отчасти, простительно. Произошло их пересечение, когда два товарища, в веселом расположении духа, ожидали коменданта, как впоследствии выяснилось женщину, что само по себе было удивительно в общежитии, где, по рассказам проживающих, часто случались пьяные драки, настоящие, как они говорили, побоища. Кстати говоря, именно комендантша стала скрытым инициатором установки железной двери в комнате ребят, рассказав их родительницам о бурных ночах, и о том, что через окна залазят парни из города и устраивают шумные посиделки. Ей было около сорока лет, роста она была высокого, телосложения среднего, часто улыбалась слегка лукавой улыбкой. Кроме поверхностного ее внешнего описания, стоит упомянуть и о душевных качествах, а главное о принципах, которым она неукоснительно следовала по собственному желанию или следуя общепринятым правилам корпоративной культуры заведения, или в совокупности. Но выполняла свои функции исправно, объясняя родителям будущих студентов, что в этом общежитии, будучи на первом курсе жить лучше, так как учебный корпус близко, нужно только через дорогу перейти, а другое отремонтированное находиться далеко на улице Софийской, и от него нужно долго добираться, а вследствие этого возрастает риск отчисления, потому как по утрам стоять в холодную погоду, в дождь, в ожидании автобуса, не каждый горазд. Она, быть может, была и права, однако ее слова отражали отнюдь не заботу о будущем первокурсников, а в первую очередь, рационализировали скрытое желание выгоды. Ее слова и ее хитрая, якобы добродушная улыбка, наоборот подталкивали тех, кому она объясняла эти, казалось бы, понятные истины к попыткам устроиться на Софийской или вообще найти другое место проживания – снять квартиру или комнату.
Как мы уже сказали, практически каждый заселяющийся студент, грезил, чтобы его определили в другое качественно-отремонтированное общежитие. Для воплощения этого желания в жизнь требовалось дать взятку в размере десяти тысяч. Сборщиком податей являлась она, принимая добровольные пожертвования за поселение в отремонтированные комнаты, а также за выделение качественных матрацев, вид которых не был обезображен застарелыми, въевшимися пятнами, и комендант другого общежития, принимавшая благодарность в виде платы за тщательный поиск пустых комнат во вверенном ей, якобы, по ее словам, «перенаселенном» здании. Такой, казалось бы, нехитрой и безобидной, являлась низовая коррупционная схема. Но Коля с Денисом об этом не знали, только краем уха слышали, в связи с чем, Радимов, по первости, всей душой желал, чтобы родители попытались договориться, но потом, проанализировав ситуацию, тщательно взвесив все «за» и «против», передумал. Да и к тому же, спустя короткий промежуток времени у парней появились иные интересы. Приятелей часто увлекало разглядывание проходящих мимо девушек, бросавших на них заинтересованные взгляды. Этому способствовало то, что парней в вузе было немного, а приятели были не дурны собой.
Наверное, именно своей внешней привлекательностью, а быть может лаской и обходительностью в общении Коля заинтересовал Дашу. О причинах легкости знакомства мы можем только догадываться. Однако заключим, что произошедший факт, во многом, обусловил дальнейшее развитие событии в жизни обоих. С первой встречи, вопреки советам Колиной матери, чтобы повременил, у них завязались отношения, но, после отъезда родительницы, продлились недолго. Корень разрыва крылся в желании юного повесы гулять с другими девушками и в несерьезности его отношения к Даше.
Параллельно угасанию любовной связи с Царевым, Даша подружилась с Радимовым. Им было радостно вместе, они понимали друг друга. Перед сном, вдвоем гуляя по тихим улочкам и многолюдным проспектам ночного Петербурга, они вели длинные беседы на самые разнообразные темы. Чаще говорил Денис, рассказывал, доказывал, рассуждал, она больше слушала. Нельзя сказать с уверенностью - любила ли она слушать вообще или относилась к разряду людей, витающих в облаках, думающих о вещах посторонних во время того, как собеседник, не жалея сил и энергии, воодушевленно разглагольствует, листая страницы жизни, раскрывает слушателю душу и описывает свои переживания. Можно лишь сказать определенно, что его речам она внимала. Временами его словами успокаивалась, временами их смысл заставлял задуматься, и только изредка что – то почувствовать. Какие именно чувства ее обуревали, ей и самой было невдомек, но в одном она была уверенна – когда они находились вместе, на душе ей было легко и спокойно.
По соседству с нашими героями, в одной комнате с ними, проживали еще два поселенца: первокурсник Руслан и студент второго - Валера. Руслан бывал в комнате крайне редко, обычно приходил только ночевать, с утра посещал пары, вечерами находился в гостях у друзей, где в большой кампании играл на гитаре. Дружелюбный и неагрессивный характер его располагал других к общению с ним. Сам из себя он был худощавого телосложения, черноволос, среднего роста, с добрыми глазами, и слегка пухлым щеками, через полгода студенческой, бессонной жизни изрядно похудевшими. Второй же, - Валера, напротив, отличался каким-то злым, даже правильнее было бы сказать, волчьим взглядом, бросавшимся на окружающих исподлобья. Этот взгляд, выражение глаз, Денис заметил еще при первом знакомстве, когда они с Колей выходили из комнаты, и Царев величественно произнес, – «Здоров сосед», - на что получил незамедлительно ответ с примесью злости, ненависти, и превосходства в голосе, - «Это вы мои соседи». В общем, можно заключить, что обоюдной симпатии не возникло, и потому, впоследствии, между ними, иногда, происходили драки.
Одна из первых случилась после того, как Валера запрятал плеер, найденный под Колиной подушкой, и это не ускользнуло от посторонних глаз. Денис наблюдал данное действие, но в начале ничего не сказал, потому что самому была интересна Колина реакция на пропажу, с расчетом на то, что Кулаков вернет, взятое взаймы, на время, для испуга владельца, устройство. Но время шло, и, кажется, Валера не собирался возвращать. Радимова это слегка обеспокоило, и он напомнил соседу о данном обещании; на что услышал брошенную, чтобы отвязался, фразу, - «Потом верну». Во время вечерней прогулки, выпивая по банке – другой пива (на большее не хватало, да и общежитие к одиннадцати часам уже закрывалось) Денис поведал Цареву о нахождении его плеера у Валеры. Коля тут же всполошился, вознегодовал и пообещал разбить лицо негоднику, посмевшему с ним так скверно поступить; на что, товарищ принялся уговаривать его не говорить никому об узнанном, а только быть спокойным в том, что плеер не утерян безвозвратно, а находится в руках шутника. Причину зарождения и прилива смелости, на основании задетого самолюбия, Радимов приписал выпитому алкоголю, не приняв сказанное всерьез. После прогулки они, еле успев, зашли в общежитие.
На следующий день, поутру, около часов десяти – одиннадцати, когда Денис находился на кухне, Коля уже возвратился с улицы. Войдя в маленькую, тесную кухню, он требовательно, с вызовом, спросил, – «Ты со мной или с ним»? Этот вопрос оформлен был как обвинение в порочной связи, но воспринят правильно, потому что понят, и ответ последовал следующий: «Я тебе вчера все сказал». Однако Царев не унимался; ему было важно заручиться поддержкой Дениса, и, вполне вероятно, он даже предполагал использовать Радимова в качестве живого орудия в борьбе с Кулаковым. Но Денис его намерения понимал, потому что давно знал его натуру, и от этого неестественно раздражался. Пониманию этому поспособствовала, еще в школьные годы единожды высказанная Царевым идея: «Как же все-таки это здорово! – войти к человеку в доверие, а затем манипулировать им.
Вообще, в сущности, их дружба походила на отношения змея и паука; один на дереве плетет ловушку для поимки жертв, другой же, ползая по земле, ищет пропитание. Друг на друга поглядывают, однако жертвами их, обычно, становятся другие представители фауны, вследствие чрезмерной ядовитости обоих. Бывают все же случаи, когда паук становится жертвой змеи. В данном случае произошло нечто подобное, хоть бы, отчасти, случайное. А, как известно, или вернее - как помышляют многие, случайное – не случайно, а частица закономерного. Но так ли закономерно было дальнейшее развитие событий и произошедшее недоразумение, как думается крайним фаталистам, мы попытаемся понять в ходе повествования. Пишу - мы, уважаемый читатель, потому, что сам не знаю точного ответа на этот вопрос, сам плаваю по качающимся волнам сомнения.
Безусловно, случай с заимствованием плеера, был поводом, основной причиной же выступала взаимная неприязнь, воспламенившаяся еще при первом обмене «любезностями». Только ведь, если бы драку перенесли на другой день, или она случилась при других обстоятельствах, поджигаемая иными порывами, основанная на не имеющем никакого отношения к плееру поводе, то и теория крайнего фатализма, а именно идея, что всему происходящему намечен день и час, с заранее подобранными людьми, не подтвердилась бы. А ведь, для того чтобы драка не случилась достаточно было Денису умолчать о Колином обещании поговорить с Кулаковым серьезно, по-мужски. Довольно было бы и спокойной реакции Кулакова на уведомление Радимова. Но ни того, ни другого не произошло, а случилось следующее.
Еще при утренней встрече с Колей, Денис подумал, - «значит, твои слова не опьянением вызваны, и ты действительно рвешься в бой. Так чего ты тогда меня впутываешь». Восемнадцатилетний юноша, крепкого телосложения, обладающий достаточно жестким ударом, отточенным в зале, искренне полагал, что в драках парень проявляет силу, в первую очередь духа, и переубедить его на тот момент вряд ли бы кто сумел. Сам померяться силами в бою не гнушался, и поощрял других. Поэтому мысль о возможной схватке между соседями допускалась. Оба будущих соперника никогда серьезно не занимались ни восточными боевыми искусствами, ни европейскими бойцовскими видами спорта. Разница между ними была лишь в том, что Царев был плотнее, а Кулаков на голову выше. «Отличие несущественное» – думалось Радимову, уже, когда те стояли в коридоре, друг напротив друга. И все же, акция не была спланированной, а скорее спонтанной, вызванной рядом обстоятельств. Осведомление Кулакова о Колином обещании случайно вырвалось из уст Дениса, когда он, придя домой, увидел того, сидящим за компьютером.
– Ты уже отдал плеер?
– Да, сегодня, он заходил.
– И все, - переспросил Радимов, - он ничего не сказал?
– А что должен был? – последовало удивленное после небольшой задержки.
– Обещал тебе в морду дать.
Эти слова оказались последней каплей в чашу взаимной неприязни, и их произнесение, как будто ожидалось. Кулаков переменился в лице, а когда Коля зашел в комнату, попросил его выйти с ним в коридор. Радимов последовал за ними. Разговор продолжался недолго, удар был нанесен молниеносно, неожиданно в нос Цареву, когда тот сидел на, выставленном в коридор из чьей-то комнаты, ящике, вследствие чего тут же брызнула кровь. Радимов подошел, спросил о самочувствии, и о возможном продолжении боя, на что ответ последовал отрицательный. В душе Дениса появилось сочувствие, но он тут же постарался его угасить. После этого, ему, вдруг, захотелось, чтобы они продолжили драку. Но Коля не стал потворствовать советам соседа.
***
В общежитии жизнь била ключом, но, не смотря на происходящее в нем днем или ночью, учебный процесс продолжался, и во время его происходила масса интересных событий. Помимо обыденного впитывания, порой, совершенно чуждых молодому уму знании, в учебном корпусе случались и забавные эксцессы, более привлекательные молодому поколению.
Работала в Академии преподавателем по русскому языку и словесности, особа лет тридцати, крупная, веселая, заводная, с фамилией Тарасюк. Приходила на занятия она всегда в приподнятом расположении духа, шутила, рассказывала всякие небылицы, в общем, занимала студентов всем, на что ей ума хватало, кроме обучения русскому языку, - ему она обычно уделяла меньшую часть своего занятия. Одна из рассказанных ею истории стала предметом размышлении в голове Дениса, а затем и шутливой критики, основанной на неверии.
В один из осенних, но еще теплых дней, в которые так не хотелось идти на пары, Тарасюк пришла, по обычаю, сияющая и улыбчивая. Первая мысль, вкравшаяся в сознание Дениса, при встрече с преподавательницей была отнюдь не радужной, - «Зачем пришел? Слушать байки, уже надоело, лучше бы поспал лишний час». И очевидно ею почувствовалась эта мысль, а быть может, его лицо выражало настроение, потухшее при ее виде, но отношения между ними, до этого хорошие, стали портиться. Быть может, если бы он знал, что его шутки повлекут такие последствия, то был бы аккуратнее и осторожнее в общении со студентами. Но на тот момент он об этом не думал, а только не мог понять, как можно поверить в то, что она прыгнула с парашютом, без помощи инструктора. Представить это, учитывая ее крупное телосложение, было сложно. Оно, быть может, было и правдой, но верилось с трудом, походило на выдумку, причем, сочиненную на скорую руку, а вернее на ходу, для связки слов. Кроме усомнения в истинности повествования, о котором Радимов поведал большей части группы, он открыто подшучивал над ее россказнями, тем самым совершая ошибку, заключавшуюся в незнании о тесных взаимоотношениях одной из одногрупниц с Тарасюк. Из этого положения следовало, что все произносимое им перед сокурсниками, становилось известным не только студентам. А так как он, без задних мыслей, частенько сравнивал Тарасюк с цирковым клоуном, развлекающим публику, то, как результат подобных шуточных высказывании, через полгода получил расплату при сдаче экзамена, совершенно не знакомую другим сдающим.
Для того чтобы получить допуск к экзаменационной процессии, надо было написать несколько самостоятельных работ, сдать все выполненные домашние задания, а самое главное и сложное – показать ей, для проверки. Учитывая ее напряженный, как она говорила, график работы, сложность удваивалась. И все же Денис не спешил. Его беспокоила, конечно, возможность отчисления, которой студентов, всех без исключения, запугивали с разных сторон, однако, заниматься, как он считал, бесполезным трудом пока не стоило; нужно было выдержать время. Сделать это нужно было затем, как он мыслил, чтобы через некоторый временной промежуток вынужденность подтолкнула вредную работницу вуза допустить его, приняв, выполненный им, минимум наспех. Уже тогда он понимал, принимая во внимание советы старшекурсников, что отчисляют редко, и в основном из-за непосещения, а не за долги, или неспособность продемонстрировать полученные знания. Тем не менее, тревога, удушающее беспокойство, все же, периодически поедали душу. Мысль, - «а вдруг все же решатся, и что я дальше буду делать, куда пойду?» – не давала покоя. В душе велась борьба, противостоящего разумным доводам, страха с холодным, трезвым рассудком. И даже когда Денис уехал на неделю зимних каникул домой, она не прекращалась, потому что от старосты группы пришло сообщение, что Тарасюк не допустит его к сдаче экзамена. Повидавшись с матерью и братом, погуляв по безлюдным улицам маленького северного городка полторы недели, Радимов вернулся в Петербург, где его ожидала Даша, с которой они продолжали оставаться в дружественном общении, и злополучная первая сессия. Однако возвращение это было отнюдь не из приятных, по причине того, что в пути, по дороге из города в аэропорт, ему пришлось пережить одно чрезвычайное происшествие.
Дорога из города до аэропорта, при благоприятных погодных условиях, занимала полтора часа, а на автобусе немногим больше. Когда сильно пуржило, заметая дорогу, ее, как правило, закрывали, и на посту гаи, при въезде в город, не впускали и не выпускали никого. Однако в этот раз, после недельной пурги, дорога по каким неведомым причинам оказалась открытой, и ничто не предвещало ничего худого.
Утром Денис, сложив в сумку все свои вещи, которых привез с собой немного, вышел, вместе с матерью дошел до остановки и, попрощавшись с ней, сел в автобус. Через несколько минут автобус наполнился пассажирами и тронулся с места, и скоро выехал из Дудинки. Однако, проехав около получаса, он, по непонятным для пассажиров причинам, остановился. Все предполагали, что ненадолго, но время шло, а уже давно неновый автобус стоял неподвижно. Полярная ночь мешала разглядеть снежный затор, поэтому о причине задержки спросили водителя. Тот ответил, что дальше ехать нельзя. Ничего не оставалось, как только ждать. Подъехали две огромные машины, которые занялись расчисткой снежной преграды. Через какое-то время автобус дернулся, пять минут проехал и снова остановился. Стояли уже дольше - минут двадцать. Снова сорвались, десять минут чуть ли не ползли, и уже целый час ждали. Пассажиры забеспокоились. На улице мело, и жуткий холод сковывал нервы, натягивая их как струну. В автобусе работала печка, поэтому в нем, поначалу, было немного теплее, чем на улице. Однако тепла, источаемого ею, не хватало на то, чтобы согреть настолько, чтобы можно было сидеть, не двигаясь. Люди начали разминаться. Радимов тоже встал, чуть попрыгав, разочаровался в этом занятии и снова сел на успевшее похолодеть кресло. На нем были утепленные штаны, поэтому, сперва, не ощущались им острые иглы холода, и было терпимо. Но по прошествии часа, начал замерзать и он, и уже меньше сидел, а больше времени проводил в движении. В отличие от семейной пары пожилых людей, сидящих впереди, которые прижимались другу к другу, ему приходилось рассчитывать только на себя, как и рядом сидящему парню. Они, поочередно вставали и расхаживали по автобусу, тряся руками, пытаясь разогреть кровь. Опять послышалось ревение мотора, и, автобус двинулся. В этот момент у пассажиров, словно искорка от мокрых спичек, появилась надежда на то, что это последняя вынужденная остановка. Но не тут-то было. Проехали совсем малость, может самую короткую дистанцию из всех предыдущих и, уже по традиции, стали как вкопанные. Время, так некстати, как будто, замедлило ход. Пар клубами валил из ртов людей, словно сигаретный дым. Прошло три часа, а автобус ехал все так же - урывками. Прошло еще два, и уже две девушки попросили водителя открыть дверь и вышли, но тут же забежали обратно потому, что поняли - можно простудиться. После того как вышли несколько мужчин, решился и Денис. Уже находясь на улице, он увидел, что за их автобусом, уходящей в туманную, непроглядную даль, вереницей, стоят другие автобусы из Норильска. Как оказалось, и там дорога была открыта, поэтому беспокоиться о том, что на самолет можно было опоздать – не было смысла, так как все пассажиры находились в этих автобусах. Но эта картина не вызвала в нем никаких эмоции, в отличие от другой. Удивление с частицей страха обуяли его, когда он глянул в другую сторону, где две огромные машины расчищали снежный затор высотой с двухэтажный дом. Это зрелище окончательно убило надежду на то, что машины в скором времени справятся со своей задачей - расчистят путь. Теперь уже возникла другая надежда на то, чтобы не обморозить конечности.
Денис, вскоре вернулся в автобус, и опять принялся выполнять легкие физические упражнения, чтобы хоть немного согреться. Печка работать перестала – водитель экономил бензин для того, чтобы хватило доехать. Без скудного тепла, которое источала печка, стало совсем невыносимо. Уже мало кто двигался, все, как будто, смирились. Денис присел и почувствовал, что у него как-то странно постукивает сердце, а то и вообще, как будто, совсем не бьётся. Он забеспокоился, но ненадолго - усталость взяла свое. Ресницы, покрытые инеем, стали смыкаться, и, он начал засыпать. Проспав некоторое время, он открыл глаза. Сонному взгляду представилась картина, словно писанная страхом. На людей напало уныние, в их глазах присутствовало отчаяние, надежда на благоприятный исход имелась разве что у стоящего и перепрыгивающего с одной ноги на другую парня, который ранее сидел рядом, у всех же остальных, чьи лица и глаза попадали в поле зрения Дениса, она угасла, и присутствовал только страх, а у кого-то и ужас. Автобус, как будто дразня пассажиров надеждой на то, что следующая остановка будет на территории аэропорта, тронулся и тут же оборвал эту надежду чуть ли ни на зачаточном уровне, даже не разогнавшись.
Дневной свет сменился полярной тьмой. За окном дули ветра и, словно сортируя, расшвыривали, падающий с неба, снег по огромным сугробам. Автобус тронулся, остановился, снова поехал и опять остановился. Через минут пять водитель нажал на газ, и, автобус уже не останавливался до самого аэропорта. А там все сели в самолет, и еще долго не могли согреться. И даже когда Радимов приехал в Петербург, где в аэропорту его встретила Даша, его еще морозило и всего трясло. Дождливая погода Санкт-Петербурга показалось такой приятной и ласковой, такой нежной и обходительной, как любящая, заботливая мать, по сравнению со злой мачехой.
***
Это удручающее неизвестностью время, наводящее глубокую тоску – период сессии, в особенности первой. Стресс, угнетенное настроение, боязнь не выполнить заданное вовремя – наполнители студенческой души в эти моменты. И шутка ли – семь рефератов! О том же, что представляет собой реферат, Денис узнал только в конце полугодия, и как его оформлять - понятия не имел, потому что, обучаясь в школе, систематически игнорировал это, бессмысленное, как он считал занятие. К его счастью, Даша оказала помощь в нелегком труде копирования из интернета, редактирования и оформления.
После приезда, Радимов должен был разрешить вопрос с тремя из четырех экзаменов, не считая зачетов, сданных еще по истечению учебного периода, до начала каникул. История отечества вышла на отлично, автоматом. Положительные основы болонской системы, в полной мере, отражались в преподавательской деятельности Портагиной Натальи Алексеевны, большинством же докторов и кандидатов наук не воспринимались. Поэтому Денис, как и Коля с Дашей справились с задачей, получив наивысшую оценку. У Радимова, в отличие от остальных, она была первой, и единственной за все годы пребывания в стенах академии. Однако, ему она досталась без существенных затрат умственной энергии, без особенного труда. Чего нельзя сказать о Коле, который готовился к каждому семинару, читал, иногда с унылым видом страдальца, учебник по вечерам, и даже ночами. А это слегка осложнялось тем, что студенческие ночи не всегда проходят в тишине.
В один из зимних вечеров, ничем не примечательных, Кулаков с Радимовым решили созвать кампанию, чтобы развеять удручающую скуку. Осуществление этой затеи не составило огромного труда, потому что Валера за год беззаботного студенческого жития обзавелся множеством знакомых, а кого-то из земляков он знал еще до поступления. Позвонили, договорились, пришли. Царев в момент, когда ребята шумной компанией собрались в комнате, читал историю, занятием этим намекая на соблюдение тишины. Естественно, шепотом разговаривать никто не собирался, да если бы даже кто-то из семи человек, все же, решил в разговоре быть тише, это существенно бы не повлияло на общее положение. Тогда Царев, недовольно поворчав малость, как показалось ребятам, - переместился на кухню. Но как, оказалось, он, вообще, ушел из квартиры. Валера, в свою очередь, не заставляя себя долго ждать, двинулся искать его; за ним последовал и Радимов. Искали долго, нашли в другом крыле здания. Обнаружив, каждый занялся своим. Кулаков в состоянии опьянения рассуждал, поучал, обличал, давал советы. Царев почти не реагировал, только изредка с унылым выражением лица лаконично отвечал. Радимов заливался диким смехом, ситуация ему представлялась забавной до невозможности; смешными казались поучения Валеры, похожим на шутку Колино демонстративное перемещение на кухню, причем, на кухню чужой квартиры. Продолжался маскарад недолго, вскоре перестав быть достойным смеха. Гуляки ушли, а Коля остался, стараясь запоминать исторические факты, даты и события, продолжая корпеть над учебником. Очевидно, что успех в достижении цели, а именно получение отличной оценки, крылся в настойчивости и усидчивости, в желании Царева, вопреки помехам, добиться ее. Правда цель намечена была не только им одним, но это не столь важно, а важен лишь тот факт, что он ее своими собственными усилиями достиг.
***
Вчетвером в комнате, рассчитанной на троих, ребята прожили до Нового года, вернее до начала зимних каникул. Первым обжитое место покинул Коля, и вот по какой причине. Однажды, после совместной прогулки, Валера с Денисом, не зная чем себя занять, (сидение за компьютером надоело, грызть гранит науки - не вызвало никакого желания) решили сыграть безобидную, как они думали, шутку. Молодым душам хотелось найти повод для веселья, и они его сообразили. Собрали постельное белье с трех кроватей, сняли вещи, сушившиеся на веревке, и все эту кучу взгромоздили на Колину койку. Пришедшему Руслану, удивленному увиденным, объяснили, что это всего лишь шутка. Царева еще и в помине не было, а раскаты задорного смеха троих уже раздавались на всю квартиру. Когда же, все - таки, ночью, пришел долгожданный сосед и его шаги послышались за дверью, постояльцы мигом легли на голые доски кроватей и притворились спящими, тихо при этом хихикая. Коля, зайдя, притворив дверь, оглядел свою постель и, пребывая в удивленном состоянии, спросил Дениса, в чем дело и что произошло с его постелью. Тот не ответил, так как, во-первых не знал, что можно было бы ответить, а во-вторых кроме сдерживания смеха у него ни на что больше не хватило сил. Царев развернулся и ушел, и уже на следующий день съехал к знакомому, ютившемуся в изоляторе временного содержания, с которым познакомился на парах, так как учился с ним в одной группе. Внесем некоторую ясность для устранения недоразумений. Изолятор временного содержания предназначался для инфекционных больных, которые могли, в случае их дальнейшего проживания в общих комнатах, заразить соседей. Так полагалось по уставу. На деле же в него заселялись не больные студенты, а рабочие, либо он вообще пустовал. Однако, по какому-то странному стечению обстоятельств, о природе которого можно только догадываться, это помещение было предоставлено для проживания одному учащемуся. Этот вольный слушатель для студентов представлялся личностью таинственной и не внушал доверия. Жил он в маленькой подвальной комнатке абсолютно один, и поэтому никто не мешал его отдыху. Однако лицо его, всегда уставшее, и, утомленные до синевы под ними, потухшие глаза наводили на мысль, что живет он бурной ночной жизнью, тогда как долгосрочными периодами он из своей комнатушки не вылезал даже чтобы пройтись по улице. Пары Кирилл посещал редко, а вернее практически не посещал, и поэтому после первого полугодия пополнил ряды отчисленных. А до этого его «логово» стало знакомо многим, в основном девушкам, по тяжелому состоянию после курения гашиша. Попался в нехитрую ловушку, словно беспомощная мошка, и Денис. Уже после Колиного поспешного переезда, Радимов пару раз наведывался к нему, заодно познакомившись с Кириллом, который показался он ему парнем простым, дружелюбным и безобидным. Это первое впечатление и мнение, сложившееся о нем, оказалось ошибочным, точнее лишь частично верным. Кирилл и действительно был дружелюбным и безобидным человеком, но, между делом, употреблял легкие наркотики и давал их попробовать другим. Чего – чего, а жадности в нем точно не наблюдалось, и даже экономности не проскальзывало, только безграничная щедрость. Не скупился он потому, что принадлежал к разряду детей обеспеченных родителей, не спрашивающих на что и зачем нужны их чадам крупные суммы денег. Для Дениса он, по привычке, не пожалел и грамма, и в прямом и в переносном смысле этого слова.
Множеством представителей нашего поколения искренне полагается, что гениальные люди при создании своих шедевров, будь то в изобразительном искусстве, музыке, литературе или постановочно - театральной деятельности во время создания своих творении, находились в состоянии наркотического или алкогольного опьянения. Якобы все они, подобно Булгакову, употреблявшему опиум, или Есенину, топившему в рюмке с алкоголем свои чувства, или Платону, полагавшему, что в вине кроется истина, использовали искусственные релаксаторы, убивающие жизнь, талант и душу, так сказать, для вдохновения. Потребность так думать, вероятнее всего, объясняется желанием прикрыть собственные пороки, приобщившись к когорте людей, часто расслаблявшихся, но деятельных, и при том успешных. Не принимается во внимание тот факт, что ярых наркоманов среди них вообще быть не могло, по той простой причине, что из сильнодействующих наркотиков в их век, имелся только опиум, да и тот доступный не каждому, а только лишь врачам.
Алкогольная зависимость, без сомнения, пагубно влияет на здоровье, а как следствие и на творческую жилу, но не столь же существенно как наркотическая. Кроме всего прочего, при воздействии психотропных веществ на организм происходит трансформация сознания, его временная мутация, а при дальнейшем приеме - полная, необратимая деградация. Именно такую, благо, что временную мутацию сознания, его отторжения от души, от сущности человеческой природы пришлось испытать на себе и Денису. Оно изменяло ему так, рисуя непонятные, невообразимые картины, как никогда ни до, ни после злосчастного курения. Казалось, что вокруг голоса замедляются в своем звучании, что левая рука отнимается, что сердце бьется слишком быстро и может остановиться; что, кстати говоря, являлось иллюзией только отчасти. С важнейшим органом человеческого тела, в действительности, после этого происшествия у него начались проблемы, а именно сбои в его работе, не тревожившие ранее, в форме митральной недостаточности, аритмии, быстрой утомляемости. Проступок прочно усвоился в памяти, и после него даже запах дыма, испускаемого курильщиками легких наркотиков, стал противен и начал вызывать непонятный, иррациональный страх. Изменилось и отношение к Кириллу, появилась глубинная недоверчивость. Общение с ним стало сухим и реже, а вскоре и вовсе прекратилось по причине отъезда того в родные края.
Вторым комнату, вслед за Колей, покинул Валера, переехав в квартиру двумя этажами выше, к друзьям. Самое удивительное в этом незатейливом переезде то, что незадолго до него, он, уговорив Радимова помочь с переносом кровати. Договорившись через локальную сеть, он решил обменять двухъярусную кровать на односпальную. Стараясь для себя, Валера детально не продумал череду действии, и задуманное им не осуществилось вследствие появления незначительного препятствия, а именно из – за случившего в общежитии переучета, так называемой - инвентаризации. Эту новость соседские товарищи узнали только внизу, когда уже несли тяжелые, железные, неудобные детали разобранной кровати.
– Куда вы ее несете? – поинтересовалась улыбчиво комендантша.
– Хотим поменять, Царев съехал, мы уже договорились, - ответил Кулаков.
– Вы что с ума сошли? У меня переучет, а сосед ваш, скорее всего, вернется, не навсегда же он съехал.
– И что нам теперь с ней делать, обратно, что ли нести? – с унынием и в то же самое время с вызовом произнес Валера.
Комендантша посочувствовала ребятам, и определила оставить кроватный корпус на первом этаже в сторонке, напротив лифта, чтобы не мешал прохожим. Парни, с неохотой выполнили условие и поднялись к себе, и, за неимением других занятии, увлеклись компьютерной игрой. Удивленному, в очередной раз, отсутствию спального сооружения Руслану объяснили причину, и тому пришлось спать на полу. Это при том, что Радимов настаивал на том, чтобы Кулаков уступил ему свое место, так по его ошибке произошло недоразумение, но тот остался непреклонен и лег на свой второй ярус.
На следующий день, утром, часов этак в семь, Радимов, еще толком не выспавшись, открыл глаза. Настало время удивляться ему, и вот какому обстоятельству: рядом с Русланом на полу лежала черноволосая, симпатичная девушка, а, сидя за столом и уткнувшись в скрещенные на нем руки, спала другая. Денис пожалел ее и предложил лечь рядом с ним, и вскоре снова заснул, обняв незнакомку. Черезчаса два, все встали, потому что пришла соседка, живущая комнатой напротив. Ее приход сопровождался громкими возгласами, разбудившими всех без исключения. Будучи особой наглой и бесцеремонной, напиваясь, она теряла, какой бы то ни было контроль над собой, оскорбляла всех кого ни попадя, даже, бывало, дралась с другими девушками до крови. Отношения с Радимовым у нее, не задались чуть ли - ли ни с самого момента знакомства, хотя на раннем этапе были еще вполне приемлемыми, и даже более, пару раз они даже гуляли вместе, но до большего не доходило, по причине отсутствия инициативы от него. Когда в душе не появлялась искры, разгораясь пламенем способной переродиться в пожар, Радимов редко утруждал себя завоеванием женского сердца. Так вышло и с Кариной. Она по этому поводу не сильно переживала, потому как не испытывала к нему ничего кроме симпатии и влечения, затем переросшие в ненависть, отражавшуюся в оскорбительных словах во время частых ссор. Ссоры эти случались, обычно по пустякам, и в основе своей, зачастую, имели мелочные поводы; начинаясь с неубранной посуды на кухне, они доходили до перехода на личности, до произнесения в адрес друг друга коробящих слух, скверных обвинении.
Кулаков нехотя продрал глаза, и, бросив в адрес Карины, спросонья, резкое – «не могла бы ты по-тише орать!», - слез со второго яруса. Та, не отреагировала должным образом, а вернее совсем не принимая во внимание его вопросительное требование, предложила подругам выйти покурить. С их стороны тут же последовало одобрительное согласие. После чего в курилке подруги поделились впечатлениями от проведенной ночи, обсудили все, что могло бы быть материалом для женских сплетен. Через несколько минут к ним присоединился Денис, выпросивший у соседки, недопитую бутылку водки. Из нее всем досталось понемногу, но парням, только проснувшимся, ничего не евшим, хватило с лихвой. Хмель, дурманящим эффектом опутал их юные, неокрепшие сознания. Уже в процессе следующей беседы на месте для курения, Денис без стеснения, положив Лене – (как впоследствии выяснилось, так звали белокурую незнакомку), на плечо руку, пользуясь моментом, поцеловал ее. Она ответила взаимностью, но все же получилось без души, без чувственных переживании.
Всвязи с этим случаем, хотелось бы на минуту остановится в нашем повествовании и поразмыслить над данной ситуацией в частности, и над отношениями полов в целом. Начнем с того, что предположим, что сторонники свободных отношении зададутся обыкновенным для их мировоззрения вопросом: какое удовольствие от поцелуя, ведь он всего лишь прелюдия к основному действу? Предвкушение любовных ласк погорячее, на самом деле, доставляет наслаждение от поцелуя, в то время как он сам по себе бесполезен, бессмыслен, если не предполагает дальнейшего, жаркого продолжения. Учитывая стойкость этого убеждения, все же, я смею утверждать, что проблема этого подхода в том, что люди его разделяющие, свели отношения между мужчиной и женщиной к связи, основной целью которой является удовлетворение только животной похоти, без душевной и духовной близости. В результате следования данному жизненному принципу, они не в состоянии оценить прелесть прикосновения, беседы, нахождения вблизи, а тем более созерцания любимого человека. Не изучая внутренний мир временного полового партнера, не вникая в его сущность, люди подобного склада видят в другой личности только объект самоудовлетворения физического, и не более. В наш непростой век, да, как и в любой другой, но в наше время в особенности достаточно распространенное явление близость телесная, бездушная, бесчувственная. Но не будем слишком строго судить этих людей, не способных на высокие чувства, чтобы не вызывать бурю негативных эмоции в их сердцах, будем осуждать лишь подобную, вынужденную связь, обусловленную желанием удовлетворения животных инстинктов.
Денис же принадлежал к разряду людей, ценящих чувства, и желающих в них с головой окунуться, когда – то попробовав, снова упиться их сладостью. И поэтому не находя в другой душе огнива, не чувствуя огня в ней, он, вскоре, терял интерес. Однако в этой особенности собственной природы никому не признавался, даже самому себе, предпочитая соответствовать образу грубоватого, уличного парня. В глубине души Радимов любил девушек непреступных, скромных, только добиться их расположения все никак, то времени не хватало, то сил душевных не находилось, а то и не встречались они, когда желание появлялось. К слову сказать, в школьные годы Денис дважды был окрылен любовью, и потому высоко ценил это чувство, прекрасно осознавая трудность его искоренения в случае несчастной, безответной любви. Тем не менее, он не боялся вновь открыть сердце, чтобы впустить ее. Но сердцу, как мы знаем, не прикажешь, и, как полагали многие и продолжают считать современники, любовь зарождается и цветет в душе, распускаясь лепестками блаженства, обвивая стеблем счастья душу человека, без участия разума, и, не учитываются сердцем аналитические доводы рассудка. Следуя этому убеждению, искреннее желание полюбить любовью эротической должно исходить в первую очередь от сердца. Коля же, в отличие от Дениса, открыто восхвалял прекрасные порывы неистово, с воодушевлением, и был приверженцем отношении, основанных на них, но только на словах. На деле же, расставание с Дашей и предпосылки его, сотворенные им же самим, являлись ярчайшим опровержением часто произносимых Колей речей о том, что жизнь дана нам, чтобы чувствовать, и чувствовать без устали, непрерывно, не жалея жизненных сил. Определенно, произносил он эти утверждения, имея в виду положительные переживания. Но их, вступая в противоречие с собой, в реальной жизни он не ценил, а отрицательные, презирая, испытывал, как, в прочем и большинство из нас. Думается, врядли кто-то признается в том, что получает удовлетворение от ощущения внутри себя терпкой горечи обиды, или сдавливающего дыхание кома зависти. Более того, большинство поддаются влиянию этих вредоносных наполнителей душевного мира, непроизвольно, безвольно, бессознательно, и на худой конец становятся их рабами, слугами, беспрекословно подносящими пищу.
Печально признавать, что в наш век прогресса и материальной обеспеченности, ни одно чувство так не распространено и не обладает такой силой как зависть. Ее разящее жало пронзает души родных, близких, друзей, молодых и пожилых. Причем объектом зависти может выступить все что угодно, начиная от богатства, власти и влияния, заканчивая красотой, молодостью, творческим талантом. Да что и говорить, порой, завидуют даже самому незначительному успеху в самой обыкновенной деятельности. Над школьниками, в силу их юного возраста и еще не опутанного злом сознания, она не имеет такой силы, как над студентами или уже работающими людьми. Немудрено, что корпоративная культура, обычно, устраивается завистниками таким образом, что человек добившийся успеха, становится своеобразным изгоем, лишенным полноценного общения с сотрудниками или учащимися с ним. Если же не всех еще проела эта гидра изнутри, они настраивают других, придумывая разные причины, рационализируя свое презрение. И победитель почти всегда остается один, и в череде побед не узнает свой коллектив. Такая участь впоследствии постигла Дениса, но об этом будем говорить впоследствии.
Одним днем кампанейское общение закончилось, и даже в дружественные связи не переросло. Правда девушки еще пару раз заходили, когда Радимов находился в душе и слышал стук в железную дверь, но проигнорировал их появление, во-первых потому, что не хотел заканчивать процедуру омовения, а во-вторых из-за того, что они снова пришли пьяными. Об их состоянии он сделал вывод по доносящимся из коридора громким, грубым разговорам. Услышав из уст девушек – «тело», он окончательно решил не выходить.
Радимов и сам, в периоды, когда его сердце не было пронзено любовью, во многих девушках видел лишь внешнюю красоту, даже вернее сказать, определенные ее составляющие. Они первыми бросались в глаза, и служили первопричиной знакомства, инициатором которого выступал он сам. Но когда дело касалось его личности, и его воспринимали лишь как объект сексуального желания, он тут же в душе оскорблялся, стараясь не демонстрировать этого, начинал испытывать душевный дискомфорт и чувствовал себя неуютно. Он почти всегда претендовал на покорение всего женского естества, и одного желания обладать его телом, со стороны девушки, ему казалось мало.
***
Кровать не перенесли и не обменяли, а вернули обратно, на прежнее место, собрав по деталям. Но, невзирая на это, и совсем не из-за ее неудачного обмена, Руслан вскоре съехал к своим приятелям. Кулаков тоже переехал, на всякий случай, оставив при себе ключ от комнаты, из-за которого, впоследствии, вышла крайне неприятная история.
Оставшись в комнате один, Денис, временами оглядывая пустые кровати, испытывал, чувство гнетущего уныния, и ощущение нестерпимого одиночества. Быть может, его, ко всему прочему печалил вид пустой комнатушки и серая, дождливая погода за окном навевала тоску, но отсутствие соседей в большей степени способствовало усилению депрессии. При всей своей нелюбви к Цареву и к Кулакову хотелось вернуть те дни, когда они вчетвером, лежа на койках, часа в два, в три ночи, начинали смеяться с самой пустяковой шутки и продолжали подкалывать друг друга до рассвета, а потом на утро еле поднимались с постели и с трудом заставляли себя идти на пары и там, уже на лекциях, засыпали, сидя за партой. «Разное происходило, но было весело», – подытожил мысленно Денис, разглядывая мелкую решетку второго яруса кровати. Но на самом деле, весело было не только в стовосмидесятой комнате, а и в других местах. В аудитории, например, весело было от Колиного подхода, обусловленного желанием быть замеченным преподавателями. Следуя простейшей логике, большинство студентов, не выспавшись дома, заходя в аудиторию, стремятся на последние ряды, стараются укрыться от преподавательских глаз, но не Николай Царев. Он всегда, по убеждению, присаживался на первые парты, в первых рядах, только для того, чтобы после лекции задать неудобный вопрос преподавателю, у которого, зачастую не находилось вразумительного ответа, и иногда засыпал. Естественно вид спящего на первой парте студента вызывал бурю эмоции у сидящих позади слушателей. А так как к их числу принадлежали практически все находящиеся в аудитории, то и слава о Коле распространилась моментально. К тому же, с самого начала обучения, он часто наведывался ко многим мало знакомым жителям общежития по вечерам, в основном жаловал комнаты девушек, - поэтому концу первого полугодия его знали не только сокурсники, но и студенты старших.
Бытует мнение, что одиночество прекрасно только в том случае, если есть, кому поведать о том, как оно прекрасно. Одиночество способны оценить люди способные надолго, всем своим естеством, полностью углубляться в процесс мышления, упиваться мыслью, отдаваться фантазиям и мечтаниям целиком. Денис же, на тот момент, хоть и отучился в школе хорошистом с одной тройкой, не принадлежал к такому типу людей. Помыслить он, конечно, мог, но только в том случае, если непроизвольно находилась тема размышления, материал для обдумывания. А только для того, чтобы скрасить отсутствие живого общения, предаваться думе грузной или окрыленной, он еще не умел, да и не знал того, что размышления уводят человека от суровости обыденных реалии.
После того как уехал Кирилл, Коля все же продолжал жить в изоляторе, и Денис частенько от скуки его навещал. В результате переезда, и проживания порознь, невзирая на прежние разногласия, общение между ними стало легким и непринужденным, и приносило неподдельную радость обоим. К тому же, к Коле подселили двух, приехавших на время зимней сессии, заочников: Вадима и Артема, что было вдвойне приятно, потому что еще веселее. В соседнем изоляторе расположились еще трое парней из Твери, периодически наведывавшихся в коморку Царева, также студенты заочного отделения. Собираясь всемером, шутя и смеясь, они проводили целые вечера, и, не выходя на улицу, наблюдали через окно, происходящие погодные изменения. Артему с Вадимом чаще становилось смешно, и смеялись они, порой, без причины. В напускной радости их чувствовался фальшь, поддельная основа. Они курили, и не только сигареты; предлагали и другим, но все остальные по убеждению, а Радимов из-за возникающего каждый раз при виде как это делают другие, беспокойного страха, наотрез отказывались. Однажды он, правда, поддался уговорам и согласился сделать один затяг, но тут же пожалел. Сердце как в тот роковой день начало биться в ускоренном темпе, снова волной обуял дикий страх, но, к счастью, ненадолго. Тогда Денис решил больше никогда в жизни не притрагиваться к любым легким наркотикам, осознав их несовместимость с его организмом, индивидуальную непереносимость, а также пагубность для здоровья сердечного и нервной системы.
– «Другим, может, оно и подходит, раз испытывают удовольствие, а мне нет, не мое. Помнится, какой силы чувство стыда я испытал, когда в первый раз употребил эту гадость. Именно стыда, который был сильнее страха, а от этого еще больше становилось страшно за то, что я вот так собственными руками, по своей глупости, сам себя погубил. Ведь я искренне верил в то, что ничем хорошим это не закончится. – «Если вызову скорую, то об этом узнают в вузе, а они, оповестив мать, скорее всего, отчислят. А что делать после отчисления? дальше как будто пропасть. К тому же могут вызвать милицию, и тогда полный крах. У тех, кто часто потребляет наркотики, это состояние называется изменой, для меня же оно было реальностью, как отражение окружающего мира, плодом моих чувств. Сознание играло со мной, дразнило, пугало, измывалось над моей душой; оно само или некто опутавший его. Склоняюсь больше ко второму. Название вполне подходящее – измена. Трактовать можно как предательство сознанием души, всей сущности человека, первостепенной причиной изначальной которого является выбор самого человека. Определенно, без предательства не обошлось в появлении дикого страха, да и чего бы действительно ужасного, а то открытого окна, в которое так не хотелось выбрасываться, но почему-то думалось, что обязательно нужно выброситься. А чего стоит боязнь находиться на седьмом этаже, из-за его расположения высоко над землей. И, казалось бы, что с того, что высоко, ан нет, хотелось опуститься вниз, и опустился в самый низ…»
Размышление Радимова прервал раскатистый, звонкий смех парней. Очередная шутка Артема вызвала бурный эмоциональный всплеск. Юмор заочника мог быть причиной веселья в любом заведении, а тем более в уютной маленькой, теплой коморке, к тому же в душевной мужской компании. Он сам по себе был до того прост и добр что невозможно было не возрадоваться при одном взгляде на его расплывающееся в улыбке лицо. А во взгляде его присутствовал оттенок детской наивной невинности. Неподдельную душевность, искренность Артема оценили и в вузе, когда он заявился с цветами и конфетами в деканат. Оценки же от преподавателей, зачастую, он получал положительные, не готовясь, без труда, и быть может даже без подмоги работников деканата, что, на первый взгляд кажется сомнительным, но на деле было вполне вероятно всвязи с тем, что преподаватели, когда они с Вадимом на лекции покатывались со смеху от слушания научных теории, цитат великих мыслителей, исторических фактов, понимая, что с парней строго не спросишь, ставили на экзаменах оценки, не предъявляя высоких требований. И вообще заочникам в учебе приходилось гораздо легче. Работники Деканата аргументировали свое снисходительное к ним отношение следующим лозунгом – «для нас они не важны». А действительно важными они, якобы, почитали студентов очного отделения и поэтому без конца запугивали их отчислением, создавали трудности в получении направлении на повторную сдачу зачетов и экзаменов, с трудом выдавали нужные справки. В результате всех этих хитросплетении, очники не ощущали собственной значимости, а только лишь не спали ночами перед сессией, судорожно пытались учить, ничего не запоминая, если только на время, и то на непродолжительное; а некоторые из них просто листали учебники и пытались разобрать записанное старостой, или другим успевающим студентом, в лекционной тетради. В противовес запоминанию срабатывало вытеснение - забывание всех неприятных моментов в совокупности со знаниями, полученными в это время. А вследствие того, что весь период сессии был пропитан атмосферой стресса, то, соответственно, судорожно заученное наспех, в скором времени вылетало из головы. К сожалению немногие знают о важности душевного спокойствия для благоприятного усвоения знании, немногие об этом говорят, чтоб услышали другие. И еще меньшей информацией мы владеем по части возможностей человеческого мозга, при направлении всей жизненной энергии в мыслительное русло. В противовес, наверняка, кто-то заявит, что если не загонять человека в рамки необходимости, не подпитывать чувство страха в нем, он расслабляется, наглеет, и сдает позиции. Отчасти это утверждение и можно считать верным, но лишь отчасти и не для всех.
***
Колина родительница часто звонила в Деканат, чтобы узнать о положении сына. Она делала это для того, чтобы вместе с работниками Вуза контролировать учебную жизнь отпрыска. Однако, так усердно, напоказ, боровшихся за успеваемость, ассистенток, эти звонки совсем не радовали. Наоборот, они всячески демонстрировали свою постоянную занятость, намекая Коле на то, что он должен самостоятельно решать учебные вопросы, и подкалывали его, чтобы уязвить самолюбие. Но Царев был тверд, он относился к типу людей, возводящих мать в сан кумира, но на расстоянии, по отъезду. И поэтому Николай игнорировал скрытые упреки, стремясь удовлетворить требования матери. Этот подход раздражал и в то же время утомлял ассистенток, потому что отнимал силы, которые нужны были для придумывания новых хитростей, отравляющих кровь студентам и преподавателям.
Любовь к формализму так часто порицаемая нами, зарождается еще в школе, и подкрепляемая некоторыми из учителей, она кропотливо взращивается; однако, в школе, воспевается в манере обучения лишь некоторым меньшинством. В среде учителей чаще раздается в адрес учеников – «оценка – это не главное, главное знание». Те же, кто все-таки относится к любителям обладания власти, в виде возможности по собственному желанию поставить какую угодно оценку в зависимости от личного отношения, вынуждены молчать и до конца не открывать секрета своего подхода. В стенах же высшего учебного заведения эта фраза утрачивает свою актуальность по причине неудобности истины, заключенной в ней, и потому звучит значительно реже. Тем более ее не услышать от работников деканата, чья деятельность, по сути своей, является, не чем иным, как служением культу формализма. Получение справок, выдача направлении, подсчет пропусков – вот лишь немногое из перечня работы с бумагой в которой человек, как неповторимая, обособленная личность второстепенен. Студент может валиться с ног, но признан больным будет только в случае наличия справки, пусть даже купленной, но подписанной в соответствующем учреждении. Ко всему прочему, у деятелей деканата складывается мнение о знаниях студенческих только по оценкам в зачетных книжках, и они получают сведения об усвоенной каждым учащимся информации только в цифровом варианте. При этом цифры являются лишь субъективной оценкой знании в совокупности с личным, порой предвзятым, а иногда и снисходительным отношением, что тоже хорошо в меру, так как существенное послабление необходимых требовании не способствует эффективности и качеству обучения. Более менее объективно способна оценить знания только бездушная машина, или совершенно незнакомый, незаинтересованный человек. Именно этот подход лежит у основания единого государственного экзамена. Однако со времени его введения число его противников все умножается, не уменьшается и количество аргументов из их уст. Отрицатели, безличного со стороны принимающего, экзамена, главными аргументами выдвигают отсутствие возможности творческой реализации и натаскивание по заданному курсу, который предполагает ограничение в получении полноценных знании. Это прикрытие реальных корней недовольства звучит вяло и ничем не подкрепляется даже при поверхностном анализе, а тем более при глубоком. Рисуют, лепят, поют, учат стихи, читают прозу дети еще в начальной школе, когда абсолютно никаких экзаменов нет и в помине. Ученик развивается в течение четырех - пяти лет по данному сценарию, и имеет время и возможность найти свою творческую стезю. Хотелось бы отметить, что сокращение курса начального образования с пяти лет до четырех намного пагубнее влияет на формирование творческой личности, выявление таланта и предпочтении в искусстве. Но никто не говорил об этом и не говорит. Потому что, положа руку на сердце, можно утверждать, что творческий успех собственных детей многих не волнует так сильно, как это демонстрируется. Те, кто все же обеспокоен развитием творческих способностей у ребенка, если есть возможность, отдает его в кружок, или, в крайнем случае, поощряет его занятия в домашних условиях, покупая необходимые для этого кисти, краски, пластилин, различные музыкальные инструменты. И, в общем, это правильный подход. Рискну только не согласиться с поведением тех, кто «из под палки» гонит своих отпрысков на занятия по хореографии, музыке и даже спорту, пытаясь через детей реализовать свои детские и юношеские мечты, без утруждения себя поиском той сферы, к которой бы ребенок испытывал реальный интерес, того занятия в которое бы он окунулся увлеченно, как говорится, с головой. О творческой реализации мы можем говорить долго, однако, речь сейчас не совсем о ней. Вернее она – не главная тема размышления, а придаточная. Сторонники проверки и оценивания с глазу на глаз утверждают, что компьютер не способен помочь трудолюбивому, старательному ученику, в один момент растерявшемуся из-за высокой напряженности процесса, а учитель поймет и учтет прошлые заслуги, достижения, опять же если хорошо относится. Так говорят, будто бы любой экзамен не предполагает нервного напряжения, будто бы между этими двумя видами проверки совсем нет сходства в том, что человек, сидя за партой готовиться, а затем только отвечает учителю или отдает экзаменационный бланк для проверки компьютером. Продолжительное время порицание ЕГЭ аргументировалось легкостью угадывания правильных вариантов ответов в тестовой части. Якобы, некоторыми задание эти могли быть решены путем обычных интуитивных вычислении. А тем же, кто действительно учил, тщательно готовился, могло не повезти. Есть даже такие, кто говорит, что таким способом можно даже получить отличную оценку. И товарищей отстаивающих данную точку зрения не смущает даже очевидная нелепость данного лжеаргумента. Не вникая в него, оставляя его на суд читателя, беру на себя смелость предположить, что если человек, основываясь на своих интуитивных откровениях, решает мало того, что тестовую часть и часть среднего уровня сложности, в которой нужно вписать только готовые ответы, но еще и повышенного уровня сложности - последнюю, где требуется обозначить не только ответ, но и способ решения в математике, или написать сочинение, если русский язык, или по фрагментам текстов из первоисточников определить то или иное событие, в случае если сдается история, то его смело, со спокойной душой можно записать в разряд людей со сверхъестественными способностями, и выдать школьный аттестат вместе с документом, подтверждающим его незаурядные умения. Такие люди должны быть народным достоянием, страна должна ими гордиться. Но видимо эти уникальные субъекты предпочитают не демонстрировать на всеобщее обозрение свои запредельные возможности, а довольствуются лишь отличными результатами по вступительным экзаменам.
Однако кроме уникальных людей существуют еще обычные, о них то и продолжим свою речь. Обычный человек, не выдающийся подобными талантами, не мог угадать всего, а если и угадывал некоторые ответы в первой части, то это было к лучшему: двоечник мог написать на тройку. Пишу – было, потому что форма этой части уже изменилась, и теперь не является тестовой, но этого яростных критикующих не стало меньше. Наоборот, вследствие усложнения приема, с большей уверенностью, они настаивают на том, что невозможно продемонстрировать творческий потенциал. Если все же проникнуться всеми этими утверждениями, проанализировать основу умозаключении, то на поверхность вырывается следующий небезызвестный комплекс доводов. С учителем, вследствие принадлежности его к роду человеческому, всегда можно договориться. А русский человек, как известно, любит договариваться и любит, чтобы с ним договаривались – этим обуславливается стойкость, непримиримость в отстаивании позиции порицания данной формы проверки знании некоторыми убежденными отрицателями. Другие обеспокоены стрессом, которому подвергается их сын или дочь, и не безосновательно. Действительно экзамен – это стрессовая процессия даже в стенах родной школы. Однако в Вузе подобных потрясений намного больше, потому что люди со своими чувствами, предрассудками, личным отношением, симпатией руководят процессом. Третья когорта порицателей просто обеспокоены утратой прежней значимости и потерей прежних рычагов управления, а иногда и давления на личность.
Самое что ни есть удивительное, что редко говорят о самоубийствах детей. Казалось бы самое главное. Но нет же, упор делается на отсутствие платформы для раскрытия таланта, которая для многих, на самом деле, не представляет важности. Творческий запал воспламеняется при совершенно иных обстоятельствах и других условиях, никак не во время экзамена, если только во время подготовки к нему еще возможен всплеск желания творить прекрасное. К сожалению, еще во времена Достоевского и ранее суицид был широко распространен в России, да что уж говорить – во всем мире. Писатель сил немало потратил и посвятил времени выявлению причин добровольного ухода из жизни. Бесы, внушающие уныние, непонятный страх чего-то менее ужасного, чем смерть, например - провала на экзамене или отчисления из вуза, или потери работы. Несчастье в отношениях любовных также может послужить причиной трагического исхода. Духи внушают ощущение, будто бы в смерти есть успокоение, освобождение от земных мытарств, тогда как для грешника она есть самое страшное, что может случиться с ним на земле. Кроме того, человек никогда в здравом уме не станет желать смерти, тем более к ней сознательно стремится, приближать. Причина основная в злых духах, нашептывающих людям ложные ориентиры, подталкивающих к неверному, плачевному решению, казалось бы, всех проблем сразу. Расшатанная нервная система только ослабляет сердце, но от одной тоски нельзя решиться на самоубийство. Жажда жизни в нас сильна безмерно, и не зря ведь знающие люди советуют повременить с осуществлением решения суицидальной направленности. Отложить на потом попытку убийства самого себя необходимо для того, чтобы ослабить злую силу воздействия на сознание и на душу, и в состоянии аффекта не совершить того, о чем жалеть уже в аду придется.
***
Высокий, худощавый, с русыми волосами, и с длинными, но сильными руками Кулаков внешностью был похож на настоящего студента, а как он сам считал и несерьезным, равнодушным отношением к учебе. Следуя его мнению студенческой сущности присуще безразличие к учебе академической, а к самообразованию и тем паче. Основываясь именно на этих умозаключения, не частыми посещениями он баловал преподавательский состав. У него нередко из всей еды были только два – три пакета Доширака или Ролтона, но курил он исключительно «Парламент». Радимов не уставал удивляться этому замысловатому подходу, и при удобном случае подшучивал над подобным распределением средств. Валера только смеялся в ответ и сам себе удивлялся. Он временами был добр и весел, и тогда не обижался даже на то, что Денис мог назвать его горным, подразумевая соответствующее прилагательному существительное. Таким прозвищем Денис наградил Кулакова кроме как за вредность, еще и потому, что тот был родом из Алтая, а прозвище – северный получил в ответ, по той причине, что сам приехал из северного города. Имели место быть моменты радости и смеха, но чаще Валера был зол и раздражителен, особенно когда играл в компьютерные игрища, при этом он не выключал и не редко убавлял звук, из-за чего шум выстрелов, стоны, крики игровых персонажей были слышны всем присутствующим в комнате. Радимову особо неприятны были эти раздражители слуха, и он ратовал за то, чтобы Валера включал наушники, и тот вроде бы соглашался, но как только Денис засыпал, включал снова, а потому между ними случались ссоры. Кулаков не завязал с пагубной привычкой и продолжил засиживаться в сети, даже после того как переехал к приятелям.
По существу сказать, компьютерная мания является бичом нашего времени, угнетателем талантов, душителем инициатив, убийцей сострадания. Современные игры отторгают жестокостью, пусть даже к образам, но что ужасно, что иногда к образам человеческим. В них изображаются и свирепствуют самые отвратительные, мерзкие существа из тех, что могут быть плодом извращенной, больной фантазии. Под музыкальное сопровождение, игроку в лице игрового персонажа предлагается справиться с ними. Он беспощадно режет, стреляет, уничтожает всевозможными способами бесчисленные полчища орков, гремлинов и террористов. Но уровень за уровнем враги оживают, и создается впечатление, что конца им нет предела. А если же человек терпит постоянные неудачи, пусть даже виртуальные, то его одолевает отчаяние, и нервная система ослабевает. Во многом это обуславливает множественность самоубийств в наш тяжелый век. Человек уходит из жизни по собственному желанию, и, якобы, исходя из последней причины, которая быть, может, известна окружению. Только при этом подходе не учитываются факторы, разрушающие нервную систему, а она, как известно тяжело восстановима, и, к тому же, для этого требуется время, которого нет у человека, часто проводящего в игре, потому как реакция на внешние слабые раздражители становится до крайности агрессивной. И эта, на первый взгляд появившаяся ниоткуда агрессия временами захлестывала Валеру и вносила в соседские отношения примесь негатива.
Как мы уже сказали, Кулаков после своего переселения оставил у себя ключ от железной двери сто восьмидесятой комнаты. Это обстоятельство создало некоторое напряжение в душе Царева и возмутило Радимова. Поводом Колиного беспокойства стала вполне вероятная, как он считал и не безосновательно, пропажа чего-нибудь из его имущества, а Радимов раздражался оттого, что ему перечат, когда он абсолютно прав.
– Ты вообще собираешься отдавать нам ключ? – твердым голосом требовательно спросил он, когда Кулаков пришел наведаться и за некоторыми вещами.
– Потом отдам – последовало сухое и равнодушное, что вызвало возмущение, которое Радимов уже не мог скрыть.
В один из дней у них чуть было не подрались, но обошлось. Валера вообще, чтобы доказать другим, а в первую очередь себе, что он мужчина, и продемонстрировать мужской сущность, никогда не выполнял приказов, даже, если очевидно уступал в силе. От этого Радимов испытывал своего рода симпатию к нему, но иногда эта черта характера его бесила. Дениса, порой, раздражало все, что не поего.
Однажды, под вечер, засыпая, он услышал, как шурудит ключ в замочной скважине его двери. В комнату с шумом зашли двое. На улице было уже темно, но в комнате еще горел свет. Спросонья Денис не сумел сразу же толком разобрать, что им было угодно, и выбрать правильную линию поведения. Как оказалось двое парней - товарищи Кулакова пришли ради того, чтобы поднять с помощью крепкой веревки, купленное Валерой пиво. Чтобы читателю вдруг не подумалось, будто пьянство было нормой для студентов академии, поясним, что вообще в общежитии с распитием алкоголя было строго. Вернее создавался вид борьбы с этим, растлевающим общество, злом. На самом же деле, запрещая выходить после одиннадцати вечера, и забирая, при входе, после полуночи, пропуски, которые потом студенты должны были отрабатывать, вынося мусор с этажей, перетаскивая мебель, в общем, выполняя различные подсобные работы, охранники и руководство вуза лишний раз разжигали желание пролезть через окно и купить спиртное. И это постоянно, как минимум в неделю раз, а то и чаще, делалось. Самым цепким и бесстрашным в этом занятии считался Валера. Сколько бы он не выпил, все равно лез, в ближайшем магазине покупал и, прикрепив к веревке пакет с пивными банками, сам, играючи вскарабкивался по стене, цепляясь за отдельные ее выступы. Его безотказностью пользовалась вся компания, да и ему самому в радость было продемонстрировать свою сноровку, чтобы продолжить банкет. Именно так случилось и в этот раз. Вторжение без предупреждения произошло потому, что нужно было окно, через которое можно было бы поднять привязанное к веревке пиво. Сукнов с Жабовинским, суетно выполнив эту задачу, покрутились и, ничего не сказав, ушли. Немного подумав о дальнейших планах действии, успокоившись после возмущения от непрошенного, нежданного вторжения, Денис заснул.
Через пару дней, спускаясь беззаботно по лестнице, на первом этаже он встретил комендантшу.
– Как ваши дела? Кулаков переехал? – поинтересовалась она. Радимов не подумав, ответил: Да, переехал, но ключ не отдает.
– Как! он же уже с вами не живет? – этот вопрос комендантши показался Денису странным после осмысления первого.
– Вот так, что я могу сказать….
На этом разговор после короткого прощания был прекращен и Денис продолжил путь по делам, а комендантша посвоим, а через два дня ключ уже лежал у нее на столе.
Психология лидерства, как таковая, до сих пор, даже в нашу эпоху развития прогрессивной мысли со скоростью внушительной, не только в области точного знания технических устройств, но и в сфере гуманитарной, не до конца изучена. Быть может это потому, что действительно именитые, разумные представители рода человеческого почитают эту тему не серьезной, не требующей детального анализа, тщательнейшего рассмотрения. Вполне вероятно, что они не углубляются в нее по причинам собственного несоответствия образу лидера, или же знают истину, открыли ее, но не являют миру. У каждого интеллектуала своя индивидуальная причина. Ведь, как известно, в большинстве своем люди умные, начитанные, прилежные, начиная со школьной поры, а то и ранее, в лучшем случае, просто не являются душой компании, а то и вовсе становятся аутсайдерами, изгоями. Печально признавать тот факт, что трудолюбие, усердие, любовь к учебе нередко приводят к обособленности, одиночеству внутри группы, способствуют разрыву приятельских отношении с остальными и изоляции в общении. Отличники практически всегда имеют одного или двух друзей, а то и вовсе одиноки, вследствие нехватки времени для долгих гуляний, совместных игр, общения в компании. Когда другие бегают, играют, смотрят телевизор, отличник выполняет заданное в школе. Многие учащиеся этим занимаются, но не всегда с душой. Бесспорно, бывают случаи принуждения, даже среди учеников, чьи дневники расписаны пятерками вдоль и поперек. Родители гонят вперед, словно лошадь по дорожке ипподрома свое дитя, а оно, в свою очередь, смиряется, и не сопротивляется, выполняя предъявляемые требования. Но есть и истинные, с раннего детства любители знании, которых двигает вперед желание первенства, любовь к науке, азарт и радость за то, что получается лучше, чем у других. Такой отличник, как правило, пунктуален, сдержан, собран; его ставят в пример на родительских собраниях учителя, им гордится школа, фотография с его изображением висит на доске почета. Целым набором ценных качеств обладает он, но для лидерства в коллективе недостаточным. Отличник – лидер формальный, поставленный учителями, но не классом. А ярый прогульщик и разгильдяй иногда возводится на пьедестал почета почти всем классом. Главенство в школьном коллективе зачастую принадлежит троечникам или ударникам, в редких случаях двоечниках просто потому, что те в какой – то степени такие же изгои, только другого сорта. К тому же в школе редко бывают двоечники.
Существуют ярко выраженные лидеры, к которым примыкает большинство, чье первенство неоспоримо, а мнение весомо, и скрытые, латентные, не превозносящиеся, но уважаемые. В школе, в вузе, на работе есть формальные и неформальные лидеры – те, кто являются старостой, начальником, руководителем и те, кто в принадлежа к подчиненным, по сути своей, - предводители, вдохновители, заводилы. Обычно это люди с тонким чувством юмора, обаятельные, харизматичные, легкие в общении с коллегами по работе, или одноклассниками, сокурсниками. Однако это все условности, многое зависит от коллектива. Если больше людей злых, завистливых и лицемерных, то и лидеру нужно в определенной мере соответствовать, либо же находить мудрые, изощренные ходы для маневрирования, просто для того, чтобы быть лидером. Покидая школьную парту, пересаживаясь на студенческую скамью неформальный лидер, способен даже измениться для более тесного взаимодействия с остальными. Его поведение, в какой – то степени, напоминает смену краски хамелеоном. Именно к этой разряду людей принадлежал Денис, и все время старался подкреплять свою, достигаемую, временами трудом, а зачастую наличием внутренних качеств позицию. Он боролся за лидерскую позицию в любом виде отношении, - так он привык еще с подросткового возраста. Быть может, сказывались занятия спортом, закаляющие волю, и провоцирующие рождение желания быть первым, а возможно, сама по себе, его сущность требовала первенства. Одно известно точно – он своей натуре не сопротивлялся, а всячески ей потворствовал. И зачастую из-за этого у него происходили ссоры с соседями. Кулаков же в отличие от Дениса осознанно не признавал лидерства, тем более чужого, и если бы ему сказали, что он выполняет чью – то волю он, скорее всего, не на шутку разозлился бы. Но в спокойном состоянии духа, он легко поддавался уговорам сходить в то или иное место, совершить что-то потешное, если только предложения друзей не противоречили его собственным желаниям. В целом натурой своенравной, он временами был покладист, в передовики не рвался, но и руководить собой не позволял ни Радимову, ни друзьям к которым переехал. Однако мы совершенно позабыли о двух парнях, которые без спроса вторглись в комнату Дениса. Хотелось бы о них сказать несколько слов.
Сукнов был новым соседом Валеры и одногрупником Дениса. Ростом он был ниже Кулакова на голову, с впалыми глазами и с изнеможенным от частых бессонных ночей взглядом, немного сутул. Черты лица его были остры, что являлось противоположностью характера. Как догадывается читатель, он был мягок и дружелюбен и почти всегда спокоен. Участником веселых компании Сукнов, зачастую, становился случайно, поддаваясь влиянию студенческой вольной жизни, не находя сил отказаться от продления ночных посиделок. Жабовинский жил в соседней комнате также на седьмом этаже, в результате чего они с Сукновым крепко сдружились. Его черные брови, глаза, отражающие гордую надменность, лицо, нравящееся женщинам, голос грубый, но мужественный – все соответствовало образу плохого парня, к которому он стремился, и со временем стал. С самых первых дней пребывания в общежитий он начал встречаться с красивой, белокурой старшекурсницей. За глаза в общении с приятелями о ней он отзывался совсем не лестно, с оттенком презрения, без уважения даже, не говоря уж о высоких чувствах. Она его, кажется, тоже не любила, но делала вид, что он ей нужен, потому что нравился. Особенно ей нравилась его невинные глаза, со временем как будто помутневшие после близости, случившейся между ними. А он был горд тем, что с ним рядом красивая девица и она старше, тогда как только первый курс, и он еще даже не окончен. Гордость, кстати сказать, была одним из его стержневых качеств. Они были разные с Сукновым и дружили, скорее потому, что приехали с одного края, и вместе участвовали в ночных гуляниях. Но они не замечали истинных причин закадычной дружбы и искренне верили, что являются настоящими друзьями, и верили долго, вплоть до момента отчисления Жабовинского. Тем не менее, история их дружбы не является одной из целей повествования, поэтому вернемся к описанию ситуации, в которой фигурантами были они, Радимов, Кулаков, и «Казань».
Кличку «Казань» – Андрею дали потому, что до Петербурга он жил в этом городе; скорее всего по этой причине, а не по какой другой. Он ею очень гордился и приходил в умиление, когда слышал ее из уст приятелей. В среде приятелей он чувствовал себя на высоте и был, что называется, - компанейским; с его уст с завидной частотой слетали искрометные шутки, с лица редко спадала жизнеутверждающая улыбка. Они познакомились с Радимовым еще, когда тот совместно с Кулаковым в первые, осенние месяцы наведывались в комнату, где жили Сукнов и «Казань», где студенты собирались, чтобы немного выпив, посидеть, поговорить, а иногда и пошуметь. Денису как и Валере нравились эти посиделки, они в них нуждались, как молодые люди, приехавшие из периферии, чтобы не чувствовать себя одинокими в городской суете, где каждая отдельная личность для других представляет малозначительный интерес, а то и вовсе не представляет никакого. Укрепление этой мировоззренческой установки даже в умах приехавших провинциалов происходит оттого, что в самом начале они, наблюдая за прохожими, вглядываясь им в глаза, не чувствуют, не замечают, при всем желании видеть, ответной реакции. Прохожие настолько увлечены собственными проблемами, что даже взглянуть на мимо проходящего человека им тягостно. Отсутствие внимания со стороны идущих по улицам, ездящих в метро людей, многие горожане пытаются компенсировать улучшением собственной внешности – покупкой дорогой одежды, наведением марафета, что само по себе свойственно не только особам прекрасного пола. Однако город настолько наполнен суетой и людьми, требующими внимания, но ни чем не примечательными кроме внешности, что не всегда эта комбинация срабатывает. И тогда ничего не остается, как требовать признания от зеркала, от бесчисленного множества поклонников в социальных сетях, на сайтах знакомств, комментирующих порой совершенно неприличные фотографии, а по городу идти с гордо поднятой головой, чтобы любовались другие. Особенно это замечается во время прогулок по Невскому проспекту, на который, как водится, выходят, чтобы себя показать, но не на людей посмотреть, а куда-то в неопределенную даль перед собой. Коля Царев не раз указывал Денису на эту черту городских жителей, когда тот уже смирился, потому что понимал мотивацию подобного поведения, да сам уже больше пребывал в состоянии задумчивости, размышлении и материальным миром интересовался более как материалом для мыслительного анализа. Но это было гораздо после. Смею заметить, что в своем повествовании я зачастил забегать вперед. Вернемся, все же, к времени окончания первого учебного полугодия, когда на «носу» висели экзамены и зачеты, а Радимов вместе с заочниками и Царевым, глубоко обеспокоенные предстоящим очередным экзаменом, проводили не один час в веселой компании.
***
После посещения Сукнова и Жабовинского, Денис продолжительное время пребывал в состоянии негодования, его обескуражила наглость и бесцеремонность, с которой они вторглись в его жилище. Через несколько дней после разговора с комендантшей, информация о его словах каким-то странным, витиеватым образом стала достоянием общественности. Об этом знали уже практически все жители квартиры на седьмом этаже. Специально она это сделала или не осознавала последствии сказанных ею слов, - загадка, что, впрочем, и не важно. Главное то, что против Радимова озлобились многие, и более за то, что он первокурсник так свободно и, якобы, нагло себя ведет. Отношения в общежитии напоминали армейские, своеобразная дедовщина имела место быть, но умеренная. Поговаривали, (Радимов этим слухам не слишком доверял, вернее, было бы сказать, думал, что преувеличивают) что раньше было суровее, что случаев поножовщины было больше и первокурсникам приходилось тяжелее: будто бы их посылали вечером за пивом, и если те не соглашались, то жестоко избивали. Такие случаи происходили и дальше, но во втором общежитии, в первом же атмосфера была тиха и спокойна. Но иногда, как в этот раз, случалось нечто подобное.
Как уже было сказано ранее, Денис часто посещал приятелей проживающих в изоляторе, и, нередко, без умеренности, в их компании употреблялись слабоалкогольные напитки. И вот в один из вечеров, когда Радимов был слегка подвыпивший, спускаясь по лестнице к товарищам, он наткнулся на двух пьяных студентов старших курсов, вместе с которыми праздновал очередной студенческий выходной и «Казань». С «Казанью», кстати говоря, Радимова связывал еще один неприятный для обоих случай, внесший в их отношения каплю ненависти. Еще когда с Денисом жил Руслан, в один из тихих вечеров, находясь в полном одиночестве, Денис увидел буквально влетающих к нему в комнату дерущихся Руслана и «Казань». Вцепившись крепко друг в друга, в цепких, сдавливающих объятиях они, они, телами обтирая стену, сорвали с петелек куртки Дениса, которые висели на крючке возле двери. Радимову это не понравилось совершенно, он резко поднялся, подбежал, и сначала попытался их мирно разнять. Руслан тут же прислушался к его словам, но «Казань» продолжал держать. Тогда Денис, недолго думая, размахнулся для удара. Кулак крепко сжатый навис над головой Казани, со словами – «если не отпустишь, то врежу». Тот все взвесив, сдался, но, видимо, запрятал обиду в потаенные углы души до определенного момента, который настал, когда Денис спускался на первый этаж. К нему сразу же подошел парнишка невысокого роста, как выяснилось, впоследствии, по кличке – «Черпак», и начал грубо с оскорблениями браниться. Денис ответил тем же.
– Ты думаешь, раз я такой мелкий, то и можно со мной так разговаривать? – вырвалось наболевшее из уст «Черпака». Эти слова были произнесены с нескрываемым оттенком горечи от осознания собственной неполноценности, хотя он был отнюдь не карлик, а просто низок, и зависти к приятной для женских глаз внешности Радимова. Затем он нанес по лицу Дениса несколько ударов, которые тот практически не почувствовал. Находясь в состоянии алкогольного опьянения, Радимов, все же, понимал, что если он ответит, одним единственным ударом «Черпаку», ему придется драться сразу с тремя, один из которых был порядочный, коренастый амбал, а, в своих силах он был, на тот момент, не уверен. Поэтому предложил спуститься ниже, к самому входу в изолятор, для дальнейшего выяснения отношении, надеясь тем самым приблизить врагов к своим приятелям, чтобы в случае чего те подсобили. Но к несчастью коридорная дверь изолятора была заперта, а «Черпак», уже вконец обнаглев от своей безнаказанности, как собачонка, кусающая до тех пор, пока ее не отшвырнут, не замечая реакции, продолжает с остервенением дальше упиваться собственной подлостью, нанес очередной удар, пришедшийся по носу и оказавшийся болезненным, из-за чего уже взбешенный Денис, нисколько не задумываясь о последствиях, схватил его за шею и придушил. Тут же на него обрушился град ударов. Пока руки Дениса были заняты, коротко-стриженый амбал нанес сокрушительную серию сбоку. Подключился и стоявший поодаль «Казань», ждавший момента выплеска накопившихся в его душе чувств. Денис стал терять сознание, но некоторое время держался на ногах, потом в глазах все потемнело. Очнувшись, он ощутил сильную боль в ребрах, которые болели еще недели две. Драчуны расступились и пропустили его, еле волочащего ноги. Смутно соображая, он нажал кнопку лифта, зайдя в кабину, почти наощупь выбрал этаж. Сзади него, словно символизируя тернистый жизненный путь, тянулась бардовая дорожка. Поднявшись на свой этаж, отдохнув, Денис протрезвел окончательно и немного пришел в себя. Через несколько минут он услышал стук в дверь. Открыл. В дверях стояли они.
– Думаете - сломали? – ненавистно с призрением кинул Денис.
– Да ничего мы не думаем, поговорить надо – ощущая свое превосходство, напыщенно, но с потаенным страхом, бросил «Черпак». Как оказалось впоследствии – этот страх был обусловлен тем, что у них это был не первый случай группового избиения, и уже имелось заявление в милиции. Они боялись второго и отчисления из академии, поэтому и пришли. Но страх не имел подкрепления вне их души: из Вуза за подобные провинности отчисляли редко, к тому же Радимов даже не думал идти таким путем. У него в голове уже вертелась другая, совершенно иная линия поведения.
Услышав о происшедшем, прибежал Валера. Увидев избитого Дениса, Кулаков высказал крайнее удивление, вследствие чего Радимов понял – «значит точно не он». Но кто-то же должен был рассказать и настроить старшекурсников, которых он не знает и видит впервые, как и они его, против него. И тогда Радимов стал, целенаправленно обвиняя во всевозможных грехах, оскорблять «Казань», в результате чего тот не удержался и, подскочив, ударил Дениса по лицу. Снова потоком хлынула кровь, залила пол посреди комнаты, Радимов не стал отвечать, только сквозь зубы улыбнулся. Стала появляться слабость, он присел на кровать. Разговор окончился тем, что в милицию никто обращаться не намерен. На том порешили и разошлись.
После неприятной встречи, обессиленный Денис, ворочаясь, все никак не мог заснуть. От горькой смеси обиды с негодованием у него наворачивались слезы. Происходило это более от того что какие-то, как он думал, обычные, дворовые пацаны поймали его в неудобный момент и одержали верх. Он думал, анализировал и, наконец, решил, что первым будет «Казань».
На следующий день, стоя перед зеркалом, Радимов уже не переживал, алкоголь выветрился, а с ним ушла и обида, и из побоев смущал только, лопнувший в правом глазу капилляр, из-за повреждения которого глаз совершенно изменился, да и смотреть им было как-то неудобно. Но через пять дней, ни слабовидящий глаз, ни опухшее ухо, ставшее предметом шуток со стороны изоляторских приятелей, не помешали Радимову подняться на седьмой этаж, чтобы позвать на «разговор» «Казань». Перед этим он, конечно же, немного посидел в компании и выпил с товарищами. Смелости прибавилось, и он выдвинулся. Ему легче было бы подняться на лифту, чтобы не тратить попусту силы, необходимые для дальнейших действии, намеченных им быть совершенными, но Радимов по какой-то особой, трансцендентной причине решил добираться по лестнице, поступательно отсчитывая каждую ступень. Зайдя на свой этаж, он замешкался, как будто что-то его останавливало, но эта задержка продолжалась недолго. Через пять – семь минут он уже стучал в дверь четырнадцатой квартиры на седьмом этаже. Ее открыл Саша, на тот момент бывший лидером компании. По его виду сразу можно было определить, что он понял, зачем пожаловал Денис и что он собирается делать. К тому же слова, сказанные им, не оставляли сомнении, – «Давай только не нашем этаже». Он, явно, поддерживал Дениса, и считал, что за свои поступки нужно отвечать.
– Ты, наверное, в курсе?
– Да знаю я… Дураки! по пьянее что-нибудь сделают, а потом расхлебывают, – констатировал не без презрения к глупости приятелей Александр и направился в комнату, чтобы позвать «Казань». Уже через три минуты тот с испуганным видом стоял перед Радимовым. Первые слова, произнесенные им, как нельзя лучше подчеркивали его внутреннее состояние: «только поговорить». «Конечно, поговорим», – ответил спокойно Радимов. Однако оба понимали, что долгий разговор между ними не уместен, да и говорить было не о чем, - все было предельно ясно. Радимова в тот момент переполняла ярость, гнев, кроме того, его выводило из себя поведение недавно хорохорившегося перед друзьями, нанесшего ему, уже потерявшему силы, удар, а теперь, словно бы и ничего не совершавшего старшекурсника. Они, молча, спустились на этаж где жил Денис и он, не медленно открыл входную дверь, как будто приглашая «Казань» войти. Тот, не спеша, как бы крадясь, вошел в холл. Они стали лицом к лицу.
- Ну что помнишь? … и не дожидаясь ответа, размахнувшись, крепко словно тиски сжав кулак, Денис попытался правой рукой достать соперника. Но, то ли из-за того, что «Казань» ожидал удар, то ли по причине снижения скорости вследствие алкогольного опьянения, к своему удивлению, Радимов промазал, и именно промазал, потому что соперник практически не уворачивался. «Казань» не занимался спортом, поэтому навыков ведения боя у него не имелось. Он отскочил в сторону, затем отбежал за дверь, но не за входную, а за ту, которая отделяла курилку от коридора. Вообще, для ясности, я думаю, нужно описать строение квартиры, чтобы вам уважаемый читатель представилась картина во всех ее тонкостях. Квартира включала в себя восемь комнат, с одной стороны четыре и с другой столько же. Они были разделены словно кубом, в котором находились два туалета, две душевых кабинки, и шесть раковин. В глубине квартиры располагалась кухня, в передней аналогичного размера курилка. Именно в этой курилке разворачивалось действие. Кстати сказать, дверь, за которую забежал «Казань», отделяла курилку от маленького коридора, который простирался между комнатами и «кубом». Эта деревянная, ветхая дверь на петлях держалась слабо, поэтому, когда Радимов, после истошного крика размахнулся ею, чтобы встретить соперника, а потом с силой, резко треснул ее обратно, она чуть не слетела с петель. «Казань» понимал, что бежать ему некуда, выход из квартиры был только один. И возможно, по этой причине, уподобляясь жертве, он приблизился к Радимову и сцепился с ним. Началась борьба. И тут Радимов вскипел. Вся ярость, накопившаяся за неделю, все негодование, появившееся в результате его избиения, достигли апогея. Несколько раз, в процессе борьбы, он ударил «Казань» головой об стену, но амплитуда толчков была небольшой, поэтому не произвела ожидаемого эффекта. Тогда он, высвободив левую руку, нанес ею легкий боковой удар по лицу, от которого «Казань», словно подкошенный, упал навзничь. Радимов, увидев это, вроде бы удовлетворился и направился к себе, но остановившись на половине пути, вернулся и с криком, даже вернее с душераздирающим ором – «будешь знать, как толпой избивать» хлестко, уже лежащему сопернику ударил еще несколько раз по спине. Эту картину наблюдал один из товарищей «Казани», пришедший, видимо, посмотреть и проконтролировать, чтобы не дошло до крайности. Он помог товарищу подняться, когда Денис уже был у себя. Через десять минут в железную дверь постучали, нерешительно зашли двое, приятель «Казани» пару минут постоял в двери и вышел. «Казань» сел рядом с Радимовым и предложил поговорить. Они обнялись как друзья, однако между ними, все же, ощущалась острая, взаимная неприязнь.
– Вы снесли мои куртки, когда дрались, на них топтались, а я не богатый, чтобы покупать каждый раз себе новые, - разъяснял Радимов.
– Да понятно, понятно, - поникнув головой, отвечал «Казань».
Разговор получил совершенно бессмысленным, таким, какими часто бывают беседы после пьяной драки, необходимые лишь для того, чтобы успокоиться, расслабить нервы, не «ударить в грязь лицом» перед друзьями, если нет возможности или желания продолжить бой, чтобы не продолжалось унижение и насмешки со стороны победителя, и, чтобы при встрече здоровались за руки. Окончив пустословие, «Казань» предложил Радимову подняться на верхние этажи и выпить немного, на что Денис согласился, совершенно забыв, что на следующий день у него намечался экзамен по высшей математике. Там он выпил несколько рюмок предложенного самогона, привезенного «Казанью» из дому, поговорил с Жабовинским, на себе заметил задумчивый, и в то же время печальный взгляд его подруги, с которой Жабовинский уже был в свободных отношениях.
Через четыре часа Денис с трудом поднялся с кровати. Утро показалось ему отнюдь не добрым: в голове был полнейший туман, во рту еще ощущался привкус алкоголя, тошнило. Но надо было идти, и, он, собрав волю в кулак, оделся, не позавтракав, прихватил лекционные тетради и вышел. В спешке перешел дорогу, глубоко вдохнул уличного воздуха и незаметно для себя оказался в учебном корпусе. Перед аудиторией, на четвертом этаже собрались его одногрупники. Они подошел, поздоровался с парнями за руку. Девушки же были настолько сосредоточены на подробном изучении материала, что его короткий привет не каждой был услышан. Долго ждать не пришлось, вскоре преподаватель, вразрез традиции стал запускать по несколько человек, пригласив большинство в аудиторию. В ней было тепло и комфортно, но не для Дениса. Холод в тот момент был бы ему приятнее. Однако изменить температуру в помещении ему было не под силу, поэтому пришлось попроситься выйти. Профессор высшей математики – мужчина лет сорока семи, доктор наук определил - в чем дело и в первый раз разрешил.
Хотелось бы приостановиться и описать самого профессора, потому что манера его преподавания, как я считаю, заслуживает читательского внимания, и потому, для порядка, начнем с внешности. Это был мужчина лысоватый, широконосый, с маленькими глазами, таким они казались, потому что он почти все время был задумчив, и как бы прищуривался, а вообще у него были вполне обычные глаза, иногда только словно затуманенные, но не злые, как это могло показаться. Он постоянно, когда его видели студенты, находился в состоянии трепетного мыслительного поиска и был молчалив. Даже в преподавании его превалировало не устное объяснение лекционных тем, а молчаливое начертание на доске знаков, непонятных не только для Радимова, но для него в особенности, - они напоминали ему египетские иероглифы. Однако в группе находились и те, кто понимал, осмысливал сложную науку, называемую высшей математикой, такие, например, как староста. Для подобных ей понимание курьезов, невозможных для восприятия другими, сложности не представляли. Единственное, что вызывало недоумение у понимающих студентов, а у Радимова и Царева смех, так как они обычно витали в облаках на этих занятиях – это то, что сей доктор наук, уважаемый человек, бывало, понимая, что где-то в примере он допустил ошибку, брался за губку и вытирал весь математический пример или задачу. Это поведение вызывало неимоверное разочарование и недоумение, словно бы все переворачивалось в головах внимательно слушающих, анализирующих написанный на доске материал слушателей. Ведь изначально, написанное на доске юными слушателями воспринималось как истина в последней инстанции, как знание от доктора наук, а затем им же самим эти незыблемые истины опровергались как ошибочные, и вытирались с доски. Немудрено, что студенты в эти моменты находились в ступоре. Радимов однажды даже пошутил на этот счет, - «если бы у него в одном примере что-то не совпало, а рядом находился другой и еще задача, то он, скорее всего, стер бы все». Коля в ответ, только громко рассмеялся. Радимов вообще часто шутил на занятиях по математике, но на самом экзамене ему было не до смеха. Посмотрев сначала на билет, уже сидя за партой, затем в тетрадь, он понял, что не сможет решить и незначительной доли от необходимого. Он попытался попросить помощи у находящихся вблизи сокурсников, судорожно решающих примеры и списывающих со шпаргалок формулы решения задач, но те были настолько увлечены своими заданиями, что даже не реагировали, хотя, если бы, даже отреагировали, то от этого не было бы никакого проку. Денис не смог бы объяснить, как он решил задание, а это было обязательным условием. Кстати сказать, величайшая глупость преподавателей, которые видят, что у человека, не вследствие лени, а по простой причине отсутствия способностей к изучению их дисциплины, нет знании, мучить, терзать душу страхом, угнетать своего подопечного. Этими действиями подчеркивается отсутствие нравственной культуры, человечности, выпячивается зависть к молодости и беззаботности. Но об этом проявлении человеческой натуры мы еще не раз буду упоминать в своем повествовании, так как в студенческой жизни оно – частое явление. Когда Радимов понял, что не способен внятно ответить, он, не начав решать ни одного задания, попросился выйти снова. Математик разрешил, но попросил удалиться насовсем, и, задав вопрос, - «зачем таким на экзамен приходить»? поставил в ведомости неявку, тем самым проявив понимание. Денис с одной стороны не знал, что будет происходить далее, и немного переживал по этому поводу, а с другой – был рад тому, что мучение завершилось, что скоро в постель и можно будет поспать. Спокойствие обуславливалось анализом опыта других студентов – старшекурсников. Поначалу Денис верил работникам деканата, но глядя на поведение, вольное посещение и образ жизни Валеры Кулакова, утвердился в своем мнении. Однако в душе, все же, вопреки наблюдениям и разумным, логически подкрепленным доводам, происходили вспышки страха. Он потом еще долго переживал из-за этой неудачи, до самого момента повторной сдачи, да и во время ее волновался, потому что к науке этой не имел никакой предрасположенности. Даже на семинарских занятиях Денис сидел тихо, чтобы не вызвали к доске, и, он, стоя с угрюмым видом, ничего бы не сумел решить. К счастью преподавательница, которая вела только семинарские занятия (кстати говоря только кандидат наук), объяснявшая ясно для большей части группы, понимала его внутренние переживания и никогда не вызвала решать к доске. Но он все равно переживал и чувствовал себя глупее всех других, которые хоть что-то, но могли. Они решали, спрашивали, советовались, писали контрольные, в общем, не сидели без дела, учились. Радимов же учился после семинара по математике, когда по обычаю, начиналось семинарское занятие по истории. В это время наступал процесс его реабилитации. Он делал умный вид, складно, к месту отвечал, зарабатывал, необходимые для получения оценки автоматом, баллы. То же делали и остальные, но не столь умело. В группе выделялся еще один способный студент – Саша Сидоров, опережавший Дениса в знаниях по истории, а также в трудолюбии и обязательности. Если Радимов мог иногда не подготовится, потому что был уверен в своей исторических знаниях, полученных еще во время школьного обучения и в процессе репетиторских занятий, то Александр готовился исправно, стабильно посещал и сам, от руки, написал реферат. Реферат же Радимова вызвала недоумение у Натальи Алексеевны. Она заставила его, переделывать сданную им научную работу, потому, что он, даже не прочитав ее вдумчиво, сдал скачанный из интернета, с Дашиной помощью, антипатриотический реферат. В нем автор писал, что рассматривает войну в Афганистане с позиции Запада и полностью эту позицию разделяет и поддерживает. Она надеялась, что Радимов проявит усидчивость и напишет работу самостоятельно, и никак не рассчитывала на такой подход. Между тем, даже с учетом лени и несерьезного отношения к дисциплине, до последнего колеблясь - какую оценку ему поставить, она почла принять окончательное решение на последней паре, по ее результатам. Но к последнему занятию Радимов подготовился, как будто чувствовал, что спросят, и потому блистал знаниями; к тому же ему попались вопросы, на которые он знал ответ еще со школы, да еще и повторил их непосредственно перед парой, поэтому получил то, чем имел повод, впоследствии, хвалиться. Получив одобрение кандидата наук, отличной, строгой преподавательницы, профессионала своего дела, Радимов успокоился и оставил изучение истории. Ему и невдомек было, что если систематически не работать - ум притупляется, а знание, если не находится в употреблении и повторении - имеет все шансы забыться.
***
В общежитии дела обстояли неплохо. Никто уже не трогал, и не относился как к «первакам». После короткого «разговора» с Казанью, да, и после еще одной ситуации, произошедшей ранее, которая тоже, в какой-то степени, послужила причиной избиения Радимова, для него, да и для Коли наступили спокойные времена. Какой такой ситуации, – задастся вопросом читатель, - и почему она легла в основу ненависти старшекурсников к Денису? А случай этот прост и не замысловат, хотя, впрочем, вывод делать только вам.
В один из тихих вечеров, Денис читал учебник, что было крайней редкостью для него на первом курсе. Вдруг, нарушая тишину, за дверью послышались чьи-то шаги. Минутой спустяв комнату буквально ворвался приятель Кулакова – Денис Костылев. Он был прилично пьян, но на ногах держался уверенно. Присев на стул, который был выставлен им на середину комнаты, поговорив несколько минут с Валерой, который лежал на втором ярусе кровати и смотрел в потолок, Костылев стал вести себя странно, как будто от чего-то взбесившись. Поведение его, в мгновение ока странным образом переменилось. Он встал со стула, злым, мутным взглядом оглядел комнату, после чего предложил Радимову достать боксерские перчатки из-под кровати и побоксировать с ним. Как только Денис согласился, Костылев, словно передумав, вышел, видимо, желая этим поступком еще и показать, что у него есть друзья, способные вступиться в случае поражения. Он был уже на четвертом курсе и потому в том, что в общежитии у него множество знакомых - сомнения не было. Однако Радимова понимание этого обстоятельства не остановило. И когда Костылев через десять минут возвратился, и с бойцовским настроем, требовательным голосом сказал – доставай, будем драться,- первокурсник медленно положил учебник на кровать, и по-кошачьи вытянувшись на полу, достал Колины перчатки. Одну из них, спросив перед тем, какая удобнее сопернику, одел на правую руку, другую отдал Костылеву. Между ними начался бой. Радимов тут же пропустил удар голой рукой, но, не обратив на это особого внимания, нырнул под руку соперника и нанес несколько боковых ударов по туловищу и в голову. Костылев гневно, с ненавистью, неизвестно откуда появившейся, рубился, Радимов же старался хладнокровно боксировать. Загнав соперника в угол, он нанес ему прямой удар в нос, отчего у старшекурсника под носом появилось красное пятнышко.
– Зачем так? Я ведь был пьян – обижено, горестно сказал Костылев, - От дубинки ничего не поможет.
– Ты что мне угрожаешь? – переспросил Радимов.
– Нет, просто предупреждаю.
– Давай не гони, сам начал – вмешался гневно Валера.
Радимов отдышался, так как от резкой нагрузки он немного запыхался, присев на кровать, продолжил чтение учебника.
***
Так прошло полгода жизни в Петербурге, в огромном, густонаселенном городе, в котором ребята чувствовали себя абсолютно чужими, и, в котором, практически всегда им не хватало денег, присылаемых родителями, тогда как вокруг кишело море соблазнов. Быть может, именно это обстоятельство оградило их от негативных наклонностей и послужило основой достижения приличных результатов в учебе. Не имеет смысла скрывать, что у студентов, которых жалуют большими суммами денег, не получается, подчас, кристально честно сдать даже первую сессию, не говоря уже о получении качественного образования; к тому же, существенно возрастает риск привыкнуть к вредному для здоровья веществу. Примером такого развития линии жизни является ситуация с Кириллом, который даже не приступал к сдаче экзаменов, будучи отчисленным за непосещение, еще до начала зимней сессии.
На протяжении всего первого курса Денису и Коле, как и многим другим студентам, грело душу ощущение, что поступил и учишься, что впоследствии получишь высшее образование, подкрепленное ценной бумагой – дипломом, что как будто уже застрахован, и жизнь у тебя сложится наилучшим образом, и что все в этой жизни будет. В построении грандиозных планов не учитывались те опасности, которые таит в себе большой город, не осознавалась конечность собственного существования, способного оборваться в один миг; жизнь как будто только начиналась и текла нескончаемым потоком.
***
Заочники, сдав своевременно учебные долги, уехали, кроме одного оставшегося, но не в изоляторе – его, по словам комендантши, нужно было освободить для того, чтобы имелось, куда поселять больных. Причиной появления в комнате Коли и Дениса еще одного постояльца послужило душевное расположение к нему обоих, но в первую очередь Колино. Именно его инициатива сыграла основополагающую роль: он убедил Дениса, обсудить этот вопрос с комендантшей, которая упиралась недолго, вернее даже только для вида, и чтобы ее некоторое время поуговаривали. Ей доставляло очевидное удовольствие ощущать собственную значимость. Поэтому, совместными усилиями первокурсники, без особого труда, добились своего. Авилов Алексей - веселый, добродушный молодой человек, двадцати одного года, из города Тверь, отслуживший в армии, и после этого поступивший в академию, переместив свои вещи, которых было немного, на четвертый этаж, в чем, кстати говоря, ему подсобили товарищи, стал полноправным жильцом стовосьмидесятой комнаты.
Пока Денис жил один в холодной, пустой и оттого серой и унылой комнате, он научился по-настоящему ценить живое общение, он по нему до глубины души соскучился. Часто ему вспоминались мгновения, наполненные радостью, юмором и смехом, когда они вчетвером говорили о всяких пустяках, когда было кому предложить пойти прогуляться и с кем просто посидеть в тишине, которую в любой момент была возможность нарушить. Этого так не хватало, и поэтому, когда Коля с Лешей своими громкими голосами прогнали надоевшую тишь, он был несказанно рад, в душе его как будто что-то ожило.
Кроме появления жизни, в комнате стало теплее. Коля принес, оставленный ему Кириллом, на память, в подарок, маленький обогреватель. Подарок оказался, как нельзя, кстати, потому, что комната была угловая, а ее окна не были утеплены, и, вследствие этого температура в ней мало отличалась от уличной. А на улице стоял январь.
Первым делом после заселения, Леша предложил приготовить что-нибудь съестное, на что парни, без долгих раздумий, согласились. Сами они готовили редко, и в основном этим занимался Коля. Если хотелось плотно поесть – питались в столовой, если же просто перекусить покупали полуфабрикаты, приготовление которых не требовало долгого времени. Коля владел навыками поварского искусства, мягко говоря, неважно, хотя в школьные годы и осваивал это мастерство на курсах; однако, вопреки неумению, всегда брался за это дело с какой-то неистовой уверенностью. Однажды даже, убедив Дениса в том, что точно знает рецепт, стряпая яичницу, сперва обжарил помидоры, лук, яйца и, только напоследок перец; тогда как перец, если я не ошибаюсь, нужно было жарить первым. Посмеялись, но съели. Не без удовольствия, съеден был и суп, приготовленный под руководством Леши. По мнению парней, он оказался неимоверно вкусным, хотя в основе имел картошку да рыбу из консервы. Но это было не столь важно. Главное было тепло, уютно и весело.
В понимании, в согласии, и радушно общаясь, ребята прожили около месяца, а точнее до момента появления у Коли компьютера. А купила его, приехавшая навестить сына родительница. Она осведомилась о его делах учебных, посетила свою давнюю знакомую, пробыла около двух недель и уехала. И с этого момента приятельские отношения стали раскалываться. Невооруженным глазом, со стороны, можно было заметить, как потребность в живом общении снизилась, и уже только изредка в квартире слышен был жизнерадостный смех. Происходило это оттого, что Леша с Колей начали часами засиживаться перед монитором. Через некоторое время этим стал грешить и Денис.
Однако потеря интереса в общении друг с другом не помешала парням искать его на стороне, преимущественно у особ прекрасного пола. Авилов устроился в какую-то фирму, в которой сотрудники занимались продажей косметики, биодобавок, витаминов, и наперебой говорили о разделении людей на два класса: обладающих деньгами и рабов, где он и обзавелся новыми знакомствами. Денис продолжал общаться с Дашей, но уже намного реже, так как у нее появился молодой человек, встречи с которым увлекли ее настолько, что к концу второго курса, они с Денисом дружески беседовали, только если происходила случайная встреча. Коля же нашел подругу, не выходя из общежития.
По соседству, через дверь, получила комнату молодая особа, для своих лет достаточно властная. Работала она на тот момент в вузе, и занимала должность заместителя декана общего факультета; вследствие чего с легкостью, за невысокую плату, получила комнату для проживания. Но для этого в ней нужно было сделать ремонт – в чем потребовалась помощь, в том числе и Царева. И он, узнав, кем она является, моментально согласился. Помощь состояла в следующем – нужно было поклеить на стены обои, и пенопластовые, узорчатые, квадратные пластины прикрепить на потолок. Царев предложил поработать Радимову, но тот по некоторым причинам отказался: во-первых ему ее натура сразу не понравилась, она показалась ему слишком властной, надменной и гордой, чтобы самой попросить о помощи; к тому же не хотелось нюхать клей, так как вследствие временных проблем со здоровьем сердца, от этого ему становилось плохо. Кстати говоря, звали заместителя декана общего факультета – Арина Доброва. Ей, в свою очередь, Радимов именно тем и понравился, как она после ему призналась, что не согласился помочь. За период работы в высшем учебном заведении на высокой должности, она до того привыкла, что многие студенты перед ней раболепствуют для того, чтобы в случае чего, а в частности возникновения вопроса об отчислении, заручится ее поддержкой, что отказ Дениса, о котором она конечно же в скором времени узнала, воспринялся как проявление непокорного мужества. В действительности ж, это проявление было показателем непокорности властной женщине, а, если бы она по-хорошему попросила, Радимов не нашел бы в себе силы отказать. Однако его бездействие не послужило причиной невозможности их сближения, отнюдь. По окончанию ремонта ее комнаты, их дружба с Колей прекратилась, завершившись сильной ссорой, которая случилась на глазах у Дениса, из–за какой-то глупой недомолвки. После нее Царев с Добровой, встречаясь, только сухо здоровались.
Радимов прекрасно понимал, что сближение с человеком, занимающим высокую должность в академии чревато неприятными последствиями в случае разрыва, но, тем не менее, продолжал укреплять привязанность в душе ее. Он часто бывал у нее дома, делился своими мыслями, переживаниями, рассказывал о происходящем во время занятий в академии, до и после них. Она слушала и одобряла, и, только изредка, мягко, боясь обидеть, не соглашалась, но только отчасти, как бы невзначай, как будто хотела, чтобы он ее переубедил. Сама же она относилась к нему как к ребенку, и не старалась в чем-то коренным образом переубедить или опровергнуть высказанные им мысли, стараясь не провоцировать возникновения жарких, дискуссионных споров. Именно поэтому они не спорили, а может быть еще и потому, что Радимов, заметив, что она его внимательно выслушивает и в большинстве случаев соглашается, а свою позицию, отличную от его, представляет только в форме мягких предположении, сам стал поступать аналогично, даже если не был с ней полностью согласен, и даже если не разделял ее убеждения вообще. В таких случаях сначала он мог промолчать, а после в спокойной форме разъяснить. И она могла внешне согласиться, но только внешне и молчаливо. В глубине ее ума, укрепился определенный жизненный опыт, законам которого она следовала, и слова, не подкрепленные действием, не могли эти законы пошатнуть.
«Чужой опыт – никогда своим не станет» - фраза, высказанная однажды на занятии по культурологии, с которой тут же согласился Коля и в уме опроверг Денис. Разномыслие послужило предпосылкой для возникновения спора между товарищами.
- Ты это прошел, прочувствовал и поэтому оно твое, но другому человеку эти знания не навяжешь, - ощущая свою правоту, настойчиво утверждал Царев.
- Позволь, ты считаешь, что нужно обязательно попробовать наркотики, чтобы понять их вред для организма. Не достаточно ли просто понаблюдать за наркоманами, посмотреть, что с ними становится, как они себя чувствуют, какие преступления совершают.
- Ты забываешь о самих чувствах, переживаниях и ощущениях. Они являются источником нашего знания. А знание, полученное от другого, - всего лишь теория, цепь домыслов, которой можно и не поверить. Люди часто врут. Тем более если человек и правдив в своих речах, - это, все равно, субъективная истина. Он описывает реакцию своего организма на то или иное вещество, а не твоего или моего.
- Но ведь организмы людей во многом схожи. Кроме того человек существенно не изменился за две тысячи лет, и поэтому ориентироваться на опыт поколении можно и нужно, потому как и целой жизни не хватит, чтобы все познать.
В конечном итоге взаимопонимания, как и в большинстве случаев, найти не удалось: оба остались при своих мнениях. К тому же, у обоих на тот момент, желание иметь отличную от мнения другого позицию превалировало над любовью к поиску и нахождению истины. За счет победы в этих приземленных спорах приятели, в какой-то степени самоутверждались, демонстрируя свой ум, и развивая его, приводя очередные, не шаблонные доводы. Что одному, что другому не столь важно было, какую точку зрения отстаивает оппонент, а главным в беседе было высказаться самому и опровергнуть другого как личность. Особенно этим грешил Коля, и, Денис не раз ловил его изощренными мыслительными уловками, меняя свои предположения на идеи, схожие с утверждениями собеседника. Форма, накал подобных, частых дебатов на разные темы утомляли Радимова, а легкость в общении с Ариной расслабляла. Поэтому с момента знакомства с ней, он старался как можно больше времени проводить в окружении ее женственной и нежной красоты. Ее красоту, кстати говоря, нельзя было назвать абсолютной. Но Денису нравились ее глаза, ее нежная в его присутствии улыбка, ее слегка расслабленный, словно утомленный голос. Тем не менее, как могло бы подуматься, между ними ничего не случилось, кроме нескольких поцелуев. Произошло это однажды после очередной прогулки в расположенном неподалеку от общежития парке. Но чтобы быть последовательными начнем с первой прогулки, и произошедшего во время нее весьма неприятного разговора.
***
Природа пробуждалась – приближался расцвет весны, и, следуя весеннему сценарию, деревья покрывались легкой накидкой зелени. Вечерело; медленно, словно нехотя, смеркалось. С каждым часом темное покрывало окутывало Петербург все тщательнее, и только лучи фонарей ночного света местами рассекали сероватую, еще проглядную тьму. На Лиговском и Невском проспектах, по обычаю, сновало множество людей, заходивших в кафе, спешивших в клубы, шедших после работы домой. В центре города совсем не замечалась ночь; пусть не так суетно как днем, но, все же, настойчиво бурлила жизнь. А на улице Воронежской, в парке, было все равно, что в лесу – практически, ни души, кроме двоих, а затем и присоединившегося третьего. Случайного встречного звали Артем. Его Денис не знал и даже никогда не встречал, Арина это тут же исправила. Из себя он показался Денису – «простой молодой человек. Арина разговаривает с ним чересчур свысока». На этом поводы для его удивления не закончились; в скором времени Денис увидел в ней другую – ту, о которой до этого момента только догадывался.
Доброва с Артемом, как давние знакомые, имели общих друзей, приятелей, ученических товарищей, и по этой причине могли вспомнить общее. Из их уст Денис услышал историю об одной красивой девушке, когда-то учившейся в академии, которая то ли совершила самоубийство, то ли была убита своими одним из сомнительных ухажеров, то ли умерла от передозировки наркотиков. Арина утверждала что она, якобы, вела распутный образ жизни и даже спуталась с каким-то подозрительным типом, и что, в принципе, она нашла то, чего сама искала. Артем ее одернул, ему явно не понравился ее нелестный отзыв об умершей. Денису тоже неприятно было слышать подобное и удивительно от такой ласковой по отношению к нему натуры, но он промолчал. И только в конце, когда она закончила речь, напомнил, что неправильно о мертвых говорить плохо. Она ответила, что знает, но, все же, та была настолько непутевая, что ее нельзя вспомнить добрым словом. Радимов был огорчен и удивлен выводам, поселившимся у него в голове, после анализа слов подруги. В том, что она высокомерна и горда, он убедился еще на первых порах знакомства, и ее обращение к студентам как к людям низшего порядка не представлялось ему удивительным; однако о жестокости, о пугающем воображение зле, он узнал, только после внимательно выслушанных оскорбления в адрес погибшей при невыясненных обстоятельствах девушки.
Второй раз, в этом же в сквере, они гуляли светлым днем, когда людей, беззаботно бродивших или сидевших на скамейках, в нем находилось множество. Студент и заместитель декана прошлись по тропинкам вдоль высоких, густых до непроницаемости солнечных лучей, статных деревьев, и, затем по предложению Арины Владимировны, выбрали свободную скамью и сели. В этот момент Денис обратил внимание на группу ребят – старшекурсников, изрядно выпивших, которые находились поодаль, метрах в пяти от них. Они шумно болтали, и складывалось впечатление, будто они кого-то провожают. И в действительности из академии отчислили одного из них. Как оказалось, Доброва неспроста выбрала именно эту скамейку – ей хотелось быть ближе к компании.
– Здравствуйте Арина Владимировна, – поздоровался светловолосый парень, лет двадцати.
– Здравствуй, здравствуй Петя, – ответила она со сдавленной улыбкой и отвернула взгляд, - Его отчисли, потому что забил на посещение. И даже когда его уже оповестили, проигнорировал, и даже не подошел ко мне. Конечно, если бы он ко мне подошел и попросил, то еще можно было бы что-то сделать, - делилась она с Радимовым и с подошедшей, худенькой студенткой, после того, как отчисленный вернулся в компанию приятелей.
Денис стало жаль поникшего, потерянного парня, и в этот момент он еще сильнее укрепился в мысли, что своей, пусть даже ограниченной властью, Арина пользуется неумело, коряво, преимущественно в своих интересах, для унижения студентов, которые немногим ее младше, чтобы возвыситься, самоутвердиться, почувствовать усладу от ощущения собственной значимости. Радимову такой подход совсем не нравился; он ассоциировал себя со студенчеством и поэтому, приходил в ужас от мысли о том, что на третьем курсе его судьба будет зависеть от Арины Владимировны.
– Это ведь пока я могу относиться к ней, как к подруге, шутить, веселиться как с ровней. А ведь на курсе третьем все измениться, я уже не смогу, да и она это изменение почувствует, и соответственно сменит пластинку. Такие женщины презирают пресмыкающихся мужчин, но между тем, стараются сломать непокорных. А что если я ей нравлюсь, а ведь определенно нравлюсь, - да это вообще завал, - я ведь ее воспринимаю как подругу только, и не более.
Эти мысли отражались неистовым беспокойством, и единственное что давало успокоение – это надежда на то, что она, может быть, будет заведовать другим факультетом, либо найдет другую работу, либо вообще сменит род профессиональной деятельности. Произошло, что-то подобное. Она, летом, когда Радимов окончил только первый курс, уехала домой, вышла замуж, родила ребенка и естественно оставила в прошлом карьеру в академии и город белых ночей. Но это произошло по окончанию первого курса, а между тем, во втором полугодие произошло много интересного, о чем хотелось бы еще упомянуть.
***
Алексей Авилов, как уже было сказано, устроился на работу в фирму, занимавшуюся распространением и продажей широкого ассортимента товаров. В его задачи входил поиск покупателей и приглашение их в офис для прослушивания долгих, но приятных женскому слуху консультации. Кроме долгого устного рекламирования косметики и биодобавок, подчеркивания их полезности для человеческого организма, потенциальному покупателю, предлагалось попробовать на вкус коктейли, сделать маску для лица, выпить чудесного, зеленого чая, исцеляющего от многих заболевании. Фирма вообще специализировалась на продуктах, основанных на травяных экстрактах, о травяном составе биодобавок, говорило даже ее название, дословно с английского переводимое, как – «жизнь на травах». Все бы ничего, и все бы замечательно, если бы вновь устроившемуся студенту заочнику не нужно было внести первоначальный взнос в размере на сумму около ста тысяч рублей. Взамен, конечно же, он получал целый набор фирменных товаров для распространения, проценты от продажи которых поступали на счет, пригласившего его в офис работника; но только сумма оказалась для Леши слишком значительной, и, о размере ее он узнал не сразу, а только после того как был обнадежен крупными заработками и шансом построить свой собственный бизнес.
В подобных заведениях это делается очень просто. Первым делом предлагается прочитать книгу – «Богатый папа, бедный папа», в которой беспощадно порицается размеренный, честный образ жизни и воспевается неуемная жажда наживы. Затем для закрепления информации, изложенной в книге, систематически, поочередно будущие коллеги по работе рассказывают о своих материальных приобретениях после устройства в фирму. Они наперебой восклицают, как они безмерно счастливы, как изменилась их жизнь после того, что они начали пить зеленый чай, который способен приготовить любой травник, и употреблять коктейль, по своему химическому составу немногим отличный от биодобавок для культуристов. И все это подкрепляют теорией, будто люди делятся на два класса: первые богатые и успешные, а вторые нищие и больные; у первых, якобы, большая часть мирового капитала, а вторые, выполняя государственные функции, не могут позволить себе и малого; первые достойны уважения, потому что материально обеспечены, и на них нужно равняться, а вторые хорошие люди, но неудачники, и на них равняется не стоит. Деньги в этой философии возводятся в сан кумира, словно бы они живое существо, их нужно желать, мечтать о них, и ни в коем случае не воспринимать как средство. Якобы, если поставить цель и к ней стремится – успех не заставит себя ждать; об этом, по их мнению, говориться в фильме «Секрет». И естественно целью этой должны быть деньги; иначе и быть не может.
На самом же деле за кулисами остается обман и лицемерие, которое во многом определяет успешность в данном, так называемом, бизнесе, и многие ничего не заработав, остаются одни в поле разбитых надежд. Радимов, однажды придя в офис, по приглашению Леши, сразу же пришел к такому выводу. Его взору представилась команда из людей, постоянно улыбающихся, но неизвестно чему.
– Не могут же люди постоянно быть счастливы только тому, что они когда-то устроились на работу, пусть даже высокооплачиваемую. От всего радость со временем проходит, и наступают серые, трудовые будни. А это повторение одного и того же, всякий раз когда приходит новая партия людей, отловленных на улицах, - как это не надоедает.
Кроме натянутых улыбок, Радимову показалось, что жители офиса, как будто ненавидели друг друга и завидовали друг другу, и только от Леши исходила искренняя радость от того, что он попал сюда, и что ему все улыбались, а он улыбался всем. Вообще у него была обаятельная и для многих женщин привлекательная улыбка. Она, кстати говоря, сыграла не последнюю роль в том, что практически сразу же после устройства он стал встречаться с одной из работниц офиса.
Денис отказался от участия в этом, сомнительном, как он посчитал, деле. Ему и денег высылали немного, и устроиться на работу, чтобы заработать для того, чтобы устроиться в фирму он не мог, по причине нехватки достаточного количества свободного времени. А вообще, работу найти он пытался еще в первом полугодии, и устроился в суши бар официантом, но прошел только двухнедельную практику. Запугивание со стороны преподавательницы русского языка и советы матери повлияли на его юное сознание. Из-за того, что приходить в бар нужно было в одиннадцати часов утра, то посещать занятия у него не получалось бы совсем, и поэтому он решил дождаться начала второго курса.
Как уже было сказано, Денис отказался, но в первую очередь, по причине отсутствия средств для первоначального вложения. Впрочем, это решение существенно не повлияло на их отношения. Этого не было в характере Авилова. Он еще некоторое время поубеждал его и Царева, но не найдя желаемого отклика, угомонился. Коля, кстати говоря, вообще проигнорировал предложение и даже съездить, чтобы посмотреть, что за фирма, и послушать рекомендации, наотрез отказался. Его настолько увлекла давняя страсть – компьютерные игры, что он о еде забывал, не говоря уже об остальном.
И все-таки, однажды, вразрез с ежедневной обыденностью Денису, каким-то странным образом, без особых усилий, удалось вытащить его в ночной клуб.
Радимов с Кулаковым, пока еще жили в одной комнате, периодически посещали, находившийся на Лиговском проспекте, клуб «Метро». Коля же,в отличие от них, не слишком торопился в его чертоги.
Впервые Кулаков предложил Денису оценить заведение, еще на первых порах учебы. Первые впечатления от посещения злачного места у Дениса были неоднозначными. Конечно же, столичный клуб нельзя было сравнить с заведениями, где напиваются до низшего уровня животности, дерутся, толкаются, матерятся, и забывают обо всем на свете. В этом месте, на удивление, атмосфера казалась спокойной. Зоркая боевая охрана состоящая из крепких мужчин и женщин – спортсменок, заводная танцевальная музыка, много красивых, привлекательных, девушек, с которыми имелась возможность познакомится и в танце поцеловать, и потом просто разойтись, как ни в чем ни бывало – все это создавало атмосферу для развлечения. Однако третий этаж, в первое посещение, его крайне ужаснул, в первую очередь молодежью, дергающейся в конвульсиях под психоделическую музыку (иначе эти хаотичные, резкие движения телом и головой назвать было нельзя). К смущению от уведенного, примешивался стыд за танцующих наверху практически голых молодых парней стриптизеров. Но вопреки душевному дискомфорту, походы в клуб продолжились, даже когда Кулаков не соглашался составить компанию, Денис приходил один или со случайными напарниками, и на третий этаж поднимался крайне редко.
Вечером, в Санкт-Петербурге, прогуливаясь по центральным проспектам, можно наблюдать бесчисленное множество спешащей молодежи. Одетые в модную одежду, порой совершенно несоответствующую сезону и погоде, по широким тротуарам скорым темпом двигаются молодые парни и девушки, с банками алкогольных – энергетических напитков или пол-литровыми бутылками пива. И только иногда можно встретить изрядно выпивших парней и юных девушек, чьи руки пусты. Они спешат, чтобы успеть вовремя пройти в ночной клуб, показав нераскрытую пачку сигарет, или банку алкогольного коктейля, или просто предъявить студенческий билет, телефонную симку определенного оператора сотовой связи. Подобные акции осуществляются, по всей видимости, для рекламы той или иной продукции и имеют популярность, так как именно в эти дни небогатым студентам представляется возможность пройти задешево и развлечься.
Бесконечной вереницей стояла длинная очередь из представителей молодого поколения и пополнялась новыми пришедшими. Кто-то был просто пьян, кто-то обкурен, а у кого-то, вследствие принятия какого-нибудь психотропного вещества, были расширены зрачки. В тот вечер, когда Царев с Радимовым решили посетить злачное место, вход разрешали с условием показа пачки с сигаретами, название марки которых схоже с именем английского премьера - Черчилля. Царев не курил вообще, его минуло пристрастие к этой пагубной привычке. Денис же, в школьные годы еще начав, в одно время затянулся, а после все пытался бросить, но никак не мог полностью, поэтому курил непостоянно, в основном, когда выпивал. Но в этот раз, к удивлению, закурил и Коля, причем на танцполе, исполняя невообразимый, дикий танец, и сделал это, возможно, потому, что просто не хотел выбрасывать купленную пачку. За время нахождения в клубе она была выкурена им почти полностью.
Коля находился в приподнятом расположении духа. По его довольному лицу можно было определить, что атмосфера, царящая в клубе, ему была, явно, по душе. Он настолько раскрепостился, что во время танца его с сигаретой в руках, окружающие разошлись, как бы отстранившись на несколько метров, по всей видимости, приняв его за наркомана. Радимова, стоявшего у стены, такое развитие событий несказанно удивило; он привык видеть Колю степенным и культурным в поведении, и никак не ожидал, что Царев, впервые придя в клуб, будет так себя вести. Голова его, тряслась как маятник на ветру. «Дикое зрелище, вроде ж почти не пили; хотя отчасти забавное, всех людей вокруг распугал» - думалось Радимову, и как порождение этих мыслей у него проскользнула улыбка. А потом и вовсе, когда довольный Царев подошел к нему, он рассмеялся от души. Тот не обиделся, а вместо этого предложил присоединиться; но Денис отказался, у него совершенно пропало желание, которое было не сильно и до этого, но теперь совершенно пропало. Поэтому они пошли, сели за барную стойку, заказали пару коктейлей, осушили по банке, разговорились, разглядывая проходящих мимо девиц. Потом поднялись на верхние этажи, побродили, поглазели на двигавшихся под разную музыку, парней и девушек, и в конечном итоге спустились на первый этаж, снова сели за стойку и заказали по банке алкогольного энергетика.
- Денис это ты? – раздался сбоку звонкий, и в то же время, нежный женский голос. – Привет как дела, ты тоже учиться сюда приехал? Рада тебя видеть. Думала – ты, не ты.
Денис уже был не трезв, но рассудок его не подвел. Он обнял стройную, миловидную брюнетку, с которой они учились в параллельных классах, но никогда не общались, а только время от времени пересекались взглядами, на переменах между занятиями. Несмотря на это, здесь, в Питере, заприметив знакомое лицо, Зарина была до глубины души рада. Рад был и он. Они обменялись несколькими фразами, номерами телефонов, и, договорившись как-нибудь встретиться, попрощались. Однако после этого случая только через продолжительное время встретились всего два раза.
Отредактированное.
Дискотека была в самом разгаре; большинство посетителей клуба, пьяные или просто в хорошем настроении, крутились на танцевальной площадке. Именно в это время возрастает риск пьяных стычек между молодежью, всвязи с чем охранникам приходилось чаще выводить посетителей, выпивших сверх дозволенной для организма, индивидуальной нормы. В это самое время Денис отошел по необходимости, а вернувшись, к своему удивлению, не обнаружил Колю на месте, где тот находился в момент его ухода, а именно на стуле за барной стойкой, напротив богатого спиртными напитками бара, которым распоряжались работники заведения, с высокой скоростью обслуживающие посетителей. Как выяснилось впоследствии, Коля, употребив чрезмерную для него дозу алкоголя, стал засыпать, положив голову на стол, вследствие чего, (в клубе спать запрещалось) охранники вывели его на улицу.
И странное дело, неестественно извиваться подобно змеям под музыкальное сопровождение разрешалось, (словно бы не ясно, что подобное поведение объясняется приемом наркотических средств) упиваться, до потери пульса алкогольными напитками в стенах клуба – можно было, а вот спать за стойкой, почему-то запрещалось категорически. Видимо это потому, что спящий человек невыгоден владельцам клубов как покупатель; к тому же, вид его портит общую картину мнимого, напускного веселья.
Энергетические-алкогольные напитки льются рекой, и, владельцев подобных заведении нисколько не волнует, что от их распития в совокупности с физической нагрузкой сердечное здоровье человека неимоверно страдает. И вот вместо того, чтобы дать возможность отдохнуть, они вышвыривают молодого человека из клуба пьяного, притом, что тот не буянит и не мешает другим развлекаться. Такое бесцеремонное вышвыривание увеличивает риск случайного попадания под машину, и как нельзя лучше демонстрирует реальное отношение владельцев подобных заведении к клиентам. Однако с Колей все обошлось; он целый и невредимый добрался до общежития, а на следующий день уже и не помнил, каким образом добрался и в котором часу переступил порог.
– Мне сказали, что тебя охранники под руки вывели, – под утро, шутливо подколол его Денис.
– Да иди ты. Ничего подобного. Меня вывели, потому что я за столом засыпал, но шел я самостоятельно, - сопровождая речь звонким хохотом, ответил Коля.
– Ты, кстати, пачку сигарет за вечер выкурил, - от этого любому дурно станет.
– Да вообще, утром такой гадкий привкус во рту был, – гримасой показывая насколько на самом деле ему неприятно, отреагировал Коля.
Денис выслушал соседа, но остался при своем ошибочном мнении. Ему совершенно не верилось, что из клуба могут вывести человека, только потому, что тот находиться в состоянии опьянения. Ведь к трем часам ночи нетрезвыми обычно является большинство посетителей. Он еще пару раз подшутил, на что Коля, улыбаясь, отнекивался.
Это был первый, но не единственный их совместный поход в клуб, находящийся на Лиговском проспекте. Приходили еще, но приходили вдвоем трезвые, и от того не вливались в общий поток веселья. В окружении сосредоточенной на собственной модной одежде молодежи, и расслабляющейся только к середине ночи – это сделать было сложно.
Авилов, еще до трудоустройства, тоже несколько раз побывал в этом месте. Было это, еще когда он ухаживал за одной студенткой – пятикурсницей. Потом они расстались, и Алексей, съехал от ребят на съемную квартиру, полностью углубившись в поиск клиентов. И нормальное, на первых порах радушное общение с ребятами, в миг, прекратилось. После того, как он переехал, они увиделись только на втором курсе, во время начала зимней сессии. А произошел переезд по причине неизвестной, о которой можно строить предположения; о поводе же нам известно точно.
Весенним теплым вечером, когда на улицах Петербурга прекрасная погода или дождливая, что не менее обворожительно для наблюдения, когда деревья уже полностью покрылись листвой и шелестят ею, лаская слух прохожим, Коля с Денисом, из-за того, что выходить в это время было уже нельзя, решили смотреть какой-то фильм. Во время просмотра и без того шумной картины, они шумно беседовали, не обращая внимания на спящего, как им казалось, Авилова. Ему же на следующий день нужно было на работу, и он, ворочаясь в кровати, на первом ярусе, все никак не мог заснуть. Время близилось к ночи, но они звук не убавили и тише говорить не стали.
Второй случай произошел гораздо позднее. У Радимова следующим днем намечался экзамен, и он оказался в аналогичной ситуации. В отличие от Авилова, он не промолчал и попросил, чтобы они угомонились и ослабили звук на компьютере. На его просьбу Авилов, нервно ответил, что он уже не раз терпел подобное и ничего не говорил. Эти слова заставили Радимова вспылить. «Надо было говорить, чего ты терпел, - с жаром бросил он. Ситуация в мгновения ока накалилась; накалилась до такой силы, что казалось, парни вот-вот накинутся друг на друга с кулаками. Но вместо этого они легли в свои постели, заснув, правда, не сразу. На следующий день Авилов не пришел ночевать; по всей вероятности, ночлег предоставил кто-то из коллег по работе. А через пару дней, в обеденный час он пришел за вещами, и, попрощавшись с ребятами, окончательно съехал.
***
Вторая сессия отличалась уже куда меньшейволнительностью. Преподаватели, как и все люди, радуясь приходу лета, солнцу и теплу, а, соответственно, пребывая, зачастую, в хорошем настроении, большинством своим старались не быть чрезмерно требовательными к подуставшим за год студентам. К тому же, и сами они за год работы прилично утомились. Быть может, именно поэтому некоторым из учащихся прощалось многое вопреки их вольным выходкам. Очевидным примером тому является одно забавное происшествие, и вытекающие из него, на удивление, благоприятные для будущего выпускника последствия.
В один из прекрасных солнечных дней, запечатлевающихся в памяти летней яркостью природы, когда солнце радостью отражается в глазах городских жителей, Денис с Колей посетили академический корпус по следующему поводу: им нужно было встретить преподавательницу культурологи для того, чтобы осведомиться – в какой день намечается пересдача. Это требовалось Цареву, потому как он, уведомив ее в том, что ему жизненно-необходима оценка выше тройки, попросился сдавать повторно. Преподавательница поверила Коле, и, не дожидаясь его прихода на повторную сдачу, поставила в ведомости четыре, рассчитывая на то, что студент все-таки через некоторое время придет, пусть даже не подготовленный соответственно желаемой оценке, и она, войдя в положение, с улыбчивым видом, его обрадует. Однако студент не явился к сроку, и, кажется, вообще позабыл о своем обещании. Потом он вспомнил и явился на пару с товарищем, который, от нечего делать, пришел с ним за компанию.
Пока два студента ожидали преподавательницу, они много разговаривали друг с другом. Продолжалось это до той поры пока по лестнице плавной походкой, не поднялась миловидная, черноволосая, хрупкая девушка. Она, видимо, тоже пришла по той же самой причине, что и Царев, и, присела рядом с ребятами на один из расположенных в коридоре, скрепленных друг с другом, металлических стульев. Денис участвовал в беседе с незнакомкой недолго – он заметил соседку по квартире, которая разглядывала расписание занятий, и мгновенно переметнулся к ней. Инициатива полностью перешла в руки приятеля. И тут Коля не смог удержаться от соблазна чем-то удивить, внимательно слушавшую его речи, Алину. Сначала он просто говорил, но через время ему показалось этого мало, чтобы впечатлить ее, и, пританцовывая, он принялся снимать с себя футболку. И через минуту он уже блистал, в полуголом виде, перед заливающейся звонким, по-детски радостным смехом, Алиной. Этой спонтанной выдумкой он провоцировал похожую реакцию Радимова его собеседницы, которые удивились не меньше. Однако его сценический номер оказался, к всеобщей печали зрителей, очень коротким. Его прекратила женщина лет сорока, невысокая, достаточно упитанная, но не полная, а вполне миниатюрная. Тяжело поднимаясь по лестнице, от усталости, которая, очевидно, была вызвана неблизким расположением ее дома, появилась она – преподавательница культурологии.
- Царев, вы что ли? – с каплей укоризны, улыбаясь, и в то же самое время, с оттенком презрения, произнесла она, не столько оттого, что перед ней был Царев, сколько, по причине ее принадлежности к женщинам властным, гордым, и соответственно презирающим многих, кроме себя, и еще когорты избранных - «вы лжец, я вам уже поставила четверку, а вы меня обманули, сейчас пойду в деканат и исправлю».
Царев, испугавшись, в мгновение ока, напялил футболку. От неожиданности, он не находил другой линии поведения, как только растеряно улыбаться в ответ. Скорее всего, что он не ощущал подлинной правдивости в словах ее, которой, по сути, и не было. Выброс адреналина в кровь из-за того, что работница вуза заметила его за столь странным занятием, и ни где-нибудь, а в учебном корпусе, был такой силы, что не позволял ему помышлять об оценке и о каком-то невыполненном обещании. К тому же, на его лице отражался испуг за то, что она кому-нибудь об этом расскажет, и тогда узнают многие, а это чревато последствиями. Но на самом деле для беспокойства не было основании, в академии случалосьи не такое.
Достав из сумки ключ, немного перед тем в ней порывшись, она открыла дверь кабинета, и, повелительным тоном побудила Царева войти, после чего наглухо закрыла ее с внутренней стороны. О чем говорили можно только догадываться, и догадки эти, на первый взгляд, очевидны, но отдельные витиеватости беседы для находившихся в коридоре студентов остались в тайне. Однако ждать им пришлось недолго. После непродолжительного разговора, минут через десять, Коля, до глубины души довольный тем, что все обошлось, вышел. Правда, на обратном пути в общежитие он, приняв серьезный вид, винил себя перед Радимовым в том, что не выполнил обещанное. Но Денис не верил ему потому, что не чувствовал искреннего раскаяния, а находил в этой речи только довольство своей неотразимостью. Ко всему прочему, Радимову вспомнилось, какого труда ему стоило получить захудалую тройку по дисциплине, усвоение знании из которой для него не представляло чрезвычайной сложности, так как переплетение истории и культурологии является фактом очевидным для людей, имеющих хотя бы поверхностное представление об этих науках. В его памяти всплыли трудности, с которыми он столкнулся при проверке его знании этой своенравной преподавательницей, он вспомнил как по ее поручению, переписал все недостающие конспекты и ответил на несколько заданных ею вопросов, а в конечном итоге получил лишь удовлетворительно. Она поочередно задавала ему вопросы о культуре Индии или Египта, и когда Денис отвечал, что тему выучил, (хотя это было правдой только отчасти – он просто внимательно слушал на парах) продолжала в форме перечисления спрашивать о культуре других народов. И когда Радимов понял, что ему в конечном итоге не удастся выйти достойно из положения, он сдался, сказав, что не знает ответа на очередной вопрос. Удостоверившись в его «неподготовленности», преподавательница, расписавшись в зачетке, ему ее протянула. Как мы уже сказали, женщина это была надменная и любила вскользь унизить студента, а иногда, и открыто подорвать уверенность в себе, обличив в глупости; но то ли серьезный вид Радимова, то ли его действительные знания, то ли какие-то другие еще неведомые, трансцендентные причины, не позволили ей произнести и одного оскорбительного слова. Тем не менее, уверено можно заключить, что ей хотелось обязательно поставить низкую оценку, чтобы задеть его самолюбие. И отчасти ей это удалось. Натянутая тройка, ради которой в академии, при среднем посещении, не требовалось особых стараний у подавляющего большинства преподавателей, естественно не устраивала молодого человека, но он вышел из кабинета культурно, не хлопая дверью (как это делалось некоторыми несдавшими) как полагается истинному интеллигенту, спокойным, слегка грустным голосом попрощавшись. И вот сейчас, видя насколько просто, без труда, без нервного напряжения выкрутился его сосед, он немного приуныл, но только на мгновение. Радимов вообще не был завистлив, и ко всему прочему понимал деструктивное влияние данного наполнителя душевного мира на достижение собственных целей. Поэтому он искоренил его еще на зачаточном уровне. Его только смутил необъективный подход преподавательницы, которая продемонстрировала открытую необъективность.
***
Кроме культурологии в перечень экзаменов летней сессии первокурсников входила еще и макроэкономика. Вел занятия по этой дисциплине и принимал экзамен душевный, добрый преподаватель, мастер говорить о всяких разностях на самые различные темы, мужичина среднего возраста, кандидат экономических наук, доцент. Большую часть учебного времени, особенно на семинарских занятиях, он посвящал своим собственным рассуждениям, рассказам о жизни при СССР, сравнению экономической системы современности и прошлого века. В его преподавательской манере не проскальзывало бессмысленное запугивание, и этим он нравился и Цареву, и Радимову, и многим другим студентам. На его парах можно было, расслабившись, посидеть, посмеяться над его шутками, иногда даже пообщаться с рядом сидящими сокурсниками. И пусть даже экономических знании, к моменту окончания курса, в головах учащихся оставалось немного, студенты, большинством своим, о нем отзывались положительно.
В день экзамена Денис в академию пришел не выспавшийся и совершенно неподготовленный. С учетом этого обстоятельства, шпаргалок он нарезать не потрудился, и даже учебник с собой прихватить не удосужился. Да что и говорить, когда потребовалась ручка, даже ее в его кармане не оказалось, пришлось просить у одногрупников. А между тем, до вызова в кабинет, себя нужно было чем-то занять. Вот и принялся он с нескрываемым воодушевлением успокаивать других. Тогда, в преддверие конца первого курса, в его голове уже прочно утвердилась мысль, что для волнения, если хотя бы через раз посещал, причин весомых нет, тем более при сдаче этому говорливому добряку. В копилку своих аргументов он включал и непопулярность академии, и опыт старшекурсников, и собственный опыт группы – приводил он и его, потому как полгода назад этому преподавателю уже приходилось сдавать микроэкономику, что не составило колоссального труда и энергии. Его доводы выслушивались, но всерьез не воспринимались. Студенты, по инерции, запушенной другими преподавателями, и самой системой высшего образования, продолжали листать учебники, рассовывать по карманам компактные шпаргалки, волноваться, беспокоиться, давать страху собой завладеть. Тогда и он, осознав бессмысленность своих поучении, взял учебник у очередного сдавшего сокурсника и принялся заучивать термины, знание которых требовалось для сдачи на четверку или на отлично – в зависимости от успешности ответа. Однако знание терминов предполагало оценку выше тройки только в случае правильного ответа на основной, экзаменационный вопрос, который можно было с легкостью списать со шпаргалки или с учебника. Доброта Василия Ивановича доходила до того, что он, не говоря об этом, позволял сдающим пользоваться учебником на экзамене, якобы, совсем этого не замечая. На самом деле, он все прекрасно видел, только старался, отвернуться или углубиться в чтение учебных материалов, при этом наклоняя голову так, что присутствующие в аудитории имели возможность, немного приподнявшись со своих мест, лицезреть его затылок.
Когда Радимов целиком углубился в чтение и запоминание экономических определении, из кабинета вышла радостная, худенькая девушка – Аня Барашкова, которая являлась старостой триста семьдесят первой группы. Как только она переступила порог кабинета, студенты бросились, как это обычно бывает, спрашивать какую оценку она получила, и что для этого требовалось. Она, мило улыбаясь, ответила, что получила пять и, что для этого нужно было ответить на два основных вопроса и дать правильное обозначение пяти экономическим терминам. Но так как посещение у Ани было близко к идеальному (она вообще пропускала только по очень важным причинам, а у Коли с Денисом складывалось впечатление, что не пропускала вовсе) ее успеху никто не удивился, и все, кроме зашедшего следующего сдающего, продолжили штудировать учебный материал.
Аню Барашкову работницы деканата любили. Их любовь, а вернее сказать, покровительство и желание приобщить ее к группе студентов, осведомляющих их о том, что происходит в общежитии, кто в каком учреждении работает и работает ли вообще, а если нет, то чем занимается и почему не посещает занятия, Аня заслужила тем, что отмечала в журнале честно все пропуски, не делая снисхождения никому, кроме двух подруг, которые никогда не прогуливали, а только по необходимости пропускали. И все же добросовестных студентов было меньшинство, поэтому ее неподкупная честность возмущала подавляющую часть группы. Радимов с Царевым тоже не принадлежали к числу ярых посетителей, но и не пересекали, по пропускам занятий, допустимый предел, на первом курсе который был сорок академических часов. Оба они страшно переболели еще по приезду, в самом начале студенчества, когда только уехали матери, но вовремя направились в ближайшую поликлинику, находившуюся совсем рядом, и, выстояв очередь, взяли соответствующие справки. Кстати сказать, заболевают приезжие из других регионов России граждане в Петербурге часто, этому способствует особенность климата. Неспроста ведь в девятнадцатом веке, многие аристократы, проживая в культурной столице, умирали от чахотки – болезни, которая в наше время именуется туберкулезом и излечима на ранних стадиях. Но, несмотря на тяжелый период болезни, ребята окончили первое полугодие с незначительным количеством пропусков: у Дениса их было восемь, у Коли, к всеобщему удивлению, немногим больше; хотя, по правде говоря, должно было быть наоборот. И, тем не менее, с работниками деканата никто спорить не стал. Вообще, конечно, Денис хотел, чтобы староста хоть иногда прощала, но убедившись в ее непреклонности, в конечном итоге он смирился, и только иногда, с Царевым делился своими шуточными теориями о ее пунктуальности и обязательности.
- Наверное, если б случилось наводнение и все дома затопило по первый этаж, то это не остановило бы Аню Барашкову. Она где-нибудь раздобыла лодку, припыла в академию, отметила всех отсутствующих, а так как занятие, по объяснимым причинам, не могло б состояться, то ей пришлось бы покинуть учебное заведение, так она и себя включила бы в этот список прогульщиков! – акцентируя последнее предположение, подытожил Денис.
Царев, слушая это, от души хохотал, как будто находился на юмористическом концерте; причина же его смеха сокрыта была не только в остроте шуток, а скорее еще и в том, что у Коли староста была понимающая, которая тянулась более к сверстникам, а не к вредным, придирчивым женщинам из деканата.
Когда очередь дошла до Радимова, он, положив чужой, громоздкий, красный учебник в, одолженный на временное пользование, пакет, медленным шагом зашел в маленький, светлый кабинет, в котором обычно проводили семинарские занятия, и никогда не читались лекции. Подойдя к столу, расположенному напротив доски, за которым находился Иван Васильевич, он взял экзаменационный билет, озвучил вопросы, и направился присесть за последнюю парту. Вопросы, в виду объективных причин, для него оказались сложными, а аудитория уже, к тому времени, полупустая не обнадеживала помощью со стороны. Поэтому рассчитывать приходилось только на случайную удачу достать из пакета, внушительного размера макроэкономический учебник. Однако время поджимало, а преподаватель оставался на месте, вследствие чего, надежда достать его незаметно постепенно угасала. Тогда нерадивый студент решил пойти на риск. Он, внимательно наблюдая за действиями преподавателя, медленно нагнулся, чтобы тихо вынуть учебное пособие и положить на парту. Но, как назло, до этого, вроде бы обычный пакет, при малейшем прикосновении нарушал абсолютную тишину кабинета своим зловредным шуршанием. Радимов, поняв, что требуется осторожность, замешкался, но ненадолго. Заметив, что Иван Васильевич, старается отвернуться и не наблюдать его жалкие, неудачные попытки остаться незамеченным в своих действиях, Денис тут же осмелел и резко вытащил необходимую книгу, и что удивительно – это действие создало намного меньше шума, чем предыдущие незавершенные успехом попытки. Между прочим, говоря, как в дополнение, вспомним, что бытует присказка, будто попытка – не пытка. Это утверждение, отнюдь, не всегда верно, и данный случай – тому подтверждение. Однако после неожиданной удачи, над душой Дениса возобладало спокойствие. «Теперь хоть на три сдам, - помышлял он, - а вообще, быть может, и на четыре получиться». И спрятавшись за спиной впереди сидящего, Денис благополучно нашел нужные главы и списал необходимый ему материал, но только на один вопрос; на второй же информации не нашлось, поэтому он набросал на листок экономические сведения, касающиеся темы второго вопроса лишь косвенно. И дождавшись момента, когда в кабинете остались только они вдвоем с преподавателем, он, подтвердив свою готовность отвечать, сел напротив и принялся зачитывать с листка. Иван Васильевич без особого энтузиазма, с унынием, заставляя себя, заслушал монотонное чтение шаблонного образца, и оборвал студента на втором ответе, дав понять, что тот не имеет ничего общего с вопросом; к тому же, его за пол дня уже прилично утомило это муторное, повторяющееся занятие, поэтому от него последовало предложение побыстрее перейти к проверке знании экономической терминологии. По счастливой случайности, им заданы были четыре вопроса, которые Денис перед входом в кабинет заучил, а вследствие этого, без усиленного напряжения памяти, дал им точное определение. В пятом же задании потребовалось знание формулы, которая мелькала перед глазами во время подготовки, но не запомнилась. Тогда Радимов попросился пойти взять оставленную на парте ручку, так как данная преподавателем, так некстати перестала писать, и, оказавшись возле своего места, заглянул в собственные рукописи, где красовалась, выписанная им самим, формула. Вооружившись ручкой, он, с внутренней уверенностью, и радостью, которые умело скрыл за обликом серьезности начертал на листе требуемую формулу. Преподаватель заметил, кажется, нехитрую комбинацию, провернутую студентом, но не показал виду.
– Посещение у вас неважное. Почему не посещали?
– Приходилось работать, – отвечал Радимов. И он действительно работал, поэтому произнес это уверенно. Слова его требуют некоторого уточнения, которое пронеслось у него в голове, но о котором он почел умолчать. Работал он всего две недели и, к тому же, в первом полугодии, что никак не мешало посещению занятии во втором.
- Вы я смотрю, парень толковый, не то, что Сукнов. Поэтому четверку я вам поставлю.
- Спасибо вам большое.
В этом миг Радимов просиял улыбкой от искренней радости. Ее уже и скрывать не было смысла, да и не мог он, ясно осознавая, что все хитрости были настолько незамысловаты, что не могли остаться скрытыми от зорких глаз Ивана Васильевича. Он от всей души не раз поблагодарив, все так же улыбаясь, он выпорхнул в уже совершенно пустой коридор. Преподавателя же, в свою очередь, приятно удивила любезная реакция студента, и не безосновательно: большинство учащихся, привыкшие к его безграничной доброте, при получении четверки уходили к кислой миной, а получив в зачетку отлично, воспринимали это как должное. К слову говоря, в качестве подтверждения этого факта: еще перед входом в кабинет, Радимов слышал от одной из одногрупниц, когда спросил ее – какую оценку она получила, что четверка у экономиста это для нее полнейший крах. Однако для него, редкого посетителя занятии, не разбалованного легкостью сдачи у других и абсолютно не подготовленного, положительная оценка, на тот момент, представлялась как одно из высших достижении в академической учебе.
Коле Цареву, правда, немногим позже, в этом же кабинете, перед этим же преподавателем пришлось демонстрировать, накопленный в процессе пар, интеллектуальный багаж. До этого у него в зачетке вырисовывались одни лишь положительные оценки, и ему в пору было претендовать на получение студенческой стипендии, размером тысячу рублей, в течение следующего полугода. Но его надеждам не суждено было оправдаться. Опираясь в душе, на предыдущие заслуги в течение сессии, Коля, самонадеянно решил, что Иван Васильевич не станет портить ему общую картину в зачетной книжке, поэтому вопросы выучить поленился. Это обстоятельство сыграло далеко не последнюю роль в его провале на экзамене, но не главную. С очевидной вероятностью, можно сказать, что по академии прошел слух о том, что Царев, обманным путем заполучил четверку по культурологии, и поэтому когда он, по привычке, попросился на пересдачу, Иван Васильевич раздражительно отрезал, что тот совершенно ничего не знает, и безжалостно поставил в ведомость удовлетворительно. Когда же Царев, придя в общежитскую комнату, рассказал в подробностях о том Денису, Радимов, рассуждая вслух, предположил, что так могло произойти вследствие того, что количество отличников и хорошистов превышало допустимое, а так как студентам, обучающимся на государственном обеспечении, в случае успешной сдачи сессии – без троек, должна была выплачиваться стипендия, работницы деканата издали тайный указ, срытое постановление, чтобы преподаватели ставили хотябы одну тройку для того, чтобы не обременять академию лишними тратами.
- «А быть может он ему просто как человек не понравился, - подумал Денис, - наверное, вид требовательный был, а это мало кому по душе». Однако он умолчал о своей догадке.
На календаре наклевывался месяц, названный в честь римского императора Гая Юлия Цезаря. В точности следуя законам умеренного климата, улицы Петербурга наполняла летним теплом солнечная погодка, в меру жаркая, но не душная, а в тени деревьев и вообще упоительная. Гораздо реже, чем в любое другое время года, звонко молотя по асфальту, по крышам серых домов, по капотам проезжающих автомобилей, проливались на землю обильные дожди.
С экзаменами и зачетами ребята рассчитались со всеми до единого, и, в первых числах июля уже находились в состоянии легкой, с приятным чувством выполненного долга, мысленной и эмоциональной свободы, в ограниченных рамках который появлялась возможность повидаться с родными. Уже четвертого июля Денис, выстояв в длинной очереди, приобретя билет на поезд, отправился в Ростовскую область к тете, а Коля отбыл со столичного вокзала немногим позже, по причине того, что в период отпусков далеко не всем удается приобрести билет на желаемое число. Восьмого июля он, собрав вещи, уехал в Минусинск, где его ожидала родительница.
***
Вне Петербурга они пробыли все лето и, отдохнув, под осень, вернулись, чтобы снова окунуться в студенческие, временами до скуки беззаботные, временами чрезмерно напряженные, будни. И вновь, будто бы по кругу, начались: хождение на пары, конспектирование лекции, размышления, рассуждения и длинные междоусобные словопрения.
Если на первом курсе студентам преподавались науки, знакомые им со школьной поры, из курса среднего образования, или предметы, имеющие тесное переплетение со школьными дисциплинами, то с наступлением второго, на учебном горизонте замаячила масса совершенно неизвестных, о которых у молодого поколения если имелось представление, то только поверхностное. Среди этих, пугающих своей неизвестностью, дисциплин мелькала и философия. До начала семинаров, которые вместе с лекциями, по причине болезни основного преподавателя, вел другой, параллельно преподававший на первом курсе этику – Андрей Валентинович, многие учащиеся даже не подозревали о ее сложности для восприятия и понимания. И только благодаря снисходительному отношению пожилого доктора наук, без трепетного страха и дрожи в коленах студенты посещали семинарские занятия. Однако зачет принимал уже не он. И всё-таки, на его манере преподавания хотелось бы остановиться.
Как мы уже сказали, еще на первом курсе Андрей Валентинович прививал студентам этику, которая, как известно, является смежной с философией наукой, и потому, когда по причине болезни не смог выйтиИван Геннадьевич, его утвердили на преподавательскую роль философа. Лекции он читал размеренным, внятным, успокаивающим, голосом, к которому нужно было прислушиваться, чтобы уяснить доносимую им информацию, и студенты прислушивались, и не боялись его. Семинарские же занятия им построены были по принципу подготовки и чтения студентами докладов об этике востока, индии, о различных религиозных мировоззренческих системах и даже о кодексе чести, которыми следовали рыцари средневековья или о пути война – бусидо, который определял жизненные устои японских самураев. Он внимательно выслушивал читающего, периодически намекая на то, что нужно не бездумно зачитывать с листа, уткнувшись в подсобный материал, а рассказывать по памяти, затем задавал пару вопросов, и в зависимости от верности ответа, принимая глубокомысленную позу, выставляя в ведомости балы. Студентам этот подход, не сказать, чтоб уж больно нравился, но и не пугал, чего нельзя сказать о методах воздействия на коллективное сознание Ивана Геннадиевича. О них мы еще не раз будем говорить подробно в ходе повествования.
Вообще, откровенно говоря, между этими двумя учеными мужами почтенного возраста, невооруженным глазом, со стороны, можно было наблюдать скрытое соперничество, свидетельства о котором проскальзывали порой в их сложных для осмысления речах перед заполненными до отказа аудиториями. Но если пары Андрея Валентиновича некоторые вольные слушатели, еще имели смелость прогулять, то Иван Геннадьевич своей строгостью и требовательностью, уже по выздоровлению, через полгода, загонял в аудиторию практически всех.
***
Социальные сети, в наш век стремительного развития информационных технологии, с каждым годом все прочнее подчиняют жизнь современного человека, особенно студенческую и клерков, которые используют, порой, даже рабочие часы для переписки с другими пользователями, обсуждения самых разных тем в группах, ожесточенных дискуссии, бессмысленных споров, омрачаемых взаимными и всеобщими оскорблениями. Используя интернет платформу, многие граждане знакомятся для реализации самых невообразимых индивидуальных целей. Я полагаю, что ни для кого не секрет, что и педофилы научились умело пользоваться интернет площадкой для удовлетворения, в случае удачной охоты за маленькими детьми, своих порочных, греховных страстей. Создаются группы: гомосексуалистов, фашистов, анархистов, сатанистов, в них выкладываются агитационные демотиваторы, мерзкие, гадкие, гнусные, безобразные фотографии и видео.
Однако наличествует и положительная функция данного изобретения, а именно поиск давних знакомых, общение с одноклассниками, сослуживцами, бывшими коллегами по работе, с которыми из-за озабоченности проблемами бытовыми, житейскими не встретились бы и не созвонились бы, и даже не узнали, насколько те изменились внешне, и, как у них устроилась жизнь после расставания. Посредством же глобальной сети граждане многих государств, на огромных расстояниях друг от друга, обмениваются любезностями в письменном виде, интересуются жизнью друг друга и о встрече, бывает, договариваются. К плюсам вышеперечисленным хотелось бы добавить и возможность случайного пересечения с людьми общих интересов, встречающихся в реальной жизни далеко не на каждом шагу.
Сайт «В контакте» стремительно, с неимоверной скоростью, набирал обороты. Количество новых пользователей росло, и, быстроту этого роста отражали скачущие цифры в углу на вводной странице. Все новые и новые жители городов и поселков нашей необъятной родины регистрировали страницы, с каждым днем поднимая рейтинг сайта все выше.
Небезызвестно, что, изначально, он создавался как студенческий, всвязи с чем, на первых этапах, именно студенты, вследствие их ограниченной занятости, являлись основными его пользователями. Подвластными общественному веянию стали и студенты, проживающие на улице Воронежской. Как обладатель компьютера, Коля зарегистрировался первым, и после этого долго уговаривал Дениса примкнуть к рядам пользователей. Но тот не спешил, оправдываясь тем, что не умеет быстро печатать, а без этого навыка – незачем утруждать себя регистрацией. И все-таки в скором времени поддался уговорам: вписал свое имя и фамилию, загрузил фотографию, и, занялся поиском друзей, приятелей и давних знакомых, с которыми ввиду жизненных обстоятельств и разветвлении судьбы разъехался и прервал общение. Кого-то он нашел самостоятельно, а кто-то сам добавился к нему в друзья.
Около полугода нахождение в сети увлекало, завораживало, не утомляло. Но, по прошествии этого времени, когда большинство сетевых друзей писать перестали, и ничего интересного кроме игр в приложениях на сайте не предоставлялось, студентам приходилось попросту разглядывать содержание чужих страниц, а по большей части листать свои собственные. А это навевало скуку.
Каждый из ребят посещал сайт, преследуя индивидуальные цели. Радимов зарегистрировался в первую очередь для того, чтобы найти девушку, в которую влюбился в одиннадцатом классе и все никак не мог забыть; а вместо этого обзавелся множеством новых знакомых. Коля же занялся усердным изучением уличной культуры, а проще говоря, принципов поведения гопников. Он находил и вступал в группы, которые создавались уличными хулиганами, слушал песни вульгарного содержания, и даже предлагал Радимову их послушать, но приятель это предложение после ознакомления с несколькими песнями отверг.
– Слушай, вроде, когда мы жили в нашем маленьком городке, ты старался не подражать уличным парням, и, с неприязнью отзывался об этом образе жизни, - напоминал Радимов.
– Мне тогда просто не хотелось. Я был другой, - с душевной простотой отвечал Царев.
– Значит там, где нужно было проявлять стойкость, учитывая нравы вашей школы, ты держался; а здесь, в культурной столице, где такое поведение не приветствуется, ты вдруг, ни с того ни с сего, начинаешь вести себя как уличный пацан. Мне кажется, самое время учится, развиваться, а не опускаться. Это уход назад – в подростковый возраст.
Впрочем, несмотря на их весомость, эти доводы на Колю,должным образом, не подействовали, и, он продолжил восхищенно увлекаться нравами пьющих сквернословников, отнимающих мобильные телефоны у прохожих. Время от времени он даже повадился посещать учебные занятия в спортивных штанах и спортивной куртке. Было бы еще ничего, если бы к этому комплекту прилагались подходящие кроссовки или кеды, а не черные,уже вышедшие из моды, классические туфли с туповатым носом.
Увлечение манерой общения, поведением и соответствие в одежде продолжалось плоть до второго курса, пока он не совершил плавного перехода на кодекс чести радикальных националистов, если можно так выразиться, на изучение отличительных особенностей их психологии и частичного приобщения к ней. В конечном итоге, он настолько пропитал свой ум их внешней атрибутикой, что достал из своего гардероба берцы и стал бриться налысо, просто чтобы соответствовать избранному образу. Ненависть к людям других национальностей он не испытывал, так как сам к русскому роду принадлежал лишь отчасти, да и сам по себе был не способен кого-то ненавидеть только за внешность, будь то красота лица, тела, либо другая национальность. Зато на поступки и слова обиду мог держать годами, смакуя неприятные воспоминания, подпитывая их ядовитой злостью. При всей озлобленности на недругов, тем не менее, национальность обидчика не имела для него главенствующей роли и не определяла, впоследствии, его отношения к людям той же расы, что является частым и распространённым явлением в среде ярых националистов.
В последнее время, достаточно часто представляется возможность наблюдать следующую картину: если вопиющее по жестокости преступление, как например убийство нескольких человек ради опробования на вкус их мяса или забивание молотком живых людей ради того, чтобы понять (со ссылкой на роман Достоевского) к какому разряду они принадлежат – к право имеющим или к твари дрожащей, совершает русский, то оно, своим кощунством, и невообразимой жесткостью не вызывает такой бури негодования и распространения ненависти на всю русскую нацию, как если представитель другой нации совершит преступление подобного рода и даже менее жесткое. Тут же, мгновенно, вспыхивают ожесточенные, недовольные возгласы людей, которые жертву и знать не знали, и в лицо никогда не видели, и дела им до нее нет никакого, а просто появилась возможность рационализировать, накопленную в душе всеобъемлющую ненависть. Ни в коем случае не оправдывая преступления, все же хотелось бы заключить, что вернее было бы разделять проявления насилия по уровню их жестокости, без какого либо учета национальности преступников.
По какой надобности, в своем повествовании, мы воротились в дни минувшие – возникнет вопрос у читателя, – и зачем потребовалось столь внушительное по объему разглагольствование о простых, понятных практически каждому человеку истинах. Отвечу по порядку: в первую очередь я обязан быть последовательным в хронологической цепи, и прослеживать события, происходившие в студенческой жизни, двигаясь от причины к следствию. Кроме того, мне хотелось обозначить свою позицию по части траты времени на нудное листание своей страницы и ожидание, что кто-нибудь напишет. Ведь, небезызвестно, что занятие это, до поры до времени, пока разработчики сайта не стали его чуть ли не ежедневно совершенствовать, было обычным и распространенным; судить об этом можно было по многочисленным записям в статусах парней и девушек, что уже устали разглядывать свои страницы, что из-за этого ее блокируют, и отправляются жить, но через некоторое время под их фотографиями снова появлялся значок – онлайн.
На сегодняшний день многими общественными деятелями полагается, что социальные сети определяют сознание молодежи. Однако убеждение это достаточно абстрактное, и требует некоторого пояснения и уточнения. Прибегнув к дедуктивному методу (выведение частного из общего), анализируя изменения в поведении Царева, под воздействием вредоносной информации, мы имеем право заключить, что многие пользователи сети, сами не имея принадлежности к разного рода объединениям, в виртуальной среде находят негативную информацию, которая, по их собственному желанию или по незнанию, отвлекает от продуктивной деятельности, разрушает психическое здоровье, способствует культурной деградации. И все же ситуация с Колей не вполне трагична, какой могла бы стать если бы он, укрепился умом в фанатичных мировоззренческих устоях и целиком приобщился к сообществу фашистов, став одним из них.
***
На дворе стояла октябрьская, сероватая,грустная погода. Зачастили моросящие дожди, осыпавшие землю водяной дробью; пожухли листья, в недавнем прошлом живые, зеленые, шелестящие; опустели лавочки в безлюдном парке, летом и весной редко освобождавшиеся. После посещения теплых краев, осень в Петербурге, до боли душевной, казалась слишком уж скупой и унылой.
Природные изменения, безусловно, влияют на внутреннее состояние человека, но только в случае, если он не окрылен сильными эмоциями, не зависящими от погодных условии совершенно. А так как парни уже числились второкурсниками – этим эмоциям было откуда взяться. Глубочайший интерес у них вызывало появление, зачисленных в академию юных первокурсниц. Кстати говоря, их заинтересованными взглядами, парни обделены не были. Теперь, в поведении они были свободнее, чувствуя себя в общежитии как дома, и, в студенческой столовой, на первом этаже распыляли свой искрометный юмор, сами проявляя явные знаки внимания новоприбывшим девушкам.
Напомним читателю, что еще с самого момента поступления, Царев баловал своим посещением комнаты, в которых проживали девушки. В одну же из них он зачастил уж слишком. В ней проживали трое студенток: Таня Мерник, Катя Стадикова и еще одна пятикурсница, которая крайне редко появлялась в общежитии, а впоследствии, после получения синего диплома, собрав вещи, вообще, съехала на квартиру. Вместо нее поселили совсем юную, милую шестнадцатилетнюю – Лиду. Она приглянулась Цареву, и когда они вместе с Радимовым спустились по какой-то надобности к ним на третий этаж, он признался в этом. На следующий день Коля пришел, чтобыс ней вместе посмотреть фильм и с этого момента у них начались отношения, продлившиеся около двух недель. Царев, в очередной раз, своей несерьезностью отпугнул молоденькую девушку, желавшую большой и чистой любви. Впрочем, на этот раз, в этом была не только его вина, да и не берусь утверждать, что можно было, вообще, кого-то винить. Просто Лиде начал нравиться Жабовинский; но тому, в свою очередь, уже приглянулась другая.
***
Радимов уже подходил к своей двери, но ту его что-то одернуло, заставило остановится и обернуться. Его взору представилась черноволосая девушка, большими выразительными глазами, скромно и, в то же время маняще, на него глядевшая. Он замешкался на мгновение, машинально открыл дверь и вошел к себе. В тот вечер у него не было больше желания ее видеть, он находился, словно в забытьи, хотелось только помнить этот взгляд, упиваться воспоминанием о случайной встрече с незнакомкой. Ее звали Верой, и поселилась она, на пару с землячкой, взявшей над ней шефство, в комнате, из которой съехала Арина Доброва, о которой Денис ничуть не тосковал, а только радовался, что у нее все хорошо сложилось, и что ему не придется иметь с ней профессиональных дел. Царев первым познакомился с ней, и через несколько дней предложил им втроем прогуляться.
– Дэн, начни с ней встречаться. Прикольная девчонка, – убеждал настойчиво он соседа.
– Ты знаешь, Коль, мне как-то не по себе… Робость, откуда не возьмись, появилась ... Но конечно я попытаюсь.
Царев, сидя за компьютером, давал советы с уверенным видом ярого, успешного завоевателя женских сердец. Нельзя не отметить, что повышение его самооценки имело некоторое основание, но не настолько выдающееся, чтобы так превозноситься, как это делал он. В скором времени, после расставания с Лидой он уже страстно целовался на подоконнике с жившей в комнате напротив, через кухню, Таней. Откровенность этих сцен несколько смущала Радимова своей необычностью; он все никак не мог свыкнуться с тем, что Царев так резво начал студенческую жизнь, ведь до переезда в Петербург тот был, чрезмерно сдержанным и донельзя степенным.
– Привет, пошли с нами гулять, – радостно крикнул Коля, когда они с Радимовым, одетые для уличной прогулки, выйдя из своей комнаты, встретили, возвращающуюся откуда-то Веру. Она молчаливой покорностью, застенчиво улыбнувшись, нисколько не сомневаясь, дала согласие. В этот момент в душе Дениса все забушевало, возгорелось, закипело, и даже когда они втроем, спустившись по лестнице, так как лифт не работал, вышли из общежития, он не в состоянии был унять дикое волнение внутри себя, не знал – что говорить, о чем ее спросить, как вестисебя. Беседа в манере – вопрос ответ, как он считал, была не приемлемой, а, как назло, именно так и получалось. Благо разряжал обстановку веселящими речами, понявший в чем дело, Царев. Он, прям, наслаждался этими мгновениями, чувствуя свою значимость, понимая, что делает услугу и одновременно находится в центре внимания; он шутил через слово, рассказывал обо всем, что приходило на ум, в общем, болтал без умолку. И вообще его в этот день переполняло хорошее настроение, в процессе прогулки превратившееся в прекрасное.
***
«Денис, ты не хотел бы стать моделью?», – содержалось в одном из сообщении, посланных Радимову в социальной сети, неким Юлием Бруновичем, таинственным персонажем, представившимся модельным агентом. Он повадился настырно писать предложения подобного содержания еще весной, на которые Радимов отвечал положительно, но договариваться о встрече, по причине предсессионной загруженности, не торопился. Студенту, постоянно испытывавшему нехватку денег и не способному совместить полный рабочий день с академической занятостью, периодически подрабатывать на фотосессиях представлялось занятием заманчивым и прибыльным, не требующим затрат большого количества времени и жизненных сил. О том, что модели за позирование перед фотокамерами получают приличные деньги, он краем уха слышал и сам стал считать в результате того, что, натыкаясь на страницы парней – моделей, замечал на них модные вещи, продающиеся только в фирменных магазинах и по очень внушительным ценам. Поэтому когда Брунович попросил выслать ему несколько личных фотографии, в сжатые сроки Денис выполнил эту просьбу. Однако этой несложной операцией процесс вербовки в модели не завершился. Агент требовал, чтобы Денис действовал, четко следуя его рекомендациям, под его чутким руководством выполнял все предъявляемые им требования, также придирался по части того, что Денис не читает собственные сообщения, упрекал в глупости, говорил, что нужно снять корону.
– Да чего ты с ним переписываешься, - возмущался Коля, когда услышал от приятеля рассказ о трудностях в общении с вредным неврастеником.
– Может просто хочет проверить мою выдержку, посмотреть насколько меня хватит, предполагал Радимов.
– Не знаю, я бы на твоем месте забросил и не отвечал.
В манере общения фотографа проблескивала претензия на статус художника, который кистью выводит каждую линию изображаемой красоты или скульптора, ваяющего ее, создавая свои творения. Невзирая на принадлежность свою к армии людей, всего лишь, научившихся умело пользоваться техникой, в умственных, экспериментальных, долгих трудах изобретенной учеными, чтобы запечатлевать частицы окружающей действительности, он вел себя так, как будто имел полнейшее право на регулирование поведения своего собеседника, имел право влиять на проявления и структуру его личности. Однако же, не принимая во внимание придирки мнимого, самодовольного художника, Денис не отступил и не забросил стремление к призрачной цели; он вытерпел мелочные придирки в муторной, утомительной переписке, и через несколько дней договорился с агентом о реальной встрече. В дождливый, пасмурный, сырой день, когда на небе виднелись штрихи сероватости, прокатившись перед тем на метро, на одном из проспектов Петербурга, он встретился с фотографом. Они вежливо, как полагается петербуржцам, поприветствовали друг друга и направились по Бруновичем маршруту. Остроносый, кучерявый, в светлом плаще, Брунович производил впечатление культурного петербуржца, по крайней мере, хотел производить – это умозаключение следовало из того, что в беседе он, с гордостью, иногда совсем не к месту, подчеркивал свою принадлежность к коренным жителям северной столицы. На вид ему было около пятидесяти лет, а лукавства на все сто. Выдавал хитрый прищур и мутные глаза, какие обычно бывают у старых лжецов. Причем врал он амбициозно, с видом человека, который убеждая другого в правдивости своих слов, в которую и сам-то не верит, точно зная, что лжет, принимает требовательное выражение лица и как будто с укором вопрошает – «Как, ты еще смеешь подозревать, что я вру».
Размеренным, медленным шагом двигаясь по чистому асфальту тротуаров, минуя тихие проулки, они приблизились к трехэтажному зданию, изнутри напоминавшему школу; нашли входную дверь, поднялись на третий этаж, где располагался до конца не отремонтированный спортзал и, пройдя через него, оказались в просторной, загроможденной деревянными скамейками раздевалке. Именно в этой раздевалке, по неясным причинам, принимал Юлий Брунович будущих моделей.
– Зря многие полагают, что работа моделью легкая, - начал важно Брунович, – Бывает не евши, не спавши нужно бежать на съемки, которые длятся по пол дня. А бывает, что и весь день напролет приходиться позировать перед камерами.
– Да я в принципе готов работать. Это ведь не каждый день. У меня из-за учебы не получается устроиться на полноценную работу, – объяснил Денис.
Беседа о профессионализме моделей, каким-то странным образом, плавно перешла в дискуссию о малоизвестных тонкостях модельного бизнеса.
– Ты знаешь, а вообще я гей.
– Ничего против не имею, выбор личный; главное, чтобы меня это не касалось, – сухо отрезал Денис.
– Бывало, фотографирую я парня, а у него на лице нет вот этого,– продолжал рассказывать Брунович, не обращая никого внимания на замечание молодого человека, словно бы его и не слышал.
– Чего? – недоуменно перебил Радимов.
– Ну, вот этого, как тебе объяснить, это надо видеть, на лице. А когда я ему губами приложился, ну ты сам понимаешь к чему, у него это возникло. И у нас получились хорошие фотографии.
– Нет, на это я не готов, я чистый гетеро.
– Работа моделью требует отключения головы. Вот когда тебе девушка делает приятно, ты же получаешь удовольствие, – и, не дождавшись ответа Брунович продолжил, – просто представляешь, что внизу девушка и все. Нужно обязательно уметь отключать голову,– думая, что убедил потенциальную жертву, с хищностью взгляда стервятника, подытожил старый прохвост.
– Ты вообще знаешь, что чистых гетеро в природе не бывает. Та же дружба между мужчинами является проявлением бисексуальности, – со знанием дела, в недрах своего скудного рассудка, пожилой плут подыскал довод, нередко используемый представителями сексуальных меньшинств для пополнения своих рядов. Хотелось бы заметить, что в этом безудержном рвении, ими не учитываются, вернее не желаются быть учтенными некоторые нюансы. Явно преследуя низкие, безнравственные цели, они объединяют физическое, плотское желание с любовью, имеющей духовное начало, которая схожа с опьянением, но прекраснее; которая является состоянием, под влиянием которого действительность преобразовывается, обыденность растворяется, а мир начинает отражаться в переливах ярких красок. Минуя все эти лирические размышления о любви эротической, гомосексуалисты мало того, что сводят ее к одному только желанию плотской близости, но еще и утверждают, что любая физическая близость, даже противоестественная – есть проявление прекрасного чувства. Коряво приплетая к лукавым аргументам любовь братскую, (именно такую, в лучшем случае испытывают друзья друг другу), они утверждают, что физическое порочное сношение является ее неотъемлемым дополнением.
Радимовпрослушал убедительную для самого оратора агитационную речь, сам же остался тверд в укоренившихся в его голове убеждениях, но вступать в словопрения не стал, не посчитав это в данной ситуации уместным. Главной задачей для него являлось устройство на работу, поэтому сексуальная ориентация работодателя, при условии, что на него надоедливые приставания распространяться не будут, на тот момент молодого человека интересоваламало.
Они еще некоторое время побеседовали, после чего агент взялся измерять физические параметры Дениса. Окончив эту недолгую процедуру, фотограф предложил проводить Радимова до двери. Спустившись вниз, они обменялись несколькими прощальными фразами и разошлись. Перед тем же, как попрощаться с Бруновичем, Денис заприметил двух парней, лет восемнадцати, которые искали вход в здание. Те, по всей вероятности, подобно ему прибыли на встречу с фотографом, однако, в отличие от него, были знакомы с коренным петербуржцем, потому что, поздоровавшись, уверенно поднялись наверх.
– Слушай, я вот сейчас только понимаю - до чего же все-таки хороши женщины и как прекрасно, что они есть. Я впервые встретил такого человека, послушал его рассказы, и мне до того тошно стало, что аж передать сложно. А потом вспомнил Веру и, кажется, я еще больше в нее влюбился, – делился он уже по приходу домой с Царевым.
***
Взаимоотношения с Верой не отличались бурной стремительностью, они развивались скорее плавно, и в этой медлительности заключалась некая трепетность ожидания. Однако при всей обоюдной нежности чувств, желания постоянно пребывать вместе с его стороны не ощущалось, и это ее удручало, отчего она часто говорила, что совсем не понимает его, а он просто еще не был готов к серьезным отношениям, да и как можно быть готовым в девятнадцать лет. По этой, а может еще и по другим причинам, они через две недели мимолетных, редких совместных времяпровождении, расстались. И еще долго, на протяжении года, при случайных встречах, поглядывали друг на друга с тоской в глазах; но, все же, через гордость никто не переступил, пока влюбленность не прошла совсем. А влюбленность была, об этом можно заключить из тех переживании, которые испытали оба во время первого поцелуя, который случился только на пятый день после знакомства, что для Радимова было редкостью неслыханной. Все дело в том, что поцеловать раньше он ее попросту не мог, как будто, что-то не давало, тормозило, стопорило, способствовало тому, чтобы они, пообщавшись, лучше узнали друг друга, и не затушилизагоревшегося в душе огонька. Кстати говоря, причиной для расставания послужило его дружеское общение с соседкой Мариной, с которой они просто общались, и с которой у него ничего не было и быть не могло, просто потому что она ему совершенно не нравилась ни внешне, ни своим внутренним миром. И все же дружба с Мариной была скорее поводом, а не первопричиной, которой, вероятнее всего, являлось Верино желание первенствовать, и отсутствие с его стороны пристального внимания и заботы о ней. К тому же, Денису не нравилось, что она до более тесного общения с ним, до того тихая, скромная, спокойная, женственная, вдруг, в одночасье, в процессе сближения, перевоплощалась в совершенно иную натуру – разбалованную, гордую, вредную и властную. И нельзя сказать, что эти качества у нее проявлялись в полной мере, но проскальзывали и их дальнейшее выпячивание угадывалось. Ему эти качества в девушках особенно претили, да и в женщинах, с которыми даже просто общался и имел только деловые контакты. Ему отвратительна была стервозность, он почитал ее порядочным изъяном женской души, и даже более – моральным уродством. В общем, после одного неприятного разговора короткий юношеский роман был прекращен, правда, с надеждой на примирение, которой не было суждено оправдаться.
***
Близилась нежеланная зимняя сессия. Тяжким грузом стресса ложились на плечи студентов предэкзаменационные приготовления. Лица учащихся серьезнели. Все реже по дороге из общежития в академический корпус можно было услышать девичий, звонкий смех; даже ритм движения в общежитии, словно бы замедлялся. Студенты настраивались на сложный для них период. Уже за месяц до его начала необходимо было расквитаться с наросшими, словно въедливая ржавчина на литой, чистой, сверкающей стали, учебными долгами. И если с посещением дисциплин интеллектуального характера у Радимова пробелы скопились незначительные, то в журнале преподавателей физической культуры стояли одни сплошные пропуски. А полугодие, неумолимо, подходило к логическому завершению, и нужно было, что-то предпринимать. Самое распространенное решение среди студентов академии, в таких случаях было приобретение справки о тяжелой болезни, у врача соседней поликлиники, при наличии которой непозволительны были даже слабые физические нагрузки.
У Радимова на руках, при посещении этого врача, имелось медицинское освидетельствование о том, что у него митральная недостаточность первой степени. Получил он его в другой больнице, пройдя обследование, на которое решился после приступа стенокардии, произошедшего после чрезмерной физической нагрузки. Однако этот документ не посчитался врачом основой для непосещения физкультурных занятии. По его недовольному выражению лица, по тому, как он замешкался, заёрничал, когда у него на столе оказалось подтверждение болезни, было понятно, что ему оно не нравиться.
– Почему вы не явились ко мне раньше? – уставившись в медицинское заключение, говорил седой, лысоватый, врач лет пятидесяти пяти, с широким лбом и большими губами.
– Да я и не думал, что в этом есть необходимость. Я обследование то не сразу прошел. А на физкультуру ходить после пар утомительно. Я стал, в последнее время, быстро уставать.
– Если бы вы пришли раньше, мы могли бы еще решить ваш вопрос, а так как уже конец полугодия, – что я, по-вашему, могу сделать!?
Радимов промолчал, он понимал, чего добивается толстолицый, с коренастой шеей, врач, в очках, но не хотел поддаваться давлению и пытался увиливать.
– Может все-таки можно как-то решить вопрос?– оформив фразу как прошение, произнес молодой человек.
– Ну что я сделаю. На лечебную физкультуру вас еще можно было бы отправить, но для этого нужно было подойти ко мне в начале года. Не стоило тянуть…. Две тысячи у вас есть?
– С собой нет, – роясь в карманах, отвечал студент.
– Ладно, сколько у вас при себе? – недовольно проговорил доктор.
– Только пятьсот. Сейчас сбегаю в общежитие и принесу, – привстав со стула, убедил Денис.
Врач на мгновение замялся, видимо, в целях осторожности или вследствие нервозности, возникшей как следствие того, что он не ожидал, что студент академии пожалует к нему без денег. Взглянув на Радимова, а затем, углубившись в чтение медицинских заключении, он решился.
– Хорошо, давайте, только побыстрее, – нервно поторопилчеловек, сидящий за столом, на котором стопкой лежали медицинские карточки.
Вежливо попрощавшись, Денис вышел из кабинета доктора совершенно растерянный, но со справкой в руках, подтверждающей то, что он категорически не годен к физкультуре, с врачебной ручной подписью, которая требовалась работниками деканата, как подтверждение истины в последней инстанции. Заключения медицинского обследования для того, чтобы преподаватели физкультуры, проверив реферат, смело могли поставить зачет, было не достаточно, обязательно нужно было предъявить справку, вся хитрость которой заключалась в том, что именно это, предъявленное Денисом медицинское заключение,было прикреплено к ней в качестве доказательства, и именно на него ссылался врач.
Однако Преподавательница физкультуры не торопилась ставить зачет только по факту предъявления, как она выразилась, «липовой» справки. И даже после того, как Радимов объяснил ей всю суть дела – что у него, в действительности, проблемы с сердечной мышцей и, что полноценные физические нагрузки при ненормированном режиме дня сильно его утомляют, она, как бы войдя в положение, поверив на слово, все-таки, задала ему непростую задачу – защитить реферат, который он, как и любой другой писать самостоятельно не стал, а полностью скопировал из интернета. Спасло только то, что она не была чересчур придирчива к нему и, а лишь в меру строга. Расписавшись напротив его имени в журнале за три недели до вступления в права экзаменационной поры, она напомнила ему о том, что нужно явиться во время зачетной недели с синей книжицей (которую обычно студенты, высовываясь из окон, открытую трясут перед волнительным экзаменом и наперебой голосят, - «Халява ловись»), чтобы она проставила в ней зачет, в точности следуя постановлениям деканата.
***
Наступала зима. И многие жители северной столицы мечтали о снеге, а он, словно бы, дразня, баловал городских поселенцев своим выпадением лишь изредка, и мгновенно таял от тепла, которое производили нескончаемые потоки общественного транспорта и легковых машин. В центре города, по объяснимым причинам, температура на порядок выше, и поэтому, если на окраинах еще местами лежали мелкие пласты грязноватого снега, то центральные улицы всецело наполняла неприятная для глаз петербуржцев, но уже привычная в это время года, надоедливая слякоть. Из-за нее горожанам, не имеющим собственного транспорта, приходится быть постоянными клиентами бутиков, чтобы периодически приобретать очередную пару обуви, вне зависимости от качества предыдущей; владельцы же автомобилей из-за едкой сырости чаще отдают в ремонт или латают самостоятельно своих железных «лошадей».
За пару недель до разгара зимней сессии вышел профессор, которым студенты старших курсов запугивали своих младших коллег по учебе. Впервые Денис его увидел на лекционном занятии, на которое заявился после нескольких прогулов семинарских. Он сидел в последних рядах расслабленно, непринуждённо, с нескрываемой веселостью беседуя с девушкой из параллельной группы, в которой числился Царев. По каким-то необъяснимым причинам, на первых порах ему показалось, что слухи о преподавательской жесткости Ивана Геннадиевича напрочь лишены истины; ему человек преклонного возраста, рассудительный и сдержанный, не внушал абсолютно никакого страха. Именно поэтому Радимов, не стыдясь, болтая о всяких разностях со своей приятельницей, без доли стеснения обделял своим вниманием преподавательские размышления над мировоззренческими системами философов разных эпох. И так, наверное, продолжалось бы до окончания пары, если бы, вскоре, Иван Геннадиевич не заприметил обнаглевшего студента и не сделал ему замечания, касающегося его разнузданного поведения. Тот, соответственно требованию, отреагировал, на время притих, но через минут десять, с прежним ребячеством, принялся за старое. Тогда, уважаемый в академии доктор наук подошел вплотную к парте, за которой располагался студент и спросил – в чем дело, и почему тот не слушает и ничего не записывает. Радимов ответил, что у него перестала писать ручка, в которой, действительно, закончилась паста, а из поблизости и впереди сидящих слушателей никто не имеет запасной. Выслушав оправдание, Иван Геннадиевич, по-доброму улыбнувшись, обратился к находящимся в аудитории - «у кого есть ручка, дайте ему». И тут же с параллельного ряда, одна из студенток протянула ее преподавателю, которую тот ласково положил перед Денисом, и продолжил чтение лекции. На продолжении всего оставшегося академического часа Радимов внимательно слушал, пытался вникать и все излагаемые преподавателем сведения старательно записывал.
Однако новоявленная прыткость, с которой Радимов взялся за кропотливую работу на одном из последних учебных занятий, не расположила к нему преподавателя, как, впрочем, и ко многим другим его сокурсникам. На зачете нервное напряжение, сравнимое с ощущением нарастающей угрозы, волны увеличивающейся и поднимающейся по мере ее движения, испытывали исключительно все. Этот страх, когда Иван Геннадиевич, в синем костюме, зашел в маленький кабинет, словно ястребом реял над студентами, и клевал их в темя, заставляя вздрогнуть сердца.
– Лена, ты думаешь, что листая этот учебник, ты что-нибудь запомнишь? – спрашивал Денис у своей соседки по парте, маленькой, низенькой и в меру упитанной.
– Отстань. Я вчера пила, – нервно ответила та.
- Чувствуется. И в этом состоянии ты еще пытаешься запомнить, – усмехнувшись, вставил риторически Денис; на что Лена ответила, что нужно же ей хоть что-нибудь знать. А он, наблюдая за происходящим, уже ясно и отчетливо осознавал, что никакие знания, тем более впитанные наспех, не помогут. Основную роль играло посещение, и только затем знание мировоззренческих систем и философских учений, что, по сути, тождественно. И все же, вразрез действительности, наперекор реалиям, следуя за лучом надежды, студенты, копаясь в рукописях, в толстых учебниках, пытались запомнить как можно больше.
В этот момент, взяв стулья из-за первых парт, перед Иваном Геннадиевичем присаживались трое: Барашкова, Сидоров и Яковлева. Каждый из них имел малозначительное количество пропусков философских занятий, и потому опасаться, при учете существующего академического порядка, им было нечего. И все же, несмотря на это, замечалось их сильное волнение. Первым внятный ответ дал Саша Сидоров, озвучив в двух предложениях отличительные особенности диалектики Гегеля, и, с благодарностью, словно вырываясь на свободу, покинул переполненную страхом аудиторию. В результате наблюдения прогульщиками за сложностью сдачи успешными, обязательными студентами – коллективный страх чрезвычайно усиливался. Этому еще поспособствовала реплика, сказанная чересчур уж строгим тоном.
– Ваша логика ущербна по сравнению с моей, – нервно укоряя Иру Яковлеву в том, что она, обернувшись назад, попыталась подглядеть в свою тетрадь, объявил Иван Геннадиевич, –Энгельса то читали? (требуется упомянуть, что чтение трудов немецкого философа материалиста, положившего в основу своего творчества критику библейских истин, являлось неотъемлемым условием получения зачета). Конечно же, обе признались в том, что тоненькую брошюру читали, но суть прочтенного изъяснить затрудняются. Иван Геннадиевич мучить уточняющим допросом не стал, с суровым взглядом расписался в зачетных книжках и предложил присаживаться другим. Поочередно учащиеся группы, покидали кабинет, не достигнув желаемого результата. Во многом это происходило из-того, что темы, рассматриваемые на пропущенных занятиях, студенты должны были детально осветить, а они, само собой, большинством своим этого сделать были не способны.
Денис усвоил неудачный опыт, и на протяжении каникул почитывал учебник, авторство которого принадлежало выдающемуся ученому – Спиркину. За это время он узнал для себя массу новых истин. К примеру, то, что Толстой и Достоевский кроме писательства занимались построением мировоззренческих систем и укреплением основ нравственной культуры, а также выявлением ее критерии, включая гуманистические идеи и домыслы в собственные литературные произведения. Вкратце, он ознакомился с учениями английских, немецких и французских мыслителей: Бэкона, Декарта, Канта, Гегеля, Ницше, Локка, Гоббса, Вольтера, Дидро и многих других. Его увлекли размышления о времени, о бытие, о нравственности, о морали. За недельный отдых он неплохо подготовился, поэтому во время нахождения в аудитории, заполненной пришедшими сдавать повторно, чувствовал себя гораздо увереннее. Ему вместе с Ваней Ерзаковым выпал жребий первыми оказаться за партой, напротив Ивана Геннадиевича, лицом к лицу. Кстати, хотелось бы пару слов, сказать об Иване Ерзакове. Красивый девятнадцати летний юноша относился к посещению пар, как к процессу мучительному и бессмысленному. В академическом корпусе он появлялся крайне редко, за пару недель, перед сессией. Он был с Радимовым из одного города и учился на курс выше, однако отчисление в период летней сессии омрачило его студенческую жизнь. Его восстановили, но он все так же продолжал не спать по ночам в общежитии на улице Софийской, где девушек было гораздо больше, чем парней. И вот, он, сидя уже перед строжайшим преподавателем с опущенными глазами вместе с Денисом ждал решения своей участи.
– Кто будет отвечать, – изучая ведомость, осведомился Иван Геннадиевич, строгим тоном, который сидящим перед ним студентам показался даже грозным.
– Я, – глянул на соседа, и, поняв, что тот не станет, ответил тихо Денис.
– Как ваша фамилия? – не ослабляя напряжения, продолжил Иван Геннадиевич.
– Радимов.
– У вас я смотрю по ведомости, много тем не сданы. Ну, давайте по одной из них. Структура психики человека по Фрейду.
Денис не углублялся в чтение трудов психологов, вследствие чего затруднился дать внятный ответ, но, к счастью, кое-что вспомнил из курса культурологии, и даже вернее не из самого курса, который освещала преподавательница, а из реферата, который он позаимствовал у одной, успевающей старшекурсницы, выступавшей с ним, в качестве доклада, на конференции.
– По Фрейду структура психики состоит из «Я», «Эго» и «Супер эго». «Супер эго» отвечает за наши нравственные установки, является нашей совестью, – неуверенно, наблюдая за реакцией доктора философских наук, проговаривал Радимов.
Преподаватель поддержал запнувшегося студента, продолжив разложение структуры человеческой психики, и убедившись в том, что студент, во время каникул учебник читал, тем самым выполнив предъявленное требование, поставил зачет.
– А вы учебник читали, – нарушил молчание профессор.
– Нет, – тихим голосом, словно бы шепотом отвечал Ерзаков.
– Чего пришли тогда, идите – читайте учебник, – занервничав, отправил студента напутственным словом преподаватель.
Ваня преспокойно отправился на последние ряды, полагая, что подготовив попавшуюся ему тему, все же, в этот же день распрощается с долгом. Однако неудача была повальной. Ни Цареву, также находившемуся в числе провалившихся на первой сдаче студентов, ни Ерзакову не удалось избавиться от гнетущего обязательства в очередной раз, уже в третий по счету, явиться для сдачи этого зачета. Из них троих удача улыбнулась только Радимову.
Я думаю, что читатель уже догадался, что зачет по философии являлся одним из самых трудно-сдаваемых и стрессовых. Из этой догадки может следовать, что преподаватель испытывал душевное удовлетворение от нагнетания на студентов страха. Рискну предположить, что это предположение не до конца верное, и, такая атмосфера создавалась никак не оттого, что Иван Геннадиевич любил загнать юных учащихся в тиски беспокойства, а скорее потому, что выйдя на работу после длительного больничного отпуска, заметил прохладное отношение к изучению его дисциплины. Очевидно с помощью страха, он хотел заставить студентов добросовестно готовиться к занятиям. Этот вывод следует из того, что по мере приближения к периоду летней сессии его требования постепенно снижались.
Не теряя связующей, повествовательной нити с вышесказанным, продолжая ее, напомним, что Ваня Ерзаков принадлежал к числу ярых прогульщиков, даже, имеем право сказать, выделялся среди них. Он находился в тесных приятельских отношениях с Кулаковым и в отношении к учебной деятельности имел с ним много общего. И, тем не менее, трудности он ощущал далеко не на каждом зачете или экзамене.
– Ты читал хоть одно заданное произведение, – спрашивал он у Радимова, перед зачетом по эстетике.
– Да, одно прочел – «Портрет Дориана Грея». А что там еще надо?
– Еще, вроде бы, нужно написать эссе об одной из картин и предъявить билет из музея, «Русского» или «Эрмитажа»,– напомнил Ерзаков.
– Вот с этим проблема, – я ни там, ни там не был, – все так же спокойно сидя на металлическом стуле, у входа в кабинет, поведал Денис.
Время неспешно приближало их к тому, что нужно было заходить в кабинет, и когда оно подошло, они вместе зашли, и сели на последние парты, неподалеку друг от друга. В процессе наблюдения за теми, кто уже сдавал, он, краем уха услышали, что эссе можно взять у кого-нибудь из сокурсников, а из всех произведении нужно знать только ответы на часто задаваемые молодой преподавательницей вопросы. Поэтому, недолго думая, они попросились выйти из кабинета.
– Сбегай к Марине, – предложил Радимов приятелю посетить соседку, которая испытывала к Ване откровенную симпатию.
– Да ну,– отнекивался Ерзаков, потому что не хотел попадать в неудобное положение, – я лучше у кого-нибудь другого попрошу.
Впрочем, ни у кого другого выпросить не получилось, и, он, переступив через свое нежелание, заглянул к Марине. Она с радостью отдала все имеющиеся у нее материалы и объяснила механизм сдачи зачета по эстетике. Денис также сбегал в общежитие, и нашел готовую работу, расспросив, между делом о том, насколько сложно отвечать и какие вопросы задаются чаще. Немногим раньше Ерзакова он прибежал обратно. Постучавшись в деревянную дверь, они, вновь оказались в небольшой аудитории, с момента их ухода немного поредевшей.
В светлом кабинете, наполненном множеством невидимых лучей, исходивших от дневных ламп, когда на дворе уже угасающе смеркалось, и, городская тьма расщеплялась только искусственным освещением, находилось человек десять. За преподавательским столом восседала миловидная особа прекрасного пола, лет тридцати. На своих занятиях она то и дело говорила о прекрасном – в жизни, в природе, в искусстве, также пыталась донести до слушателей, что одна из задач эстетики это прививание любви к этому самому прекрасному. Заметив, с какой легкостью она поставила зачет Ерзакову, Денис заключил, что она не лукавит, не говорит о том, что ее совершенно не волнует, а и сама является созерцательницей красоты, в том числе, красоты мужской. Исходя из этого наблюдения, он понял, что переживать не стоит. Он хоть и музей не посещал, какой нужно было, а нужно было, как мы помним, «Русский» или «Эрмитаж», и картину не описал во всех ее прелестях, из заготовок, все же, имел прочтенное творение Оскара Уайльда. И потому с ощущением легкой уверенности он вызвался отвечать, на что она одобрительно кивнула. Прихватив со стола имеющиеся материалы, он подошел к ее столу вплотную, и, ощущая ускорение сердечного ритма, присел на, принесенный Ерзаковым и оставленный им после ухода, деревянный стул. Наталья Владимировна, вскоре, после произнесенных Радимовым шаблонных фраз о картине, о посещении музея уличила его в недосказанности. Но он, и не собирался убежденно нагло врать. Заметив ее расположение к его товарищу и к нему, он понял, что к парням она куда более благосклонна, чем к девушкам; им приходилось сложнее. Когда же очередь дошла до произведения, он уверенно дал понять, что прочитал.
– И каково ваше отношение к прочитанному произведению?– пытаясь понять, что за экземпляр перед ней, пристально вглядываясь, поинтересовалась Наталья Владимировна.
– Вы знаете, вначале оно мне не совсем понравилось, - перебарывая вспыхнувшее волнение, достигающее своей высшей точки во время начала произнесения речи, а затем постепенно угасающее, произнес Денис, - мне показалось, что главные герои имеют нетрадиционную сексуальную ориентацию. А затем, когда выяснилось, что это не так, стал читать с меньшим отторжением.
– Да, вы, действительно правы, – с неподдельным удивлением тому, что студент, действительно, пополнил свой читательский багаж, промолвила Наталья Владимировна, – кстати, вы знаете, Оскар Уайльд сам был таким, – да, да, он предпочитал мужчин.
– Тогда все понятно.
– Как вы считаете, правильно ли поступил с любящей его девушкой Дориан Грей? – Наталья Владимировна желала убедиться в том, что студент прочитал произведение полностью, а не только его первые страницы. Это сомнение возникла в ее голове уже в процессе, – этот вывод следовал из того, что на начальном этапе обсуждения, она не сомневалась.
– Вы имеете в виду Сивиллу Вэйн, которая из-за него совершила самоубийство. Да плохо он с ней поступил. Полюбил ее как актрису, а когда она в него влюбилась, бросил.
– Произведение значит, вы читали, но в музей не ходили, и описание картины не ваше.
– Да, вы правы. Но у меня просто так мало сдано, – жалобно намекнул на свою перспективу быть отчисленным студент.
– Посетите музей, опишите картину и принесите мне билет. Хорошо?– улыбаясь, пошла на уступку преподавательница.
– Да конечно.
– Дайте зачетку, я вам сейчас поставлю.
Наталья Владимировна, плавным жестом расписалась в зачетке и приятно улыбаясь, отдала ее студенту, надеясь на то, что он выполнит данное ей обещание. Но период сессии настолько затуманил голову Дениса, что он, позабыл о своих словах совершенно и вспомнил только через несколько недель, когда посчитал, что уже поздно, - «да и, наверное, она забыла уже». Она же не забыла, и, по всей видимости, об этом узнали на кафедре философии, культурологии и истории.
***
–Здравствуйте, – произнес Денис, еле слышно.
– Здравствуй Денис,– поприветствовал его в ответ Иван Геннадиевич, идя из деканата с потухшим видом к себе на кафедру.
Отредактировано.
«Странно, столько студентов было на зачете, ходили к нему на пары, мелькали перед его глазами, а он, невзирая на это, запомнил меня по имени. Это точно что-нибудь значит, – пронеслось в голове Радимова, когда он сидел на коричневом, металлическом стуле в коридоре учебного корпуса на втором этаже, – наверное, мне стоит начать заниматься философией серьезно. Уже если честно нет сил от этой уравниловки. С первого курса: главное – ходи, посещай и читай, скаченные из интернета, доклады – сырые, порой даже не читанные. Угнетает абсолютное отсутствие соревновательного процесса и никакой возможности как-то себя проявить. Даже по истории у четырех человек из одной нашей группы вышли пятерки, и по столько же примерно в параллельных. А тут появляется шанс, заявить о себе как обособленной личности. Философия изначально воспринимается и понимается не каждым. Те же, кто имеют предрасположенность к ее освоению, большинством своим – ленивы. А самое главное – для Ивана Геннадиевича не имеют значения заслуги прежних лет».
Этот последний вывод следовал из услышанного однажды рассказа об одной студентке – отличнице, которой он ни при каких условиях не хотел ставить отлично. И только после того как на него оказали давление работники деканата, настырно упрашивая его, он пошел на уступку, чтобы старательной, трудолюбивой студентке, не смыслящей в одной только философии, выдали красный диплом.
***
– Когда ты уже учиться начнешь, – требовательно, словно с позиции строгого начальника вопрошала по телефону Анна Барашкова, вечером, когда он находился в общежитии, на кухне, и глядел в окно, наблюдая за улицей и за изредка появляющимися на ней прохожими.
– Да, вот уже надо; чувствую, что надо; преподаватель серьезный. Да и вообще уже желание появилось учиться по-настоящему, – усталым спокойствием окрасил свои доводы Денис.
– Ну, давай, давай, – все так же свысока, но с большей доброжелательностью заключила лаконичную беседу староста.
Анна вообще яро, с усердием, боролась за студенческую успеваемость. Всегда старалась отмечать прогульщиков, и неутомимо делала им выговоры. Кроме отслеживания посещения она решила, что может и должна влиять и на учебные успехи группы. Она советовала, подсказывала, и видом показывала, что ей не все равно, и что успеваемость группы, волнует ее не меньше чем проблемы собственные. Однако когда Денис, в действительности, взялся серьезно за изучение философии, она особой радости не выказала. Ее вполне удовлетворяло ощущение интеллектуального первенства, но первенства неоспоримого. По причине ее трудолюбия, дисциплины и высоких умственных способностей, действительно, в сфере освоения многих предметов у нее конкурентов не наблюдалось. Однако, история, этика и философия не включались в число этих многих.
Денис решился углубиться в учебную деятельность, что называется с головой по нескольким причинам, а вернее было бы сказать – в результате происшествия случаев, породивших эти причины. Помимо желания выделиться, заявить о себе как о способном студенте, он, понял, что необходимо заняться спокойной работой и начать вести здоровый образ жизни для полноценного восстановления сердца. Этому способствовало его ослабление.
После перенесения очередного сердечного приступа, однажды, стоя на пороге общежития с дымящейся ядовитым дымом сигаретой, он ощутил, что даже после легкой затяжки у него ускоряется ритм сердца, еще через минуту, в подреберье, почувствовал, как оно аритмично выстукивает и как поднимается температура в левом боку. В миг, в грудной клетке все закипело, забурлило и сделалось до того горячо, что аж во ртусухо. Радимов решил, что недокуренная сигарета и вся полная пачка должны оказаться в урне, а через мгновение в точности последовал своему плану. С этого момента сигареты существовали, но не в его мире.
Отказ от вредных привычек, разумеется, предполагал появление массы свободного времени, которое требовало занятости. И этой занятостью могла стать работа моделью.
– Заходи и присаживайся, – вяло поприветствовал Дениса, замученный, эмоционально-вымотанный, к тому же не выспавшийся – о чем свидетельствовала синева под глазами, модельный агент, и, сам прошел в маленькую комнатку, в которой из всей техники присутствовал один только громоздкий, белый компьютер. Этот компьютер стоял на покрытом скатертью столе, перед которым находился деревянный стул. Скажем сразу, чтобы не возвращаться к описанию этой бедно обставленной комнатки, что еще у двери пылился маленький, невзрачный столик. Денис краем глаза, пока шел в эту комнатушку, оглядел квартиру и немного удивился. Вместо, ожидаемых апартаментов, которые, по его мнению, могли быть в собственности Бруновича, как у прилично зарабатывающего на съемках фотографа, его взгляду представилась маленькая квартирка, в которой царил неимоверный бардак. Повсюду было разбросано старое, грязное тряпье, а единственное окно в другой комнате, которая была попросторнее было зашторено засаленными, некогда белыми занавесками.
– Вот держи контракт, прочитай его и распишись внизу,– с этими словами Брунович протянул Денису документ и ручку, когда тот присел на стул возле низкого, стоящего рядом с дверью, столика, – Ты не подумай, что я с этим контрактом пойду в суд, но нужно чтобы у меня были гарантии, что ты не будешь сотрудничать с другими агентами или агентствами, без моего ведома.
– Тут вот такие моменты, как эротика, стриптиз, съемки в женской одежде – на это я не согласен. Максимум с обнаженным торсом. А так вообще лучше просто реклама одежды, – категорически осведомил Денис.
– Понимаешь, на этом много не заработаешь. Для манекена у тебя невысокий рост. Кстати сколько у тебя?– с оценивающим видом спросил фотограф.
– Метр восемьдесят два.
– Для того чтобы демонстрировать на подиуме одежду нужно хотя под метр девяносто. Нужно на максимальное количество пунктов согласиться. Это отнюдь не значит, что ты это будешь делать, но просто так нужно. Тебе потом будут предлагать, и если ты не захочешь – никто не станет тебя принуждать.
Денис нерешительно расписался в обоих экземплярах, с расчетом на то, что станет сниматься только в случае выгодных для него условии, и отдал документы фотографу.
– Один экземпляр остается у тебя, один у меня. Кстати, для работы моделью необходимо портфолио, – это стоит две тысячи. Но вообще фотографии могу сделать и я. Хочешь посмотреть, примерно, какие?– подняв брови, словно бы, сейчас покажет драгоценность, спросил Брунович.
После согласия Дениса, агент поднялся с кровати, находившейся также в этой комнатке и сел за компьютер, который был включен и поэтому, чтобы возобновить работу, ему достаточно было всего лишь слегка подвигать мышью. Он выбрал папку и начал кликать по фотографиям, на которых в полуголом виде, а иногда и полностью обнаженными были изображены два парня, которые встретились Радимову во время прощания с Бруновичем, после их первой встречи. Судя по фону на этих произведениях псевдоискусства, съемка происходила где-то за городом на заброшенной стройке.
Без желания принизить достоинство всех профессиональных фотографов, любящих изображать непередаваемую письмом красоту окружающего мира, без претензии задеть их самолюбие, все же, хотелось бы обозначить второстепенность таланта ловить красочные моменты при запечатлении изображения натуры обнаженной. Эта деятельность направлена на разжигание похоти, желания самого изображения, сделанного на протяжении обрывчатого момента, ушедшего в прошлое, а потому мертвого. Вследствие этого можно утверждать, что возбуждение при наблюдении этих фотографии при глубоком анализе является в определенной степени любовью к мертвому, но не живому, потому как живое двигается, дышит, чувствует и мыслит в реальном времени. Но не будем сильно отклоняться и продолжим.
– У нас с моделями очень дружественные отношения, – перешел к доверительному повествованию Брунович,– Я помню, мы у меня играли во франты. И тот, кто проигрывал должен ртом снять ананасовые кружочки. Думаю, ты понимаешь с чего?
Денис не произнеся ни слова, кивнул в знак понимания, про себя подумав, – «это, что же, они все, что ли такие». Ему стало как-то совсем неуютно, и это отразилось на лице его легким смятением. Из рассказа старого плута выходило, что они сами не сильно этого хотели, но, якобы, попробовав не разочаровались. И Денису припомнился случай, когда по причине задержки рейса, пассажирам, в числе которых находился он, предоставлялась гостиница на некоторое время до вылета. Он поселился с парнем пару годами старше его в небольшой гостиничной комнате. К этому студенту третьего курса, который родом был из Норильска заходили два приятеля и чтобы скоротать время, вместе с ним употребляли кокаин. Один из них высокий и худощавый, коротко стриженый отличник академической учебы, правовед, завел с Радимовым беседу. В ее процессе он выяснил для себя, что Радимов никаких наркотиков кроме курительных смесей не пробовал, и, печальным, поникшим, усталым от жизни, голосом посоветовал, - «Если не пробовал,советую не пробовать. Мы вот все в свое время подсели. Правда началось с легких, как нам казалось, таблеток в форме сердечек и прочих. Потом дальше. Затянуло. Поэтому, если не пробовал, то и не пробуй. Вдруг понравиться, как нам, - произносил он это сильно заторможенным, унылым, подавленным голосом. Глаза его медленно моргали, казалось, что они вот вот закроются и уже не откроются больше. Хотя немногим до этого, они вместе с Денисом, вчетвером, счастливые и довольные уплетали за обе щеки в столовой, собранные жадно со шведского стола, сосиски, булочки и чай с лимоном.
У Радимова при слушании рассказа Бруновича о праздновании его дня рождения, во время которого происходила вся эта противоестественная мужскому роду вакханалия, возник вывод, в миг, посчитанный им верным: «А что, если со многими пороками так, сначала человек перебарывает отвращение, страх, неприязнь, а затем поддается и не может с собой справится».
Они завершили беседу, оделись и вышли на улицу. От фотографа поступило предложение проводить Радимова до метро кратчайшим путем. Тот согласился, так уже припозднилось, и возникал риск не успеть, а на такси было дорого.
Когда они вышли – на улице тихо смеркалось, а в поднебесье Петербурга постепенно угасал день. По дороге к метро, люди им почти не встречались, только некоторые горожане, по всей видимости, возвращавшиеся после работыдомой. Они зашли в озаренное ярким, искусственным светом вечернее метро, и, пройдя мимо касс, подошли к турникетам ближе. Брунович был взволнован, о чем-то задумчив, редко откликался; Денис сосредоточенно мыслил, взвешивал, анализировал. После скупого рукопожатия с Бруновичем, он продолжал анализировать вероятные риски в электричке, а затем и шагая по Лиговскому проспекту. Дойдя до остановки, он присел, чтобы окончательно решить – «стоит или нет». В этом решении окончательную точку поставили несколько сообщении, присланных ему на телефон. Сообщения эти были следующего содержания: Если будет поздно и метро уже будет закрыто - ты у меня останешься?
– Останусь, – написал Денис.
– Где будешь спать? – пришло мгновенно другое сообщение.
– На второй кровати.
– У меня кровать одна. В чем ты будешь спать?
Денис понял, чего от него добиваются, и, после этой переписки они больше уже никогда не виделись.
***
– Слушай Денис, ты не против, если к нам подселиться Саша Куратов, – однажды спросил Царев.
– Да нет. Не против. А что за парень? – без особого интереса спросил Денис, так как знал, что Коля за хулигана не замолвил бы слова.
– Мой одногрупник, нормальный парнишка, – заверил Царев.
И через пару дней к ним в комнату переехал худощавыйпоселенец низкого роста, черноволосый и постриженный как представитель неформальной культуры.
– Сань, ты случаем не Эмо или Гот? – задал Денис вопрос вновь прибывшему, мало знакомому и оттого стеснительному парню.
– Да нет. Это просто стиль такой. Но к их направлению отношения не имею, – словно бы открещиваясь от этого вида культуры, оправдывался Куратов.
– А чем вообще увлекаешься, кроме учебы? – продолжал Радимов.
– Я в группе играю барабанщиком. Сейчас, правда, ищу новую группу, из старой ушел. Лидер группы там был слишком высокомерный. Все по его должно быть и постоянно придирался. То одно требовал то другое, и все ему не так.
– А какую музыку исполняли, если не секрет?
– Тяжелый рок.
Радимов имел некоторое представление о данном направлении в музыкальном творчестве и не относил себя к слушателям, а тем боле ценителям этой музыки. Когда же ему пришлось, однажды, прослушать плоды творческой деятельности Саши и участников группы, в которой тот играл, то он, вообще, пришел в неимоверный ужас. Коле аналогично не понравились эти душераздирающие вопли под музыкальное сопровождение, и они совместно с Денисом не редко просили Куратова использовать наушники, при ее прослушивании. Куратов выполнял их просьбы, но нехотя, и явно озлобляясь. Вообще, как выяснилось впоследствии, примерно через неделю его проживания в сто восьмидесятой комнате, он являлся крайне раздражительной и злобнойличностью. Его раздражали не только просьбы ребят, но и, кажется, даже погода уличная, даже проезжавшие по дорогам машины. А иногда, ему для раздражения не нужно было ровным счетом никаких внешних причин. Для вспышек внутреннего гнева требовалось всего лишь участие в музыкальных репетициях группы, которую он, примерно через месяц, приложив усилия, все-таки, подыскал.
В первые дни совместного проживания, Саша, вроде бы, был расположен к приятельскому общению, как с Царевым, так и с Радимовым, но уже через несколько дней стало ясно, что в его душе взрастая, набирает силу крайний эгоизм, не считающийся с интересами других совершенно. Он принес огромные наушники, зарождавшийся звук внутри которых распространялся на всю комнату, и, одевая их на голову словно панцирь, колпак, ограничивающий сознание от окружающего мира, погружался в чувства, возникающие от прослушивания разлагающей психику музыки. Это было очень не по душе его соседям. Впоследствии, из-за проявляемой эгоистичности у него с Радимовым происходили скандалы. Царев же к проявлениям подобного рода относился терпимее, хотя его также как и Радимова, а может даже сильнее, они не устраивали и раздражали, но он повторял, что ему, в принципе, все равно. Ему не хотелось вступать в противоборство, по той одной причине, что это делал Денис. А Денис это совершал по своей глупости, потому как для мирного урегулирования данной ситуации требовалось всего на всего купить беруши и пользоваться ими во время засыпания.
***
Первый курс оказался далеко позади, и поэтому парни остепенились. Не спали по ночам они только изредка и совершенно по разным причинам. Коля подолгу засиживался ночью перед компьютером, и, аналогично ему, Денис тоже иногда грешил этим. Но Радимов чаще не спал потому, что, ближе к полночи, сосредоточенно, вдумчиво принимался читать учебник по философии, и еще несколько часов не мог заснуть из-за напряжения умственных сил. В отличие от него, учебники, Царев читал только по вынужденной необходимости, а из художественной литературы все пытался прочесть «Историю тринадцати» Бальзака, и делал это уже около полугода, но постоянно откладывал. Сам он не любил художественное чтение, но заметив увлечение соседа, в один прекрасный вечер предложил ему пройтись до метро «Площадь восстания», чтобы показать ему одно интересное место.
– Вот здесь я часто бывал, – сидя на зеленом пластмассовом, но вместе с тем удобном стуле, с видом закадычного интеллектуала рассказывал Коля, – приходил, выбирал понравившуюся книгу и читал. Иногда бывало, заказывал чашечку чая или кофе.
– Разве так можно? – не уставал удивляться приятель, оглядывая полки, ломящиеся от новейшей и классической литературы, содержавшейся в новых, совсем недавно напечатанных книгах с белоснежными страницами.
Думается, читатель догадывается, что действие происходило не в библиотеке. Во-первых, поздно вечером эти культурно-просветительские учреждения уже прекращают свою работу, – этот факт прибавляет вероятности, но не делает догадку очевидной. Во-вторых, новые книги в библиотеках, как известно, к сожалению, редкостная находка, – эта умозаключение прибавляет света на пути в поиске истины, но оставляет знание неполным. Наконец, в третьих – если бы Радимов находился в библиотеке он бы, вряд ли стал удивляться тому, что в книжном зале библиотек является вполне доступным, а именно возможности взять любую книгу и упиваться ее чтением, не унося с собой. Если, все же, у читателя остались вопросы,– не станем далее юлить, и скажем прямо: дело происходило в «Буквоеде» - книжном магазине, на пересечении Лиговского и Невского проспектов, напротив второго входа в станцию метро «Площадь восстания».
С этого момента Радимов повадился посещать чуть ли не ежедневно этот магазин, став его завсегдатаем. Высокая частота его посещении во многом обуславливалась появившимся в нем стремлением повысить свой интеллектуальный уровень и развить умственную силу и выносливость. Вступив в ряды студентов второго курса, он, вдруг, захотел восполнить пробелы в школьном обучении, прочитав как можно большую часть выдающихся произведении русских классиков, в первую очередь Толстого и Достоевского, так как именно об их идеях прочел в учебнике по философии, всвязи с чем хотел самостоятельно почерпнуть эти мысли из первоисточников. К тому же, на семинарских занятиях, к которым Денис тщательно, систематически готовился, читая труды Ленина, которые нисколько не впечатляли его изысканностью оформления мысли, да и сама мысль казалась слишком уж сухой и отвлеченной от жизни, Иван Геннадиевич этот строгий, но вместе с тем добродушный профессор частенько в начале занятия наставлял, – «В это капиталистическое время вам необходимо быть интеллектуалами. А для этого нужно больше читать. Вы вступаете в жесткую конкуренцию. Одного диплома – недостаточно. Дипломированных специалистов в наше время много. Вам необходимо научиться мыслить». Отклик его слова находили среди меньшинства, но Радимов прочно усвоил эти убеждения, сделав своими собственными; он был согласен с утверждением о том, что дипломированных специалистов много, и поэтому на первых порах обучения в академии относился к процессу учебному прохладно, так сказать, без огонька. Но убедительные речи профессора произвели на него должное влияние. К нему пришло понимание того, что даже в академии, о которой знают немногие, получить высшее образование, как багаж самых разнообразных знании и отточенного умения мыслить можно и, что умение мыслить – важнее, потому что знания, впитанные, но не потребляемые в профессиональной деятельности, не повторяемые в беседах, не имеющие прямого применения в жизни повседневной, ни для чего другого не служат, кроме как для расширения границ памяти; а умение мыслить сложно, нестандартно, витиевато, иногда критически, (но не для того чтобы, при любом удобном случае, упиваться этим самым критицизмом только затем, чтобы обладать своей точкой зрения ничего общего не имеющей с истиной, а конструктивно подвергая разумному сомнению анализировать, и в случае очевидности правоты – соглашаться), это самое умение может быть полезно и для повседневной жизни и для любой работы. В дополнение к тем же вспомогательным, подталкивающим факторам относилась и однажды услышанная фраза, произнесенная президентом Дмитрием Медведевым, – «Скоро у нас будет дефицит интеллектуалов». В этой фразе было важно то, что президент говорил ни о выпускниках престижных университетов, ни об обладателях красных дипломов, а именно об высокоинтеллектуальных кадрах. Огромная внутренняя сила нужна была, чтобы пойти против всех этих факторов, которой у Радимова попросту не было, и он смирился, осознав бесполезность, бессмысленность такой борьбы, ее противоречие внутренним позывам. Да и, ко всему прочему, самого желания бороться в душе его не ощущалось.
Продолжая тему судьбы и ее разветвлении, хотелось бы отметить, что в данной ситуации, учитывая натуру молодого человека и все внешние обстоятельства, а также авторитетные для него мнения и сильное желание найти после получения диплома хорошую работу, связанную с умственным трудом, – выбор у Дениса был до невозможности ограничен.
Практически сразу он установил для себя минимальную норму: пятьдесят страниц сложной художественной литературы. И уже через неделю количество прочитанных за одно посещение страниц варьировалось от пятидесяти до ста, а иногда и более. Периодически он почитывал труды философов и психологов: Эриха Фромма, Владимира Соловьева, Николая Бердяева, а временами брался и за сложный для понимания даже для докторов наук, как говорил Иван Геннадиевич, труд Эммануила Канта – «Критику чистого разума», однако не осилил эту работу. Его останавливала одна въедливая, настырная мыслишка, - «Ведь меня уже и так не многие понимают, а если буду настолько углубляться в анализ этого труда, то разовью аналитические способности до невероятного и в конечном итоге стану незаметно для себя изъясняться настолько сложно, что меня совсем чураться будут». Поэтому, в очередной раз, темно-зеленая, на обложке имеющая очертание профиля гениального немецкого мыслителя, толстая книга, дочитанная до восьмидесятой страницы, снова возвращалась на верхнюю полку, где вставала в ряд с целой кипой исторической и философской литературы.
Радимов настолько увлекся отшлифовкой ума своего, что боялся лишний раз выпить, чтобы не перечеркнуть и доли последствии умственного труда. Кроме этого, наличествовала еще однапричина, покоторой он не пил ни капли вина и даже пива. Получив от матери в посылке настой ядовитой травы – аконит, которой употребляется каплями по возрастающей от одной до десяти, а далее по убывающей, в том числе и при лечении онкологических заболевании, он принялся им серьезно лечить сердце, и, поэтому алкоголя остерегался. А опасение это было вызвано тем, что при приеме данного лекарства алкоголь недопустим, (возможен летальный исход). Поэтому когда у Стадиковой намечался день рождения, он этому принципу не изменил.
***
– Что ей подарим? – озадачено спрашивал Коля соседа.
– Да не знаю, давай мягкие игрушки? – улыбнувшись, ответил тот.
И они двинулись искать. Правда, далеко от места своего проживания им уйти не пришлось. Поспешно двигаясь по Лиговскому проспекту, парни заглянули в один из магазинов, долго не думая, выбрали по одной мягкой игрушке и воротились обратно. Переодевшись, они спустились к девушкам. На пороге их встретила Стадикова, которой минутой ранее, воображая как заплести изящнее, ваяла прическу Мерник. Денис с Колей оттараторили шаблонные поздравления, по очереди обняли ее, и вручили подарки, которые Катю не удивили, а скорее разочаровали.
– У меня этих игрушек уже целая полка!– чуть покраснев, произнесла она с какой-то даже обидой в голосе, и, приняв подарки, положила ихна шифоньер, на котором, в действительности, находилась целая куча мишек, заек, собачек и других, которых сложно было сосчитать. Мерник с радостью, но сдержано слегка посмеялась то ли потому, что подарки понравились, то ли потому, что они предназначались не ей, то ли ее забавляла реакция Кати.
– Ну, будет еще, – отшутился Радимов, после чего отошел от нее и сел на стул. Но там он просидел недолго, вскоре переместившись на кровать, на которую впоследствии, устроился и Царев. Посреди комнаты находился стол, не по-студенчески богато украшенный. Девушки изрядно постарались, на приготовления денег не пожалели, от чего ребятам стало как-то не по себе. Душевный дискомфорт возник на несколько секунд, но вскоре рассеялся, потому что в комнате была разряженная, по-настоящему праздничная обстановка, что само по себе было удивительно, потому что день рождения – праздник вынужденный, и не каждому хочется ежегодно отмечать его, участвуя в ежегодном, традиционном веселье.
За год совместного проживания, Катя и с Таней пусть не крепко, но сдружились. Лида же, по причине своей скромности, еще не полноценно влилась в их коллектив, поэтому чувствовала себя в нем не свободно. Она помогала в приготовлениях, смеялась над шутками и вроде бы вела себя обычно, но, все же, нерешительность в действиях и даже в движениях ее, ощущалась.
Когда только началось застолье, подобная, даже усиленная нерешительность поселилась в душах всех участников празднования; она словно бы повисла над столом, как будто он являлся не праздничным, а предназначался для официально-деловых переговоров. Атмосфера в одночасье стала такой, как будто вместо того, чтобы прийти на эти переговоры с папками и документами, пришли с приспособлениями для отдыха. На какое-то время наступило молчание, но затем все само собой разрешилось, каждый поочередно произнес в честь именинницы поздравительный тост, высказал теплые пожелания и поспособствовал опустошению до краев заставленного блюдами стола. Чествование именинницы проходило на удивление спокойно, и, вроде бы, по сценарию, должно было так же тихо закончиться; крепких напитков не было, только вино, к тому же Радимов был совершенно трезв, да и Балиулов – круглый отличник, также присутствовавший в числе приглашенных, имевший особые успехи по высшей математике, выпил всего пару бокалов. Коля опустошил немногим больше, но держался, и только слегка повеселел. Даже при всей честности, откровенности и точности в описании данных событий, все равно, нельзя сказать, что девушки были пьяны. Тем не менее, невзирая на приближенную к трезвости атмосферу, студентам захотелось как-нибудь развлечься. СперваБалиулову пришла идея связать из одежды канат, и все ее единогласно поддержали – всем интересно было, что таит в себе эта задумка. Но после того как посмеялись, поняли, что по сути занятие бессмысленное, и дальнейшего веселья не предполагает.
Бывает, порой, так, что идея еще не высказана, а все к ней,как будто, уже готовы; готовы ее разделить в своих умах и действовать сообразно ей. Причем второстепенную важность имеет личность человека, впервые ее произнесшего, вернее сказать, того кто в будущем ее озвучит. Именно эти трансцендентные законы легли в основу сценария, по которому развивались дальнейшие события. Мысль только слетела с чьих-то уст, а ее тут же посчитали забавной, интересной, увлекательной, и, вся компания, смеясь и шутя, спустилась на первый этаж. Пройдя по длинному коридору, остановились у стола, на котором складывались почтовые уведомления, напротив стенда с объявлениями. Все так же смеясь от предвкушения уморительно забавной ситуации, первыми к выходу из общежития направились Балиулов и Стадикова. Перед выходом находилась застекленная комната, где несли свою службу охранники. Обычно их было двое, но в этот раз за кнопкой, нажатие которой ослабляло турникет, тем самым открывая вход и выход, находился один пожилой, седоволосый, добродушный, но на вид серьезный мужчина. Пущей серьезности ему прибавляла густая короткая седоватая бородка. По всей видимости, он и предполагать не мог, и не догадывался – для чего собралась компания, и почему они все хохочут, и по какой такой надобности двое идут к выходу. Однако терзаться в смутных сомнениях ему пришлось не долго. Балиулов и Стадикова, подойдя к застекленному ограждению, установленному для того, чтобы пройти можно было только через турникет, ни в коем случае не минуя его, к удивлению озадаченного охранника, впились губами друг в друга, будто их, впрямь, обуяла дикая страсть, и это была встреча двух влюблённых после долгой разлуки. О, если бы можно было передать выражение глаз охранника! Он смотрел на них как на спустившихся на землю инопланетян, придя в некоторый ступор, и не произносил ни слова. После них, продолжая удивлять, находящегося на постучеловека, от увиденного потерявшего дар речи, вышли Царев с Лидой, и такжестрастно зажимаясь, а может еще сильнее, принялись целоваться. Охранник, к этому времени уже свыкся, смирился и наблюдал это зрелище как цирковое представление, но без смеха. Следующими должны были присоединиться Таня с Денисом. Но в какой-то момент произошел перелом, шоу прервалось.
В его голове произошло просветление; он осознал глупость, пошлость этой затеи, которая до этого ему казалось безобидной, забавной. Ведь, если бы они еще хотя бы встречались, а так ведь ни одной настоящей, действительной пары не было. Взглянув на Таню, он понял, что она испытывает похожие чувства. В ее глазах отражалась нерешительность, отчасти, возможно, оттого, что она почувствовала его нежелание.
В начале инсценировки любовных утех, смех одолевал молодых людей потому, что идея казалась невероятной для выполнения и к тому же интересна была реакция охранника, и, от дурманящего эффекта этого смеха не представлялось возможным подумать трезво, помыслить вразрез групповой затее. Но теперь, когда эта затея была уже отчасти, да что там, практически полностью реализована, Таня глядела на него с каким-то отвращением, но, явно не к нему, а к самому действу. Видимо, наблюдаемая картина ее не впечатлила, более того была ей отвратительна.
– Не пойдем, – удостоверился Радимов, хотя знал ответ наперед, просто спросил для формальности.
– Нет, – решительно ответила она.
Коле же, очевидно, затея понравилась, и к тому же подействовал хмель. Он звал их принять участие, но безрезультатно. Охранник все также не реагировал и не выгонял шутников. Вскоре молодые люди остыли, отсмеялись и успокоились. На этой ноте праздник завершился и все разошлись по комнатам, а на следующий день кто-то даже пошел на пары.
***
Во второй половине дня, около часа, было пасмурно, но светло и без дождя. Солнце словно бы спало в это время где-то за горизонтом, и оттого его лучи не проникали в городские кварталы. Но между тем ни бедной, захудалой тучки, ни грозной синевы тем более, на небосводе не наблюдалось.
В академии, студентов некоторых групп второго курса, освободили от посещения третьей пары, и, через минут пятнадцать длинные, просторные коридоры соседней поликлиники были заполнены ими, разговаривающими и обсуждающими всякие разности друг с другом. Проходил медосмотр. Замеряли рост, вес, предлагали сжать рукой устройство, измеряющее силу сжатия кулака. Одной рукой Радимов выжал шестьдесят, другой шестьдесят три. При этом он ощутил неприятный прилив крови к голове, и, впечатляющее нарастающей скоростью, учащение сердцебиения. На вид он был вполне здоров, да и сам глядя на себя в зеркало, не мог поверить, что чем-то болен. Но действительность опровергала впечатление, производимое, внешне-здоровым обликом. С момента отказа от вредных привычек, прошло не так много времени, поэтому сердце еще не пришло в норму, и эта неизвестность еще больше угнетала, чем сама болезнь.
– Вы знаете, мне тяжело даже просто день на ногах провести, – жаловался он, смуглому, в очках доктору, добродушно глядевшему на него, – можно мне освобождение от физкультуры на следующее полугодие?
– У вас вполне излечимая болезнь, просто нужно аккуратно восстанавливать сердечную мышцу легкими физическими нагрузками. Сердце – это мышца и ее нужно укреплять. Можно бегать, слегка подкачиваться, плавать.
– Я пробовал, но мне становится плохо.
– Ты должен чувствовать. Нутром, что называется, должен чувствовать, чтобы снова ее не надорвать. Нагрузка должна быть умеренной, но она должна быть, – мягко настаивал на своем доктор.
– А можно меня освободить от выступлении с докладами в академии, у меня даже от легкого волнения начинает кружиться голова, и сердце начинает стучать, и как будто клокочет внутри.
– Да ты так себя доведешь до того, что будешь бояться дорогу перейти, - спокойной улыбкой украшая свою речь, продолжил врач, – Ты, когда к девушке прижимаешься, чувствуешь же, как сердце начинает биться быстрее – в этом нет ничего страшного. Ты восстановишься, – это прозвучало настолько убедительно, что Радимов тут же поверил и воодушевился, настроение его, в миг, поднялось, морально он уже был здоров. «Я выпишу тебе освобождение на полгода от физкультуры, раз ты боишься» и с этими словами, врач медленно вывел свою роспись на, вдоль и поперек исчерканном, листе. – «Всего вам доброго»– заключил он. «Спасибо вам», – отвечал Радимов, – «Досвидания». И вышел твердо уверенный и обнадеженный в том, что его недуг излечим, и стоит уже целенаправленно заняться лечением, а все остальные занятия перенести на второй план. Радимов, глядя на калек, просящих милостыню в подземелье, и наблюдая реакцию ездящих в электричках горожан, понимал, что больные люди в нашем мире мало кому нужны. А если в молодости так, что может быть позже, в зрелом возрасте. Его беспокойство, было вызвано, скорее незнанием, чем действительной проблемой со здоровьем. Отчасти это происходило оттого, что в академии учили беспокоиться по всяким пустякам.
Уже был не первый день весны. Апрель расцветал во всех природных, ярких красках. Набухшие почки деревьев готовые взорваться, незаметно для глаз прохожих, производили на свет молоденькие листья. Сквозь землю пробивалась к солнцу, нежная, со временем превращающаяся в зеленый ковер, травка. Небесное светило,подобно дождю, яркими лучами обильно проливалось на улицы города. На лицах жителей, все чаще, отражалось хорошее настроение, вызванное погодным преображением.
Весной вечера в Петербурге особенно прекрасны. Если не дождит и поддувает легкий ветерок, то непередаваемо хорошо и приятно,слушая шуршание новорожденных листьев, прогуливаться по маленьким безлюдным улочкам, и только иногда сворачивать на шумные проспекты, где гудят машины, делая это только для того, чтобы снова вернуться в ласкающую тишину.
В один из таких весенних, сравнительно теплых вечеров, жители стовосмидесятой комнаты находились все трое в ней и занимались каждый своим делом. Радимов, лежа на своей черной, одноярусной кровати, после отъезда Кулакова обменянной на старую двухъярусную, осмысленно читал, иногда только отвечая Саше, который без дела, лежа на втором ярусе, над головой Царева перекидывался с ним обрывчатыми фразами; Коля,зарегистрировавшись на очередном сайте знакомств, возился с компьютером. В комнате царило абсолютное спокойствие. Вдруг, грубо нарушив его, к ним ворвалась запыхавшаяся девушка, их общая знакомая – Яна Башулова. Будучи отчисленной с первого курса, она не оставляла занятия изредка наведываться к Мерник и Стадиковой.
– Вы слышали, что Карину Каримовну убили? – незамедлительно, после входа, спросила она.
– Ну и шутки у тебя, – иронично остановил ее Денис. Однако взглянув на ее лицо, ощутив испуг в глазах, усомнился в том, что она шутит, но и верить не спешил. К ее словам он относился недоверчиво, считая Яну еще той лисой.
– Правда! – понимая, что Денис не готов ей поверить, убеждала она, – у кого хочешь можешь спросить… Еще днем к ней, когда она выходила из академии, подбежал мужик и ударил ее несколько раз ножом, – возбужденно, повышенным тоном, взволнованно утверждала Башулова. Произнесла она это настолько убедительно, что ребята не смогли не поверить. Они, скорым шагом, чуть ли не прыгая через ступени, словно слетая по ним, спустились на второй этаж и заскочили в комнату Мерник и Стадиковой. Те подтвердили эту информацию.
– Да вообще зверикакие-то, – произнес Денис. В его душе вспыхнуло жуткое чувство непонимания, опустошенности и жалости.
– Такая красивая женщина была, – находясь уже в своей комнате, констатировал внешнюю привлекательность убитой Царев.
– Да, красивая была. Двое детей осталось без матери, – добавил Радимов.
Эта красивая, по мнению ребят, женщина незадолго до покушения, вступила в должность ректора академии. Среди студентов поговаривали, что установили ее на этот пост предыдущая ректор, которая являлась основательницей академии совместно со своим мужем, занимавшим пост проректора по воспитательной работе. Многих из числа студентов это интересовало, некоторые возмущались, Денис же с Колей в эти дебри глубоко не вникали, и воспринимали смену руководства как должное и ожидали благоприятных перемен.
В этот день приехало много журналистов, которые снимали сюжеты и брали интервью у студентов, расспрашивая о Багеровой. А после, вечером того же дня, по нескольким телевизионным каналам, в новостях, сообщили о громком убийстве беременной женщины, в центре Санкт-Петербурга, посреди дня, киллером, который скрылся в неизвестном направлении.
На следующее, наполненное прохладной свежестью утро Денис найдя у себя в гардеробе чёрный свитер, собравшись, захватив пару тетрадей и ручку, вышел и через минут пять переступил порог просторной, с высокими потолками, аудитории, находившейся на первом этаже рядом с раздевалкой. Всю дорогу до академии лицо его было мрачно, хотя его никто не видел, и он никого, кроме охранника, находившегося на посту в общежитии, и светловолосой охранницы, контролировавшей вход в учебный корпус. И теперь, когда он, немного опоздал и, извинившись перед пожилой преподавательницей, спросив у нее разрешения, вошел, а затем, минуя длинные ряды парт, присел на задние, лицо его не переменилось. Однако настроение заметно ухудшилось и вот отчего: студенты мало того, что одеты были как обычно, но еще и шутили, смеялись и вели себя так, как будто ровным счетом ничего не произошло. Более того, в веселом расположении духа пребывала и пожилая, невысокого роста, преподавательница. Радимов минут пятнадцать ощущал себя белой вороной. В какой-то момент ему захотелось встать и обратится к сидящим в аудитории с вопросом, – как они могут себя так вести, когда должен быть траур или хотя бы его вуалированное подобие, раз уж всем все равно. Благо чуткая преподавательница, в качестве одежды имевшая на себе черную кофту и такого же цвета длинную юбку, заметила настрой, сидящего на последних рядах в полном одиночестве потерянного студента и, как бы обращаясь ко всем учащимся, поведала о казусе, произошедшем всего часом ранее. Она, между слов, как будто напоминая присутствующим, рассказала о чудесном воскресении новоиспеченного ректора, о том, как на первой паре та явилась в сопровождении свиты, и произошел грандиозный скандал с участием многих преподавателей, как некоторые из них, встав на ее сторону, нападали с криками и упреками на защищавшую своего мужа несчастную женщину, руководившую академией от начала ее основания. И, кстати сказать, само основание этого учебного заведения принадлежало этой самой, ранее уважаемой, а теперь всеми порицаемой женщине. Опоздавший студент, сидящий в полном недоумении, мгновенно успокоился. Он почувствовал себя до глубины души обманутым, словно его предали, растоптали его искренние чувства: жалости, сострадания, печали, и в то же время обогретым приятной мыслю о том, что она жива и двое детей не останутся без матери. Второе чувство было существенно сильнее и, победив, расцвело переполняющей душу радостью.
Вот что ему удалось узнать, спустя некоторое время, от Мерник, которая в отличие от него, посетила первую лекцию.
– Когда мы пришли на пары в академии все говорили, что Багерова жива и ходит по коридору. Естественно все оживились. Потом нас пригласили в аудиторию, в которую чуть позже вошла самаБагерова. Все зааплодировали. И она начала рассказывать – как все было. У Багеровой есть водитель, у этого водителя – сын. Так вот этот сын сам пришел в милицию и рассказал, что его отцу ее заказал проректор. Узнав это, в милиции решили инсценировать ее убийство, чтобы с поличным поймать проректора. Они разыграли ее смерть. Никто кроме нее самой и милиционеров не знал о том, что она жива, даже ее дети и родители. Все переживали. Это делалось для того чтобы никто не сорвал операцию. Проректора взяли с поличным. Жена проректора давай говорить, что это все не правда! Кричала она, орала, но вся толпа все равно была против нее. Даже аплодировали когда она ушла.
Со слов другой студентки, посетившей утреннее мероприятие во время которого происходило, мерзкое до вульгарности действо, выяснилось, что в беспощадном порицании бывшего ректора особенно преуспел один из преподавателей – кандидат экономических наук с большим животом и лицемерный. Понимая ясно, что власть в академии уже прочно укрепилась в руках Багеровой, он не постыдился несколько раз оскорбить, и так уже обвиненную во всевозможных грехах, пожилую женщину, унизить ее перед всеми и удовлетворить тем самым потребность раззадоренных студентов в зрелище. К студенческому же сословию вообще он относился пренебрежительно. Заискивая перед руководством, преподаватель статистики зарабатывал право угнетать и запугивать молодежь. Но если пофантазировать и представить, что руководство академии сменилось бы, становится очевидным тот факт, что он тут же присягнул бы очередному обладателю власти. За свою фальшивую преданность он получал расположение руководства и разрешение создавать, устанавливать собственные законы, принимать у студентов по десять раз зачеты, заваливать вопросами на экзаменах, во время учебного процесса не давая минимальных фундаментальных знании, требовать сверх меры. В общем, можно заключить, что он находился в академии на особом счету. Арина Владимировна, пугала Радимова статистиком до того еще как уехать из Петербурга, отзывалась о его садисткой манерой с восхищением, и, скажем откровенно, со скрытым желанием ее перенять, что у нее, по правде говоря, неплохо получалось.
При всей требовательности, статист не стыдился, заявлять во всеуслышание, что сам он ленив и работать не любит. Опираясь на его отношению к преподаванию, манеру ведения лекции, имеем право заключить, что не стыдился он и подтверждать эти слова действиями. И все же, в этом самоутверждении он был не насытим; для полнейшего удовлетворения ему хотелось лишний раз подчеркнуть, что в академии он обладает властью говорить, что вздумается, и что его не заботит собственная репутация, и что ему все позволено. Ему до сладострастия было приятно обнадежить студента, а лучше того – студентку хорошей оценкой, в случае, если, как он говорил, будет выполнено заданное, а затем, на экзамене поставить оценку ниже обещанной. Задавать же он любил задания бессмысленные, для научного движения бесполезные – такие, например, как собирание чеков за совершенные покупки или создание роликов на статистическую тематику, или озвучка текстов на юморной лад. Он был в дружественных отношениях с философом, вследствие чего Иван Геннадиевич, порой, при студентах очень похвально отзывался о Шелухине, подчеркивая его ум, и не безосновательно. Шелухин на самом деле, был умен, но по причине лени много пустословил и освещение учебного материала все откладывал на потом. А разглагольствования его на самые различные темы не отличались особой интересностью, и потому загнать студентов в аудиторию он способен был только при помощи страха. Статист принадлежал к типу людей, которые когда им выгодно становятся нежны в общении, приятно улыбаются и шутят, высказывают похвалы и оказывают уважение, хотя очевидно, что не уважают по-настоящему никого. Эти люди ставят в основу достижения успеха, в первую очередь связи, а затем уже все остальное. Именно связи, а не деньги, просто потому что они выросли и жили при СССР, а соответственно, усвоили общинный опыт, при котором ни у кого не было огромных средств, а материальные блага доставались, что называется «по блату». В минуты искусственного, фальшивого добродушияШелухин, незнакомому человеку могло показаться, что он является добродушным и приятной личностью. Но в этом во всем для внимательного глаза проклевывалось лукавство. Он являлся льстецом до корней волос, поэтому не всякий студент способен сразу распознать его сущность, кроме тех, которые несколько раз прогуляли в первые несколько недель его чрезвычайно скучные занятия и, при встречах с ним, ощущали на себе злобный взгляд, и поняли, что он больше не желает с ними здороваться. Кстати уместно подчеркнуть, что делал он это с таким омерзительно напыщенным видом, как будто прогульщик должен ему баснословную сумму денег и, скрываясь от него, не отдает.
***
Пропустив по одной, интересной причине (о которой мы обязательно упомянем) семинар по философии, Денис решил прийти с другой группой, в которой учился Царев. Он заходил последним и, спросив – можно ли посетить занятие, уверенно прошел в кабинет. Лицо Ивана Геннадиевича приятно озарилось, видно было, что он удивлен такой обязательности молодого человека. Затем он стал опрашивать учащихся со строгостью, но не с такой как обычно. «Ну что вы зачитываете, вы мне объясните, как вы это понимаете, что вы заученными книжными фразами говорите», - то и дело раздавалось из его уст, но без упрека и без злобы, а с чувством выполняемого долга, - «Неверно вы не понимаете», и он начинал объяснять сам. Причем его объяснение, порой,как утверждали многие, существенно не отличалось от высказанного студентом ответа, но, тем не менее, во время его занятии прекословить ему никто не смел.
– Что вы думаете насчет Багеровой? – неожиданно задала вопрос одна из студенток группы, после чего все остальные зашумели и принялись высказывать свои предположения.
– Да это черный пиар для академии, – утверждала, сидящая на первых партах девушка, приехавшая из Алтая, Саша Малинова, по сути, озвучивая распространенное мнение, особенно среди студенток, которые, действительно, полагали, что это все разыгранная сценка для того, чтобы привлечь абитуриентов. Только никто из сторонников этой точки зрения не подумал, что родителей скорее отпугнут подобные новости и такая слава. Шутка ли, убийство беременной ректорши!
Профессор не стал прерывать отклонившихся от темы, мягко улыбнулся, и, глядя в низы передних парт, сосредоточившись на мысли, высказал, казалось бы, понятную и банальную, но вместе с тем, для кого-то таящую в себе глубокий смысл, фразу, - «Думайте, думайте, ищите причины – они не всегда на поверхности». Из чего становилось понятным, что причина заказа на убийство крылась не в выявлении Багеровой экономических махинации, осуществлявшихся предыдущим руководством, как об этом неоднократно заявляла она сама, в том числе и в средствах массовой информации, а в чем-то другом. Но в чем именно было не совсем ясно, и учащиеся академии остались при своих догадках.
***
Я обязался упомянуть о причине, по которой Радимов не посетил философский семинар и непременно должен выполнить свое обещание. Учитывая то, что молодой человек увлекся философией, что называется, с головой, и старался не пропускать ни одного занятия, мы можем предполагать, что для прогула причина должна была быть весомая. И это предположение правдиво, причина, в действительности, являлась весьма обоснованной.
В одной квартире с парнями жили Марина, из-за общения с которой у Дениса произошла последняя вихотношенияхс Верой ссора, и ее подруга – Даша. И все же не Денис являлся их постоянным гостем, ближе всех с ними общался Куратов, потому что являлся их одногрупником. Он засиживался в их комнате часами, особенно, когда находился не в ладах с соседями, даже периодически обедал, пока не нашел девушку и вообще не съехал из квартиры. Но это все не настолько важно, как то, что у Марины была близкая связь с Жабовинским, у которого имелся друг – Зубович. Жабовинский относился к Марине несерьезно, как впрочем, и ко всем своим девушкам. В его сознании прочно укоренилась установка, что женщины созданы для безраздельного мужского пользования – это если выражатьсякультурно. Он какое-то время навещал Марину, пока Даша находилась в отъезд, но вскоре потерял интерес, и отошел, передав право на пользование ею Зубовичу. И уже Зубович, из-за дня в день наведывался в гости к Марине, выходил с ней покурить, разговаривая с ней в коридоре. Жабовинский, собственноручно спровоцировав эту ситуацию, еще больше утвердился в своих убеждениях, и, однажды, днем, в столовой, на первом этаже общежития,как она вместе с Дашей утверждали, грубо ответив Марине, оскорбил ее и толкнул. Это произошло тогда, когда Даша приехала из дому, со своим молодым человеком – Артемом, и они уже жили втроём в маленькой комнатушке. В тот же вечер, изрядно напившись, девушки решили позвать Жабовинского и Зубовича на разговор.
– Денис, поможешь, если, что? – спросил Радимова Артем, когда тот, стирал свои вещи в пластмассовом тазу, находясь в душевой кабинке, – они поговорят, а мы просто постоим и посмотрим, чтобы ничего не произошло.
– Хорошо, – бросив стирание, ответил Денис и неторопливо вышел из душа в освещенный желтым светом грушеобразных лампочек, обшарпанный коридор. В непринужденной, спокойной беседе с Артемом, они провели всего несколько минут, ровно до того, как в квартиру ворвались Зубович с Жабовинским, от которых сильно несло алкоголем. Они прошли мимо, не обращая внимания, на стоявших возле двери Марины парней, и сильно, с гневом постучали в нее. По внешним проявлениям их агрессивности понималось, что они, что называется, на взводе. Подруги вышли мгновенно, потому что ждали, и тут же начали словесную перебранку. Чтобы не вмешивать посторонних, не шуметь в поздний час или по другим причинам, все четверо решили пойти на кухню, в то время как Денис с Артемом остались. Артем, при том, что в этом выяснении отношении учувствовала его девушка, явно, не торопился вмешиваться. Девушки также были пьяны и, не удивительно, что поливали оппонентов грязью, как и те их. Негатив вырывался обоюдный, и правого выявить в этой ситуации было крайне сложно, а трезвому уму и вообще невозможно.
Крики, шумные возгласы, пронзающие слух, взаимные оскорбления, коробящие душу своей грубостью и бескультурьем, в маленькой, включавшей в себя две раковины, стол и плиту, общежитской кухоньке раздавались на протяжении, примерно, десяти минут. Этот шум распространялся по всему квартирному пространству и был слышен парнями, но они продолжали разговаривать друг с другом на посторонние темы, не принимая это всерьез. И вдруг, неожиданно, вполне возможно и для себя самого, Зубович, выйдя за пределы кухни, скорым шагом, чуть ли ни бегом, направился в сторону парней. Он мгновенно оказался возле Артема и приставил к голове того кукую-то штуковину. По испугу, выразившемуся на лице Артёма, Денису стало ясно, что ему известно, что это за штуковина, и какой эффект она может произвести.
Даже людям, не любящим мед, и соответственно не употребляющим его в пищу, известны полезные свойства насекомых, в кропотливых трудах его творящих. О них писал русский классик Лев Толстой, их изучают биологи и ботаники. Пчеловодам, тем более, известны плоды их трудолюбия и даже смерти. И действительно – пчелы полезны даже после своей смерти. Безжизненные, почерневшие эти насекомые получили название – подмор, настой на котором лечит множество недугов человеческих. Кроме всего прочего, пчелиная ярость ограниченна одним укусом, иногда, по желанию человека, для лечения радикулита. Но не оса. Это злобное, безжалостное насекомое обладает возможностью жалить неоднократно, выпуская ядовитую наполненность, которая ни отчего не лечит, а только причиняет боль, и, кстати сказать, гораздо большую, чем укус пчелы.
Именно «осой» называлась приставленная к голове Артема штуковина, а точнее – пневматический пистолет, короткоствольный, по виду совершенно не похожий на привычное оружие, которым угрожал Артему, пьяный до затмения сознания Зубович. Он твердо стоял на ногах, но, очевидно, что ум его помрачился. Вполне возможно, Даша намекнула на возможную помощь своего молодого человека, сказала о его знакомствах, тем самым спровоцировав буйного молодого человека на необдуманный шаг. В этот миг угрозы, исходящей от него, он орал, словно сумасшедший, словно это ему приставили пистолет к голове или в доме случился пожар, и он не может из него выбраться. Перепуганная Даша подбежала первая и попыталась вырвать травматическое оружие из рук озлобленного юноши, но ей не удалось этого сделать, и произошло непредвиденное.
В большинстве любовных отношении, девушки стараются сохранить их, продолжить и довести до заключения брака, если парень, действительно, нравится или тем более, если испытывают к нему прекрасное чувство. В случае с Артемом и Дашей скорее было наоборот. Она к нему иногда приезжала, они проводили вместе недели, а то и месяцы, но, приглашать его в Петербургона не спешила, а уехать домой на совсем не могла, как она объяснялась, из-за учебы. Он же писал, звонил и всячески убеждал ее в том, что любит ее без меры, что жить без нее не может, что ему тяжело на расстоянии. Все эти признания давали ей повод хвастаться перед подругой, и право легкомысленно воспринимать его. Ее тешило понимание того, что ее любят, но сама она любить не умела.
И все же, несмотря не это, она хотела защитить его, не понимая, что своими действиями может причинить ему непоправимый вред. В это мгновение, когда Даша пыталась отобрать злосчастный пистолет, подошел, имевший в правой руке стеклянную бутылку пива, Жабовинский и вмешался в хаотичную потасовку. Он попытался отстранить девушку, но тщетно, и, на свою беду, нечаянно, задел ее лицо локтём. После этого, Артем, уже не обращая внимания на то, что его держат на прицеле травматического пистолета, нанес удар, от которого Жабовинский, по сути, не виноватый в конкретной стычке, но виновный в сборище, последствием которого стала вся эта катавасия, рухнул на пол и потерял сознание. Бутылка в его руке разбилась, и пиво, темно-желтой лужей растеклось по полу.
Происходило все это сумбурно, хаотично, и очень быстро, из-за чего Радимов растерялся и не сообразил, как ему быть и что делать. Дело в том, что когда Зубович воспользовался травматическим оружием, он, находясь в трезвом уме, понимал, что решительные действия с его стороны могут навредить Артему, хотя не знал, наверняка, что оно травматическое, но понял, что оружие, и, ориентируясь на испуганное лицо Артема, понял, что оружие опасное. Далее все подбежали, несколько криков, визг, короткий, не сразу заметный удар и уже распростертое тело Жабовинского на полу.
К сожалению, нередко молодые люди в жарком пылу, в состоянии горячности, не задумываются о поверхности пола, на котором дерутся, да и вообще не учитывают внешних условии. На улице, ими не обращается внимание на то, что под ногами твердый цемент, падение на который чревато трагическими последствиями, в подъезде не замечается, что вокруг стены, удар о которые мало того, что болезнен, так еще и смертельно опасен, в квартирах не учитывается наличие зеркал, столов, кухонной утвари прочего. Безусловно, убить человека одним ударом, действительно, сложно, если это не удар бойца профессионала, и то, скорее всего не один. Но падение головы на асфальт или на другую твердую поверхность с высоты человеческого ростам, который нередко приближается к двум метрам, может повлечь смерть человека, возбуждение уголовного дела и заключение под стражу.
К счастью для всех участников потасовки, трагедии не случилось. Звонко ударившись головой об пол, Жабовинский через две минуты поднялся, уже, в значительной степени протрезвевший. По его угасшему виду, было ясно, что он получил сотрясение. Зубович, в свою очередь, тоже поник, убрал пистолет и начал причитать. Какое-то время, наблюдая друга, лежащего без сознания, он опечалился, стал гораздо спокойнее и не обрадовался, даже когда тот встал. Агрессия его, в миг, рассеялась и не возвратилась более. Они ушли и вернулись с друзьями, среди которых был «Черпака» и Ястребов.
Сергей Ястребов, ростом примерно метр семьдесят, крепкого, крупного телосложения, широкоплечий, темноволосый, учился на пятом курсе и подрабатывал охранником в клубах. Будучи бывшим борцом, он не оставлял физические упражнения, посещая время от времени тренажерный зал или выжимая от груди штангу, которая находилась в его квартире. Он стоял за дверью в квартиру и только бросал серьезный взгляд, оглядывая ее пространство. Радимов, поняв, что Артема могут избить, зашел в свою комнату и, оставив шлепанцы у двери, обул кроссовки и резким движением зашнуровал их.
– Я не дам его избить. Сами пришли, сами начали, а теперь виноватых ищут. Ведут себя как короли. Достали уже,– с долей негодования говорил он.
– Я пойду с тобой, – с пониманием дела, отчеканил Коля.
Они вместе вышли из комнаты, и, зайдя в прихожую, принялись расхаживать по ней, видом своим показывая, что настроены решительно. Ястребов смотрел грозно, но не входил и «Черпак» тоже не решался. Они еще некоторое время постояли и ушли.
***
– Представляешь, к нам утром ворвался Филиппов. Сильно стучал, потом ногой вышиб дверь. Кричал, что он псих! Угрожал! – рассказывала Радимову Даша.
А уже на следующий день, в обед, когда ослепительно ярко светило солнце и Радимов неторопливо возвращался из продуктового магазина с пакетом провизии, приехали несколько немолодых мужчин – знакомых Артема. Сам Артем стоял вместе со своей девушкой в тридцати метрах от академии, и почему-то к ним не подходил. Эти серьезные на вид мужчины, вышли из машины, которую подогнали на стоянку, находившуюся напротив общежития, но ближе к учебному корпусу, и, встав под деревом, растущим под окнами академии, принялись ждать. Из толпы парней, стоящей возле общежития, к ним подошел Филиппов. Разговор продлился минут десять и завершился вполне мирно – всего лишь устным разъяснением ситуации. Затем они сели и уехали, а Филиппов вернулся к своим.
Поговорив несколько минут с влюбленной парой, Радимов направился в общежитие, возле дверей которого остались стоять раздосадованные Ястребов, Филиппов и Зубович. Их ярость от того что нашлись те, кто приземлил их, была в высшей степени всепоглощающей и сосредоточилась в конечном итоге на Денисе. И потому, когда он поднялся на порог, рукой придерживая входную дверь, Сергей преградил ему дорогу.
– Ты думаешь, они за тебя вступятся? – имея в виду только что уехавших, спесиво, надменно, злобно бросил Ястребов.
– Не знаю, – спокойно ответил Денис.
– Так чего тогда себя так ведешь?– хмуря лоб, продолжал Ястребов.
– Они вели себя как крутые, когда к нам в квартиру ворвались, – начал объяснять Радимов.
– В смысле как крутые? – нервозно, чуть ли не с бешенством, язвительно оборвал Сергей.
Обменявшись еще парой грубых фраз, они, по требованию Ястребова, спустились с порога, отошли от него на пять метров и остановились возле худенького, невзрачного, суховатого деревца, но вследствие наступления весны, ожившего и густо позеленевшего. Однако дальнейший разговор продолжался недолго, и для него не совсем требовалось это перемещение.
– Я бы тебе сейчас как врезал, - с глубокой ненавистью выплеснул Филиппов.
– Давай, – сделав шаг назад, и тем самым выйдя из живого полукруга, ответил на вызов Денис.
– Пошел отсюда, – все так же находясь рядом с приятелями, с едким призрением произнес, предложивший выяснить отношения силой, высокий, крепкий, обладающий тяжелым ударом, (звуки, от тренировок которого на боксерских лапах раздавались на всю квартиру, и будоражили ее жителей) все время чем-то недовольный парень восемьдесят девятого года рождения. Радимов улыбнулся, и выполнил его приказание, а затем, преодолев четыре ступени порога, с легкостью открыл серую, железную дверь.
Обворожительно-спокойным, тихим вечером, подытоженного закатом солнца – дня, когда уже померкло небо, Денис в легкой, осенне-весенней черной куртке и в синих, слегка потертых джинсах, возвращаясь с прогулки по центральным проспектам, пересекая сквер, так живо напоминавший лес, заметил знакомую, шумную компанию. Они тоже заметилиего, но не окликнули, и, он прошел мимо. Однако взглядом, междометьем, он пересекся с Ястребовым, и, по всей вероятности, это пересечение сыграло, отнюдь, не последнюю роль в череде последующих событий.
– Денис, они зовут тебя, - неимоверно тоскливо, обреченным голосом осведомил приятеля Коля, когда зашел в комнату и присел на свою кровать.
– Сколько их?
– Там вся компания, –
Радимов одел кроссовки, попросил Колю достать на всякий случаи бинты и вышел.
– Я с тобой. Мало ли там чего, – выходя за ним, решительно сказал Царев.
И они вместе вошли в холл, в котором, действительно, собрались шесть человек: «Черпак», «Казань», Ястребов, Филиппов, Зубович, Сукнов и Жабовинский.
– О! герои пришли, – сразу же съязвил Ястребов, – чего это вы вчера здесь расхаживали, показывая свое геройство?
– Мы вышли разнять, если бы вы решили избить его толпой, – спокойно ответил Радимов.
– Да чего вы сочиняете, вы выглядели так, как будто подраться хотели, – в эти словах, кстати говоря, была доля истины, но Денис предпочел, находясь в этом положении о ней умолчать.
– Мы просто хотели разнять, в случае чего, – подтвердил Коля.
– Да что вы мне здесь вдвоем врете! – раздражаясь до расширения ноздрей, возмутился Ястребов.
Денис присел на корточки и определил для себя слушать его речи без опровержения и без попыток переубедить, по причине того, что понял то, что компания большей частью пьяна, кроме Филиппова, не употреблявшего алкоголь принципиально, и критически относившегося к курению. Но, все же, в определенный момент Денис решил вставить свое мнение, однако, Сергей его прервал, и, он, замолчав на время, продолжил выслушивать упреки.
– Ты хотел подраться с Ромой, когда он тебе предложил на улице. Может и со мной согласишься. Пошли на кухню, – предложил Ястребов.
Предложение было слишком заманчивым на тот момент для Радимова, чтобы он смог от него отказаться, да и к тому же оскорбления, произносимые Сергеем, начали задевать и надоедать.
– Пошли, – ответил он.
– Да я тебя по стенке размажу! – намекая на преимущество в весе, а как он помышлял, еще и в силе удара, с яростью в глазах, маяча вплотную перед лицом Дениса, высказал предупреждение Ястребов, – Ты просто не понимаешь, что мы тут тебя можем прибить.
– Почему, понимаю.
– Ты понимаешь, что ты может кого-то из нас и побьёшь, но потом мы тебя, – вставил Зубович, – вот что ты дома видел – школу, тренировки. А я с людьми сидевшими общался, – с чувством собственного достоинства произнес он, словно, люди отбывшие наказание в тюрьме являются не людьми, преступившими закон, а восьмым чудом света.
– Да там всем и не надо, – ехидно усмехаясь, и, как он сам считал, эффектно уводя глаза в сторону, уточнил Филиппов.
Незваные гости, пришедшие в квартиру, маршируя по холлу, чем-то напоминали стаю хищных птиц, а Сергей, в свою очередь, по идее, своей временной сущностью должен был походить на их вожака. Но, вопреки ассоциативной логике, в этой картине присутствовала некоторая странность, а вернее погрешность. Безусловно, он являлся лидером собравшихся, но в то же самое время, предводителем не совсем вливающимся в их компанию. Все, кроме него самого, были сравнительно худощавого телосложения, высокие и немного сутулые. Он же ростом ниже всех своих приятелей, обладал внушительной массой тела, и совсем не был сутул, чем сильно от них отличался. Его расширенные ноздри, толстая, коренастая шея, невысокий рост, накаченные, толстые ноги делали его похожим, скорее на, мечущегося по арене во время испанской корриды, разъяренного быка. И все же внешние особенности, хоть и дополняли, но, все же, не являлись главными. В нем чувствовалась внутренняя сила и смелость.
– Ну, что ты встал. Иди домой, – обратился Ястребов к Коле.
– Я останусь,– ответил Царев.
– Я тебе сказал – иди домой, – горячась, повторил Сергей.
– Он мой друг!
Услышав эти слова, Ястребов, уже не в состоянии совладать с приливом гнева, пронизавшего его сущность насквозь, целиком, ударил жесткую пощечину Цареву. Однако, после сотрясающего голову удара, Коля остался стоять, возмущенно, по-своему вызывающе глядя на своего обидчика.
– Ты что не понял. Иди отсюда, – повторил Сергей, интонацией давая понять, что если не будет выполнено его требование, он за себя не ручается.
– Коль, иди, – попросил Радимов, отчетливо понимая, что его присутствие, по сути, уже ничего не решит, а только выведет из себя буйного, пьяного спортсмена и его приспешников.
Сомневаясь и мешкая, Царев, нехотя вышел за дверь, которую Сергей крепко наглухо закрыл, после чего задал Радимову уточняющий контрольный вопрос, будет ли он дальше стоять на своем? На что Радимов все так же утверждал, что вышел разнять.
– Я сейчас поднимаюсь к себе, беру перчатки, и, мы спускаемся в зал? – отойдя к железной двери, стоя одной ногой на пороге, словно уже направляясь за спортивным снаряжением, Сергей предоставил последнюю возможность Денису принять окончательное решение. Кстати сказать, зал, о котором говорил Ястребов, находился на первом этаже напротив кабинета кастелянши и служил для проведения хореографических занятий и пар по физкультуре. Он был достаточно просторен и оснащен тремя большими зеркалами, число которых впоследствии увеличилось по причине того, что его оснастили тренажерным оборудованием. Но весной он был еще пуст. В нем периодически проводили тренировки, не отличавшиеся бойцовской суровостью, которые, скорее, походил на игру в шахматы, Радимов с ЩавелевымВладом. Именно в этот зал и направилась компания, включавшая и Царева, после того как Денис сказал, что он стоит на своем, что вышел он только для того, чтобы разнять, если бы дошло до драки. Эти слова конечно играли роль, но не главную. А основным, подтолкнувшим к драке фактором, послужила усталость, с которой они были произнесены, воспринятая как подавленность и душевный слом. Покидая квартиру, Радимов прихватил свои черные перчатки и Колины синие бинты, купленные еще в середине первого курса, когда Царев повадился ездить наКрестовскийостров для тренировок по боксу. Однако из-за того, что ко второму курсу, вследствие травмы спины, он перестал заниматься этим видом спорта, бинты бесхозно пылились в шкафу. Между прочим говоря, грыжа позвоночного диска, как выяснилось впоследствии после прохождения им медицинского осмотра, в какой-то степени была вызвана тем, что Царев, неправильно тренировался, а именно без разогрева хватал утяжелители в руки, и начинал резко отрабатывать удары.
– Если получим, то все, – скорым шагом спускаясь, за несколько ступеней до первого этажа, сквозь зубы процедил Филиппов, подтверждая эти слова звонким ударом его большого кулака о стену. Сказал он это, по всей вероятности, для устрашения Радимова и для того, чтобы показать, что сам он не боится, при том, что биться шел не он, и с ним была компания. Когда спустились на первый, прошли длинный коридор, а потом завернули, Ястребов подошел к охранникам и попросил ключ от зала, и, те, невзирая на поздний час, после короткого внушения в том, что ненадолго, предоставили.
Филиппов включил свет. Все вошли, и, не считая двух соперников, выстроились в ряд, словно на уроке физкультуры перед командой – «смирно». Первым делом Ястребов снял футболку и, отдав ее приятелям, остался с голым торсом, внушительно массивным, но не отличавшимся рельефностью. У него были мощные, мускулистые, развитые до самых плеч включительно, руки и широкая, дышавшая крепостью спина, но совершенно не развитые, обвислые грудные мышцы. Порядочно заплывший жирком живот его, вполне вероятно, от частого потребления пива, придавал его молодому телу некоторой обрюзглости.
Радимов же остался в красно-синем свитере, чтобы в случае перехода в борьбу не обрекать тело на ненужные ссадины. Красоваться ему не хотелось, да и не перед кем было, и даже биться то, в душе сильного желания не присутствовало. Но когда Ястребов, одев на голые руки синие перчатки, приготовился, Денису, вдруг, по ясным причинам, захотелось преподать урок несносному грубияну. Закрепив на руках черные перчатки, немного размявшись, он встал в стойку лицом к лицу со своим соперником.
Глядя в глаза друг другу, под громогласные возгласы и советы окружающих, они стали нащупывать возможность напасть. Наступил напряженный момент выбора стратегии боя. Они вились вокруг друг друга, но никто не атаковал. Вдруг, почувствовав, что нужно отскочить, Денис, словно леопард, мягко отпрыгнул, и тут же его лицо обдуло легким дуновением от взмаха ноги. Отблеск гнева отразился в глазах Ястребова от единичной неудачи, по традиции расширились его ноздри и искривились смолянистые брови. Денис не ожидал того, что Ястребов начнет с удара ногой, удивился, но в меру, потому что понял, что именно этого от него ждет соперник. Он стал понемногу, как бы незаметно, приближаться на расстояние вытянутой с шагом руки, и, уклонившись под возможный удар правой, нанес острый, жесткий, зафиксированный всей правой частью тела, закрепленный напряжением каждой мышцы, удар от которого у Сергея потемнело в глазах. Он что называется, поплыл, но, тем не менее, остался стоять на ногах. И все же, этот выпад произвел должный эффект. Ястребов начал остерегаться, в нем появилось опасение за неблагоприятный исход, и злости в нем существенно поубавилось. Под позиционным давлением Радимова он стал то и дело пятиться назад, и, тогда Денис, осознав, что соперник потерял решительность, подскочил и попытался нанести серию. Но Сергей из всех вариантов действии, выбрал оборону, и потому был готов. Он заблокировал удары, прикрыв голову, перебивая их, сцепился с Радимовым. Обхватив, словно удав, цепко, правую ногу противника, он хотел его бросить. Однако Радимов напряг все свои силы, и, перехватив инициативу, попытался сделать тоже самое. Борьба без выявления победителя продолжалась недолго. Ястребов отскочил, оставив Радимова в неудобном положении, и, заметив это, решил ввернуться, чтобы ударить с размаха ногой. Но Радимов мгновенно поднялся, а секундой до этого взглянул на него так, что тот не нашелся более ничего другого сделать, как только отойти еще назад. Укрепившись в позиционном, эмоциональном преимуществе, Радимов раскрепостился, стал даже расхлябаннее. Загнав противника к стене, он, маневренно, легко уклонившись под удар, которого не последовало, левой рукой хлестко, достал до области печени Ястребова, но, не точно. На его лице появилась самодовольная улыбка, разъярившая Ястребова. Он подобно, подогнув шею, вперед головой ринулся на Дениса, который отскочил до остроугольного столба, подпиравшего потолок зала, и, запнувшись за него, чуть было не попался в цепкие, словно клешни краба, вражеские объятия Ястребова. Он выровнялся и попытался обойти столб, но Ястребов, окончательно взбесившись, догнал его, и прошел, как любят говорить борцы, в ноги. Затем последовал бросок с прогиба (через себя). Радимов, сравнительно, удачно приземлился, ничего себе не повредив, и тут же, разумеется, получил несколько ударов по лицу, уже лежа на полу.
– Все, хватит! – крикнул он.
– Какой хватит! – ответил Ястребов, но через несколько ударов, все же, остановился. Он задохся и сильно устал. Весь алкоголь выветрился. Сев на скамейку, он попросил приятелей покинуть помещение и оставить их вдвоем, по его словам, для разговора. Но Радимов не настроен был разговаривать, у него от удара оземь бешено колотилось сердце и потребовалось еще немало времени, прежде чем оно сбавило темп. Это произошло, когда он уже лежал на кровати в комнате и зашли Филиппов с «Черпаком», с которыми он отказался говорить, а, они, как будто победа принадлежит им, величественно покинули комнату.
Утро следующего дня было для Радимова удручающим. Под его серо-голубыми, проницательными глазами взбухли две страшные гематомы, одна из которых практически закрыла глаз. Однако ни побои, ни подпорченная внешность не настолько тревожили его, как сам факт проигрыша. Он знал, что через время заживет, ведь не впервой ему доводилось получать по лицу. Может быть, ему не было бы настолько печально, а может и не печалило вовсе, если бы победил, но с учетом действительности, душу поедала, душила тоска. Он лежал на кровати в безмолвном раздумье, когда пришла Даша, и, увидев его разбитое лицо, высказала несколько оскорбительных фраз в адрес компании. Она с ненавистью отозвалась об их поведении, этими словами, как бы, проявляя сочувствие; однако, когда Радимов намекнул на помощь мужчин, которые приезжали поговорить, она избежала прямого ответа. Артем отреагировал схоже – сказал, что у них много дел, и что они его отругали за то, что он их беспокоит по пустякам. На самом же деле, Денису не нужна была уже ничья помощь. Бой был один на один, без чьего-либо вмешательства, и, он его проиграл, и, с этим обстоятельством, нашел в себе силы смириться.
В социальной сети, спрашивая как он, ему прислала сообщение Алена – красивая белокурая старшекурсница, бывшая девушка Жабовинского, с которой они то расставались, то снова сходились. Она хорошо училась и внешне нравилась многим, в том числе и ему, и, кажется, он ей тоже, но эти достоинства омрачались другими, нельзя сказать, чтобы уж существенными, но барьерами - от нее веяло холодностью, отсутствием жизнерадостности, от чего Денису становилось скованно, как-то внутренне напряженно и дискомфортно. Она была слишком взрослой для него, при том, что возрастом всего на год или два старше. Хотя она посещала клубы, гуляла с друзьями, участвовала в общежитских собраниях, выпивала изредка, в общем, вела нельзя сказать, чтоб уж слишком серьезный образ жизни. Но эта требовательность, какая-то неведомая строгость в общении с ним, его пугали и отстраняли от нее. И поэтому, теперь, на ее предложение прийти к ней, он не захотел показываться в таком виде, да и вообще, не пожелал к ней подниматься, прекрасно понимая, что она хочет просто его пожалеть. Эта жалость и понимание ему в тот момент было чрезвычайно необходимо, однако он не поддался соблазну.
На улице было тепло и солнечно, даже уместно сказать, невероятно солнечно, и поэтому то, что Денис одел, широкие, закрывавшие чуть ли не пол лица, солнцезащитные очки, заимствованные у Коли, для прохожих отнюдь не означало, что у него под ними есть, что скрывать. Не снимая их, он сходил в магазин за продуктами, а по возращению на пороге встретил Ястребова, который пронзающе, но с уважением смотрел на него через свои, которые были еще темнее, чем Колины. Он прошел мимо Сергея, и на лифте поднялся на свой этаж.
– Я сейчас видел Сергея? – осведомил его, зашедший часом позднее Коля.
– И что?
– Он поздоровался со мной. Сказал, что нет смысла вам друг на друга волком смотреть. Выяснили отношения и все. Зачем дальше это напряжение.
– А если он мне неприятен. Зачем я буду себя пересиливать.
– Ну, смотри.
– Кстати, как я выглядел со стороны?
– Видно было, что ты давно уже не занимался, – сухо ответил приятель, – Ты действовал нерешительно. В этом описании и в его характеристике, при частичной, очевидной истинности, присутствовало желание принизить и задеть самолюбие. Радимов это выявил, учел и потому линию беседы продолжать не стал, направив ее в другое русло. Он спросил Колю, как вели себя другие, во время наблюдения за их боем.
– Зубович прыгал на меня, замахивался, говорил, что я сильно пожалею, если вмешаюсь, – улыбаясь, воспроизводил в памяти Царев, – Я там один стоял, а их толпа была, что бы я мог бы сделать, если бы даже вмешался, – с простоватой усмешкой заключил он.
В полдень следующего дня, к ним в комнату, в хорошем расположении духа, с отличным настроением наведался ЕрзаковВаня. Он, очевидно, не слышал этой новости, без притворства удивился большим синякам на лице Радимова и, естественно, поинтересовался о причине их появления. Денис рассказал все как было, но уже после, когда они вышли на улицу, прошли по улице Воронежской и, свернув в сторону Лиговского проспекта, нашли свободную скамейку вблизи детской площадки. Уже сидя на ней, под тенью невысоких деревцев, они продолжили дружескую беседу.
– Я бы мог выиграть, если бы не сглупил и продолжал держать дистанцию, – объяснял Денис.
– Нашел с кем драться, он килограмм сто двадцать весит, и еще борьбой занимался, – поведал Ерзаков.
– Да ладно уже, что сделано, то сделано. Сам сделал, сам ответил, – произнес Радимов, с чувством собственного достоинства, не понимая того, что его вмешательство было не обязательным и все могло разрешиться само собой.
Ведь, если представить, что он не стоял бы и не разговаривал в коридоре с Артемом, а продолжал стирание своих вещей, да и сам бы Артем находился в комнате, предположительно, что всего этого не случилось бы. Девушки немного с парнями поругались бы и разошлись. И очень сомнительно, что эти два молодых повесы рискнули бы ударить девиц, опять же, не вследствие их джентельменского воспитания, а попросту из-за того, что новости в общежитии, особенно о таких вопиющих событиях, распространялись с очень высокой скоростью. Да что и говорить, похожая картина во многих студенческих общежитиях – жители интересуются судьбой друг друга, и даже незнакомцев для того, чтобы удовлетворить жажду интереса и, чтобы было о чем поговорить. Особенно грешат этим девушки, но благодаря им и парни в курсе многих новостей. Очевиднее вероятного, что если бы Марина с Дашей не позвали парней поговорить, а те, их предложение проигнорировали, то и Жабовинский не упал бы головой о бетонный пол, и не было бы риска Артему схлопотать травматическую пулю.
У читателя справедливо может возникнуть вопрос: почему я подчеркиваю, казалось бы, объективные, всем понятные, поверхностные истины. Незамедлительно отвечу на него: я делаю это для того, чтобы показать насколько мелочные причины, о которых многие из участников этих событий, впоследствии, вспоминали с неохотой, могли послужить предпосылкой трагического финала. Впоследствии, Марина говорила о Жабовинском как о полнейшем ничтожестве, корчила гримасу, когда о нем вспоминали в ее присутствии, и нашла другого молодого человека, с которым вместе съехал с общежития на квартиру. Ястребов через год, из-за одной стычки с Филипповым, а затем и с его старшим братом перестал общаться со всеми ими. Даша с Артемом съехали на квартиру, прожили три года и расстались.
Самое важное из этого всего, наверное, трехгодичная, почти семейная жизнь двух влюбленных, в прочности чувств которых сложно не усомниться, по причине невозможности ответить на вопрос: разве влюбленные так, не то, чтобы слишком быстро, но расстаются таким образом, что после разрыва, быстро находя других, прерывают всяческий контакт друг с другом, не интересуясь жизнью, совсем недавно горячо любимого, человека, совершенно. Если да - то стоит ли эта влюбленность или такая страстная любовь, воспоминание о которой, как посчитают многие, причиняет боль, стоит ли она жизни человека. Жизни не двух или восьмидесяти лет, а жизни еще как шанса найти путь в вечность и пройти его.
Я забежал, в своем повествовании, далеко в будущее, все с той же приземленной целью, что обозначил ранее – чтобы показать мелочность причин, чуть не приведших к трагедии. Но все же, вернемся под насаженные вокруг детской площадки деревца, в ласкающей тени которых беседовали два молодых земляка.
– Представляешь, мне Царев сказал, что в бою, со стороны, я выглядел не очень.
– Да кого ты слушаешь! Кто бы еще давал тебе советы. Его бы Ястребов вообще втоптал бы в землю, – с легким возмущением подбодрил Ерзаков. Однако, вместе с порицанием Царева, душой он был на стороне компании, к которой сам принадлежал, потому что не видел жизни в общежитии без друзей, без их подмоги, в случае конфликтов с другими, и поддержки, выражавшейся в основном в шумных, ночных кутежах. Сложных ситуации, проверяющих дружбу, к всеобщему их счастью, не происходило. И потому они ходили друг к другу в гости, посещали вместе хоккейные матчи, пили, кутили, и не сильно заботились о будущем. Насколько сильно он ценит дружбу, как возможность совершать проступки, при этом имея на кого положиться, как нельзя ясно, давала понять его фраза, произнесенная после того, как Денис предположил, что парни, пришедшие в квартиру, вели себя нагло и в своих действиях были не правы.
– Но, ведь перед друзьями то они правы. Поэтому, как говорится, не имей сто рублей, а имей сто друзей, – простодушно, но вместе с тем наставительно, равно человеку,впервые высказавшему эту мысль, процитировал русскую, народную поговорку Ерзаков.
О том, почему проиграл Денис, поинтересовался и Влад Шевелев, через несколько дней, в том же зале, во время их совместной тренировки. На что Денис ответил, что соперник прошел в ноги, и бросил его с прогиба. Больше его расспросами никто не мучил, да и сам он старался избегать общения, чтобы лишний раз не углубляться в подробности. Он использовал для быстрого сведения синяков, всем известную, бодягу, и, как только синяки уже сложно было отличить от появляющихся от недосыпания, стал наведываться в академию.
Все эти события являлись причиной, по которой Денис пропустил семинар по философии, происходили незадолго до инсценировки убийства ректора, и, по накалу, конечно же, уступали.
***
– Христос воскрес, и я воскресла, – на одном из совещании, посвященных ее чудесному спасению, во всеуслышание, восседая в кожаном, черном, лакированном кресле, провела, омерзительную по смыслу в нее вложенному, параллель Багерова. Это высказывание это вызвало бурю споров среди студентов и преподавателей, и неспроста. Многие прекрасно, анализируя ее работу на должности декана, понимали, что единственной религией, которую она исповедовала – была жажда наживы, любовь к деньгам и к власти, но к власти – не как к регулированию социальных отношении и управлению трудовыми связями, а как к возможности самоутверждения за счет угнетения подчиненных. Принципы людей подобного уклада, как нельзя лучше характеризует афоризм английского философа и историка – «Власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно». И, если человек попирал нравственные законы, обладая малой властью, то добившись большей – растопчет их полностью. Однако, до вступления в монархические узы правления, в первые месяцы, она еще пыталась завоевать уважение в среде студентов, о чем свидетельствовало, с ее помощью, оснащение тренажерного зала и то, что на посту сменилась охранники, всячески оскорблявшие студентов, страшившие их, заставлявшие находить знакомых, которые должны были подняться за забытым пропуском, без предъявления которого они не пропускали даже тех, кого знали в лицо, и, кто, проходя мимо них сотни раз, столько же раз, доброжелательно, с уважением здоровался. Кстати говоря, седоволосый охранник, наблюдавший вульгарную инсценировку любовной сцены на дне рождения Стадиковой, принадлежал к числу новоприбывших. Те же, кто работал до него, мало того, что не отличались высоким уровнем культуры, но еще и старались показать, что они главнее всех главных. Парадоксально, что ни ректор, ни проректор, ни даже преподаватели не возмущались их разнузданным, подчас, вульгарным поведением, а как-то закрывали глаза на их грубости по отношению к учащимся. Складывалось впечатление, что их устраивает психологический садизм, проявляемый старыми угнетателями. Один из них, начальник охраны оправдывал эту характеристику полностью. Поговаривали, что он неоднократно исподтишка ударял, мимо проходящих студенток по мягкому месту, и, якобы, даже пытался совратить одну из них. Но даже если бы этот, кочующий из уст в уста, рассказ был всего лишь слухом, не имеющим подтверждения реальностью, все одно, плешивый начальник охраны был гадким и противным большинству. Он любил смаковать сигарету, стоя возле своей рабочей коморки и своими словами и поведением походил на несчастного, развратного похотливого сладострастника, и оттого озлобленного на молодых, еще полных жизни студентов. Он, явно, до томительного удушения, до красноты на лице, часто появлявшейся при пересечении с ними, завидовал их молодости, их беззаботности, как, впрочем, и не только он один единственный, но самый открытый в своих порочных страстях. Этого непорядочного работника и еще нескольких его, менее озлобленных, но тоже, временами, вредных коллег, в первые недели своего, пока еще демократического правления уволила Багерова. Она прислушалась к решению студенческого совета и разрешила проход в общежитие до часу ночи. В основе этого решения скрывалась одна трагическая причина.
Еще до вступления в силу этого нововведения, однажды вечером, уже ближе к полуночи, спеша в клуб, вместе с подругами, через балкон, со второго этажа спускалась одна молодая девушка. Обычно те, кто, таким способом, покидали общежитие, использовали для этого крепкий трос или старую, ненужную, вследствие замены ее на новую, простынь. И вот то ли эта простынь не выдержала, то ли у нее не хватило силы в руках удержаться на ней – одно известно определенно – произошла трагедия. Молодая девушка, спускаясь, упала и сломала себе позвоночник, и, как говорили многие, была поспешно отчислена. И что удивительно – немногие сострадали ей, а некоторые не осуждали и этого отчисления, и утверждали, что она сама виновата и руководство вуза никак не могло поступить иначе. Но через некоторое время, все же, было принято решение о перенесении времени закрытия общежития на два часа. И через окна стали лазить меньше. Уместно было бы упомянуть одну интересную деталь, известную многим работникам академии, которая заключалась в том, что в общежитии, располагавшемся неподалеку, возле учебного корпуса соседнего, инженерно-экономического вуза, был круглосуточный пропуск, и разрешалось приглашать гостей, и, соответственно, через окна никто не влезал и не покидал его. Но почему-то этот опыт не учитывался, и, бесполезное, бессмысленное ограничение, которое таким опасным способом нарушалось, будучи лишь частично послаблено, продолжало существовать.
***
С некоторыми знакомыми девушками Коля рассорился или просто стал им не интересен или они ему, а потому посещать девичьи комнаты практически перестал; чего нельзя было сказать о его приятеле. Тот, напротив, наладил дружественные контакты со многими, а в комнате, где жили Катя Мерник, Таня и Лида вообще освоился, что называется, прописался, став чуть ли не их постояльцем. Он после ежедневного, систематического посещения книжного магазина, приходил к ним для того, чтобы пообщаться, повеселиться и пофилософствовать. Последнее, к слову говоря, им не всегда нравилось; это его увлечение полетом мысли, отягчающим грузом обременяло их ум, и они не раз одергивали его. «Радимов, хватит уже философствовать», - улыбаясь, требовала Мерник, но скорее шутя, чтобы не обидеть. И он на время, плавно переводил беседу на другую тему, а потом незаметно возвращался в лоно рассуждении. И пока они не замечали того, что он снова придается размышлениям, он мог спокойно продолжать упиваться полетом мысли вслух, а они слушали, соглашались, и только иногда спорили. Спорили преимущественно для того, чтобы показать, что обладают своей, собственной, точкой зрения, что умеют мыслить сами, и не всякую мысль воспринимают без критики.
– Лично я против ЕГЭ, потому что можно все варианты угадать, – гуляя, однажды, вечером с Денисом убежденная в своей правоте, заявила Мерник, когда их разговор, коснулся этого вопроса государственной важности.
– Там, только начальную часть можно методом тыка решить, ведь только она тестовая. И то, сложно. Интуиция нужна запредельная.
– У нас один парень на пятерку нарешал, – аргументировала свое мнение, приведением сомнительного факта Таня.
– Сложно поверить. Ведь, для того, чтобы получить пятерку, нужно и последнюю часть решить. А там нужно не только ответ вписать, а еще и решение.
– Не знаю, но он как-то это сделал.
– Может он учил? – Внешне доверчиво недоумевал Радимов.
– Да нет. Он сам говорил, что угадывал, – продолжала настаивать Мерник.
Радимов продолжать спорить не пытался. На некоторое время наступило терпкое, давящее молчание. Дальше они шли, разговаривая, в основном, по существу, первостепенной причиной потому, что Таня раздражилась на то, что он ей не поверил, что ей не удалось доказать ему свою правоту и более того, ей открыто заявил, что не убедила. Он же не находил другой темы, понимая, что и она может привести к спору.
Отношения с девушками были разными: время от времени они наполнялись весельем, радостью от общения, юмором, взаимной поддержкой. Но иногда, заходя в их комнату, Денис ощущал напряжение, по всей видимости, зародившееся от их недопонимания. И тогда, если не получалось развеселить, он уходил, не желая вызывать их гнев.
***
Однажды, в обычный, пасмурный день, планируя, миновав несколько домов, повернуть на Лиговский проспект, он прогуливался по улице Воронежской. Настроение его полностью соответствовало погоде: в душе засела зябкая опустошенность; поговорить же об этом было не с кем. Он шел задумчиво глядя по сторонам, пытаясь сосредоточиться в мыслях, которые разбрелись, словно солдаты войска, потерпевшего поражение, и, по воле судьбы, по дороге, он встретил двух женщин, которые представились свидетелями Иеговы, вежливо протянули ему листовку с адресом и пригласили в церковь. Через несколько дней он пришел. Его встретили искренней радостью, радушными улыбками, большинство захотели познакомиться. Ему очень приятна была эта вежливость и, особенно, отсутствие равнодушия. Первое впечатление оказалось положительным. Из дома молитвы он вышел в спокойствии и умиротворении, зарядившись энергией от слушания слова Божьего и цитирования священного писания. Он стал посещать дом молитвы, и, если дела в академии не ладились, если раздражали соседи и с подругами отношения заходили в тупик, то, приходя в собрание, Денис находил успокоение и отрешение от всех негативных чувств и эмоции. Он стал вести нельзя сказать, чтобы праведный – это может определить только Бог, но, точно правильный образ жизни. Старался искоренить в себе ненависть, злобу, агрессию и прочие отрицательные, неугодные Богу чувства. Гнал мысли, провоцирующие зарождение депрессивных, мерзких, пожирающих душу чувств, словно жадные псы обгладывающих ее раны, и, вскоре, понял, что они постепенно угасая, умерли в нем, и, что бы их воскресить, требуются существенные причины и его собственный выбор, который он делать не собирался.
Как-то раз, спустившись на первый этаж, пройдя мимо общежитской столовой, он остановился возле стенда, на котором висела нравоучительное положение с разъяснением того, чем, по сути своей является секта, и в чем ее отличие от других, деятельных организации. Очевидно, что к этим деятельным организациям, автоматически, причислялась академия. Также из положения этого следовало, что сектантство определяется несколькими отличительными особенностями: сплоченностью ее участников, негативными устремлениями, навязыванием целей и мировоззрения. Денис прочел, но ничего общего с собранием свидетелей Иеговы не нашел, и, отправился по делам своим. Однако, впоследствии, это положение неоднократно всплывало в его памяти.
***
Он продолжал посещать книжный магазин и делиться знаниями, полученными за столиком, расположенного внутри, кафе, с девушками, с Колей, и вообще со всеми с кем ему приходилось говорить. В какой-то момент он посчитал, что знания, почерпнутые им из книг, весьма важные и всем необходимы, и, его жизненная задача в том, чтобы эти знания им преподнести. Помимо Библейских истин, безусловно, важных и истинных, он озвучивал знания из трудов психологов и философов, которые почитал верными, полезными для жизни, но которые были весьма спорными, потому, что непроверяемые путем опыта. В частности, теории Фрейда, вскоре после узнавания, он стал опровергать в уме, руководствуясь при этом, несколькими, в кропотливой борьбе с авторитетом уже признанного мировой общественностью ученого, выведенными положениями. «Как можно залезть в бессознательное трехлетнего ребенка и понять, что в какой-то момент недавно рожденное дитя, вдруг, возжелало свою мать и захотело убить своего отца из ревности. И получается, что наставление Христа уподобиться детям является, в корне, не верными. Либо же имелись в виду только дети уже сознательного возраста, что маловероятно». Эти вопросы, в конечном итоге разрешились и привели к полному неверию в истинность теории Австрийского психолога. «Безусловно, – думал Денис, – многие люди, слепо следуя своим природным инстинктам, не могут насытиться в удовлетворении этой единственной потребности, не могут найти себя ни в чем другом, возможно из-за получения в детстве психической травмы, но не всем же миром правит это инстинктивное желание. Оно, безусловно, наличествует, но, отнюдь, не в каждой душе занимает главенствующую позицию. Как объяснить в таком случае наличие асексуалов или людей творческих, ученых, изобретателей, гениев наконец, тративших большую часть времени на работу и создание трудов, которые, как правило состояли в одном браке. Некоторые из них, действительно, жили не совсем правильной жизнью, но, тем не менее, сказать, что ими правил секс, и, что в размышлениях своих они о нем только мечтали – сказать даже нельзя; нельзя даже подумать, потому что это – откровенное заблуждение. Тем более среди женщин. Что уж скрывать очевидное – история знала не малое число женщин, не познавших мужчину вообще. И если бы это были только монахини или девицы не достигшие совершеннолетия, а то ведь на и престоле оказывались, и в писательстве преуспевали. Из Российской истории девятнадцатого века известно, что многие барышни тех незапамятных времен, до вступления в брачные узы, со стыдом говорили даже о поцелуях, не говоря уж о половой близости. И даже после продолжительной супружеской жизни в узах несчастливого брака очень немногие решались на прелюбодеяние, сдерживающим фактором чего являлась общественная неприязнь к подобного рода поступкам. А дамам из высшего общества, находившимся у всех на виду совсем не хотелось людского порицания. Другие же из них не искали связи на стороне из чувства долга, и, лишь немногие, следуя религиозным убеждениям. А ведь только единицам, в условиях выбора родителями будущего супруга, в случае его расположения, удавалось выйти замуж по любви и сохранить ее, не растеряв в житейских распрях, ссорах».
Под осудительную критику его попали и труды Ницше, который воспевал движение к власти, как к возможности угнетения, подавления других, отвергая мораль и нравственность, для него обременительную, бессмысленную ношу. Радимов этих проявлении навидался в жизни реальной, поэтому поверхностно ознакомившись, отверг такую философскую систему. Но в скором времени осознал, что не в опровержении – есть научное движение, а в изучении трудов мыслителей, которые воспитывали нравственность в народе. И уже не открывал книги тех, с кем был в душе не согласен, а продолжал проникаться гуманистическими размышлениями Толстого и Достоевского. Это изучение, пусть даже, напрямую не пересекавшееся с задаваемым преподавателем по философии, а именно переписыванием в тетрадь глав из «Эмпириокритицизма» или из «Анти-Дюринга», значительно влияло на успеваемость в академической учебе.
На занятиях по философии Иван Геннадиевич еще с первого семинарского занятия начав, систематически проверял его подготовленность. Поскольку Радимов стал временами захаживать в академическую библиотеку для того, чтобы выписать нужные сведения из трудов Ленина, преподаватель хотел ясно понимать – для чего он это делает: на показ или действительно появился интерес к науке. Удивительно, что советуя, иногда принуждая студентов посещать библиотеку и как можно больше читать, он уже перестал верить в то, что кто-то из учащихся может действительно, всерьез, увлечься философским поиском.
Среди студентов считалось, что если на одном семинаре философ проводил опрос с начала списка, то на следующем, скорее всего, будет с конца, и наоборот. Однако, опровергая эти, вроде бы, логичные предположения, в первый месяц, он постоянно, начинал с конца, и скорым темпом, поверхностно опросив предыдущих, доходил до Дениса. И в первое время, все, что не исходило из уст Дениса, хотя бы отчасти, но характеризовалось как не верное, не истинное. Но, по прошествии испытательного срока, в один из дней весны, после того как Радимов, уже даже незаметно для себя самого, но не для окружающих, подглядывая в тетрадь, потому, что не ожидал, что его спросят, все же ответил на поставленный вопрос, Иван Геннадиевич согласился, похвалил, и, даже попросил не перебивать его речь одну из одногрупниц, сидевшую позади, и оттуда поправлявшую и дополнявшую короткий, неуверенный, но внятный ответ. Наряду с Денисом преуспевал в посещении и в подготовке Александр Сидоров. Однако он готовился к философии, примерно так же, как и Радимов к истории Отечества на первом курсе – не углубляясь. Иван Геннадиевич, зная об его обязательности, ответственности и уважительности к преподавателям, был к нему расположен, и, потому большую часть лаконичных ответов его относил к истинным, без дополнения, которыми он обычно сглаживал даже заученные из учебника фразы других отвечающих. Пожилой преподаватель боролся за точность мысли, за ее понимание, как в ответах, так и в слушании. Обладая даром увлечь слушателя, даже не понимающего до конца глубоких мыслей, им вложенных в его слова, после традиционного опроса, он принимался за чтение лекции. В примерах и сравнениях повторялся редко. Материал, изложенный им на лекционном занятии, он преподносил по-новому, разбавляя собственными размышлениями и уточнениями. Ему сложно было задать вопрос, но этого, как правило, и не требовалось. Иван Геннадиевич чувствовал, улавливал по лицам студентов, по их глазам определял – в каком случае требуется повторение, разъяснение; словно часовой мастер, на мелкие детали, разбирая замысловатый, сложный механизм, он раскрывал тему, и, для вникающего в его речи, становилось все понятно. Он освещал разные темы, но особое внимание уделял диалектике Гегеля с позиции марксисткой философии, а также делению на базис – экономические отношения и надстройки.
Не принимая во внимание то, что некоторые студенты возмущались, негодовали, называли преподавателя придирчивым, Радимов был настолько удивлен такому отточенному умению конструировать мысли и искусству выносить их за переделы рассудка, что захотел также. И, чем больше он читал, тем более приближался к этому уровню.
С Царевым, все также как и раньше, они, время от времени, ожесточенно спорили на самые различные темы. Но, уже с некоторыми изменениями. По мере углубления в учебную деятельность, в недра гуманитарных наук, Радимов стал отдаляться, и, в дискуссиях, в качестве доказательства своей позиции, уже находил массу аргументов там, где, казалось бы, их не было совсем – это было одним из искусств, которому он научился у Ивана Геннадиевича. Царев от этого злился, раздражался, а более от того, что Денис был спокоен и сосредоточен на мысли и не выказывал чувств, которые, попросту, в нем не возникали и не буйствовали. Для него спор превратился в поиск истины и в худшем случае только в демонстрацию знании, своего он ума. Он, бывало, находил нейтральную точку и соглашался, просто, чтобы прекратить, от чего Царев еще больше раздражался. Начав спор на отчужденную, совершенно не волнующую его, тему, ему нравилось вывести собеседника на эмоции и доставляло неимоверное удовольствие, довести человека до вспышки трепещущего гнева и остановится, чтобы не дать этому гневу выплеснуться. Это производило эффект давящего кома, провоцировало возникновение подавленности, неприязни. В том числе и этим он оттолкнул многих, долгое время принимавших его, девушек. Однако изменить себя даже не старался, а продолжал потворствовать своему гадкому желанию, считая, что виноваты другие, но никак не он сам. Денис неустанно говорил ему об этом, но он всячески отвергал эти советы, и оправдывал себя, даже если его неправота кричала очевидностью. Такое оправдывание своих поступков и крайне не объективное оценивание своих слов, бесспорно, свойственно человеческому роду вообще. Различие в этом свойстве, между людьми все же имеется. Есть еще в нашем, пусть вопиюще-развращенном мире, способные увидеть свою неправоту, и в ней раскаяться, или хотя бы ее признать; но вместе с ними есть и те, кто при любых обстоятельствах, будучи, явно, даже для себя самих не правыми, рьяно, ожесточено оправдываются, обвиняют другого и никогда не признают виноватыми себя. Это свойство крайних эгоистов, как нельзя точнее, подчеркнул Джордж Локк высказыванием, что если бы математические аксиомы затрагивали интересы людей – они бы опровергались. Из чего следует, что очень важное качество человеческое – понимать себя виноватым. Именно понимать, а не чувствовать, потому как чувство вины разрушает нервную систему, и, зачастую, его испытывают люди, непроизвольно, не желая того, ставшие случайными виновниками чьей-то трагедии. Закоренелые преступники, как правило, ни чувства вины не ощущают, ни раскаяния.
***
На экзамен по философии Денис пришел, пребывая в уверенном спокойствии. Во-первых знаниями за полгода обогатился, во-вторых отточил умение сосредотачиваться полностью на чтении, а в третьих – память его до того улучшилась, что ему было достаточно прочесть наспех главу из учебника, чтобы сформулировать сжатый ответ, а при повторном прочтении и развернутый. Все студенты группы находились на втором этаже, рядом с аудиторией, в которой принимался экзамен, и сильно волновались. Он же, чтобы не поддаваться всеобщей напряжённости, граничащей с паникой, уселся на кожаное, коричневое кресло, похожее на маленький диван, и, отняв у одной своей одногрупницы листы с распечатанными ответами, принялся по ним готовиться. Не лишним будет упомянуть о том, что до этого он недобросовестно готовил другие вопросы, по причине того, что возникла некоторая путаница. Староста распечатала все вопросы и раздала в группе, как того потребовал преподаватель. Но, по неведомым причинам, через несколько недель, Иван Геннадиевич решил поспешно их обменять на другие – о чем Радимов узнал только от Леры. И теперь он внимательно изучал написанное на листах и старался как можно больше запомнить. Всего же вопросов было восемьдесят. И надеяться на то, что все их можно хотя бы прочесть за столь короткое время не приходилось. Однако Радимова это не смущало. Лекционных тем, которые бы он пропустил – почти не было. Кроме того, уверенность его подкреплялась надеждой на то, что может попасться вопрос, касающийся определенного философа, труды которого он читал в оригинале. Поэтому он, сидя рядом с Лерой, шутя, старался ее развеселить, и сам был бодр духом. Большая часть группы сдала. Приближалось время, когда нужно было заходить. Он поднялся на второй этаж. Саша Сидоров вышел с сияющей, счастливой улыбкой на лице.
– Сань, что получил? – добродушно спросил он.
– Пятерку, - ответил тот, с переливами счастья в искрящихся глазах.
– Много спрашивал?
– Да нет, быстро отпустил, – уже направляясь к выходу из коридора, повернув голову, ответил Саша.
Аня Барашкова тоже вышла из небольшой, светлой аудитории в мрачный коридор, но с совершенно иным настроением. Ей Иван Геннадиевич поставил первую в ее учебной практике четверку. Однако это ее из колеи не выбило, и рыдать, как некоторых не заставило, она даже, как это делали многие, со слезами на глазах оценку не выпрашивала. У нее был преспокойный внешний вид, на первый взгляд, без всплеска эмоции, но под внимательным взором замечалась в ее глазах легкая, томная грусть, при которой совсем не хочется говорить.
Денис, постучавшись, вошел, поздоровался, вытащил билет и сел на третью парту первого ряда, слева от окна, выходящего на общежитский корпус. Находясь на этом месте, он попадал в поле зрения Ивана Геннадиевича, независимо от того, что перед ним сидел Слава Корицын. Он открыл вопросы и мгновенно просиял улыбкой. Попались два вопроса, в ответе на один из которых, он мог бы написать ни одну страницу больших листов, уже лежавших у него на парте. Несколько минут он собирался с мыслями, а, затем, принялся воодушевленно, старательно выводить на листе, всплывающее в памяти, переплетенное с собственными размышлениями. Мысли лились потоком. О смысле жизни размышляли многие, но особенно много времени этому поиску посвятили Толстой и Достоевский. Он принялся расписывать их размышления в своей интерпретации с неистовым усердием, считая, что одного всеобъемлющего ответа будет вполне достаточно, второй же – думал он, – можно осветить кратко, сжато, лаконично. В отличие от Дениса, довольного своей удачей, впереди сидящий Корицын, ерзал, нервничал, то и дело, оглядываясь на преподавателя, словно вор, желающий украсть. На парах Слава говорил много, вплоть до того, что его длинные речи утомляли и студентов, и преподавателей, потому, что редко он способен был в своем многословии донести основную мысль, если она вообще имелась. Его учеба сводилась к посещению пар, быстрому записыванию лекции, подготовке докладов, которая заключалась в скачивании их из интернета и распечатке. Вдумчиво прорабатывать своей голове тексты, находясь у себя дома, он, явно, не любил, и в библиотеках подолгу не засиживался, только, разве затем, чтобы переписать небольшой абзац и впоследствии прочесть его на семинаре. Его мало интересовали науки как таковые, поэтому знании в его голове откладывалось немного, при том, что в посещении он был заядлым. Для постороннего наблюдателя, он, вроде бы, внимательно слушал и старался все услышанное законспектировать, но, время от времени, в глазах его просвечивалась мысль о чем-то отвлеченном, о том, что не касалось предмета обсуждения нисколько. И теперь, когда требовалась мало того, что демонстрация знании, так еще и понимание их, ему оставалось надеяться только на удачу – на то, что Иван Геннадиевич отвернется и ему удастся вытащить шпаргалку. Но преподаватель был зорок, словно ястреб на охоте, и, даже, когда принимал очередного экзаменуемого, краем глаза, поглядывал на аудиторию. Естественно он заметил душевные терзания Корицына, но не подал виду.
Подступила очередь Радимова. И он, взяв два исписанных, сложенных друг на друга листа, встал, и, сделав пару шагов от своей парты, уверенно уселся перед преподавателем. Легкое волнение присутствовало, но совсем не той силы, которое бурлило во время зачета, пять месяцев назад. Студент начал с пристального чтения, но, в процессе оторвал взгляд от вспомогательного материала и принялся рассказывать по памяти, при этом, не копаясь в ее глубинах, а, попросту, запомнив написанное своей же рукой за пятнадцать минут подготовки, и немного дополняя. Иван Геннадиевич слушал, добродушно улыбаясь.
– Вы уже начинаете сочинять, – мягко остановил он вошедшего во вкус студента. – Ну хорошо, Толстой, Достоевский, а по Марксу – в чем смысл жизни?
Радимов, опустил глаза, нахмурил брови и на минуту задумался. К такому вопросу он уж точно готов не был. Ничего дельного на ум не приходило. Ступор возник по вполне понятным причинам. Дело в том, что Карл Маркс и Фридрих Энгельс о смысле жизни, в своих трактатах, вопросами не задавались; по крайней мере, Денис на эти размышления не натыкался. Уместно подчеркнуть, что материалистам вообще не свойственны эти душевные терзания. Если же они их начинают одолевать, то это может закончиться трагически. Для материалиста – есть миг, мгновения, которые нужно стараться продлить, жить перепадами настроения, урывками счастья, минутами удовольствия. Если же он начинает на нашей грешной земле искать высшую цель, свое трансцендентное предназначение, минуя истины священного писания, то это, как правило, приводит к глубокому унынию и депрессии, которая, порой, вследствие безуспешности поиска, нередко, приводит к самоубийству, а то, бывает, и к убийствам других людей. Эти размышления более свойственны идеалистам, которые наткнувшись на этот вопрос, для себя определили, что причиной всего сущего является творец, и, что жизнь человека на земле временная и, что смерть – есть переход в другой мир, и, что нужно в течение этой жизни сделать выбор; кто-то полагал, что окончательный; кто-то считал, что жизнь – есть непрерывное изменение, рождение, и выбор совершается чуть ли ежедневно, ежечасно, ежеминутно; кто-то пытался все эти положения соединить, скомпоновать, примирить. Однако эти споры происходили внутри течения, между философами к нему принадлежавшими, и для дальнейшего повествования, нет необходимости углубляться в их разногласия.
Радимов после минутного раздумья, подгоняемый необходимостью отвечать, не найдя ничего другого сказать, неуверенно, тихо выпалил первую пришедшую на ум мысль – "Следуя Марксу, люди являются винтиками системы".
– Что вы такое говорите, – раздражительно, мгновенно сменив улыбчивый вид на искривленное неприязнью лицо, резко перебил его Иван Геннадиевич, – Именно по Марксу смысл жизни в самореализации. Берите другой билет и идите готовьтесь.
Глубоко озадаченный, но все же, не потерявший в душе надежду на то, что получится вытащить еще пару знакомых вопросов, студент взял билет и сел на прежнее место. Взглянув на билет, он понял, что в этот раз повезло меньше, а вернее сказать, совсем не повезло. Об экзистенциализме Денис знал поверхностно из услышанного на лекциях, а именно то, что к этому течению принадлежали Ясперс, Сартр, Гуссерль и Хайдеггер. Иван Геннадиевич, повсеместно повторял, что вдумчивый анализ текстов, их глубокое осмысление, поиск вложенных творцом смыслов являются одними из основных положении феноменологии, родоначальником которой является немецкий философ Эдмунд Гуссерль, совокупно призывая студентов систематически следовать этим положениям. Кроме вышеуказанных, общих представлении об экзистенциализме в голове Дениса других не имелось. Зато ему известен был ответ на вопрос, который выпал Корицыну и на который тот затруднялся написать что-либо, потому что знал, что разглагольствованиями о постороннем не обойдется, необходима точность. Корицын передал Денису лист, на котором через какие-нибудь минут десять было уже расписано гуманистическое учение Канта, расшифрованы определения априорного и апостериорного знания и обозначено все то, что было известно Радимову о немецком философе. Даже при том, что «Критику чистого разума» Денис так и не осилил – о его учении, все-таки, знал порядочно, в том числе и некоторые подробности жизни мыслителя. Читал он и о том, что философ не разу не был женат, и, что в конце жизни даже был доволен, как он выразился, что миновал совершения бессмысленных движении, лишенных метафизического смысла. Нельзя сказать, чтобы Кант, изначально стремился к абсолютному одиночеству, но после нескольких попыток жениться, он смирился, и полностью посвятил свою жизни философии. Радимову было известно, что по утрам он гулял по улочкам родного Кёнигсберга, размышлял, а затем приходил, завтракал, и принимался за написание трудов. В его доме, на званых обедах, во время которых приветствовались юмор и остроумие, частыми гостями являлись представители местной интеллигенции. Не все эти знания потребовались для начертания вразумительного ответа, и не все они могли быть продемонстрированы и оценены преподавателем.
Иван Геннадиевич периферическим зрением заметил нехитрую комбинацию, осуществляемую двумя студентами, но не остановил их, а напротив, демонстративно отвернулся на пару секунд по какой-то необходимости. Радимов, воспользовавшись этой парой секунд, передал Корицыну лист с развернутым ответом. А через несколько минут тот пошел отвечать. Корицын уверенно прочел написанное на бумаге, точь-точь, не дополняя и ничего не убавляя, и, к всеобщему удивлению, не получил ни одного дополнительного, уточняющего вопроса. Это спокойное слушание Иваном Геннадиевичем, и отсутствие дополнительных вопросов от него, было несвойственно ему, и, само по себе, предвещало неожиданную развязку. Преподаватель, проставив в ведомости четыре, расписался и отпустил Корицына. Тот вышел из кабинета с серьезным выражением лица, но с гордо приподнятой головой и в глубине души довольный. После чего, Иван Геннадиевич поторопил Дениса, который, по сути, еще ничего не написал, да и ничего не находил, кроме коротких ответов. И только он начал, уже сидя напротив преподавателя, доктор наук коротко отрезал – «Все ясно», расписался в зачетной книжке и отдал ее Денису. Денис взял ее, и в шаге от двери открыл – напротив философии, будто приговор, значилось: "Удовлетворительно".
Из кабинета Денис вышел сам не свой, словно в забытьи. Открыв дверь, он увидел, что в коридоре уже толпились гурьбой, шумно переговариваясь друг с другом, студенты другой группы, в которой училась Даша, а из его одногрупников уже никого не осталось. Даша, приятно улыбнувшись, спросила его об оценке. Он подавленно, сконфуженно ответил ей и через три минуты уже пересекал дорогу к общежитию. Он не чувствовал зла на преподавателя, но и себя виновным не считал, прекрасно понимания, что причина неудачи таилась далеко не в качестве или верности ответа его, а в спонтанном предположительном высказывании о смысле жизни по Марксу. Это понимание возникло в его душе вследствие синтеза предъявленных к нему требовании и услышанной, впоследствии, истории о том, что Иван Геннадиевич поставил одной студентке отлично только за проявленную ею смелость, которая заключалась в инициативе отвечать первой. Даже не принимая во внимание данное проявление его доброты, нельзя сказать, чтобы он был слишком требователен к частым посетителям его занятии. Поэтому, Денису, систематически отвечавшему на семинарах, готовившемуся в библиотеке – что не могло остаться неизвестным, вследствие тесного общения между Иваном Геннадиевичем и библиотекаршей, четверку была обеспечна, и даже более. Интересным фактом, наталкивающим на определенные выводы, являлось то, что в каждой группе было ровно два человека, которые получили отлично, в группе же Радимова только один – Сидоров.
После обеда решено было собраться в парке, чтобы отметить сдачу наисложнейшего экзамена.
Ясная солнечная погода, бывшая днем, сменилась на пасмурно-светлую, но до тоски однообразную и привычную. Поддувал порывистый ветер и от его налетов шелестела листва. Над городом, на голубом фоне проплывали облака. Студенты подошли к давно покрашенной в белый, дощатой скамье. Все собрались, кроме Сидорова – он немного запаздывал. И все, как бы стараясь этого не делать, стали обсуждать то, как они сдавали, и как им несказанно повезло или наоборот. Корицын был весел и доволен собой, Саша Исаев немного под хмелем, остальные же, кроме Радимова и Барашковой пребывали просто в хорошем настроении, ощущая чувство выполненной работы и освобождения от душевного груза. Никого уже сильно не печалила оценка, какой бы она ни была. Лето наступило по-настоящему.
Через минут пятнадцать вдалеке появился Сидоров. Он шел вместе с Вовой – студентом из параллельной группы, и, своим видом, своей прямо поднятой головой, серьезностью, наполненного умом взгляда походил на графа. В нем, в его повадках, во внешности присутствовало что-то от русских графов, князей, от интеллигентов девятнадцатого века. Наверное, в том числе и поэтому, Наталья Алексеевна Портагина относилась к нему как-то по-особенному, чем он не злоупотреблял, старательно обогащая внушительный запас исторических знаний, полученный им еще в школьные годы. Какую историческую дату ни спросили бы у него, он практически всегда отвечал правильно. Вообще он был парнем простым в общении, и всегда приветлив, только временами, когда того требовали ситуация и обстановка, серьезен и глубоко задумчив. Но это случалось не чаще чем на парах и на экзаменах. Поэтому видеть его таким в то время, когда учебный процесс,на время летних каникул, приостановился, было с одной стороны удивительно, а с другой понятно. Он почти не смеялся, не шутил, и не демонстрировал внешней радости, однако, в недрах души его, в потаенных от внешнего наблюдения уголках ее, сладкой негой разливалось удовлетворение.
Исаев же получив три, был рад даже тому, что не придется учить летом, и осенью приходить еще. Он пытался развеселить всех, но ни Барашкова, ни Радимов, ни Сидоров не разделяли его настроения. Поэтому он нашел поддержку в лице Корицына, и они вместе забавлялись шутками друг друга. Юля Гречко – белокурая, зеленоглазая, серьезная и прилежная студентка, тоже была изрядно весела, но в меру, и смеялась только по поводу. Для нее положительная оценка не являлась грандиозным достижением, она ей не радовалась, а была счастлива тем, что через какие-нибудь два часа она отправиться на Московский вокзал, сядет в поезд, и, спустя полторы суток окажется в своей родной станице. Предвкушение радостных моментов, ощущение легкости в ней, ее звонкий, игривый смех немного отвлекли Радимова от грузных мыслей, но в душе его все равно оставалась томящая печаль. И вроде бы печалиться было нечему, и, казалось бы, причина была невесомая, тем не менее, для него одобрение со стороны преподавателя было очень важно. В первую очередь для того, чтобы доказать другим, а в первую очередь себе, что он способный, что умеет постигать новое, и, что трудиться он не боится, и, наконец, чтобы староста не диктовала как ему учиться. Староста это, кажется, прекрасно понимала, и потому неприятные ощущения от собственной неудачи врачевались, словно елеем рана, тем, что Радимов получил оценку меньшую, чем она и чем он ожидал. Его уверенные ответы были ей слегка неприятны, неприятны потому, что сама затруднялась даже понимать услышанное, и, это, словно бичом, ударяло по ее самолюбию. Кроме того, Иван Геннадиевич не ставил ей в плюс ее обязательность и принципиальность в ведении журнала посещении; он, как будто этого не замечал, ему были важны знания и их понимание, умение конструировать мысли философской направленности и их развернуто изливать речевыми потоками. Этого она не могла и не умела, как ни старалась. Ей постоянно казалось, что он слишком снисходителен к Сидорову и к Радимову, а к ней и к другим студенткам сверх меры требователен. Она в душе раздражалась, когда Иван Геннадиевич обрывал ее, и говорил, что ответ ее – неверный, тогда, как она точно знала, что отвечает правильно. Всей же системы его она не понимала, а уяснила только то, что следует временами почитывать труды материалистов, и в этом убеждении была, в своем роде, права. Это ощущение правоты и снова завоеванного интеллектуального превосходства, на фоне собственной неудачи, блеклым теплом согревали ее душу, но не радовали, искркнней радости в ней не ощущалось. Она вообще, как правило, крайне редко перед группой проявляла эмоции, стараясь соответствовать образу строгой старосты.
Спустя примерно час, из парка студенты разошлись кто куда. Юля решила, не заходя в общежитие, из сквера сразу идти на вокзал. Аня Барашкова, как ее подруга собралась с ней, и, Радимов, не имея никаких других дел, вызвался их проводить. Они шли размерено, разговаривая о всяких разностях – торопится им было некуда, оставалось еще порядочно времени.
– Вы знаете, мне кажется философские труды, просто интересно читать для себя, для повышения интеллектуального уровня, для умственного развития, – спокойно высказал свое убеждение Денис, когда речь зашла о провале на экзамене, о котором ему напомнила староста, но который ему не хотелось до конца признавать.
– Денис, а куда ты поедешь, – уже пересекая дорогу на Лиговском проспекте, поинтересовалась Юля.
– К тете, в Ростовскую область, в станицу.
– Так вы рядом, Юля тоже в станицу едет – слегка, удивленно, улыбаясь, возрадовавшись такому необычайному совпадению, осведомила Аня, – Можете друг к другу в гости ездить.
Моментально беседа приняла уже совершено другой окрас. Аня, словно забыв, что она обязательная староста, и что Денис, в отличие от Юли не является ее другом, стала, вдруг, весела и внутренне расслаблена. Она совершенно раскрепостилась, насколько вообще позволяло ей ее воспитание, и, между слов, иногда даже шутила сама, чем перед одногрупниками не грешила. Юля, в свою очередь, еще больше повеселела, и начала рассказывать, где именно она живет и какое между их станицами расстояние. Денис, прекрасно понимая, что его тетя, которая беспокоилась даже по причине его возвращении под утро, никуда его не отпустит, предположил, что, на самом деле, здорово было бы летом повидаться.
Пребывая в легкости общения, они подошли к Лиговскому метро, откуда Денис повернул обратно. Он шел и думал, думал о неудаче, о словах ныне сказанных старостой, вспоминал произошедшее утром, он все терзался в сомнениях – а верны ли его догадки насчет действительной причины удовлетворительной оценки. Ведь он знал, знал как никто другой учебный материал, и, преподаватель это прекрасно понимал, но, тем не мене, не учел в принятии окончательного решения. «Может быть, основную роль сыграло то, что я помог Корицыну. Это определенно повлияло. За один только нелестный отзыв о философии Маркса он мог бы снизить на бал, но никак ни поставить три. Да, в общем, хорошо, что подсказал, все равно на свой билет не знал ответа»,– размышляя обо всем, об этом, он незаметно для себя подошел к общежитию. Вечером зашел к подругам, которые ему посочувствовали, а через несколько дней уехал к тете в станицу.
Конец первой части.
За окном молниеносно проносились русские широты. Мелькали леса, пролетали поля и глубоководные реки. Временами в окне возникала русская деревня и тут же убегала куда-то вдаль. В поезде стояла духота, которая по мере приближения к югу только усиливалась, затрудняя дыхание, учащая пульс и заставляя пассажиров поезда салфетками вытиратьсо лба капли бегущего пота. Этой духотой были недовольны практически все, но, вместе с тем, она не являлась помехой для добродушного дедушки, который старательно учил своего внука игре в шахматы.
Денису, по обычаю уже отчасти привычному, досталось место на втором ярусе. На нижней же койке, под ним, разместился седой человек лет пятидесяти, с которым он, как только представился случай, познакомился, но пообщалсямало, ввиду того, что поочередно почитывал то художественный роман, токнигу о развитии интеллекта, то маленькое, в синей обложке Евангелие. Попутчик – вполне общительный, простой и ничуть не злобный человек, производил впечатление человека в душе одинокого, обособленного, мыслителя, своей уравновешенностью показывая, что к бессмысленным спорам не пристрастен нисколько. На своей остановке он вышел поздно вечером, когда вагон уже наполняла свежая прохлада, и дышать стало легче. Денис расстелил постельное белье, лег, устроился поудобнее и, уставившись задумчивым взглядом в потолок, погрузился в свои размышления. Свет, с пришествием ночи, проводники погасли, поэтому от раздумий ничего не отвлекало, кроме изредка проходивших мимо пассажиров. Мельком ему вспоминался экзамен, проходивший, как будто, месяц назад, тогда как минуло всего два дня, на миг вспомнились Петербургские улочки, по которым он часто гулял в одиночестве, но с приятным ощущением выполненной работы после несколько часового чтения в книжном магазине на Невском. Однако большей частью его занимали мысли логически связанные, но не к воспоминаниям не относящиеся совсем. Спросив у проводника о времени прибытия в Ростов, он поставил на мобильном телефоне будильник и к часу ночи попытался заснуть, потому что вставать нужно было утром, ровно в пять. Вскоре он задремал. Ночное время пробежало незаметно. Сквозь сон, Денис услышал звук звенящего телефона, и, его глазам представился сероватый свет еще не наступившего утра. Он еще лежал на койке, когда к нему подошел, полноватый, шатавшийся, словно от бурно проведенной ночи, пожилой мужчина, о чем явственно свидетельствовала проседь на голове, по национальности очень похожий на грузина. Он спросил его о том, чего Денис спросонья не сразу понял, потом спросил, куда он едет.
– В Ростовскую область, – ответил Денис.
– Из Питера?
– Да.
– Пойдем, расскажешь мне про Питер, про Ростов, – качаясь, хмельным голосом, взяв его за руку попросил незнакомец. Денис, еще толком не проснувшись, не стал сопротивлялся, и медленно слез с кровати, после чего, они вышли в тамбур.
– А в Ростове у тебя кто?
– Под Ростовом в станице, тетя.
– Ну, поедешь, там казачку красивую себе найдешь. Ты, смотрю, сам парень красивый.
Их беседу нарушил высокий, в черной футболке, слегка сутулый мужчина с короткой, совсем недавно выбритой головой, который зашел через пару минут после них. Он поджег сигарету и задымил у окна. По смуглой, уже успевшей загореть коже было очевидно, что он южанин.
– Слушай, а ты знаешь, кто такой тамада? – продолжая беседу, спросил Дениса грузин.
– Знаю, он на свадьбах людей развлекает, – и Денис простодушно принялся рассказывать все, что знал о тамаде. В это мгновение у его собеседника блеснуло в глазах, словно отразилась ненависть, и, Денису показалось, что он протрезвел.
– Так, вот, – как будто торопясь, перебил его незнакомец, снова охмелевшим, расслабленным голосом, – ты будешь у нас тамадой, – и с этими словами он сунул ему в руку две карты. Денис, нисколько не задумываясь, взял. Тут же подошел второй в темной футболке с сигаретой, и, со словами: А что это у вас тут, можно и мне, – мгновенно получил из рук раздававшего две не новые, изрядно потрёпанные карты. Вдруг из соседнего вагона зашел еще один пассажир низкого роста, упитанный, в белой летней рубахе и в серых бриджах, и, пройдя мимо, встал поодаль, возле окна. В самом процессе он до нужного времени не участвовал, но искоса, заинтересовано поглядывал. Потом тоже подошёл, якобы, для того, чтобы узнать, чем эти трое занимаются.
– Вот смотри, - объяснял всем владелец карточной колоды, – «Здесь, все просто. У кого два короля тот, и выигрывает. Понял?»
– Конечно, понял, – ответил Денис, взглянув на карты – у него в руках не было и одного короля.
– Теперь, давай сюда, – потребовал сомнительный тип, и, перетасовав колоду, раздал уже всем четверым по две карты, – «Давай на деньги», – и после этого вытащил из кармана сторублевую купюру.
– У меня нет с собой денег, – отвечал Денис.
– Да ладно. Я за тебя положу. Потом, если что, отдашь, – успокоил раздававший. – Сто рублей. Ну что это разве деньги,
– Сто рублей можно, – согласился Радимов,прикинув, что не так уж и страшно проиграть такую сумму.
– Я принимаю, – вставил сутулый в черной футболке и положил пятьсот. Третий достал тысячу и тоже положил в руки обладателю колоды.
– Стоп ребята. Не пойдет. У меня нет таких денег.
– Слушай, если два короля, то ты выигрываешь.
Взглянув на карты, Денис обнаружил двух королей у себя в руках, и все понял. Понял не только то, что это шулерство, но и всю их хитрую схему, уловку, которая являлась, в то же время и наживкой, потому что сулила легкий выигрыш. Тип в черной футболке специально между делом, словно от невнимательности, выставлял напоказ свои карты, чтобы было видно, что у него они мелкие. Раздающий, пребывая, якобы, в состоянии алкогольного опьянения тоже держал их так, чтобы Денис мог заметить, что у него положение не лучше. И, в конечном итоге, получалось, что у Дениса самые крупные, и никто не может помешать ему – забрать выигрыш, размером в пару тысяч рублей, кроме одного обстоятельства: у третьего, толстого, в бриджах, скорее всего, тоже были два короля, что на этом этапе – означало ничью; а так как ничья не может быть концом, то намечалась очередная раздача из-под колоды, и та же комбинация, но с единственным различием, – раздававший подсунул бы Радимову мелкие карты, в результате чего он стал бы должником. Денис все это ясно осознал и взглянул на дверь. Он находился у окна, и поэтому пройти спокойно, без помех, к ней не представлялось возможным. «У меня два короля, но я отказываюсь от выигрыша», – заявил он.
– Ну как хочешь, – ответил сутулый и отошел, давая проход, но, в душе, надеясь на то, что Денис поверит в легкость выигрыша и в то, что он, конечно, может уйти вот так просто, без помех и препятствий, но потеряет соблазнительную возможность выиграть деньги. Этим моментом и воспользовался Радимов, но не торопясь, как будто сомневаясь.
– Ты что? У тебя два короля, а это уже заведомо выигрыш, – окрикнул его тот, который первым подошел к его кровати, когда Денис уже закрывал дверь с другой стороны.
– Спасибо, мне чужого не надо, – ответил он, и крепко закрыв дверь, прошел в вагон и запрыгнул на койку. Следом, через пять минут забежал шулер.
– Так ты денег то дай, – с выпученными глазами, требовательно, крикнул он.
– Нет у меня таких денег.
– Ну, дай сколько есть.
– Нет у меня денег, – уже с гневом выпалил Денис, после чего шулер выбежал в тамбур, и, по всей видимости, с подельниками направился в следующий вагон искать очередную жертву. Денис лег, на время, призадумавшись. Через пару минут мимо прошел проводник и, открыв дверь, зашел в тамбур, а через минуту две он уже вышел обратно, злобно, исподлобья взглянув на Дениса. «Вот ты то и знал, что мне в Ростове выходить, что я сонный буду с утра и медленно соображать. Поэтому и подошел он именно ко мне, а не кому-то другому. Надо чаще читать» Библию», – возникло у него в голове.
Вскоре поезд остановился в Ростове на Дону, и, Радимов, проверив – не забыл ли он чего из вещей, спустился по неудобной лестнице вагона и, вдохнув сначала один потом другой глоток воздуха, наполненного свежестью реки и запахомрастительности донского края, ощутил, как он полностью заполняет легкие. Этим воздухом хотелось дышать, словно жаждущему человеку пить родниковую воду, и, его не мог испортить даже неприятный привокзальный запах проходящих поездов – настолько он был насыщен кислородом. Закинув черно-синюю, дорожную сумку на плечо, он неторопливо перешел дорогу к автовокзалу, и, зайдя под его крышу, подошел к кассам, где через полчаса приобрел билет на ближайший рейс. За эти полчаса он имел время оглядеться. Вокзал был полупустой, и, только, только наполнялся полусонными людьми. Очередь, не так давно стоявшая за ним, постепенно редела и, в конце концов, у касс не осталось никого. Денис прошелся, присел на скамью и просидел на ней до самого отъезда.
Под палящим солнцем, которое жарило, накаляя крышу автобуса, и ослепляющими лучами проникало через оконные стекла, вследствие чего в салоне было невыносимо жарко, в Волгодонск прибыли около полудня. Пассажиры выглядели утомленными и из автобуса выходили медленно. На улице было гораздо свежее. Там также нещадно грело солнце, но спасал легкий, освежающий ветерок. Он, словно играя, обдувал людей и проносился дальше, неся собой живительную свежесть и прохладу. Возле остановки маршруток, которые одна за другой отбывали в станицу Романовскую, словно стремясь в небо, но от невозможности достичь его, поникло огромное, с густой листвой дерево, своими раскинувшимися ветвями создававшее тень, в которой люди только что приехавшие находили временное успокоение. К этому дереву, семеня шаг, направился и Денис. Ждать очередную маршрутку пришлось недолго. Она мгновенно заполнилась, и, тут же отъехали. Денис начал незаметно, как будто вскользь, чтобы не смущать, осматривать пассажиров, сидящих напротив, и обратил внимание на то, что люди смотрели открыто, не хмурились и не уводили взгляд куда-то в абстрактную, неопределенную даль, как будто в ней сокрыто нечто важное. К тому же, в них не чувствовалось недовольства, только усталость и утомленность от жары. Кроме этой открытости, они отличались от жителей столицы простотой в одежде, и одежда эта не определяла их самооценку. Эта открытость взглядов, нервная расслабленность, отсутствие торопливости успокаивало и передавалось Денису. Он, как будто почувствовал себя в другом мире, лишенном искусственных ценностей, без лишнего пафоса и превозношения, и в душе его стало легче и свободней.
Когда до станицы оставалось каких-нибудь несколько километров, начинал остро чувствоваться запах речной воды и камышей, которые росли на коротком промежутке вдоль дороги, образуя собой небольшой коридор. После этого коридора, по обеим сторонам дороги расстилалась бескрайняя степь. Вдалеке, на фоне контраста голубого неба и зеленых просторов виднелся, словно игрушечный, макет самолета. Там располагался полигон для приземления парашютистов.
Маршрутка ехала быстро, но при въезде в станицу водитель сбавил скорость, и, то, что раньше, за окном, стремительно пробегало, теперь стало неторопливо проплывать. По обеим сторонам дороги, словно шеренгой выстроились жилые домаиз красного кирпича, или белые, покрытые пластмассовой обивкой, совсем современные, и лишь иногда, как историческое напоминание, попадались старые казачьи постройки. Дома представали разными – большими и маленькими, красивыми и простенькими; между одними было существенное отличие, между другими меньшее, а некоторые и вовсе были в чем-то схожи; однако все, без исключения, они были с внешней стороны обвиты зеленой изгородью из цветов, кустов и деревьев, которые росли в саду или рядом с воротами или калиткой. Вскоре подъехали к пристани, которая мигом проскользнула мимо, но и этого мига хватило Радимову, чтобы увидеть поверхность реки, окунуться в которую он мечтал на протяжении всего последнего месяца. Сейчас, едя в душной маршрутке, а до этого – шесть часов в автобусе, завидев качающиеся волны Дона, Денис готов был попросить водителя остановить маршрутку и нырнуть в одежде. Но все же, это его желание осталось мечтой.
– Остановите возле бывшего музея, – попросил Радимов водителя, когда уже подъезжали к месту, где ему нужно было высаживаться, и, после того как водитель выполнил просьбу, выпрыгнул из салона на горячий асфальт. Час был обедний, и, легкий голод давал о себе знать. Но еще больше ему хотелось пить. Возможно, у читателя возникнет вопрос – почему же он, будучи таким сообразительным, еще на вокзале не купил бутылку воды? Незамедлительно отвечу: торопился на маршрутку и забыл. Человеку вообще свойственно иногда забывать в жаркую погоду, а особенно юному философу о материальной подпитке. Теперь же голод и жажда перебивали напрочь все размышления и поторапливали его. И все же одна причина заставила его, на время, забыть о своих потребностях. Во дворе, за невысокими воротами, из вольера, на него удивленно глядели три собаки чау-чау. Когда же он их позвал – они залаяли, но не из злобы или агрессии, а просто, потому что так подобает собакам. Им вообще не свойственно было по-настоящему злиться. А когда они вообще признали его, то забегали по вольеру, приветливо виляя своими пушистыми хвостами. Он прошел пару метров дальше к калитке и уже полностью осмотрел тетин двор. Одноэтажный,из красного кирпича дом, как и многие другие, скрывался за густотой листьев фруктовых деревьев, которые из-за суровости зимы, не каждый год приносили плоды, но всегда являлись украшением двора и придавали ему вид сада. Первой бросилась в глаза высокорослая вишня, которая росла ближе к дороге, нежели к дому; чуть поодаль, также возле металлического, узорчатого забора раскинуло ветви молодое сливовое деревце; перед домом, посреди палисадника простиралась высокая, старая груша, а прямо перед большим окном росла низенькая вишня, из-за которой со стороны дороги окно это было еле заметно.
– Уже приехал – удивлённо воскликнула тетя, как будто приезд его был полной неожиданностью, без чьего-либо предупреждения.– Есть будешь, сейчас уже будет готово.
– Здравствуйте! Да я так, что-нибудь перекушу и на Дон. Жарко, хочу окунуться, – устало проговорил племянник.
– Да подожди немного, уже борщ скоро будет готов.
Радимов занес сумку в дом, прошелся по коридору и забросил ее в дальнюю комнату. Дождался борща, поел его с чесноком и черным хлебом, рассказал тете с дядей о своей студенческой жизни, расспросил их о том, что у них происходило в последнее время.
– Да у нас все по-старому. Ездили на собачью выставку. Джуля получила первое место.
– Собак там много было? – делая вид, что ему интересно, вставил Денис.
– Да. Даже из Ростова приезжали. Жара была невыносимая. У собак слюни текут, пить хотят, мучаются.
Окончив обед, Денис постарался побыстрее выскочить из-за стола. Про собак слушать было бы конечно интересно, если бы на дворе не палило солнце, а по близости не протекал Дон. Он, ради интереса, заглянул в просторную залу и, не найдя там ничего для себя занимательного, зашел в отведенную ему небольшую комнату, где прямо напротив входа находилась небольшая библиотека, в которой пылились давно не читаные книги. Немного перерыв привезенные вещи, он вытащил из сумки шорты, футболку, сланцы и, находунапялив на себя все это, чуть ли не выпорхнул из дому, по пути даже забыв, как следует закрыть калитку. Его влекло вперед предвкушение того, как он окунется в прохладную реку, и как вода освежит его изнуренное долгой поездкой тело и расслабит его. Плавание было одним из его любимых занятий. В течение десятого – одиннадцатого класса он регулярно два раза посещал бассейн, но приехав в Петербург, по причине того, что и денег не хватало, да других забот было с лихвой. К тому же бассейн, никогда не сможет сравниться с живой, природной, речной водой.
Чуть ли не бегом преодолев короткое расстояние от тетиного дома до речного берега, он еще больше утомился и сильно вспотел. Пот теперь катился с него ручьями. Когда Денис потрогал голову – она была горячей. Надо было срочно остыть. Для этого он решил немного побыть в тени,растущих вдоль берега, ветвистых деревьев. Затем снял сланцы и босиком, еще не привыкшими стопами ощущая жар песка, прошелся по берегу к воде. Желание окунуться повысило градус – перед ним простирался Дон. Сняв с себя одежду, он попробовал воду – она уже была вполне подходящей для купания. Затем словно крадучись, потихоньку стал в нее входить, и, уже окончательно потеряв терпение, нырнул. Мгновенно, усталость, утомленность остались где-то там – в прошлом. Денис немного проплыл, отчего аж захватило дух и захотелось нырнуть в самую глубь. Но далеко он заплывать не стал, потому, что знал – чем дальше от берега, тем глубже, а, следовательно, вода студенее. Вообще он любил заплыть подальше, и, набрав полные легкие воздуха, нырнуть поглубже, но сейчас остерегся – от непривычки могли схватить судороги.
Вдоволь поплавав, он вылез и предоставил свое еще не загоревшее, бледное тело лучистому солнцу, которое теперь не обжигало и не утомляло, а только согревало охладевшую кожу, и от лучей которого ему приходилось щуриться. Полностью обсохнув, он накинул на плечи футболку, чтобы не обгореть (чего в конечном итоге ему не удалось), окинул довольным взглядом Донские широты и отправился домой.
Возможно, что если бы Радимов достиг поставленной цели и получил положительную оценку по философии, то, скорее всего – он некоторое время пребывал бы в состоянии удовлетворения, внутреннего блаженства, и, только по истечению какого-нибудь неопределенного срока снова бы принялся за самообразование. Доподлинно известно, что достижение желанной цели рискованно длительным почиванием на лаврах, а это самое почивание, внутреннее самолюбование, по научному выражаясь – нарциссизм, представляет серьезную опасность. Кроме того, что подобного рода самоутверждение толкает человека в лоно превозношения над другими, и, он начинает почитать себя самодостаточным, успешным, трудолюбивым, приписывает себе все достижения и достоинства, данные ему от природы, ко всему прочему, как следствием этого может стать то, что человек прекращает дальнейшее развитие, движение, рост в той сфере, в которой мог бы достичь гораздо большего. Но Денис, как мы знаем, свою цель не покорил, поэтому и умственную работу не прекратил. Буквально, через несколько дней после приезда, он зашел в местную библиотеку и взял пару книг – художественных романов, и каждый день, независимо от погоды и от собственного настроения, старался прочесть как минимум пятьдесят страниц осмысленно, внимательно, вникая в каждую строчку. И только когда уже не оставалось умственных сил для дальнейшего просвещения, он отрывался, шел перекусить, или прогуляться по двору, или бежал с братом, который вскоре приехал, к реке, чтобы занырнуть в нее поглубже.
***
– Ты думаешь – они все продумывают. У тебя слишком развитое мышление и ты его всем приписываешь, – по дороге к Дону, рассуждал рослый для своего юного возраста, паренек, отучившийся девять лет в школе и приехавший на время каникул к тете, а заодно и повидаться с братом. – Не все же так много читают.
Витя был младше Дениса пятью годами, но по росту между ними не замечалась такой разницы. Он был немногим ниже – насантиметра три, не более. Волосы у них были практически одинаковые – темные, а, вскоре, под южным зноем, у обоих, вскоре приобретали золотистый оттенок. По телосложению, они тоже были похожи, генетика являлась определяющим фактором, но и занятия спортом сказывались. Правда у Вити рос под верхней губой зуб, и от этого он немного комплексовал. Он, как и брат в школьные годы, активно занимался несколькими видами спорта, но в отличие от него не имел вредных привычек, и потому был выносливее. Правда, предпочтения у них существенно отличались. Денис не любил ни легкую атлетику, ни национальные виды спорта, которые, по своей программе, во многом были для него схожи; не любил потому, что тренировки казались ему пресными, неинтересными, а получать удовольствие только во время соревновании, казалось слишком уж редко, тогда как прыжки через нарты его вообще угнетали однообразностью. Витя же, напротив, занялся серьезно именно этими видами спорта, и ни на баскетбол, ни на бокс, ни на футбол стабильно не ходил.
– Слушай, да сдались тебе эти нарты, запишись на бокс, у тебя физическая подготовка позволяет,– советовал Денис.
– У меня спина болеть начинает. Я же тогда из-за этого и перестал ходить, – спокойно отвечал в очередной раз Витя.
Дело в том, что во втором классе маленького Витю привели в секцию футбола, поговорили с тренером и записали в число юных спортсменов; он походил несколько месяцев, научился нескольким финтам, замысловатому удару по воротам, и сам определился в секцию бокса, где по его словам, да и, по словам тренера, который при встрече, с улыбкой, напоминал Денису, чтобы тот звал брата на тренировки, у Вити имелись выдающиеся успехи. Он стал одним из подающих надежды, но, проблемы со спиной, как он утверждал, отбили у него желание продолжать тренироваться. Когда Радимов уехал учиться в Петербург, начал заниматься национальными видами спорта, и, иногда, вместе с другом, посещал тренировки по баскетболу, к которому интереса особенного не имел, а ходил, только, чтобы подрасти. Но не столько прыжки в длину и в высоту повлияли на его рост и формирование тела, сколько плавание и генетическая особенность, которая заключалась в том, что он, как и Денис в детстве был одним из самых низких в классе, а, впоследствии, приближаясь к совершеннолетию, окреп, подрос и опередил в физическом развитии многих своих сверстников. Безусловно, усердная работа на тренировках не могла не оказать влияния, однако, к слову будет сказано, не один он из всего своего класса и параллельных занимался спортом.
Поход от дома до реки, занимал не более пятнадцати минут, а при сильном солнцепеке и того меньше – по одной простой причине: Денис в одно время решил, что босиком гулять по рельефной поверхности асфальта полезно для здоровья и, к тому же, приятно, поэтому, оставляя шлепанцы на пороге тетиного дома, постепенно привыкал, что было, само по себе, не просто, но еще сложнее было убедить брата, чтобы делать это не в одиночестве. Однако и то и другое, с трудом, но получалось. И как следствие этой инициативы, они чуть – ли ни бегом, спасаясь на непродолжительное мгновение под тенью придорожных деревьев, давая ступням отдохнуть, приближались к Дону, от которого уже на подходе веяло успокоительной прохладой. Оставалось преодолеть каких-нибудь пять метров песчаного берега и вот уже слегка мутная от повседневного купания, прибрежная вода остужала их стопы. И эти пять метров почти не чувствовались,они их словно пролетали, но полностью погружаться в воду не торопились, терпели, остывали и только затем постепенно заходили в нее.
Братья много времени проводили вместе: плавали, загорали, рассуждали, а их матери еще не было – она ждала отпуска. Но вскоре приехала и она, своим приездом, освободив Дениса от роли слушателя тетиных рассказов о непосильных тяготах ее судьбы. Правда, временами, ему удавалось читать ей собственные лекции о том, что ее интересовало мало, и чего она почти не слушала, и старалась не запоминать. Тем не менее, однажды, ему, все-таки, удалось поднять тему, которая затронула ее сердце. Он тогда читал «Братьев Карамазовых» и дочитал до момента, когда Алексей Карамазов встал на защиту мальчика, который, впоследствии, по причине того, что его затравили сверстники, от обиды, возникшей в душе его, от ощущения несправедливости, от появившейся злости за отца, который не вызвал на дуэль своего обидчика, слег в постель и умер. Денис рассказалтетевподробностяхэту историю, а затем принялся размышлять о том, как одна горькая обида может убить, и насколько болезненно ребенок может перенести одну единственную несправедливость. Тетя, заметив с какой холодностью и трезвостью рассудка Денис говорит об этом, с какой точностью он подчеркивает особенность детской психики, по всей видимости, вспомнив о чем-то, скорее всего из собственного детства, опечалилась и, казалось, у нее вот вот навернуться слезы. Она сдержалась, правда дрожь в голосе, когда она соглашалась, говорила о том, что не до конца. Денис тоже тронула эта история, но мысль о том, что она выдуманная немного угасила силу его сострадания, но только немного, потому, что у этого мальчиков, как ему думалось, было множество прототипов.
Вследствие долгой разлуки с матерью, некоторое время Денис слушал ее со вниманием, между этим, рассказывая о своей жизни в Петербурге, о том, что начал увлекаться философией, о том, что получил тройку, и о том, что это было крайне неприятно, но он не надолго и не сильно опечалился, в общем, о том, что ей было хорошо известно еще задолго до их встречи из телефонных разговоров. Однако, через время, обоюдно интересные темы исчерпали себя, и говорил, в основном Денис, уже о темах научного или религиозного содержания. А через пару недель общение их и вовсе сократилось до короткого утреннего и, между всеми остальными делами, вечернего. Утром, для братьев обычно наступавшим ближе к двенадцати часам дня, когда накаленное, словно металл в заводской печи солнце, в полную силу, беспощадно обжигало землю, листья деревьев, крыши домов, головы и тела отдыхающих на берегу Дона, они уходили на реку и возвращались под вечер, когда оно еще не садилось, а только ослабляло свою мощь, часов в шесть, и принимались каждый за свое. Денис опять брал в руки книгу, а Витя либо смотрел телевизор, либо уходил гулять с собаками.
Не обращая пристального внимания на все другие занятия, вполне уместные в период жаркого лета, хотелось бы на этом, все же, подробнее остановиться. Ведь до чего интересная и удивительная затея – гулять с собаками по станице. Оно может и уместно в городе, где жизненно-важной необходимостью является выгул домашних животных, но шутка ли, в станице, можно сказать почти в деревне, где кругом одни одноэтажные дома и дворы, и собаки живут не в жилых квартирах, а в будках и в вольерах. Проезжающие на машинах люди, приехавшие отдохнуть или по делам, либо коренные жители станицы Романовской, непрестанно удивлялись этому, замедляли движение, чтобы повнимательнее присмотреться к пушистым животным, которые только изредка, словно ленясь отвлекаться на неважное, обращали внимание на наблюдателей. Однако, в отличие от водителей и пассажиров автомобилей, которые удивлялись и радовались при виде породистых собак, Дениса и Витю эта ежедневная обязанность не всегда радовала, да и вообще они скорее относились к ней терпимо. Уморившись за день, проведенный на жаре у Дона, иногда, вечерами, они совершенно забывали об этой обязанности, и принимались за дела совершенного другого характера, а то вообще просто отдыхали. Однако тетя не уставала им напоминать о том, что с собаками нужно гулять, хотя до этого всегда справлялась сама.
– Ну, зачем в деревне каждый день по два раза с ними гулять, – задавал вопрос Денис, понимая, что это бесполезно и ни к чему не приведет.
– Ты что? У них могут кишки свернуться. Они же в вольере не могут, терпят. Только за там где-нибудь в кустах. Они могут заболеть и даже умереть, - веря в свои слова, убеждала тетя.
– Да уж забавно. И их же никто этому не учил, – сдержанно улыбнувшись, подчеркнул чистоплотность и сообразительность собак Радимов.
У тети, уже достаточно пожилой женщины, пятидесяти с лишним лет, собственных детей не было, и, поэтому, как многие собачники и любители кошек, она переносила всю заботу на собак, постоянно ездила с ними на выставки, жутко беспокоилась о них, сытно кормила, и, всегда старалась вовремя выгуливать. Это пристрастие ее сестра – мать Вити и Дениса не разделяла и иногда шутила по этому поводу. – «Ну конечно, сдохнут они! Смотри, чтобы не сдохли. Тоня, что ты с ними как с маленькими детьми возишься». Этого же мнения придерживались все, включая дядю Васю – тетиного мужа, и только одна тетя искренне верила, что собаки, если их пару дней не выгуливать – могут тут же заболеть и скоропостижно скончаться.
К середине лета Денис, все так же следуя намеченному плану, взялся за чтение грандиозной эпопеи Льва Толстого «Война и мир», и, за полмесяца с небольшим, полностью, от первой страницы до заключения, прочел ее. Это было время, когда он, погуляв с братом по берегу Дона, насладившись видами неописуемой природной красоты, вдоволь накупавшись и позагорав, приходил домой, делал компресс из глины на голову, который помогала ему сделать мама, и который освобождал от последствии старых травм, садился и читал. Иногда он это делал вслух, чтобы обсудить абзац, и немного порассуждать с матерью, которая то готовила, то занималась какой-нибудь другой работой возле летней кухни. Правда, эти беседы, бывало, уходили в сторону, но, ненадолго, чтобы сильно не отклоняться от прочитанного. В день было положено уже около ста страниц, как минимум. В отличие от прошлых лет, видя его настойчивость и рвение в умственном труде, ни мама, ни тетя не заставляли Дениса много трудиться по дому, работать в огороде (там вообще мало, что нужно было делать). А Витю – его вообще редко что-либо заставляли делать, его просто все любили. Однако от этой любви он не сделался эгоистом, если только отчасти, так сказать, слегка, не ярко выраженным. Работать у тети во дворе, вообще, было принято, это было своеобразной нормой проживания, нормой жизни. Умственного труда тетя не понимала, и откровенно говоря, не признавала. До пенсии она работала поваром, а в детстве училась плохо. Объясняясь, она говорила, что, однажды, обиделась на одного учителя, часто жаловалась на него, утверждала, что именно он повлиял на ее любовь к учебе, вернее сказать отбил ее у нее. Денис разделял ее убеждение, но только, чтобы не обижать. У него тоже были разные отношения с учителями, некоторые из которых умели оттолкнуть от изучения собственной, даже нравящийся ему науки, но в его школьной жизни их было меньшинство; некоторые из учителей, напротив, подталкивали, безвозмездно помогали, дополнительно занимались, и таких тоже было мало; основная масса просто учили, как должно учить, преподавали – как нужно было преподавать школьному учителю. Даже принимая во внимание, что один единственный учитель унижает, оскорбляет и не дает раскрыться в полной мере, он не мог поверить, чтобы от этого пропал интерес ко всем наукам, и чтобы ни к одной из них он не появился в старших классах. Но Денис никогда ей не противоречил, понимая, что это ее боль, переживания необходимые ей, и убеждение ее в обратномни к чему хорошему не приведут. Он только предлагал ей забыть и простить, потому что долго держать обиду вредно для здоровья, а у Антонины Семеновны были проблемы с сердцем. Но в этом она себя не щадила, и нервничала и беспокоилась по пустякам, и обижалась на людей, давно умерших, снова и снова перечисляя их грехи.
Денис ее проблемы с сердцем, в виду собственной травмы, очень хорошо понимал, и старался поддерживать и объяснял, что нужно очистить в первую очередь душу, простить всех и тогда болезнь или уйдет или ослабит свою силу. И она вроде бы прислушивалась и соглашалась, но только, как будто, чтобы это делал кто-то другой, но никак не она сама. Эту работу, объясняя как правильно, за нее выполнял Денис. К началу лета сердце его совершенно окрепло до того, что он, некогда, всего пару месяцев назад, с сожалением думавший, что ему и подтягиваться уже никогда нельзя будет, теперь, после многочасового купания и ежедневного нахождения под палящим солнцем, мог позволить себе сделать по несколько подходов в подтягивании на турниках и отжаться на брусьях. Витя же эти занятия игнорировал, так как считал, что ему требуется полноценный отдых от всего: и от учебы, и от спорта.
После упражнениина турниках, дляраскрепощения и расслабления мышц, Денис повадился ходить на реку. Тренировался он, как правило, поздно вечером, когда солнце уже садилось и более не жгло, а только еле еле светило перед тем как уйти до утра. Бывало, Витя соглашался сходить с ним за компанию, бывало что – нет. Но независимо от того – был ли Денис один или с братом, он, совершая заключительную пробежку, пробегал мимо новостроенной школы, которая располагалась вблизи турников, и затем, пройдя немного шагом, чтобы остыть, через минут десять после тренировки своими ногами ощущал земляную прохладу, к ночи уже подостышего пляжного песка.
На берегу, рядом с пляжем располагалось кафе «У Дона», от которого тянуло запахом шашлыка, и куда приезжали из Волгодонска, и даже из Ростова; некоторые, чтобы сыграть свадьбу, кто-то отметить день рождения, а кто-то на дорогой машине приезжал в компании милых дам. Это кафе скорее походило на пансионат. Оно включало в себя несколько построек, кухню, шашлычную и площадку, на которой располагались столы. Ближе к ночи в этом кафе, обычно, было тихо: официанты собирали оставшиеся приборы, подметали эту самую площадку, убирали мусор. Но от него всегда, в любой день недели, исходил свет фонарей, который дорожкой ложился на волнистую гладь реки. Денис старался быть поближе к этому свету, так как дальше берег был совершенно темен, и на пять метров нельзя было ничего разглядеть на песке, даже вещи, которые он, бывало, забывал в каком именно месте оставил. Эти вечерние, в полном одиночестве, купания давали возможность, отрешившись совсем от житейских забот, которые и так были совершенно не обременительны и, в повседневности, их было не так уж много, поразмыслить обо всем на свете: о произошедших днем пляжных знакомствах, о родных, о разговорах с ними, в конце концов, о прочитанном, и вспомнить о том, что уже смело может причислить себя к роду интеллектуалов. О Петербурге ему вспоминалось редко, а он старался и вообще не вспоминать. Обрывал воспоминания он для того, чтобы по приезду, словно войти в другой, знакомый, но уже отчасти забытый мир. К тому же, последние воспоминания были не из приятных, а на юге человеку свойственно забывать о неприятном.
Однажды, в один из вечеров, приближающихся к ночи, когда вода была по-ночномухолодной, а пляж уже совершенно безлюден, Денис, сложив футболку и шорты на шлепанцы, (чтобы не запачкать одежду песком) залез в воду и, ощутив как его, до этого напряженные, набухшие от занятия, мышцы полностью расслабляются, нырнул. Проплыв метров пять от берега, он остановился оттого, что, как будто, почувствовал, что нога его что-то затронула, и это что-то, словно опутало его ногу. Он даже не сразу понял – показалось ли ему или это произошло в действительности. Это была всего лишь водоросль, но за этот миг он почувствовал опасность. Пляж словно дышал пустотой, по реке не проходило ни одного катера, а в кафе, словно, никого уже и не было, и только на звездном небе висела одиноко поблескивавшая луна. Но на ее помощь в случае чего рассчитывать не приходилось; случись судорога, из-за которой не смог бы плыть, считай – пропал. Переварив эту мысль, Денис, еще раз оглядел красоты противоположного берега, на протяжении которого вереницей сплотились под покровом ночи потемневшие деревья, и поплыл обратно. Выбравшись на берег, он для себя окончательно решил, что в дальнейшем не стоит так далеко заплывать, – «Для чего лишний раз рисковать?». Но вскоре, через какую-нибудь неделю – другую, он об этом решении совершенно позабыл, и заплывал еще дальше.
– Здоров боксер, – протягивая последний слог, окрикнул его, когда Денис занимался на турниках, парень атлетического телосложения.
В станицу Радимов летом приезжал не первый год, поэтому уже обзавелся знакомыми, и это был один из них.
– Привет Серега, как жизнь? – ответив на приветствие рукопожатием, поинтересовался Радимов.
– Да пойдет, потихоньку, работаю, – ответил тот, и поздоровался с Витей, который посмеиваясь, тоже откликнулся на его приветствие, пожав протянутую руку. Витина реакция была вполне объяснима. Серега Бурунов был с юмором, и редко говорил что-то серьезное, без того, чтобы в конечном итоге не свести все на шутку. Поэтому при встрече с ним этого можно было уже ожидать и смеяться заранее.
– Давно приехали?
– Да уже почти месяц, тебя все не видать, даже на турниках не появляешься.
– Да видишь как, работаю, работаю. Сейчас я уже в другом салоне устроился. Там меня Ира достала.
Ирой была его прежняя начальница – сестра владелицы салона, в котором Сергей работал парикмахером. После школы, он, в отличие от многих других, не пошел в вуз, и не жалел об этом, по крайней мере, говорил, что не жалеет, а выучился на парикмахера и совершенствовался в этом виде искусства. И у него, кстати говоря, это неплохо получалось. Более того отношения в женском коллективе налаживать он умел великолепные. Но, через годы, сугубо женское общество, насыщенное сплетнями и завистью, ему стало надоедать и он начал относиться к нему с неприязнью.
– Слушай, давай вечерком в парк выйдем погулять. Я тебе все и расскажу, – обратился он к Денису.
– Хорошо, договорились.
Через час, оба Радимовых, принарядившись в летние штаны и чистые, свежие футболки, захлопнув скрипучую зеленую калитку, вышли на прогулку, и через пятнадцать минут уже дошли до парка. Парк этот с бассейном в середине, был намного меньше того, возле которого находилась общежитие в Петербурге, но и намного ухоженнее. В самой середине, как уже было сказано, находился округлой формы бассейн, в середине которого, иногда бил ключом фонтан. Фонтан был устроен на широкой алее, вернее алея на нем заканчивалась. Вдоль этой аллеи, по обе ее стороны, выстроившись в ряд, стояли фонарные столбы,выкрошенные в черный цвет. От света этих фонарей на алее всегда было светло, какая бы кромешная тьма на окутывала всю остальную часть сквера. Парк был усеян множеством деревянных скамеек, которые никогда не были заняты все до одной.
– Слушай, а здесь так здорово все устроили, – обратившись к брату, произнес Денис.
– Да так, нормально, – ответил отвлеченно Витя, словно его этот вид совсем не впечатлял. – А где Серега?
Немного времени спустя, появился и он, как и всегда, модно одетый. В Петербурге это конечно модным не признали бы, но в станице эти вещи были очень даже модными. На нем была клетчатая рубашка и потертые, возле колена порванные джинсы.
– Я уже около пятидесяти получаю, – рассказывал Сергей о своем заработке и о работе вообще.– Из «Лео» я еще в прошлом году уволился. Меня Ира вообще достала, помнишь ее?
Иру, Радимов, конечно, помнил. С момента их знакомства прошел всего год. Впервые ее он увидел в прошлом году летом, когда так же приехал отдохнуть после сессии. Знакомство это произошло случайно, после того как он приходил в салон к Сергею, чтобы постричься. Черноволосая с большими, выразительными глазами дама лет двадцати пяти сразу приглянулась ему. Она шутила с Сергеем, периодически поглядывая на Радимова, и вела себя в салоне, как хозяйка. Радимов общался в основном с другом, но, тоже проявлял знаки внимания, которые не смог бы уловить мужчина, но женщина была понять способна. После его ухода, когда он уже приближался к автовокзалу, от которого отходила маршрутка в станицу, Сергей отправил ему смс, в которой спрашивал – можно ли дать ей его номер, на что Денис дал согласие. Пару дней общение протекало в переписке, в результате которого Денис начал приезжать в салон просто так, чтобы поболтать, и увидеться с ней. Однако в процессе непринужденного общения выяснилось, что у нее имеется дочь и муж. И с этого момента оно стало холоднее. Она вместе с младшей сестрой однажды приезжали в Романовскую, чтобы, якобы, позагорать на пляже. Сергей оповестил об этом Радимова, в результате чего они вчетвером почти весь день провели у реки, в безлюдном месте. Однако, Ира была отчего-то зла, и в душе раздражительна, но не Денис ни Сергей старались не замечать этого. Хоть Сергей и шутил без устали, и девушки смялись почти над каждой его шуткой, время прошло, нельзя сказать, чтобы весело, как-то средне. Ира была недовольна и этим недовольством заряжала окружающих, но окружающие не спешили заряжаться, сопротивлялись, и от этого она злилась еще больше. Часам к трем Денис проводил девушек до скамейки в парке, где они решили отдохнуть и дождаться автобуса в компании. Они остались в компании Сергея, а Радимов побрел домой. На этом их общение закончилось.
– Кстати, ты помнишь Инну, она так похорошела, – напомнил Сергей о симпатичнойармяночке, которая тоже работала в этом салоне, и тоже оказывала знаки внимания Радимову.
– Серьезно, привет ей передавай, – оживился Денис, вспомнив ее приятную для глаз фигуру и выразительные глаза.
Сергей передал, и не только привет ей, но и ее номер Радимову. И в один из выходных дней, в который лучезарное, южное солнце блистало на небосводе, ослепительным светом отражаясь в стеклах витрин магазинов и проезжающих мимо автомобилей, Радимов приехал в Волгодонск, чтобы встретиться с ней. Оказавшись недалеко от вокзала, возле одного из перекрестков, он, после недолгого ожидания, заметил черноволосую девушку, плавной походкой переходящую через дорогу, на его сторону. На ней была белая, с короткими рукавами кофточка и короткая, бежевого цвета, юбка. При слове – привет, сердце его участило ритм, она же оставалась спокойна. Ее не смутил даже его комплимент на него она, обнажив белоснежную улыбку, отреагировала смехом, но смехом холодным, в котором присутствовала капля горечи от чего-то уже прожитого и порядком поднадоевшего. Они нашли, о чем говорить, но так, скорее чтобы просто не молчать. В большей степени, ее привлекала его внешность, всем же остальным, она, казалось, была пресыщена. Как выяснилось впоследствии, в процессе их беседы – она не так давно рассталась с молодым человеком, который, кажется, был не так уж молод – так уж принято выражаться. Первое свидание, оказалось коротким, по причине того, что ей нужно было идти по делам, и, договорившись встретиться еще, они расстались.
– Ну как съездил? – интересовался Сергей вечером о результате, в том числе и своего труда.
– Да отлично. Погуляли недолго. Она вообще, я тебе скажу, красавица. Спасибо.
– Давай Денис, делай все красавчиком, не позорь меня, – снова шутливо пригрозил приятель.
– А ты топри чем?
– Я же вас свел.
– Выступил в роли свахи, – с насмешкой побелевших зубов на фоне кофейного загара на лице, подколол Радимов, – тебя так, помнишь, Ира называла.
Сергей оценил шутку смехом, ничуть не оскорбившись, хотя в этот вечер, после работы, был не так весел, как в первую встречу, а, быть может, раздражился от нахлынувших воспоминании.
– В последнее время она меня сильно доставала. Да и вообще такой коллектив неприятный – все завидуют, сплетни распускают.
– Да ладно ты бы не обращал внимания. Какая разница кто - там что говорит, и что думает.
– Да я и не обращаю. Про меня здесь в Романовке, знаешь, сколько говорили, когда я только пошел учится на стилиста. И потом, когда устроился, не перестали. Вон Сергей Зверев вообще молодец, над ним подшучивают, а, ему плевать, он со звездами работает. Про меня тоже говорят за спиной, а сами ничего не пытаются, им лишь бы пойти побухать где-нибудь. Как только выходные, так сразу в бар– одно развлечение.
Радимов слушал пламенную речь с пониманием. Правда, он и сам нередко заходил в тот бар, и Сергея там видел не раз, но это было давно, в прошлые годы, и в данном контексте напоминать об этом было неуместно, по той причине, что дело тут было совсем в другом. Здесь была борьба с всеобщим осуждением, казалось бы, общественно полезных начинаний, которые, мало того, что не причиняли никому вреда, но некоторые осуждающие даже пользовались плодами этой деятельности. В частности к Сергею приходили, чтобы бесплатно постричься. Денис эти душевные переживания прекрасно понимал ввиду собственного противостояния общественному мнению, ввиду отстаивания своей позиции и доказательства ее правильности, позиции по части изучения философии и чтения художественной литературы. Неоднократно от некоторых своих сокурсников он слышал, что незачем ею сильно увлекаться и даже вредно потому, что от этого углубления можно сойти с ума. Пару раз слышал от студентов историю об одном парне, проживавшем в общежитии, который, якобы, до того сильно углубился в изучении философии что, однажды, выбросился из окна. Про то, что от углубления в философию имеется шанс сойти с ума, Радимов слыхал ни от одного человека, и, даже читал в статьях, но никогда по-настоящему не верил.
– «Как же сами именитые, на весь мир известные философы не обезумели не только от прочтения чужих трудов, но и от написания собственных. Если эти теоретики, а скорее всего, люди ленивые к тяжелому умственному труду, полагают, что умственные нагрузки, сами по себе, могут негативно повлиять на психическое состояние человека, то им нужно помнить, что ум имеет свойство отключаться в момент, когда уже не способен воспринимать информацию, а неприятная информация, как правило, забывается. К этому аргументу добавляется то, что не многое из философии напрямую применимо в повседневной жизни, не вся она имеет практическое применение, а вследствие этого и забыть многие знания не сложно, а сложнее, переборов лень, почерпнуть их и критически обработать. Некоторая философия представляет для мозга скорее тренировочную базу, служит для отшлифовки умственных способностей, является своеобразным тренингом мышления, как и многие логические задачи, как те же шахматы, например, крестики – нолики, шашки и многие другие интеллектуальные игры и даже науки.
Бессмысленно спорить с тем, что в истории происходили случаи умопомешательства выдающихся личностей. Жили, творили и покоряли умы такие, например как Ницше и Локк. Однако, ведь, наверняка неизвестно, от чего, в действительности, они обезумели. Может сама идея, что гениальность граничит с безумием, опутала их сознание, а, быть может, что-то другое послужило причиной психического расстройства. В частности, Ницше яро критиковал христианство, и его безумие наступило именно после написания труда «Антихрист», а Локк спутался с какой-то сомнительной женщиной и пытался даже бросится в Сену из-за ее выходок и неразделенной любви к ней, которая, по сути, если идти логическим путем, то и являлась помешательством. В свою очередь, Кант, проживший все восемьдесят лет в безбрачии, пребывал до конца своих дней в светлом уме, как и многие другие мыслители, которых было великое множество. Конечно, если касаться этого вопроса не поверхностно, а углубиться в детали, то можно предположить, что само блуждание по бескрайним идейным просторам и является своего рода безумием, отчуждением от рода людского, и, как говорят, «грозит» принадлежностью к людям «не от мира сего». На протяжении истории мыслителей считали одинокими, лишь только потому, что они осознавали свое одиночество, и в основном, так считали женщины. Отчего именно женщины укреплялись в этом мнении – загадка, о решении которой можно только догадываться, но отчего это мнение, вообще имело место в умах – истина на поверхности. Многие мыслители под одиночеством подразумевали не отшельническое отстранение от общества, а, скорее духовное одиночество – невозможность разделить глубину, посещающих их ум идеи с окружающими людьми. И как следствие этого писали о своем отстранении, о своей обособленности, а некоторые и об избранности, в трудах и в произведениях. А так как не все истории человеческих жизней остаются запечатленными в веках, то, естественно,что до нас не всегда доходят истории о детях, брошенных родителями и оттого на всю жизнь одиноких, о состарившихся родителях, совершенно забытых своими детьми, о людях одиноких по каким-то другим причинам, природа которых глубинна и нам не совсем понятна. Но если представить, что эти истории, все же, дошли бы до наших дней, то, наверное, не настолько бы растрогали, как истории одиночества выдающихся личностей. Гениев, конечно же, жаль сильнее. И то, что Толстой под конец жизни ушел из дому намного значительнее, чем целая книга истории про покинутых, всеми забытых, обездоленных и угнетенных, потому, что от гениальности, от великого ума».
Радимов не раз размышлял на все эти темы и, в конечном итоге, анализируя опыт самостоятельной работы, окончательно убедился в том, что от чтения, от раздумий над прочитанным, в большинстве случаев только успокаиваешься, и нисколько не раздражаешься, не злишься, не беспокоишься и не ненавидишь – на это попросту не хватает энергии. А ведь именно эти наполнители и стрессовое состояние может являться основной причиной безумия, как психического расстройства, а через него и потери памяти и притупления ума, но никак не наоборот. У потери ума без психической деструкции, скорее, другие причины, а именно слова и дела настолько неугодные Богу, что он лишает человека умственной силы.
– Ты молодец, что сам уже зарабатываешь. Мне кажется это не предел, – продолжил разговор Радимов.
– Да конечно, спасибо Денис, думаю, у тебя тоже все получится. Мало таких умных людей. Ты тоже молодец, учишься в институте и прям видно, что учишься. Вот такие люди и должны учиться в вузе, чтобы видно было. А то, как у нас, все в институт и что в результате.
Сергей озвучил по существу идею, с которой нельзя было не согласиться и с которой соглашаются многие, говоря, что лучше идти работать в подчинение к какому-нибудь начальнику, в результате чего получишь больше пользы и опыта и хоть какую-нибудь плату. С одним же образованием никуда не устроишься, если нет связей, и, все же, идут и поступают в вузы, потому что так хотят родители, потому что нужна отсрочка от армии, потому не хочется быть хуже других, и потому что больше шансов устроиться поприличнее. Эти убеждения озвучивал другой знакомый-парадоксалист, поступивший, впоследствии на экономиста, с которым у Радимова продолжалось общение, даже после того, как Максим переехал из Романовки в Волгодонск. Максим, чаще слушал, но иногда высказывался так, как человек, вполне набравшийся жизненного опыта и знающий многое наперед.
– Ну, вот смотри, – говорил он, – ты пять лет учишься, а потом опыт, в любую организацию требуется опыт. А где его возьмешь. И тем более менеджеров у нас в стране сейчас так много. Да лучше подмастерьем пойти, и эти пять лет работать за бесплатно и хотя бы этот опыт получишь.
В действительности для молодежи, только окончившей высшее учебное заведение, или только работающей это требование звучит как издевательство – высшее образование и опыт, от одного до трех лет. Складывается впечатление, что те, кто составляют эти объявления, делают это только для людей уже имеющих работу или просто для формальности, что в принципе, по сути, одно и то же. Именно для формальности, ничуть не более. Это предположение, на первый взгляд невообразимое, кроет в себе спорную, но между тем, вероятную для существования истину. Как мы знаем, объявления о приеме на работу составляют в отделе кадров, а в отделе кадров, как правило, работают женщины, а женщины, в свою очередь, независимо от возраста, от безделья любят быть чрезмерно придирчивы. А некоторые, к тому же, еще и ленивы, и поэтому появляется масса требовании, совершенно ненужных и более того невыполнимых. Кроме лени работников отдела кадров имеется еще одна причина для создания барьеров – это так называемая экономия. Работников низшего или среднего звена заставляют выполнять труд за нескольких человек, тогда как в отчетах числится полный штаб. Но отчего-то эта экономия сказывается ростом не на заработной плате работников, а на доходах начальника и его приближенных; причем некоторые из того же отдела кадров могут входить в число этих приближенных, а некоторые ввиду своей честности и порядочности – нет. Охрана, так называемых «теплых мест», осуществляется для того, чтобы после окончания учебного заведения чей-нибудь отпрыск, который в школе то кое – как на три справлялся, во время учебы в вузе перед сессией хорошо, если хоть учебник пролистывал, но в вузе диплом получил, имел возможность руководить, самостоятельно принимать решения, вершить судьбы подчиненных. И это место может охраняться продолжительное время – пустовать, или быть занятым другим работником по совместительству, что, порой, есть одно и то же, потому, что сама работа, скорее всего, выполняется не качественно. Однако, в наше время, это обстоятельство мало заботит людей, которые в погоне за благополучием и наживой не связывают свою жизнь не то что с местом трудовой занятости, но и с профессией, и с регионом и даже со страной. Эгоизм с капитализмом тесно переплетен и не в каждом государстве данная экономическая система является двигателем прогресса, но в любом обществе эгоизм тормозит культурное и социальное развитие и отравляет межличностные отношения.
***
Лето продолжалось. Радимов ежедневно, а то и целыми ночами много читал, этим занятием раздражая тетю с дядей из-за больших затрат электроэнергии. С обеда до вечера, вместе с Витей и с Сергеем, когда тот был выходной, они купались в реке, загорали на горячем пляжном песке, знакомились с отдыхающими девушками, чтобы просто пообщаться с ними. И, обычно, эти знакомства заканчивались – единичным общением (девушки больше не приезжали или приезжали уже с парнями). В общем, жизнь протекала как по расписанию, по расписанию летнего, продуктивного, здорового отдыха. С Инной они то ходили в кино, то прогуливались по малолюдным улочкам Волгодонска, то заказывали столик под ясным небом, и тогда она говорила, как же не вкусно приготовлено блюдо, как скверно оно подано, и до чего все мерзко, а он уплетал за обе щеки, потому что от долгих прогулок становился голоден.При каждой встрече он ей дарил цветы, замечая при этом, что она им совсем не рада, и от их вида почему-то недовольна. Заметив эту реакцию, он решил, однажды, не покупать букет перед очередным свиданием, и пришел с пустыми руками. Однако и это проявление ее не порадовало, напротив, она, отчего стала еще более недовольна, но скрыла, спрятала скверное чувство, но не настолько, чтобы оно стало совсем незаметно. И когда она, в белом платьице, которое подчеркивало контуры ее женственной фигуры, проходила с ним, под руку, мимо лавки, где продавались цветы, все время поглядывала на них. Но Денис сделал вид, что не замечает ее скрытых намеков. Ему уже начинало надоедать ее постоянное всем недовольство и холодность. Она даже целовать себя давала все время свысока, уподобляясь недотроге, но не милой и нежной, а, словно снежной королеве, от которой не веяло ни теплотой, ни нежностью. Только вспышки внутренней ярости имели в душе огромную силу – о том свидетельствовали вспышки гнева в глазах, словно ее, в жаркий полдень окатили ведром холодной воды. Она любила часами говорить после встречи с ним по телефону, порой, даже когда и говорить уже было не о чем, и в этой нехватке интересных тем, опять же, был полностью виноват он.
– Ты знаешь, у меня попугай дома и еще две собаки, – говорила онакак-то раз, томно дыша в трубку, когда они обсудили уже все что можно было.
– Да, это очень здорово, у нас тоже есть,– сухо ответил он, стараясь побыстрее окончить беседу.
– Расскажи что-нибудь, – словно бы потребовала она.
– Что именно?
– Ну… что-нибудь.
– Да, по-моему, мы обо всем уже поговорили…
Эта фраза оказалась ей не по душе, потому что этим высказыванием ознаменовался некий разрыв, который лишал ее прежнего влияния; она поняла, что теряет то ощущение господства, когда парень старается быть мил, чтобы не оборвать беседу, чтобы не разонравится и случайно не обидеть. Но Денис, к тому времени, совсем отчаялся растопить сердце властной, надменной и гордой девушки и решил, что нет смысла кокетничать. Этот разрыв жутко не понравился ей, но облегчил душу Дениса, он почувствовал себя гораздо свободнее, словно освободился от душевного груза. А вскоре и вообще избавился от груза ее властвования.
В один из теплых дней, но не солнечных, что было удивительно, потому что редко, с Витей они приехали в Волгодонск. Немного прогулялись по городским ландшафтам, прошлись мимо фонтана, который своими брызгами освежал разгоряченных, мимо него проходящих людей, и, миновав его, нисколько не утомившись от прогулки, зашли в развлекательный центр, где принялись играть в, казавшуюся им жутко занимательной, игру, в которой нужно было гонять пластмассовую пластину по столу и забивать ее в противоположную щель. Игра была проста, но от нее они сильно развеселились, смеялись, шутили, в общем, пребывали в прекрасном расположении духа. Игра с братом настолько увлекла Дениса, что он и забыл, что хотел увидеться с ней. Правда она в тот день работала, и в том же салоне, в котором работал Сергей, ведь с прежнего места работы они ушли вместе. Адреса этого салона Денис не знал, и стал спрашивать его точное местоположение. Она объяснила, но, как ему показалось, ровно для того, чтобы он ничего не понял. Кстати говоря, это качество убежденных эгоистов – думать что, если тебе понятно самому то, что ты объясняешь, то оно обязательно должно быть понято окружающими. Но Радимов не стал углубляться в психологический анализ и снова набрал ее номер.
– Я вижу здесь цветочный магазин, куда нам дальше идти? – говорил он спокойно, но начиная нервничать.
– Ну, я же тебе объяснила – прямо и потом направо.
Денис огляделся по сторонам, прошел вместе с братом, который ничего не говорил, только послушно шел, словно смирившись, прямо, как она объяснила, но никакого салона не увидел.
– Слушай, куда мне дальше идти, здесь справа какой–то рынок, слева большое здание. Куда дальше?
– Да я же объяснила, идешь прямо, потом заворачиваешь, – уже раздражительно и грубо говорила она.
– Ты так объяснила, что я ничего не понимаю, и мы не знаем куда идти.
Далее беседа приняла совершено неприятный окрас, после чего, в переписке, уже, когда братья ехали в автобусе на вокзал, чтобы там сесть в маршрутку и уехать в станицу, она написала, что может даже к лучшему, что все так получилось, а он, подтвердил, что абсолютно разделяет ее мнение.
Природа женская – загадочная и непредсказуемая являлась во все времена поводом для вольных размышлении и глубокомысленного анализа. Однако этот подход без учета чувственного содержания женской души оказывался не достаточным. И даже если учитывалась чувственная составляющая, природа всех этих чувств не до конца постижима умом, даже умом самой женщиной. Ведь кто может заблаговременно знать – на что женщина обидится и при каких обстоятельствах, чему она будет искренне рада и в какое время. Сегодня ей может нравиться и солнце и ветер, а завтра все это не имеет значения потому, что сломался ноготь. Но, опять же, зависит, конечно, от личности этой самой женщины и не будем говорить за всех, что именно подобного рода проблемы, как сломанный ноготь, волнуют большинство женщин настолько, чтобы не замечать ничего вокруг. Отлучимся от столь поверхностного анализа женской натуры, без углублении в более глубокий, и остановимся на одном свойстве женской души. Хотелось бы напомнить о качестве человеческой личности, которое является достаточно распространенным среди женщин. Проще говоря, это перенос обид нанесённых предыдущим мужчиной на последующего.
Наверное, я не открываю что-то новое тем, кто, будучи уже не первым у женщины, ловил на себе недовольный взгляд за грехи, которых, вроде бы, не совершал и даже не думал совершать. А эта фраза – все мужики одинаковые – подчеркивает, как нельзя лучше, неумение забыть предыдущие обиды. Имеет место быть функция переноса и синтеза личностей мужского пола.
В случае с Инной была именно такая ситуация. Радимов это понял, когда они, однажды, гуляя рядом с заросшим, но ухоженным парком, переходя дорогу, разговаривали, и, неожиданно, она попросила идти побыстрее, оглядываясь на черный джип, который стоял у дороги в метрах двадцати от них. Она попросила приказным тоном и в этот момент глаза ее наполнились ненавистью. Радимов почувствовал это хоть, и смотрела она не на него, а куда-то в землю.
После расставания с Инной, до конца летних каникул оставалось совсем немного времени – пару недель, которые были посвящены плаванию, вечерним прогулкам и чтению на заднем дворе, под ветвистым деревом, на старой кровати с компрессами из глины на голове, которые необходимы были для того, чтобы рассасывались возможные опухоли, улучшалось кровообращение, а, следовательно, и память. И Денис чувствовал эти улучшения. Ему достаточно было прочесть несколько десятков страниц единожды, чтобы затем их тут же пересказать. И он пересказывал матери, но не в полном объеме, а частично, обрывочно, когда она перебирала овощи, или доставала косточки из фруктов, или занималась еще какой-нибудь работой. Периодами ему казалось, что она настолько увлеклась своим делом, что не слушает его, но, как выяснялось, она слушала – это следовало из того, что комментировала она не отвлеченно, а обдумано.
Вроде бы не возникало никак предзнаменований, но лето постепенно угасало – это ощущалось. Все так же, ничуть не обеднев лиственным покровом, зеленели деревья в садах и в лесу, все так же был горяч прибрежный, золотистый песок, все так же по всей станице пахло камышами и речной водой, и только вода в Дону сделалась холодной, а потому стало меньше отдыхающих, и только тем ознаменовывалось приближение осени. Но ее разгара, а именно опадения пожухлых, совсем недавно живых листьев и похолодания, никто из северян не дождался. Витя с матерью уехали раньше, а Денис, чуть позже, отправился в Петербург.
***
Утром в вагоне было холодно. Поезд стучащим ходом приближался к Петербургу. За окном уже не светило солнце, и деревья были редкие. Московский вокзал был на подходе. Радимов лежал на второй ярусе, а напротив него, занимала место молодая особа двадцати летнего возраста. Вроде бы случайно они познакомились. И тут Радимов ощутил небывалую легкость при знакомстве и в общении, которая, в большинстве случаев, ощущается при общении с жителями Петербурга. Культура, желание и попытки соответствовать ей приносят свои плоды: люди более открыты, спокойны и общительны.
– А где ты учишься и на кого, если не секрет, – спросил он.
– На медика, в Мечникова, – приятно улыбнувшись, ответила, хрупкая девушка, длинноволосая девушка.
– Здорово!– понимая теперь, что может разузнать о сложностях учебы на врача, удивленным голосом проговорил Денис. – И как? Сложно?
– Да ты знаешь, поначалу было очень, а сейчас терпимо. Писать быстро приходиться. Ты замечал, какой почерк у врачей? – с улыбкой, в которой проскользнула усталость при воспоминании о нервном напряжении, спросила она.
– Да. Замечал, не всегда разборчивый.
– Это все от скорости. Много писать приходиться.
Беседа их была не долгой, скоро приехали. На улице была, если так можно выразиться,последождливая погода, обычная для Петербурга.
– Слушай, ты не поможешь мне вытащить вещи, – спросила она его, когда поезд остановился.
– Конечно. С радостью.
У нее был небольшой багаж. Она бы справилась и сама, но ей обязательно хотелось, чтобы он помог, и Радимов не противился, то ли оттого, что приятно было помочь, то ли оттого, что неудобно отказать. Когда они вышли из вагона и перед их глазами встали поезда, ноздри резанул воздух, изгаженный привокзальными выхлопами. По серой, еще не успевшей высохнуть дорожке, они прошли пару метров от вагона и остановились. Радимов уже думал вернуться, чтобы забрать свои сумки, которые тетя снабдила всякой съедобной разностью, которых, по-хорошему хватило бы на несколько недель, но она мило попросила его поднести сумки до здания вокзала. И он снова согласился. Неспешно, они подошли к огромному зданию, и, он направился обратно. Но тут его ждала абсолютная неожиданность. В момент подхода к вагону, он, заметил, что поезд начинает двигаться. Не сразу, правда, он поверил глазам своим. Несколько раз с размаху кулаком он ударил по вагону и поезд на пару минут остановился, но, Денису не хватило этого времени, чтобы добежать до своего вагона и заскочить внутрь. Поезд тронулся и уже больше не останавливался.
– Что делать, спросил он у стоявшего в компании друзей молодого человека лет двадцати четырех, – у меня там вещи, деньги, документы, – ему, что поезд отправился обратно в Ростов и по пути не остановится, потому что пустой. Это были первые мысли, пришедшие на ум.
– Он в три часа опять будет здесь,– спокойно и в то же время понимающе ответил молодой человек.
– Блин, сейчас только девять, – обреченно произнес Денис осознавая, что без пропуска в общежитие его не пропустят.
– Да прыгай на него и езжай до КП.
Радимов суетился, не зная что ему делать. С одной стороны, раз поезд возвратится обратно опасаться нечего, с другой в вещах могут порыться проводники, тем более, что там был паспорт.
До того как вереница вагонов пересекала линию, где заканчивался перрон, с которого еще имелась возможность, прыгнуть и зацепиться за вспомогательную рукоять возле дверки, оставалось меньше минуты. А Радимов все еще думал. Когда уже поезд практически пересек линию, он, немного разбежавшись перед прыжком прыгнул с перрона, чуть было не промахнувшись рукой мимо поручня и не упав под стучащие колеса. В этот момент он испугался. Потеря конечностей не входила в его планы, ему хотелось всего лишь пораньше попасть в общежитие и чтобы не порылись в вещах и чего-то оттуда не утащили. Он ехал минут пятнадцать, а руки уже невыносимо устали, притом, что он менял их – то держался одной, то другой, то обеими. «Когда же доедем, быстрей бы, дотерпеть бы еще» – думал он. А руки немели, и уже одна не успевала отдохнуть, тогда, как их уже нужно было менять, а поезд все не останавливался. Он уже и пожалел, что не остался на вокзале или не погулял по Петербургу каких-то пять часов. «Не так уж и много» – казалось ему теперь. Впереди показались рабочие, ремонтировавшие рельсы, которые с недоумением глядели на него, словно на восьмое чудо света, словно бы, он первый едет, уцепившись за поручень, потому забыл вещи в вагоне. Беспокойство нарастало, а поезд все не останавливался. Впереди появился мост и тут руки совершенно онемели. – Что делать,– пронеслось в голове. Смиряться на мосту не хотелось – прыгать было некуда. А шансов остаться, как минимум не покалеченным, не было. Через три минуты поезд замедляющим ходом вышел из лабиринта. То, что он начал сбавлять ход – внушило надежду. «Он скоро остановится, скоро» - но сил терпеть уже не совсем не оставалось. Тогда он прижался телом к поручню, как ни странно, эта мысль не пришла ему раньше – ведь так держаться было гораздо легче. И все же это решение пришло с опозданием, он бы, наверное, и так дотерпел. Поезд, в скором времени, остановился. Радимову открыла проводница, и он залез в вагон, слегка запыхавшимся голосом объяснив суть происшедшего, он прошел дальше в свой вагон. В нем уже убиралась, вытирая пыль и грязь с окон и столов, другая среднего возраста проводница со светлыми волосами и мягким лицом и большими, на котором появилось удивление при виде его, отчего глаза ее стали на миг еще больше.
– Я заберу свои вещи? – обратился он к ней, – просто помог девушке, и не успел вернуться за своими.
– Конечно, конечно, – произнесла она мягко короткое согласие, совсем не подходившее к выражению ее лица, которое скорее говорило, – ты, как здесь вообще оказался?
– Скажите, а сколько времени идти до ближайшей станции метро?
– Полчаса, не меньше.
Радимов вытащил свои сумки и, взвесив их в руках, пришел к выводу, что не донесет. Тетя их нагрузила до отказа с расчетом на то, что он от Московского вокзала до общежития поедет на такси. Но такси прямо к КП не подъезжало, и, соответственно нужно было преодолеть приличное расстояние пешком. Он достал салаты, консервированные в банках, и прочее, что было потяжелее, и отдал проводнице, которая благодарно приняла, ни словом, ни намеком не уговаривая его хоть, что-то оставить себе. Да он бы и не оставил. Освободившись от непосильного груза, он, с, все еще тяжёлыми, сумками, ручки которых больно резали руки, спустился по трапу вагона и оказался на мелком гравии, рассыпанном под рельсами и вблизи их. Теперь можно было спокойно подумать. И он начал анализировать поведение девушке, попросившей его о помощи. – «И ведь могла же сама пронести каких-нибудь тридцать метров. И она же не первый раз ездит, да и я не первый. Да, в общем, ладно, хорошо, что все благополучно обошлось. Теперь нужно узнать куда идти». Он остановил первого, встретившегося и попросил объяснить каким образом дойти. Через пять минут, он уже шел по гладко вымощенному тротуару, по одному из проспектов, название которого ему было неизвестно. Он прилично подустал, руки его одеревенели, а до метро еще было идти и идти. Под утренним серым небом, которое в Петербурге –один из законов природы, стали появляться люди, спешащие на работу или по каким другим делам. Они были все внешне чисты и прилично одеты, а у Радимова летние светлые штаны были испачканы, черным как нефть, мазутом. Поначалу ему было неловко, но потом когда он влился в ритм жизни мегаполиса – понял, что будь даже он с головы до ног им выпачкан – мало кто обратил бы на него внимание, а обратив, хоть как-нибудь отреагировал. Такая мода в больших городах – не замечать ни плохого, ни хорошего, во многом, объясняется, высокой текучестью народа, и озабоченностью собственными жизненными проблемами и задачами. Уже подходя к общежитию, почти на пороге, он встретил Рому – знакомого по институту.
– О! Здоров, Как отдохнул? – приветливо спросил тот.
– Да нормально, правда, сейчас чуть не влетел. Решил помочь девчонке ее сумки, а свои оставил в вагоне. А деньги и документы, сам понимаешь, в сумках. Возвращаюсь, значит, а поезд уже уезжает. Ну, я вцепился и ехал до места, где его проверяют и ремонтируют …
– Ну ты даешь! Все забрал? – внимательно выслушав, спросил знакомый.
– Да. Почти все. Кое-что оставил проводнице. Тащить тяжело было бы.
Поговорив еще немного с Ромой, Радимов, предъявив пропуск охраннику, вошел в общежитие и на лифте, который в то время работал, поднялся на свой этаж. Отыскав ключи в сумке, он сделал попытку открыть железную, бардового цвета дверь, но та была заперта изнутри, и оттого попытка эта оказалась безуспешной. Он постучал. Ему открыл невысокий, короткостриженый паренек.
– Здорово, ты Денис? – и тут же на подтверждение, после рукопожатия, продолжил – я ваш новый сосед.
– Привет, рад знакомству. А Коля где, не знаешь?
– Да он ушел куда-то, не сказал куда, – немного сконфуженно отчеканил Паша Саратов.
– Будешь есть? Мне тут тетя наложила всего, правда кое от чего пришлось избавиться, но что-то осталось.
– Нет, спасибо, – скромно ответил Паша, настолько скромно, что, в миг, стало понятно, что скромность является одним из основных его качеств. Но, отчего-то, вместе с тем, он казался не в меру испуганным, острожным, словно ожидая пренебрежительной реакции от только приехавшего, сильно загоревшего, парня. Радимов этот настрой уловил и сделался моментально приветлив и дружелюбен. Ему хотелось наладить отношения, хотелось нормального, неагрессивного общения хотя бы с одним из соседей (С Царевым - ясное дело это было крайне сложно) и, в то же время, ему было лестно самому себе казаться доброжелательным. И Паша, как ему предвиделось, был вполне подходящей кандидатурой для спокойного собеседника, а главное – слушателя (на тот момент это качество было главнее). Но неверным будет утверждать, что Радимов любил, чтобы его только слушали, он еще любил, чтобы с ним соглашались, если он, действительно, был объективно прав и опровергали весомыми аргументами его заблуждения. Однако среди сверстников его окружения за последние полгода не находилось таких, и поэтому он привык довольствоваться слушателями.
Он неторопливо вытащил содержимое сумок; вещи сложил аккуратно во встроенный в стену шифоньер, банки в тумбочку, стоящую вплотную, между столом и кроватью. И только затем, без посторонней заботы, повнимательнее вгляделся в нового знакомого, с которым ему теперь предстояло разделять время, жилплощадь, а иногда и съестные припасы. Это было не обязанность, но внутренней его потребностью, потому как не мог он не предложить перекусить, если видел, что соседи в магазин за продуктами не ходят, а, следовательно, у них закончились деньги. Царев, Кулаков и Куратов, а особенно Царев – чаще он, отказывались по необъяснимым причинам; возможно из гордости, быть может, с непривычки, или воспринимали его как врага и не хотели, либо боялись, что самим придется делиться – неизвестно и всегда по-разному; но Денис все равно предлагал, как только выдавался случай. Ему было неудобно не предложить, неудобно в душе, но не от мнения окружающих.
Сколько-нибудь времени спустя, после приезда, пришел и Царев. Уже без той искренней радости, с которым встретились они в прошлом году, поздоровались, для приличия спросили друг у друга о том, как провели каникулы и что интересного было.
– Нормально, – поникшим голосом и грустным, печальным выражением лица ответил Николай и уставился в монитор компьютера. Он был чем-то озадачен, как будто хранил какую-то тайну, не подлежавшую разглашению и, которую он боялся случайно, не проконтролировав себя в разговоре, случайно поведать врагу. Поэтому старался больше молчать. Сама по себе, эта первая встреча уже не предвещала ничего хорошего в приятельских отношениях. Но Радимов не стал портить себе настроение, а, стараясь не заразиться негативом, не весть по какой причине появившимся, переключился на общение с Пашей, который напоминал зверька, запущенного в клетку к другим зверькам, живущим в ней продолжительное время, и потому чувствовавшим себя комфортно, и своей жизненной уверенностью смущавших его. Он не знал – куда ему положить вещи, куда сесть, как быть, в общем, чувствовал себя крайне неуверенно. И Царев, и Радимов это заметили, и потому старались создать условия, при которых это ощущение скорее развеялось бы. Радимов вел себя свободно, веселясь и шутя, хоть и видел, что шутки его Цареву неприятны. Николай сидел, словно император древнего Рима, надменно, властно и грозно глядя на своих виртуальных подчиненных и армию, и тем самым показывая, что угрозы для Паши он не представляет. А именно эта угроза, вероятнее всего, и тревожила Пашу. Очевидно, что ему, как и многим другим поступившим довелось слышать, что в общежитии творятся «страшные вещи»: пьянки, драки и унижение первокурсников. И он первые две недели пребывал в легкой растерянности, не зная чего ожидать. Но спустя некоторое время окончательно освоился.
– Ты оказывается не такой, как говорил о тебе Коля, – однажды вечером, возвращаясь из магазина и пересекая, освещенный фонарями, парк, заметил Паша, – он говорил, что ты вообще тиран.
– Да уж ... Сам несносный, и любит выставить все в своем свете. Он любого человека может вывести из себя. Он почти всех тех, кто у нас в комнате жил раздражал. Да даже и не только в комнате. Во всем общежитии перезнакомился со многими. Поначалу к нему хорошо относились. Но потом, он что-нибудь такое делал, как специально, чтобы его возненавидели. Теперь большинство его на дух не переносит.
– Да я уже это заметил, – подытожил Паша.
***
Первые академические занятия были весьма интересны не только поступившим этим летом, но и укрепившимся в студенческой среде третьекурсникам. Такой животрепещущий интерес возникал не столько от того, что они не виделись целых два месяца, и успели друг по другу соскучиться, и не столько оттого, что хотели узнать (хотя этого, наверное, тоже хотелось) какие предметы у них появятся в расписании, и ни как уж не из-за того, что их, вдруг, заела тоска по излишне-придирчивому контролю со стороны деканата. Самой, наверное, главной причиной желания быстрее посетить первое занятие, был тот факт, что теперь они определены были учиться в другом корпусе. Стоит заметить, что этот учебный корпус выгодно отличался от того, в котором они проучились два предыдущих курса, и включал в себя несколько величественных здании, образовывавших собой нечто вроде квадратного кольца, которым был гладко вымощенный двор. Как и снаружи, изнутри, эти, как будто спаянные друг с другом здания, по всем даже самым придирчивым соображениям, своей обстановкой и архитектурой, вполне соответствовали статусу учебного корпуса высшего учебного заведения.
А между тем, несмотря на заманчивость этого перемещения, была у него и отрицательная сторона: студентам первого и второго курса, проживавшим на улице Воронежской нужно было всего лишь перейти дорогу, чтобы оказаться в учебном корпусе, тогда как третьекурсникам требовалось около часа тратить на проезд. Только теперь Радимов осознал, до конца, смысл советов комендантши, по поводу того, что из-за долгой дороги многие не посещают пары и бывают из-за этого отчислены. Кстати говоря, комендантшу, к тому времени, по неведомой причине уволили и вместо нее уже осваивался в работе невысокий коренастый мужчина средних лет, которого звали Алексей Петрович. Он оказался бывшим военный и поэтому в общежитии стал наводиться порядок. К себе он вызывал редко и по делу, не требовал ни на кого доносить, не занимался разжиганием вражды. Вместо этого, он активно занимался тяжелой атлетикой, посещая спортзал, который открылся в середине осени. Этот спортзал, кстати сказать, стал местом, куда приходили очень многие из общежития для того, чтобы увидеться, пообщаться и подкорректировать свое тело. Его нередко посещали и девушки, чтобы позаниматься на новых тренажерах, да и себя показать. В общем, как правило, в тренажерном зале было многолюдно.
Когда еще он только должен был открыться, Багерова, вместе с высокими, крупными по телосложению мужчинами в классических костюмах, которые, по всей видимости, являлись спонсорами, проверяла его, и, судя по ее улыбке – была довольна. Она была еще не настолько пропитана властью, чтобы во всем, что случалось положительного видеть только свою заслугу. Поэтому она благодарно смотрела на своих собеседников и прислушивалась к их советам.
Жители сто восьмидесятой комнаты тоже не остались равнодушны к открытию спортзала, так как уже давно хотели возобновить занятия спортом. Царев еще в школьные годы имел у себя дома штангу, с которой, после школы, а иногда и вечером перед сном, стабильно занимался. Он увлекался строением тела серьезно, и его увлечение не заканчивалось одними только физическими занятиями. Он много читал, рассматривал картинки с советами, где наглядно демонстрировалось в каком положении, и как именно нужно стоять, правильно поворачиваться, с какой скоростью поднимать и опускать груз. Радимов же всем этим не интересовался. Он приходил в спортзал, наблюдал за теми, кто занимался тяжелой атлетикой и бодибилдингом раньше, и подобно им принимался за упражнения с весами. Причем, он не старался брать большие веса, как это делали многие. А больше подтягивался, отжимался на брусьях, встроенных в один из тренажеров, занимался на велотренажере для укрепления сердца.
– Слушай, Паш, ты не хотел бы сходить позаниматься – бывало, уговаривал он своего нового соседа.
– Да ну, – мотая головой, отнекивался Саратов. – Я же футболом занимаюсь, мне и этого хватит.
– Может хотя бы на турнике позаниматься, на брусьях – это не помешает.
– Не… Я не пойду.
Денис, попрыгав для разогрева на скакалке, как правило, спускался в спортзал один. Никто не составлял ему компанию потому, что Паша, сторонился многолюдности, а Цареву мешала межпозвоночная крыжа, которую он получил в результате неправильных занятий спортом, вернее сказать даже не полноценным спортом, а в результате «боя с тенью», что, в сущности, является разминкой. Еще на первом курсе, когда он ездил на Крестовский остров на тренировки по боксу, он, бывало, засидевшись за компьютером, резко вставал, хватал в руки утяжелители и принимался ожесточенно отрабатывать удары.
– Нужно разминаться перед этим, разгонять кровь – делился с ним знаниями, полученными на парах по физкультуре, сосед, которому была знакома боль суставе не из чужих уст. – У меня такое было еще в школе. Иногда я не мог встать с постели из-за того, что нога болела.
Однако Коля не обращал на эти действительно важные советы, никакого внимания. И в результате своего неуемного рвения повадился хромать на одну ногу. Со стороны казалось, что у него, всего лишь, поврежден седалищный нерв, но как выяснилось, впоследствии, после пройденного медицинского обследования – боли в ноге, обуславливались межпозвонковой крыжей. Из-за нее он, после нескольких посещении тренажерного зала, посещать его перестал, хотя ему этого очень хотелось, и он с тоской глядел на Дениса, когда тот уходил на очередную тренировку; а когда приходил после нее – старался вообще не смотреть. Радимов же этого изменения в душе своего соседа не замечал.
– Колян! Видно, что я покачался? – поглядывая в зеркало на свое рельефное тело и будучи довольным от наблюдаемого, не обращая абсолютно никакого внимания на чувства Царева, спрашивал он после очередного похода в спортзал. Вопросы эти, в какой-то мере, скрывали в себе, не до конца осознанное, издевательство, но, между тем, задавались с совершенно иной целью: для словесного подтверждения очевидного факта.
– Да, видно – простодушно отвечал Царев. И, казалось, что в этот момент тоска совсем заедала его. Тоска гнетущая – не зависть, ее не было и быть не могло. Царев вообще, как мы помним, был не завистливым человеком. Он просто не умел радоваться достижениям других, а это, как мы знаем, свойственно многим.
Впрочем, стоит заметить, что успех не всегда зависит от мнении и чувств людей. Поэтому неудивительно, что мышцы Радимова увеличивались и крепли. И он не пропускал, посещая через день, чтобы была возможность им отдохнуть. Ведь именно во время отдыха, как он усвоил со слов соседа, мышцы растут, увеличиваясь в объеме. А между тем, упражнения на тренажерах были отнюдь не единственным его занятием в спортзале. Он знакомился со студентками разных курсов, во время занятий общался, но после окончания, обычно заходил к подругам. Мерник со Стадиковой над ним посмеивались, но занятия, своими восхищенными взглядами, поощряли. И он, замечая это, ходил регулярно, и занимался на всех тренажерах каких только можно было. А выбор тренажеров предоставлялся огромный, потому что спустя некоторое время, после первоначального ажиотажа, некоторые студенты заходили в зал, когда только выдавалась свободная минутка (вечером еще открывались клубы), а некоторые из заядлых бодибилдеров больше времени уделял любованию своими набухшими мышцами перед зеркалами, которые в зале были на каждом углу.
Помимо занятий в тренажерном зале, продолжилось стабильное посещение книжного магазина. С одной лишь той разницей, что если в спортзал он наведывался через день, не считая выходных, когда тот был закрыт, то за чтением литературы различного рода и содержания проводил не один час ежедневно. Под светом фонарей, вечером, гуляя по Невскому проспекту, изредка, находя ответный приветливый взгляд между людей, он, все же, большую часть времени, находился в душевном одиночестве. И его уже ничуть не тревожило равнодушие людей – к нему он привык настолько, что если бы, вдруг, все изменилось и люди стали бы пристально вглядываться друг в друга, обнимать при встрече и говорить о том, как же все-таки здорово, что есть люди вокруг, и благодарить друг друга просто за существование себе подобных, то это бы его, наверное, испугало, потому что сильно бы расходилось с привычной реальностью.
Читателю может показаться, что автор совсем замечтался – где ж такое видано, в какой точке земли, чтобы люди при встрече были настолько рады друг другу, до того рады, что обнимали бы друг друга и благодарили только за то, что они не одни, не в одиночестве и имеют кому улыбнуться и с кем поговорить; также может показаться, что эта идея утопична и сама по себе невозможна в реальности – такого никогда не было и не будет, при любых условиях. Здесь мы остановимся. Представим, что человека вырывают из социума и поселяют на острове, где наличествуют все блага цивилизации, где изобилие пищи, где комфортные условия проживания в особняке, но нет всего лишь одного – людей, и, общаться с ними, используя новейшие средства связи – не позволено. Допустимо, что первое время человек будет чувствовать себя вполне комфортно: он будет читать, смотреть фильмы, этим хоть как-то контактируя с образами и мыслями человеческими, купаться в море, дегустировать экзотические блюда, в общем и целом занимать себя всеми доступными способами. Но проходит время и это все наскучивает, и, в душе поселяется скука, начинает душить тоска. И вот проведя полгода на таком острове (не станем описывать всех терзании и душевных мучении) его отправляют обратно к людям. Предугадать дальнейшее развитие событий – не сложно. А что если таких людей много, аж целая толпа, которая способна заполонить весь Невский и Лиговский проспект полностью. В таком случае вышеописанная радость вполне вероятна появиться. Из этого следует, что для нас такая картина и реакция людей не столько невероятна, невообразима и фантастична, (в ней, правда, нет абсолютного ничего фантастического) сколько просто непривычна, слишком резка для повседневности. И все же иногда, подобное происходит. Правда, под влиянием не столь значимых факторов, как долгая, мучительная разлука с людьми.
***
– Пойдем в шаверму, там у них телевизор есть, – предложил Царев, – там как раз и посмотрим.
– Давай, – согласился Денис, и, собрался.
Играла сборная России со сборной Голландии. И шаверма, которая находилась ближе всего к общежитию, была наполнена, шумно переговаривающимися друг с другом, людьми собравшимися посмотреть матч а, заодно, перекусить.
– Мне шаурму и чай, – попросил Коля.
Денис заказал шашлык, шаверма ему казалась слишком вредной, когда он видел, как по мясу, навьюченному на мангал, стекает масло, по виду, бывшее в употреблении не раз. К тому же о шаурме ходили разные слухи, отпугивающие больше нежели то, что поговаривали о шашлыке – о нем говорили только, что его иногда готовят из бродячих собак. Денис в это не верил.
– В Китае их, между прочим, едят, – шутливо оправдывал он свой выбор.
– Ну не дворовых же, – в таком же тоне отвечал Коля.
Они уселись прямо напротив телевизора, когда игроки, еще свежие, ничуть не уставшие, только вышли на поле и с улыбками приветствовали друг друга. Посетители закусочной смотрели на экран еще без трепетного интереса, еще говорили о посторонних темах, еще поглядывали в окно на прохожих, но уже в предвкушении зрелищной игры. И она началась. И при каждом забитом голе, посетители закусочной, радостно выкрикивали свою поддержку, а некоторые даже вставали со своих мест и кричали так, словно бы их только что оповестили о рождении ребенка. По окончанию напряженной и вместе с тем зрелищной игры, которая принесла победу российской сборной, люди стали покидать деревянные скамейки и вставать с пластмассовых стульев. Были они довольны, радостны, воодушевлены, покидали заведение с приподнятым настроением, а кто-то остался и сделал еще заказ.
– Пошли на Невский – произнес Царев, когда они вышли из закусочной, и вдохнули уличного воздуха, отличавшегося тем, что в нем хоть и присутствовали выхлопы автомобилей, проезжающих по ночной трассе, но не было сигаретного дыма, который наполнял закусочную.
– Что там сейчас делать? Общежитие скоро закрывается.
– Пойдем, я там был после того как Зенит выиграл, там вообще здорово!
Радимов не заставил себя долго уговаривать, и, скорым шагом, так как автобусы в поздний час уже не ездили, они оказались на Невском проспекте. На Лиговском, к тому времени, было сравнительно тихо, и, поэтому Денис не ожидал, что где-то возможно такое оживление, какое царило на самом центральном проспекте Петербурга. Однако то, что он увидел там – превзошло все его ожидания.
– Россия вперед! – слышалось от встречавшихся групп людей, которые выкрикивали это изо всей силы. По дороге до Казанского собора, им встретилось много народу, в основном мужчины, молодые парни, но ни одного откровенно пьяного, чтобы сильно шатался. Безопасность на проспекте обеспечивалась работниками правоохранительных органов основательно. Царев чувствовал себя радостно, его глаза горели, он каждому встречающемуся кричал в ответ и обнимался со всеми, кто раскрывал для него свои объятия. Завидев группу ОМОНа, он подошел и к ним, думая, видимо, что и они также радостно отреагируют, то ли чтобы обняться, то ли еще ради чего-то другого – со стороны было не понятно, да, наверное, и ему самому было не совсем ясно. Он вошел в состояние, когда уже не контролировал свои порывы. Один из омоновцев, среднего роста и телосложения с накаченными руками, с укором, выскользнувшим из под его черных бровей, пристально оглядел, подошедшего к нему, молодого человека, отчего Царев, что называется, опешил, но, вовремя, остановился, махнул рукой и пошел дальше, продолжая горланить. Денис стал на него подозрительно поглядывать, оттого что в этом поведении заметил желание слиться с многотысячной толпой. Ведь Царев никогда не увлекался футболом и даже болельщиком Зенита никогда не был. Радимов глядел на встречающихся людей и, вроде бы, тоже заряжался положительными эмоциями, в то же время, про себя, думал, – «отчего так радоваться, ведь ничего поистине важного, общественно значимого не произошло. Скорее у людей созрела потребность, объединившись, радоваться друг другу, быть вместе, а повод второстепенен, повод не столь значим». В тот день не было слышно, чтобы на Невском устраивались беспорядки, кто-то дрался или происходили автомобильные аварии. Все только радовались победе российской сборной по футболу.
Быть вместе, быть едиными – душевный порыв, внутренняя потребность, побуждающая людей вступать в различные объединения, радоваться даже по самому пустяковому поводу, и даже, порой, преступать закон. Быть в единстве и в то же самое время лишать себя индивидуальной свободы, свободы личностной – есть та перспектива, которая соблазнительна многим, которая распространена. Идеи, которые исповедуются в общественных объединениях, могут быть настолько чужды человеческому духу, человеческой душе и сознанию, что непроизвольно возникает мысль, что эти люди глупы и не понимают – зачем и для чего они занимаются тем делом, которое выбрали. Однако, кроме того, что иногда человек нуждается в защите группы и ищет эту поддержку и защиту в ней, он еще и снимает с себя ответственность за решения, принимаемые лично, но скорее перед собой, нежели перед законом. Закон государственный это положение не учитывает, и, суд в принятии решении не только не бывает снисходителен, а, напротив, за групповые преступления выносит более суровые приговоры. Но это не страшит, об этом, под влиянием группы, серьезно не задумываются. Не задумываются также о том, что идеи могут быть вредны, что люди могут быть марионеткой в чьих-то руках, что жизнь одна и нужно ее жить не только коллективно. Идеи служат для поддержания жизни, являются частью ее, и никак не выходят за ее границы, если они не религиозны. И даже религиозные идеи разрушения имеют вредоносную составляющую для личности, а соответственно и для общества. Но люди, находящиеся в сообществе с сильной идеологией не признают этой вредоносности, и почитают всех, кто считает иначе или хотя бы не разделяет их убеждении – врагами.
***
Денис много читал сам и предлагал постоянно Цареву, выписывал цитаты писателей, философов и знаменитых людей, учреждая ихна своей странице в социальной сети, но ничего еще не писал сам, кроме длинных сообщении за которые его, порой, ругали, и таких же, а иногда и больших по размеру, комментариев. А уже созревала потребность писать больше, сложнее и чтобы читали другие. И однажды в социальной сети контакт появилась возможность писать заметки. Об этом он узнал случайно, прочитав такую заметку у своего приятеля, с которым они были из одного города, которого звали Костей, и с которым они, встречаясь, долго и продолжительно спорили, беззаботно гуляя по проспектам Петербурга. В этой заметке Костя отчаянно критиковал людей, растрачивающих деньги впустую, а именно на игры в социальных сетях, которые именовались приложениями. Сама тема рассуждения мало заинтересовала Радимова, в отличие от формата и от возможности писать самому на всеобщее обозрение. К тому же, эту, наспех сотворённую статью усердно комментировали другие пользователи интернета. А именно это обстоятельство было наиважнейшим. И он начал писать статьи – размышления, где цитировал знаменитых на весь мир и признанных народом, размышлял над контекстами священного писания, над мыслями из литературных творении, над событиями современности. Он приноровился использовать сугубо литературный лингвистический набор, иногда только используя сложные научные термины, которые старался расшифровывать, чтобы удобно было читателю, и он не копался в словаре, чтобы найти им определение. И с этого момента учеба открылась по-новому, и он понял для себя какое же это замечательное занятие – писать, и чтобы тебя, твои мысли, переживания прочитывали. Его творческие старания не остались не замеченными, и, слух о них дошел до преподавателей и даже до руководства вуза. Это было вполне объяснимо, ведь некоторые преподаватели тоже поддались веянию времени и зарегистрировались в социальной сети, правда, за просмотром чужих страниц, в силу занятости и возраста, проводили гораздо меньше времени, чем студенты. С этого момента, отношение в вузе к нему стало меняться, и меняться значительно.
***
– Что такое КСЕ? – спросил он, однажды, у своей одногрупницы Оли, придя на занятие после нескольких прогулов.
– Концепция современного естествознания, – ответила почти шепотом она, потому что вошла преподавательница – Юлия Семеновна и начала вести семинар. С виду ей лет было около сорока; одета она была в длинную коричневатую юбку и в блузу бежевого цвета; говорила недолго, но для студентов интересно. Группа внимала, и не только Сидоров с Барашковой. Ее слушали все, но не все внимательно. Попытался высказаться Корицын, но, не сумев достаточно четко сформулировать мысль, на время, замолк. Юля Гречко с Яной Зубовой постоянно переглядывались друг с другом и пытались найти ответ на задаваемый вопрос в своих лекционных тетрадях, но не находили и из-за этого совсем не высказывались. Радимов не мог понять, чем отличается философия от КСЕ, и от этого воодушевлялся. Предоставлялась возможность блеснуть знаниями, которые не было возможности продемонстрировать в стенах вуза ему ранее.
– Помните, что нельзя войти в одну реку дважды,– ласково, голосом приятным для слушающих, процитировала высказывание греческого философа Юлия Семеновна.
– Гераклит Эфесский, – обрадовавшись тому, что знает, заявил рядом сидящему Исаеву Денис так, чтобы это услышала преподавательница. И его цель была достигнута, ведь именно это и было основной целью.
Удручённый невозможностью блеснуть накопленными знаниями на парах по философии, где, если и можно было это сделать, то только в сжатом варианте, после неудачной сдачи экзамена в завершении, он горел, пылал желанием реабилитироваться. И теперь предоставлялась возможность заявить себе, Барашковой, Сидорову, преподавателям и всей группе, что он знает и знает немало. И пусть большей части группы до этого не было совершенно никакого дела – это было не столь важным условием. Главное, что Юлия Семеновна заметила его рвение уже на перовом семинаре и давала ему шанс высказать свои идеи впоследствии.
Второе занятие по КСЕ, на которое явился Денис, тоже был семинар. В просторную, незаполненную аудиторию, через большие окна, с улицы, проникал яркий, дневной свет, и, оказывал пробуждающий эффект на студентов, которым на занятие нужно было подготовить доклады. И это сделали практически все, кроме Радимова – об этом он узнал от Кати, у которой, тихо, еле слышно спросил уже на занятии, когда она перечитывала свой собственный. К тому же, подготовкой докладов он, он утруждал себя крайне редко. Ему такая подготовка казалась бессмысленным занятием, потому что современность сводит ее к скачиванию из интернета и распечатыванию. Но, вдруг, он почувствовал, что ему придется выступить.
– Кать, слушай, если меня спросят, можно я с твоим пойду, – неуверенно попросил он соседку.
– Конечно, – не умея отказать, ответила ему хрупкая девушка с проникновенными глазами.
И действительно, по желанию преподавательницы, ему пришлось отвечать. Он, взял, лежащие перед Катей бумаги, поднялся со стула и прошел за высокую трибуну. Сердце слегка постукивало, но сильного волнения не ощущалось. Студенты сидели спокойно, внимательно глядя на него, среди которых особенно внимательна и серьезна была староста. Аудиторию, словно вакуум, наполняла абсолютная тишина. Денис принялся рассказывать по памяти все то, что усвоил из доклада наспех, только изредка, краем глаза, подглядывая в него. Тема была знакома, поэтому читать неотрывно необходимости не было. Преподавательница поняла, что доклад не его, но удивления не выказала, только улыбалась и внимательно слушала. Затем она задала ему несколько вопросов, на которые он без труда ответил.
– Ну что ж садитесь, – одобрительно сказала она ему, после чего он направился к своему месту.
– Как вы считаете, – тактично начала она, обратившись ко всей аудитории – случайности они ведь не случайны или как?
Первой слово взяла Барашкова. Она выдвинула свое предположение, но неуверенно, потому что поторопилась и мысли не до конца созрели в голове ее, а быть может еще и оттого, что она не задавалась этим вопросом и не находила чужих размышлении на этот счет.
– А как вы считаете? – обратилась Юлия Семеновна к Денису, который по школьной привычке поднял руку.
– Случайность это часть закономерного, и наоборот, – начал он отвечать достаточно абстрактной фразой, но тут же поняв, что требуется развернутое объяснение перешел сразу к примеру. – Вот например ученый совершает открытие. То, что это открытие должно было быть совершено в этот исторический момент – это закономерность, а то, что именно этот ученный совершил это открытие – это случайность. Открытие должно было быть сделано в любом случае.
– Интересная идея, она ваша?
– Не совсем, я что-то подобное в «Войне и мире» прочел, только там подобное об исторической личности, – удовлетворенный четко сформулированной и понятно высказанной мыслью, ответил студент. И впоследствии не раз эти мысли высказывал, а иногда даже подтверждал собственным примером.
– Эта образовательная система устарела, – возмущался он однажды, – вот человек приходит на лекцию, может сидеть, не слушать, и даже спать! А потом идет на экзамен и списывает со шпаргалки. И в результате у него в голове ничего не остается.
Юлия Семеновна слушала и кивала, то ли оттого, что соглашалась, то ли оттого, что была поражена уверенностью, с которой, в стенах академии, он говорил об устаревании образовательной системы, по которой живет эта самая академия. Но, через какие-то минут десять ей пришлось наблюдать, как Радимов, склонившись над партой, стал засыпать. И делал он это не специально. Его, действительно, сморило сном, но почему-то только после пламенно произнесенной речи. Но, невзирая на то, что система, якобы, устарела, занятия по КСЕ стали для него одними из любимых и самых посещаемых.
Некоторые, со знанием дела, утверждают, что преподаватель, учитель – второстепенны и, ежели у человека есть стремление, тяга к предмету, к знаниям по этому предмету, он, невзирая на сложные отношения с человеком, который эти знания преподносит, будет их впитывать и откладывать в памяти. Но между тем, те, кто утверждает так, не принимают во внимание тот факт, что некоторого рода знания не почерпнуть самостоятельно, они должны, что называется, быть разжёванными для благоприятного усвоения умом учащегося. А если учесть это обстоятельство, то нужно принять во внимание и другое, нужно понимать, что даже голос, его тембр, громкость, влияют на качество и продуктивность образовательного процесса, а тем более личное отношение, взгляд и индивидуальный подход к отдельному ученику.
Безусловно, если человек твердо укрепился в том, что он обязательно должен достичь определенных, высоких результатов в науке, он, наметив цель, будет двигаться к ней неуклонно, и никакие личные взаимоотношения не помешают достижению этой цели. Но, если эта цель не полностью сформулирована, если происходит только знакомство с ней, то личность преподавателя имеет огромное значение, оказывает колоссальное влияние, пусть не на конечный результат, но на первые шаги – существенно. Обязательно должен встретиться на жизненном пути человек, который подтолкнет и даст раскрыться в стенах учебного заведения. Очень важно, чтобы именно в стенах учебного заведения, потому в пространстве, которое они ограничивают – особенная атмосфера и благоприятная для учебного процесса. Особенная она из-за того, что многие знания, не употребляемые в повседневности, имеют шанс быть почерпнуты и продемонстрированы только в соответствующей обстановке. Просто потому, что их не поведаешь другу, не обсудишь с родственниками, не расскажешь в шумной компании.
Наукой можно заниматься и самостоятельно – это бесспорная истина, но, только в том случае, если уже имеется фундаментальная база, и, все равно, трудно. Даже гуманитарными – затруднительно, чего уж говорить о точных. Хотя о точных науках разговор отдельный, так как они – призвание меньшинства, потому что требуют систематичности и последовательности как в изучении, так и в посещении занятии, не говоря уже о склонности к логическим вычислениям. Ведь, если учащийся школы или вуза, по какой-то причине пропустил одну тему, например, по истории, по обществознанию или по литературе, и если пропущенная тема напрямую не связана с предыдущей, то он смело может продолжать дальнейшее обучение этой дисциплины, не закрывая пробелов, если этого не требуется для сдачи экзамена. При изучении точных наук этого нельзя. Каждая тема тесно переплетена с предыдущей и последующими. Не знающий сложения не способен в дальнейшем решать простые примеры, не говоря уж о задачах. А не владеющий навыком умножения, не способен в математике сделать практически ничего, так как оно сопутствует великому множеству математических операции. И в этих сложнейших операциях необходим человек знающий, способный проверить верность этих вычислении. Это конечно можно и самостоятельно, но намного труднее. Да и к тому же, кто, кроме будущих гениев станет самостоятельно заниматься математикой.
***
Был дождливый день. Солнца не было и в помине. Радимов пришел ко второй паре. Долго искал, где расположилась его группа и не находил. Пришлось блуждать по корпусу, заглядывая в кабинеты. Посмотреть расписание ему не приходило на ум. Он заглянул в большую аудиторию и, никого в ней не обнаружив, развернулся и собирался уйти искать на других этажах и в других кабинетах, но остановился. Прямо на входе в аудиторию, рядом с дверью, на стенде, висела общая фотография параллельной группы вместе с депутатом Петербургского законодательного собрания. Денис минут пять глядел на нее не отрываясь. Некоторые мысли возникли у него в голове. А через некоторое время его догадки подтвердились полностью. На третьем этаже повесили фотопортреты царей и президентов, начиная с Рюрика и заканчивая Владимиром Путиным и Дмитрием Медведевым. Отчего, вдруг, в академии повесили эти портреты, никто из студентов не догадывался, да и не обращал на них особого внимания. И только Денис, проходя по третьему этажу, глядел на них с воодушевлением, и даже с неким самодовольством. С самодовольством такого рода, как будто вся череда случайностей была только лишь одной его заслугой, как будто желание читать труды других и писать небольшие, собственные рецензионные статьи – это было таким великим достижением, на какое другие студенты были не способны.
***
Если в учебе академической у Радимова намечались грандиозные перспективы, то в общежитии дела обстояли неважные. Общение с Пашей понемногу становилось доверительным, но отношения с Царевым становились все хуже и хуже, и от этого в комнате устоялась грузная атмосфера, гнет которой ощущали заходившие по делу соседи и даже случайные гости. Тому причиной было одно происшествие, точнее целый цикл, и, может быть, еще какие-то причины, но не настолько явные. Впрочем, об их явности, и важности судить только читателю.
После неудачной попытки подработать моделью, Радимов поиск работы не оставил, потому что в душе его назрела и усилилась потребность быть финансово-самостоятельным. В один из учебных дней он прочел в газете, которую вынул из рук у сидящей рядом светловолосой, с выразительными глазами студентки, объявление, что в некую фирму требуется менеджер по продажам. Он, предположив, что работа с зарплатой от сорока тысяч для студентов – выгодная, предложил попробовать и Цареву. Тот сначала согласился, но после, спустя несколько минут, видимо по причине собственной неуверенности, после того, как вышел из аудитории и зашел обратно, наотрез отказался. Денис обвинил его в инфантильности прямо на паре, и даже не дождавшись ее окончания, позвонил сам.
– Да, я слушаю, здравствуйте, – прозвучал в телефоне хрипловатый, (как выяснилось, впоследствии, от частого курения) женский голос.
– Здравствуйте! Я вам звоню по объявлению, насчет работы.
– Менеджер по продажам?
– Да. Я хотел бы узнать, в чем заключается эта работа.
– Наша фирма занимается распространением медицинского оборудования. У нас есть филиалы, представительства в разных странах Европы. Зарплата от сорока тысяч. Хороший коллектив.
Далее Денис попросил объяснить, каким образом ему добраться по нужному адресу. И через пару дней пристально искал на безлюдной, узкой улице высокое, офисное здание. Не без труда найдя его, через пару шагов спрашивая у прохожих, отыскав входную дверь, которая была словно спрятана между двух белых колон, он зашел внутрь. Тут же возникла мысль, что это здание было построено и изнутри отремонтировано на совесть. Высокие потолки, белые лакированные стены, красивы были даже лестничные ступени, чистота которых выгодно отличалась от общежитских. Глядя на все это и понимая, что попал в настоящую фирму, студент, которому соблазны большого города были знакомы только визуально, воодушевился, обрадовался тому, что появилась, возникла, можно сказать ниоткуда, реальная возможность стать не только самостоятельным в финансовом отношении, но и работать в интересном месте, в перспективной компании. Он поднялся на третий этаж, как ему объяснил голос в трубке, и нашел нужный кабинет. Кабинет оказался просторным и обставлен был всевозможным громоздким оборудованием, которое его заполняло почти полностью. Но оставалось много места для стульев и столов, которые предназначались для пришедших слушателей – клиентов, потенциальных покупателей и работников фирмы. Работники фирмы, правда, пользовались этими стульями в исключительном случае, а именно, на семинарах.
– Добрый день, я вам звонил насчет работы – обратился он к женщине в официальном синем костюме, облегающем ее пышную фигуру. Она посмотрела на него через прозрачные очки и произнесла – Здравствуйте, очень хорошо, что вы пришли.
Денис немного растерялся, но тут же собрался и приветливо отреагировал, рассказав, где и как он нашел объявление, и чем его заинтересовала его эта работа.
Она выслушала, но не полностью. Не успел он договорить, как из-за ширмы, которая располагалась посередине благоустроенного офиса, вышла худая, совершенно худая женщина возраста почтенного со светлыми волосами и с желтыми от курения зубами. Ее кожа была, как будто высохшая от жаркого солнца и от отсутствия влаги. Она представилась и осведомила Дениса о том, что именно она говорила с ним. Он узнал этот с хрипотцой голос, узнал почерк этого мышления. На вид она была крайне несчастна, и несчастна от часто произносимой лжи.
Она стала говорить с ним, словно бы он был рыбкой, по счастливой случайности, пойманной в аквариуме. Ласково и то же время добродушно, но осторожно она расспрашивала его о жизни и роде его занятий, рассказывала о фирме, о продукции, которую эта фирма распространяет, и только иногда, редко, когда Инна Ивановна – напарница в синем костюме, пыталась вставить слово, раздражалась, но глубоко в душе, не столь явно как ей хотелось бы.
– Подпишите, пожалуйста, контракт, если со всем согласны, – пригласила его к себе за стол Инна Ивановна.
– Здесь написано, что зарплата пятнадцать тысяч, – вставил Радимов, намекая на то, что она расходится с указанной в объявлении.
– Да, пятнадцать, – без зазрения совести, уверенно подтвердила Инна Ивановна.
Радимов прикинув, что за такую не сложную работу, как привлечение потенциальных покупателей, притом, что график скользящий, пятнадцати тысяч будет предостаточно, подписал, совершенно не обратив внимания на то, что трудовое сотрудничество начинается с обмана, а, следовательно, обман как таковой будет продолжаться. В договоре стояла цифра пятнадцать, и, нигде не значилось, что до пятнадцати. И сотрудницы фирмы попытались эту тему обойти стороной. Они говорили, как замечательно работать в фирме, демонстрировали хорошее настроение, говорили о приличном заработке, который не ограничен ничем, кроме количества продаж.
Под силой первого впечатления, Радимову офис очень понравился. Его вид и внутренняя обстановка пришлись ему по вкусу. К тому же сотрудницы фирмы были женщины хоть и с хитринкой, но недоверия у него не вызвали. Его, как к наставнице, прикрепили к Людмиле Ивановне – той, с которой он долго разговаривал, и которая прочитала ему вводную лекцию, и это обстоятельство его успокаивало – значит научат. Условия труда и тип занятости тоже был по душе. В общем, искренне казалось, что повезло.
– Слушай, фирма вообще классная. Офисы огромные. Везде новая техника, – делился он впечатлениями с Царевым по приходу в общежитие.
– Да, – слушал внимательно Царев и улыбался, и тут же согласился пойти сам. Через пару дней сходил и он.
– Ну как сходил? – окрикнул его со спины Радимов, на первом этаже общежития, когда тот возвращался после собеседования, почему-то с костылями в руках.
– Нет. Мне это не мое. Если ты хочешь, то пожалуйста, а я нет, – ответил обреченно Царев.
– А что за костыли?
– У меня нога разболелась опять, вот я пошел и купил на рынке.
– Да брось, ляг лучше на десять дней в больницу. Тебе просто нужен полноценный отдых. У меня ведь такое тоже было.
– Не хочу, – отрезал Царев и направился к лифту.
И с этой поры Николай Царев стал ходить в академию на костылях. Там это встретили кто-то с недоумением, кто-то с насмешкой, кто-то с жалостью. Слишком уж слабо в это верилось. Практически никто о причине покупки костылей его не спрашивал, и, только Стадикова, однажды, на выходе из академии, со смешком, спросила его об этом.
– Я же говорил, что у меня нога болит, – раздраженно ответил Царев ей, злясь на ее улыбку.
Она от этого рассмеялась. И отошла в сторону.
– Коль, как мне кажется, ты просто пытаешься вызвать этим жалость в окружающих, которую, скорее всего, недополучил в детстве, – основываясь на знаниях из психологии, которые гласят, что все душевные порывы, все душевные потребности имеют корень из детства, предположил Денис.
– Да не пытаюсь я вызвать ничьей жалости. У меня правда болит нога, – резко ответил Николай.
– Да тебе десяти дней в больнице будет достаточно, чтобы выздороветь. Тебе что нравится с этими костылями по всему городу плестись до академии. Посидел бы пока дома. Сходи в больницу и возьми справку – тебе дадут. В конце концов, все в академии же видели, что ты хромаешь. В деканате, я думаю, тебя поймут.
Но Царев этому внушению не внял и продолжил ковылять по улицам города, по ступеням метро, по академии опираясь на деревянные, уже бывшие в употреблении, деревянные костыли.
– Я уже давно хотел их купить – объяснялся он, когда снова, между ними, на эту тему была затеяна беседа.
– Да ты себя, значит, запрограммировал. Тебе нужно сходить к психологу, быть может она тебе поможет.
Царев этот совет отверг, но через несколько дней к психологу, кабинет которого находился в общежитии, этажом ниже, все же, зашел и поведал о своих проблемах.
***
Преподавательница по конфликтологии была женщина с характером, характером упорным и, в какой-то степени мужским. Качество это, тем не менее, не мешало ей вести лекции так, чтобы ее заинтересованно слушали те, кто к третьему курсу еще не разучился слушать, а не только физически присутствовать. Она расхаживала по преподавательской «сцене» и рассказывала о том, как нужно уметь конфликтовать правильно, как выходить из конфликтов без эмоции, как сдерживать эти эмоции путем анализа поведения врага. – Думайте о чем-нибудь. Думайте о том какая, может быть, трагическая судьба была у вашего оппонента, представьте что-нибудь смешное, наконец. Просто думайте. И тогда для чувств и эмоции не будет места – не раз повторяла она. И именно от нее студенты третьего курса узнавали, что природа женского и мужского мышления существенно отличается тем, что у мужчин, якобы, загорается в голове один фонарик, а у женщины – несколько, и поэтому женщины способны выполнять несколько дел одновременно, а мужчины только одно, но гораздо лучше.
С трибуны, возвышавшейся над студентами, уверенным и в то же время заводным голосом она произносила, – Вы думаете – почему среди мужчин больше гениев? – Не потому что они такие замечательные. Нет. Просто потому, что они умеют полностью сосредотачиваться. У женщины как? – кастрюлю поставила, тут нужно погладить, здесь за ребенком присмотреть, там постирать, а тут уже и муж пришел. Еще с древних времен повелось, что женщина – хранительница очага, а мужчина – охотник, добытчик. Видимо, для этого ему и потребовалось умение полностью сосредотачиваться на своем деле. Я помню, как-то сидим мы на совещании и профессор, (я его давно знаю) заметив, что я отвлеклась, значит, говорит мне – Вы меня не слушаете. А я ему – позвольте, я вас слушаю. Это о чем говорит, о том, что он не помнит об этой женской особенности. И часто из-за этого происходят конфликты. Вы не думайте, – словно бы обращаясь к мужского аудитории, просвещала студентов она, – что если женщина отвлеклась, или занимается еще каким-нибудь делом она вас не слушает. Она вас слушает, просто, параллельно, занимается чем-то еще.
Денису до глубины души понравились эти занятия по конфликтологии. Впрочем, невзирая на это, он, время от времени, их пропускал, потому, что ездить было далеко. И вот, однажды, уже после того, как Царев сходил к психологу, на одной из таких лекции, преподавательница, загоревшая в солярии до кофейного цвета лица, в темно-синих джинсах, в коричневом вязаном свитере, а поверх него в кожаной черной жилетке раскрывала тему лидерства.
– Формальное лидерство, – это ваш начальник, которого над вами поставили и он руководит. У него есть власть, но только он теряет пост, теряется и власть. Староста группы, – говорила черноволосая, женщина лет сорока, показательно глядя на Барашкову, – это формальный лидер. Ее установил деканат. Есть также изгои, аутсайдеры. Эти изгои, бывает, заискивают перед формальными лидерами, чтобы впоследствии встать на их место. И наконец, неформальные лидеры. Они неофициально выбираются коллективом, их никто не назначает, но они тоже могут потерять влияние, если про них будут распространять порочащие слухи, – при этом она проницательно взглянула на Радимова.
По дороге домой, через час, выйдя из станции метро Пушкинской, минуя дома и дороги, Денис старался быстрее попасть домой. Уже подходя к общежитию, он стал кое-что понимать.
«Слухи, распространяемые о неформальном лидере. Почему она смотрела в этот момент на меня» – навязчиво вертелось в голове его. В мгновение для него все стало ясно.
– Зачем перед психологом ты поливаешь меня грязью? Ведь именно я тебе посоветовал обратиться к ней, – заявил он с порога, сидящему на своей кровати соседу.
– И что!? Она тебе все рассказала? – удивленно, с гримасой возмущения спросил тот.
– Да, – не задумываясь ни на минуту, ответил Денис.
– Я сейчас пойду к ней, – с этими словами Царев, держась за стол, с трудом от боли в суставе, встал из-за компьютера и направился к двери.
– Стой! – когда уже Царев находился за дверью, – Ничего она мне не рассказывала и спрашивай, как я узнал. Все равно не скажу.
Коля успокоился и зашел обратно, оставив дверь открытой. Повертелся немного по комнате и снова на упреки соседа ответил предложением.
– Пойдем к ней. Она скажет, что именно я говорил.
– Ты что меня за дурака принимаешь? Ты фактически, сейчас подтвердил мои догадки. Вот ты человек. Тебе советуешь как лучше, а ты идешь и грязью поливаешь. Выставляешь меня каким-то извергом и тираном.
– Да ничего такого не было.
– Что ж ты подорвался как ужаленный тогда?
– Просто я ей рассказал, и она не должна была никому рассказывать, – успокоившись тому, что правда, в том виде, которая была на самом деле, не всплывет, оправдался Царев.
С этого момента их отношения испортились совершенно. Радимов стал раздражителен хуже прежнего. Ему казалось, что все, что он скажет соседу, может быть использовано против него. Ему казалось, что Царев на него злобно смотрит, и эта ненависть как будто передается ему. Он сам стал раздражителен после того, как узнал на работе, что эти пятнадцать тысяч не оклад и не действительная зарплата, а только возможная как проценты от продаж. Перед этим, правда, в одном из супермаркетов, ему пришлось раздавать пригласительные билеты на семинар, что, кстати говоря, у него неплохо получалось.
***
Это был выходной день, и потому народу в супермаркете было предостаточно. Кроме Радимова на охоту за будущими покупателями вышли три женщины, все в возрасте больше сорока пяти, которые то и дело, друг с другом переговаривались. Радимов же, после того как объяснили, как нужно себя вести, что говорить, и на какую аудиторию покупателей ориентироваться, один отправился на поиск потенциальных клиентов. И для него началась, если это можно так назвать, конкурентная охота. Правда, вышел на нее он, как будто, с неисправным оружием. Имею нужду пояснить читателю – почему поспешил прибегнуть к столь откровенному и в то же время наводящему на смутные догадки сравнению. Дело в том, что перед тем как вручить покупателю пригласительный, его нужно было спросить – А вы хотите выиграть автомобиль? Радимову этот вопрос показался глупым, но первое время он задавал его лишь потому, что так нужно было и, потому, что так придумали менеджеры фирмы, не принявшие во внимание тот факт, что для покупателей, как здравомыслящих людей такая перспектива покажется настолько призрачной и невероятной, что они не станут прилагать никаких усилии для ее достижения, и, успех возможен только в случае, если предлагающий вызовет у них доверие. Вернее было бы предложить выиграть чайник или микроволновую печь – это было бы куда реалистичнее. И все же, главное в этом занятии было не то, что человек получал шанс выиграть автомобиль, а то, что он давал свой номер телефона, по которому нужно было, впоследствии, позвонить и пригласить его в офис, а в офисе уже представить весь ассортимент продукции, с надеждой, что он сделает полезное для своего здоровья и выгодное для фирмы приобретение.
Первые деловые переговоры с людьми были для Дениса волнительными. Даже краска к лицу приливала. Ему было неловко произносить эту глупость о возможности выиграть автомобиль последней модели, о котором многие слышали только из телевизионной рекламы. И потому, через час, он подходил к людям с другими фразами, более правдоподобными, и просто приглашал в офис. Одна девушка, думая, что он хочет с ней познакомиться, ласково, даже застенчиво дала ему свой номер телефона и, улыбаясь, тихо, опустив глаза, принялась выслушивать его предложение, отчего он, на мгновение, забыл – о чем ему нужно с ней говорить. Но взяв у нее номер, он продолжил подходить к людям, и предлагать им прийти в офис. И через два часа он набрал столько номеров, что у сопровождающих его сотрудниц непроизвольно вызвалось удивление, которое то и дело, прорывалось в их словно бы случайных взглядах. И все же они его умело скрывали, говоря, что нужно собрать еще, что они в первый раз они собрали гораздо больше. И он собрал еще, но до необходимого количества, все же, не добрал. А всего нужно было пятьдесят. Выходило по минуте на обработку каждого клиента, и это притом, что непрерывного людского потока не наблюдалось, хоть был и выходной, и, к тому же, не все из пойманных людей соглашались хотя бы взять пригласительный в руки, в том числе из-за того, что уже имели оборудование, с логотипом этой фирмы.
Другие сотрудницы набрали намного меньше номеров, но это тщательно скрывалось. Скрывалось так, как будто не понятно было, что стоя на одном месте гораздо тяжелее справиться с невыполнимой, по сути, задачей. Инна Ивановна, вообще, пришла, повертелась, спросила у Радимова – получается ли у него, и, через минут десять – пятнадцать, развернулась к выходу, и, как бы незаметно для остальных сотрудников, покинула супермаркет. Она откровенно не любила этого занятия, очевидно потому, что люди не любили ее настойчивости, а ей нужно было быть крайне настойчивой, чтобы уговорить их. К Радимову за исключением одного важного господина, который шел с дамой и который даже не ответил на его предложение, в то время как дама хотела остановиться и узнать, чего хочет от нее молодой человек, за исключением этого важного человека, все обращались с уважением или приветливо, независимо от того – торопились и отказывались ли, или соглашались дать номер, выслушивали полностью и еще обменивались парой любезных фраз. Мимо же сотрудниц многие проходили молча, наверное, потому, что те стояли группой и сами не хотели тратить время на общение, чтобы раздать как можно больше пригласительных, что не могло не ощущаться проходящими людьми, а может быть и еще по каким другим причинам.
– Ну как вам первый день работы в магазине? – спрашивала его в офисе, уже на следующий день, Инна Ивановна.
– Нормально. Мне понравилось. Похоже на рыбалку. Правда, эта фраза – вы хотите выиграть автомобиль. Я потом ее перестал употреблять. Слишком уж неправдоподобно. Люди в это не верят.
– Да. Вы правы отчасти – видимо удивленная хорошим первоначальным результатом, Инна Ивановна добавила, что можно и даже нужно вносить свои коррективы в подход к людям, что нужен индивидуальный подход, ведь каждый человек – личность.
На следующий день нужно было всех обзвонить. Радимов пришел после пар, усталый. Тяжело добирался, проголодался, очень хотел спать.
– Вот вам телефон, – подвинула белый аппарат пожилая наставница. – Вот вам номера, – и положила вчерашние анкеты перед Денисом. – Вы не волнуйтесь. Говорите уверенно. Они вам оставили номера, вы по ним звоните. Вот примерно, что нужно вам говорить, – с этими словами она протянула ему лист бумаги, на котором были напечатаны дежурные фразы.
– Хорошо, а можно я иногда буду не по шаблону.
– Да, конечно, главное сильно не отклоняйтесь на личные темы.
– Я постараюсь.
Денис набрал первый номер. Протяжной гудок, словно, предрекал неудачу. Никто не взял трубку.
– Возьмите второй, – подключилась Инна Ивановна, на которую наставница отреагировала отталкивающе. Она взглядом говорила ей – парень мой подопечный, не стоит вмешиваться. И та, с недовольным видом, отвернулась и продолжила делать свои дела. Но потом снова поворачивалась, и снова давала советы.
Второй номер был набран, но и эта попытка не увенчалась успехом. На третий раз, к его радости, трубку взяла пожилая, добрая женщина, которая при встрече с Радимовым в супермаркете, сказала, что она является юристом, и что если его обманут, то он может обратиться к ней, и что она обязательно поможет, и поможет бесплатно. И еще, увидев на его губах сухость, которая появилась от волнения, предложила ему провериться у врача на сахар. В беседе с незнакомым человеком, она проявила такую заботу, какую, порой, не проявляют приятели, друзья и даже родственники.
– Да я вас помню молодой человек. Вы очень хороший парень. Если у вас возникнут проблемы, помните, что вы можете обратиться. Я юрист с большим стажем. Про эти конторы я знаю, сталкивалась, но, если вам это обязательно нужно, то я приду – добродушно добавила она.
Денис сказал ей о времени семинара, адрес, и, пожелав всего хорошего, повесил трубку. Наставница, сидящая рядом, в метре, краем уха слышала то, что говорила добрая женщина в трубке и от этого пару раз скорчила неприятную мину.
– Ты должен по существу, – напомнила она, – Здравствуйте! Помните, мы с вами встречались в супермаркете таком-то. Вы все так же хотите выиграть автомобиль? Приходите по такому-то, такому-то адресу, и все. Большего не требуется. Время. Не до ночи же здесь сидеть.
Странно было это слышать, когда до ночи оставалось еще с излишком времени, и, даже до закрытия офиса оставалось прилично. Хотя, если по совести вдуматься, с учетом того, что телефонный разговор мог быть ей услышан полностью, то никакой странности в ее реакции не было.
Радимов обзвонил еще несколько номеров и договорился о встрече. Затем, как бы между делом, поставил вопрос о зарплате. Задал он его потому, что одна из приятельниц сказала ему, что обещать могут много, а на деле заплатить многим меньше или вообще ничего. Он в это не поверил, но решил, для ясности, искоренить корень появившегося сомнения.
– Я вот что хотел бы уточнить, – положив трубку, обратился он к обеим сотрудницам – зарплата эта фиксированная или она только возможная?
Сотрудницы переглянулись, им не хотелось говорить, но делать было нечего, вопрос стоял ребром.
– Это то, сколько вы можете максимально за первый месяц заработать. А вы что думали пятнадцать тысяч – это оклад? Вот у нас уборщица получает пятнадцать. Работает по вечерам. Хотите на ее место – пожалуйста. А в нашем деле можно и без зарплаты остаться, а можно и квартиру купить. Это же не основной вид занятости. У нас работают преподаватели, учителя, даже доктора наук есть. Это подработка. И заработать можно прилично. Рима, вот ты, сколько максимально зарабатывала за месяц, – обратилась наставница к подошедшей зачем-то к столу полноватой, с каштановыми короткими волосами, женщине.
– Я дачу себе купила и машину, – тут же выпалила дежурную фразу та. На что Радимов подумал – «слишком уж неправдоподобно».
– Вот видишь, – довольная тем, что сотрудница придерживается общего установленного кодекса правил, заключила наставница.
«Меня будут только эксплуатировать. А в итоге нормально не заплатят. И дело не в том, что в фирме совсем не заработать, – думал он уже в метро, – а в том, что коллектив уже сплоченный, и молодых там практически нет. Не зря ведь говорила одна из девушек, которую я встретил тогда, случайно, в офисе, что она за первые три месяца ничего не заработала. Тогда я принял это за избавление от конкурентов, теперь же понимаю, что это была правда».
И больше в офис он не приходил. И только на один звонок ответил, чтобы оповестить о своем решении. Наставница поуговаривала, но поняв, что бесполезно, уставшим, изнуренным голосом попрощалась.
***
Прошел месяц с небольшим. С Царевым они, вроде как помирились, но тесно не общались. Благо, что Паша своей нейтральностью вносил разрядку в напряженную атмосферу, которая, словно едкое облако, обволакивала комнатное пространство. Он уже окончательно освоился как в стенах вуза, так и в общежитии, и не упускал возможности лишний раз пошутить, заражая своим настроением других. Ему попалась сплоченная группа и понимающие одногрупники, которые замечая его застенчивость, на всякие мероприятия и в гости, старались приглашать его сами. Это подействовало на него положительно, что отражалось в повеселевших, открытых глазах его, в которых теперь редко угадывалась тревога. Тем не менее, обособленность неизлечимая таким нехитрым путем, в глубине души его, все же, оставалась. Тяжелое это бремя – сиротство, пусть даже под заботой государства.
Несмотря на сложную судьбу, по части обязательности, в стовосмидесятой комнате, ему не было равных; он ежедневно посещал академию и практически не пропускал футбольных тренировок. Однако собственным примером сподвигнуть своих соседей – старшекурсников на подобное отношение к жизни – ему, все же, не удалось. Царев, окончательно поверив в неизлечимость своей болезни простым путем, а именно путем отказа от тяжелых тренировок, и посещения занятий по лечебной физкультуре, уселся за компьютер, и выходил лишь, чтобы пройтись по улице или изредка сходить в академию, или отправится на очередное обследование. Радимов, не забывая посещать книжный магазин, стал реже заходить в спортзал и в академию, уже целенаправленно сосредоточившись на поиске работы. Но поиски его остались безуспешны, а удача пришла нежданно.
– Денис, ты не хотел бы устроиться кладовщиком? – содержалось в одном из сообщении в социальной сети.
– С удовольствием, – без лишних расспросов, отправил он.
Спортивный магазин был далеко от улицы Воронежской. До него нужно было долго ехать на метро, а потом минут пятнадцать на троллейбусе. Но это для него не представлялось препятствием. Тешила мысль, что получится, наконец, оторваться от родительского обеспечения.
В огромном торговом комплексе справа по входу располагался каток, на котором рассекали поверхность льда стальными лезвиями коньков и детвора и взрослые. Один из катающихся молодой человек в лыжной шапке, из под которой пробивались кудрявые средней длины, черные волосы, видно, не давно вставший на коньки неуверенно передвигался по катку. Завидев это, Радимов подумал про себя – «занятие не для меня, растяну ногу так, что потом ходить не смогу». Разглядывая многообразие магазинов торгового комплекса, он дошел до нужного.
– Здравствуйте! мне Рима сказала, что вам требуется кладовщик, – обратился он к молодой администраторше.
– Да, вы правы – последовало от девушки, чуть старше его, лет на пять, которую его персона, по выражению ее лица, заинтересовала. Отчего она сделалась весьма скромной и застенчивой, хотя такой, в действительности, не была. Быть может если только в детстве, в начальной школе, на уроках.
– Меня зовут Катя, – представилась она, – а вас?
– Денис.
– Пойдемте, я вам покажу, чем занимается кладовщик. И она провела его в склад, где было прохладнее, чем во всем остальном магазине и, где между высокими колоннами хранились коробки с обувью, а вдалеке, в углу находились коробки побольше с одеждой и разнообразными приспособлениями для занятии спортом.
– Вы умеете работать с Excel? – спросила она, подойдя к включенному компьютеру, находившемуся рядом с входной дверью на деревянном старом столе, возле которого стоял черный удобный офисный стул.
– На информатике учили, но я мало что помню, – отвечал Радимов.
– Ничего, там не сложно Ярик вас научит.
Ярослав – молодой парень, студент пятого курса, был кладовщиком раньше. Теперь его перевели в администраторы, и администраторов уже было два, а над ними главной была Катерина Владимировна. Вторым младшим администратором являлась Лена. Загорелая до сухости кожи, холодная при знакомстве, но с признаками частой нервозности девушка, сразу показалась обязательной и честной в работе, но, как выяснилось впоследствии, первое впечатление было обманчивым. Руководство магазина говорило, что кладовщик должен, по долгу службы обязан следить за тем, чтобы со склада ничего не крали и не выносили без его ведома, перед тем не отметив номер коробки в компьютере. Однако на деле выходило, что кладовщика именно за это и не любили, и все, в том числе и руководство магазина были не совсем рады честности, с которой Денис подошел к выполнению своих обязанностей.
Работа кладовщика оказалась не трудной и даже весьма скучной. Начинался рабочий в два часа дня и заканчивался в десять вечера. И в эти восемь часов нужно было только то и делать, что доставать коробки, в основном с обувью, отмечать в компьютере цифры, находившееся на внешней стороне этих коробок, и отдавать их продавцам, которые приходили на склад, когда у них заканчивался товар определенного сорта. В этой работе Денис в скором времени освоился. Только с компьютерной программой, иногда, крайне редко случались нестыковки, которые мгновенно исправлялись Ярославом.
Все продавцы, которые большинством своим были девушки, за исключением одного высокого блондина, жаловавшегося, что получает мало и работа продавца не для мужчины, относились к Денису хорошо. Заходя на склад, – улыбались, когда просили какую-нибудь коробку с вещью или с обувью, если он затруднялся, – подсказывали ее местонахождение. И только Ярослав, любитель сквернословия, не находивший с ним общего языка, и может еще по какой другой причине невзлюбил его.
Вообще персонаж этот был личностью, по своему характеру, чрезмерно властолюбивой, хоть и по физической природе принадлежавшей к роду мужскому. Эта его душевная наполненность, как нельзя отчетливее, выявлялись в резких перепадах его отношения ко всему остальному коллективу, в зависимости от одного меняющегося фактора. Когда к обеду, как следует выспавшись, приходила Катерина Владимировна (уходила, кстати говоря, она тоже раньше всех) этот бывший кладовщик, становился приветлив и дружелюбен, заискивал перед ней, шутил, всячески старался развеселить, отчего он безудержно хохотала и хвалила его, словно императрица своего пажа. Однако, как только она покидала магазин, лицо его менялось, он мгновенно превращался в лютого сквернословника, принимался всячески угнетать своих подчиненных, и, больше не только не шутил, но даже и на шутки коллег – не откликался. Он по должности был выше Радимова, но приказывать ему, как другим не рисковал, потому, что опасался неожиданной реакции. Такое положение его угнетало. И он выискивал другой способ насолить, просто потому, что в душе чувствовал дискомфорт. Он был настолько наполнен злом, что все скверные слова, слетавшие с уст не только не давали этому злу высвободиться, но еще больше усиливали его. Произнося гнилые выражения, он с одной стороны чувствовал удовлетворение, а с другой эмоциональную утомленность, чуть ли не физическую усталость. К концу дня голос его слабел, и он чувствовал себя вяло, словно бы работал больше всех, тогда как это было не так, скорее меньше всех, если не считать Катерину Владимировну.
– Слушай, вынеси все эти коробки с мусором на улицу, – с гримасой пренебрежения то ли к коробкам, то ли к нему, обратился он к Денису.
– Хорошо, – спокойно ответил тот, – а где находятся мусорные ящики?
– Выходишь, потом на право, там увидишь.
Денис, выбросив все коробки, находившиеся рядом с дверью, вернулся с улицы и снова сел за уже успевший погаснуть монитор. Затем, от отсутствия дела, он пару раз вышел в торговый зал, поглядел на продавцов, окинул взглядом покупателей. В зале было светло и от насыщенности цветов красочно; выискивали нужные товары покупатели, опережая их, им предлагали скидки продавцы; в торговом зале кипела жизнь. На складе же никого не было, в нем серость и холод наводили тоску. Но тосковать Денис не хотел, поэтому через пару рабочих дней, принес с собой методичку по ИССЭПУ. В перерывах между тем, как на склад заходили продавцы, и нужно было встать и принести нужную коробку, он читал. Хотел узнать предмет глубже, потому, что на занятия ходил редко и научно – исследовательскую работу не выполнял. В помещении склада, в верхнем углу, была устроена камера, фиксировавшая все происходящее под ней. Через эту камеру Катерина Владимировна увидела, как он читает, и сделала ему предупреждение.
– Но ведь никого нет. Сегодня будний день, и, людей мало, – оправдывался он.
– Нельзя, – отрезала она, – мы здесь работаем.
Она говорила так уверенно, как будто и действительно, чтение в перерыве было таким непозволительным занятием, что даже причиняло ущерб и снижало эффективность труда. Также, вместе со своим верным администратором, она боролась за то, чтобы продавцы не могли сесть и все двенадцать часов находились на ногах. Но вся эта требовательность распространялась только на подопечных, тогда как сама она, как уже было сказано, являлась позже всех, и уходила раньше других. Но и это еще не является объективно-полным показателем ее отношения к работе и к ее работодателю. Она сама принимала полноценное участие в воровстве со склада, с помощью Ярослава, списывая все на подчиненных, которых штрафовала из зарплаты.
– Ты, наверное, не совсем понял, чем здесь нужно заниматься! – через пять рабочих дней, рассевшись в кресле, с распущенными волнистыми волосами заявила она. Денис понял, какую роль ему предстоит выполнять и сделался, что не понимает. Ей это очень не понравилось, и, через пару дней она его уволила. Правда, у нее для этого поступка имелся весомый повод (тогда как она могла и без повода) – он опоздал и опоздал вот по какой причине.
***
Вечером, в одиннадцатом часу, когда Денис возвращался с работы домой, в подземелье, называемом – метро, было многолюдно. Особенно много было молодежи, она спешила в клуб. Торопилась в клуб и молодая девушка, с нежной, словно бархат кожей. Выстукивала каблуками шаг, длинноволосая девица в шубке поднялась на эскалатор. Радимов тоже вспрыгнул на него.
– Девушка, вы в «Метро» (клуб)? – окликнул он ее сзади.
– Да, а как вы угадали – мило улыбнулась она ему.
– Да просто вы так торопитесь. Этому можно найти только одно объяснение.
– Правда? – улыбкой удивления отреагировала она.
– Вы студентка. На кого учитесь, если не секрет?
– На врача.
– Здорово. Тяжело, наверное.
– Очень тяжело. Вот сейчас решила немного отдохнуть. Устала за неделю до ужаса, – сказала она, словно уже был выходной. Они вышли из метро и продолжали разговаривать. Она была рада знакомству, и он был тоже рад. И общение было обоюдно приятным до того момента, как он сказал, что увлекается философией, и что ему нравиться читать. При этом даже подумать не мог, что такую ответственную студентку отпугнет его увлечение. Однако она мгновенно замолчала. А после отвечала только по существу. Возле клуба он попросил у нее телефон, но она, улыбнувшись, сказала, что время поджимает, и вход в клуб скоро станет платным. От этого он растерялся, ему было непривычно слышать отказ. Но, после минуткой задержки, решил не настаивать.
– Ты куда так торопишься? – сидя в полном одиночестве, не считая компьютера, спросил Коля.
– Представляешь, девушку встретил. Нежная, культурная, красивая, скромная. И улыбка приятная и фигура классная. В общем, я на час в клуб. Выпрошу у нее номер телефона и обратно. Ты не хочешь? Мы ненадолго. Вход все равно бесплатный.
– Нет, я не пойду. Смотри там не потеряйся.
– Да врядли, – шутливо бросил Денис и выпорхнул из комнаты, проскочил мимо поста охраны, и, за десять минут добежал до клуба. На входе его проверили охранники, и, он зашел в заведение, обстановка которого, виду долгого непосещения, показалась чужой и неуютной. Он сдал куртку в гардероб, получил ключ с блестящим, золотого цвета номерком и оправился на поиски незнакомки.
Посещение спортзала сказалось положительно на его фигуре. Мышцы рук увеличились в объеме, и, так как на нем была серая рубашка с коротким рукавом, то они были видны окружающим. Он прошелся по первому этажу – ее нигде не было. Тогда он поднялся на второй; на втором было скучно. Музыка, игравшая там, ему и раньше не нравилась, поэтому задерживаться ни на минуту не захотелось. Он встал возле входа на танцевальную площадку, у стены, которая была украшена металлической, серого цвета сеткой. Вокруг него, то туда, то обратно пробегала разодетая молодежь, довольная не столько общением друг с другом сколько модной одеждой, стильно сидящей на них. Два парня, в двух метрах от него, выясняли что-то с объяснявшей им какие-то истины девушкой. Пару раз, мельком взглянув на них, он отвернулся. А вскоре, договорившись наконец, они ушли вниз. Время шло, народу на танцевальной площадке и возле барных стоек прибавлялось, а она в поле зрения не появлялась. Тогда Денис решил пройтись по третьему этажу, хоть и время было раннее, и весьма маловероятно, что она решила бы пойти на третий, так как туда поднимались уже изрядно подвыпившие, потому, что музыка там была громкая и для психики разрушительная. Учитывая ее принадлежность к студентам медицинского факультета, неудивительное дело, что ее там не оказалось. Он стоял и ждал. И в этот момент заметил трех девушек, которые прошли мимо и уселись за круглый столик. Он подошел и познакомился, решив так скоротать время. Она из них показалась симпатичной, даже две, а третья была к нему очень расположена. Общение между ними было легким и непринужденным. Они пили пиво. Он тоже решил взять бокал, подумав, что от бокала, хоть и давно не пил ничего не случиться. Однако после одного захотелось еще. После трех он охмелел, чего совсем не ожидал и решил, что больше не стоит. Пригласил одну из них потанцевать медленный танец. Время пролетело незаметно и, он, стал забывать о действительной причине своего прихода. Только когда спустился вниз, и уже возвращался обратно, заметил ее. Она сидела за барной стойкой и общалась с двумя мужчинами. Денис взглянул на нее по-новому. Это была красивая девушка, с распущенными, черными, лоснящимися волосами. Ее пухлые губы и белоснежная улыбка, очевидно, привлекали ухажеров, но она, по ее повадкам относилась к ним пренебрежительно, при этом нежно, лицемерно улыбаясь. Денис подошел к стойке и минут пять глядел на нее. Она заметила этот взгляд, и встала, и направилась к нему и прошла мимо слегка коснувшись своим телом его спины. Он этот намек понял, но почему-то теперь его пыл угас – он был пьян. Но пьян не так, как те, кто валится с ног и, упав, не может подняться, а так как люди, которым отказали, вдруг, решают, что второй раз пытаться это уже удар по чувству собственного достоинства. Но это было не основной причиной, а скорее, дополнительной, которую при сильном желании, можно было отбросить. Вид этих взрослых мужчин, и ее флирт с ними, развеял образ скромной девушки. Да и к тому же он не знал уже как к ней подойти и что сказать. Он был пьян во всех смыслах.
На следующий день, опоздав на полтора часа, он пришел на работу. Катерина Владимировна тут же вызвала его к себе.
– Я вот смотрела в камеру у себя в офисе, и, заметила, что ты здесь занимаешься не тем, чем нужно, и это не раз повторяется.
– Это вам Ярик сказал?
– Нет. Ты не думай, что это он. Все что здесь устроено на складе – это его рук дело. Он когда пришел тут такой бардак был. Он все привел в порядок, разложил по полочкам. Тебе досталось уже все готовое. В общем, у нас такое условия – продолжила она после хвалебного Ярославу, вступления, – либо ты переходишь на должность продавца либо – увольнение.
Радимов слышал, что продавцы получают по восемь тысяч за двенадцатичасовое стояние у прилавка, и помотал головой. – Ну что ж увольнение, так увольнение.
Катерина Ивановна написала в трудовой, что он проработал кладовщиком неделю, и, поручив Ярославу расплатиться, пожелала всего хорошего, на что Денис ответил взаимностью и покинул спортивный магазин. Идя домой, в метро он предполагал причины: «Ярик нажучил или из-за того, что читал? Вчера, кстати, в клубе была Рима. Она на меня глядела как-то нехорошо, когда я танцевал с той девушкой. Может она рассказала – почему я опоздал, а может, действительно, им не хватает продавцов. Недавно ведь заходил паренек – из продавцов, и говорил, что переходит в другой магазин, а потом он долго упрашивал начальницу. Скорее всего, по этой причине. Но восемь тысяч это мало. Учебу пропускать пришлось бы. Максимум на две пары можно было бы сходить. А с самого утра и до десяти вечера, постоянно – это утомительно», – в итоге успокаивал себя он. А, вскоре, с работой, наконец, получилось, вернее с подработкой, которая посещению пар и сдаче экзаменов никак не мешала.
– Я у них работал, продавал фотоаппараты. Четыре часа в день. По двести рублей за час – убеждал Исаев. – Позвони, спроси. Может у них еще места есть.
– Хорошо, спасибо тебе большое, – от всей души поблагодарил Радимов.
В этом офисе, по сравнению с тем, где продавали медицинское оборудование, обстановка была проще и царила атмосфера свободы и раскрепощения. Миновав приемную, которая была просторной, и в которой находился большой, лакированный, круглый стол, он зашел в кабинет меньший приемной втрое, и с порога поздоровался. В кабинете находились две женщины, и каждая, до того как он зашел, была увлечена своим делом, но на его приветствие, тут же, ответили.
– Вы по акции. В технике разбираетесь? – спросила его одна из них, с овальным лицом, голубыми глазами и со светлыми, длинными волосами, которая предпочитала, чтобы подчиненные звали ее просто Вероникой.
– Не очень, но если показать сумею.
– Это не сложное устройство. По сути, обычный фотоаппарат, но только тоньше и динамичнее. У него там какие-то навороченные функции. Вот вам, ознакомьтесь – с этими словами она вручила ему несколько листов с инструкцией. – Если вас заинтересует, то звоните. А вообще у нас еще есть другие акции. Не хотите?
– Да можно попробовать.
– Ну, тогда, как только будет семинар, мы вам позвоним.
Не прошло и недели, как этот семинар был проведен. Учувствовали в нем, большинством своим студенты и только один представитель фирмы. Этот мужчина, облеченный в деловой костюм, в официальном тоне, представлял продукт и в деталях рассказывал о нем, после чего проверял эти знания у будущих промоутеров, и подсказывал, если они, ненароком, что-то забывали. Водка была в красивой зеленой упаковке, ярко отличавшей ее от многих других бутылок на прилавках магазинов, но по свойствам, была такая же обычная отрава.
Роль промоутера заключалась в том, чтобы предлагать покупателям, уже решившим приобрести крепкий алкоголь, водку именно этой марки. За покупку одной бутылки предлагался приз в виде рюмки или колоды карт, а за две бутылки – и то и другое. Радимов простоял так день, второй. А на третий к нему подошел рыжий, остроносый молодой человек в кепке, оказавшийся развозчиком этой водки по магазинам, и отругал за то, что Радимов слишком вяло рекламирует продукцию. И это было, на самом деле, так. Дениса бросало в уныние при виде спившихся людей, подходящих за еще одной дозой и он предлагал только тем, кто видимо собирался на какое-то мероприятие или просто отметить встречу. Примером таких людей были два добродушных финна, которые неплохо говорили по-русски, но все же, с акцентом.
– А вы ее сами пробовали, – спросил один из них – полный, рыжий, в зимней шапке и с маленькими прищуренными глазами, которые добродушно глядели из-под очков.
– Нет, не пробовал. Вы знаете, я водку вообще не пью, – отвечал Денис с улыбкой.
Финны посмеялись, но водку взяли; они это решили заранее. После них, через некоторое время, к прилавку с крепкой алкогольной продукцией подошла женщина лет пятидесяти, в очках, с каштановыми волосами, которые были распущены поверх потертого, изрядно поношенного пальто, и долго выбирала бутыль с белой жидкостью. Когда же, наконец, присмотрела, Радимов подошел к ней. Она его внимательно выслушала и согласилась приобрести водку именно этой марки. Затем глядя на его молодое лицо, она, стала давать ему советы.
– Это же не серьезно, – говорила она, – работать здесь, это же не мужское дело. Еще девушке – я понимаю. А вот для мужчины – нет. Мужчине нужно зарабатывать.
– Я просто учусь, и времени нет, на работу с полной занятостью, – ответил Радимов спокойно.
– На кого учитесь, – придирчиво вглядываясь ему в глаза, продолжала покупательница.
– На менеджера, – ответил Радимов.
– Менеджер – это разве профессия, – это что-то вроде продавца?
– Не совсем, название похожи, но менеджер на которого учусь я – это руководитель в организации, – попытался Денис развеять общественный стереотип.
– В техникуме, значит, учитесь?
– Нет в академии.
– Значит, высшее образование получаете, – произнесла она с видом неприязни от того, что не все так плохо.
– Да, – уже ясно понимая ее мотивацию, отвечал Радимов.
– Почему тогда не ищете работу по профессии? – с нарастающей требовательностью настаивала пять минут как знакомая женщина.
– Сложно найти именно по профессии. Да и учеба не позволяет работать целый день.
– Ничего не сложно. Моя дочь и учится и работает, уже заканчивает, правда. Но она со второго курса уже устроилась, и до сих пор работает по профессии, – сказала она с чувством собственного достоинства, словно бы, это была ее личная заслуга. Однако по ее виду – нервозности и деспотичности, которые вырывались в манере общения с совершенно незнакомым человеком, пусть даже и моложе ее, но имевшим к ней абсолютно никакого отношения, и не попиравшего никаких моральных устоев, кроме рекламы белого яда, который она и так собиралась приобрести, было понятно, что она попросту тиран и диктатор в юбке, и от таких родителей дети стараются оторваться при любой удобной возможности, не потому что хотят быть самостоятельными, а потому, что хотят быть подальше.
– Ваша дочь – молодец. А у меня к сожалению, пока не получается найти работу по профессии, – отвечал Радимов, посчитав бессмысленным утруждать себя упоминанием о том, что даже после окончания высшего учебного заведения далеко не у многих получается устроиться по профессии, а тем более у менеджеров, которых, люди не сведущие, как правило, принимают сразу как продавцов.
– Вы не забудьте мне отдать чек, или его копию, – напомнил Денис, резко меняя тему, и желая поскорее окончить беседу, – чек нужен, чтобы мне его предъявить в качестве доказательства совершенной продажи.
Женщина оценила его словарный запас, и уже на кассе, потупив голову, словно от стыда, призналась, что водку берет ради важного случая, и дала последнее наставление: Устраивайтесь по профессии.
– Хорошо, – ответил с улыбкой Радимов, – буду стараться. Спасибо за сделанную покупку. Досвиданья.
Никогда после этого случая Денис не рекламировал водку. И не потому, что не приглашали или не было акции, или слишком смутили приставания покупателей, не относящиеся к делу. Причина была другая и глубже: слишком уж скверно было рекламировать погибель.
В нашем мире существует масса подделок, но одна из самых изощренных – водка, ведь именно она является самой искусной подделкой воды – жизненно-необходимого человеческому организму элемента. Думаю и не сомневаюсь в том, что немногие из живущих людей, глядя на стакан с ядовитой жидкостью, способны отличить ее от кристально чистой воды. На вид они тождественны. Однако стоит прикоснуться губами к сосуду с сорокапроцентным спиртом, мгновенно, в ноздри врывается противный, скверный запах, и становится ясно, что отличия с водой – существенны. С пивом все гораздо проще, его цвет и пена – говорят сами за себя. Суть водки же выражается не только в ее гадком вкусе и терпком для языка ощущении, а в бытовых убийствах и самоубийствах, в поражающих своей глупостью кражах и угонах автомобилей, в извращенных изменах и так далее и тому подобное. Однако не будем углубляться в очевидные истины.
К его счастью, кроме водки промоутерское агентство занималось рекламой кофе, чая, шоколада и прочих продуктов. Поэтому работы хватало, и работа ему нравилась, потому что платили исправно по сто сорок рублей за час, и потому что можно было легко совмещать с учебой. Ко всему прочему, обычно, работали в паре, вследствие чего выпадала возможность побеседовать с напарницей. А новые знакомства ему теперь были особенно необходимы с теми, кто не знал, что он увлекается философией.
***
Статистику вел кандидат наук – по званию, но не по призванию. К своим занятиям он относился с ленью и с пренебрежением. Его увлекало запугивание студентов, знаний же он не преподносил никаких. И даже то, что запуганные студенты выискивали в интернете перед зачетом или экзаменом, мгновенно выветривалось из их голов после того, как он доказывал им, что важны не знания, а личное его отношение к ним. Одна из студенток, после того, как он ей поставил четыре, вместо обещанной пятерки, к тому же, высказав в напутствие несколько грубостей, отзывалась о нем так: Он может человека возвысить, шутить с ним, улыбаться, обнадежить, а потом специально, по собственному желанию унизить, и получить от этого удовольствие. Радимов зловредную сущность преподавателя распознал еще на первых порах. Его, небезосновательно, насторожило слишком теплое отношение статистика, о котором все отзывались как о тиране. В приятных речах и в радушной улыбке пятидесятилетнего доброго на вид толстяка скрывалась лесть и лицемерие. Это было словно наживка для расслабления нервной системы. Однажды перед занятием по КСЕ, на очередном скучном семинаре Денису пришлось, воочию, наблюдать, как он наслаждается видом запуганных студентов, до самозабвения, до сладострастия.
На улице, за окном, куда-то торопясь, шумели машины, и моросил дождь. В кабинете, по настроению, царила похожая обстановка – суетная. Преподаватель, развалившись на стуле, оглядывал пришедших. До глубины души довольный тем, что пришли практически все, он, спокойно (он вообще любил спокойствие, но только собственное) немного поговорил о разном, пару раз даже вспомнив о статистике, и проинформировал всех, что намечается контрольная. Очевидно, что это решение у него созрело не до начала занятия, а, как раз, во время него, спонтанно. Студенты, повыдергивав из своих тетрадей листы, порядочно истерзав их этим, судорожно приготовились. Откуда и зачем такой страх Радимову было не понятно, ведь преподаватель разрешал пользоваться тетрадями и конспектами. Однако страх обуял большинство. Его основы были заложены заранее. Преподаватель зачитал вопросы, на которые можно было найти ответ в учебнике или в тетради, а у некоторых эти ответы уже были готовы в чистом виде, и, начал глядеть на аудиторию. Студенты перешептывались. Арина, которая вообще судорожно тряслась перед каждым зачетом и экзаменом, пыталась передать Сукнову лист, при этом создавая столько шума, что конспирация была излишней. Катя, сидевшая рядом с Радимовым, пряталась за спину Корицына, и просто боялась так, что этот страх передавался от нее. Радимов, глядя на улыбающегося, довольного преподавателя, думал: «Почему они все так боятся? – Школьный страх … На контрольных ведь такое было. Но там был настоящий контроль, а здесь то что? Здесь можно спокойно, тихо открыть в учебник, подглядеть в тетрадь. В конце концов, не экзамен, а обычный тест». Он отрешился от страха, который передавался ему от Кати, и, спокойно заполнил весь тест, взяв шпаргалку, которую ему тайком передали. Окончив это дело, он принялся писать свои мысли о страхе на листе. Ему хотелось не упустить мысль. Все это, все, что окружало его в тот момент, стало, вдруг не важным, а важным только для мыслительного анализа. Он записывал быстро мысли, бегущие потоком. Преподаватель заметил это. Он увидел, каким изучающим взглядом студент смотрит на него, словно на подопытного кролика, и, ему это чрезвычайно не понравилось.
– Так, кто списывал? – строго, с нескрываемой злобой, спросил он. – Если никто не признается, я зачеркну все заработанные баллы абсолютно всем! А балы были важны большинству, так, как их сложно было заработать, поэтому по аудитории прокатилось волнение. – Кто списывал, пусть встанет и выйдет, – продолжил он, ясно понимая, что списывали все, просто потому, что не давал он такого объема знании, который требовался при решении тестовых задании. Стали потихоньку вставать и выходить. Встал и Денис, и неспешно покинул кабинет. Этого оказалось достаточно. Психологический нажим ослаб. Больше из аудитории никто не выходил.
В коридоре Корицын совершенно не понимая истинных причин этого поступка, негодовал и возмущался.
– Да как он себе это представляет. Такой тест и нигде не списывать. Сам разрешил всем чем можно.
Денис ничего не имел на это сказать. Он наблюдал за тем, как все студенты возмущаются, не многого не зная, и не понимая. И это стало для него привычной картиной.
А дело тут было вот в чем. Преподавателю этому было известно – почему на стене висят плакаты президентов, отчего, вследствие этой осведомленности, на первых порах, к Денису он был дружелюбен. Но после того как студент несколько раз не посетил его занятия, посчитал это личным оскорблением, и, даже не здоровался в ответ.
– Со мной он тоже не здоровается, – говорил Царев, – я всего пару раз пропустил.
Впрочем, Шелухин не здоровался не только с ними, но со всеми, кто пропустил занятие, или еще как-то провинился, а провиниться перед ним можно было легко, например, вести себя спокойно во время контрольной, не испытывая страха. В принятии зачета или экзамена он походил на экзекутора, на палача, даже своей внешностью. В средневековье были такие крупные, толстые палачи с черной маской, скрывающей лицо.
***
Изморозь, грязноватая от машинного топлива слякоть, лежала на дорогах. Дороги посыпали солью, и от этого разъедало обувь, на которую в магазинах предлагали существенные скидки. Горожане спешили сменить ее, и приобретали параллельно еще и вещи. А в академии наступала пора сдачи зачетов – время стрессовое и полное неясности.
Шелухин был зол. Зол он был на молодых студентов за их молодость и беззаботность, за возможность встречаться и любить, находить новое и увлекаться. Сам он, казалось, никого в жизни не любил, и даже, когда говорил, что брак должен быть по любви, как будто, сам насмехался над собственными словами. Единственное что он любил по-настоящему – это вкусно поесть и обижаться. Он вечно был всюду и всем обижен. Обижен он был на государство и правительство, обижен на руководство вуза, на свою судьбу, на свою тяжкую долю. Тем не менее, изливал он эту обиду, трансформированную в ненависть не на правительство, не на ректора, не на других преподавателей вуза, а на бесправных, зависящих от него, студентов.
На основном зачете заветную роспись в книжке получили единицы, а все остальные, то есть подавляющее большинство, отправились на пересдачу с комиссией. На это трепетное мероприятие Радимов пришел, когда в аудитории уже кипел процесс. Его сокурсники готовились, выходили, слабо отвечали. Он же, как только успел открыть учебник, через три минуты после входа, был вызван, хоть и пришел последним, и хоть фамилия его значилась в конце списка. Не смутило комиссию, состоящую из трех человек – закадычного друга Шелухина, декана общего факультета, с которым они нередко выпивали по бутылочке коньяка после работы, Боровинов и доктор экономических наук – Арина Вячеславовна. Она присутствовала для компании, ничего не говорила, почти не задавала вопросов. Главным экзаменатором был Боровинов. Естественно Денис не успел бы подготовиться, даже если бы, сумел списать, и это было понятно всем, но никто и не собирался ставить зачет.
– Я не успел подготовиться, – спокойно осведомил Денис, понимая, что они ему на подготовку времени не дали только для того, чтобы показать, что отношения с преподавателем важнее.
– Ну как же вы так? – пытаясь создать стрессовую ситуацию, молвил совершенно лысый, с усами, важный, в пиджаке, что называется с иголочки, Борис Николаевич Боровинов.
– Ну, вот видите – злобно поддакивал ему Шелухин.
– Ну а что вы знаете? – вставила Арина Вячеславовна.
– Ничего не знаю – отвечал уверенно Радимов.
– А как тогда мы вам поставим зачет? – взял снова в свои руки ситуацию Борис Николаевич.
Радимов хотел спросить, как при таких условиях вообще возможно сдать, но вместо этого он промолчал, потупив голову, как будто ему стыдно и нечего сказать. Хотя, по правде говоря, ему было все равно, как это будет расценено, и ничуть не стыдно.
– Ну что, отчисление, – обратился Боровинов ко всем, включая Арину Вячеславовну. Она же видя, с какой злобой Шелухин глядит на молодого человека, и как его закадычный товарищ подыгрывает ему, не стала участвовать в театрализованном представлении, и, на эту реплику промолчала, ничего не имея сказать. Через пятнадцать минут его отпустили, и перешли к опросу всех остальных, из которых только единицы оказались успешны.
Спускаясь по ступенчатой лестнице, еще находясь в академии, Радимов анализировал их поведение. – Ну не разбираюсь я в этой статистике, да и преподаватель отвратительный, ничего толкового не услышишь. Басни, так хоть бы интересно, а то такую ерунду. И зачем нервы расшатывать. Ведь не отчислят же за один зачет. А меня сейчас не отчислят тем более.
Денис был абсолютно уверен в том, что его не отчислят. Знали это и многие преподаватели, поэтому были с ним ласковы, и он был с ними на это вежлив. Он понимал, что признать его труд, его творческое рвение дано не каждому, просто потому, что не все люди, даже из преподавателей любят читать, тем более мудрёные, сложные тексты на философский манер. При этом он также понимал, что не каждого будет радовать тот факт, что какой-то студент, так резко о многом судит, делает такие резкие, и, вместе с тем, поспешные выводы, по той причине, что сами не способны на это, и никогда не были способны. Примером как раз таких людей был статистик, однажды, во всеуслышание заявивший – кто еще обнаружил в себе дар писательства. И лишь немногие умели оценить запал, искру, пылкий ум, творческое рвение, потенциальную возможность достичь высоких результатов.
***
Женщина с большими, вдумчивыми глазами, в черной юбке и в черной блузе, прогуливалась по коридору, по всей видимости, ожидая своей лекции, и посматривала то в окно, то на древесного цвета закрытую дверь маленькой аудитории. Радимов заприметил ее еще издали, когда только зашел в длинный коридор. Это была Наталья Алексеевна Портагина.
– Здравствуйте, – подойдя, поприветствовал он ее.
– Здравствуйте, – отвечала она с серьезностью, словно бы припоминая, кто он.
– Наталья Алексеевна, у вас сейчас лекция?
– Да.
– Я хотел вас спросить. Можно я ваши занятия буду посещать. У меня сейчас антикризисное управление, я ничего из него не понимаю. История мне ближе.
– Нет, – улыбнувшись, ответила она, – у вас своя пара и вы должны быть на ней.
– Не усваивается мной этот предмет.
– Нужно как Петр первый. Волю в кулак, и вперед, – улыбаясь, сжав свою руку в локте, посоветовала она.
В ответ он тоже улыбнулся и, попрощавшись, с сожалением, отправился медленной походкой, в аудиторию, где намечалась лекция по антикризисному управлению, которую обычно, когда ее не заменяла аспирантка, вела тактичная, умная женщина, Анна Сергеевна, элегантная блондинка, которой восхищались многие студентки, и которая обладала весьма богатым словарным запасом. Невзирая на высокий профессионализм преподавательницы, Радимов эти занятия посещал, мягко говоря, не стабильно, потому что антикризисное управление, как учебная дисциплина, ему была совершенно не интересна. Теория была ему хорошо понятна, но теория без практики не представляла нагрузки для ума, а антикризисное управление, после нескольких вводных лекции, в своем мировоззрении он определил на науку практическую. К слову говоря, Анна Сергеевна, однажды, призналась, что ей тоже не давалась высшая математика и что она, по складу своего мышления, является, в большей степени, гуманитарием. Это еще больше успокоило его и утвердило во мнении, что логика оттачивается и без изучения точных наук на высшем уровне. Глядя на нее, он понял, что и в одном, хорошо запомнившемся ему законе из психологии есть погрешность. Этот закон следующий: симпатичных мужчин, как начальников слушают в четыре раза внимательнее, чем мужчин, которые обладают средней внешностью, и выполняют их указания в четыре раза эффективнее. К женщинам – начальникам, которые в глазах подчиненных несимпатичны, прислушиваются еще хуже. И, наконец, самую нижнюю строчку в рейтинге воздействия на умы подчиненных занимают красивые женщины – их, якобы, совсем не слушают. Анна Сергеевна, в действии, опровергала это утверждение, хоть и не была непосредственным начальником на производстве, и не отдавала приказов своим подчиненным, но была преподавателем, а он, как мы знаем, имеет некоторые полномочия начальника по отношению к студентам.
***
Сессия была позади. Никто в академии уже не суетился. В коридорах она была полупустой – шли занятия. Только возле одного кабинета образовалось столпотворение. Но вскоре и там не осталось никого – все зашли в аудиторию. В этой аудитории назначалась очередная пересдача зачета по статистике. После окончания пар Шелухин был еще более ленив, и ему совсем не хотелось задерживаться, да он и не собирался, поэтому всячески поторапливал и без того волнующихся студентов. Отсидев все свои, положенные по расписанию, занятий, зашел, в числе прочих должников, и Радимов, и выбрал местом подготовки третью парту. Шелухин завидев его, сильно переменился в лице: тут же посерьезнел, а глаза его сделались маленькими от прилива злобы, как будто, он увидел кровного врага своего. Взгляд же Радимова оставался холоден и невозмутим. Про себя он думал, что от одного несданного зачета ничего не измениться, и, сколько бы ни ворчал вредный преподаватель, страдавший манией величия, которого почти все студенты, мягко говоря, недолюбливали, у него нет такой власти, чтобы отчислить. И Шелухин это хорошо понимал, и поэтому злился, и безуспешно пытался нагнать на студента страх. Он посадил перед собой Катю и Риту, и с пристрастием спрашивал их только для того, чтобы показать Денису, что он не сдаст. И тот понял этот намек, спокойно встал и, спокойно сказав – до свиданья, вышел из кабинета.
После нескольких похожих ситуации, когда из всего потока у одного только Радимова в зачетной книжке не было проставлено зачета по статистике, его вызвали в деканат, и, как следует отчитав, пристыдив, отправили к другим преподавателям. Этими преподавателями оказался экономист и Арина Вячеславовна, бывшая некогда в комиссии. Они приветливо приняли его в маленьком кабинете, и оставили абсолютно одного, вследствие чего, он без особенного труда, не считая быстрого перелистывания страниц учебника, нашел ответ на один из двух вопросов; на второй найти не хватило времени, хотя это было не трудно, если бы он был расторопнее. Впрочем, это не имело колоссального значения, так как, громоздкий, красный учебник был замечен.
– Почему вы так не серьезно относитесь к статистике? – спросила его, сев напротив, Арина Вячеславовна.
– Она мне тяжеловато дается, – виновато ответил Денис.
– Вы гуманитарий – это понятно, – понимающе, ласково сказала она и расписалась в зачетной книжке. Радимов поблагодарив, выполнил просьбу, с которой к нему обратились, а именно снять рефераты со шкафа и скрепить их толстыми нитями, и, радостный покинул кабинет.
– «Как же легко все разрешилось, – думал он по пути, – и стоило ли стольких нервов. Да вообще вся эта учеба стоит ли нервов. В книжном магазине я абсолютно спокоен, и информация, там почерпнутая задерживается в моей памяти. А из статистики я не знаю ничего. Хотя может это только я. Может надо спросить кого-нибудь, кто посещал». И он спросил Дашу, которая идеально посещала занятия и к зачету готовилась, спросил о том – помнит ли она хоть что-нибудь, из того, что учила сама или слышала на лекциях. Она, недолго думая, ответила, что практически ничего не помнит и не знает. Проанализировав ее ответ, Радимов мысленно сделал вывод: Он запугивает, вроде бы, на первый взгляд, как он утверждает для того, чтобы учили, чтобы боялись пропустить, но на занятиях ничему не учит, старается скоротать время, за подготовку на семинары начисляет балы, но за пропуски или за какие другие провинности списывает их вдвое, а то и втрое больше, поэтому набрать очень тяжело; затем он требует, чтобы студенты самостоятельно готовились для сдачи зачета или экзамена, запугивает сложностью сдачи, рассказывает всякие небылицы про отчисленных из-за его предмета. Однако даже студенты серьезно подходят к выполнению данной задачи, он вместо того, чтобы быть довольным тем, что от его курса у учащегося остались знания, создает стрессовую ситуацию, при которой создается ощущение, что все эти знания не имеют значения, а имеет значение только его личное отношение, и ничего более. Кроме всего прочего он бескультурен, а преподаватель обязан быть культурным. К тому же заявлять на семинаре, что ленив, и не хочет вести занятия – да куда это годиться! А как студенты себя должны вести, которым за посещение денег не платят, и почему они должны серьезно относиться к науке, к которой преподаватель интереса им не прививает. По-моему он просто вынужден работать, тратить время на занятие, которое не любит, и даже ненавидит, а раз он вынужден, то и мы, якобы, по его убеждению, обязаны, сидеть и тратить жизнь свою впустую на его неинтересных парах».
В своих размышлениях Радимов затрагивал только те аспекты, которые хоть как-то касались его самого, но совсем не вспоминал о тех, которые были предметом возмущения других. А такие, конечно же, с учетом натуры преподавателя, имели место быть еще. Девушкам, например, не нравились пошлые шутки Шелухина на их счет, его словесные грубости и латентные оскорбления в адрес женского пола. Эти шутки, в большей степени, адресовались парням, как проявление мужского характера, как жест мужской солидарности, и эффектом их было то, что в аудитории иногда проносился мальчишеский смех. Немудрено, что девушкам это было неприятно. Преподавателя же это нисколько не волновало, а волновало его больше приближение к Багеровой, которая к нему относилась положительно, потому что любила лесть, и любила его методы преподавания. Однажды, помимо прочих размышлении, он высказался и по этому поводу.
– Женщина бальзаковского возраста. Помните у Бальзака? – говорил Шелухин ласково, как только умел, когда не был зол, и в этот момент, тем, кто не знал его с другой стороны, казался добродушным. – Это женщина, примерно, сорока лет. Так вот женщине этой нужно быть угодным и тогда все будет хорошо.
Радимов, внимательно, безэмоционально слушая эту речь, анализировал и мыслил, – Ну буду я угоден этой женщине, и что с того? Дадут диплом мне, который в Петербурге, как говорят многие, не котируется. А дальше от нее ничего не зависит. В академии я работать не хочу. Уж слишком не по мне – теперь я это понимаю. Умения, знания, навыки – вот, что нужно унести. И зарекомендовать себя повыше, большему количеству людей.
***
В вузе учеба третьекурсников протекала уже не так оживленно как на первых двух курсах. Уже немногие боялись по-настоящему, до дрожи, до душевного расстройства, отчисления за академические пропуски. В ведомость, неподготовленному человеку было страшновато смотреть. Тем не менее, Радимов иногда просил у старосты журнал. – Меньше не стало – говорила она, а иногда молча, но всегда, если это не мешало учебному процессу, позволяла его взять. И он брал журнал в руки и, плавно перелистывая страницы, отсчитывал не только свои собственные, но пропуски других, редких посетителей. Делал он это для того, чтобы лишний раз убедиться, что у него не больше всех, и что за ним есть человека три – четыре, у которых с посещением хуже. Хотя он и понимал, что теперь он на особом положении, и, риск его собственного отчисления крайне низок, рисковать, все же, не хотелось, и, от руководства вуза зависеть полностью не было никакого желания. В академию, на большинство лекции и семинаров, Денис ходил уже больше из чувства долга, чтобы не быть отчисленным, и, не пришлось бы, потом оправдываться перед матерью. Тем более теперь появилась ясная цель: после получения диплома маячил шанс получить интересную работу. Помимо посещения занятий из чувства долга, и поэтому непродуктивного, учиться ему хотелось, и учиться он продолжал. Это желание в нем крепло ото дня в день, и он его возгревал, утоляя жажду знании в библиотеке. После успешного окончания курса по КСЕ и конфликтологии, второе полугодие, казалось ему совершенно неинтересным, и, как и многим из его потока. Большинство ходили в академию вяло, торопясь после окончания занятий кто на работу, кто в кино, кто домой, чтобы полноценно выспаться.
***
Среднего роста мужчина, сорока с лишним лет, в белой рубашке, поверх которой был одет замшевый жилет, в черных, классических штанах, и в черных туповатых, изрядно поношенных туфлях стоял перед студентами и читал вводную лекцию по менеджменту организации. Зашел, извинившись за опоздание, но не чувствуя за собой никакой вины, и Радимов сел на последнюю парту, которая в маленьком кабинете, от трибуны, была третьей по счету. Резюков Василий Иванович говорил неуверенно, словно боясь кого-то обидеть или что-то не так сказать. Говорил он о самом разном, о погоде, политике, о самообразование и о том, как должен протекать учебный процесс. Но главное, что уяснил от него Радимов, из всей его речи, ориентируясь на его слова и взгляд – он знает, знает то, о чем известно Арине Вячеславовне, Боровинову, Шелухину и многим другим преподавателям, но о чем не говорят вслух. Не произносят, чтобы чего-то не нарушить или кого-то не спугнуть, или по каким другим не столь очевидным причинам.
– А мне он нравится, – делилась с Радимовым Рита, которая раньше, до третьего курса, до объединения двух групп в одну из-за недостаточной численности студентов, была в параллельной группе, а теперь числилась в его. – Он такой мужчина, такой деловой – прикусывая нижнюю губу, улыбаясь, говорила она.
– Да хороший преподаватель, – отвечал Радимов, еще толком не разобравшись в нем, но, уже ясно выявив одно незатейливое свойство его натуры – говорить не всегда, что думать, и на душе и в уме иметь одно, а на языке совершенно иное. – «Но кто из нас не без греха, и кто всегда, абсолютно всегда имеет условия, возможность и смелость говорить открыто, честно, не лукавя, не лицемеря и не преследуя никакой выгоды», – оправдывал в душе эту особенность Денис. Ему было приятно, что преподаватель между слов, «птичьим языком», понятным из всей аудитории только им двоим, хвалил его упорство в учебе, творческое старание, и разбирал темы, его интересующие, и которые он поднимал в своих заметках, в социальной сети – от этого ему было и приятно и интересно вдвойне. У Василия Ивановича, как и у Шелухина, имелась страница в контакте. И, кроме того, они были друзьями, хоть и характерами – разные. А между тем у этих двух мужей имелось общее, которое выявилось впоследствии, долго скрываемое за ширмой существенных различии. Шелухин не мог в себе задавить гнев, ярость, злобу, и даже не умел их искусно скрыть. Василий Иванович же, если и испытывал негативные эмоции, то не такой силы, чтобы их нельзя было запрятать поглубже, за маской серьезности, и как-нибудь не рационализировать иначе, чем открыто показывая, отчего они возникли. Шелухин стращал студентов, запугивал до нервного расстройства; Резюков же был тактичен, спокоен, культурен, размерен и его внешность, тембр голоса не предвещали трудности при сдаче зачета или экзамена. Он ни разу даже не заикался о трудностях подобного рода. А среди студентов и вообще поговаривали, что сдать ему очень легко.
Резюков, между слов, намеками подтверждая догадки Дениса, все же, не говорил открыто – кто и каким образом заметил его. И все же, Радимов не торопился раскрыть этот секрет, он думал разузнать все это поподробнее, впоследствии, когда уже придет время. И, кроме того, между ним и Резюковым была какая-то невидимая, неосязаемая, но остро чувствуемая стена, которая создавалась в большей степени Василием Ивановичем – он не хотел говорить открыто, тем самым желая заинтриговать до того состояния, чтобы Денис сам подошел к нему и обо всем расспросил. Но Денис все никак не решался, да и удобного случая не предоставлялось: то к преподавателю после пары подходил кто-то другой, то нужно было спешить либо на работу, либо в общежитие, либо на следующую пару. Он знал, что если его догадки верны, а он был убежден, что они верны, то правда через некоторое время выясниться. Надо только проявить терпение.
Однако время шло, а догадки его открыто не подтверждались ничьими словами, оставаясь догадками, верными только для него. Шелухин, в свою очередь, был крайне возмущен тем, что, якобы, нерадивому студенту поставили зачет без его ведома, и говорил, что будет жаловаться руководству, и что так делать нельзя, а нужно было обязательно Радимова отчислить. Радимов слушал, молча, без веры, но не перечил, давая высказаться. И в конечном итоге, тот успокоился и сказал, что если нет способностей, и не дается изучение науки – нужно просто ходить и слушать, и по возможности выполнять заданное. А задавал он несложные, но для учебы ничем не полезные задания: собрать чеки от сделанных покупок, перевести видеоролик на шутливый лад и прочее. После нескольких занятии, поняв окончательно, что посещение статистики не проливает свет на сам предмет, Денис перестал ходить к нему совсем. И это еще больше обозлило статистика, но выплеснуть яд, накопившийся в душе, ему было не на кого. До летней сессии было еще долго.
***
Кроме статистики, предметом, на который Радимов заявился только один единственный раз был «Финансы и кредит». Лекции по этой дисциплине вела женщина, приходившая всегда в строгом деловом, синем костюме, который придавал ее внешности вид учености. Алина Семеновна, обладавшая ученой степенью доктора наук, эрудированная, начитанная, строгая и требовательная к поведению студентов, была пунктуальна и практически никогда не опаздывала и никогда не пропускала. Однако вместе с этими положительными качествами, в преподавании была у нее некоторая оплошность, которую она не замечала или старалась не замечать, и из-за которой Денис не стал посещать ее занятия. Она слишком быстро диктовала, читая лекцию, и, для того, чтобы успевать все записывать, нужно было, как говорится, строчить, не отрываясь и не останавливаясь ни на минуту. А если кто-то и пытался законспектировать всю ее речь целиком, (иначе было бы вообще не понятно, и для сдачи зачета конспекты не представляли бы ценности) то ему нужно было записывать по памяти фразу, которую она уже произнесла и запоминать следующую, чтобы через секунду записать и ее, потому как писать в такт с ее речью не способен был никто. И поэтому многое из того, что она говорила, студентами пропускалось. Однако и на это у нее имелось верное «противоядие» – конспекты после лекции у некоторых, подозрительных студентов она проверяла. А перед зачетом проверяла их у всех.
Денис в первое свое посещение вел себя свободно, перекидываясь шутливыми фразами с соседями. Алина Семеновна не могла не заметить этого, потому что уж слишком явно он этот делал, но промолчала и ни разу не одернула его. Однако когда лекция окончилась, его ожидало непредвиденное.
– Молодой человек предоставьте ваш конспект, – остановила она Дениса, когда тот уже собрался покинуть кабинет. – Да, вы, вы. И это все? Учтите – на зачете я их все проверю.
Из своего пакета он достал толстую тетрадь, в которой она отыскала конспект и, быстро оглядев его, сочла неполным. В этот момент, во внешнем облике преподавательницы было много наигранной строгости, что не осталось им незамеченным. Возле нее, кроме него стояли еще несколько студентов, которые провинились на прошлой паре.
– В общем, вы должны взять у кого-нибудь, кто был на прошлом занятии, и переписать конспекты, – заключила Юлия Семеновна, вернув ему тетрадь.
Он согласился, но разве только для тактичности. Переписывать конспект ему не хотелось, да и от самого процесса он был не в восторге.
– Ну, до зачета еще далеко, а весь семестр такое напряжение терпеть мне не по душе, – думал он по выходу из кабинета, – от такой быстрой писанины все равно ничего не запоминаешь. А толку посещать, если не запоминаешь. И почему это ко мне такое пристальное внимание. Определенно она тоже знает …
***
Как я уже рассказывал, и это, наверное, запомнилось читателю, что после того, как Царев поведал о своих проблемах психологу, и об этом стало известно не только одному психологу, но и людям совсем посторонним, отношения между приятелями стали еще напряженнее. Радимова стал раздражать даже взгляд Царева, который, был, в свою очередь, отнюдь, не добрый.
– Хватит уже на меня так смотреть, – говорил он ему, когда Царев, сидя за компьютером, поглядывал на него искоса.
– Да как я на тебя смотрю? – недоумевал Царев, то ли не понимая, то ли делая вид, что не понимает его требования.
– Слушай, хватит уже всех вокруг делать дураками, – нервно произнес Денис. – Ты смотришь на меня, как на врага народа. Я тебе предлагал жить мирно. По-моему ты мое предложение не принял.
Царев усмехнулся, чем вызвал еще больший гнев у соседа, и продолжил созерцать дальше происходящее в мониторе своего компьютера. Подобная ситуация, из раза в раз, продолжалась.
– Опять этот взгляд. Я не понимаю, сколько тебе можно говорить об этом. Не смотри на меня вообще. Когда я в комнате просто отвернись, – говорил Радимов, не находя в себе сил уже терпеть эту злобу в глазах. Он уже не верил, что Царев его не понимает, а считал, что тот делает ему назло. И однажды после очередной такой ситуации, у них чуть не дошло до драки.
– Я сейчас встану, – с ядовитой злостью крикнул Радимов после того, как опять ощутил на себе взгляд, полный ненависти и понял, что сосед делает это специально.
– Да мне вообще все равно, давай, – и с этими словами Царев направился к двери, а когда Радимов подскочил, с вызывающим видом повернулся к нему. Радимов понял, что его слова не принимаются всерьез и в этот момент ему хотелось сжать кулак. Но вместо удара последовала пощечина.
Через несколько недель, Царев, объяснив матери, что в комнате отношения необыкновенно напряженные, и, якобы, может дойти до драки, съехал на квартиру, на которую уже давно планировал съехать. Параллельно душевной легкости у Радимова возникли некоторые мысли о мотиве его поведения. Царев специально, чувствуя, что ему это неприятно, смотрел на него искоса, испепеляющим взглядом, и на вопросы отвечал обрывчато или вовсе игнорировал для того, чтобы вывести его из себя. А вывести его из себя, в свою очередь, ему нужно было для того, чтобы иметь повод съехать на квартиру, объяснив перед тем матери – по какой причине, ведь собственных средств у него не было. Переезд на квартиру был необходим ему для того, чтобы устроить личную жизнь, которую в общежитской комнатке, где проживали трое, а то и четверо, было сложно. Таким нехитрым способом он хотел вылечить грыжу диска. Таковыми были, всего лишь, предположения Радимова и необязательно совпадали с действительной мотивацией его соседа.
***
– Зачем набирать много знании. Вы же все не запомните. Нужно запоминать главное. А то представьте, что альпинист наберет большую сумку, всего в нее насует – и нужного и не нужного, а подняться на гору не сможет, – скрыто обращаясь к Денису, говорил Василий Иванович. – Вы должны готовить доклады и выступать с ними, здесь, – указывая на пол, убеждал студентов он, – чтобы, став руководителями, вы могли потом выступать перед публикой. Однако, несмотря на убедительность его слов, и на их истинность, понятную и доступную, до которой можно было догадаться самим, никто из студентов доклады готовить не торопился, хотя темы предлагались легкие, и найти в интернете сведения по ним не представляло особого труда. В первую очередь это происходило оттого, что говорил он эти слова неуверенно, сконфуженно, сдавленно, а еще потому что, когда устраивались дискуссии по какому-нибудь незамысловатому поводу, студентам очень сложно было высказаться. Атмосфера на его парах была по своему давящая, ограниченная неписанной, нигде необозначенной цензурой, которая не то, чтобы ограничивала пустословие, а не давала мысли выпорхнуть за границы рассудка. И все же, однажды разгорелась шумная дискуссия, когда многие имели возможность сказать свое мнение.
– Если бы в вашем городе можно было бы открыть сигаретную фабрику, вы бы сделали это? – задал Резюков вопрос аудитории.
– Я бы открыл, – громко и уверенно заявил Корицын, тут же добавив, – хоть сам я и не курю, но это дело личное.
– Я бы тоже, я тоже не курю, пусть другие курят, мне то что, – поддержала Света.
Многие другие, большинство группы ратовали за то, чтобы открыть фабрику, в качестве основной мотивации выставляя предоставление рабочих мест безработным. Денис, оказавшись в молчаливом меньшинстве, поднял руку, как еще в школе, желая высказаться.
– Я бы не стал.
Это заявление, само по себе, было воспринято не очень радушно и посчиталось глупостью теми, кто думал иначе. Но он не обращая внимания на шумную реакцию лишь некоторых, продолжил, – Почему человек начинает курить. В школе смотрят на ребят постарше, берут пример, хотят быть похожими, хотят быть в компании.
– Да что за бред! – с едким, громким смехом, отдающим вульгарщиной, одернула его, рядом сидящая Рита. – Кто это начинает курить в школе от того, что курят старшеклассники. Наверное, только ты.
– Вы все на него накинулись, вот он и почувствовал себя не так, – сказал Резюков, будто слова Радимова от растерянности вылетели из его уст бессвязными. Но Радимов, обращаясь к преподавателю, продолжил: Вы видели рекламу сигарет в метро. Красивые, счастливые, молодые, смеющиеся люди, и рядом с ними красивая, синяя пачка сигарет. А внизу мелкими буквами написано: курение вредит вашему здоровью. Скажите, ну кто смотрит на эту надпись!? – отправил он вопрос, на который никто из студентов ему не ответил. Резюков же внимательно выслушал и задумался (эта фраза заставила его на мгновение задуматься), и одобрительно кивнул. А затем он продолжил освещение событии, произошедших в стране, о которых он узнал из новостей, между этим, рассказывая о том, что такое менеджмент, и каким должен быть эффективный руководитель. И из его слов следовало, что очень многое от этого самого руководителя зависит, и что его персона, его требования является ключевым звеном трудовых отношении. И никто из студентов его утверждении не оспаривал, вследствие того, что на занятиях по менеджменту, высказать свою позицию по тому или иному вопросу позволялось крайне редко. К счастью мы не находимся в рамках таких ограничений и имеем право свое мнение свободно обозначить.
***
Эффективный руководитель в организации, коллективе, группе, действительно, является своеобразной вершиной пирамиды. Также неопровержимо то утверждение, что без вершины, пирамида не может считаться полноценной геометрической фигурой или, если точнее и вернее в качестве примера – геометрическим телом. Однако, все же, находящееся вверху острие хоть и является незаменимой деталью этого строения, не может считаться (и не есть таковое) основой сооружения, изобретенного еще в древнем Египте, предназначенного для захоронения фараонов, а вместе с ними и их, по случаю, умерщвленных подданных. А основа эта – есть четырехугольная платформа, квадратичной формы. Строительство пирамиды начинается именно с четырехугольной платформы, находящейся внизу, и завершается только, в окончательной, заключительной фазе строительства, скульптурированием острого наконечника. Если же ориентироваться на некоторые пособия по менеджменту, то оказывается, что строительство пирамиды начинается именно с этого наконечника, что все остальные детали фигуры достраиваются и подстраиваются под этот наконечник, по крайней мере, должны подстраиваться. Они, мало того, что должны подходить ему по выкладке, расположению по отношению друг к другу, но даже и под размер его и строительный материал. Проще говоря, если плавно отойти от сравнения, которое может показаться кому-то не совсем подходящим, коллектив должен подстраиваться под начальника, и начальник определяет структуру коллектива и его корпоративную культуру. И это, в нашем мире, в определенной степени так. Однако капиталистическая экономическая модель, на рынке труда, диктует, подчас, немного иные условия.
Руководитель, если даже не является владельцем предприятия, и это предприятие имеет право быть непроизводительным, а иногда и убыточным, попадает в условия, когда ему требуется не только заниматься сменой кадров, но еще и как минимум выпускать, хотя бы среднего качества, в небольшом количестве сомнительный продукт. Но не буду грешить долгой, и оттого не понятной абстракцией, перейду к конкретике.
Для простоты возьмем в пример столичное газетное издание, в стенах которого начинающим журналистам, как раз таки и прививают умение писать просто и доступно для массового читателя. Представим, что издание большое и от тиража выпускаемых новостей зависит прибыль. В этом случае руководителю, директору, а иногда и главному редактору – по совместительству, необходим штат высококлассных профессионалов, умеющих, во что бы то ни стало, заинтересовать читателя. Иногда сенсациями, иногда поданными в качестве сенсации новостями. И он, как капиталист по призванию, в погоне за прибылью, скорее всего, не станет разбрасываться профессионалами, если издательство не слишком уж выдающееся и в нем не мечтает работать подавляющее большинство «служителей пера». Однако и в этом случае у руководителя желательна быть договоренность о «сиюминутном» трудоустройстве с другим блестящим специалистом в этой области, потому как работа кипит, и не может быть остановлена, с учетом того, что от ее скорости и качества напрямую зависит прибыль.
Но представим районную или областную газету маленького провинциального городка. В редакции тихо, никаких погонь, никакого ажиотажа, никаких сенсации, а иногда и никаких новостей. И вот приходит в нее для того, чтобы руководить журналистами, а вернее сказать контролировать, чтоб не проскочила лишняя новость о бездействии работников местной администрации, или руководства коммунальных служб, бывший работник партийного аппарата. Человек, что называется, свойский, знакомый со многими чиновниками, что уж скрывать, заискивающий перед ними. Он совершенно не заинтересован в тираже, потому как газету, из всего девятиэтажного дома заказывают только несколько человек, пенсионеров, и то только потому, что на нее им полагается существенная скидка, а если быть точными, то за полгода двести рублей. Из перечня этих причин проистекает то, что он старается сузить круг вольнодумцев, ограничить их в выплеске правды, приправленной собственным мнением и выводами. И если те, не выполняют его указании, имеет полное право уволить неугодного журналиста (местная администрация ему это позволяет сделать). И он всячески препятствует тому, чтобы хоть какое-нибудь неугодное мнение было пропущено в газету, и за свои старания получает прибавку к зарплате, так как газета является полностью казенным учреждением. Но главный редактор, испытывая личную неприязнь к нему, пропускает статьи, которые могут быть неприятными местным чиновникам. А ввиду того, что бывший партийный работник многих статей от лености не читает, а полагается полностью на редактора, он не замечает этих статей и, узнает о них только после их выхода от своих знакомых. За эти проделки он делает выговор редактору, и, она начинает испытывать к нему еще большую неприязнь. Теперь она уже старается не пропускать некоторых статей, чтобы газета была по объему меньше, и чтобы руководитель начинал беспокоиться за то, что она не выйдет в срок (три раза в неделю). Бездарный руководитель начинает беспокоиться, это в его планы не входило, газета должна выходить регулярно, и, как в коммунистические времена быть «правильной». И тут она предстает как спасительница, находя «новые», из архивов взятые и переделанные материалы, давая этим понять ему, что она в коллективе незаменима, и без нее дальнейшая работа невозможна. Он, будучи под влиянием беспокойства, думая, что его подводят журналисты, утверждается в этом, и передает бразды правления ей полностью. На этом я думаю закончить. Для примера достаточно. Достаточно и для того, чтобы показать, что если бы в один момент все журналисты заболели и, всем коллективом, не вышли, вдруг, на работу, то руководитель оказался бы в невыгодном положении, но только единожды. А если бы, вдруг, все журналисты уволились бы и пошли искать другую работу, что само по себе не утопично, потому как в провинции зарплата журналиста оставляет желать лучшего, то газету пришлось бы вообще закрыть, а это, так сказать, непозволительно. Закрыть ее на какое-то время пришлось бы определенно, просто потому, что освоить это мастерство быстро – не так уж просто, даже бывшим учителям и социальным работникам, которым по долгу службы приходиться читать и писать немало. Других кандидатов на роль журналистов в провинции просто нет, потому как, врядли успешные юристы и чиновники оставят свое ремесло ради малооплачиваемой, рутинной работы. Поэтому в данном случае, как и во многих других ситуациях, организатор, директор или начальник более зависимы от своих подчиненных, нежели они от него. Однако поведенческая культура людей, любящих власть, зачастую высокомерных, навязывает обществу другие, ложные тенденции. Ни одна рукопись и речь посвящена теории о том, что в трудовом коллективе весь работающий состав всецело должен подстраиваться под управленческую волю руководителя, даже если он не владелец предприятия, организации, и, оттого не всегда заинтересован в том, чтобы деятельность этого предприятия или организации были продуктивна и прибыльной. Без претензии на объективизм, рискую предполагать, что этот подход есть самый неправильный и асоциальный уже потому, что целая группа людей должна подчиняться одному человеку, при нынешних исторических условиях ничем не выделяющемуся, а порой, как нередко бывает и уступающему в профессиональных знаниях, рассудочном мышлении, и в подходах к решению трудовых задач. Кроме того, подчиняться в трудовой деятельности – это одно, а быть таким человеком, каким требует руководитель – совершенно иное. В первом случае затрагиваются профессиональные качества, которые, безусловно, частично пересекаются с личностными, но не настолько, чтобы быть едиными, и качества эти проверяются и эксплуатируются, как и плоды этих качеств – труд. Нельзя не упомянуть и о времени, ведь время является ценностью человеческой жизни. И если это чисто деловые отношения – на этом перечень требующегося от подчиненного исчерпывается. Начальнику не должно быть принципиально важно, как его работник выглядит, какую прическу носит и как одевается, что ест, какую музыку слушает и какие мероприятия посещает, если они проводятся в рамках закона и не представляют социальной опасности, угрозы. Однако это только в теории, на практике же все обстоит иначе. Ввиду того, что мы вращаемся в мире людей, для многих руководителей, некоторые из которых женщины, (а женщинам особенно важен внешний вид, как и некоторым мужчинам) важны не только профессиональная пригодность и трудолюбие, готовность работать упорно и целеустремленно, но и еще кое-какие тонкости натуры. Важно еще просто нравиться. И иногда нравиться духовной, душевной, внутренней наполненностью. Лжец и лицемер тут же увидит себе подобного и будет к нему благосклонен; вор тянется к вору и чувствует, бессознательно ощущает, сам того еще не зная наверняка, что сработается; пьяница воспринимает пьяницу как к человеку свойского, и считает, что человек перед ним превосходный. Общие пороки, к сожалению, объединяют. Бывает, правда, что и прямые, честные люди, каких, к еще большему сожалению, не так много, как хотелось бы, относятся с уважением друг к другу. Но раз уж мы заговорили о пороках, о них мы и продолжим.
Люди, любящие без необходимых на то причин нагонять на других страх, ищут жертву и, находя ее, словно хищники, вонзают в душу ее невидимые, неосязаемые иглы устрашения. Как правило, они сами, самостоятельно, собственноручно или подговорив подельников, создают жертвам ситуации, пронизанные стрессом, а затем являются в роли спасителей, избавителей. Если такой человек преподает в школе, то, вместо качественного преподавания, он без конца запугивает учеников предстоящим экзаменом, который должен случиться через год, и который будет принимать он лично. Если этот человек – врач, то он, без угрызения совести, без малейшего повода, зная истинный недуг, стращает пациента, больного гриппом, пневмонией. Если же человек с подобными наклонностями, а конкретнее – склонностью к психологическому насилию, является госслужащим, да еще и начальником, то он, время от времени, безосновательно, не имея существенной зацепки, чтобы как следует придраться, неустанно терроризирует своих подчиненных увольнением, или прибегает к другим механизмам – главное, чтобы они испытывали страх и беспокойство. Тем не менее, результатом подобных манипуляций, подчас, выступает совершено иная, неожиданная для них реакция, принимая форму отторжения у окружающих. Всячески скрываемая мотивация, если и может оставаться в тайне, то лишь некоторое время и для этого требуются ум, который не всегда присутствует у этих людей, иначе бы они нашли занятие интереснее, полезнее для себя и для других. Кроме всего прочего, создавая стрессовую ситуацию, они рискуют быть разоблаченными не только в том, что искусственно создали ее и нагнетают бессмысленный страх, но и в том, что этой помощью, которая им обычно ничего не стоит, обязать человека отплатить им впоследствии. Причем, они искренне полагают, что мелочность их помощи в сравнении с той услугой, которую они ожидают через некий неопределённый период – незаметна. Но, как известно из Библии – все тайное, всегда становится явным. И в подтверждение этой истины, выступает тот факт, что намерения людей подобного склада ума, нередко рассекречиваются на первых порах, особенно женщинами. Это во многом обуславливается и объясняется тем, что интуиция женская сильнее мужской, и тем, что к методам психологического насилия в повседневности чаще прибегают женщины, поэтому к подобным манипуляциям они имеют особенное чутье.
Поверхностному видению открывается только корыстолюбие, выступающее в роли мотива поступков и слов, провоцирующих возникновение беспокойства в душах других людей. Но при пристальном рассмотрении, хирургического характера, вернее было бы сказать, ювелирном анализе обнаруживается основная, потаенная, словно бы второстепенная причина. Эти люди, испытывающие частое беспокойство по любому, мельчайшему поводу, и в то же время, осознающие вредность этого состояния и слабость собственной натуры, злятся при виде спокойствия в глазах других. Глаза же, как известно из народной мудрости, имеют свойство – отражать душевное состояние. Из этого следует вывод, что этим людям неприятна и даже противна душевная умиротворенность в других. Они ненавидят проявления смелости, потому как она им не свойственна, и испытывают чувство негодования и зависти при осознании духовной силы в другом человеке. Они озабочены не борьбой с собственными страхами, а плетением всяческих фобий в умах и в душах окружающих.
И так происходит повсеместно, такова во многом природа трудовых взаимоотношений. Об этом, конечно не станут писать в студенческих учебниках, но я не пишу даже школьных. Это, как говорил Резюков – называется житейской мудростью, почерпнутой из собственного опыта посредством наблюдений и анализа данных наблюдений. И все же этих знаний недостаточно для полного, цельного освещения профессиональных связей и выявления всего многообразия корпоративной культуры, отношении людей на работе, принципов и причин по которым людей принимают или увольняют с рабочего места.
***
День ото дня Радимов носил в себе эту надежду, и начинал жить одной этой единственной целью. Он действительно ставил похожую цель – стать заметным, но чтобы так, чтобы настолько – он лишь надеялся. Только это была тайна, и ее нельзя было говорить никому, а, впрочем, никто бы в нее и не поверил. Впоследствии, через год, он попытался рассказать об этом Рите, но она лишь посмеялась над ним, а Резюков через несколько дней намекнул на то, что нельзя некоторые тайны делать достоянием общественности.
– Да уж, весь преподавательский состав знает, видно по глазам, что знают, а мне говорить никому нельзя. Мне нельзя, а ему (Резюкову) можно. Выходит так, что, как будто, он мне рассказал все по секрету, хотя прямо еще ни разу ничего не сказал, все лишь на уровне намеков. Все, так как я и сам знаю. Фотография на стенде поведала мне больше, нежели все его выступления – примерно такие мысли вертелись в голове озадаченного студента, и именно примерно, потому что нельзя, наверное, раскрыть их точно. Ведь истинно писал Фет, которого не уставал цитировать Иван Геннадиевич, лекции и семинары которого Радимов, иногда посещал, помимо своих основных пар, – «мысль, высказанная вслух, есть ложь». Не совсем точной, а иногда совсем не точной мысль, выходя за пределы рассудка, становится, предположительно оттого, что она пропускается через массу фильтров, одним из которых является общественное мнение, а другим – внешняя обстановка, ситуация, социальная атмосфера и третьим – собственная свобода или закрепощенность. А поэтому нельзя до миллиграмма точно и правдиво изложить свою собственную мысль, не то, что уж чужую. Поэтому даже претендовать на столь ювелирную точность не считаю потребной и целесообразной претензией. Лучшим развитием дальнейшего хода повествования, я считаю – подробнее рассказать о том, как Радимов посещал занятия Ивана Геннадиевича и почему, и, как тот, реагировал на его неожиданные появления.
С самого начала третьего курса, студент, приобщавшийся к философской мысли, и, уже начинавший почитать себя одним из тех, кто, впоследствии, взбудоражит общество своим замысловатыми идеями и будет признан как мыслитель, время от времени, заходил в учебный корпус на улице Воронежской, где Иваном Геннадиевичем, которому к тому времени исполнилось семьдесят пять лет, все с той же жизненной силой и стойкостью, читались лекции по философии. Мы не будем возвращаться назад, дабы не запутать читателя и не повторяться, хотя уже, отчасти, повторяемся, так как уже обязывались, что в повествовании не будем возвращаться назад. Скажем только вкратце, что после нескольких лекции, Радимов перестал захаживать, и с большим усердием углубился в чтение классических произведении, и написание собственных статей, потому что к тому времени, стал твердо считать так, как ему до этого говорил Иван Иванович, что истина никому не принадлежит, что она витает над нами и ее нужно ухватить, поймать, а для этого требуется усилие, и поэтому нужно мыслить самостоятельно и упорно искать ее, а к другим людям, кем бы они не являлись, какой бы ученой степенью не обладали, какого бы возраста ни были, только прислушиваться, но, опять же, самостоятельно определять правильность даваемых ими советов. Однако эти твердые убеждения не мешали ему принимать за истину в последней инстанции многие идеи Толстого и Достоевского, и только через время, он нехотя стал находить неразделяемые мысли и в их произведениях. И, все же, размышления гениальных писателей, их идеи были ближе и понятнее, их интереснее было читать, они усваивались умом. Иван Геннадиевич же не оставлял попыток воздействовать на творческое направление студента, и, неоднократно повторял, что обязательно нужно прочесть Энгельса, чтобы разобраться в сложной жизненной схеме, и, научиться правильно мыслить и, войти в конкурентную среду умственно и нравственно подготовленными. Денису это было слегка неприятно, притупляло интерес к поучительной части его лекции, но не отторгало полностью, напротив, остальную – большую часть семинара или лекции, ему как и многим, интересно было слушать, и даже тем, кто не понимал до конца смысла речей, поражавших многообразностью преподнесения одной и той же мысли. От этого преподнесения мысль иногда не меняла сути, а иногда изменялась, но так изящно, что становилось незаметно – каким образом и где именно был совершен переход. Иван Геннадиевич всегда говорил о Марксе и об Энгельсе отдаленно, что их труды обязательны для прочтения и полезны, но, на протяжении большей части своего занятия, предлагал слушателям собственные размышления. И именно эти размышления, их точность, их витиеватость, сложность, восхищали Дениса, и он бы не перестал ходить к нему, если бы затем, у него не начались конфликты с Шелухиным, о котором Иван Геннадиевич, как мы помним, отзывался, как о человеке душевном, по причине того, что безжалостный к студентам преподаватель статистики, (если конечно его можно было назвать преподавателем статистики, а не какой-нибудь другой, неведомой ученому сообществу науки) вел с Иваном Геннадиевичем себя ласково и обходительно, по-доброму шутил, и в этот момент на его пухлых щеках появлялись ямочки, которыми он очень гордился, и любил улыбаться, когда эти ямочки замечали. Несколько раз преподаватель философии, косвенно намекнул студенту на то, что нужно наладить отношения с Шелухиным, но это было для Дениса крайне затруднительно, и, в том числе по этой причине, он эти посещения оставил.
– Почему я должен с ним мириться, когда, лично я, никогда с ним не ссорился, и, когда он сам, первый, начал на меня смотреть как на врага народа только оттого, что я пару раз пропустил его пары (тогда я еще не знал до чего же они нудные) и не стал слушать его увлекательных, как он видимо считает, рассказов. А потом, сколько трудностей со сдачей зачета. Почему мне, гуманитарию, не дадут уже, наконец, заниматься гуманитарными науками, целиком. И тогда спрашивайте по полной программе. Но зачем мне тратить время на науку, которая мне не понятна, и которую я не могу освоить, время, которое я могу использовать для полезной учебы, время, которое могу провести за книгой, если не на более приятной и полезной лекции. С умом Ивана Геннадиевича не понимать, что это за человек просто невозможно. Для этого нужно закрывать глаза специально, – возмущался он перед Царевым, глядя в его отвлеченные глаза, искрящиеся детским азартом, потому что он увлеченно играл в компьютерную игру, и отвечал легкомысленными, равнодушными фразами, но, в то же время, не задумываясь, поддерживал, но только потому, что на него Шелухин также глядел неприязненно. – И самое главное, многие, в том числе и студенты знают, насколько он трудный человек и все равно не разделяют моего мнения, – порой, думал Денис. Однако, на самом деле, это было не так. Мерник и Стадикова его всегда в этом поддерживали, и часто шутили над Шелухиным и посмеивались, когда шутил Радимов. Тем не менее, невзирая на острые, натянутые отношения со статистиком и на то, что Иван Геннадиевич принимал его сторону, Радимов уже весной после сессии пришел, чтобы послушать философа.
***
Еще была прохладная, только пробуждающаяся утренняя рань. Только вставало, понемногу, словно нерешительно, как будто ленясь, как многие студенты после бессонной ночи, солнце и от него, сужаясь, прячась, словно вор, пойманный за кражей, совсем пропадала тень от высоких, архитектурных строении Петербурга. И только где нигде под деревом или домом оставалось место, ничуть не тронутое утренними лучами небесного светила.
На лекцию, в большой светлой аудитории, собрались студенты, которые ее почти полностью заполнили. Вошел, в синем костюме, и преподаватель, поздоровался, позволил всем сесть. Иван Геннадиевич был в этот день строг, как и полагалось ему. – Если вы не хотите слушать, то покиньте аудиторию, – через минут двадцать сорвалось с его уст, – не мешайте другим. Но в целом минутное, эмоциональное предупреждение на его настроение не повлияло, он все так же, как и требуется преподавателю его статуса, продолжил раскрывать одну из философских тем. Полтора часа прошли незаметно, и для Радимова, который, не отрываясь, слушал, только частично записывая, и для тех, кто думал о вещах посторонних или попросту спал на задних партах. Лекция закончилась, и намечался семинар с одной из четырех групп, присутствовавших на этой лекции.
Радимов решил не идти на свои, запланированные деканатом пары, и остался в учебном корпусе на Воронежской. Ему хотелось понять – способен ли он выдержать умственную нагрузку, которой озадачивал слушателей Иван Геннадиевич на протяжении трех пар подряд. И он вместе со студентами второго курса, двинулся в небольшой кабинет, на семинар.
Семинар начался, когда на улице уже вовсю играло солнце и лучами прорезало оконные стекла и нагревало их, и от этого в кабинетах академии становилось жарко. Иван Геннадиевич был все еще в синем пиджаке, но, становилось явно, что этот пиджак обременял его. Он говорил, не обращая внимания не внешние, материальные условия, но эти условия оказывали влияние на его состояние.
Прошла вторая пара, за ней последовала третья. Пришла другая группа. Расселись по местам. Иван Геннадиевич озвучил фамилии и отметил в ведомости. Начался опрос. По всей видимости, неслучайно он обратился к Вере, которая нехотя встала, когда услыхала свою фамилию. Она стояла с вопрошающим видом, и глаза ее словно говорили – Чего ты от меня хочешь? Создавалось впечатление, что она уже устала от его вопросов, не понимая, как и что нужно говорить, чтобы ответ был засчитан. Преподаватель улыбнулся и посадил ее. Сегодня он был в хорошем расположении духа хоть и порядочно устал. Радимов тоже подустал, ему становилось тяжело слушать внимательно, веки наливались свинцом, его морило сном. Иван Геннадиевич, сняв пиджак, оставшись в белой рубашке, говорил с хриплой усталостью в голосе, но, ни разу, что очень важно подчеркнуть, не присел, все так же прохаживаясь, между рядов, по кабинету. Он несколько раз подошел к Радимову, отчего тот отрезвился ото сна, и, вытянув шею, словно прилежный ученик, прислушался. Иван Геннадиевич, положил руку на парту, за которой он сидел, этим жестом словно выделяя его, а затем отошел, после чего Денис снова начал склонятся над партой. Умственной нагрузки он не смог выдержать то ли от того, что не выспался, то ли потому что не рассчитал свои силы.
***
Весна наполняла пространство, и не только уличное, но и душевное. Студенты, прикупив легкие, летние вещи, с меньшим воодушевлением, чем зимой заходили в душные кабинеты, чтобы, не отрываясь, писать, слушать или выступать с докладами, и, с большей охотой гуляли по паркам, проспектам и любым другим местам Санкт-Петербурга. Весна, конечно же, влияет не только на студентов, этот факт очевидный, и не подлежит оспариванию, однако, стоит заметить, что работающие люди, спешащие по делам, не столь остро на себе чувствуют ее пробуждающее влияние. Проблемы в работе, проблемы с ее поиском, неурядицы в коллективных отношениях, глупости начальников, недостаток заработной платы и прочие мытарства не дают ощущения той свободы, которую испытывают студенты после сессии, когда за плечами не остается ни одного учебного долга. Когда можно периодически пропускать занятия, потому что уже третий курс или второй, (некоторые уже на втором чувствуют себя уверенно), или еще лучше – последний и остается только дипломная работа. И все же в стенах учебного заведения свобода не настолько просторна и абсолютна, чтобы расслабившись умом, ощущать душевную легкость. В академическом корпусе, все одно, даже после сессии, словно ее отголосок, царит рабочее напряжение. Совсем иначе в продуктовом, магазине, если он находится неподалеку от общежития, и студенты в него часто наведываются, иногда без особых на то причин, чтобы, например, купить совсем маленькую пачку сока. Мне кажется, что читатель уже догадался, где будет развиваться дальнейшее событие.
Зайдя в такой огромный, напоминающий своим внутренним устройством здание аэропорта, гипермаркет, Радимов прошел мимо продуктов и остановился возле большой, металлической корзины с носками. Уже и носки здесь продают – подумал он. В этот момент, голова его бессознательно повернулась в сторону и мысли моментально рассеялись.
Она шла по торговому залу, словно львица, осматривающая свои владения, и выискивающая добычу. Грациозной, плавной походкой она отходила от него, и, он заметил ее, когда она уже была в нескольких метрах. Тут же он понял, что минутой ранее она находилась за его спиной, и этот взгляд в сторону, чтобы он видел ее профиль, по его мнению, был неспроста. Она была в синих джинсах и эти джинсы из всей одежды были замечены первыми. Бардовую, кожаную куртку, которую она купила точно по размеру, он заметил несколько позже. Денис последовал за ней, и между стеллажами встретил одногрупника.
– Привет, – протянув руку Исаеву, облокотившемуся на тележку, в которую были аккуратно сложены продукты, слегка обрадовано, будто давно не видел, произнес Денис.
– Здорово, ты один. А Коля где? – просияв улыбкой, ответил на приветствие блондин с прямым, открытым взглядом.
– Да дома сидит. Мы в последнее время с ним почти не общаемся.
– Как у тебя с работой, на фотоаппараты взяли?
– Нет, у них уже акция почти заканчивается, я пока выучу всю инструкцию, она и закончится. Чай, кофе рекламирую, один раз на водке постоял, хватило.
– А чего так?
– Знаешь, смотреть на пропитые лица, – мало приятного. Не хочу больше этим заниматься. Других продуктов хватает. Говорят, что чайная акция продлиться до лета и работы всем хватит.
В это мгновение, мимо них прошла совсем недавно замеченная девушка. Исаев глянул на нее, и на сокурсника, и на то, как тот поедает ее взглядом, и улыбнулся. Денис, в мгновение, решился, но, не найдя ничего другого спросить, выпалил первое что пришло ну ум: вы что-то конкретное ищете, может вам помочь? Она на эту попытку познакомится, завуалированную в предложение в помощи, придуманное наспех за пару секунд, откликнулась милой улыбкой и радостью в ее зеленых глазах, но одним только жестом головы ответила, что в этом нет необходимости. Однако в этом жесте, и в этой улыбке не было отрицания, в нем была скорее сокрыта неготовность правильно ответить, потому как предложение оказалось неожиданным.
Они поговорили еще несколько минут с Исаевым, и разошлись. Исаев отправился на кассу, так уже не намеревался больше ничего покупать, а Денис, как и сказал, отправился искать необходимые ему продукты. Но, как мы знаем, мысль не всегда едина со словами, а действия, порой, противоречат им обоим. Поэтому неудивительно, что заметив, как она через весь торговый зал бросает на него тоскливый и, вместе с тем, манящий к себе взгляд, он решил подойти еще раз, чтобы знать точно, еще до того, понимая на уровне чувств, что, скорее всего, его ждет неминуемый успех.
– Вам точно ничего не подсказать, – когда она собиралась взять шоколадку и выбирала какую именно, спросил он.
– Ну, подскажите, – опустив искрящиеся воодушевлением глаза, позволила она, и снова улыбнулась чудесной, радующейся улыбкой, от вида которой ни на минуту нельзя было предположить, что она играет, и, эта реакция, действительно, была искренней – он ей понравился.
И тут Денис немного замешкался. Подсказать то на самом деле было нечего, и он поспешил сменить тему, но внезапно нахлынувшее волнение, неожиданное к тому же, потому что он был убежденно уверен был в том, что ему, с его то словарным запасом, найдется что сказать. Но внезапно возникшее волнение сковало его уста, и он с трудом нашелся и сменил тему на легкие, непринуждённые, ни к чему не обязывающие расспросы.
Она тоже вела себя не совсем раскрепощено. Сама она спрашивала и рассказывала мало, ждала, что спросит он, или расскажет о каком-нибудь забавном случае; сложных размышлении она не любила, как и многие женщины, просто потому, что углубление в них мешает чувствовать. Она разглядывала продукты, и редко, невзначай, словно украдкой или по необходимости – для того, чтобы положить очередной продукт в корзинку, глядела на него.
– Я работаю в школе, учу детей, – поведала она, когда речь зашла о профессии.
– Здорово, а какой предмет преподаете?
– Информатику.
– А я еще учусь. Третий курс заканчиваю.
– На кого учитесь?
– На менеджера, – и дабы не ограничиваться лаконичным ответом, тут же продолжил, – правда, я до сих пор еще не понял, что это за профессия. Руководить коллективом, а каким коллективом, на каком производстве. Для того, чтобы руководить, ведь нужно, для начала, хотя бы разбираться в той или иной производственной сфере.
– Ну да, вы правы, – скромно обнажая свои белоснежные зубы, промолвила она, когда они уже подошли к кассе. Радимов почти ничего не купил, корзина его, к этому моменту, оказалась полупустой. Он помог ей вытащить ее продукты на прилавок, а затем взялся укладывать их в пакеты. На эти его действия, Ира сказала, то не нужно, и что лучше сложить опять в коляску.
– Может вам помочь донести до дома? – любезно предложил он.
– Не стоит. Я на машине.
– Все равно же придется перекладывать в пакеты.
– Я сразу в машину переложу. Нужно только коляску на улицу выкатить.
Они вышли на улицу, где ее волнистые, рыжеватого оттенка волосы обдувал легкий ветер, и, где на стоянке стояла ее синяя, компактная, дамская машина иностранного происхождения.
– Может быть, обменяемся телефонами, – неожиданно предложила она, после того, как пакеты были аккуратно укомплектованы в небольшой багажник, который почти заполнился полностью. Радимов не ожидал этого, думал, что ему придется проявить инициативу.
– Давай.
– Ну, все. Пиши. Звони – ласковым голосом проговорила она, после того, как он записал ее номер.
– Да, конечно, я позвоню.
В тот же вечер он написал ей, и рассказал о случайном знакомстве Цареву, который время от времени наведывался к ним. Тот отреагировал с радостью и с интересом.
– Сколько ей лет? – спросил он с искрой в глазах.
– Двадцать три, может двадцать четыре.
– Ну, расскажи, расскажи все поподробнее, – чуть ли не с мольбой, и с загоревшимися любопытством глазами, потребовал Коля.
– В принципе ничего особенного. Гулял по магазину. Заметил ее, сзади. Фигура понравилась. Лицо сразу не разглядел, но понял, что симпатичная. И мне кажется, она тоже, сразу, на меня внимание обратила.
– Ну, ты даешь, – заворожено слушая, будто бы выискивая в речи приятеля, что-то для него важное, и поэтому впитывавший каждое слово, заключил Царев.
– Она мне очень понравилась. А может это просто весна, – предположил со смехом Денис.
Поговорив немного с приятелем, Радимов, не откладывая на потом, написал ей сообщение. Однако по телефону они переписывались недолго, вскоре она предложила выйти в интернет, и там создать агент, которого у Радимова не имелось.
– Слушай, не знаешь где его можно найти. Мне уже не раз предлагают по этому агенту общаться. А я знать не знаю.
– Скачай, – со знанием дела, как будто это было легче легкого, ответил Царев.
– Где? – переспросил Денис, рассчитывая на компетентную помощь.
Царев нашел, сам скачал и сам установил, а потом показал, как пользоваться. Впрочем, эти действия оказались не столь необходимы, как это утверждала Ира, и проделывались разве только затем, чтобы удовлетворить ее прихоть. Переписка в сети была совсем короткой, еще короче, чем телефонная, но насыщенная взаимными любезностями и ласкательными словами. Она была нежна в выражениях, и со стороны могло показаться, что они встречаются уже продолжительное время. Денис был сдержан, но ее настрой ему нравился, правда, было слегка непривычно, и, теперь совершенно ясно, что скоромность была только вуалью, а не ее стержневым качеством, как ему показалось вначале. Правда, временами она отвлекалась, отвечая не сразу, как будто занималась еще чем-то. Денис, ясно не понимая, отчего это, не злился и не раздражался, думая, что это типичная женская уловка, к которой он уже привык. Затем Ира сказала, что время позднее и нужно их общение прекратить. Его это немного насторожило. Он открыто спросил ее о наличии парня или мужа. Она ответила: нет, конечно, с чего ты это взял. Денис в сомнениях, все же, поверил. А между тем, окно, располагавшимся перед ним, от ночи сильно потемнело. На часах приближалось к двенадцати. Завтра ей нельзя было опоздать на работу, а ему требовалось, по идее, в академию. Они пожелали друг другу приятной ночи и договорились на завтра созвониться, а быть может и встретиться.
Следующий день порадовал петербуржцев ясной погодой, но они не встретились – в эту неделю, ее будни были слишком загружены. Только на выходные, а если быть точнее – в воскресное утро, они договорились вместе посетить кинотеатр. Однако этот поход оказался совершенно пресным, безрадостным, и обычным по впечатлениям, в отличие от первого знакомства. Она, не отрываясь, смотрела фильм, а ему происходящее на белом полотне казалось совершенно неинтересным. Поцелуя не случилось – она, по всей видимости, соблюдая принцип целомудрия, этого не позволила.
Через пару дней, утром, часов в девять, когда только только расцветало, на остановке, Денис ждал трамвай. В телефоне запиликало – это пришло сообщение от нее. В нем она откровенно спрашивала – были ли у него серьезные отношения. Он, вспомнив свою жизнь, ответил честно, что серьезных отношении – не припоминает.
– Поэтому ты и не знаешь, как обращаться с девушками, – пришло в другом сообщении.
– Но, ведь все люди разные, в том числе и девушки, – отправил он в ответ.
– Все девушки в этом одинаковые, им нужны ухаживания, – с поучительным требованием написала Ирина.
– Согласен.
– А ты вообще готов к отношениям?
– Да готов, – ответил Денис, и положил телефон в карман. К маленькой остановке, где столпившись, стояли ожидающие люди, подошел, новый, совсем недавно установленный на рельсы, красный трамвай. И, не желающий опаздывать студент, запрыгнул в него, и, за полчаса, проезжая мимо людных проспектов по дорогам, кишащим машинами, любуясь расцветающими деревьями и красотами Петербурга, прибыл к своему учебному корпусу. На занятиях он думал о ней, думал о ее натуре и какому разряду людей она принадлежит, совершенно не слушая преподавателей. Только одна фраза, точнее один рассказ заставил его задуматься и породил в его уме некоторые подозрения. Резюков никогда не говорил о любви и об отношениях полов, но в этот раз сделал исключение.
– В новостях показывали про боксера, олимпийского чемпиона, который пневматическим пистолетом убил человека, – повествовал он, стоя за кафедрой. – Так вот его девушка, пока он был здоров, и на свободе, говорила, что любит его, что жить без него не может. А теперь, когда он с одним глазом, он ей больше не нужен, – заключил Резюков, с чувством удовлетворения, что в его жизни не случалось подобного.
Радимов, с учетом того обстоятельства, что преподаватель во время своего выступления ясно глядел на него, расслышал в этой речи скрытый, тонкий, завуалированный намек. При этом понимании, к кому обращена суть сказанного, Денис никак не мог понять, к чему это все говориться, а когда, все-таки, понял, то не мог понять другого – откуда Резюкову известны подробности его личной жизни. – Я ведь никому не говорил, кроме Коли, а он точно не общается с Резюковым, да и вообще врядли кому мог сказать, так прошло слишком мало времени, – подумал он.
Выйдя из аудитории, шагая по красной дорожке, расстеленной вдоль длинного коридора, он разбирал разные варианты, но, ни один из них для рационального объяснения не подходил, ни один не казался верным. – Доносчики, которые общаются с преподавателями, и оповещают их даже о личной жизни студентов, не могли знать. Царев к ним не относится, а про Иру знает только он. Девчонкам я не говорил. Как же тогда Резюков узнал. Ведь этот взгляд, ведь он не просто так был направлен на меня. И именно сейчас – не позже и не раньше, а именно сейчас он проводит такую очевидную параллель. Денис шел, думал, разбирал, и анализировал, а, в кармане у него лежал черный мобильный телефон, включавший в себя много функции, который он купил со скидкой.
Несмотря на преподавательские намеки, в которых Денис не усмотрел ничего для себя поучительного, встречи с Ирой продолжились. Под брезжащим, тусклым светом, они ездили на ее маленькой, компактной машине по ночному городу, много разговаривая, пытаясь получше узнать друг друга, как это обычно бывает в только зарождающихся отношениях. Только один момент вносил каплю неясности в их общение – она, словно бы, ожидала от него чего-то, но чего именно – он никак не мог понять. Потом выяснилось, что квартиру для их встреч. Это обстоятельство усилило в нем, еще давно непроизвольно возникшее подозрение.
– Почему мне нужно искать квартиру, ты ведь живешь одна? – написал он ей, однажды.
После минутной задержки, потраченной на обдумывание, она ответила: дело в том, что я замужем.
– Наше общение закончено, – вскипев в душе от чувства обманутости, отправил он.
Это сообщение не произвело должного эффекта. Она стала звонить, причем звонить настырно, как будто обвиняя его в сложившейся ситуации.
– Ира! Ты замужем – чуть ли не криком, напомнил он ей. – Не звони мне больше. Я не понимаю, почему ты сразу не сказал. Изворачивалась и лгала.
– Я боялась, что ты не станешь со мной даже общаться.
– Уж общаться то я не отказался бы. А отношения с замужней женщиной мне не нужны.
В одно мгновение в его душе угасло все. Вместо влюбленности и симпатий возникло лютое отвращение. И хоть знакомы они были всего пару недель, это ощущение отторжения поглотило его душу целиком. Он понял, что все эти задержки во время переписки, были для того, чтобы как следует обдумать, как ей быть, что говорить, и что предпринимать в дальнейшем, а иногда и потому что муж был рядом. От этой мысли ему становилось совсем не по себе.
Несколько дней подряд, мысли о сложившейся ситуации не давали ему покоя. Опять он наткнулся на обман, да еще на какой: для него это были не мелочи, как это могло показаться другим. И именно показаться, потому, что брачные узы, имеют, в действительности, большую важность, чем им придают люди. И эту важность он осознавал, и поэтому ему в душе его было крайне неприятно.
***
– Я даже не знала, что мы с тобой из одного города, – прислала ему сообщение, девушка с большими выразительными глазами и с милым, приятным лицом.
– Ты не хотела бы встретиться – написал он после недолгой переписки.
– Да конечно.
– Так сразу?
– А ты думал, я откажусь?
– Нет, но просто обычно люди, которые знакомятся в переписке, долго переписываются, и только потом встречаются вживую или не встречаются вообще.
– Мне о тебе Юля рассказывала, говорила, что ты хороший парень.
– Хорошулина? А у нас, оказывается, есть общие знакомые.
В той же переписке, они договорились о встрече, и, на следующий же день он ждал ее у выхода в метро. Правда, перед самой встречей, за несколько минут до нее, Денис еще забежал в цветочный магазин и, не зная, какие ей нравятся, купил букет белых непонятных цветов.
– Привет, ты красивее, чем на фотографии. Это тебе, – протянув букет, произнес он шаблонную фразу.
– Она приняла их, улыбнувшись, но взглянув на цветы, не смогла скрыть недовольства. То ли именно они ей не понравились, то ли ей вообще не нравились цветы. А быть может, ей их дарил предыдущий парень, с которым она, в момент встречи, говорила по телефону, и с ее нежных, девичьих уст срывались, словно с лепестков роз капли кислотного дождя, гнилые, скверные, слова, от слушания которых Денису, в миг, стало нехорошо. Однако того, что она говорит со своим предыдущим молодым человеком, он не понял.
– Да всякие уроды названивают, – с особой ненавистью проговорила она, – пойдем, зайдем в бар, он здесь неподалеку находиться.
В большом баре, сильно походившем на ресторан, присутствовало сравнительно мало людей. Поэтому они, без труда нашли свободный столик и уселись за него. Денис никогда не был в таких барах, хотя по Петербургу их была целая сеть.
– Я возьму себе черное, ты какое будешь, – открыв журнал с наименованиями сортов пива, спросила она.
– То же что и ты, – ответил он коротко оттого, что совсем не разбирался в этих сортах пива.
Принесли два бокала, в которых пенилось черное пиво, на вкус необычное. Денис попробовал его, и, ощутив непривычный вкус, немного отпил, после чего внимательно всмотрелся в выразительные глаза ее, поразившие его красотой. В них была и боль, и нежность, и лукавство. В отличии от притягательности глаз, голос ее, временами становился груб и отпугивал. Прошло минут пятнадцать, и, за это время она посетовала на то, что ей надоели наглые парни, обижающие девушек, а он ей поведал, что занимается философией.
– Вот смотри, ты говоришь, что читаешь, увлекаешься философией, в общем, весь в учебе. А как же девушки?
– Бывает.
– Бывает? – удивленно улыбаясь, немного вскрикнув, уточнила Света.
– Это уже как получается. Специально не ищу, – ответил он.
– Ты такой необычный и такой хороший, – в момент, когда он невольно и нежно взял ее руку в свою, и сказал, что нужно стараться быть друг для друга лучше, произнесла она.
– Тебе холодно. Ты весь дрожишь, – уже на улице жалела она его.
– На улице и вправду холодно, и меня морозит, – с этими словами Денис крепко обнял ее, и, немного наклонив на спину, попытался поцеловать. Но эта попытка не увенчалась успехом.
– Ты со всеми так делаешь? Тебе, наверное, с твоей внешностью ничего не стоит соблазнить любую, – шутя, упрекнула Света.
– Нет, это совсем не так.
– Да уж конечно. Расслабься, чтобы тебе не замерзнуть.
– Мне нужно идти. Я опоздаю на метро, – резко переменив тему, дрожащим голосом проговорил он.
– Да, оно скоро закрывается. Если хочешь, можешь у меня переночевать, – пытаясь поймать такси, предложила она, – у меня есть еще один диван.
Денис глянул в сторону метро, оставалось минут десять до его закрытия. Нужно было либо бежать, либо не успел бы. Он согласился ехать к ней, и, она поймала такси.
– В это время автобусы уже не ходят, поэтому только на такси. Здесь ехать минут десять. Рублей за пятьдесят довезут. Я всегда, когда после клуба возвращаюсь домой, ловлю попутки, – говорила она уже в теплом салоне автомобиля, быстро несущегося по гладкой трассе, по краям которой лежал почерневший снег.
– А ты часто бываешь в клубах?
– Да.
– А я клубы не люблю. Мне там скучно. Если не пить, я не знаю чем там заняться.
– А я люблю выпить. Мне нравится это состояние.
Машина остановилась. Молодые люди, расплатившись, вышли из нее и направились к многоэтажному дому, от которого к широкой трассе вела узкая, давно не ремонтированная дорога.
– Вот здесь я живу, – указывая на это девятиэтажное здание, осведомила Света.
– Ты снимаешь?
– Да, вместе с подругой.
– А сколько платите?
– Всего двадцать тысяч. Квартира двухкомнатная.
В подъезде было чисто, потому что на дверях был установлен замок, чтобы открыть который, необходимо было знать пароль. Уже поднимаясь на лифте, Денис ощутил легкое волнение. Ему было и комфортно и в то же время неуютно. В его крови играл азарт, и бурлило чувство неизвестности. Дверь им открыла худенькая, хрупкая, приятной наружности, блондинка с большими голубыми глазами.
– Познакомьтесь. Денис, это Катя, Катя, это Денис, – представила их друг другу Света.
– Привет, очень приятно, – со спокойной улыбкой, произнесла Катя.
– Мне тоже. Привет, – ответил он.
– Ты не против, если он у нас переночует? Метро уже просто закрывалось, – обратившись к подруге, спросила Света. Та ответила, что совсем не против, и Денис, сняв куртку, спешно разувшись, прошел в дальнюю комнату. Ему, привыкшему к общежитским комнатушкам, она показалась невообразимо просторной, тогда как на самом деле, она была не такой уж большой. Возле двери, с одной стороны ее, находился телевизор, а с другой стороны этой же двери, в углу красовалось большое зеркало. Возле окна располагался небольшой диван, а напротив него, у стены, стояла односпальная кровать. Посреди комнаты лежал коричневатый ковер. Видно было, что эту комнату снимают.
– Давай будем спать, ложись на тот диван.
– Рановато еще, но если тебе уже хочется, то давай.
Она выключила свет, и от этого в комнате стало темно, но не настолько, чтобы совсем нельзя было разглядеть силуэт молодого тела.
– Сделать тебе массаж. Мне просто не спится.
– Нет, ты что, – со смехом ответила она, – ты меня за кого принимаешь.
– Ну как хочешь, я всего лишь хотел сделать массаж.
Однако заснуть не получалось. Света несколько раз переворачивалась с боку на бок, как будто от ее мучившей, навязчивой мысли. И с огоньком, который, как у кошки, во тьме блеснул в ее глазах, она спросила, – предложение массажа еще в силе?
На следующий день он резко встал, когда она еще спала сладким сном.
– Ты уходишь? – сквозь сон, едва ли открыв глаза, спросила она.
– Да, мне нужно в академию, – ответил он, сидя рядом с ней на кровати.
– Мы увидимся?
– Конечно.
Денис быстро оделся и вышел. Оставалось мало времени, чтобы успеть в академию. Машины ехали большинством своим в одну сторону, а ему нужно было в другую, поэтому он решил идти пешком. По заснеженному тротуару, по которому за ночь, видимо, не проходил никто, он шел и думал, но мысли его рассеивались то в одном, то в другом направлении. Его состояние было тоскливым, в душе было неуютно, и он не понимал отчего, и что является причиной, ведь вроде бы все нормально, и даже хорошо.
Решив все дела в академии, заехав затем в общежитие, вечером того же дня, он позвонил ей.
– Приезжай. Ты помнишь, где такси вызывали, – сказала она.
– Помню.
– По дороге только забеги в Макдональдс, купи мне гамбургер, чисбургер и картошку фри. Цветов не надо цветы уже надоели, – попросила и открыто подтвердила его предположения Света.
– Хорошо, я забегу на Лиговском.
– Зачем? У нас здесь есть. Прямо рядом с метро. Как выходишь, на право, метров тридцать.
Радимов долго не искал, спросил у прохожего, который ему внятно объяснил, и, ориентируясь на это объяснение, он забежал в Макдоналдс. В нем, как это обычно бывает, в длинной очереди толпилось множество людей. И, казалось бы, еда ничем не экзотическая, да говорят еще и вредная, потому что запивать холодными напитками бутерброды холодной, газированной водой ни в коем случае не полезно, тем не менее, охотников до этой еды всегда, почему-то, находится великое множество. Видимо дело во вкусе и только.
Падали частицы снега и от выхлопных газов, проезжающих машин, таяли, не долетая до земли, а те, которые, все же, приземлялись, образовывали сугробы рядом с дорогой, но их беспощадно расчищали дворники. Небо было серое и на нем ни одного облака не проплывало. С этого неба снежинки падали и на черную, осеннюю куртку и на синие джинсы Радимова и ложились дождевыми крапинками. Но его все это не волновало, и он почти не замечал природных явлении, и того, что его одежда уже немного промокла. Он спешил на остановку, чтобы сесть в автобус.
– Привет, – спокойно с натянутой улыбкой, произнес он, ощущая внутри себя дискомфорт.
– Привет. О! купил, спасибо, – сказав это, Света взяла из его рук бумажный пакет с едой быстрого приготовления, и, не дожидаясь пока он разденется, ушла в комнату, где на стуле, рядом с кроватью, подперев одним коленом подбородок, сидела Катя. По всей видимости, они обсуждали что-то важное, вследствие чего у Радимова создалось впечатление, что он им помешал. Катя была приветлива и поблагодарила за принесенный пакет. Света же заглянув в него не найдя там чего-то, снова, по привычке, скорчила недовольную мину. Подруга ей намекнула, что для недовольства нет повода, и под влиянием этого совета, Света сделалась мягче, но не смогла до конца скрыть нахлынувшего негодования. Денис подошел к ней, обнял, поцеловал, но она убрала губы, и уставилась в телевизор, где показывали про онкологических больных.
– Как страшно, – с ужасом в глазах, под явным внушением, произнесла она.
– Да, действительно страшно, поэтому нужно бросать курить, – подтвердил он, когда Катя уже покинула комнату.
– Да что за ерунда, моя мама курила всю жизнь, даже когда была беременна, и я нормальной родилась, – сказала Света, встав с постели, и ушла на кухню, а через пару минут вернулась и больше не смотрела телевизор.
– Ты сейчас уйдешь. Мне нужно по делам, – пристально вглядываясь в его глаза, ожидая, видимо, соответствующей реакции, поставила она его перед неожиданным фактом.
От непонимания, для чего нужно было вытаскивать его на другой конец города только затем, чтобы он купил и принес пакет с едой, общей стоимостью двести рублей, а затем, через полчаса, отправится по делам, а его, тут же, отослать обратно, в глазах его выразилось удивление. С учетом ее совершенно беззаботного, праздного образа жизни, какие у нее могли быть срочные дела. Если только она не собиралась в клуб или попросту решила показать, что прекословить ей нельзя ни словом. Тем не менее, не говоря о своих догадках ничего, он зашнуровал белые, удобные, с зеленоватыми полосами по бокам, кроссовки, и, предполагая, что она передумает, накинул куртку. Но она, молча, его проводила, холодно поцеловала и резко закрыла за ним дверь.
– Наверное, она сделала это для того, чтобы меня разозлить, – думал он по дороге, – Для чего еще? – И это недовольство, вызванное тем, что я не купил картошку, вернее купил, но не ту, которую ей хотелось, потому, что той не было. Она постоянно чем-то недовольна и на кого-то зла. Но быть может, исправится.
Однако Света не имела намерения исправляться. Ее полностью устраивал ее образ жизни: пьяные компании, клубы, редкое посещение института, кстати говоря, уже второго по счету, так как из первого она была отчислена за непосещение, но всем говорила, что из-за конфликта с одним из преподавателей. Она была сосредоточена на поиске молодого человека, но именно на поиске, а не на нахождении. Каждому последующему парню она рассказывала, насколько ужасен был предыдущий, и в то же время какой силы между ними была страсть.
– Он меня бил, по голове, кулаком, – жалостливо рассказывала она, когда они были наедине.
– За что? – не мог понять Радимов, делая вид, что жалеет, хотя ему, действительно было жаль, но не настолько, как он это демонстрировал. Он прекрасно понимал, что могла спровоцировать и она сама.
– Я на него бросалась драться.
– Ну, тогда понятно, – заключил он, этими словами, давая понять, что выявил действительные причины рукоприкладства. Она заметила это, и ей его реакция совершенно не понравилась. Она затаила обиду от одной только реакции, в которой не было поддержки.
– Ты какой-то бесчувственный, спокойный, безэмоциональный. А я люблю эмоции.
– Мне больше нравится – думать, рассуждать, все взвешивать. Эмоции, если и испытывать то только положительные. От отрицательных чувств много вреда.
– А я люблю даже отрицательные чувства. Я люблю чувствовать вообще. Мы живем, чтобы чувствовать, – произнесла она, вполне объяснимую для женской натуры истину, которая в пересечении с позицией крайнего рационализма становится еще более ожесточенной и принимает крайние формы. – Ты был таким или стал? – продолжала она распознавать его сущность, в надежде переубедить, и в надежде, что ей удастся повлиять на его внутренний мир существенно, оставив в его жизни след. Ведь почти каждой женщине важно, пусть даже не связав свою с ним судьбу, пусть даже в жизни нелюбимого мужчины, оставить свой след.
– На втором курсе начал усиленно заниматься, но в какой-то степени был и раньше. Я всегда учился хорошо, но только в начальных классах и сейчас учусь по-настоящему, когда меня никто не гонит, и никто от меня этого не требует. Философию, социологию, психологию, историю мы уже прошли, а я до сих пор читаю труды ученых. Я стал учиться задним числом, но учиться никогда не поздно. Многие знания пригождаются в жизни. Я получаю удовлетворение от саморазвития.
– Ты скучен. Как можно быть таким?
Радимов понимал, что ей никогда его не понять. Ведь для нее это другой, совершенно другой мир, к которому она никогда сознательно не прикасалась. Ее родители определили ее в учебное заведение, и контролировали ее студенческую жизнь, и поэтому она пила и находила в этом утешение, и поэтому, вследствие запугивания, после отчисления, на почве стресса, у нее открылась язва желудка, и пришлось делать операцию. В том числе и по этой причине, уклад вуза и вся образовательная система, совмещенные с родительской заботой, всегда воспринимались ею, как ограничители свободы. А между тем, ко всему прочему, эта система, все же, подстегивала к систематической деятельности и ограничивала не только свободу положительную, но и свободу пагубную для нее же самой. Света любила долго поспать, особенно после посещения клуба и не любила слушать долгих умных речей, ввиду того, что они нагнетали на нее уныние. Одним словом, она ленилась выполнять как умственный, так и физический труд. Однако со всем этим, она упрекала его в том, что он живет без цели.
– У тебя нет мечты, – цитировала она слова одного киногероя. – Как можно жить без мечты?
– Почему? Есть. У меня есть цели, и я стараюсь их достичь. По крайней мере, закончить академию. Мечты ведь должны быть осуществимы, нет смысла мечтать ничего не делая для ее осуществления.
– Я вот мечтаю о свадьбе, и чтобы платье у меня было в двести тысяч. Я имею на это право, – взглянув на него широко открытыми глазами, сказала она. – Ведь это будет моя свадьба. Я хочу лимузин и много цветов.
Однажды вечером, когда они остановились напротив зеркала и обняли друг друга, она взглянула на их отражение, оценивая насколько они подходят друг другу. И все же пристальнее, в этот момент, она смотрела на свои роскошные, длинные, черные волосы и от этого пухлые губы ее расплывались в улыбке. Она была красива и этим гордилась, но груба и этим отпугивала окружающих.
***
Приближался одиннадцатый час и, по природному расписанию, в совокупности с погодными особенностями Ленинградской области, доселе туманное небо застилал стойкий на небе, мерцающий на земле, полуночный мрак. Ни сильный ветер, ни даже мелкий, невзрачный дождик, не тревожили городские широты. Листва высокорослых деревьев едва шелестела. Это слабое шелестение, похожее на перешептывание, словно бы, тишайшим голосом говорило о том, что ветерок, все-таки есть, правда, едва чувствительный человеку, только нам – листьям. Двигаясь неспешно по улице, Денис медленно подходил к общежитию, которое скоро закрывалось. В кармане его, слегка вибрируя, зазвонил телефон.
– Привет, ты чем сейчас занят? – спросила Света.
– Гуляю, – отвечал он, проходя мимом арки, которая зияла между домов.
– Один? – удивилась она.
– Да, я люблю гулять один. А бывает – просто не с кем.
– Странный ты. Гулять одному, – произнесла она насмешливо. – Не хочешь приехать?
– Да уже скоро общежитие закрывается, и я потом на метро не успею, а завтра на пары нужно.
– Да возьми такси, а от меня сразу на пары поедешь. Выйдешь возле метро, а там я тебя встречу. От Лиговского до нашего метро недорого возьмут.
В целом вышло четыреста рублей, а для студента за одну поездку это было дорого. Дорогой, перекинувшись парой фраз с таксистом, по приезду, он вышел прямо напротив метро. Затем, в размышлениях, которые в отличие от ночного, усиливавшегося холода, делали его одиночество незаметным, прождал десять минут, как и договаривались. Ее же все не было. Однако он решился ждать сколько придется и не звонить первым. Время тянулось, и холод улицы только оттягивал его, делая словно бы недвижимым. У молодого человека в голове стали прокрадываться мысли, что его снова желают позлить.
– Я здесь в баре, в том котором мы были. Сейчас буду, – ответила она, на его звонок, который был сделан после долгого ожидания и потери терпения.
– Хорошо буду ждать, – сказал он без упрека, и без напоминания, чтобы поторопилась.
И все же, несмотря на эту договоренность, ему еще долго пришлось бродить по мокрому от совсем недавно растаявшего снега асфальту, у самого входа в метро. И только, примерно через час, когда ожидание его вконец утомило, он направился в бар, а зайдя, не обнаружил ее там. Тогда он опять, уже негодуя от предположении, возникших ранее, а теперь подкрепившихся, вытащил из кармана свой телефон.
– Слушай, у меня тут одна ситуация вышла. Мне срочно домой пришлось ехать. Приезжай ко мне. Ты же помнишь, где я живу, – объяснялась Света.
– Что за ситуация? – нервно спросил он, понимая, что она играет.
– На меня напали и я подралась… Когда уже к тебе шла, – сказала она неуверенно, не удержавшись от смешка над собственной выдумкой.
– И нельзя было позвонить. Я здесь около получаса стоял. А от тебя ни звонка, ни тебя самой. Могла бы сразу сказать, чтобы я к тебе ехал, – не сбавляя нервного напряжения, говорил он в трубку.
Голос ее тут же изменился – демонстративно стал грубее. Такой реакции она, явно, не ожидала. Ей хотелось, чтобы он приехал, при этом, не обвиняя ее ни в каких провинностях. Думается мне, что не является секретом, что есть такая игра у некоторых пар – совершить какую-нибудь глупость, вызвать негативные эмоции, а после эти эмоции унимать, давая им выплеснуться в бурных ссорах или жарких ласках. Только с той лишь разницей происходит, подчас, подобная игра – кто-то диктует правила, а кто-то принимает их. Как правило, в нашем мире, диктуют женщины, а подчиняются мужчины. Денис подчиняться не собирался.
– Я не знала, что так выйдет. Поймай такси и приезжай.
– Нет, я поеду домой, – решительно сказал Денис.
– Ну и езжай, – произнесла она равнодушно.
Буквально сразу поймав такси, примерно через полчаса, он доехал до общежития и договорился с охранником, чтобы войти. На это, в общей сложности, было потрачено еще четыреста рублей, и часам к трем он уже находился в своей общежитской комнате. Правда, прежде чем уснуть, долго выявлял в уме мотив ее поступка, а на это уже было потрачено куда больше времени и не только в ту ночь. Его размышления были весьма просты и не
– Она ведь точно меня задевает. Сначала вытаскивает, я еду как дурак, потом она меня либо отсылает обратно, либо еще что-нибудь. Она со мной просто дурачится. Хочет меня позлить, но зачем? С какой целью.
***
В другой раз, ей остро понадобилась тысяча рублей, по его мнению, на посещение ночного клуба. Ему же, без зазрения совести, она объяснила, что осталась совсем без средств и не имеет даже на еду. В рассудке своем уже точно зная, что его обманывают, он не стал ее уличать, а, узнал это из того, что на предложение проводить ее, после встречи в метро, она отказалась, потому что сильно торопилась. Хотя об этом бы хотелось рассказать немного поподробнее.
Вечером, в подземелье, кишащем людьми, мерцал отдаленно походящий на дневной, тусклый свет. Вагоны, подобно государственным служащим, а вернее более походя на официантов, разносящих подносы с различными кушаньями, развозили пассажиров по нужным станциям. В одном из них, имея своей целью выйти на Сенной, ехал и Денис. Когда Сенная приближалась, он встал, а когда ее название объявил голос, выскочил из вагона, и, торопливо добрался до эскалатора. По эскалатору, ползущему вниз, спускались люди, большинством с уставшими лицами – это было вполне объяснимо, ведь был поздний вечер и для многих конец рабочего дня. Поднявшись и выйдя на улицу, он ощутил всевозможные резкие запахи. Уличный воздух, представлял собой смесь запахов выхлопных газов различного транспорта, запахов блинов и пирожков, готовящихся в булочной, прямо за входом в метро. Этот запах, по правде говоря, перебивал все остальные – запахи всевозможных резких духов, сигаретного дыма, и жаренных семечек, продававшихся неподалеку. В нескольких метрах от выхода, они, как и договаривались, в шумной толпе, нашли друг друга. Поцелуй был коротким и не долгожданным, и со стороны скорее напоминал вынужденную необходимость.
– Спасибо тебе большое, – выражая искреннюю благодарность, что было крайне редко ей свойственно, проговорила она.
– Да не за что, – обняв ее за талию, сказал Денис.
Вместе они направились обратно в метро и, через пять минут, уже спускались по эскалатору. И тут Денису вспомнилось, как, в одной из их совместных бесед, она говорила, что ей до глубины души становится завидно, когда приходится наблюдать, как по эскалатору спускаются молодые пары, целующиеся и обнимающие друг друга с лаской и с любовью. Теперь они ехали вместе, держась за руки, и представлялась такая возможность, но, вместо этого, она рассеяно смотрела по сторонам. Видимо просто привыкла.
Ко всему прочему, она куда-то торопилась и явно не к себе домой. Потому что если бы ей нужно было сначала домой, она, скорее всего, согласилась, чтобы Денис ее проводил. Однако когда он, уверив ее в том, что проедет с ней только до ее станции, а затем пересядет и поедет к себе, шагнул за ней в вагон, она на это отреагировала так, словно ее преследовал насильник. – Не надо, – крикнула Света испуганно, когда дверь вагона должна была закрываться. – Хорошо, –улыбаясь, ответил он и дальнейших шагов не сделал.
***
Впоследствии, через несколько дней, был поход в суши бар, на встречу перед которым она снова опоздала, а вместо извинении утверждала, что скоро будет, лишь иногда отвечая на его звонки. – Ты не можешь подождать? – грубо с оттенком властности говорила она в трубку.
– Да я уже замерз, – торопил он ее, уже почти преодолев приличное расстояние пешком, от метро до суши бара. Она же приехала через полчаса или даже больше, и не пешком, а на такси.
– Ничего страшного, что подождал, – грубым, в особенности грубым для женщины голосом произнесла она, тогда как сама, словно гусеница в кокон, была укутана в черное, плотное пальто. Не минуло и трех минут, как они зашли в теплое, весьма уютное помещение, которое наполняло приятным ароматом экзотических специи. Сняв верхнюю одежду у входной двери, возле гардероба, они прошли за свободный столик, который, словно бы глядел на них, приглашая. Усевшись за него поудобнее, пару раз поправившись на стуле, Света, притянула к себе меню и заказала всякой еды, начиная от всевозможных роллов, заканчивая супом, очевидно потому что платить намеревался он, и, весь последующий час или около того, уплетала все это с нескрываемым аппетитом, но переела, и ей впоследствии стало плохо, аж до одышки. С ним она была холодна, и только позволяла себя целовать, когда он пересел к ней ближе.
– Ты не видишь, я ем, – пробурчала она набитым ртом.
– Но можно ведь на время остановиться.
– Дай мне поесть!
Эти слова его нисколько не обидели, и даже на минуту не заставили страдать. К такому отношению он постепенно привыкал, но, вместе с тем, привычка эта его ничуть не умиляла. Ее равнодушие болезненно не трогало за душу, а ей хотелось, чтобы тронуло, задело за живое, заставило болеть душевно. Денис же был не из обидчивых, и, чтоб его задеть, была необходима весьма весомая причина. Немного поискав, подумав, она ее нашла спонтанно, без труда, где не искала, где даже и искать не собиралась.
– У меня нет денег. Нет даже на еду, – через пару дней, вызывала жалость в его сердце Света, во время их телефонного разговора.
– Что я могу поделать, – сказал он равнодушно, играя, подшучивая от того, что подустал от ее выдумок и обмана.
– У твоей девушки еды нет, а тебе все равно, пусть умирает с голоду?
– Давай я тебе куплю еду сам, – настойчиво предложил свою альтернативу он.
– Хорошо, – после некоторого раздумья согласилась девушка.
Быстро собравшись, он забежал в продуктовый магазин и, долго не выбирая, купил все, заказанные ею продукты. Через час с небольшим, или может быть и того меньше, он, впопыхах, переступил порог ее квартиры. Света, встретив его, снова, по привычке, взяла пакет с едой, поблагодарила, и с очевидным голодом, перекусив у себя в комнате, сидя на кровати, принялась его нервировать. Кстати говоря, и что хотелось бы не оставить без внимания, удовлетворением этой потребности она жутко искажала смысл библейской цитаты – не хлебом единым сыт человек. Только дело все в том, что этим человек не насыщается, а за удовольствие от психологического угнетения других, платит собственным, порой совершенно беспричинным беспокойством.
– Не стоит меня пытаться изменить, я такой, каким хочу быть и стремлюсь быть лучше, – говорил он мягко, лежа на кровати, у нее за спиной, когда она сидела за столом, и гладил ее шею.
– Не прикасайся ко мне.
– Тебе не нравятся ласки и нежность?
– Нет.
– А мне нравится. Я без этого не могу, – не обращая внимания на ее высказывания, продолжал Денис отстаивать свою позицию, все так же, гладя ее шею.
– Нет, я, конечно, люблю нежности, но только ночью, в кровати, под одеялом.
– Ты же говорила о том, что мы живем, чтобы испытывать чувства, – продолжал Денис, делая вид, что его нисколько не затрагивает ее резкость.
– Ты знаешь, ты вот сейчас сидишь возле меня, а я ничего не чувствую, – вдруг, с чувством задетого самолюбия, заявила она.
На эту реплику Радимов уже ничего не ответил, только посмеялся, в то время как она тыкала по клавиатуре и внимательно глядела в монитор компьютера.
– Странный ты. Я, может быть, здесь с мужиками другими переписываюсь, а он хоть бы что.
– Насильно мил не будешь. Ты и потом можешь с ними переписываться, – ответил он с полным равнодушием. Ему это уже начинало порядком надоедать.
– И ты даже не будешь против? – с задорной усмешкой, глядя на него глазами полными азарта, спросила она.
В итоге их задушевный разговор до того, что они совершенно не подходят друг другу, и им определенно нужно расстаться.
– Я поеду пока метро не закрылось, – произнес он, стоя на пороге, уже одетый для улицы.
– Купи мне, пожалуйста, еще сигарет, – с мольбой в голосе, попросила она.
– Я же говорил, что нет.
– Я уже давно курю.
Радимов отправился в магазин и купил не только пачку тонких, словно белые черви, дамских сигарет, но еще и пакет красного, дурманящего вина. Молодые люди, в конце концов, решили отметить обоюдно согласованное расставание. Только от одного вина ли, либо еще и по другим причинам их расставание вышло совсем не дружеским.
Все окна ее квартиры, словно бы смотрели на проезжую дорогу, тогда как за этой дорогой ничего не было: ни домов, ни проспектов, ни даже лысых деревьев – сплошная пустошь. Глядя в эти окна, напрашивалась мысль, что живешь на пустыре, жуткое уныние, как будто одинокий хутор или вымершая деревня. Да что там деревня – там сплошь и рядом, одноэтажные дома, деревянные избушки, дряхлые даже – ничего еще, собаки лают, и лаем своим подтверждают присутствие жизни, петухи по утрам поют и будят, а тут, вроде бы город, и такое отсутствие жизни вокруг, видом из окна. Быть может эта отстраненность, это ощущение жизни на самой окраине подталкивали ее чаще выпивать, но тогда, в ту ночь, он выпил больше ее и порядком. Прежние разговоры приобретали характер натянутой беседы. Света уже не скрывала негатива к нему, под конец ей хотелось, что-нибудь такое сотворить.
– Из-за меня здесь дрались, и зеркало разбили, которое в коридоре стояло, – вдруг отчего-то вспомнила она.
– И что хорошего? Тебе нравится, когда за тебя дерутся? – спросил он утомленным голосом, все так же лежа на застеленном разрисованным покрывалом диване.
– Это эмоции. Без них нельзя жить. Нельзя жить без чувств.
– Эмоции разными бывают. Я за положительные, а если их нет, то лучше никаких. Лучше быть пустым, чем быть наполненным отравой.
– Без чувств жизнь совсем не интересна.
Так молодые люди спорили, глубоко путаясь в понятиях и в определениях, которыми наделяют эти понятия, и договорились до того, что она, по какой-то надобности, ушла в ванную. Чуть подождав, примерно несколько бокалов спустя, Денис направился за ней следом. В момент, когда он переступил порог ванной комнаты, Света стояла напротив зеркала, и то ли выщипывала брови, то ли просто разглядывала свое лицо, нет ли у нее на нем черных точек, то ли терпеливо выжидала его прихода. Зачем-то, сам того не понимая зачем, думая видимо, что этим заставит ее слушать, он попытался развернуть ее к себе, дернув за плечо. Его попытка отчасти увенчалась успехом: она развернулась и дала ему пощечину, и когда он не ответил – ударила вторую. От неожиданности, он продолжал стоять, ничего не предпринимая. Тогда Света ударила ногой ему в живот. Впрочем, удар оказался не такой силы, чтобы был ощутим настолько, чтобы молодому, крепкому парню было больно в состоянии алкогольного опьянения. Ко второму удару он уже был готов – привел в напряжение мышцы пресса и почти ничего не почувствовал. Заметив это, она с остервенелыми глазами хищницы, которая настигла свою добычу, с бешенством, свойственным только медведице, потерявшей своих медвежат, принялась бить его в живот, удар за ударом. В какой-то момент у него возникла идея – пронаблюдать насколько ее хватит, точнее, хватит ее жестокости по отношению к нему. И она продолжала бы, если бы он сам, выставив руку вперед, преграждающим движением, не остановил ее. На ее лице выразилось удовлетворение, глаза горели огнем, казалось, что она получила удовольствие, которого никогда не получала ранее. Она словно отомстила за всю ту боль, которую ей причиняли мужчины на протяжении всей ее «взрослой» жизни. Денис лег на диван, в душе его непроизвольно возникла обида, которую он душил, уничтожал, но от этого она становилась только сильнее, и сдавливала ему горло. От этой внутренней борьбы на глазах предательски стали наворачиваться слезы. Алкоголь, вследствие ослабления нервной системы, неминуемо вызвал жалость к себе.
– Сейчас ко мне должен прийти друг, – через некоторое время, после телефонной переписки, не замечая его внутренних переживаний, сообщила она.
– Что за друг?
– Хороший друг. Мы с ним давно знакомы.
Выяснение насколько друг хороший привело к тому, что Радимов сказал, что в случае чего этому другу не поздоровится.
– Я за своих друзей схвачусь за нож. Я на все ради них готова, – с ожесточением уверила Света.
От эффекта нахлынувшей горечи, которая спровоцировала частичное отрезвление, Денис не принял ее слова всерьез. И когда пришел ее приятель, он, с ним поздоровавшись за руку, ушел обратно в опустевшую комнату. А она с высоким, обладающим густой рыжей шевелюрой парнем отправилась на кухню. Этот молодой человек, примерно двадцати одного года, действительно, был ее давний приятель. Он обладал далеко не спортивной фигурой, и, от студенческой, вольной жизни у него уже появлялся живот. Он был не красив и не дурен, внешности средней. Из-под очков, которые на его полноватом лице смотрелись вполне приглядно, на окружающих он глядел, щурясь, словно от лучей яркого солнца.
Покуда Света с Андреем разговаривали на кухне, Денис лежал на диване в комнате, закрыв лицо одной рукой от света, резавшего ему глаза. До него доносились их слова и возгласы, но он не придавал им большого значения, другие мысли занимали его разум. Кое-какие сведения, все же, непроизвольно, оказались его умом усвоены. Андрей рассказывал ей о том, что у него появилась девушка, к которой он относится несерьезно, потому что она не внушает должного доверия. Света же его переубеждала, говоря со смехом, что, быть может, она его просто любит, и, вообще возможно, что между ними любовь, которой он не замечает.
– Да какая любовь, – отнекивался Андрей, громко смеясь, с осознанием человека никогда не любившего, и даже не знавшего этого чувства в себе, но теоретически представляющего и потому отвергающего ее наличие в его нынешних отношениях.
Вскоре, Денис устал от невольного подслушивания их пустословных бесед, и, к тому же, его опьяняюще морило сном. Он уже находился в состоянии близком к засыпанию, когда почувствовал тупой удар в живот, после которого последовал – второй и третий. От этого болезненного ощущения он очнулся, резко сорвал руку с лица и увидел, что над ним стоит Света, и с тем же остервенелым, полным нечеловеческого, звериного бешенства, взглядом бьет его по животу стопой. Спросонья он не сразу понял, что происходит, а она, тем временем, пользуясь эффектом неожиданности, и осознанием своей безнаказанности, в случае покидания места преступления, соскочила с дивана и убежала. Вопреки ее законному ожиданию, он не побежал за ней, а остался лежать, и глаза его снова сомкнулись. По всей видимости, от скуки, она пришла во второй раз, и, незаметно подкравшись, снова, в той же позе, встала над ним. Теперь, в руках у нее находился бокал с вином, который она медленно, смакуя момент, опустошила ему на грудь.
– Я сейчас тебя убью, – выпалил он. Услышав это, подобно кошке, увидевшей собачий оскал, она мгновенно скрылась за дверью. В первую очередь, для внушения страха, Денис, вскочив с дивана, стремглав побежал за ней. А когда он был уже возле двери, и, развернувшись, направился обратно к дивану, так как посчитал продолжение дальнейшей преследования – занятием бессмысленным, вдруг, нехитрым образом совершив нападение сзади, его неожиданно схватил Андрей, и в локте сжал его шею. Радимов попытался высвободиться, но ничего не получилось, а меж тем рука противника сжималась все сильнее.
– Ты ее тронешь? – чувствуя свою власть, криком спросил Андрей.
– Нет, – последовало после секундной задержки, после чего Андрей разжал локоть.
– Ты чего лезешь? – придя в себя, совсем проснувшись, напрочь отрезвев, резким тоном сказал Денис.
– Ты сказал, что убьешь ее, – оправдал свои действия Андрей уверенно, будучи крайне убежденным в обоснованности своего поступка.
– Не надо. Я не хочу, чтобы из-за меня произошла драка, – став между ними, якобы, пытаясь вывести Андрея в коридор, просила Света.
– Отойди, мы поговорим, – и Андрей вывел, а вернее, насильно выволок Свету в коридор, и запер за ней тонкую, застекленную в центре, деревянную дверь. Она, нехотя, сильно сопротивляясь, всем видом своим показывая, что не желает того нисколько, все же, повиновалась, но только оттого, что не нашла в себе физической силы сопротивляться ему вполне, на равных. Картина эта напоминала ситуацию, когда сильный отец, оттаскивает свою маленькую дочурку от злобной, внушительного размера, бешеной собаки, дабы та ее не загрызла, и сам остается для того, чтобы справится с одичавшим зверем, а дочь, в свою очередь, вместо того, чтобы убежать сломя голову, кричит, – «Папа, папа, не надо», и никак не хочет не то что убегать, а даже отойти в сторону не старается. Картина эта была весьма правдоподобной, и внушала бы умиление, и быть может, даже подтверждала бы слова Светы по поводу ее трепетного отношения к друзьям, если бы не одно – «но». В последний момент, когда она, держась за стену, всячески сопротивлялась, Денис отчетливо уловил ее игривый взгляд, полный сладостного предвкушения, который как нельзя лучше характеризовал ее истинное желание и, донельзя правдивее, подтверждал ее намерение стать актрисой. Ей нравилось видеть кровь, ей до сладострастия нравилось играть. Актриса, как известно, это ведь не только тяжелая профессия в искусстве театра и кино, требующая таланта и упорного труда, это, что называется, призвание, как стремление быть стервой, неестественное стремление, искусственное, фальшивое. В момент наблюдения за огоньком предвкушения в внешне красивых глазах ее, Денис, хоть и имел на Андрея чрезвычайную злость за его неуместное вмешательство, для себя решил, что если соперник первым не начнет – он его трогать не станет. И после того, как она оказалась за дверью, он с выражением лица полным гнева и негодования, которое заметно угасло после того, как он увидел ее глаза, но все еще кипело в нем, произнес, – «Это не твое дело. Она на меня вылила стакан вина, когда я спал. От этого я и вспылил. Я этого сказал в порыве ярости, и это не значит, что я действительно хотел ее убить!»
Андрей вел себя свободно и раскрепощено, говорил уверенно, и даже слегка надменно улыбался. Однако эта уверенность и свобода моментально пропали, а улыбка сменилась на скривленную гримасу страха, когда Радимов подошел к нему вплотную, и медленно, произнося угрозу, продемонстрировала удар в печень. На это действие Андрей, уже стихшим голосом ответил, что он понимает, что Денис может его избить, потому что занимался спортом, однако, он, в тот момент слышал только то, что Денис бежит за ней с криком, что хочет убить ее, и, что ему больше ничего не оставалось делать, как только вмешаться. А между тем, объясняя мотивы своего поступка, Андрей стоял спиной к зеркалу, которое, по словам Вороновой, было заменено на разбитое несколькими днями ранее, в результате драки.
– Хватит разговоров. Давай бей, – учитывая это обстоятельство, ожесточенно крикнул Денис.
– Бей ты, первым, – с обреченностью в голосе, ответил соперник.
– Ладно… иди, – окончив выяснение отношении Денис, развернувшись, неспешно направился к дивану. А Света со своим лучшим другом, которого, по факту, оставила один на один с сильным соперником – что было явно даже для нее, как для девушки, ушли в кухню, где продолжили, рассказывать и обсуждать всякие разности, попивая баночное пиво, принесенное Андреем.
Чрез некоторое время Денис, по какой-то известной только ему необходимости, отправился к ним. Несколько оскорблении, пущенных в его адрес со стороны обоих спровоцировали возрождение в его душе гнева.
– Пойдем, выйдем в коридор, чтобы она точно не влазила в наш разговор, – стараясь не замечать оскорбительных реплик, произносимых Светой, предложил Радимов.
– Никуда я не пойду. Делать мне больше нечего, – скорчив гримасу отвращения, с непередаваемым омерзением, словно отказывается от принятия испорченной пищи, оскалив свои белые зубы, которые до этого, и после этого постоянно расплывались в напускной улыбке, отсек Андрей. В этот момент он сильно напоминал озлобленную собаку, лающую на прохожих, но из-за нахождения на привязи, неспособную укусить.
– Если хочешь, можем потом встретиться, поговорить на трезвую голову, – предложил Радимов.
– Не хочу я с тобой ни о чем говорить.
– А сейчас ты, что делаешь?
– Да ты лох! – обращаясь к Денису, прокричала Света, тем самым подстрекая его, но безуспешно, потому, что прекрасно понимая, для чего она это делает, Денис держал себя в руках, и, ни при каких условиях не кинулся бы драться, если бы Андрей не напал первым. А то, что Андрей не сделает первого шага, было уже очевидно и ощущалось всеми. У Светы же, глубоко в душе горело желание увидеть драку между ними, и, для этого она продолжала изрекать оскорбительные слова.
За окном густела совершенная темень, которая если и бывает в большом городе, то только в его спальных районах, на окраине. Света с Андреем разговаривали, уже совсем не замечая третьего. Он задумался, и, глядя то на стол, заставленный пивными банками, то на их наигранные улыбки и смех только от того, что они бесконечно рады видеть друг друга и чуть ли не счастливы от совместного общения, приуныл и сделался задумчив. Ему, в миг, стало и гадко, и тошно, и противно все это видеть, во всем этом участвовать, всему этому потворствовать, и, он ушел в комнату, и снова лег на диван и постарался заснуть. Но мысли вились в голове его, словно виноградная лоза по изгороди, и не давали уснуть. И чувство, неприятное чувство тоски и уныния удушало его. Ему было и печально и в то же время противно, но отчасти хорошо, хорошо оттого, что он увидел ее настоящей, такой, какая она есть, без притворства. И увидел именно сейчас – не позже. Ведь позже могло быть плачевнее.
Вскоре, вызвав такси к дому, гость покинул прихожую, и Света, выключив во всей квартире свет, пришла и грубо, всем телом, словно подкошенная плюхнулась на свою кровать. Она заметно успокоилась, ее возбужденное состояние сменилось умиротворением или даже вернее сказать апатией. Денис лежал на диване, не шевелясь, притворившись спящим. Дверь на балкон была открыта, и с улицы дул холодный, зимний ветер.
– Иди сюда, там холодно и мокро, – с тоской, создавая иллюзорную видимость заботы, почти прошептала она.
– Может быть лучше, прикрыть балкон? – вырвалось сдавленное предложение у него.
– Я не могу спать с закрытым балконом. Мне душно. А ты замерзнешь.
Поддавшись уговору, он лег рядом с ней, но через полчаса, когда Света уже засыпала, вернулся на мокрый от вина диван и проспал на нем до утра. А утром встал, и все вспомнил, и оценил произошедшее иначе – трезвее и критичнее. Совсем одевшись, застегивая на себе последние пуговицы серой рубашки с коротким рукавом, он глянул на нее. Слипшимися, накрашенными ресницами напоминая мертвую, она, подложив руку под подушку, крепко спала. Ему в душе стало противно, возникло чувство отвращения. Больше он старался на нее не смотреть. И даже когда она проснулась, и, очевидно заметив, что он старается незаметно уйти, чтобы задержать его, попросила принести ей воды, и, когда он принес стакан, приподнялась, чтобы взять его, он глядел в сторону, да еще так, чтобы это было заметно ей. И Света это заметила, но не обратила особого внимания, словно показывая, что ей, в принципе, все равно, и, после того как выпила залпом стакан холодной воды из под крана, улегшись в постель, снова закрыла свои глаза. Спала она или нет – из ныне живущих знала только она одна.
Прежде же чем уйти, Денис вышел в подъезд затем, чтобы собрать свои вещи, которые она, вечером, еще до прихода Андрея, в порыве гнева выбросила, и оповестила об этом Дениса, но он не поспешил выбежать, чтобы собрать их, понимая, что Света воспользуется этим временем для того, чтобы закрыть за ним дверь. И скорее всего, не впустит, а если и впустит, то перед этим придется долго ее уговаривать, а после того, как она нанесла несколько ударов ему в живот, уговаривать ее – было неприятно. Однако он хорошо помнил, что дверь в подъезд закрывается на замок, и, чтобы попасть в него нужно быть гостем или жителем квартиры, а житель Петербургской квартиры, в свою очередь, весьма маловероятно, что позарится на недорогую куртку и на обычные кроссовки, валяющиеся на лестничной площадке. А как оказалось впоследствии, для беспокойства по этому поводу было еще меньше причин, так как был выброшен всего один кроссовок и он лежал на несколько этажей ниже, а куртка, которая немного вымазалась в пыли, провалялась всю ночь под ее дверью. Он спустился на пару лестничных пролетов, машинально поднял кроссовок с чистого, выметенного пола, и поднялся наверх. Ни обиды, ни ненависти, ни ярости, ни даже поверхностного негодования в то утро не было в душе его. Хотелось только побыстрее уйти. И он ушел. И больше они с ней не виделись, а только несколько раз переписывались в сети, где она, снова жаловалась на то, что у нее нет денег, и просила занять пятьсот рублей, на что он ей ответил, что им лучше уже больше никогда не встречаться.
***
– Ты не хотел бы встретиться. Я рассталась с мужем, сняла квартиру, если хочешь, приходи, – несколько недель спустя написала Ира.
Денис находил всевозможные поводы, чтобы не приходить, и не встречаться даже. Ему этого просто не хотелось, и не хотелось, в первую очередь потому, что он не доверял ее словам. Это подозрительное недоверие, как мы знаем, зародилось в результате сознательного обмана, но обмана объясненного невозможностью сказать правду по причине страха потерять связующую нить между ними. Этот обман еще мог быть понят. Бывают такие случаи, когда девушка выходит замуж не по любви, и этой любви в процессе супружеской жизни не возникает, и даже ничего похожего на нее нет, не появляется даже привычки; и тут она встречает молодого человека и по уши влюбляется в него, и не видит без него своей жизни. Однако это был совсем не такой случай. Возникшее в душе Дениса недоверие еще более усилилось, вследствие одного наблюдения, сделанного во время одной из поездок на ее машине по ночному Петербургу, которая случилась уже после того как он узнал, что у нее есть муж, но все же, согласился просто встретиться и поговорить.
В тот памятный вечер, после обильного дождя в окна автомобиля настырно бился сильный ветер, и, пробиваясь в щели между стеклами, вносил в уютный салон уличный холод. Блестящая под фонарным освещением трасса была тщательно вымыта и вычищена для транспортного движения. Колеса маленького автомобиля, проскальзывая по мостовым и проспектам, разбрызгивали капли дождя еще оставшиеся на асфальте в форме размазанных по нему луж. В этом автомобиле велась достаточно натянутая беседа. В ее итоге, он даже почти смог понять ее душевные терзания и уже начинал жалеть. Но тут случилось одно незатейливое происшествие. Ира, отвечая на телефонный звонок, убежденная в том, что ее речь произвела должный эффект, допустила некоторую оплошность, вернее сказать, одно маленькое, незапланированное недоразумение (у лживых людей некоторые недоразумения иногда, все же, бывают хитро спланированными).
– Я уже скоро еду домой. А сейчас с подругой, – улыбаясь, без стеснения и душевного неудобства, твердо выговаривая каждое слово, искусно лгала она мужу. В этот момент Денису стало до того противно, до того неловко и неудобно, что и говорить ничего не хотелось, даже если бы представилась возможность. Она напоминала ему змею, обвивающую тело своей жертвы, лису, которая держит в зубах двух зайцев, одним из которых является он. – Через минут двадцать уже буду дома. Люблю тебя, – добавила она со смехом, который показался Денису зловещим, но в действительности был игрив, звонок и походил на детский, но от того, казалось, был еще более зловещий.
– Ты же говоришь, что любишь его? А как же.. – задал он после того, как Ира положила трубку.
– Да я его люблю, но люблю и тебя, но к нему – это другое, уже какое-то ненастоящее.
Радимов не спорил с ней, да и вообще ничего почти не говорил. Только, молча, ждал – пока машина повернет на перекрестке и он из нее высадится. Будучи убежденной, что они еще встретятся, она высадила его возле магазина «Семья», находившегося неподалеку от его общежития.
– Пока мой милый, – выглядывая из салона, когда он уже вышел, едва слышно произнесла она.
– Пока, – сказал Радимов, и хлопнул дверь машины. Затем быстро миновав шумный Лиговский, свернув на Воронежскую, и добравшись, наконец, до парка, он сел на одну из скамеек и сосредоточенно думал, пока время вплотную не приблизилось к полуночи, и он не поторопился в общежитие.
Среди людей бытует поверье, что самый простой путь вытеснения из сердца обиды от любовных отношении, закончившихся разочарованием – это нахождение другого любовного партнера и построение отношении с ним. Якобы чувства негативные быстрее угасают, и душа переключается, и, от этого, вроде бы, быстрее и проще память вытесняет неприятные воспоминания, а вместе с ними и отрицательные чувства. Однако смею предполагать, что в этом подходе не учитывается одна немаловажная деталь, а даже, вернее, целый комплекс таких деталей. Не находя в своей голове нежных фраз, для описания этой схемы, которые бы никого не обидели и не задели бы за живое, но при этом не имея права скрывать истину, спешу заметить, что человек, которого избирают для этой роли, является всего лишь, своеобразным «перевалочным пунктом», который воспринимается как продолжатель линии поведения предыдущего любовного партнера, отчего на него при любом удобном случае способен вылиться весь негатив, который накопился к одному человеку, но распространяется на всех представителей одного с ним пола. А если этот человек, выбранный для замены, еще, к тому же, не идеал, созданный в воображении, способный все прощать и любить, несмотря ни на что, и имеет собственные недостатки, и отвечает грубостью на грубость, а оскорблениями на оскорбления, то все догадки насчет недостатков, которые бывают, якобы, свойственны людям одного с ним пола, по мнению человека, пережившего неудачный любовный опыт, или целую череду, оказываются, по его мнению, верными. И его мало что способно переубедить, он настроен видеть схожие качества и приписывать их другим. Однако, Денис, поняв, что это не лучший выход, не стал более искать счастья в личной жизни и все более и более углублялся в образовательный процесс, ежедневно посещая книжный магазин, и, время от времени захаживая в академию, чтобы послушать лекции.
***
Царев уже благополучно проживал на съемной квартире и заходил редко, в основном, чтобы посмотреть, как без него живется соседям, или забрать какую-нибудь, в суете переезда позабытую вещичку. Паша занимался футболом и каждый день, кроме выходных, посещал академию, отчего общение между соседями стало сжатым и лаконичным, и являлось скорее исключением из повседневного распорядка. В академии у третьекурсника занятия протекали плавно, но без особенного ажиотажа и усердия с его стороны, как и со стороны большей части его сокурсников. К нему относились по-особенному и ему это нравилось. Особенно нравилось слушать про философию и философов, а когда разбирались темы, которые он поднимал в заметках, его серо-голубые глаза загорались неподдельным, «горячим» интересом. В какой-то момент он останавливал себя на мысли, что начинает превозноситься, но совсем ненадолго, и снова упивался похвалами, которые частенько высказывал Резюков. И только одно предчувствие омрачало его воодушевление от всех этих похвал – за ними, словно ночная темнота за белой, чистой, выглаженной занавесью, скрывалось скверная, потаенная мотивация. Она была отчасти сложна и дальновидна, но, в то же время, проста, низка, обыкновенна. Встречается такая схема в повседневной жизни не часто, потому что отчасти замысловата, и способны на ее придумывание, как правило, бывалые хитрецы. А заключается она в совсем простоватой для исполнения манипуляции: похвалить и даже перехвалить за заслуги, которых не совершал, но по их словам, обязательно должен совершить, описать – каких высот можешь достичь, и обязательно, вопреки всем преградам, достигнешь, а после, под влиянием зависти к собственной «зарисовке», грубо оборвать нить, образовавшейся в душе надежды. Впрочем, эта мотивация была не сразу выявлена и проявилась уже впоследствии.
Однако это обстоятельство не мешает нам проникнуться типом мышления, в недрах которого, обычно, зарождаются подобные подходы.
В первую очередь, я думаю, верным будет заметить, что манипуляция эта осуществляется, так сказать, свысока. И сразу спешу ответить, почему я так считаю: человек, ее придумавший, и воплощающий в жизнь, ставит себя выше по уровню и скорости мышления, по качеству жизненного опыта, по умению делать правильные выводы из него. Проще говоря, он считает себя умнее. При наличии этого превозношения в сфере познания и умственными способностями, это мышление опутано завистью, ведь именно она, по сути, является его двигателем. В противном случае подобного рода манипуляции не являлись бы свету. Наравне с завистью, в появлении таких, по-своему, изысканных схем психологического обмана, не менее основательной причиной выступает желание какой-нибудь выгоды. Это может быть выгода материальная, а может быть душевная, такая, например, как желание удовлетворить потребность в психологическом насилии, как таковом.
Доподлинно известно, что к психологическому насилию, как правило, в большинстве своем, прибегают женщины. Происходит это от физического бессилия либо по другим причинам – мы не можем знать определенно. Ведь объяснить удовольствие, получаемое в процессе психологического угнетения, которое любят испытывать в себе особы прекрасного пола, прибегающие к таким способам воздействия на других, одним только отсутствием выдающейся физической силы, даже при огромном желании, нельзя. Поэтому имеем право предполагать, что причины подобного поведения имеют в себе еще и другие, глубинные корни. Опять же, спешу заметить, что весьма распространенное мнение, что психологическому насилию прибегают только женщины – не совсем верно, а верно только отчасти. Мужчины, вращающиеся в женских коллективах, как правило, в образовательных учреждениях, где общий тон деятельности задают женщины, также, нередко, овладевают этим безнравственным умением, и аналогично женщинам получают душевное удовлетворение. Впрочем, не будем делать поспешных выводов, а предоставим дальнейшее развитие событий на суд читателя.
***
Вечерние улицы города освещались бесчисленным множеством лучей, исходящих от фонарных столбов, от фар автомобилей, от кафе и закусочных, работающих допоздна. Легкая дрожь пронизывала тело от стоящей непогоды. Было морозно, градусов десять, но для Петербурга внушительно, потому что климат влажный, и, такая, казалось бы, смешная для жителей севера температура торопила людную улицу.
– Пошли, прогуляемся, – написал в сети Радимов своей знакомой и сокурснице Рите.
Рита, без долгих уговоров согласившись, оделась потеплее, чего не сделал он. На ней, в тот вечер, было красное пальто, которое плотно окутывало ее слегка полноватую фигуру полностью до колен, и черные, недавно купленные на распродаже, кожаные сапожки, вследствие чего открытыми оставались только ее колени. На нем же поверх легкого свитера была черная, тонкая куртка и джинсы – совсем не зимние, тогда как пар изо рта валил клубами. Между тем, быстро семеня по Лиговскому проспекту, они ощущали холод лишь в те редкие минуты, когда останавливались. Поэтому старались это делать реже. Однако кое-что всё-таки заставило их остановиться надолго. Это был лежащий на сырой земле человек.
– В такой мороз лежит! И всем все равно, – изумился Денис и направился в сторону лежащего вверх лицом, немолодого уже, лет пятидесяти, с легкой щетиной, но без пышных усов и бороды, то ли дремлющего то ли потерявшего сознание, мужчины. В том, что он не мертв, убеждал пар неровными струйками, прерывисто выходивший из его носа.
– Да ну, Радимов, пошли, делать тебе нечего, – причитала Рита, в тот момент, когда он перелез через низенькую, давно некрашеную, железную ограду, огораживающую небольшие участки земли, на которых летом росли цветы. Затем он пару раз слабо пнул по старому ботинку лежащего вверх лицом человека, потом сильнее, тот не просыпался. – Пошли, хватит – повторила она, но уже тише, без прежнего напора, голосом словно бы потерявшим силу.
– Да ты шутишь, надо хоть кого-нибудь, нельзя же так оставить. Давай милицию вызовем, Нет лучше скорую, там вроде должны знать – что делать, – и он набрал номер скорой. Ему ответил женский голос, после его рассказа сделавшийся грубым. – Где он лежит? – спросила, судя по голосу, молодая женщина.
– Возле Лиговского, в двух шагах, я не знаю какая здесь улица, – быстро протараторил молодой человек в трубку.
Рита подсказала название улицы, прочитанное на табличке с номером одного из домов, и он передал эту информацию диспетчеру. Ждать им пришлось прилично, в связи с чем они совсем продрогли, а между тем, никто не ехал, если еще намеревался ехать.
– Пойдем, – умоляющим, дрожащим от холода голосом, жалостливо глядя большими, подведенными тушью глазами, говорила она.
– Давай еще подождем, чтобы они не проехали. Мы им покажем точно, где он находиться.
– Да не проедут они. Мы ведь сказали им адрес, – упиралась она и создавала видимость, что ей очень, до сведения зубов, холодно, чтобы прикрыть безразличие. В эти мгновения ей как будто было жаль саму себя, что к ней самой никто не проявляет подобного же участия и внимания. Хотя притом, что на ней было теплое пальто, Денису ее настрой был не совсем понятен.
– Хорошо, пошли, – со вздохом сказал он, когда прошло еще сколько-то времени.
Всю дорогу назад она была, что называется, не в духе. Ни минуты не смеялась, по привычке зло не шутила, не издевалась язвительными уколами. И даже когда они сели в трамвай, чтобы проехать всего пару остановок, потому что она настаивала, что ей жутко холодно, она была задумчива и грустна. Он тоже не имел ничего ей сказать. К слову говоря, Денис, вообще, редко находил уместные слова, когда другие так надолго замолкали. Тем не менее, незадолго до окончания прогулки, они успели поспорить, до того, что аж чуть не разругаться. В общежитие зашли, когда оно, в скором времени, закрывалось.
Равнодушие большого города, отражаемое в лицах проезжающих в метро людей, не замечающих, как у их ног проползают калеки, просящие лишнюю мелочь, не оканчивается только подземельем или Невским проспектом, по которому гуляющие, отнюдь не бедные люди, стараются отводить взгляд от полуживых, лежащих на холодном асфальте, в изорванных лохмотьях, людей без своего жилья и городской прописки. Оно везде. И даже человек, приглядно одетый, лежащий под дверью своего собственного подъезда, потерявший сознание или пьяный, мало кого заинтересует.
Одно происшествие, случившееся поздним вечером, вернее даже ночью, часу этак в двенадцатом, неподалеку от магазина «Семья», который располагается на Лиговском проспекте, как нельзя лучше подтверждает равнодушное отношение многих горожан друг к другу. И все же данный пример не является наиболее подходящим, на том основании, что улица, близко расположенная к Лиговскому, была в то позднее время пустоватой. Только где нигде неторопливой походкой проходил редкий прохожий, нарушая абсолютную тишь и безлюдность. Однако спешу заметить, что от этого обстоятельства, от безлюдности, этому редкому прохожему проще было заметить неладное.
Радимов двигался шагом беззаботным, прогулочным, не оглядываясь ни по сторонам, ни вниз на спокойную, тихую водную гладь обводного канала, как он обычно это делал, когда проходил мимо по малолюдной и оттого безжизненной улице параллельной Лиговскому проспекту. Вдруг он заметил, что возле подъездной двери величавого, архитектурно слаженного дома лежит человек и двигает ртом, что было заметно еще на подходе. Как уже, вследствие своей памятливости и внимательного чтения, догадался читатель, этот человек был хорошо одет. Сказать хорошо – недостаточно. Пиджак, лощенный и коричневатый, белая рубаха, посеревшая от ночной темени, чистые, до падения на землю, брюки и модные, начищенные, курносые ботинки. Все это сидело бы на нем, ежели бы он стоял на ногах, вполне презентабельно. Но так как он беспомощно лежал на сухом, чисто выметенном асфальте, рубаха измятая и испачканная создавала впечатление, что он лежит там уже долго, и поэтому от официальности не осталось и следа. Радимов подошел и, по привычке действовать в подобных ситуациях, пнул человека по стопе, на что лежащий не отреагировал. Тогда он принялся поднимать его, что оказалось совсем не просто. Мужчина средних лет оказался весьма массивен и упитан, да еще и тяжел (ведь не все упитанные люди – тяжелы). А этот был очень тяжел, и к тому же своей речью груб. Когда его все же подняли, он стал говорить Радимову и двум парням, которых Денис попросил чтобы помогли, что набьёт им лица (мы призваны выражаться культурно, поэтому цитировать его бранную речь не станем). Парни отошли чуть в сторону. Радимов сказал ему, чтобы был поаккуратнее с заявлениями и после того, как помощники ушли, отправился гулять дальше.
***
Прежде чем перейти к дальнейшему повествованию, не имею права упомянуть об одном турнире, поход на который был совершен небольшой группой студентов государственной академии, в первых числах ноября, еще задолго до того как съехал Царев. У читателя, конечно же, возникнет вопрос – почему только сейчас, почему не раньше. Для этого есть весомая причина. Это рассказ является очень важной, как может не показаться на первый взгляд, составляющей и своеобразным прообразом дальнейшего развития событий в целом. А так как память наша не безгранична, то я, в отличие от авторов детективов, которые интригуют читателей в самом начале своего произведения и только в конце представляют развязку, не хотел бы обременять память читателя, и, отрывать его ум от повседневных дел. И все же перейдем к делу.
В осеннее, серовидное утро, часам к десяти, было договорено собраться возле обводного канала на Невском проспекте. Первым на сбор пришел третьекурсник, имевший выдающиеся успехи в высшей математике, Вадим Кленов, и долго стоял в ожидании остальных. Затем поспели Царев, Радимов и Соня Еремина, оказавшаяся не единственной девушкой среди них, так как, впоследствии, чуть погодя, подоспела и Марина Семечкина. Приехал и Сергей, брат Саши Сидорова, скромный кандидат в мастера спорта по шахматам. Дождавшись куратора, которым оказалась молодая преподавательница физкультуры, посредством общественного транспорта, виляя затем по малолюдным улочкам, добрались по нужному адресу, где должен был проводиться шахматный турнир.
Здание, выбранное для проведения этого турнира, было здание высокое, видом изящное, и, уже с улицы производило внушительное впечатление. Внутри это впечатление весьма и весьма усиливалось. Высокие потолки с архитектурными изысками, картины, красиво обрамленные и висящие на стенах, спокойная атмосфера девятнадцатого века – все это, в целом, напоминало исторический музей. В длинном, просторном, светлом зале, сильно походившем на коридор, по которому больше века назад проплывали барышни в воздушных платьях и проводили важные церемонии графы и князья, в этом самом зале расставили столы, на которых располагались поля для умственных сражении – чёрно-белые доски. Шахматные фигуры были расположены рядом, на дубовых, лакированных столах. Их должны были собственноручно расставить сами игроки.
Вадим Кленов, для любителя, играл хорошо. Радимов ему немного уступал. О Сергее говорить не будем, его навыки, я думаю, читателю понятны, с учетом даже того, что давно не играл, как он сам признавался. Соня совсем не умела, знала только принципы передвижения фигур с клетки на клетку и механизм взятия. Царева тоже совсем недавно научился азам. Денис предлагал ему научиться играть с помощью компьютерной программы, в которой, в качестве примера, можно было пронаблюдать даже исторические игры чемпионов мира, но шахматы Николая не заинтересовали. Причиной являлось, скорее всего, то, что их полезности для ума он не понимал. Также ему никак не удавалось понять, отчего Денис в радостях, в порыве эмоции соскакивает со стула, и пытается объяснить ему, каким невероятным был ход, и, как оказавшись в численном меньшинстве, он сумел завершить партию выигрышем. А Радимов, свою очередь, привык, что интересы у них разные, и делал это разве только затем, чтобы не удерживать эмоции в себе, и поделиться минутной радостью. От неразделенных мыслей и идеи ему, конечно, бывало одиноко, но, между тем, в интересных и полезных занятиях не останавливало.
В другом зале, который в очередной последовательности был первым от парадного входа, проходили выступления организаторов. На черных, мягких стульях, выстроенных в несколько рядов, присутствовало много важных лиц, представителей шахматной организации, которая посодействовала устроению процесса. Эта процедура была по-своему торжественной, но студентам не интересной, а важной только, разве что самим устроителям. Когда она была, наконец, закончена, перешли к основному действу.
Радимову, к его будущей радости, достался соперник умеренный. Черноволосый парень, среднего роста и среднего телосложения, студент инженерно экономического вуза, умел играть, и весьма неплохо, но временами был невнимателен, в погоне за числом взятых фигур не замечая позиционных просчетов. Однако заметив, что остается в невыгодном положении, принялся, как говорится среди шахматистов, размениваться фигурами. Этот грубый размен, а именно расчистка доски без чьего-либо превосходства, слегка обескуражили Дениса, но не до того, чтобы потерять контроль. Когда на доске оставалось немного фигур, партия была закончена в его пользу.
Как будто в шутку, первым противником Царева выступил международный мастер спорта. Он был – человек в очках и глубоко задумчивый, спокойный, как и подобает быть международным мастерам по шахматам, лет выше сорока или около того, высокий, в белой рубашке, лысоват. Ни одним мускулом лица, на протяжении всей игры, он не усмехнулся, и, даже намека на улыбку ни разу не возникло на лице его. А для этой улыбки имелись ярко выраженные причины. Хоть студент всем видом своим и показывал, что является заядлым игроком, видит и просчитывает ходы, он, тем не менее, совершал ошибки непростительного даже для новичка характера, такие, например, как передвижение фигур по недопустимой для них траектории. И это самое противоречие важного, задумчивого вида и совершения таких непростительных ошибок – было, по-своему, если наблюдать со стороны, забавным. Ко всей полноте картины добавлялось то, что Царев, услышав, что ему поставлен мат, принялся не верить и как мог оспаривать эту очевидность, которой суждено было случиться рано или поздно, и которая была предопределена как только они сели друг напротив друга. В общем и целом, конец их партии оказался вполне закономерным, и недоразумение, возникшее под конец ее, нисколько не омрачило настроения участников. Напротив, наблюдающие партию со стороны, улыбчиво переглядываясь друг с другом, понимали, что с учетом того обстоятельства, что практически все игроки хорошо играют, а тем более его непосредственный соперник, молодой человек держится весьма уверенно.
Атмосфера была задумчиво спокойной, и очень походила на церемониальную. Тишина, и только царапающий шорох и клацающий стук передвигающихся фигур нарушали ее. Здесь были и пожилые мастера, и молодые неопытные в этом деле студенты, и наученные, для своего возраста умело играющие, учащиеся высших учебных заведении, в синих костюмах, на груди у которых блистали университетские значки.
Следующим соперником Радимова оказался рыжеволосый, курносый парень, с веснушчатым лицом и с этим красивым значком на груди, который, как выяснилось впоследствии, был уменьшенным прообразом вузовского герба. После стремительных, заученных дебютов, игра с ним продолжалась недолго. Совсем вскоре стало ясно, что положение у Радимова не выгодное, и далее передвижение фигур происходило машинально. Его соперник ошибок не допускал.
– Ты видел его, видел! – задорно смеясь, и прикрывая свой рот рукой, чтобы случайно не услышали окружающие, во время короткой паузы между партиями, говорил Денису Царев. – Рыжего. Ну, я понимаю. Играешь ты хорошо. Но чего так себя возвышать. Ты глянь на него.
Радимов повернулся и глянул на рыжеволосого, невысокого, худощавого паренька, когда тот проходил мимо них, и собственными глазами убедился в правдивости слов Царева. Лицо его – было лицо возвышенного интеллектуала, которому чужды людские страсти и незнакомы чувственные порывы. Своим взглядом и величавыми повадками, он олицетворял возвышенную мысль, при этом гордо, с превозношением осматривая окружающих.
– Да уж. Согласен. Слишком он уж не скрывает своего величия, – согласился Радимов, когда тот уже прошел мимо них.
Однако и этому способному шахматисту суждено было несколько раз проиграть соперникам, оказавшимся сильнее его в стратегическом, шахматном искусстве.
А между тем, было сыграно несколько партий, из которых Радимов выиграл всего одну и уже совершенно отчаялся. Ему стало казаться, что нет подлинной необходимости сильно задумываться, ввиду того, что соперники гораздо опытнее, и владеют много большими познаниями различных комбинации, шахматных уловок. Он прекрасно понимал, что поступает не совсем полезно для себя, но ничего поделать не мог. Выводы в его голове созрели моментально. Многие любители шахмат, да и не только шахмат, знают, что состязание с сильным соперником полезно для обогащения собственного опыта. Это действительно верно, но справедливо лишь отчасти. Игра с сильным соперником, безусловно, способна повысить игровой уровень слабейшего, но только в том случае, если отличие в умениях не столь существенны, или если игра, в лучшем варианте сопровождаемая поучительными советами, происходит не единожды. В случае же, если в единичной интеллектуальной схватке, соперник премного превосходит в стратегических навыках, то уступающему игроку остается только наблюдать за реализацией победной, наступательной стратегии. И Денис, смирившись, занялся именно этим делом – наблюдением. Однако его величество случай, все же, предоставил ему возможность вырвать победу у очень опытного и мастеровитого игрока.
Партия неумолимо близилась к концу. Она очевидно, как и две предыдущие оказывалась для Радимова проигрышной. До бесславного поражения оставалось два хода. И тут полноватый, с кучерявыми, темными волосами соперник допустил непростительную ошибку: оставив своего короля, после рокировки, в окружении трех нетронутых пешек, он ни одной своей фигурой не воспрепятствовал тому, чтобы напротив последней линии, на которой находился его король, не оказалась ладья Дениса, которая будучи передвинутой через всю доску, по прямой, могла поставить мат. До этого волнительного момента, каждую ошибку студента, пожилой мужчина – мастер спорта воспринимал, как скорейшее приближение к своей победе; ему хотелось поскорее закончить партию. Его команде не хватало всего нескольких очков для лидерства, поэтому он ни в какую не хотел быть уступчив, когда Радимов, передвинув на невыгодную клетку очередную ценную фигуру, мимикой показывал, что сильно ошибся и понимает это. Мужчина ни разу не предложил переходить, однако собственная оплошность, спровоцированная невнимательностью, застала его врасплох. Оно, наверное, передалось. Ладья угрожающе стояла, и до окончания оставался один единственный ход.
– Можно я перехожу, – озадачено спросил он.
– Да, конечно, – ответил Радимов, понимая, что все равно, на протяжении всей партии он проигрывал.
– Спасибо вам большое – проговорил мужчина радостно, словно ребенок, нашедший потерянную игрушку.
Примерно через три часа турнир подошел к своему завершению. Выиграла команда, полностью состоящая из мастеров, второе заняла частично состоящая из них, а в третьей также были одни взрослые. Казалось, что студентов пригласили для массовки. Кто-то из них уже начинал расходиться, а некоторые остались, и делились хитроумными комбинациями с окружающими, набираясь опыта.
Из числа участников выделялись три студента – два парня и одна хрупкая, длинноволосая, скромная девушка. Играли они блестяще, спорили, доказывали, решали шахматные задачи, и после окончания турнира уходить не спешили.
– Приходите к нам в секцию, – видя их усердие и смекалку, обращалась к ним добродушная, в черном платье, слегка полноватая, со стрижкой каре, приятная женщина. – Приходите обязательно, вам нужно выполниться. Вот Ваня, – говорила она, указывая на рыжеволосого парня, – уже кандидат. – И вы, немного потренировавшись, обязательно станете.
Они ей мило улыбались и скромно благодарили, но, по всей видимости, идти, заниматься в секцию не собирались. Тем не менее, их животрепещущая беседа не так живо заинтересовала Радимова, как сделанная нехитрая комбинация одним из них. Эта комбинация, в сущности, и является целью описания данного турнира. В ней сокрыта одна важная деталь для понимания дальнейших событий, в целом.
Молодой парень, лет двадцати, в больших очках для зрения и светловолосый передвинул ферзя, самую сильную и ценную фигуру, на опасную клетку, после чего тот был взят его соперником. В этот момент он, удивленным взглядом и отчаянным возгласом искусно изобразил разочарование от потери, словом сделал вид, что ни в коей мере не ожидал такого последствия. Затем после нескольких ходов он, по-доброму улыбаясь, поставил мат. Для окружающих стало очевидно, что принесение в жертву самой крупной фигуры – было просчитанной, смелой уловкой.
В письменном виде, не используя шахматной доски, хотя бы как чертежа, не пользуясь буквами и цифрами, обозначающими местоположение фигур, невероятно сложно описать шахматную партию во всей ее интеллектуальной красе. Однако это не столь значимо. А значимость кроется в другом – с этого момента у Радимова засела прочно в сознании эта хитро-выверенная комбинация. Он видел подобное и ранее, но в исторических играх Каспарова, осуществляемое именитыми чемпионами, а не простыми любителями. Лично он мог пожертвовать любой фигурой, и даже не одной, но только не ферзем. Это позволительно только в игре с соперником, который гораздо слабее – так казалось ему, до сей поры.
Умение рисковать и рисковать разумно, а также выверено прочерчивать жизненные стратегии, просчитывать мышление оппонента, соперника, врага, и, даже, порой, друга, и, в то же время, понимать, что от одной незначительной случайности может зависеть исход игры – это лишь поверхностные умения и выводы, которые можно почерпнуть, и к которым можно прийти, играя в шахматы. Однако эти объяснения неполны и слишком обобщенные. Познать действительную пользу шахмат для ума можно только в процессе, в мыслительном поиске, в состоянии интеллектуального творчества. Одна лишь истина неоспорима ни любителями, ни теми, кто знает о них поверхностно – эта игра, как ничто иное, развивает стратегический ум.
***
Весна раскрылась в тот год в полной своей силе и красоте: все растительное расцвело, благоухало жизнью, трепетало безграничной свободой. Особенно со скверов тянуло воздушной чистотой, перебивавшей всевозможные скверные запахи большого города. До жаркого лета оставалось совсем немного. Царев решил не учиться дальше и не сдавал ни зачеты, ни экзамены, а ближе к лету взял академический отпуск, по всей вероятности, из опасения быть отчисленным.
– Зачем тебе это? Ты шутишь, в нашей академии ты боишься не сдать! Юля с Катей, вон, зимой, по десять зачетов не сдали и их вытащили. А ты чем хуже! Тебя же видели, как ты на костылях ходил, – не понимал его Денис, во время одной из случайных встреч.
– Мне нужно. Я хочу вылечиться. У меня грыжа диска, а это серьезно, – с мрачным видом объяснял Царев, тем самым отрицая страх отчисления, как основную мотивацию.
– Я бы на твоем месте не стал. Еще год терять. Быстрее бы закончить и работать. Знаешь мне уже совсем не интересно. Основной толчок в науку я получил от Ивана Геннадиевича, а теперь кое-как слушаю, лишь бы не выгнали. Кстати, что ты собираешься делать в этот год, который будешь дома находиться?
– Жить, – ответил Царев, и Радимов его сразу и очень хорошо понял. «Не выдержал эмоционального напряжения» – подумал он, – «да и не мудрено, не каждый сможет с такими ударами с обеих сторон».
Радимов давно заметил, что руководство вуза с родителями, в какой-то степени, заодно. Одним нужны средства и работа, другим – высшее образование, оценки, диплом. И все бы ничего, только в этом процессе забываются сами студенты, а для других – родные дети. Первым делом многие родители спрашивают свое чадо – как у него с учебой, не выгнали ли его, нет ли учебных долгов, забывая о том, что тактичнее было бы начать беседу с вопроса о здоровье. Руководство вуза этим пользуется и в случае чего отправляет предупредительное письмо родителям о том, что их дочь или сын не успевают или не посещают. И тогда родители делают внушение. Это в какой-то степени полезно, только без пристрастия, без удовлетворения своих низменных интересов, а именно тщеславия и желания посредством детей достичь того, чего не достигли сами, или достигли и хотят, чтобы дети тоже смогли, не принимая во внимание способности самих детей. В таком случае, бывает, молодые люди этого натиска не выдерживают, и, последствия, бывают самые трагические. Когда тебе внушают со всех сторон, что образование – это самое важное, что может быть в жизни, даже важнее самой жизни, то при потере его, при отчислении, становится казаться, что потеряно все, и больше некуда идти, и жизнь закончена. Но, конечно же, в основе данной ложной идеологии нашего времени – деньги, и, студенты воспринимаются как «разменная монета».
***
Воздух в квартире был тяжел; с кухни сильно несло гарью; это сгорела кастрюля, в которой Радимов готовил гречку. Он часто забывал о том, что готовит еду, увлекаясь чтением. Мысли о предстоящих экзаменах угнетали его, но уверенность в том, что экзамены не являются главным условием для того, чтобы он остался в вузе, была крепче. Он читал учебник по философии, который уже давно нужно было сдать, и наткнулся на раздел «Характер и воля вождя». Прочитав раздел полностью, он пришел к выводу, что характер вождя может быть у кого угодно. В этот момент с тренировки пришел Паша.
– Представляешь, сегодня нам на этике говорили, что нельзя увлекаться философией.
– Почему?
– Преподаватель сказал, чтобы мы сильно не углублялись, а то можно плохо кончить.
– Я слышал про парня, который увлекся здесь в академии, а потом выпрыгнул из окна. Мне кажется этот миф. Никто не знает, как его даже звали. Какая взаимосвязь между умственной нагрузкой и психическими расстройствами. Когда человек думает, наоборот, он чувствует себя спокойнее. Не каждую мысль преподавателя нужно воспринимать, как истинную, пусть даже доктора наук.
Паша, сложив вещи в шкаф, уселся за компьютер. Казалось, ему не столь важна информация, полученная на этике, а, важнее манера преподнесения, которая, как он говорил, была шутливой. Но шутливая манера, как известно, не всегда предполагает истинность и положительность изложенных идеи. Данная, по сути, ложная мысль отпугивала его и многих сокурсников от гуманитарных знании, от сложных, глубокомысленных размышлении. Однако, при этом, нужно было читать учебники по этике, где крылась масса философских идеи, и, затем сдавать зачеты, цитируя мыслителей и объясняя суть учении. При этом доводы насчет безумия, имеющего корни в изучении философию, за философию не почитались. Это была истина, которую придумал не один человек, а целое ученое сообщество, и которая от этого была абсолютной, и очень важной для студентов.
Радимов ясно понимал, что преподаватель тоже человек, и каждому его слову, каждой мысли, слетевшей с его уст – нельзя верить. Однако, вместе с тем, он также хорошо понимал, что сомневаться в словах преподавателей, когда присутствует вера в авторитет, весьма и весьма сложно. Одно дело двоечники – они не слушают и не понимают, и им все равно, о чем битый час твердит кандидат или доктор, да хоть бы даже академик, нобелевский лауреат; на протяжении всей пары, они лениво водят ручкой по тетрадному листу, или вообще занимаются посторонними делами. Вровень с ними можно поставить и отличников, выполняющих положенный минимум, систематически присутствующих на занятиях, но не прилагающих никакого усердия к самообразованию; они могут прекрасно помнить, в каком году было то или иное событие, кому принадлежит замечательная фраза и кто ее впервые записал, но, вместе с тем, студенты этого разряда не стараются всецело проникнуться учением. И совсем другое дело, люди, действительно учащиеся, тратящие время и энергию, вне зависимости от академических оценок, которые, как водится, выставляются за хорошую посещаемость, за умение понравится отдельному преподавателю или всему деканату, и только лишь иногда отражают полученные студентом знания. Эти любители чтения и изучения различных наук, до определенной поры, наиболее подвержены вере в авторитет. Ведь только они, из всей плеяды студентов, в состоянии по достоинству оценить сложность и многогранность высказываемых идеи, а также понять, до чего все-таки сложно получить ученую степень. В этом подходе все, вроде бы, верно, но, к великому сожалению, присутствует маленькая брешь, через которую способен проникнуть очень опасный «червь». Бывает так, что среди всех этих истинных мыслей, вдруг, проскальзывает одна, заведомо ложная, которую человек совсем не участвующий в образовательном процессе сразу бы различил, и сразу бы назвал – невообразимой чушью, но которая подвергается тщательному анализу, осмыслению и даже иногда принимается теми, кто уже впитывал своим умом, словно губкой, предыдущие истины, искренне уверившись в компетентности преподавателя, признав его интеллектуальный авторитет. Из всего этого, хотелось бы только заключить, в качестве совета: авторитеты авторитетами, а истина истиной. Истину нужно искать, ее нужно проверять, она не всегда на поверхности, но бывает очень близко. На этом мы, пожалуй, остановимся, во избежание породить ложную идею и представить ее читателю, как истину.
***
Сессия третьего курса была напряженной. Такого не ожидали. Совсем не думали студенты, что после настолько расслабленного курса придется так сильно нервничать. Деканат резко поставил условие – тех, кто не сдаст пять зачетов вовремя – отчислят.
– Да ну ладно. С чего это, вдруг. Тогда придется многих отчислить, – не верил Радимов.
– Ну а вдруг. Мало ли. Может быть, решаться, – возражали ему.
Однако, не веря в устрашающее предупреждение, он, тем не менее, сдал все зачеты и экзамены, кроме трех, несданных многими, в числе которых был экзамен по статистике, на который он даже не появился, потому что оказался не допущен. Это ему передали сокурсники, посетившие консультацию.
А между тем, на дворе уже стояло лето, и совсем не бережно, в отличие от весны, сверкало солнце и нагревало общежитскую комнату. С самого утра уже в ней было душно и горячо спать на накаленных постелях. Пыль от старых матрацев, витавшая в воздухе, видимая под солнечным светом, удушливо стягивала дыхание. Денис давно заменил свой матрац на синий, надувной, который купил задешево, в крупном супермаркете, и, теперь ночами почивал на нем. Но несмотря на его уговоры, единственный сосед оставался непреклонен сделать тоже самое. И от его упрямства, как только наступало утро, кроме беспощадной жары мучило еще и ощущение зловредной пыли. Кроме пыли, издаваемой застарелым матрацем, словно бы оживал грибок в коридорах, и начинал источать вредные испарения, от которых, в общежитии становилось дышать совсем невыносимо.
У себя в комнате парням находиться было утомительно, и временами мучительно даже, поэтому они находили всяческие поводы куда-нибудь уйти. Радимов то заходил к Мерник и к Стадиковой, то отправлялся гулять по городу, то целенаправленно шел в «Буквоед», и там засиживался допоздна. Правда, теперь, чтобы спокойно прочесть понравившуюся книгу, нужно было обязательно приобрести чашечку кофе, которая стоила сто с лишним рублей.
– Слушай, Денис, ты не хотел бы поработать? – поступило предложение от Балиулова, тринадцатого июня две тысячи десятого года.
– Конечно, я всегда не против. А что делать то нужно?
– В общем, на Сенсейшене нужны охранники. Платят нормально. Тысячу рублей.
– А что такое Сенсейшн?
– Ты не знаешь, что такое Сенсейшн, – воскликнул Балиулов, с акцентированным упором на то, что все должны знать, что такое сенсейшн, и ни при каком случае не позволительно этого не знать. – Ну ты даешь! Анька, представляешь, он не знает, что такое Сенсейшен.
– Да, уж, действительно, не все ж такие продвинутые, как ты, – мило улыбаясь, не поддержала его Мерник.
– Ну, короче, это такая большая дискотека. Все в белом. Такое у них условие.
– Полностью в белом, тогда отпадает.
– Не волнуйся. Форму нам дадут. Так как, согласен?
– Да, тогда конечно.
– Значит так, завтра мы едем в одну контору. Там покажемся, нам объяснят все. И послезавтра выйдем на работу.
– Договорились.
– Тогда по рукам, до завтра, – и Балиулов, мягко пожав Денису руку, отправился к себе в комнату.
На следующий день они посетили контору, где их им, вкратце, рассказали о готовящемся шоу, и что задача охранников – не обеспечивать порядок на танцевальной площадке, а всего лишь караулить игровые приставки.
– Игровые приставки на дискотеке, куда вход от двух тысяч. Они там еще зачем? – недоумевал Радимов в коридоре, когда они вышли из небольшого кабинета, в котором помещался всего один стол.
– Когда отдыхать будут – будут играть, – в состоянии внутреннего спокойствия пояснил Балиулов.
– Да сколько ж там отдыхать, и от чего?
– Знаешь, как там устают. Завтра увидишь.
Ветер дул прохладный, но приятный телу и лицу, потому что ослаблял удушливость жары. Солнце, глядя с голубого неба, отражалось в брызгах фонтанов и в солнечных очках людей одетых в белые футболки, майки, шорты, и штаны. Они шли отовсюду к великому сооружению, напоминающему стадион, который именовался СКК. Возле него собралась и небольшая толпа парней, на которых, как отличительный знак от большинства, была обычная, повседневная одежда.
– Здорово, меня зовут Кирилл, – протянул руку худощавый, с носом, напоминающим клюв ястреба, жизнерадостный, двадцатилетний парень.
– Меня Денис.
Не прошло и пары минут, как все будущие коллеги по работе, впервые видевшие друг друга, приветливо перезнакомились. Балиулов же некоторых знал, ввиду того, что до этого работал с кем-то вместе, поэтому ему не пришлось много раз представляться, а лишь только лениво протягивать руку.
– Ну, что пойдем внутрь, – предложил он.
– Да рано еще.
– И тем более куда?
– Да вон вроде с той стороны.
И Балиулов, своей уверенностью уподобляясь вождю, повел компанию искать вход, хотя сам плохо представлял, где тот находится. Однако поистине исторического события не случилось: немного перед тем поплутав, все-таки, зашли в комплекс. Зайдя же внутрь, как следует, осмотрелись и несказанно были поражены. Здание, действительно, оказалось грандиозное, и изнутри тоже. На входе их встретила одна из организаторш – молодая девушка, стройная и светленькая.
– Пойдёмте, я вам покажу и все объясню, – серьезно, официально деловым тоном сказала она.
– Пойдемте, пойдемте, – покорно соглашаясь на инструктаж и экскурсию, улыбаясь, повторил ее слова Балиулов.
Вместе с ней они прошли в маленькие палатки, в которых на полу, для отдыха посетителей, были разложены перины, и где, для их развлечения, к металлическим прутьям были прикреплены игровые приставки. За девушкой прошло пару человек. Радимов же и еще несколько парней остались стоять поодаль.
– Зачем игровые приставки на таком шоу? – задал вопрос один из парней.
– Да, честно даже не знаю, – ответил Радимов.
– Билеты такие дорогие. От двух тысяч и выше.
– Да я слышал.
***
На улице медленно смеркалось. Темная пелена, словно туман, сгущалась над многомиллионным городом. Спокойная тьма погасила дневной свет, но только далеко, высоко в небе, а вблизи комплекса фонари делали свое. Обличенные в белую одежду, на мероприятие подтягивались люди, в основном молодые. Худые, накаченные, среднего телосложения парни, красивые и накрашенные до сокрытия своей красоты, девушки, полные жизни, в хорошем, приподнятом настроении, с пафосом и без, гуськом заходили в комплекс. Намечался праздник жизни.
Семь парней сходили в раздевалку, где переоделись в белую, одинаковую для всех, разную только по размеру, с замысловатым рисунком на футболках, рабочую форму. Кроме футболок прилагались еще бриджи, которые, по первоначальному мнению парней смотрелись на них смешно. Переодевание длилось совсем короткое время, и вскоре, с первого этажа, они, перебрасываясь шутками друг с другом, и откликаясь на них молодецким, басистым смехом, поднялись на второй этаж, где было устроено что-то наподобие палаток с комфортными для отдыха внутри, условиями.
Само торжество проводилось на первом этаже, в огромном по площади концертном зале, напоминающем аэродром, и, в то же время, по типу устроения, цирковую арену. Пока зал приготавливали к основному действу, парни несколько раз спускались, чтобы поглядеть, как все устраивается. Дениса ничто из того, что он видел – не впечатляло, и он даже представить себе не мог, что на этой арене может собраться такое огромное количество людей. Представить же внутреннее, душевное, психическое состояние некоторых из этого множества танцующих, даже не приходило на ум. Об этом мы еще расскажем, в подробностях, чуть погодя.
А пока по второму этажу, без дела, с руками в карманах, слонялись новоиспеченные охранники, оглядывали обстановку администраторы и суетились миловидные девушки, которые, в качестве рекламы, раздавали хрустящие чипсы, одну из которых Радимов знал; это была Ира Лескова, как и он учившаяся академии. Она то и дело подходила к парням и, с милой улыбкой на своем загорелом, красивом лице, которое было красиво от природы, а ни в коем случае не от загара, угощала их очередной порцией чипсов. В шесть часов вечера, под громыхание музыки, началось основное действо. И неисчисляемыми потоками люди в белых одеждах, то заходили в огромный зал, то выходили из него и забегали в туалеты, в которых от этого вилась изгибами огромная, нескончаемая очередь. Люди, на удивление быстро потели.
– Да что с ними происходит? – поинтересовался Денис у Балиулова. – Разве за два часа можно так вспотеть. Они там вроде не мешки таскают.
– Да дело не только в этом. Знаешь, как они там извиваются. Пойдем, посмотришь.
И они, словно в преисподнюю, спустились вниз, где в темноте все кипело, бурлило, а люди извивались подобно змеям. Вдалеке, на огромной сцене происходило феерическое шоу, а здесь, вблизи, вокруг себя, Денис видел только людей, с которых пот катился градом. Они, словно бы, испытывали колоссальные физические нагрузки, словно бы их кто-то гнал, заставлял непрерывно двигаться и не давал остановиться.
– Знаешь, почему они все такие? – спросил Билиулов, когда уже вышли.
– Почему? – уже немного понимая, но все-таки нуждаясь в подтверждении, громко, но при этом едва слышно из-за громыхающей музыки, спросил Денис.
– Скорость, а может еще что-то и посильнее.
– Ну, тогда понятно. Только ради чего так дергаться?
– А они уже не могут остановиться, наглотаются какой-нибудь гадости, и танцуют до потери пульса – с видом знатока заключил Балиулов. – Ты думаешь зря, здесь игровые приставки установлены. Когда успокоятся, придут, сядут, поиграют.
– Так, подожди, а как же зная это, это мероприятие все равно организовывают? – не унимался Радимов.
– Так и организовывают, – не найдя никакого другого аргумента отвечал ему Балиулов.
К двенадцати часам ночи, в палатках уже было много народу. Взрослые, крепкие парни, словно малые дети дошкольного возраста, уставившись в монитор, играли в компьютерные игры, и были этим довольны, были этим счастливы. Охранникам нужно было следить только за тем, чтобы нельзя было украсть, уязвимую для того, чтобы ее немного повредив, оторвать от страховочного провода и сунуть себе в карман, компактную игровую приставку. И охранники с этой задачей, мягко говоря, не справлялись. Один незаметно сорвал, и никто не видел как, и не даже не заметил кто; другой, долго играя, не вызывая к себе никаких подозрении, встал и спокойно ушел, и только через минут десять заметили, что приставки то на месте нет; третий неоднократно оглядывавшийся, и по этой причине вызвавший к себе подозрение, сидел и никуда не хотел уходить, пока его не взяли за шиворот и не вытолкали, а когда он, возмущаясь, все так же продолжал стоять на своем, вызвали милицию. Милиционер, с ним переговорив, в скором времени отпустил, и он снова слонялся возле палаток, пытаясь в них проникнуть. В итоге, за всю ночь пропало безвозвратно семь игровых приставок, почти все, которые можно было украсть.
– Как меня бесят все эти клептоманы, – раздражался Балиулов, и ловил очередного, потому что уже не мог это терпеть, и, во все глаза, подозрительно наблюдал за каждым, хотя и красть то уже было почти нечего: остальные приставки, которые имели гораздо большие размеры, лежали на полу, и украсть их незаметно было не под силу даже самому искусному вору.
В концертном зале, на первом этаже, танцующие радовались жизни, и от радости этой, словно бы дергаясь в конвульсиях, обнимали друг друга, смеялись, создавали вид счастья, а на втором фотографировались, играли в компьютерные игры, просто бродили и натянуто улыбались друг другу. Билет, как-никак, две тысячи стоил самый дешевый. А между тем, вопреки желанию многих, приближалось утро, и, уставшие посетители все чаще и чаще поднимались на второй этаж. Кто-то из них случайно разорвал подушку, предназначенную для сидения, и, теперь все, включая взрослых, потому что были и дети, кидались перьями друг в друга и находили это веселым. Особенно удивили Радимова два парня лет двадцати – двадцати пяти. Один из них, короткостриженый блондин с голубыми глазами, по всей видимости, лидер в их дружеских отношениях, достал из подушки перья и кинул разлетевшийся в воздухе пучок в друга. Друг, у которого глаза были карие и ростом он был чуть ниже приятеля, ответил тем же и неестественно засмеялся. «Обкуренные», – подумал Радимов. Но нет, с ними творилось что-то невообразимое, что крайне тяжело поддается глубинному описанию. Эти два парня, обладающие приятной, а для некоторых девушек даже красивой внешностью, по всей вероятности, происходившие из обеспеченных семей, что замечалось в их повадках и в лощенной ухоженности, вроде бы шутили и смеялись как дети, и радовались каждому новому броску перьев, но, вместе с тем, в их смехе было что-то истерическое, слышалась глухая усталость, подавленность, словно от обиды; смех вырывался из их души криво, и они не могли его ни унять, ни полностью податься ему. Это было какое среднее состояние между смехом и истерикой: казалось они вот вот заплачут. Но они не плакали, а только один из них темный, с прической подлиннее, временами заливался смехом до того, что опускал голову, делая это так, как будто, она была каменная, и шея уже не могла держать ее. А затем снова поднимал голову и снова забавлялся после очередного броска пухом, неважно кем сделанного.
Все эти действия, при желании, можно было бы приписать к признакам прекрасного настроения, если бы не одно обстоятельство. Их глаза. Они стеклянным, блуждающим взглядом, глядевшим словно бы вскользь, отпугивали и вселили бы ужас в любого трезвого человека. Молодые тела с неряшливыми движениями, но все же живые, резко контрастировали с отвлеченными от действительности, как у пациента психиатрической клиники, глазами, которые были подобны стеклу, холодны и мертвы.
Радимов вместе с Балиуловым, несколько минут наблюдая за ними, поняли, что ждать от них кражи бесполезно, да и любой другой преступный поступок стало ясно, что они не совершат. Парни, все также, сопровождая это занятие уставшим смехом, на протяжении получаса бросались друг в друга перьями, не обращая ни грамма внимания на наблюдающих за ними охранников. Казалось, что они даже не понимали, что за ними наблюдают, вернее – не осознавали этого.
На первом этаже засобирались. Сенсейшн подходил к своему завершению, а два взрослых парня, все также, продолжали бросаться друг в друга перьями. Но никто из охранников пристально за ними уже не следил, так как все они разбрелись по залу, потому что народу повалило много, и нужно было всех проконтролировать. Там две девушки, пребывая в неописуемом счастье, залезли на подушку и чуть не раздавили игровую приставку; в другом месте парни слишком заигрались перед уходом, и вызвали подозрение; в третьем еще какое-то незаурядное, но уже, по сути, привычное после неспокойной ночи, происшествие. В общем, нужен был, как говорят в таких случаях, глаз да глаз. И Балиулов, словно цепной пес, бегал и ловил, отгонял, ругал, останавливал непонимающий народ. Остальные же охранники порядком подустали. Хотелось домой – спать. Всю ночь ведь не спали.
– Сегодня украли семь приставок, – строго сказала высокая, худая, светлая администратор в очках, которые украшали ее уставшее, но, вместе с тем, располагающее к общению, лицо.
Балиулов побледнел, внутри у него как будто все опустилось, словно бы он, находясь на площадке, вообще не подозревал о том, что украли хоть одну приставку.
– Но это в разы меньше, чем в прошлый раз, – с улыбкой, которая не умерила ее строгости, добавила администратор.
– «Зачем тогда нанимать охранников, – подумал Радимов. – Больше уж, чем в два раза по отношению к сегодняшнему врядли украдут. А больше то приставок и нет. Ну ладно, лишь бы расплатились. Судя по тону, не удержат».
И действительно его ожидания оправдались. Им заплатили, как обещали, по тысяче рублей.
***
Летняя сессия оказалась для Радимова не тяжелой. Большинство предметов он сдал с легкостью, а на «бухгалтерский учет», «на статистику», и на «мировую экономику» даже не явился, ввиду того, что не получил допуск, из-за непосещения. Однако три несданных дисциплины допускались в качестве долгов, оставленных на осень. Поэтому он, со спокойной душой и без зазрения совести, простояв, привычную летом, томительную очередь к кассам, приобрел билет и отправился в Ростовскую область.
Лето было обычное; он по-прежнему, по утрам и вечерам, много читал, с обеда до вечера плавал в реке, общался на пляже со старыми знакомыми, и, редко, крайне редко вспоминал об академической учебе. Ему казалось, что с ней у него все в полнейшем порядке. Это подтверждалось отношением некоторых преподавателей к нему, как к особенному, пусть даже не отражавшееся в оценках, которые с конца второго курса стояли одни тройки, не считая одной четверки, поставленной Резюковым. Впрочем, оценки для него не имели значения, на них он уже вообще не ориентировался.
В то же лето он познакомился с Юлей, приехавшей к бабушке, отдохнуть, из Московской области. С ней они много говорили обо всем, и ей первой он рассказал свою историю чуть подробнее, но не всю. В последнее время, он часто грешил недоговоренностью – так его учили в вузе. Она слушала, и никоим образом не перечила, и не спорила, что для нее, как выяснилось впоследствии, было необычным состоянием. Она – жительница Подмосковья, находившаяся на полном попечении родителей, никогда не сталкивавшаяся вплотную с бюрократическими проволочками, с равнодушием чиновников, и с другими трудностями подобного рода, была всюду и всем недовольна; была она недовольна воровством чиновников, бездействием правительства, глупостью думы. А в итоге выяснилось, что она тоже хочет стать чиновницей.
Оно, порой, бывает так, что ругающие воров, ругают не из внутреннего побуждения порицать это отвратительное деяние, а из желания занять их место. И в отличие от людей, осознающих пагубность воровства, и понимающих, что оно влечет за собой тяжелые последствия, некоторые ругаются от злости, от зависти, от того, что они всегда всем недовольны; они завидуют властям, при этом учитывая только материальную составляющую, и игнорируя ответственность, возлагаемую на правительство. Они обсуждают темы, которые не трогают их совершенно, и во всех бедах винят правительство, даже не пытаясь понять, вникнуть, разобраться. Есть такая категория людей. Для всех же других, кто сталкивается с произволом и воровством, вынесение своих нужд на поверхность – простительно, и даже должная необходимость. Потому что воры и взяточники любят тишину, они не устают повторять – никому ничего не говори, никто не должен знать; они ненавидят открытость, честность, предпочитая ложь и скрытность преступных деяний.
Лето постепенно заканчивалось. На исходе было солнечное тепло, охладел Дон. Настала пора возвращаться в Петербург. И Денис уехал. Но на обратном пути случилось одно событие, вернее очень интересное знакомство.
Поезд мчал, проносясь мимо рек и озер, лесов и полей, оставляя позади дивный край. Радимову снова попалось место сбоку, на верхней полке, к чему он уже привык, не впервой оно ему выпадало. На нижней полке расположилась женщина, с рыжими аж до красноты волосами и с приятным лицом, как он узнал потом, явно не выглядевшая на свои годы, а моложе. Если же было судить о ее возрасте по фигуре, то, она скорее была похожа на девушку, чем на сорока пяти летнюю женщину. Справа от них тоже все места были заняты. На нижней полке находилась старушка лет семидесяти, совсем седая и, без пары передних зубов. Слева другая женщина с длинными, черными волосами, и со спокойным выражением лица, лет сорока двух. Наверху разлегся мужчина на вид с небольшим животом, с добрым лицом, казавшимся без морщин, хотя улыбался он часто. Он жил в Финляндии, и постоянно рассказывал о том, насколько там все честные. На другой верхней полке лежал муж женщины с черными волосами, и почти всю дорогу молчал.
Радимов тоже молчал, он читал Достоевского. Говорить ему не хотелось, да и темы бесед были слишком уж взрослые, вернее, его не интересовавшие. Валерий Иванович – так представился житель Финляндии, рассказывавший об этой стране, а вернее о том, как честны люди, проживающие в ней, и какая благодатная там природа, и как хороши их сауны. В итоге, всем на удивление, он признался, что ему шестьдесят лет. Когда же он поведал о том, что собирает травы самостоятельно, и делает из них настои, заваривает и пьет вместо чая, Радимов все понял. Он много читал о травах, об их полезных свойствах, но впервые видел их влияние на организм своими собственными глазами. Свежесть лица и бодрость тела он приписал не только травам, но и частому посещению сауны, и самое главное значение – доброму нраву, который, словно пар от воды во время жары, источался от Валерия Ивановича.
Радимов на время отложил книгу, и только подняв глаза, заметил, что на него как-то странно смотрят. Словно ожидание чего-то необычайного повисло в воздухе. Спустя минуты две разговор резко перешел на литературу. Сосед Валерия Ивановича, муж черноволосой женщины средних лет, вспомнил о своем знакомом, получившем премию в одной из библиотек за большое количество прочитанной книг.
– А всего одну книгу в своей жизни прочитала, – заявила старушка вредным голосом, словно гордясь этим.
– Ну, вот вам дадут премию за это, – пошутил Валерий Иванович.
На эту юмористическую реплику старушка отреагировала неоднозначно. Было не совсем понятно – то ли она ее задела, то ли ей и в самом деле забавно. Тем не менее, она, оглядевшись на смеющихся окружающих, неловко улыбнулась. В итоге атмосфера разрядилась до того, что пассажиры стали говорить откровеннее. Женщина с темными длинными волосами, которая не представлялась по имени, поведала о том, что она работает в скорой помощи. – Ой, каких только ужасов не насмотришься, говорила она, и по выражению ее лица казалось, что эти ужасы действительно неописуемы. Затем, как это обычно бывает в таких случаях, разговор зашел о политике. По этому разговору выходило, что все в нашей стране плохо, но только в нашей и ни в какой другой стране подобных проблем нет и в помине, похожих бед не случается. Радимов слушал внимательно, не перебивал, и для себя повторил, что острые для нашей страны проблемы есть, но эти обществу давно известные. Взяточничество на дорогах, которое порицал Валерий Иванович, равнодушие врачей, на которое сетовала сама врач скорой помощи, низкий уровень зарплаты, с чем соглашались все без исключения. Тем не менее, беседа проходила без зла, без ожесточенных споров, и никто ничего не доказывал, а только рассказывал. Старушка, похвалившаяся тем, что за всю жизнь прочитала всего лишь одну книгу, почему-то после этого, как-то странно притихла, хотя до этого была очень разговорчива и постоянно всех перебивала. Вскоре все легли, и через пять минут старушка с Валерием Ивановичем громко захрапели. А Денис снова взял в руки книгу, и попытался продолжать читать. Но время было уже позднее, и в вагоне погасили свет, поэтому ему пришлось отложить ее на полку. Однако закрывать глаза было бессмысленно, спать ему совершенно не хотелось. В результате этого обстоятельства, завязалась у них беседа с Любовь Владимировной, которая выглядела моложе своих лет и у которой были огненно рыжие волосы. Только теперь Денис пристальней рассмотрел ее. Это была женщина с миловидным лицом и мягкой, приятной улыбкой, медленно расплывавшейся над тем, что было действительно смешно. Вообще во всех ее телодвижениях присутствовала выверенная медлительность, ни одного движения она старалась не делать просто так.
– Я люблю поспать. Кажется, я всю жизнь я спала, – шутливо отвечала она на удивление Радимова, вызванное ее внешней молодостью. – Да, мне, действительно, сорок пять.
Но кроме этой причины, была и еще одна: от нее веяло спокойствием, и казалось, что она никогда не выходит из себя. На многое она отвечала своей обаятельной улыбкой, все сказанное обдумывала, сильно не спорила, вернее сказать, в рамках дискуссии не поддавалась эмоциям. Радимов уличил выгодный момент и завелся. Начал говорить о реформах, о том, что государству нужны изменения, что общество созрело для перемен, что власть и общество должно взаимодействовать, и все в этом духе. В целом довел ее до того состояния, что она спросила: Вы разве не отличник?
– Нет, я круглый троечник, – ответил он со спокойным интеллектуальным достоинством, и продолжил раскрывать в полном объем собственное видение государственного устройства.
– Вам нужно в президенты, – с улыбкой, после прослушанного монолога, заключила собеседница, еще ко всему прочему, видимо, желая потешить его юное самолюбие. И он заметил это, но отреагировал спокойно, самолюбие свое глубоко в душе запрятав.
– Да куда мне. Мне всего-то двадцать один. Однако я считаю, что не только президент должен заниматься реформами. Идеи реформ могут принадлежать любому человеку в нашем государстве. Только это должны быть конструктивные идеи.
Когда же речь зашла о Христианстве она призналась, что исповедует православие.
– Я считаю, что вера в Бога должна быть без фанатизма, – убежденная в своей правоте говорила Любовь Владимировна.
От него мгновенно последовало цитирование Библии. Лишь изредка Любовь Владимировна перебивала, отчего-то сдавленным голосом, и, как бы поясняла, что ей, все же, хочется немного послабления, а Христианство в том виде, которое оно есть в Библии, не дает его.
Так они проговорили до поздней ночи, а на следующий день их поезд прибыл в северную столицу.
***
Переступив порог, ставшей по-домашнему знакомой, общежитской комнаты, Денис поздоровался с Пашей, переоделся, и познакомился с другим постояльцем, который, теперь, должен был, по решению руководства вуза, проживать с ними. Это новый житель сто восьмидесятой комнаты представился Илгизом, и, назвав свое имя, то ли постеснялся, то ли из-за слабого владения русским языком, то ли из-за тоски по родным краям, не стал продолжать беседу. Как уже, возможно, догадался читатель, по национальности он был – тувинец, и, его не побоялись подселить в сто восьмидесятую комнату только потому, что знали, что Радимову категорически чужды националистические предрассудки. Ведь получалось, что теперь он был самый старший. Но он этого не ощущал, и, ни в коем случае, не хотел своим теперешним положением пользоваться. Илгиз был очень спокоен, молчалив, никогда не злился, как и Паша – круглый сирота, что не мешало ему быть добрым и отзывчивым в общении. Чуть ли не ежедневно его глаза светились радостью, и на попытки заговорить с ним он всегда реагировал приветливо. Правда, его радушие было постоянным ровно до той поры пока, на сиротские пособия, он не приобрел компьютер. После этого весьма значимого события, он оставался – все так же немногословен, но молчалив иначе. Кроме того, взгляд его заметно изменился, помутнел, и иногда он все же выходил из себя, но глубоко в душе.
***
В первых числах осени, уже во время учебы на четвертом курсе, Денис узнал об одном бюрократическом недоразумении, которое вызвало в нем удивление крайней степени, да и не только у него одного. С его курса отчислили нескольких студентов, в числе которых фигурировал и давний его знакомый – Жабовинский. С учетом крайне непостоянного посещения, этот вполне закономерный исход не вызвал бы такого шквала мнении и пересудов, если бы не одна замысловатая деталь: отчисленных бюджетников, оставив на том же курсе, перевели на платное, а Жабовинского на заочное отделение, и, то только потому, что он уже был платником. Очевидно, что после отчисления, перевод с платного на платное – не имел бы смысла. Однако он имел прилично пропусков и больше трех долгов, и тоже, по идее, со всеми остальными должен был быть отчислен. Ведь если бы на его имя не был подписан приказ об отчислении – у других отчисленных за меньшее количество долгов и меньшее количество пропусков – данная несправедливость вызвала бы вопросы и возмущение. От его отчисления вуз, действительно, терял немного денег, ввиду того, что заочная учеба стоила дешевле, но не существенно. Впрочем, главной целью был не он, а другие, подавляющим числом – бюджетники. По мере осмысления этого отбора, становилось, очевидно, что академии не хватает средств. И, вместе с тем, возникал ряд других вопросов: по каким причинам? к чему такая спешка? почему так неожиданно? (об отчислении сообщили только осенью).
Впрочем, эти неразрешимые, казалось бы, вопросы, спустя малое время, нашли свои ответы. В академии, вообще, мало что могло оставаться в абсолютной тайне. Через некоторый временной промежуток, стало известно, что по каким-то причинам, спонсоры академии, бывшие из другой страны, отказались ее финансировать. Поговаривали, что этот разрыв сотрудничества связан, каким-то образом, с заказом на убийство Багеровой. А это, в свою очередь, было связано тем фактом, что основала академию бывший ректор совместно с зарубежными коллегами, и она была с ними в сотрудничестве, и, когда она потеряла свой пост, сотрудничество, само собой, прекратилось. Как следствие этого разрыва, академия испытывала острую нехватку средств, которые необходимо было, во что бы то ни было, достать, чтобы сохранить преподавательский состав. Эта острая потребность в деньгах, в свою очередь, породила другие ухищрения.
– В деканате перепутали подписи. Вместо того чтобы написать менеджер, подписали экономист – менеджер. Большего я вам не могу сказать, – серьезно констатировал Резюков, когда, во время его занятия, разговор зашел о том, почему не только неожиданно отчислили студентов, но и преподавательский состав значительно поредел.
– А какая разница: экономист – менеджер или просто менеджер? – Без каких-либо задних мыслей подметил Радимов, чуть не сказав, что все равно ведь управленец, по идее, должен хоть немного разбираться в экономике.
После этих слов, произнесенных им без знания действительных обстоятельств дела, Резюков взглянул на него зло, как никогда не глядел. Этот взгляд был испепеляющим, осуждающим и, словно бы, говорил – «помолчал бы ты, если в курсе дела». Однако, вследствие незнания всей подноготной случившегося, на студента он не произвел никакого впечатления. Денис, во всеуслышание, никак не мог понять, почему из-за того, что в названии профессии допустили незначительную ошибку, которая легко объяснима и понятна работодателю, все дипломы оказались, вдруг, недействительными, и отчего в деканате, в одно мгновение, люди, обладающие профессиональным стажем, забыли как правильно оформлять дипломы. Впоследствии, от одной выпускницы академии он, случайно, узнал действительные причины произошедшего, которые, хоть и тщательно скрывались, по природе своей, не могли долго оставаться закулисными тайнами.
– Ты знаешь, что наши красные дипломы продали, а нам выдали с поддельными подписями, – рассказывала большеглазая девушка, с ухоженными русыми волосами, завитыми в хвост.
– Серьезно?! – не скрывая своего удивления, воскликнул Радимов, стоя на балконе с ней и с ее подругой, подтверждавшей ее слова.
– Да, а теперь они говорят, что, якобы, они не то написали. Да это чушь полнейшая. Поэтому и многие преподаватели уволились. Багерова даже хотела уйти, но почему-то осталась.
– «Действительно, почему она, все еще, на своем посту, ведь не могла она не знать о продаже дипломов. Не могли же за ее спиной все провернуть», – подумал он. Эти мысли, очевидно, занимали не только его голову, но и многих, особенно из числа обманутых пятикурсников. Однако Багерова осталась на месте ректора, и, вместо ощущения стыда за совершенное деяние, стала чувствовать и вести себя гораздо увереннее.
***
– Вот я вчера, шел по улице, перехожу дорогу, – возмущенно, стоя за кафедрой, оглядывая лица студентов в тесной аудитории, рассказывал Резюков, – и мне водитель, видя, что я уже иду, чуть ли не переезжает ногу. Куда это годиться. – Я понимаю, вы можете сказать, – продолжил он после короткой паузы, глубоко вздохнув, – что, мол, вот, он (имея в виду себя) ничего не добился сам, нет у него машины, и поэтому он так рассуждает. Но вы посмотрите, как поступают водители. Как нагло они себя ведут. Это же недопустимо.
До отказа заполненная студентами аудитория местами с этой речью соглашалась. Кое-кто из молодых людей, в глубинах своего рассудка, возможно, не верил или попросту не разделял этих убеждении. Об этом, правда, нельзя было судить точно по одной простой причине: все его слушали, молча, а кто-то и не слушал вовсе, кому эта тема была совершенно не интересна.
– Ты вообще, понимаешь, о чем он говорит, – однажды, между пар, встретив в коридоре Дашу, спросил Денис.
– Ты знаешь, вообще ни о чем, – отвечала она.
– А вот если честно, – немного подумав, продолжил молодой человек, – где ты была умнее, в школе или сейчас?
– Естественно в школе, – не задумываясь, подтвердила его предположение Даша.
Нередко его занимали мысли над тем, почему на третьем курсе, когда, казалось бы, уже необходимо вводить предметы, которые имели бы непосредственное отношение к будущей профессии, преподают дисциплины вроде природопользования, лекции по которой читала тихим голосом пожилая женщина, от тембра голоса которой всем неимоверно хотелось спать. Поэтому даже у тех, кто был пунктуален и обязателен в академическом посещении, хватало сил и энергии только на машинальное конспектирование.
– Ладно, еще экологический менеджмент, его ведет доктор наук, действительный доктор наук. Он всегда находит, как преподнести интересно, даже скучный материал, – делился он с Пашей, – но ведь эта дисциплина никому не интересна, все спят, или сидят и вообще не слушают. От этого притупляется способность внимательно слушать. По мне, так лучше, как говорил Иван Иванович, книгу дома читать.
Экологический менеджмент читал седоволосый, худощавый, высокий для своих преклонных лет, профессор. Очевидно, что в молодости, учитывая правильность и отточеность черт его лица, он очень нравился женщинам. Он был рассудителен и в рассуждениях холоден. Когда читал лекцию, всегда смотрел вниз, и редко поднимал глаза, боясь нарушить мыслительную линию. Не стоит лукавить, говоря, что экологический менеджмент мог заинтересовать потенциальных менеджеров, и они осознавали его неоценимую важность для своей жизни в будущем. У экологов, и у тех эта дисциплина не вызывала живого интереса, хоть и требовалась им, как уверяли в вузе, в их будущей работе по профессии. По всей видимости, учитывая это обстоятельство, Виктор Анатольевич не требовал от менеджеров слишком многого. Он даже притворялся, повернувшись спиной к аудитории, чтобы, якобы, что-то записать на доске, что не замечает, как студенты, стараясь быть незамеченными, ускользают из шумной аудитории. Однако, вместе с тем, к преподаванию науки он относился с должным усердием. Если было следить за разветвлениями его мысли, как минимум обогащался словарный запас, а, если внимательно следить за самой мыслью, ум на протяжении всего занятия работал кропотливо и сосредоточено, чтобы понять не только экологические проблемы и разобраться в рациональном использовании природных ресурсов, но и осмыслить то, каким образом можно так по-разному, настолько красочно преподносить столь пресный, неживой учебный материал. В меньшей степени тактичного преподавателя заботила неразбериха с посещением. Он никого не заставлял, не запугивал, не ругал, и от этого студенты не боялись его. А те, кто, все же, находил в себе силы на третьем курсе, слушать о природных ископаемых, имели чему научиться – умению очень верно формулировать свои мысли, умению говорить, когда, казалось бы, уже сказать нечего, умению заинтересовать слушателей, когда поставлен в такую неудобную ситуацию.
Виктор Анатольевич, на семинарах, чтобы немного оживить студентов, устраивал опросы. Они проходили в виде свободной беседы, во время которой представители молодого поколения излагали все свои домыслы по части рационализации использования природных даров. Он не был строг, и не кривил лица, когда высказывались нелепости, не называл их – чушью, и даже не перебивал. Эта тактичность, и вежливость подкупила многих, в том числе Радимова, и его занятия были молодыми людьми посещаемы.
Этот мудрый человек тоже знал о «тайне», распространившейся в среде преподавателей, которую, все также, следуя принципу конспирации, никто не произносил во всеуслышание, но ничего по этому поводу Денису не советовал, свысока не поучал, каким должен быть политический деятель – не говорил. И даже какие инициативы должны исходить от него, и какого характера предложения он должен выносить на обсуждение – Виктор Анатольевич не обозначал. Он, как подобает талантливому и чуткому преподавателю, просто учил, своим примером, наглядно демонстрируя насколько ловко и манёвренно можно излагать свою позицию, точку зрения, и всем неинтересные знания оформить так, чтоб сделать интересными. Радимов этому не уставал удивляться, и, когда все-таки находился на его занятиях, крайне редко занимался посторонними делами, в отличие от времени пребывания на лекциях по природопользованию.
***
Многолюдная аудитория казалась безжизненной и находилась в состоянии близком ко сну. Слышалась только тихая речь преподавательницы, которая глядела в одну точку – на лист, в котором имелся подсобный материал, и, чередующиеся со смехом, перешептывания задних парт. Ее убаюкивающий, мелодичный голос действовал на студенчество, многие представители которого, не выспавшись ночью, добирали жизненные силы, сидя за партой с открытыми глазами, словно снотворное на организм рабочего после утомительного дня. Радимов же, в отличие от многих своих коллег по учебе, в этот день был свеж, и спать ему совершенно не хотелось. Всвязи с появившимся стремлением усилить свои мыслительные способности, он дал себе внутреннее обещание – «ежедневно умственно работать, не тратя времени зря. Поспешу объяснить читателю, что под тратой времени впустую понималось, в первую очередь, бездумное нахождение на учебном занятии. Следуя в точности этому убеждению, он достал из своего пакета, заранее приготовленный для этого дела учебник по философии и принялся читать. А между тем, преподавательница оказалась не такой мягкой и дружелюбной, какой она представлялась студентам. Работница вуза, тут же, моментально преодолев всю аудиторию, что было удивительно для ее возраста, с осудительным, требовательным видом подошла к нему. За это короткое время, он все же успел заметить ее стремительное движение и спрятать учебник под парту. Сделав строгий выговор, заключавшийся в нескольких резких фразах, наполненных необъяснимой ненавистью, она, уже размеренной походкой, возвратилась обратно. Ее резкое внушение оказало весьма противоречивый эффект: учебник он, правда, больше не уже доставал, но и на занятиях этих, впоследствии, его никто не видел. И поэтому, немудрено, что через полгода, во время зимней сессии природопользование оказалось в числе его академических долгов. Но, как известно, жизнь студенческая, протекает не только в стенах высшего учебного заведения, и число забот этой жизни учебными долгами не ограничивается.
***
Радимов, все также, время от времени, когда случалась очередная рекламная акция, после окончания учебного дня, подрабатывал промоутером. Эта деятельность, по рабочему графику, была ему очень удобной, по эмоциональному напряжению не трудной, да еще, к тому же, являлась скрашенной новыми знакомствами и интересным общением. Его, как одного из немногих парней, которые приходили в рекламное агентство, как правило, определяли работать с напарницей. И это обстоятельство его несказанно радовало. Весьма радостным ему было то, что в течение четырех часов, едва знакомая девушка вынуждена была слушать его размышления, вне зависимости от их сложности, и он не успевал ей ими надоесть. Вообще, откровенно говоря, в женском общении он чувствовал особенную потребность. И девушки отвечали ему взаимностью, и, основную роль рекламного агента брали на себя. Ему от этого даже становилось неловко. Ведь иногда, он настолько сосредотачивался на собственных размышлениях, что не замечал проходящего, потенциального покупателя. Впоследствии, дабы не наглеть, и, чтобы его чаще приглашали на подобные акции, ведь, как известно слухи оказывают немаловажное влияние на умы женщин, (ведь начальницы его тоже были женщины) он стал внимательнее и обязательнее относится к своей работе. Выискивая покупателей, Денис их радостно приветствовал, ни в коем случае не из лукавства или лицемерия, а просто потому, что почти всегда, во время стояния возле торгового прилавка, его переполняло хорошее настроение. В отличие от учебы эта работа была эмоционально расслабленной и интереснее, потому, что протекала в живом общении, в рассуждениях, а не в одних только безмолвных слушаниях. И конечно покажется, что в разговоре между парнем и девушкой не может быть Фромма и Соловьева, но, нет, просто нужно называть тему обсуждения – психологией. Психология, ведь, как известно, девушкам ближе. По правде же говоря, размышления, как таковые, присутствуют во многих науках – в истории, в этике, которая, по сути, и есть вырванные контексты из гуманистической философии и религии, в социологии и в психологии. Просто иногда эти размышления остаются словно бы незамеченными, нерасшифрованными. Надеюсь, окажусь прав, если предположу, что само слово философия отпугивает представительниц внешне прекрасной половины человечества, а психология, напротив – увлекает, потому что, как почитается многими – она одна, напрямую, касается жизни и природы человека. В общем и целом, работа промоутером была интересна и увлекательна, но заработка от нее, все равно студенту не хватало. Поэтому когда ему предложили, подработать на выставке машин, в качестве охранника, Денис тут же согласился.
Это был не выходной, но выезжать предполагалось с утра. Пропущенные занятия в академии, из пяти парней крепкого телосложения, ехавших в троллейбусе, никого не тревожили – все они были беззаботны и веселы. В полупустом трамвае, утром, веяло сонностью, но не от студентов, смеющихся и громко разговоривших друг с другом. Радимов сел поодаль, в одиночестве, чтобы подумать и лишний раз поразмыслить над своим необыкновенным положением и понять, каким образом ему действовать дальше. Еще летом, когда он загорал под жарким, знойным солнцем, его одолевала мысль о том, что уже пора бы начать работать. – «Я ведь уже готов, и эмоционально, и интеллектуально. Резюков вроде бы говорил, что, если вы будете хорошо учиться, то может быть, и закончите быстрее. Но как это сделать. Нужно попросить, но, когда, сейчас или после…»
Трамвай остановился, оборвав его размышления, и, словно океан маленьких рачков выплеснул пассажиров наружу, а они, как будто, оклемавшись, скорым темпом расползлись кто куда. В то холодное утро, копоть от проезжающего транспорта и шумное движение людей, как в прочем и всегда с утра, наполняли расточительную запахами духов и шаверм, оживающую после ночи улицу большого города. Парни поторапливались потому, что, во-первых, опаздывали, а нужно было поспеть к десяти, а во-вторых, оделись не по погоде, потому что требовалось быть в черных, классических штанах и в белых рубашках. Некоторые из них поняли это буквально.
Зал оборудовали для выставки классических, жутко дорогих машин. Пол был вымыт, и, стены блистали чистотой. По бокам, в шахматном порядке, учредили, огражденные лентами, площадки для машин, в которых красовались ягуары и линкольны. Во всей этой обстановке улавливался неряшливый, напускной, внешний лоск, никем не замеченный в своей тонкости, попросту из-за того, что почти все из присутствующих, подавляющим числом мужчины, глядели с куда большим интересом на красивых, молодых моделей, вокруг которых, словно хищники возле дичи, кружили фотографы. Но все они пришли после – часам ближе к двенадцати. А до этого, по залу прогуливались организаторы и охранники, во главе которых поставили Ястребова, который с утра уже чем-то недоволен и на кого-то озлоблен.
– Как думаешь, до скольки все это продлиться? – спросил Денис Артема Нестерова – массивного парня, который часами проводил в тренажерном зале, делая упор на массу, уплетавший не один десяток яиц за день, отчего сильно терял мышечную рельефность.
– Да не знаю, как всем надоест, – отвлеченно пошутил он, – говорили, что до шести, а там кто знает.
– Это не так уж много за тысячу рублей.
– Да конечно, что здесь делать. Просто смотреть на машины, и следить, чтобы их не царапали.
Незаметно пролетели два часа, отпущенные для последних приготовлении, и началось мероприятие, основная цель которого заключалась том, что посетители оценивали машины, и, в зависимости финансовых возможностей, платили за «железного коня», становясь его владельцами. Для того чтобы привлечь, а в действительности, скорее как отвлекающий маневр, возле этих дорогих машин и одного раритетного мотоцикла фотографировались девушки, порой, в очень откровенных костюмах. Радимов побродил немного по залу, и от нечего делать повадился с этими всеми девушками знакомиться. И не сказать, чтобы каждая, с которой он знакомился его завораживала, или он испытывал душевное волнение и трепет, при общении с ней, – нет, они просто нравились ему внешне, и он хотел проверить, так ли они неприступны, как это следует из их взгляда и поведения. А еще хотел испытать себя – насколько он сам может им понравиться.
Тщательно накрашенные, но не настолько, чтобы скрыть свою естественную красоту, юные создания, с напускными, столь непригодными для их милых лиц, лицемерными, холодными улыбками позировали фотографам. С тем же лицемерием одна из них, когда Радимов подошел к ней, чтобы познакомиться, радостно его спросила: А вы не организатор этого проекта?
По всей видимости, ее ввела в заблуждение его белая рубашка и официальность, с которой он расхаживал по периметру, пристально, строго и уверенно наблюдая за происходящим.
– Нет, я обычный охранник, – простодушно ответил он ей, после чего ее улыбка слегка искривилась, но не полностью исчезла с лица. Она была слишком научена этому. Однако долго с ним разговаривать не смогла, через несколько минут беседы, она отвернулась по какой-то надобности, и более старалась не поворачиваться. Да он и не ждал. Радимов отправился на поиски нового интересного знакомства. От вида машин, ему становилось совсем скучно. Он никогда не понимал, как их можно воспринимать, кроме как средство передвижения, и как ими можно еще и любоваться. Это были его мысли, и только его, для всех же остальных напарников, это любование представляло, в тот день, основное занятие.
Девушек собрали в группу, таким образом, словно бы образовав алею цветов, из которых одна особенно выделялась, в первую очередь своим чувственным взглядом, в котором была не то боль, не то страдание, не то чувство неразделенной любви. И этот взгляд больших, восточных глаз был неописуемо прекрасен. Кроме красоты этих глаз, она обладала длинными, черными волосами, которые мягко спускались на плечи, напоминая шелковое покрывало. Фигура, была не модельной, в том понимании, что она не была очень худой, как этого требуют некоторые агентства, и как это заведено в модельном бизнесе, но стройна и изящна. Она в какой-то миг взглянула на Дениса, и он, поняв, что это намек, тут же, подошел к ней, чтобы познакомиться.
– Вот мой телефон, как будет время, позвони, а я побежала, – скороспешно окончив беседу, промолвила она и возвратилась под прицел фотокамер. А он отправился выполнять свою несложную и какой-то степени теперь приятную работу.
Механически бродить по залу, через несколько часов, стало чрезвычайно утомительно. И не только для него.
– Я полторы суток не спал, – повествовал накаченный парень, принимавший различные добавки для расширения своей массы, второкурсник академии – Андрей Кубилов, – Вчера весь день работал, потом сразу в ночь, в клубе, а вот снова позвали.
– Мог бы отказаться, – предложил Денис задним числом.
– Да ну, нет. Что здесь. Какие-то восемь часов.
Однако эти восемь часов для него выдались крайне утомительными, потому что сидеть, на первых порах строго запрещалось. Организатор постоянно следил за этим. Присесть на скамью, стоявшую в углу, разрешили многим после, когда уже часовая стрелка опустилась ниже трех часов, как раз тогда, когда, казалось бы, уже было много народа и следить за тем, чтобы модели не царапали каблуками автомобили, требовалось пристальнее.
– Вы очаровательны, – уже совершенно обнаглев от своего успеха, войдя во вкус, удовлетворяя спортивный интерес, и скрашивая скуку, произнес Радимов на ушко белокурой девушке, когда та стояла и наблюдала за выступлением трех молоденьких танцовщиц. И очевидно эти слова приятно затронули ее, потому как она мило улыбнулась своей нежной улыбкой, отчего он внутри себя почувствовал ее душевное тепло. В остальное же время зеленые, красивые глаза ее, ярко подведенные тушью, и подчеркнутые тенями, источали надменность, гордость и самодовольство. По возрасту, она была старше других, ей было ближе к тридцати, тогда как другим моделям и танцовщицам не было и двадцати, или около того. Она была низкого роста, но от того еще более прелестна. Наряд же ее, в отличие от природной красоты, был вызывающим и вульгарным. И поэтому многие делали вид, что не замечают ее, или искоса глядели, как бы невзначай. Радимова же это не смутило нисколько, он, предполагая требования фотографов, знал, что, скорее всего, наряд – это не ее личная прихоть. О том, что ее зовут Катей он узнал гораздо позже, перед уходом, а пока отправился к мотоциклу на котором, подобно змее извивалась девица, у которой длинные волосы были собраны в хвост, и которая мгновенно ответила на его попытку завязать с ней общение.
– А можно я запишу номер твоего телефона? – попросил он ее.
– К сожалению, у меня есть парень, – улыбаясь, ответила она ему, после чего он не стал настаивать, и был очень приятно удивлен ее честностью и искренностью.
Еще несколько раз, проходя мимо нее, он переговаривался с ней, для подъема настроения – шутил, но как только подбегал фотограф, уходил прогуливаться по залу. Ему уже были совершенно неинтересны танцы и съемки, пафос и дорогие автомобили – они вообще не замечались, кроме тех моментов, когда возле них крутились фотографы – тогда нужно было быть внимательнее, чтобы их не поцарапали. Да и его напарникам это все уже порядком поднадоело – на их потухших лицах читалась усталость. Они, поглядывая на Радимова, насколько легко он знакомится и общается с девушками, делали вид, что для них это не представляет никакой важности, им бы только – поскорее, чтобы вся эта процедура закончилось.
– Подошел бы к ней, все равно делать нечего, – пытался убедить Денис, засмотревшегося на проходящую девицу, Кубилова, когда они, уже окончательно умотавшись и телом и эмоционально, присели отдохнуть на деревянную, неокрашенную скамью, располагавшуюся под окном.
– Да ну, делать мне больше нечего, я полторы суток не спал – глядя в пол, ответил спортсмен.
Денис не стал больше уговаривать, да и сам уже перестал знакомиться. Дело клонилось к закату. Владельцы автомобилей, выставившие их на торги, уже собирались выезжать на них, потому что ни одной сделки не состоялось, цены были уж слишком высокими.
Екатерина по-уличному одетая, в шубку и в платок, что очень напоминало французскую моду, торопилась по ступенькам, с третьего этажа, где, по всей вероятности, находилась раздевалка, когда Денис случайно выйдя на лестничную площадку, встретил ее.
– Может, обменяемся телефонами? – нерешительно, видя, как она торопится, спросил он.
Немного помешкав, словно что-то обдумывая, поочерёдно сопоставляя в уме все «за» и «против», она достала свой мобильный телефон и продиктовала номер.
– Пиши, звони, пока – улыбнулась она ему в последний раз, и тем же скорым темпом, что спускалась сверху, цокая каблуками по лестнице, сбежала на первый этаж и оставила открытой входную дверь, отчего та, через пару секунд, слышно хлопнула.
День подходил к концу. Ястребов, расхаживал по залу, утомленный и злой, и искоса, вскользь, поглядывал на Дениса. И тот понимал почему, и знал, что это не только из-за прошлых конфликтов. Борец был не настолько злопамятен. Этому негативу посодействовал посредник, который оповестил Ястебова, что намечается мероприятие и чтобы тот собрал команду парней. Сам же, собственной персоной, этот посредник ничего не делал, кроме как обзванивал студентов и предлагал подработать, за что взымал приличную плату – часть денег, полученных от организаторов. Радимов понял структуру трудовых взаимоотношении и подошел к нему, чтобы поговорить. Он попросил, чтобы посредник имел его в виду, когда будут намечаться мероприятия подобного рода или какие-нибудь другие, и оставил ему свой номер телефона, сказав, что в этот раз коллеги взяли его только потому, что больше некого было взять. Посредник выслушал и сказал, что будет иметь его в виду, но, через несколько минут передал все его слова Ястебову. Тот ничего не сказал Радимову в лицо, но теперь злобно испепелял его своим взглядом. Однако Радимов не отвечал ему, вследствие того, что устал настолько, что злиться уже не было сил. И он и другие ждали, но даже не заметили, как пробило шесть вечера, и всех распустили. После рабочего дня решили пойти в закусочную. Там Ястребов передал всем по тысяче рублей.
Из всех номеров, Денис не позвонил никому, а только написал в сети Екатерине, но она по какой-то причине, скорее всего по той, что он оказался обычным студентом, вскоре заглушила общение, перестав отвечать. Да и он понял, что все эти знакомства были ничем иным, как только способом скоротать время.
***
Проспект Лиговский бурлил людской суетой, и, ближайшие улицы были полны спешащими по делам людьми. Над городом, на ясном, дневном небе, создавая впечатление, что прямо под облаками, парили голуби. С высоты их полета, если бы у каждого человека была задача перенести определенную ношу из одной точки в другую, проспект и отходящие от него улицы могли, в целом, напоминать муравейник. Но среди людей, нервно шагающих по проспекту, далеко не все имели задачу успеть в определённое место; кто-то просто бесцельно гулял или возвращался откуда-то, что не требовало сильной спешки. Однако общий ритм задавал, диктовал темп движения. Пешеходы проносились мимо друг друга, отличаясь от автомобилистов тем, что их движению не могли помешать пробки.
Это была вторая половина дня. Радимов возвращался с учебы. Он, наконец, выдели время и сделал проездной, и теперь садился в автобус на противоположной стороне от метро «Площадь восстания». Мысли его были заняты тем, что несколькими минутами ранее, его остановил работник правоохранительных органов и попросил предъявить прописку или регистрацию. Однако кроме студенческого билета у него с собой ничего не оказалось. Высокий полицейский, улыбнувшись, вернул синюю книжицу, и, продолжил стоять на входе в метро. – «Три года живу, и первый раз остановили», – подумал Радимов, сев в автобус. В полупустом автобусе свободных мест оказалось предостаточно. Решив, что так будет удобнее, он сел на самые задние. Порывшись у себя в пакете, достал черный учебник философии, но другого автора – не Спиркина, и принялся читать, следуя убеждении, что любую свободную минуту должен что-нибудь читать для ощущения умственную нагрузку, которой не чувствовал на занятиях, чтобы не снижать интеллектуальный уровень, ведь теперь имелась ясная, определенная цель – будущая работа. Где именно – в каком городе, и в каком аппарате он будет работать, Денис не знал, но примерная сфера была для него известна из догадок и намеков Резюкова. Тем не менее, оставалась несданной статистика, финансы и кредит, а после зимней сессии и социология управления.
Социологию управления, а по совместительству и социологию с демографией вел высокий, седой, со впалыми щеками, по слухам, семидесятилетний академик. (Мы вынуждены ориентироваться на слухи, по причине того, что точного возраста его никто из студентов не знал). Он был высокого мнения об этом звании, и не раз повторял, что студенты без преподавателя существовать не могут, а преподаватель без студентов очень даже способен. На этот счет Радимов, тут же, после произнесения этой фразы, в уме предположил, что эти две группы взаимозависимы друг от друга, и по отдельности существовать, конечно, могут, но не в качестве преподавателей и студентов. Вместе с этим, возникал и другой вывод – преподаватель чрезмерно самолюбив. На его занятиях нельзя было высказываться, уже потому что он вел только лекции, и делал это хорошо, профессионально, талантливо. Рассказывал о группах, социальных стратах, лидерах, аутсайдерах с искрой и с вдохновением. Студенты, большинством своим, посещали часто его пары, и слушали его выступления внимательно, и не только потому, что у него сложно было получить зачет. Однако с этим делом, у тех, кто посещал не регулярно, возникали крайне сложно преодолимые препятствия, как в прочем и у некоторых других. Правда у него были особенные препятствия. Сразу поспешу заметить, что не такие непреодолимые трудности как у Шелухина, но, в определенной степени, схожие. У студента, который плохо посещал, автоматически «сгорал» допуск, поэтому даже являться в академию, в день зачета, было бессмысленным занятием. Вместе с потерей допуска терялась возможность сдать непосредственно Валерию Михайловичу Глоткину, а можно было теперь уже только Юлии Вениаминовне, которая вела семинары. Правда к этому добавлялась еще одна сложность, требовавшая усилии – перед зачетом необходимо было предоставить все долги. И все же, это все было не самое сложное, сложнее было их, что называется, поймать.
***
– Здравствуйте, – в один из ясных дней, когда дневной свет беспрепятственно врывался в кабинет, приветствовал Денис Галину Игоревну и Юлию Семеновну, которые являлись работницами деканата, раньше работавшими в другом учебном корпусе, а теперь перебравшимися в этот.
– Здравствуй Денис, здравствуй, ты собираешься сдавать статистику? – укоризненно спрашивала его Галина Игоревна. – Да тут у тебя не только статистика, – словно впервые видя ведомость, изумилась она. – Как собираешься выкручиваться?
– Буду ходить, сдавать, – улыбаясь, сохраняя вид запуганности для поддержания беседы, уверил «предприимчивый» студент.
– Ходи, сдавай, тебе видимо направление надо? – как будто не зная, что при повторной сдаче необходимо направление из деканата, спросила она.
– Да, если можно, – попросил Радимов, как будто было никак нельзя.
– Сейчас выпишем, – и она, глядя через свои очки на маленький клочок бумаги, поставила всего лишь свою подпись в его углу и дату.
– Спасибо вам большое, – с улыбкой поблагодарил Радимов, будто она сделал такую великую милость, а не само собой разумеющуюся часть своей работы.
– Да не за что, – важно вмешалась Юлия Семеновна. – Ты главное быстрее сдай, а то отчислим.
– Я очень постараюсь, – ответил Радимов, и со словами прощания выпорхнул за дверь. Он не способен был долго любезничать, но такова была атмосфера в деканате, где всегда царило напряжение и почти всегда были чем-то не довольны.
Теперь, при нынешнем положении, отношение к нему изменилось, и уже существенно отличалось от прежнего – как к обычному, рядовому студенту. Работницы деканата стали более придирчивы к мелочам, в частности к несданной статистике, и менее требовательны к посещению занятий, в целом. Когда Денис заходил к ним, Галина Игоревна с Юлией Семеновной мило улыбались, шутили друг с другом, и были весьма добродушны. Но через эти неестественные улыбки, в их моментально сменившемся настроении угадывалась поддельная нотка. Радимов это прекрасно понимал, но разоблачать не хотел, чтобы не обозлить их против себя. Однако в конечном итоге ему этого сделать не удалось.
Время от времени, Денис заходил на кафедру социологии, и заставал там одного только Юрия Дмитриевича – молодого преподавателя, о котором Царев отзывался как об очень понимающем, и хвалил за рассудительность и справедливость. На вопрос, есть ли Глоткин в академии, тот отвечал, что его сейчас – нет, но он обязательно будет либо в четверг, либо во вторник, либо говорил, что академик читает лекцию, но неведомо где, и его нужно искать. Денис направлялся на поиски, а не найдя, приходил и в четверг, и во вторник, но опять не находил преподавателя на месте, и снова Юрий Дмитриевич отвечал тем же. Так продолжалось день ото дня, и, окончательно разуверившись в возможности добиться на этом поприще успеха, Денис перестал заходить на эту кафедру, и уже не обращал внимания на упреки работниц деканата по поводу социологии управления. И между тем, если с социологом еще можно было иметь дело, то к статистику он не знал даже как подойти. В середине осени, правда, была пересдача для всех, но для него одного не увенчавшаяся успехом. О ней, пожалуй, стоит рассказать в деталях.
***
В тесной аудитории, в которой едва ли помещалось две группы, освещенной дневным светом из большого окна, которое не закрывала ни одна штора, собрались студенты – должники. Толпа была внушительная – человек около пятнадцати. Преподаватель в сером пиджаке, подобно арестанту скрестив руки за спиной, по заданной линии, расхаживал перед группой в ожидании остальных принимающих. Это был декан общего факультета – Силосов, маленький, толстенький, курносый, лысоватый мужичок, лет пятидесяти с хвостиком, преподаватель предмета, очень походящего на информатику, который, от своей задушевности, без лишних терзаний ставил зачеты даже прогульщикам. Он разрешил всем разобрать билеты и готовиться отвечать. А в скором времени, подоспел и бывший декан общего факультета, теперь работавший на Воронежской – Аркадий Ефимович Хитроусов, а с ним вместе, на вид строгая, женщина в черном платье, никому из студентов не известная. Они втроем разместились напротив группы за преподавательским столом.
Большинство студентов принесли с собой множество справочного материала, и, не замечая контроля, которого, в принципе и не было, копошились в тетрадях, учебниках, шпаргалках, пока еще в кабинете находился один только Силосов, но даже после того, как пришли другие, это движение не прекратилось, а только сделалось тише. У Дениса же, в отличие от всех остальных, никакого материала с собой не было. На это имелась весомая причина, к тому же, не одна. Во-первых, статистика для него была – темным лесом, а во-вторых, он предчувствовал и умом догадывался, что ему то, как раз, зачет и не поставят, и даже предполагал причину. Хитроусов был давний друг Шелухина, да и Силосов находился с ними в приятельских отношениях. Зачем только позвали эту женщину – Денису это было не понятно. Наверное, чтобы было третье, якобы, совсем незаинтересованное лицо.
– Ну, все пора сдавать, – мягко, но серьезно поторопил Силосов. И студенты один за другим усаживались перед ними, и один за другим покидали пустеющую аудиторию. Сами преподаватели поверхностно разбирались в статистике, поэтому и требования предъявляли невысокие, вследствие чего, через двадцать минут, аудитория совершенно опустела. Остался один студент. А между тем, этому студенту несказанно повезло, хоть не одной шпаргалки не имел он, и никто из сокурсников даже не попытался помочь; ему попался один из вопросов – «применение статистических исследований в научном труде или в диссертации на соискание ученой степени», на который он мог написать вполне внятный ответ, но чувствовал, что не имеет смысла, однако, все-таки некоторые соображения написал, а остальное думал сказать, если конечно спросят.
Нерешительно встав со своего места, в легком замешательстве собрав свои бумаги, Денис, преодолев пару метров, присел перед ними и зачитал свой вопрос.
– О! Ничего себе вопрос, – удивленно выпучив глаза, с улыбкой, обратился к коллегам Хитроусов.
– Да, действительно, – нервно заерзав на стуле, так же нервно смеясь, вторил ему Силосов.
Загадочная женщина тоже это поддержала, но не улыбнулась и ничего внятного не сказала. Выходило, что ее роль даже не второстепенна, а скорее так – для массовки. Руководил же всем процессом Хитроусов. А Силосов, глядя на него внимательными, меленькими глазками, следил за тем, как ему действовать, что говорить, когда смеяться. Не принимая во внимание этого подобострастия, невзирая на него, создавалось впечатление, что Хитроусов с долей презрения относился к этим двоим. Однако женщина в черном платье этого не замечала, а по отношению к Радимову, тем не менее, изначально была настроена недоброжелательно. Хотя, казалось бы, какое она имела отношение к этой всей истории. Тем не менее, ее заинтересованность в этом деле ощущалась.
– Ну, хорошо, читайте, что вы там написали, – позволил Хитроусов, понимая, что одного, даже верного ответа не всегда достаточно, чтобы поставить за экзамен тройку.
Радимов прочел все сведения, которые были у него записаны, но без особого старания, потому что понял, что даже тот факт, что ему попался удачный билет – не очень обрадовал преподавателей.
– Ну, хорошо, давайте следующий вопрос, – совершенно неудовлетворенный его ответом, проговорил Хитроусов.
– На второй вопрос у меня ответа нет, – потупив взор, объявил Радимов.
После его заявления, до этого спокойно сидевшая и ничего не говорившая женщина, с неоднозначным жестом руки, сильно возмутилась. Теперь у нее, наконец-то нашлись слова.
– Да за это время можно было уже списать, – не проникнув умом в суть, происходящей ситуации, – с возмущением укорила она.
Радимов сделал вид, что не заметил, и ничего ей не стал отвечать, словно бы ее на этом месте и не существовало, но в душе у него вспыхнула искра негодования.
– Вы понимаете, – продолжил Хитроусов, – Мы не можем вам поставить зачет.
– Понимаю, – сказал Радимов и подумал, – «Очень хорошо понимаю».
– Почему не учитесь? – задал вопрос, что называется ребром, Хитроусов, когда Радимов вернулся за парту, и, накинув на себя, оставленную там черную, немного блестящую куртку, вернулся к ним. Уже стоя к ним лицом, прямо перед ними, он с вызовом, уверенно заверил, – Почему не учусь!? Учусь! – и в этом ответе, несмотря на видимое спокойствие, прозвучала нота негодования. На самом же деле, ему хотелось выпалить, – Это я-то не учусь, а остальные, кому вы поставили – учатся! Но он сдержался. И все же глаза его выдавали, в них горело возмущение. Возмущение тем, что, видя предвзятое отношение Шелухина, его специально пытаются с ним свести, гнев оттого, что прекрасно зная, что он часами проводит за книгами, пишет статьи, умственно развивается, и самостоятельно обогащает свой ум знаниями, как и полагается сознательному студенту, ему говорят, что он совсем не учится, как повод, выставляя его непосещение одного или трех предметов, а как основную причину имея желание сделать его бесконечно обязанным. Обязанным именно им за то, что они проявили понимание, оказали милость, и в конечном итоге поставили свою роспись в зачетной книжке. Но не просто и не легко как другим, а с особенной, индивидуальной сложностью. До этого нужно было его, как следует эмоционально потерзать, запугать, заставить поверить в то, что могут отчислить, и только потом проявить, ничего им не стоившее, милосердие.
Из кабинета Денис вышел раздраженным. Он уже порядком устал выслушивать в деканате насчет статистики, и поэтому эту пересдачу воспринимал, еще до ее начала, как последнее пересечение с ненавистным предметом. Предмет уже действительно, на корню, становился ненавистным даже своим названием. Да и вся эта возня вокруг него тоже уже порядком утомила. – «О «финансах и кредите» они совсем забыли, а о статистике, чуть ли не каждый раз, когда к ним захожу, напоминают. И теперь, одного ответа, чтобы поставить несчастную тройку, было вполне достаточно, если бы хотели. Говорить говорят о долгах, но каким образом мне их сдавать – не представляю».
***
В отличие от статистики, «Финансы и кредит» Денису удалось пересдать с первого раза. Вернее сказать, молодая, худенькая преподавательница, обладавшая хорошеньким, немного вздернутым носиком, с волнистой прической рыжеватого оттенка, которая являлась доктором наук, и которая, как мы помним, очень быстро читала учебный материал, из-за чего Денис перестал после одного посещения приходить на ее занятия, не участвовала во всей этой катавасии, и не создавала особенных трудностей, облегчив эту пересдачу всеми возможными способами. Она всего лишь потребовала, чтобы он поприсутствовал у нее на лекции. И Радимов пришел, и прилежно сел в стороне от всех, прямо перед ней, чтобы внимательно слушать. За ним, ближе к окну, находись еще студенты, но основная масса была на другой половине аудитории ближе к стене, и подальше от нее. Там было шумно, и слышались разговоры.
– Молодой человек! В конце занятия покажите мне свои конспекты, – обратилась она к последним рядам, – да, вы, вы. Не смотрите на меня так, как будто ничего не понимаете.
– Вы слишком быстро читаете, мы не успеваем записывать! – крикнул с последних парт темноволосый, полноватый третьекурсник в очках, которого Радимов знал, и который был с ним с одного города, и который, недавно, на встрече с депутатом, приехавшим, чтобы посетить академию, накинулся на того с неудобными вопросами, и с возмущениями, и с порицаниями, отчего депутат вышел из себя и потребовал фамилию зарвавшегося студента, и отчего потом по академии стали ходить слухи, что Вася принимает наркотики или еще какую-нибудь гадость, и поговаривали даже, что хотели его проверить на это. Но эта история не имела продолжения.
Васю, с требованием читать медленнее поддержали многие. С разных сторон, словно на митинге, посыпались выкрики, – Мы не успеваем, читайте помедленнее!
– Я читаю так, чтобы вы развивались, – невозмутимо заключила она, еле сдерживая себя, чтобы не начать перепалку, но поняв, что таков настрой большинства, не стала этого делать и продолжила читать, но уже немного медленнее.
Радимов же, в отличие от большинства третьекурсников, успевал и до этого вынужденного уступка. Механизм, позволявший ему успевать записывать быстро читаемые экономические сведения, был, по своей сущности, весьма прост и для понимания: он, на минуту задерживал в уме уже высказанную ей, фразу, записывал ее, и слушал следующую, и запоминал, а затем по памяти записывал и ее. Теперь, расширенная в границах, память позволяла ему это делать.
Лекция благополучно окончилась и одна из групп двинулась на семинар, который намечался в похожем на подвальное помещение, темном кабинете. Радимов же отправился на свою пару, запланированную у него по расписанию, и, отсидев положенное время, а на третьей пришел на семинар, который проходил уже с другой группой. Уже находясь в маленьком, темном кабинете с только искусственным освещением, он обнаружил, что занятие это, скорее напоминало не семинар, а продолжение лекции, и, он снова принялся старательно записывать, и, конспектируя, таким образом, как и на первой лекции, ощущал, что основная часть того, что он записывает машинально откладывается у него в памяти.
По окончанию семинара, в период кратковременного перерыва, она задала ему несколько вопросов, в том числе и по поводу ликвидности денег, и он, без труда, ответил на них, потому как именно об этом она и рассказывала в течение прошедшего часа.
– А вы обладаете хорошей памятью, – со сдержанной улыбкой, немного смягчающей ее докторскую строгость, подытожила Ирина Владимировна, расписываясь в зачетке. – Вам стоило бы походить ко мне на занятия.
– Да, это было бы неплохо, – отвечая взаимной улыбкой, согласился он.
– Вы очень многое узнали бы для себя, что пригодилось бы вам в будущей профессии.
И закрыв зачетку, в которую вложила, выданное давным-давно направление из деканата, она протянула ее ему в руки. Он поблагодарил и ушел с намерением посетить ее занятия еще не однажды. И всю дорогу, идя по Рижскому проспекту, едя в метро, думал, что обязательно нужно к ней еще прийти, хотя бы из благодарности, да и для ума будет полезно, ведь не на многих занятиях, теперь, он ощущал себя мыслящим индивидом. Но последующие события увлекли его настолько, что ему стало не до этого. Впереди, на его жизненном пути, маячило «первое отчисление».
***
Оценивая общее положение дел в Вузе, замечая какая ситуация складывается вокруг него, Денис всей душой возжелал, чтобы его академическая учеба быстрее закончилась. К тому же, непостоянного заработка на жизнь не хватало, а получать деньги от матери ему уже, к четвертому курсу, становилось стыдно. К перечню этих причин добавлялась и та, что летом должен был поступать брат, и деньги теперь требовались ему на поступление. Ко всему прочему, в сердце молодого человека созрела готовность, как говорится, встать на ноги. Однако он прекрасно знал, что устроиться на прибыльную работу по профессии, даже после окончания вуза удавалось, отнюдь не каждому. Взвесив все окончательно, на своей странице в сети он написал такие слова: «бинты, перчатки, капа, на ринг залезть пора бы». И уже на следующий день, работницы деканата пришли в аудиторию, где собрались все группы, и предложили всем, кто захочет перейти на степень бакалавра и в этом году закончить учебу, написать заявление. Дениса в тот день не было на занятиях, он слишком расслабился. Но к своей радости, в студенческой столовой, на первом этаже, он встретил Дашу и Милу, которые, обе довольные, заказали себе приличный ужин, и, толкуя о повседневных, студенческих радостях и проблемах, периодически вспоминали про находящуюся в руке вилку.
– Привет, как дела? – мило и вместе с тем радостно улыбаясь, мягким голосом спросила Даша.
– Привет Радимов, и ты здесь! – с задорным смехом воскликнула Мила.
Денис ответил похожим приветствием и, вместо того, чтобы в стать в длинную очередь и приобрести скромный студенческий паек на ужин, сел к ним за стол, чтобы пообщаться пока они еще не успели доесть свои заказанные блюда.
– Представляешь, к нам сегодня приходили тетеньки из Деканата, – начала описывать картину дня Даша, – и предлагали перевестись на четыре года, на бакалавра. Я сразу же согласилась.
– А я нет, – критически, чуть грубовато, заметила Мила. – Зачем мне этот бакалавр. Я поступала на специалиста.
– Да главное ведь, чтобы потом работу найти по профессии, чтобы свои знания, здесь наработанные применить, – вставил Радимов. – Я лично соглашусь. Меня даже уговаривать не надо.
И он страстно принялся уговаривать всех перейти на бакалавра, раз уж работники деканата и руководство академии позволяли это, и неустанно приводил самые различные доводы и весомые аргументы в подтверждение своей позиции. Однако большинство студентов наотмашь отказывались даже слушать, и не без влияния этих же самих работниц деканата. Все дело в том, что операция эта была, что называется, двойственного характера. С одной стороны они предлагали всем, с другой – всех же и отговаривали, приводя как основной аргумент то, что специалист работодателем ценится гораздо выше, нежели бакалавр. Однако Радимов, видя насколько небрежно учатся студенты пятых курсов, и что учатся они только полгода, а вторые полгода, якобы, пишут диплом, а на самом же деле либо покупают, либо скачивают его, и нервно редактируют за одну ночь до неузнаваемости, для себя делал вывод, что только ограниченные или заинтересованные в идеализации этой системы, работодатели станут воспринимать отсутствие пятого курса как барьер при устройстве на работу. Пятый курс был, без сомнения, удобен для академии, потому как второе его полугодие студенты почти не учились, а, следовательно, преподавателям не нужно было платить за это время. Однако студентами это полугодие должно было быть, в сжатые сроки, до получения диплома, полностью оплачено. Но, как и в любой другой сфере, в системе высшего образования имеет место быть неправда, с тем лишь отличием, что неправда изощренная, хитро обработанная, при поверхностном анализе не раскрываемая.
Через несколько дней, с приятным ощущением достигнутого результата, он заявился в академию.
– Тебе надо зайти в деканат, – сидя за соседней партой, во время занятия, повернувшись на сто восемьдесят градусов, сообщила ему староста.
– Да, ты не знаешь из-за чего? – желая узнать, какие сведения она ему поведает и знает ли она истинные причины этого требования.
– Наверное, из-за долгов, – недоуменно развела руками она, очевидно, отчасти эти причины зная.
Без долгих раздумий и эмоциональных приготовлений, он заскочил в деканат, где находилась, кроме Юлии Семеновны, которая сидела у окна, и постоянно занятой Галины Игоревны, пожилая женщина, веселая, заводная, в приподнятом расположении духа, неустанно о чем-то повествующая.
– Денис, ты будешь переходить на бакалавра, – с видимой доброжелательностью спросила его Галина Игоревна.
– Да, конечно, – ожидая этого вопроса, тут же согласился он.
– Тогда напиши заявление, – и после этих слов она принялась диктовать структуру оформления.
Пока он, на белом, выровненном, большом листе аккуратно вырисовывал имена и прошение, выверено расставляя знаки препинания, чтобы не переписывать, женщина, сидевшая рядом, в двух метрах, на стуле, словно бы невзначай проговорила, – «Они еще не знают, как прекрасно студенческая пора. Потом еще вспоминать будут».
– «Вспоминать, конечно, буду, но не первое время», – подумал Денис, но ничего не сказал, сделав вид, что полностью сосредоточен на письме, да и сказать это вслух было не совсем уместно, учитывая назначение кабинета.
Он постарался быстрее справиться, и когда заявление было закончено, отдав его Галине Игоревне, с улыбчивым видом принялся ждать дальнейших указании. Но их не последовало, а вместо этого она только положила его заявление к прочим документам, пылившимся на столе, как будто оно имело огромную ценность, хотя, на самом деле не представляло ровным счетом никакой важности. Простая, бюрократическая формальность, которую обязательно было провести таким образом.
– Так, ведь если ты переходишь на бакалавра, тебе не нужно сдавать некоторые предметы, так ведь Галина Игоревна? – Вставила, подойдя к столу, за которым выводил буквы Радимов, Юлия Семеновна.
Галина Игоревна очень сдержанно, переглянувшись с нею, без доли удивления, что свидетельствовало о том, что было обговорено заранее, подтвердила это предложение.
– Мировую экономику, инновационный менеджмент и другие дисциплины, – в унисон, словно являясь участниками хора, поочередно перечисляя предметы, которые уже прошли, и которые должны были быть на пятом курсе, эмоционально ласково уточнили работницы деканата.
Радимов затаил дыхание в ожидании того, что ему не придётся больше слышать про статистику.
– А зачем они ему, он ведь бакалавр, – снова подтвердила слова коллеги Галина Игоревна. – Только статистику сдай, а с остальными как-нибудь разберемся.
Радимов был очень рад, но рад не всей душой. Снова встречаться с Шелухиным ему сильно не хотелось, с чего начать разговор с ним – он, все также, не имел ни малейшего представления. По-прежнему, при каждой случайной встрече, заносчивый преподаватель мерил его взглядом, как врага народа, как его собственного заклятого врага, как отъявленного негодяя, и не здоровался. Кроме того, радость от перевода на бакалавра, омрачалась душевным расположением работниц деканата. Это прощение долгов – зачетов и экзаменов по дисциплинам, которых еще не было и в помине, на первый взгляд заманчивое для любого студента, таило в себе некую обязанность. Но не устную, а обязанность с гарантиями. Гарантиями того, что впоследствии, когда он чего-нибудь достигнет, он чем-нибудь услужит. А таких гарантий у Радимова не имелось; но они обязательно требовались; причем не напрямую, в открытой форме, а подразумевались. В первую очередь на это намекал Резюков. Однажды он произнес замысловатую фразу, повелительно глядя на Радимова, – Не он это сделал, а мы это сделали. И так, как Денис уже привык к такой манере преподнесения информации, он все прекрасно понял. Резюков, который начал вести пары во второй половине третьего курса, уже многим после того, как Денис повадился писать статьи, имел в виду, что это он посодействовал тому, чтобы способного студента заметили. Даже взглядом Радимов этого не отрицал. К тому времени он научился умело скрывать свои чувства, и выслушивать даже нелепые предположения с видом истукана. Такая скрытность ничуть не нравилась Резюкову из-за того, что он не мог понять, что у него на уме, а ему это было необходимо.
Резюков был преподавателем, но вместе с тем, находился в тесных, скрашенных редчайшими любезностями, отношениях с Юлией Семёновной и Галиной Игоревной. Он не раз заходил к ним для бесед, и чтобы узнать об общем положении вещей в академии, о последних новостях, подолгу засиживался и обвивал их умы комплементами, на которые они улыбались и благодарили. Это влияние, которое он имел на них, впоследствии, помогло ему воплотить в жизнь одну свою идею, прелюдию к которой однажды высказал на паре.
– Да, действительно, можно ходить и не сдавать, и надеяться, что примут и так. Но в таком случае, полностью зависишь от тех, наверху. А неизвестно, как там решат, наверху, – серьезно глядя на Дениса, предупреждал Резюков.
Денис прекрасно понял, что скрывается в этих словах, а именно то, что в какой-то момент от него могут отказаться там – наверху, и он, моментально, окажется в рискованном положении здесь, в академии. Но, вместе с тем, он также прекрасно осознавал, что теперь, коли он, вдруг, окажется не нужным тем, то и в академии, мгновенно, найдут повод его отчислить. Ведь учебные долги висели еще с летней сессии. И в отличие от всех остальных ему просто не давали возможности их закрыть. По правде говоря, да и как уже догадался читатель, требования в академии были отнюдь не высокими, поэтому, ежели бы не создавались барьеры, Радимов мог спокойно справиться со всеми зачетами и экзаменами, так как на оценку больше тройки не претендовал. Но это было невыгодно, ни руководству вуза, ни определенному кругу преподавателей, ни работникам деканата. Невыгодно потому, что некоторые люди всегда предпочитают иметь в руках нить, потянув за которую они могли бы повлиять как на личность, так и на обстоятельства. Однако эта нить не всегда прочна, потому, что основана на безнравственных мотивах, и потому что основанные на злых побуждениях жизненные стратегии практически всегда не продуманы до конца. Они грешат примитивизмом. И для наглядности этого примитивизма перейдем к дальнейшему повествованию.
В один из ничем не примечательных, будних дней – для кого рабочих, для кого учебных, Радимов возвращался с повседневной, ставшей уже для него привычной, интеллектуальной прогулки. Он то ли был в книжном магазине и читал, то ли просто решил, находясь в раздумье, пройтись по безлюдным улицам и подышать уличным воздухом, в котором растворялся необходимый для плодотворной умственной деятельности кислород, – нельзя сказать с определенной долей уверенности. Пусть это останется в тайне, так для дальнейшего повествования это уточнение не представляет недостающей важности. Он уже пересекал дорогу, когда заметил, что навстречу ему, строго по тротуару, но как-то не совсем уверенно, идет Резюков. Он или был уставшим от ежедневной, муторной работы, или ему было нехорошо с сердцем, или на него произвела эффект, выпитая с коллегами рюмка коньяка – было непонятно. Когда же Радимов поздоровался и спросил о здоровье, при ответе, что все у него нормально, язык его слегка заплетался, и он был не похож на себя. Говорят, что первые признаки инсульта в том, что человек не способен улыбнуться и путается в словах. У преподавателя этих симптомов не наблюдалось, да и студент о них тогда еще не знал.
– Как у тебя дела то, расскажи, – мягко попросил Резюков.
– Да все хорошо, вот только со статистикой небольшие проблемы.
Резюков мгновенно посерьезнел. В этот момент в его глазах блеснула ненависть.
– Он просто так не поставит. Даже сейчас у них Хитроусовым произошел конфликт. Чуть до драки не дошло. Он такой человек, сколько его знаю. Просто так не поставит, – будучи абсолютно уверенным в несговорчивости своего товарища отрезал Резюков.
– И никак с ним не договориться? – сильно сомневаясь в такой принципиальности, спросил Денис.
– Нет, – категорически помотал головой Резюков.
– Да уж, сложно с людьми, с которыми нельзя договориться.
– Что уж поделать, такой он… А остальные долги, ты все сдал? – поинтересовался преподаватель, очевидно желая переменить тему.
– Есть еще.
– Сдавай свои долги, а там, уж как получиться. Что один предмет. Не поставят что ли.
– В деканате, мне просто о статистике постоянно напоминают.
– Да ничего, как-нибудь решится этот вопрос.
Беседа об учебных перипетиях, в итоге закончилась тем, что завязался разговор о религии.
– Так ведь вся страна православная, – в итоге подытожил Резюков, тем самым раскрыв причину своей религиозной принадлежности, и, ничего дальше не став слушать, сказал, что ему пора. И он с черным портфелем, под правой рукой, петли которого свисали у него с плеча, двинулся в направлении, откуда пришел Денис, а тот, свою очередь направился туда, куда шел до этого – в общежитие.
Эта встреча, и произошедший между ними, на первый взгляд, вполне обыкновенный, не хитрый разговор имели огромное значение для дальнейшего развития событий. А если же быть еще более точным, то одна важная, как выяснилось позже, деталь этого разговора. Одна, вернее сказать, непонятая мысль.
Люди нередко спорят и, бывает, даже ругаются до драк только оттого, что вкладывают в одни и те же слова различные понятия, определения. Как результат такой несогласованности в отягощении слов смыслом и в понимании вложенных смыслов, между людьми, иногда, случаются недоразумения. А между тем, не только слова, но и целые фразы, и даже ораторские речи могут быть восприняты не с той смысловой нагрузкой, что была в них изначально вложена. Так вышло и этом случае. Радимов, говоря о том, что сложно с людьми, с которыми никак не договориться, имел в виду простую, человеческую, законную договоренность, и ни в коем случае ни что иное. Резюков же, в своем уме, интерпретировал его высказывание, как ему позволяло сердце и житейский опыт, исходя из собственных соображений о способах договоренности. Вследствие этого неправильного, неточного понимания, через некоторое время возникла крайне затруднительная и, неприятная для многих ее участников, ситуация. А быть может, этот казус возник по причине гораздо простейшей, просто потому, что слова – «Просто так не поставит» – должны были, на определенный период, обязательно оказаться верными, ровно до того момента, пока студент окончательно не потеряет свою уверенность.
Отчасти по вине и беззаботности Радимова, отчасти как плод интриг, сотканных определенным кругом преподавателей и работниц деканата, создавалась ситуация, при которой от студента, вроде бы, в деканате требовали сдать все долги, но в то же время, созваниваясь между собой для того, чтобы создать еще одну трудность, не желали, чтобы он полностью от них освободился. В итоге, каждый из сложившегося, «избранного коллектива» хотел, чтобы от него зависело как можно больше, чтобы потом имелось, что за что попросить благодарность. Студент это отчасти понимал, и ходил сдавать некоторые дисциплины – лишь бы лишний раз появиться, а затем в деканате сказать, что был, но никого не застал. К тому же он ясно понял, что их настрой заключен в том, чтобы его, словно скаковую лошадь, загнать. И в результате этого подхода, он оказался изнурен намного сильнее, чем первом курсе. Тогда, если и происходило подобное, то со всеми, и все волновались и все часами простаивали, но решалось намного быстрее. А теперь, когда поняли, что он эмоционально окреп, что выработал систему, при которой он избавился от страха отчисления, и манипулировать им посредством этого страха невозможно, стали брать измором, затаскиванием. Невзирая на понимание этого подхода, он все же старался быть терпеливым и на придирки отвечал спокойно и обдуманно.
– Все сдам, – повторял он в деканате, когда его вызывали.
– Когда сдашь, зимняя сессия «на носу» – нервно подняв на него глаза, изводилась Галина Игоревна. – В общем, так, иди, сам разговаривай с деканом. И с этими словами она в спешке поднялась со стула, чтобы его проводить. Но этого не потребовалось, потому что зашел сам декан общего факультета – Силосов, и, приветливо, с улыбкой, поздоровавшись, попросил пройти к себе в кабинет.
– Статистика у тебя не сдана? – все так же хитро улыбаясь, с прищуром маленьких глаз, повторил он очевидное и хорошо известный им обоим факт.
– Да, даже не знаю, как ее сдавать, – проявляя в мимике лица недоумение, объяснил студент.
– Пойдем, поговорим, – словно приглашая на дружескую посиделку, расслабленным голосом предложил декан. И когда они зашли в его такой же светлый кабинет, но только предназначенный для одного человека. – В общем, я решу этот вопрос с Шелухиным, – будучи абсолютно уверенным в этом дал гарантию он, – с тебя только бутылка коньяка. Но только никому не говори, – поспешно вставил от чего-то засуетившись, что даже привстал со стула, на котором минутой ранее сидел, если выразиться поточнее, очень уж свободно, и даже, правильнее сказать, вальяжно.
– Да конечно, – спокойно заверил Денис и встал, и, попрощавшись, вышел за дверь, улавливая беспокойный взгляд декана.
В тот же день, после пар, прокатившись на маленьком, компактном автобусе, на котором не ездил раньше, он, вместе с Исаевым, который намеревался купить продукты, зашел в магазин за бутылкой коньяка. Большая витрины, словно кирпичная стена, вымощенная разноцветной тарой с темно-желтой жидкостью, глядела на него, тогда как он смотрел на цены. Они были вполне сносные даже для студента. И он, быть может, сразу бы купил, если бы одна непредвиденное обстоятельство – денег в тот момент в кармане у него не оказалось. А потому Денис отправился в общежитие, а по дороге думал и размышлял над цепью, недавно произошедших событий, и выявлял их причинно-следственную связь. – «Столько времени меня мучили этим экзаменом, зная, что только один зачет я ходил сдавать десять раз. А теперь так… за бутылку коньяка… Да что делать, придется покупать. Зачем только нам нервы транжирят, коли все так просто. Зачем крадут нашу молодость, удручая ее бессонными ночами беспокойства. Для чего все это. И он, Шелухин измывается над студентами как может. И ему ничего не говорят? Почему его не остановят, почему ему позволяют так себя вести? И для чего эта бутылка, просто, чтобы потом было что сказать? Ведь, по сути, в академии нет тайн. Когда знают двое – это уже не тайна».
Пребывая в этих грузных думах, Радимов зашел в общежитие. И рассуждая над данной дилеммой, он совсем оторвался от реальности настолько, что время до вечера пролетело для него незаметно. А вечером он навестил Карину, Лену и Дарину, которые жили рядом, по соседству, прямо напротив его комнаты, и с которыми он в последнее время находился в дружественных отношениях. Они, будучи студентками второго курса, готовились к зачетам. Для получения допуска, им нужно было сдать несколько работ, которые Радимов вызвался помочь сделать. В перерыве между этим занятием, Карина поведала о том, какие жизненные сложности пришлось ей пережить, и как отнесся к ней врач соседней поликлиники.
– У меня жутко разболелась печень. Прихожу к нему. А он мне говорит – девочка, ты нам такого не говори, а то отчислим и домой отправим.
– Серьезно?
– А еле на ногах стояла, кое-как дошла, – с жалостью к себе продолжала красивая девушка со смуглой кожей.
– А сколько лет этому врачу? – желая узнать все обстоятельства дела, продолжал Радимов.
– Старый, лысый такой. Лет, на вид, лет под восемьдесят.
– Да уж. У меня похожая ситуация была. Когда за справкой о том, что сердце болит, приходил. Тоже все нормально, все хорошо. Намекал на то, что надо ему взятку дать. Слушай, а у меня идея, – воодушевленно, как будто, нашел ценную вещь, воскликнул Денис и быстро переметнулся к компьютеру Дарины, и вышел в сеть. И тут, находясь в их комнате, принялся писать статью о взяточничестве, которая начиналась с совсем нелирического вступления. Пожалуй, для ясности, мы должны предоставить эту статью на суд читателя.
«Взятки».
«Заметку эту я решился написать после, услышанного мной, рассказа моей знакомой, о том как, придя в поликлинику, с тяжелой болью в печени, она получила отказ в медицинском осмотре, угрозу отчислением и отправлением домой. Дословно это звучало следующим образом: Не говори нам такого, а то тебя отчислим и домой отправим. Вывод из слов врача: Не задавай нам работы, нам и без тебя дел хватает. Конечно, было бы все иначе, если бы на столе оказалось несколько тысячных купюр. А бедную студентку – зачем лечить? Врач пожилой, но как не уставала говорить одна из моих лучших учителей – седина в волосах головы не является признаком ума. Хорошо, что в регистратуре люди порядочные оказались, отправили ее к педиатру, так как лет ей семнадцать, и это допустимо.
Была и в моей жизни ситуация похожая. Надорвал сердечную мышцу. Казалось бы не проблема, но так кажется пока не переживешь, а когда поднимаешься на четвертый этаж, и ощущение такое, что мешков десяток перетаскал, то не до смеха. А физкультура была, есть и будет во всех вузах, и ее нужно было сдавать, как и всем. Пошел я к врачу, который, как выяснилось позже, должен был освободить меня от физкультуры, просто так, по состоянию здоровья, а он содрал две тысячи за справку, не посоветовав способ излечения. До этого я проходил обследование у другого врача, которая назначила мне лечение таблетками. Они не помогли. Благодаря богу случилось, так что попал я на прием к хорошему и порядочному человеку, подсказавшему мне как лечиться, внушившему мне веру в возможность исцеления от этого недуга. За полгода интенсивного лечения, я восстановился. А думал, что даже подтягиваться больше не смогу».
На этом Радимов не остановился, внутреннее побуждение подталкивало его к дальнейшему анализу, и порицанию взяток, в целом.
«Взятка за экзамен – кажется что мелочь, но так ли это на самом деле? Во-первых, преподаватель старается усложнить сдачу экзамена, во-вторых ставит даже совсем не разбирающимся или ленивым людям хорошие оценки.
Бывают и благодарности. Но думаю не сложно отличить. Взятка – точная единица, заведомо установленная, без нее дело не продвинется. Другое дело благодарность. Она тоже может быть денежным вознаграждением, но она необязательна, и не вымогается.
Жизнь – есть боль и страдание – писал Шопенгауэр. И именно врачи должны облегчать боль и страдание, вызванные сбоями в работе внутренних органов в результате стрессов, психологических и физических травм. Но делают ли они это, добросовестно ли выполняют свою задачу. К сожалению, не всегда. А порой и вовсе не берутся за выполнение своего долга. И клятва Гиппократа не представляется убеждением, которому следовали бы. Но тот же Гиппократ говорил – мы носим врача в себе, нужно только ему помочь, настроить себя на излечение, поверить в силы организма. Порой даже не нужно обращаться к ним – врачам. В современной литературе имеется множество советов по самооздоровлению, и ими не стоит пренебрегать. Не один человек доказывал своим опытом, когда его посылали представители традиционной медицины умирать, а он излечивался всевозможными средствами, что вера в излечение играет немаловажную роль. Высококвалифицированные врачи также говорят об этом, а недоученные перечат. Всевозможные народные средства не раз спасали верящих людей, об этом знают, но не верят.
Взяточник – человек, выполняющий свою работу "спустя рукава". Профессиональная деятельность не является для него делом жизни, не представляет реального интереса. Основной целью работы такого индивида является выполнение рабочего минимума для получения нормированной, установленной работодателем – государством или частным, юридическим лицом, заработной платы. Такие люди негативно влияют на социальную сферу, подрывают авторитет власти, вызывает недоверие к ней, к закону. Фактически, закон Российской федерации, как и закон любой страны, игнорируется этими людьми. Более того, им нет дела до общего состояния дел в государстве.
Конечно, можно возразить моим умозаключениям, суждением: матери, которой необходимо кормить голодающих детей, отцу, которому нужно обеспечивать необходимым собственную, бедствующую семью, бабушке голодающей, брошенной своими неблагодарными детьми – нет дела до государства, потому что оно не обеспечивает их необходимым, и им самим приходиться находить обходные пути для добычи средств к существованию.
Эта мысль является истинной на первый взгляд, по существу софистской, лишь оправданием взяточникам, зажравшимся, имеющим все необходимое, и еще желающим. А вышеуказанные люди, живущие в трудностях, в большинстве случаев, не имеют возможности полноценно удовлетворить даже свои естественные потребности, в наше прекрасное время, когда прилавки ломятся от всевозможных яств».
Окончив свою рукопись, если так можно назвать статью, написанную с помощью клавиатуры, он предоставил на ее прочтение Дарине, которая до чтения была ленива, но прочитала с интересом.
– Ха, ха! – да ты тут все выложил. Про себя любимого, главное, что не забыл, – громко забавляясь, словно после прочтения анекдота подметила она.
– Как было, так и написал, – ответил он с простодушной улыбкой, даже смутно не предполагая последствии, которые повлечет за собой это его излияние мыслей.
***
Прошло еще несколько дней. Зачетная неделя уже была в самом разгаре. А Радимов бутылку коньяка так и не купил, все думал – стоит ли, но и на прощенные деканатом зачеты не явился. Когда же он все-таки пришел в академию, его попросили в деканат.
– В общем, так, теперь тебе надо сдавать все зачеты и экзамены, – начала отчего-то сильно рассерженная Галина Игоревна. – Мы тебя переводим обратно на пять лет. И, если ты не сдашь все свои долги в срок – отчисляем.
Радимов не был готов к такому повороту. Внутри у него сделалось нехорошо, как будто, что-то упало, но он не потерял видимого спокойствия, притом, что не сразу вспомнил предостережение Резюкова.
– А почему? – только спросил он, – что поспособствовало этому решению?
Галина Игоревна ничего не ответила, а лишь глядела на него с осуждением, даже слегка покраснев лицом. От злости, она не могла ничего сказать, да и, обычно, подобное в официальной обстановке говорить не принято. Ее глаза говорили вместо уст, – сам как будто не понимаешь?
– Не сдашь долги – отчислим, – наклонившись над своими бумагами, отрапортовала еще раз она.
Как будто невзначай, подошла и Юлия Семеновна и что-то спросила у Галины Игоревны, перед тем как уйти. Она была одета, и видимо собиралась на улицу, по всей вероятности, уже домой.
Радимов же глянув в зеркало – правильно ли сидит на нем синяя футболка, находясь в состоянии потерянности, покинул деканат.
Идя по Рижскому проспекту, он, напряженно приводил все факты и доводы, сопоставляя и отсеивая неверные.
– Заметка, она была прочитана и воспринята как укор, намек на эту бутылку. Все дело в ней – в этой бутылке. Ведь взяток преподаватели не берут. Тогда, скорее всего от работников вуза, а не сверху. Это, скорее всего инициатива работниц деканата. И даже не их, а скорее всего, Силосова и Хитроусова, а скорее всего Резюков. И он ведь на это намекал, создавал почву. Как решат там, наверху … По их расчетам – я должен подумать, что, что там решили от меня откреститься, только потому, что я не отдал бутылку с коньяком и написал заметку о взяточничестве. Глупо было рассчитывать на то, что я не догадаюсь.
Спокойно и мало людей было в вагоне, когда он ехал уже в метро, и, сосредоточенно размышляя над всем этим, несколько раз проезжал свою станцию. А осознав это, выходил, пересаживался на электричку, бегущую в другую сторону, и снова проезжал. Всем умом и всей своей душой, и даже всеми органами чувств, он целиком был поглощен в анализ, – «Она как-то на меня странно смотрела. Наверное, дело в том, что речь была выучена только наполовину. Точно! Когда я спросил ее – по какой причине меня снова переводят на пять лет, она не нашла внятного ответа. Просто потому, что он не был заранее ею заготовлен. А когда я продемонстрировал внутреннее спокойствие, это на нее подействовало. А Юлия Семеновна. Ее спокойствие и отсутствие ненависти, и эта аккуратность в поведении – она ведь ничего плохого не сказала. Да если бы от меня отказались наверху, то они первые бы меня с потрохами съели. На втором курсе, когда три по философии получил, Галина Игоревна очень была недовольна. Хотя, казалось бы, ей то, какое дело – на какую оценку я получил. Наоборот даже лучше ведь, оттого, что стипендии меньше платить приходится. А в целом, важный урок они мне преподали. Ведь до чего непростительная ошибка, совершенная мной самим – сложить все яйца в одну корзину. А они тоже хороши. Видя, как я горю этой целью, так спокойно фактически подталкивают к необдуманному шагу».
В результате всех этих умственных разбирательств, Денис вышел из третьей по счету электрички абсолютно убежденным в том, что это только попытка доказать ему то, что вышестоящие от него отказались, и что теперь он полностью находиться во власти работников академии. Поэтому он всеми силами постарался успокоиться, не нервничать, и в конечном итоге совсем убить в себе страх, который на протяжении нескольких лет прививали ему в вузе; страх, по своей сути, весьма вредный, потому что беспокойный и одним днем не заканчивающийся; страх, который, словно паутина опутывающий сознание, и острыми иглами протыкающий душу, отчего сильно ослабевает нервная система; страх, доводящий некоторых молодых, здоровых людей до бессмысленного самоубийства; страх, который, по своей силе, на некоторый период, становится даже сильнее боязни смерти, о которой многие стараются не задумываться и считают, что с ними, в ближайшем будущем этого не произойдет, а только впоследствии, через годы, в глубокой старости, когда морщины возникнут на лице. И если человека не преследуют постоянные угрозы его жизни, то о смерти, даже при случайных стечениях обстоятельств, когда она приближается вплотную, но проходит мимо, он серьезно не задумывается. Беспокойство же, возникающее от осознания, что тебя могут отчислить – ближе и оттого в разы сильнее. А между тем, отчисление, при здравомыслящем анализе, ни при каких условиях не может стоять со смертью в одном ряду. Высшее образование, даже настоящее, не формальное, полученное, что называется, потом и кровью в результате титанической умственной работы, это всего лишь дополняющий жизнь элемент, без которого человечество в ранние исторические периоды прекрасно обходилось, даже не мечтая о таком объеме знании, который есть шанс получить у нас.
Думаю, не ошибусь, если скажу, что проблема высшего образования нашего времени необычна и для истории необыкновенна. В отличие от века восемнадцатого, сегодня не запрещено учиться детям рабочих, и их не клеймят – «кухаркиными детьми», и не создается для них особенных препятствии. В сравнении с системой образования в СССР, ни в коей мере, не запрещается выходить за пределы мышления партии, высказывать противоречащие государственной идеологии мысли, раскрывать свой творческий потенциал без опаски стать десидентом. Сегодня образование и даже высшее – это общедоступная сфера, в которую направляются большинство. И именно в этом заключается проблема.
Высшее образование, в отличие от среднего и средне специального, которое под силу большинству, если превозмочь в себе лень, и начать основательно трудиться, это, скорее, своеобразный плацдарм, взойти даже на который многим крайне сложно, а тем более удержаться. Процессу получения этого рода образования сопутствует умственная нагрузка, которая, по существу сказать, может быть выдержана только теми, кто являлся в школе твердым хорошистом или отличником (с тем лишь условием, что оценки выставлялись более менее объективно). И только если, вследствие неприязненного личного отношения учителя, оценки в школе, по определенному предмету или по нескольким дисциплинам, занижались, то на звание студента может претендовать и троечник. Конечно, истории известны случаи, когда троечники, к всеобщему удивлению, наперекор общепризнанным в образовании истинам, оказывались гениями, но, несмотря на свою необычайность, это лишь единичные случаи, относящиеся скорее к исключениям, поэтому не могущие быть спроецированы на большинство.
Не учитывая всех этих обстоятельств, в наше время, получить высшее образование спешат практически все, и даже двоечники за деньги поступают. Однако, в этом незаслуженном поступлении, несмотря на видимую прелесть, заключающуюся в осознании того, что и двоечнику удастся вкусить радости студенческой жизни, кроется несколько проблем, и одна из них наиважнейшая, потому что касается жизни и смерти. Я думаю, не стоит говорить о том, что по окончанию вуза, если едва успевавшему в школе все-таки удастся окончить вузовскую учебу за деньги, или только за счет своего стабильного посещения, которое весьма сомнительно, то его диплом приравнивается к диплому успешного студента, который, начиная от самого поступления, проучился добросовестно, немного не дотянув до красного. Проблема, которую мне хотелось бы обозначить даже выше избытка или нехватки специалистов того или иного профиля, или их слабой подготовленности. Она, смею утверждать, выше всей системы высшего образования, в целом. Впрочем, думаю, достаточно абстрактных характеристик, а необходимо уже перейти к ее детальному раскрытию и описанию.
Оказавшись на студенческой скамье, молодой человек, проводивший в школе на уроках время весело, или просто ничего не делая, в ожидании перемены, на которой можно было бы пообщаться с одноклассниками, начинает чувствовать себя уныло уже потому (что нимало важно), что вместо сорока пяти минут ему приходиться неотлучно отсиживать полтора часа. Кроме того, что это время необходимо проводить в спокойствии, оно наполнено заумными, непонятными, неинтересными для него речами преподавателей. Это состояние сродни одиночеству, потому, что коли двоечник не является мыслителем, способным полностью погрузиться в свой внутренний мир, он чувствует себя один на один с человеком, непонятно двигающим губами, и произносящим непонятные звуки, и с толпой быстро записывающих парней и девушек. Поговорить ему, в отличие от школьного урока, ввиду того, что бояться отчисления практически все, как правило, не с кем, и поэтому, от безделья, ему приходиться, не вникая в суть, не разбирая смысловой нагрузки, конспектировать речь преподавателя, чем заниматься ему, в скором времени, становится лень, и он начинает бездумно водить ручкой по листу, рисовать в тетради, слушать музыку с плеера. Вместе с этим, своеобразного рода, абстрагированным, отвлеченным от цели учебного процесса одиночеством, юную душу человека, не любящего, или попросту не способного в таком объеме поглощать своим умом знания, начинает терзать страх не сдать зачет или экзамен. Причем в его сердце нет никакой уверенности и даже надежды на то, что у него это получиться. Единственное в чем он уверен определенно – так это в том, что диплом о высшем образовании ему необходим в дальнейшей его жизни, как самолету крылья, как кораблю штурвал. Уверенность эта тверда, словно китайская стена, потому что кроме родителей, которые определили его учиться в этот вуз, об этом твердят и работники самого вуза, и его сокурсники, которые, в свою очередь, повторяют слова своих же родителей. Он очень хорошо понимает, что ему требуется диплом, без которого он не получит путевку в жизнь, но вместе с тем, ясно осознает, что не обладает средствами достижения этой цели. И это противоречие желаемого и реально достижимого, ввергает его душу в тиски нескончаемого беспокойства, которое заглушается, порой, алкоголем или наркотиками. Имею в себе смелость утверждать, что именно от силы этого беспокойства, некоторые студенты, ввиду отсутствия пристального контроля, чаще допустимого употребляют алкоголь, и находят в этом временное забытье. При видимом отсутствии проблем, у такого студента всегда в душе присутствует доля беспокойства. И вот вместо того, чтобы отчислить его после первой сессии, его, иногда, пытаются продержать, протянуть чрез целый учебный год, а то и через два, дают надежду, чтобы он не поступил в другое учебное заведение. Он обнадеживается, вдохновляется, и, думает, что следующая сессия пройдет похожим образом. И его надежды оправдываются – его переводят на второй курс. И еще полгода он живет беззаботно, не погружаясь умом в учебные будни, еще увереннее пропуская занятия. Однако на этом этапе его неожиданно отчисляют. И это является ударом, с которым не каждый способен справиться, потому что обнадежен, потому что нужно оправдать родительские требования, потому что появился шанс получить «путевку в жизнь», а этот шанс упущен. В этом, порой, заключается проблема, которая, порой, перетекает в трагедию.
С Денисом все обошлось благополучно, потому что он, во-первых, не поверил изощренной лжи, сфабрикованной на скорую руку, а во-вторых, воспринял эту ситуацию как психологический тренинг, всецело руководствуясь принципом, выведенным Дейлом Карнеги – смиритесь с самым худшим вариантом, и улучшайте, как будто, вам уже нечего терять. К тому же, диплом был такой высокой ценности, чтобы из-за него так сильно беспокоиться. Осмысленно принимая во внимание этот факт, из-за диплома Денис еще со второго курса перестал переживать, но здесь завязан был не только один диплом, а еще и шанс получить хорошую работу, и, поэтому ситуация была гораздо серьезнее, и могла бы, теоретически, привести к трагическим последствиям. Тем не менее, в ближайшую неделю академия должна была полностью опустеть, вследствие чего, он понял, что в ближайшем будущем, вопросы, возникшие в голове его, не могут быть целиком разрешены. Через несколько дней, когда начались зимние каникулы, он сел в поезд на Московском вокзале и уехал в Ростовскую область, где пробыв две недели, нельзя сказать, чтобы в абсолютном спокойствии и умиротворении, он полностью утвердился в своих догадках. По истечению этих двух недель, Радимов вернулся для продолжения учебы, и самое главное для разъяснения сложившейся ситуации.
***
По какой-то причине, о которой только догадывались, сменился декан. Это был невысокий мужчина, с полным лицом, ровным маленьким носом, аккуратно, коротко постриженный, по национальности калмык или бурят. Одевался он, как и полагалось декану – в официально-деловой костюм – темный с полосками. Однажды вызвав к себе Радимова, он свел его с Галиной Игоревной, которая, сказала, что ошиблась в том, что его собираются отчислить, и что перевод на бакалавра остается в силе. Теперь оставалось только кое-как сдать оставшиеся долги. А их накапливалось целое множество. И непроизвольно возникала ситуация, при которой ему грозило законное отчисление, якобы, из-за долгов. Но Радимов все еще искренне полагал, что все обойдется, и приходил, и сдавал некоторые экзамены и зачеты. Одна из преподавательниц, доктор наук, очень любезная, но после этой ситуации изменившаяся в отношении, отправила его, сказав, что он не получил допуск. Он ушел, совершенно не понимая, каким образом он разберется со всеми этими долгами, в срок. Но затем сдал экзамен ей и еще несколько зачетов, и все, как ему казалось, вроде бы, образумилось.
Подавляя внутреннее нежелание, чувство тоски и апатии, он все чаще и чаще переступал порог деканата, чтобы показаться и показать, что академических требований не игнорирует, но преподавателей не находит, и ему ничего не остается делать, как возвращаться в общежитие.
Во время одного из таких посещении, Галина Игоревна, занималась своими привычными делами, и когда он зашел, тихо прикрыв белую дверь, по установившейся традиции, требовательно спросила – собирается ли он сдавать, и когда. Денис машинально ответил, что ходит и пытается, но безуспешно, потому что не может встретить преподавателей, а не потому что сам того не желает. И в это мгновение, внимание его целиком сосредоточилось на одной незатейливой, по-своему удивительной картине, которая давала ответы на волнующие его ум вопросы, и была настолько открытой в своем цинизме, что ему стало в душе неприятно. На месте Юлии Семеновны, читая газету или какое-то постановление, или только делая вид, что читает, сидел в черном кресле, со спокойствием профессора, затеявший всю эту игру с бутылкой и с отчислением, а теперь и не скрывавший этого, преподаватель по фамилии – Резюков.
– Тебе же нужно было сдать «Управление персоналом»? – напомнила Галина Игоревна, – Вот и преподаватель, чтобы ты не говорил, что не можешь найти. У тебя с собой направление?
– Да есть, – порывшись в пакете, найдя изрядно помятое, затасканное направление, ответил Денис.
– Ну вот. Договаривайся, когда можно будет сдать и сдавай. Сдавай Денис. У нас уже времени нет, – нетерпеливо добавила она.
Он ответил, что будет всеми силами стараться, и подошел к Резюкову. Тот, будучи абсолютно серьезен, донельзя серьезен, как никогда не был серьезен, молча, взял направление и с осудительным взглядом расписался в нем. А затем, все с тем же многозначным видом, отдал его в руки студента и продолжил создавать вид ученого человека. Внешне, на лице его, да и немного в душе, Радимов был рад такой легкости получения зачета, если это можно было вообще назвать зачетом, и даже весьма благодарен Резюкову за эту уступку, но, вместе с тем, теперь, он твердо уверился в том, что эта идея с отчислением, изначально принадлежала ему. Идея, которая в голове преподавателя зародилась вместе со знанием всех тех обещании, которые он сулил студенту, по окончанию вуза; идея, которая, в какой-то степени, основывалась на этих обещаниях и имела с ними неразрывную связь; идея, которая заключалась в предположении того, что у Радимова в душе есть прочная нить, дернув за которую, можно на него влиять или еще чего хуже. От понимания всего этого, преподаватель средних лет, мягко говоря, был Денису просто неприятен.
– Да уж. Приятные и сладкие речи, в итоге вылились в такую хитрую, изощренную комбинацию. Расположить к себе, а затем манипулировать. Обнадежить, и вмиг оборвать все нити. Поднять до невиданных высот, устно обласкать, а затем показать, что все зависит от них и бросить оземь. Хотя, этого, в принципе, стоило ожидать. Ведь уже, когда он только начинал вести у нас занятия, уже тогда что-то мне подсказывало, что только приятными речами и похвалами история не закончится. Слишком уж слащаво. Не ошибся. Только не мог даже догадываться, что он подумает, что он возомнит, что именно он поспособствовал возникновению всей этой ситуации, и посчитает, что вправе разрушить все мои мечты и планы. А ведь, если бы его и не было, и он у нас не преподавал, то ничего не изменилось бы. Я, рано или поздно, догадался бы, или об этом мне бы сказал, кто-нибудь другой. Да я ведь и сам чувствовал. А открыто он мне так и не рассказал. Посовещались коллективно и решили, что рано посвящать меня в суть дела целиком, и что нужно вести себя так, как будто, ничего не происходит. И все подпольно. Ни один мой сокурсник даже не догадывается. Умеют же говорить так, чтоб никто ничего не понял. Хотя, наверное, если бы слушали внимательно, то поняли бы, – раздумывал студент по пути.
Впрочем, это была не последняя их встреча. В один из ясных, солнечных дней, Денис зашел в учебный корпус на Воронежской, и в приемной заметил Резюкова, но не сразу, а только после того как ощутил на себе его злобный, «поедающий» взгляд. Тот был один, но этот взгляд и глаза, полные ненависти, крайне не свойственны ему, вносили в его внешний облик нечто дьявольское, отчего в приемной воцарялась мрачная атмосфера. В этот момент он походил на паука, высматривающего мошку, но не способного ее поймать, и оттого еще больше злящегося. Радимову, несомненно, было удивительно видеть его таким, а, если вернее выразиться, скорее непривычно. Ведь, по его убеждению, Резюков был очень скрытным человеком, и если и переживал какие-либо чувства, то глубоко внутри, не демонстрируя их окружающим. Но теперь, после их годичного знакомства, преподаватель настолько вжился в роль, что даже сам поверил в то, что имеет на студента особенное влияние и имеет полномочия учителя, а соответственно может укорять взглядом и ожидать соответствующей реакции, а именно стыдливой покорности. Или, быть может, ему было жаль потраченного времени, которое он посвящал скрытым похвалам скромных трудов студента и объяснения всех тонкостей политической культуры. Так или иначе, вне зависимости от его мотивов, теперь, у Радимова он вызывал одну лишь неприязнь. Сходство между ним Хитроусовым и Шелухиным теперь стало для него очевиднее, а его роль в этом деле представлялась отчетливее. Также очевидно было для него то, что плод их умов был корпоративный заговор, стратегия которого была ограниченна заданной, планируемой линией его поведения, поэтому не ошибемся, если скажем, что совершенно не продумана. Ведь даже шахматный игрок, не имеет права полагать, что противник обязательно передвинет фигуру на ту или иную клетку, и ни в коем случае не поступит иначе. А при взаимодействии с человеческой психикой, с тонкостями человеческой натуры, с многообразием рациональных ветвей, в конце концов, с противоречиями между доводами рассудка и душевными порывами, такой подход крайне недальновиден.
Однако, несмотря на его очевидную ущербность, этот подход наблюдался и впоследствии. Его отражение имело место быть, практически, в каждом, принимаемом некоторыми работниками вуза, решении, касающемся студенческой судьбы Радимова. И не мудрено, что получалось все не так, как должно было бы происходить по расчерченной ими стратегии.
***
Сменившийся декан – Александр Владимирович Козодаев был очень вежлив, дружелюбен и, на первых порах, относился к студентам чересчур по-свойски. Он, всевозможными шутками, старался создать атмосферу расслабленную и располагающую к обоюдному общению, расспрашивал о том, какие их интересуют проблемы, в общем, всяческими путями пытался найти к студентам особенный подход. Вести ему приходилось одну из дисциплин, которая студентами не понималась – ни смысл ее, ни назначение в профессиональном будущем, а потому вынужден был скрашивать ее рассказами о политической и экономической ситуации, о социальных явлениях, о причинах понижения стипендии. Кстати говоря, эта последняя тема сильнее всех других волновала некоторых учащихся.
– Да они совсем обнаглели, – возмущался Корицын. Это уже входило у него в привычку – быть всем всюду недовольным, – на студентах наживаться!
Еще не до конца укрепившемуся в роли преподавателя, Александру Владимировичу, пришлось долго объяснять, что эта инициатива исходит не от самого правительства, и, это не последствия глобальной, государственной реформы, а просто академия столкнулась с небольшими финансовыми трудностями, которые не позволяют выплачивать стипендию в полном ее размере. Корицын эти аргументы невнимательно выслушал, и соответственно своему первоначальному настрою, остался при своем мнении и все также недоволен, даже сильнее прежнего. А между тем, очень странным является тот факт, что ему в голову не приходили простые, но, относительно его самого точно подобранные мысли: что его стипендия – это стабильное посещение в совокупности с добротой преподавателей, что его уровень знании не позволяет ему претендовать на нее с такой же рьяной настойчивостью, с какой имела бы право это делать, например, Аня Барашкова, и что ему, как человеку, совсем не читающему, нужно сильнее сосредоточиться на возможности получить действительное высшее образование. Староста же, имея в зачетке одну или две четверки, сидела, молча, внимательно слушая, и даже никаких эмоции не выказывая – наверное, от понимания, что бессмысленно. Не высказывался и Сидоров, у которого отличных оценок было в зачетке, конечно, чуть меньше, чем у старосты, но все равно прилично. Молчал и Радимов – он вообще стипендию не получал, но, если бы и удалось – не стал бы сильно переживать из-за двууста урезанных рублей.
Несколько раз, Радимов подходил к Александру Владимировичу по поводу сроков сдачи и спрашивал – каким образом можно было бы выйти из этой сложной и запутанной ситуации, но вразумительного ответа так и не получал. Козодаев, видимо, и сам этого не знал. А может просто не хотел говорить. Ведь бакалавру, как говорили, изначально, в деканате не нужно сдавать всех экзаменов. Бакалавр – он и есть бакалавр.
В итоге всех этих хитросплетении, после зимней сессии, эмоционально-напряженной, а, по сути, неопределенной и непонятной, у Дениса в зачетке было проставлено два экзамена: по «Управлению персоналом», по «Инновационному менеджменту», и всего пару зачетов.
И все же, невзирая на эту смутную неопределенность, Радимов продолжал ходить и надеяться, что у него получится избавиться, пусть не ото всех, но от большей части своих долгов. И в один из будних дней, когда студенческая столовая кишела стоящими в очереди, смеющимися и беседующими друг с другом молодыми людьми, разодетыми во всевозможные модные вещи с распродаж с модными аксессуарами, у входа в столовую он чуть не столкнулся с академиком Глоткиным. Во время этой случайной, и в то же время долгожданной для студента встречи, Радимов спросил, когда можно к нему подойти, чтобы уже, наконец, проститься с учебным долгом. Академик, явно был не рад их встрече, не рад аж до помутнения глаз, хотя, казалось бы, не имел к этой ситуации прямого отношения, и нехотя, словно испытывая внутреннее удушье, ответил, что студент должен зайти в деканат за направлением. Когда же Денис сказал, что направление есть, но оно давно выдано, преподаватель ответил, что его нужно обновить.
– Я заходил к ним, но они сказали, что это направление подойдет, – мягко настаивал Денис.
– Я вам говорю, зайдите в деканат и возьмите новое направление. А потом найдете меня.
Спорить Денис не стал, потому что, зная нрав преподавателя, предполагал, что это грозило еще большими трудностями при сдаче зачета. Академик принадлежал к числу принципиальных преподавателей; и тяжело приходилось прогульщикам, а особенно тем, кто попадал к нему в немилость. Поэтому в этой ситуации, разумнее было разойтись; и они разошлись; и все осталось по-прежнему. В дальнейшем их пересечении не случалось, за исключением, правда, одного случая, произошедшего впоследствии, когда Глоткин, получив совсем недавно выписанное в деканате направление, направил подписывать его к Силосову, который, кстати говоря, к тому времени уже перестал быть деканом, потому что именно его, как мы помним, сменил на посту Козодаев.
Денис, в точности следуя требованию Глоткина, отправился в деканат для того, чтобы получить обновленное направление. Галина Игоревна уже видимо потерявшая интерес ко всем хитростям, вместе взятым, сидела за своим столом спокойно, без каких-либо негативных эмоции и мыслей, полностью сосредоточившись на машинальной работе. Только когда, дверь открылась, и зашел Радимов, она слегка встрепенулась, поглядела на него поверх своих очков, как впрочем, и всегда глядела, и настороженно спросила, – зачем пожаловал?
– Галина Игоревна, в общем, встретил я Глоткина. И он сказал, что направление не годиться.
– Как!? Почему? – чуть не воскликнула она, и, по ее глазам видно было, что не фальшиво.
– Говорит – нужно его обновить, – обреченно вздохнув, объяснил Денис.
– Позови его к нам, – видимо уже совсем устав от всей этой игры, в которую была втянута поневоле, резко потребовал Галина Игоревна.
– Хорошо, сейчас, – послушно развернувшись на сто восемьдесят градусов, ответил студент.
Через пять минут Глоткин уже находился в деканате, а Денис ожидал за дверью решения своей участи. О чем говорили, Денису можно было только догадываться, но, по всей видимости, она уговаривала преподавателя поставить зачет. Глоткин вышел с насмешливой улыбкой на лице.
– Найди Силосова. Он же был деканом. Пусть подпишет направление. И потом подойдешь ко мне, – закрывая дверь деканата, торопясь спуститься к себе на кафедру, поставил последнее условие академик.
Денис отправился на поиски Силосова, которые в итоге окончились тем, что он, спросив на пропускном пункте у охранников, убедился, что тот уже давно покинул академию. А когда, через пару дней, все-таки удалось поймать Силосова, то, в свою очередь, бесследно пропал Глоткин. И далее все развивалось по-прежнему сценарию: Юрий Дмитриевич, часто в гордом одиночестве присутствовавший на кафедре, иногда с ухмылкой, иногда серьезно, постоянно повторял, что академик будет либо в четверг, либо в среду, либо во вторник, но никогда не давал точных координат его местоположения, а именно номера кабинета, где академик читал лекцию, словно бы это была величайшая тайна. Хотя, впрочем, если бы и сказал, это бы существенно не повлияло на общий результат: во время лекции, академик точно не стал бы отрываться от своего основного занятия, чтобы принимать зачет у обнаглевшего, как видимо он считал, студента. А между тем, для чего Глоткину потребовалась подпись бывшего декана, оставалось только догадываться.
***
В комнате ребят, порой, в череде суеты и беззаботности студенческих будней царил неряшливый бардак: на кухонном столе, день ото дня, стояла невымытая посуда, возле двери лежала кувырком куча, брошенной наспех, стоптанной от долгой ходьбы, самой разной обуви, на учебном столе валялись разбросанные книги и лекционные тетради. Примерно такая же неразбериха велась и в зачетной книжке Дениса. Некоторые зачеты и даже экзамены, по его ошибке, точнее потому, что он не той страницей предоставлял ее, оказывались вместо раздела четвертого курса, в графе экзаменов третьего, и, единственное подтверждение успешной сдачи – значилось только в ведомости или в направлении. Однако на это формальное недоразумение он уже не обращал никакого внимания – сказывалась эмоциональная усталость. И к тому же, даже одного несданного экзамена было вполне достаточно, чтобы его отчислить. Поэтому оставалось надеяться только на то, что в какой-то момент все, случайным образом, образумиться. Но уже появлялось ощущение, что ситуацию не спасти. Не спасти в том смысле, что не получить диплом, и не расстаться мирно, в том же году, с академией и с ее укладом. И все же, в душе Дениса теплилась надежда на то, что диплом не станет преградой между ним и его будущей работой. И диплом не стал, просто потому, что диплом предмет не одушевленный, и не способен иметь злых намерений, в отличие от людей. И сделали это люди, не думая, в мечтах желая реализовать свои призрачные цели, или просто завидуя. А тем временем, бесполезная беготня утомляла Дениса, не столько физически и умственно, сколько эмоционально. И в какой-то момент включился защитный механизм – он перестал реагировать, ему стало уже, отчасти, все равно – отчислят его или нет. Но он держал себя в руках, смирившись, чтобы, впоследствии, получить интеллектуальную и прибыльную работу. Это желание было единственным, что держало его, последнее время, в академии. Сама же, так называемая, академическая учеба, если на четвертом курсе ее можно было так назвать, но, все же, для упрощения и соблюдения культуры, назовем, ему не то, что надоела, она до тошноты душевной опротивела. Опротивели скучные, неинтересные пары, опротивели бесчисленные формальности, надоело оценивание не по знаниям, не по силе рассудка и широте его памяти, а по посещению и по оценкам первых двух курсов. Ему же, с большей пользой, давалась учеба вне академии, вне ее, пропитанных страхом и напряжением, стен. И по этой причине он продолжал посещать «Буквоед», чтобы успокоиться, отвлечься, умственно поработать и почувствовать себя настоящим, деятельным студентом.
Однако, невзирая на ее очевидную эффективность, такая деятельность, как правило, оставалась за ширмой и не всегда бывала оценена по достоинству. И не только само самообразование, которое очень тесно пересекалось с учебной программой, но и плоды его – отточенный ум гуманитария, который как раз и должен был быть развит в процессе высшего образования – не был документально признан. Печально признавать, что самообразовательная работа не всегда находит подтверждение не то, что в дипломе, но даже в зачетной книжке, едва ли можно найти ее отражение. Кроме того, что преподаватель – это представитель рода человеческого, а человек – это существо, страдающее субъективизмом, этому есть еще причины и они, как правило, кроются в целом комплексе человеческих предрассудков. Один из них мы, пожалуй, просто обязаны назвать и проанализировать.
Без бумаги – человек из себя ничего не представляет, как личность ничего не значит – примерно так гласит одно, всем известное убеждение, которое навязывается нам чуть ли не с рождения, и, в точности следуя которому многие, даже способные учащиеся ставят во главу получение этой самой бумаги, как единственного подтверждение высшего образования. Это убеждение очень удобно для ленивцев, которые рады стараться прикрывать нежелание полноценно трудиться, стремлением получить только диплом, не имеющий интеллектуального подкрепления. В отличие от девятнадцатого века, в наше время – это можно. Однако не стоит забывать, что диплом – это формальное завершение процесса обучения, его, так называемая, кульминационная фаза. И это всего лишь бумажное подтверждение, которое, в наш век, может быть и у человека все годы учебы трудившегося, и у студента, относившегося к учебному процессу без особого энтузиазма. Тем не менее, с увеличением значимости диплома, возрастает и значимость человека выдающего его. А, мы знаем из истории человечества, люди могут полюбить деньги и упиваться ощущением собственной значимости.
Мы не станем ограничиваться разговором только о том, что высшее образование, как целый комплекс знании необходим человеку в его профессиональной деятельности, как, например, знание человеческой анатомии хирургу или овладение знанием строения самолета авиаконструктору, или юристу – знание законов, а попытаемся взглянуть на этот вопрос немного шире. Представим, что человеку, окончившему успешно высшее учебное заведение, не удалось устроиться по выбранной профессии, и он вынужден искать себе другую занятость. В этом случае диплом совершенно утрачивает ценность, что бы там ни говорили, как бы эту систему не идеализировали те, кому это, конечно, выгодно. Помимо диплома, утрачивают свою значимость и многие знания, полученные в вузе, которые не требуются в чистом виде, для повседневной жизни. Ведь, как мы можем знать из психологии, знание, которое не употребляется – сложно не забыть. И многие, если их судьба складывается таким образом, полагают, что высшее образование для них прошло напрасно, и что они от него ничего не получили, ничему не научились. Это действительно верно, и это абсолютная правда, но только при вышеуказанном подходе. Однако же, если человек действительно учился, вникал, разбирался, осваивал многие науки, то у него, как минимум обогатился словарный запас, отточилась способность формулировать свои мысли грамотно, а это умение, в свою очередь, повышает вероятность устройства на работу в сферах, где требуется грамотная речь. К тому же сама мысль не может оставаться бедной, по определению. Но допустим, что перспектива устройства в авиакассу человеку с высшим образованием кажется не совсем заманчивой, и он все-таки всем сердцем своим желает применить полученные кропотливым, усердным трудом знания и навыки, и ум в будущей работе. Представим, что у него есть предпринимательская жила, и он готов заняться бизнесом. И вот он достает первоначальный капитал и начинает свою деятельность. В процессе работы, ему требуется нанимать людей, иметь дело с финансами, с законами, решать быстро, по мере расширения бизнеса, как говориться, на ходу возникающие проблемы. И во всех этих вопросах требуются знания, смекалка, ум, и ни одного даже косвенного упоминания о дипломе, как о документе.
Со знанием дела утверждаю, что помимо ведения собственного бизнеса в наш век капитализма, когда для предпринимательства требуется первоначальный капитал и, в том числе и по этой причине, необходима ощутимая прибыль от производства или продажи сферы услуг, есть множество сфер и работ, которые накладывают на человека меньшую долю ответственности, и в которых эта бумага не имеет ровно никакой ценности. Во многих работах, скорее важны такие житейские навыки как умение заинтересовать клиента, понравится покупателю, выгодно продать товар, красочно описать сюжет, официально сконструировать речь, талантливо снять на камеру, и наконец просто быть культурным и вежливым. А эти умения, особенно последнее, уже не измеряются ни оценками, ни дипломом, ни какими либо другими бумагами.
Пожалуй, я обозначу лишь свое мнение, с которым многие могут не согласиться, и имеют на это право. Это мнение очень просто, и в другое время не требовало бы даже обозначения, но не сегодня. Сегодня, как никогда в истории, эту очевидно истинную позицию нужно доказывать аргументами. Я всего лишь считаю, что диплом в рабочей среде играет не такую важную роль, как качество производимого труда, и профессиональные навыки. И наименьшее значение для деятельного, заинтересованного в прибыли, работодателя имеет место освоения этих навыков, будь то стены вуза или собственная квартира. И ему не столь важно, на самом деле, какое учебное заведение было окончено его работником, если тот справляется с задачей, а если не справляется, то тем более. Во главе предпринимательских отношении, в первую очередь, стоит прибыль и экономический рост. И умение достичь этой прибыли и этого роста, при этом оставаясь человеком – есть наиважнейшая черта человека трудящегося. И только в тех организации, где не требуется никакой производительности труда, где не нужны специальные знания, и труд сводится к механическому, но, между тем, называется интеллектуальным, люди, то и дело, ставят себе за достижение получение этой ценной, как они говорят, бумаги для одной только цели – превозношения над теми, у кого ее нет.
***
Дышалось посвежевшим воздухом, природа пахла весной. Ветерок легкими дуновениями по вечерам спроваживал пары влюбленных на вечерние прогулки под открытым небом, а одиноких на свидания в кафе. Ластилась к краям тротуаров, недавно рожденная травка. Освещенные фонарями вечера завораживали, после слякотной зимы они казались необыкновенными – спокойные и тихие на безлюдных маленьких улочках и бурные на длинных, светлых словно днем, проспектах. По центральным проспектам, конечно же, в это время гуляли по-весеннему разодетые горожане, осматривали город гости северной столицы, проносились с ревом дорогие автомобили, горели световыми лампами бутики, блестели от света фонарей вымощенные асфальтом тротуары. И, казалось бы, ничего необыкновенного, весна, как весна – всегда такая наступает в Петербурге, но, между тем, приход весны всегда особенный. И если к летнему периоду люди психологически немного подготовлены, то весна всегда наступает неожиданно.
В один из таких весенних вечеров, после посещения книжного магазина, Радимов шел по Невскому проспекту, сосредоточенно размышляя и лишь урывками вглядываясь в лица прохожих. Несмотря на осознание поведенческой культуры большого города, а особенно центральных проспектов, он до сих пор не мог привыкнуть к тому, чтобы никому из прохожих не смотреть в глаза. В непрерывно движущейся толпе, чуть слабее, чем раньше, ему все же хотелось найти свое лицо, чтобы взглянуть в него, и если не улыбнуться самому, то, хотя бы, заметить очертание улыбки. Но люди бежали, и ничего не оставалось делать, как только укрыться в своих мыслях. А поразмыслить было над чем.
– «Теперь все сводиться к тому, что я не могу сдать экзамены и зачеты честно. Да и на самом деле, так ли важна эта сдача, если сначала прощают все долги, а потом опять заставляют их же сдавать. Все осуществляется по принципу: кого хочу – казню, кого хочу – милую. Впрочем, мне не стоило бы большого труда почти все сдать, кроме статистики, если бы не создавались препятствия. Ведь тот же Сукнов или Болохова тоже не отличались идеальным посещением, но, тем не менее, с натяжкой, с пересдачами, но все-таки все посдавали. Я уже не говорю об отношении к действительной учебе и об уровне интеллекта. По-моему в академии он вообще не учитывается. Или скорее нет, не совсем, он становится причиной для более придирчивого отношения. Удобнее ведь говорить, что вокруг одни глупцы, чем, вдруг, увидеть, что на кого-то из студентов эти речи повлияли положительно, и он решил извлечь из этого пользу для себя. Раньше я искренне полагал, что устрашают отчислением для того, чтобы подтолкнуть к учению, умственному развитию, теперь же понимаю, что нет. Зачем тогда Шелухин, даже тем, кто ходил к нему стабильно, ставит оценки ниже, чем обещает. Да ведь не только он один. Сплоченность. Против меня сплачивается много людей, и это плохо. Сначала против меня был один Шелухин – и то несерьезно, просто потому, что полон зла и зависти, а впоследствии, еще в дополнение, взыграло его уязвленное самолюбие оттого, что мне поставили зачет в обход его важной персоны. Затем прибавились Хитроусов, Силосов, Резюков. Их мотивы понятны были сразу – из желания извлечь, впоследствии, какую-нибудь выгоду. Это в то время, как Хитроусов уже давно находился на посту декана, а декан получает хорошие деньги, и все равно ему было мало. Но они ладно – с ними все понятно, у них особый расчет. А Глоткин, почему и он примкнул? ведь он уже академик, и в почтенном возрасте. А академик, как говорят, получает деньги только уже за то, что является академиком. Да и видно, что он не рассчитывает ни на какую выгоду. Только из одной вредности что ли? Ведь если бы он рассчитывал мне поставить, он не стал бы меня отправлять к Силосову. Тот ведь уже не декан. И Силосов казался таким подавленным, и на меня обиженным, как будто это я его уволил. А на самом деле мне этого вообще не надо. Мне нужно только, чтобы прекратили меня посылать затем – не знаю зачем, а потом звонить, предупреждать и не ставить».
Стоило бы сразу заметить, что Радимов, в своих рассуждениях, сильно ошибался, когда пришел к выводу, что группа преподавателей и работники деканата – это много. Тогда еще о его обособленном положении не знал никто из студентов, кроме одной Барашковой, которая была слишком умна, чтобы участвовать в интриге. Но даже она, кажется, знала не все – это было видно по ее глазам. Когда же узнали некоторые студенты, ситуация усугубилась. Ведь, как известно, капля сильна не силой, не тяжестью, а частой своего падения. А скользкость человеческого мнения, его ядовитость, добавляет к этой частоте эмоциональной тяжести.
***
На дворе, как непринято выражаться, продолжал свои преобразования март месяц, пропитывавший весенней оживленностью всю городскую природу, широкие мостовые, тихие улочки, центральные проспекты, площади, водные каналы, квартиры и музеи, и самое главное – души горожан. Словно причал, отпустивший от себя корабли в свободное плавание, студенческая сессия осталась позади, и, больше некоторых из студентов не тревожила. Денис, конечно же, в число этих студентов не вошел, но все же продолжал посещение занятий, не хуже и не лучше всех. Помимо других семинаров и лекции, заходил он на пары и к Хитроусову, слушал его речи, которые, порой, обременялись двойственным смыслом, ловил на себе его осуждающий взгляд, и, не обращая на этот взгляд особого внимания, (отчего преподаватель распрямлял брови, и зачитывал, строго по бумаге) вникал в основы менеджмента, которые казались ему слишком обыкновенными истинами.
Будучи доктором экономических наук, Хитроусов не любил самого процесса преподавания. В отличие от многих преподавателей, по призванию, умевших заинтересовать студентов, и самим получить удовольствие от просвещения, от него в эти моменты не веяло ни воодушевленностью, ни энергией, ни удовлетворением. Чтение лекции он воспринимал только как скучную работу, которую необходимо делать, чтобы зарабатывать средства для существования. По его виду, по его повадкам было видно, что он даже любит деньги, не как средство, не как валюту обмена, а как цель, достижение которой уже само по себе предполагает удовольствие. Еще он любил машины – это было настолько явно, что ему даже бы не стоило об этом говорить, но он все же говорил.
– У кого-нибудь из вас есть права? – замечая, что студенты подустали от неотрывного конспектирования, спросил, однажды, Хитроусов.
Аудитория мгновенно оживилась, с разных углов послышались смешки, руки подняли многие, и в основном это были девушки.
– А кто из вас имеет автомобиль? – продолжил опрос, подобно арестанту или новобранцу, гладко выбритый преподаватель с черными усами, в ярком, цветном пиджаке.
На этот раз поднял руку только один Кирилл, и сделал это как-то скоромно, неуверенно. После чего преподаватель успокоил тем, что еще молодые, и все впереди, но автомобиль вообще стоит того, чтобы его приобрести. – Наша ректор, например, купила дорогой автомобиль. Но ей продали по-дешевке, – мгновенно поправился он, взглянув на Радимова. – Ей как ректору сделали существенную скидку.
Быть может, это было правдой, а может быть и не было. Радимова этот факт не сильно волновал, и он не очень понимал, почему перед ним и перед другими студентами отчитываются, и так убедительно оправдываются. Ведь мнение о Багеровой у многих было уже сложившимся, и без знания того, за сколько тысяч она приобрела свой автомобиль. А другие студенты, к которым она не имела прямого отношения, ее воспринимали как ректора, который решает вопросы академии, не вникая сильно в жизнь студентов. Однако те, кто считал ее методы управления – не эффективными, оказались энергичнее и написали письмо в вышестоящие органы, в котором подписалось около двууста человек. О содержании письма можно только догадываться, но знать, что в нем она представлялась не в лучшем свете – можно точно. Хитроусов же был верноподданным работником вуза, который даже после увольнения его с места декана, оставался хорошего мнения о Багеровой, и пытался это мнение аккуратно навязать студентам, подчеркивая то, что она и лишний копейки из бюджета академии себе не присваивает.
Другой преподаватель, довольно почтенного возраста, также приближенный к руководству, латентно намекал на то, что проверка, которая приезжала после зимней сессии, якобы, была вызвана Радимовым. По его словам выходило, что следуя инструкциям вышестоящих органов, нужно выполнять слишком много бессмысленных, глупых, правил. – Вот посмотрите – наши парты, они по стандартам не соответствуют. И все, можно уже за это придраться, – слегка усиливая интонацией последний вывод, заключил преподаватель. Затем, плавно лавируя по разным темам, он перешел к шпионажу. – Вы знаете, – спокойным тоном, сидя за столом, стоящим вблизи учебной доски, которая была тщательно вымыта, рассказывал он, – был некогда такой шпион, который посылал в штаб ложные данные, и его слушали, и по его сведениям принимали меры. Но это же дезинформирование. Нет, это, конечно, можно, если это преступные группировки, и нужно их друг с другом стравить, – и в этот момент он уловил в глазах Дениса блеск понимания и остановился, словно в недоумении, и, все также, используя эзоповский язык, попытался объяснить, что вуз не является преступной группировкой.
Кроме того, что в глазах молодого человека вспыхнул блеск понимания, на лице его, на мгновение, просияла сдержанная улыбка. Пожилого преподавателя эта улыбка слегка смутила, и заставила подумать, наверное, что перед ним находится юный провокатор. Однако причиной этой улыбки, в отличие от сменившегося оттенка глаз, выступало осмысление совсем иного рода. Внимательно прослушав убедительную речь, Радимов улыбнулся потому, что его слегка позабавило манера сравнения и параллель, которую провел профессор. Очевидно, было, что он переигрывает; да еще и сравнивает вуз с преступной группировкой. Ведь поверх своих слов он проводил именно такое сравнение. Денис же уже приучился читать поверх слов, и занимался этим даже когда, казалось бы, для этого не было повода. Причиной этого подхода была двухлетняя учеба, на протяжении последних двух курсов. Намеки, фразеологизмы, наполненные двойственными смыслами, по-своему отточили его умственную хватку и подталкивали искать в словах не только очевидное. Тем не мене ум его оказался развит не настолько, чтобы предугадать одно обстоятельство, а поняв, правильно себя вести, и говорить обдуманно, абсолютно не поддаваясь эмоциям.
Некая проверка, о которой Денис узнал после приезда из Ростова, действительно, была проведена сразу после зимней сессии. Она была скорее формальной, предупредительной, и, отчасти, быть может, имела в своей основе заметку Дениса о взятках; но, вместе с тем, мнение о том, что именно он спровоцировал эту проверку, было обусловлено еще одной причиной, о которой было бы лукавством умолчать. После посещения деканата, когда Денис получил предупреждение о переводе на пять лет и о возможности его отчисления, он, придя домой, тут же вышел в интернет, и в социальной сети написал в статусе обыкновенную просьбу – кто знает, как написать заметку, чтобы она была не видна окружающим, а только мне одному. Заметку эту он писать не стал, и даже не собирался. Этот поступок был только своеобразной попыткой убедиться в догадках о том, откуда исходит инициатива о его отчислении, и сигналом о том, что все не в полнейшем порядке. В этот момент в сети появилась Багерова, и, продолжительное время под ее страницей горел значок онлайн. Радимов прекрасно понимал, что это значит, но, невзирая на это, я чувствую необходимость подробного разъяснения этой ситуации читателю. Чувствую это потому, что даже при всей догадливости, читатель может не раскрыть всего, а только половину, какую-то часть. Для полноты и чистоты понимания необходима цельная ее мотивация. Так вот цельной мотивацией был собственный страх в совокупности с попыткой нагнать этот страх на него, призвать к человечности, вызвать жалость, пробудить его совесть. Как мы помним, Багерова, по своей натуре и убеждениям, принадлежала к разряду властных, гордых женщин. Не раз она приходила на четвертый этаж и говорила, что ей мешает урчащий холодильник девушек в комнате над нею, и что его желательно убрать, а то и вовсе запретить в общежитии холодильники. Она быстро увольняла неугодных преподавателей, а угодных повышала по карьерной лестнице. На посту ректора она ощущала себя императрицей. Ей очень нравилось, она прямо сияла улыбкой, когда, перед ней, словно перед госпожой в белой шубе, открывают дверь, и ее чествуют как царицу. Тем не менее, изначально она такой не была, а только, через время, стала, когда получила в руки власть. Один философ, имени которого мы не станем упоминать, во-первых, потому, что не помним, а во-вторых, чтобы не прибегать к силе воздействия авторитетного мнения, сказал, что власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Это истина оказалась абсолютной по отношению к Багеровой. Ведь до того, как она утвердилась всем нутром на посту ректора, Радимов знал о ней только то, что она красивая и много страдала. Это страдание словно было написано на ее лице. И от этого ей приходилось многие трудности преодолевать самой, отчего она стала сильной, стойкой, с характером, в чем-то похожем на мужской. Но изменения, которые произошли в ней, когда она «взошла на престол», в корне отличались от этих достоинств, скорее мужской натуры, но в век трудностей и невзгод, присущих и женщинам, и затрагивали интересы многих, как учащихся, так и преподавателей. Она полюбила деньги, но еще больше полюбила власть. И это нахождение в сети было не что иное, как демонстрация своего влияния на зависящего от нее студента. Влияния характера скрытного, совмещенного к взыванию к совести, как к средству манипуляции, ограничивающему в действиях, и в действиях не агрессивно-наступательных, а, в сущности, предупредительных.
В один из дней, Денис, находясь у себя в комнате, услышал разговор, происходивший в коридоре. Один из голосов принадлежал Багеровой, второй же был мужской. – Деньги на ремонт же давно были выделены, почему до сих пор не сделали, – громко и требовательно спрашивал мужчина. Она же отвечала тихо, так, что нельзя было расслышать, но явно, что оправдывалась. Проанализировав их разговор, Радимов понял истинные причины того, что после ситуации с заказом на ее убийство, после выделения средств на ремонт, только половина общежития была отремонтирована. Он также понял – почему в общежитии на Софийской был сделан евроремонт, а у них в коридорах – ужасающие, изъеденные, грибком, словно коростой, стены, а в душевых кабинках, на потолке, разрастется черная плесень. Такой контраст был необходим для того, чтобы глядя на ужасающие условия, родители новоприбывших студентов платили «благодарность» за поселение в хороших комнатах.
***
Между делом, в телефонных разговорах, он рассказывал матери о сложившейся ситуации, вкратце, по существу. Она советовала, но советов он ее не слушал, потому что понимал и видел ситуацию изнутри. Многое вертелось в голове его: и бутылка, и вся эта стратегия. И ведь важна была не сама бутылка, а символическое рукопожатие, своеобразный ритуал – взятка. Мать же говорила, что раз дело в какой-то бутылке коньяка, то стоит дать, чего мелочится, раз вымогают. Он же понимал, чувствовал, что если даст, то будет хуже. Тогда он еще не знал наверняка – почему хуже, чем хуже. А между тем, однажды, стоя возле метро, из которого потоком валили люди, Радимов допустил одну оплошность, уже догадываясь о некотором обстоятельстве. В телефонном разговоре, на вопрос, как реагирует на ситуацию ректорша, он поведал целую историю. – Она никак не реагирует. Она окружила себя придворными, слушает их, а сама восседает как царица. А статистик это один из главных придворных. Я стих недавно написал про Екатерину вторую, так в нем я провожу параллель с ней. И еще представляешь, им деньги были выделены еще два года назад на ремонт всего общежития, а они решили половину не ремонтировать. Знаешь, в чем причина? Студенты, когда заселяются, родители дают взятки, а если сделать ремонт везде, то смысла этих взяток не будет. Она же оправдывается и теперь на стенах везде объявление, чтобы студенты погасили задолженность, что, якобы, студенты не платят за проживание. Но ведь дело в том, что им и не нужно чтоб они платили вовремя. На пятом курсе то, все до копейки заплатят, потому что иначе диплом не выдадут.
На следующий же день прокатился слух о его отчислении.
– Не может быть. Так это, правда, – думал он, – я еще, когда в Ростове был, смутно догадывался о том, что телефон прослушивается. Ведь не может быть, чтобы то, что я говорил, они могли узнать каким-то иным способом. Доносчики. Доносчики есть, но их мало, и я ведь никому ничего не говорю открыто. Кто догадывается, тот, еще мог бы. Но ведь непростое дело с догадки вывести на осознанный уровень. Это ведь тоже искусство, не всем подвластное. Силосов. Теперь мне ясно, почему она его уволила. План не сработал. Я по телефону рассказал матери о бутылке. Больше ведь никому, как он и просил. Допустим заметка о взяточничестве. Но сейчас, сейчас я никому не говорил о том, что она окружила себя придворными и самое главное об этой коррупционной схеме. Это первый раз. Я вообще долгое время полагал, что она не причём. Но видимо ошибался.
Находясь в своей комнате, Денис не находил себе места. И для того, чтобы немного развеять нахлынувшие мысли, отвлечь их на другие предметы, он поднялся на восьмой этаж, где, в сравнительно чистой и отремонтированной квартире, самими жителями, между двумя стенами, был установлен турник, на котором он, время от времени, подтягивался. Однако делал он это, сравнительно редко, и, видимо, по этой причине, с непривычки, подтягивание его немного отвлекало от слишком навязчивых рассуждении. После окончания короткой тренировки, он решил заглянуть к одногрупнице, которая проживала в этой же квартире.
– Ты, в курсе, что тебя отчислили, – когда Радимов переступил порог маленькой, аккуратно убранной комнаты, в убранстве которой угадывалась женская рука, спросила его Арина Болохова.
– Да, знаю, – ответил Денис, улыбаясь, нисколько не смущаясь своего спокойствия.
– И что ты думаешь делать? – испуганно выпучив глаза, продолжила она, сидя на низко-посаженной кровати, перед ноутбуком.
– Схожу в академию. Посмотрю, что скажут, – все так же спокойно продолжил он, уже привыкнув к этим запугиваниям.
– Козодаев говорил, чтобы ты зашел к нему в деканат.
– Да конечно. Нужно зайти. Завтра же пойду.
– Там говорят, уже приказ подписан, – добавила она уже от себя, наблюдая за его реакцией, не умея этого скрыть.
– Да, ну что ж. Отчислили, так отчислили. Ну, я пойду.
– Давай, пока.
– Пока.
И он вышел за дверь, в коридор, в котором несколькими минутами ранее, занимался на турнике, но игнорируя его, с неприятным осадком в душе, отправился к себе.
Болохова всегда, даже более набора лишнего веса, страшилась отчисления. Ее глаза неестественно расширялись при одном упоминании о нем. И поэтому ей было неприятно от осознания того, что кому-то не страшно, и необычно и дискомфортно, и нужно было обязательно устрашить другого, чтобы не чувствовать себя в одиночестве, чтобы не чувствовать себя слабой. Она впитала все психологические пытки, поняла их вредность, но сделала такие выводы, какие навязали, и сама почла нужным принять, не находя в себе личностной силы отыскать самой.
Впрочем, он не стал тратить попусту время, размышляя над мотивацией ее устрашения, а предался продумыванию дальнейших действий. Безусловно, как понималось ему, на утро нужно было обязательно пойти в деканат, и спросить, уточнить причины, о которых он догадывался. Но, невзирая на это, ему интересно было, как их сформулируют, и услышать из уст декана, как они себе это представляют.
– Второй раз уже. О чем они думают. Как из этой ситуации выпутываться. Ведь я же чувствую, что это снова хитрая, подлая игра, блеф и только. Заигрались. Настаивают на своем. Рискуют запутать до того, что нельзя будет потом распутать. А может быть, меня просто решили очередной раз испугать, чтобы я пришел в деканат. И что? Что у них на этот раз. Это слепая злоба и зависть, и желание доказать, что они власть. Это то, что движет ими и провоцирует их на поступки.
На следующий день он не отправился в деканат, а потом еще один день пропустил из-за того, что его душу озлобляло осмысление природы этих нескончаемых манипуляции. Собравшись с мыслями, хорошенько все обдумав, он решил идти только на третий день, с утра.
– Здравствуйте, – сухо, без улыбки, и без каких либо эмоции поприветствовал он декана.
– Здравствуй. Да я слушаю, – ответил ему Козодаев.
– Мне сказали, что меня отчислили.
– Да. Мы приняли решение о вашем отчислении, – с мрачным видом ответил декан, глядя на него пронизывающим злостью взглядом. – Почему вы долги не сдали?
– Я прихожу. Его постоянно нет, – начал выходить из себя Радимов от наплыва всех чувств, что накопились в душе его, вследствие нежеланного участия во всей этой хитросплетенной интриге, которая сейчас грозила достичь нелепой кульминационной развязки. – Мне говорят, что он будет в четверг или во вторник. Я уже полгода хожу и все одно и то же слышу. По статистике, мне одному зачет не поставили, – закончил он, глянув на декана, и по его глазам поняв, что бессмысленно кощуннику жаловаться на кощунника. Было видно, что декан прекрасно все знает. А если и не знает, то все равно находится по ту сторону баррикад.
– У вас есть один выход. Вы можете подойти к ректору и переговорить с ней. Если она еще не подписала приказ об отчислении, – выдержав некоторую паузу, для продления психологического напряжения, предложил Козодаев.
– Хорошо. Я подойду к ней, – вставая со стула, собираясь уже уходить, послушно согласился Радимов.
– Она сегодня и завтра на Воронежской.
– Понял. Спасибо. Всего доброго.
И выйдя из деканата, Денис вздохнул с облегчением. Слишком уж тесно в этих кабинетах душу сдавливала напряженность. Атмосфера царила такая, словно бы кто-то умер. Второй причиной успокоения было осознание того, что предупреждение об отчислении – очередной блеф, и что ситуация, вроде бы, пока еще под контролем.
Проходя мимо цветущего сквера, где поздними вечерами он, не раз, заживался на скамье под деревом, в одиночестве, размышляя о самом разном, Денис глядел по сторонам вскользь, отвлеченно, полностью погрузившись в мысли определенной направленности, которые клубами вились, и то восходили до планирования действии, то опускались до воспоминания прошлого. В учебный корпус он решил не заходить из-за того, что у него окончательно испортилось настроение, появились негативные эмоции, и, к тому же, от одного этого посещения деканата и нахождения в нем около двадцати минут, он устал. Устал морально, как не уставал после трех пар Ивана Геннадиевича. – Интересно, что она мне скажет. Как объяснит происходящее. Что предложит. Я честно сам уже не знаю, как мне действовать. Они затеяли все это, пусть и предлагают, – думал Денис, заходя в общежитие, уже окончательно отложив встречу с ректором на завтрашний день.
***
При наступлении следующего дня, ясным утром, солнце если и имело возможность пролизнуть своими лучами и добраться до стен академии, то только через кроны деревьев, которые втроем росли прямо перед учебным корпусом. Сквозь общежитие же, ввиду его каменного устройства, небесное светило, как мы понимаем, прорваться не могло, вследствие чего, между ним и учебным корпусом пролегала тень. Прохладное, умеренное утро, между тем, было весьма многообещающим на тепло. Впрочем, не будем уделять пристального внимания утренней погоде, она никак не повлияла на исход дела, ведь студент в академию отправился ближе к обеду.
Как контраст прекрасной погоде, которую ему приходилось наблюдать из окна, нежелание идти, словно болезнь, словно немощь, цепкими путами обуревало его душу. А душевный дискомфорт, уныние, безнадежность, понимание бессмысленности их затеи прибавляли отторжения от всей этой ситуации. Но, невзирая на все эти внутренние пожиратели, ему надо было идти. И он, взяв себя в руки, поздоровавшись и прошмыгнув мимо охранника, вышел из своего общежития, вдохнув свежего, пронизанного кислородом воздуха, перебежал узкую дорогу и зашел в учебный корпус. На посту сидела охранница, прекрасно знавшая его в лицо, потому что видевшая неоднократно, однако на его вопрос, есть ли ректор в академии, с серьезным взглядом, полным осуждения, спросившая: А вы кто?
– Студент, – простодушно понимая, что всех не запомнить, поведал ей очевидное Радимов.
– Предъявите, пожалуйста, ваш документ, – фактически доказывая свою осведомленность в этом деле, потому что ранее никогда не была настолько принципиальна и всегда верила студентам на слово, потребовала светловолосая охранница.
– У меня забрали студенческий билет. Мне нужно поговорить насчет отчисления.
Ничего не имея сказать наперекор, но, вместе с тем, и не смягчая своего осудительного взгляда, она все-таки пропустила. – «Уже и охранница знает, и в этом деле считает себя заинтересованной», – подумал он.
На первом этаже было пусто, тихо, ни единой души, только флаг России стоял гордо, прямо напротив входа, чуть шелохнувшись, когда открылась и закрылась входная дверь. В приемной тоже никого не наблюдалось, видимо, заседали в архивах или обсуждали жизненно-важные проблемы в библиотеке. Это обстоятельство облегчало задачу, так как ему совершенно не хотелось никого видеть, ни с кем объясняться, тем более ощущать на себе очередной укорительный взгляд. А таких приходилось выносить много, как будто каждому было какое-то до этого дело, как будто каждый ощущал особенную заинтересованность в этом процессе.
Он, семеня по лестнице, поднялся на второй этаж, где был устроен кабинет ректора, не вровень всему остальному корпусу отремонтированный. А перед этим кабинетом, как пропускной пункт располагалась приемная, где, заседали две, всегда занятые делом, секретарши. Одна из них в синем костюме, состоявшей из юбки, которая была значительно выше колен и в элегантном пиджачке, прошла от соседнего стола и садилась на свое место, когда Радимов, постучав, зашел.
– Здравствуйте, вам кого? – спросила она, обернувшись.
– Мне к Карине Каримовне.
– А вы кто?
– Денис Радимов, студент.
Она замешкалась, непроизвольно улыбнулась – его имя произвело на нее впечатление.
– Ну, сейчас я доложу. Подождите минуту, – произнесла она, направляясь в соседний кабинет.
В этом кабинете секретарша находилась минуты две, не более. Однако ему показалось, что это долго для того, чтобы только доложить.
– Она сказала, что вы отчислен. Можете забрать свои документы. На первом этаже, возле касс, в том кабинете. Всего хорошего, – резко сменив тон на повелительный, отсекла секретарша.
– Спасибо. До свиданья, – произнес Денис с видимым спокойствием, тогда как внутри у него все кипело. – Игра, значит, продолжается, – пронеслось у него в голове.
По серым, бетонным ступенькам, он крайне торопливо спустился на первый этаж, и, почти бегом пройдя длинный коридор, миновав кассу, постучал в дверь маленького кабинета, где работали две очень культурные женщины, при посторонних людях, всегда общавшиеся друг с другом – в высшей степени любезно. К слову говоря, эти работницы бухгалтерии, были любезны не только в общении друг с другом, но и со студентами: всегда объясняли, что к чему, подсказывали с заполнением нужных бумаг, никогда не отказывали в поиске и выписывании необходимых справок. Культурнее их был разве что один мужчина, работавший на распечатывании различных ксерокопий, который, со всеми, всегда, приветливо здоровался, отчего в душе, от его приятного тона и доброй улыбки становилось спокойнее. Теперь же в этом маленьком кабинете находилась одна Клара Ивановна – средних лет женщина, в очках, невысокого роста, с завитой кучерявой прической на голове сидела за столом, и, видимо, не находила чем заняться.
– Здравствуйте. Меня послали к вам за документами. Можно мне их забрать? – зайдя в кабинет и, без спроса присев на стул, нервно спросил Денис.
– Да, конечно, вам только нужно подписать обходной, – невозмутимо отвечала Клара Ивановна, причем так невозмутимо, как будто знала, что он к ней должен в этот день прийти, и даже время прихода, по всей вероятности, было ей известно. Рядом с ней лежал телефонный аппарат, который объяснял, каким образом она была проинформирована.
– Хорошо, а куда нужно идти его подписывать? – уже точно понимая, что она предупреждена о его приходе и намерена играть равнодушие, еще нервнее спросил Денис.
– Вот на нем все написано: в деканат, к кастелянше, в библиотеку, к коменданту. Когда подпишите – придете и заберете свои документы, – пытаясь сохранять внешнее равнодушие и спокойствие, но уже без прежнего успеха, говорила Клара Ивановна.
Ничего более не спрашивая, Денис взял обходной лист, и, попрощавшись, покинул кабинет. Он почувствовал, что и она настроена против него. Хотя, теперь это было не важно. Расчет был ему ясен.
Зайдя в свою комнату, в которой не было никого, он наспех сбросил верхнюю одежду, разулся, и, находясь в состоянии сравнимом разве что с бешенством, включил компьютер. Затем, выйдя на свою страницу в социальной сети, он заметил, что под страницей ректора висит значок онлайн. Снова ощущалась та же самая попытка повлиять, только теперь уже массовым, общественным давлением.
Сейчас, я в очередной раз чувствую острую необходимость разъяснить читателю суть происходящего, потому как слишком беспорядочно и суетно нагромождена мной цепь событий, имеющая между собой ломаную, если так можно выразиться, обрывочную связь.
Багерова, находясь на своем рабочем месте, невзирая на высокой статус и положение, вышла в сеть, а, следовательно, не хотела, чтобы отчисленный студент писал о своем отчислении. Однако если бы оно было обговорено с вышестоящими, то и бояться было бы нечего – сделал вывод студент. А между тем, оно не было обговорено, но важно было навязать Денису мысль, что его отчисление уже обсужденный со всеми вопрос. Он же, в свою очередь, прекрасно понимал, что это повторение предыдущей комбинации, только более утонченное, изощренное и тщательно спланированное. – Меня хотят опять отправить в деканат. Им мало, что я ходил по около десяти раз сдавать статистику. Им мало того, что я эту социологию управления полгода пытался сдать. Им нужно меня уже добить. Вывести на эмоции, чтобы я трясся. От одних к другим, швыряют как щенка. Я устал. Надоело. Пусть уже сами решают. В общем, буду ждать, – решил он мысленно.
В сети он не стал писать никаких изобличительных статей, решив, что некоторое время нужно выждать. Однако ждать пришлось долго, и эмоционально мучительно. Каких-то несколько дней его никто не трогал и ни о чем не расспрашивал, лишь некоторые, вскользь, при встрече, задавали вопрос – не слышал ли он, что его отчислили. Это удовлетворение поверхностного интереса продолжалось ровно до той поры, пока новоиспеченные участники психологической обработки не поняли, что он окончательно смирился со своим положением. С того момента, как он со спокойным видом стал отвечать, что слышал, но ничего не собирается делать, чтобы исправить ситуацию, началась процедура, в чем-то схожая с древнекитайской пыткой, заключавшейся в том, что человека связывали, и, угнетающим постукиванием капли воды клевали его голову. Некоторые из студентов, в числе которых была Рита и Арина Болохова, совсем недавно осведомлявшие его об отчислении, теперь уже не утверждали, а спрашивали, действительно ли его отчислили. И ладно бы только некоторые сокурсники и соседи, так ведь и многие из малознакомых, тех с кем он только здоровался, но даже не знал имен, спрашивали его об отчислении, причем неоднократно, практически при каждой встрече. От этого у Дениса начинали сдавать нервы, и он решил, для успокоения, углубиться в чтение. На распродаже, за девяносто рублей приобрел роман «Идиот», и, до поздней ночи зачитывался им в коридоре, чтобы не мешать своим соседям включенным светом. Этот процесс увлек его всецело, и позволил его нервной системе отдохнуть. К тому же, успокоило осознание того, что подобные истории случались и раньше.
История наша совсем запуталась, и, конечно же, у читателя могут возникнуть вопросы следующего рода – отчего и студенты стали участвовать в этом сомнительном деле, или не случилось ли у Радимова, на почве стресса, временного помешательства, которое заключается в том, что все вокруг происходящее воспринимается с подозрением, с выявлением скрытого отрицательного мотива. На эти вопросы мы не можем отвечать с твердой уверенностью, и о мотивации, двигавшей теми, кто столь настойчиво расспрашивал его об окончании студенческой учебы – можем только догадываться. Ведь очень маловероятно, что абсолютно у всех она была общей. Вполне возможно, что некоторые интересовались только для себя; некоторые, ориентируясь на слухи, хотели услышать подтверждение из его уст; а некоторые знали, но все-таки спрашивали, и не раз, а по нескольку раз, при каждой встрече переспрашивая, этим стараясь вывести его из психологического равновесия, заставить подчиниться руководству вуза. Рискую предполагать, что именно этим разрядом людей двигало всем известное чувство, о котором не хотелось бы упоминать, потому что само его название, уважаемый читатель, мне до глубины души противно и о нем я уже не раз говорил в своем повествовании. Скажу только, что чувство это возникло вследствие того, что информация об особенном положении Радимова стала всеобщим достоянием, и основывалось еще на том, что получение высшего образования по профессии менеджер в маленьком вузе, не давало никаких гарантий трудоустройства.
***
В общежитие было тоскливо и уныло, но, за его пределами лето выдалось теплое, яркое, богатое зеленью. Следуя летнему зову, и по велению душевному, Денис нередко выходил на балкон, и, сняв с себя футболку, читая роман, грелся на солнце, которое нежными лучами щекотало его кожу. В один из таких дней, когда солнечные лучи только только накаляли стены общежития, на балкон вышла его сокурсница Инна, которая прекрасно знала о тонкостях работы деканата, по той причине, что ей не раз самой приходилось сталкиваться с виртуозной изворотливостью его работниц. Еще во время учебы, ей, однажды, потребовалось занести туда какую-то справку, чтобы, впоследствии, на ее основании, получать денежное пособие. Однако эта, простая на первый взгляд, задача, на деле, оказалась не так уж легко выполнима. В деканате на тот момент находилась одна только Юлия Семеновна, любившая вести себя, мягко говоря, неординарно. Так вот эта Юлия Семеновна не приняла данную справку, мотивируя свой поступок ее непригодностью, а, когда мать Инны позвонила, и потребовала эту справку все-таки принять, ввиду того, что не принять ее – нет ни малейшего основания, Юлия Семеновна закрылась у себя в деканате, чтобы, доказать, что ее там, якобы, уже нет. Эта хитрая уловка была замечена Инной, и она решила ждать пока предприимчивая работница деканата вынуждена будет по какой-нибудь надобности выйти из своего временного укрытия, подобно маленькому хомячку из своей маленькой норки для того, чтобы сделать глоток воздуха. В момент этого долгого и настойчивого ожидания через третий этаж проходил Радимов, и Инна попросила разделить его ее томительное одиночество. Он откликнулся и около получаса находился вместе с ней, но затем вынужден был покинуть ее, вследствие того, что необходимо было идти по делам. Теперь Денис поинтересовался, каким исходом, в итоге, закончился их спор.
– Приняли они у меня все-таки ее, – щурясь под лучами солнца, говорила она. – Еще бы они не примут, мама им такой нагоняй устроила. Она же у меня начальница – законы знает.
– Я тоже буду бороться, – глядя на листву растущего рядом с общежитием высокого дерева, заключил Радимов.
– Борись, если чувствуешь в себе силы, – сказала она в конце беседы. – Ну я пошла, пока.
Время медленно шло, но никаких сообщении о том, как ему действовать дальше – от руководства вуза не поступало. Хотя, между всеми остальными делами, он часто выходил в социальную сеть, в которой были зарегистрированы страницы не только у ректора, но и у некоторых из числа преподавателей, которые, на словах, были ей, до глубины души, преданы. Ожидание, с примесью внушения страха осуществлялось и с той и с другой стороны: Денису внушали, что он отчислен, и что судьба его ныне находится полностью в руках руководства академии, он же понимал, что все намного сложнее, и что вышестоящие не в курсе всех подробностей сложившейся ситуации. Все его сокурсники к маю уже и думать забыли о сессии, которая к середине весны для них благополучно закончилась, после чего они, со спокойной душой, отправились на практику. Это была самый большой период для практики за все годы их обучения.
В один из тихих вечеров, когда шебуршание городской природы в парках, перебивало рев проносящихся по проспектам автомобилей, мотоциклов, проходя по слабо освященным местам Лиговского проспекта, Денис, встретил давнего знакомого – Артема, который, как мы помним, был одним из главных участников той неприятной истории с «осой». Теперь Артем съехал и жил со своей девушкой в съемной квартире.
– О! Здорова. Как дела? – вместе с рукопожатием, с радостной улыбкой спросил Артем.
– Да нормально. Только отчислили меня. Уже второй раз по счету.
– Да они там вообще обнаглели. Мне рассказывали, – с пониманием дела, мгновенно убрав с лица улыбку, искренне поддержал Артем.
По-дружески их откровенный разговор продолжался совсем недолго из-за того, что, вскоре, минут через пятнадцать, начался мелкий, ленивый дождик, который прогнал их из-под открытого, грозно почерневшего неба, и от которого они поспешно укрылись, встав около стены ближайшего дома таким образом, что моросящие, слезные капли едва задевали их головы.
– А слышал насчет переименования милиции в полицию, – спросил Артем с радостью.
– Да, слышал, – ответил Денис.
– Представляешь, теперь, если будет жестокое отношение можно заявление написать, и тут же разберутся.
– Так вроде и раньше можно было.
– Сейчас это будет прописано в законе о полиции.
И почти всему, что делалось правительством, Артем был рад, и обо все он говорил он с искренней улыбкой на лице, и счастлив был тем, что живет с любимой девушкой в квартире, а не в тесной общежитской комнатушке, но когда речь зашла о самом правительстве, он простодушно сказал, – Слышал же, что в Ливии революция. Достало все. Я жду восстания.
Такой настрой Денису показался чрезвычайно удивительным. При всем своем уме, он не способен сразу был понять, в чем сокрыта действительная причина антиправительственного негодования. Но поразмыслив немного, пришел к выводу, что все дело в выпитой бутылке пива. А между тем не только в ней одной.
Долог путь поучений и советов, и короток путь собственного примера – писал философ стоик Сенека. И сквозь века такие истины бывают актуальны, потому как свойства людей, в общем и целом, как известно, не меняются.
Я думаю, что никого не удивлю, сказав, что за ливийской революцией наблюдал весь мир. И от себя уже добавлю, что очень многое зависело от того, убьют ли политического лидера мятежные войска или ему все же удастся выжить. С учетом того, что почти все западные страны были настроены против него, то, имею смелость предполагать, что просить пристанище у них ему, культурно выражаясь, было неудобно. Да, по всей вероятности, он этого и не хотел. В этом вопросе мы не можем быть вполне уверены, ввиду того, что не принимали участия в этих трагических событиях. Одно же можно заключить с уверенностью, даже не участвуя, так сказать, со стороны – его убийство наглядно показало, что возможно, оказывается, если власть слишком неугодна, убрать ее с лица земли. И это удалось, только какой ценой, и к чему, в итоге, привело. Сколько потерянных жизней, сколько пролитой крови, причем многих тех, кто и желать не желал участвовать в бессмысленной войне. Не говоря уже о разрушениях домов, подрыве экономики, тотальном разорении страны.
Попытка государственного переустройства революционным путем – трагична, трагична для целого поколения.
Люди, устраивая войны и революции, совсем, видимо, не задумываются над тем, что материальные блага, имеющиеся у них, и которые могут быть достигнуты путем кровопролития, не могут быть ценнее жизни. Эти блага, пусть и важное, но все-таки необходимое дополнение к нашей земной жизни, и никак не ее наивысшая цель. Материальная база, при наличии всех других благоприятных факторов, в лучшем случае, может послужить подспорьем, продлевающим жизненную длительность. И опять же, не во всегда. Нередко именно достаток становился лакомым куском для воров, которые, между делом, убивали и, владеющих этим достатком, обеспеченных людей, которые хранили свои сбережения у себя в квартирах. Ко всему прочему, хотелось бы заметить, что жизнь человека до того хрупка, что, порой, от денег совсем не зависима, а зависима более от самой мелкой и, казалось бы на первый взгляд, незначительной детали, такой, например, как минутное опоздание ан поезд. Это конечно не все что мне хотелось сказать по поводу войны ради улучшения личного материального благосостояния, но для нашего повествования достаточно.
Что же касается борьбы за смену политического строя, то, я думаю, что тем более глупо и опрометчиво устраивать войну ради смены его на лучший, если он, как минимум, терпим. Действительно, возможен наступить другой. Однако, вместе с тем, крайне низка вероятность того, что каждый человек, принявший участие в войне за смену политического строя, примет такое же участие в жизни при уже сменившемся, пусть даже выгоднейшем для него лично.
Люди не часто размышляют над целью всей своей жизни, и крайне редко над ее высшим смыслом. В этом заключена трагедия народов и целых поколений. В противном случае не было бы в истории революции. Тем более не происходило бы революции, осуществляемых с лозунгом – умереть за идею. Ведь при таком подходе, непроизвольно возникает уместный вопрос: для чего вообще умирать, когда сама идея имеет ценность только в нашем земном мире? Какой прок мертвецу от того, что на земле без него стало лучше, особенно если при жизни он был закоренелым эгоистом?
«Воевать, чтобы бы было, впоследствии, лучше» – лозунг, который понятен из уст угнетенных рабов, которых избивали плетьми, которых заставляли сражаться на арене, и которые поднимали восстание из-за того, что уже утратили силы – терпеть физическое насилие и непрестанное унижение. В сравнении с этим актом отчаяния, бесконечно глупо предстает гражданская война, в которой люди, обладающие материальными благами, пусть не огромными, не колоссальными, но позволяющими жить на этой грешной земле, поднимаются и с нескрываемой жестокостью уничтожают не только себе подобных, равных по социальному положению (ведь в большинстве случаев, во время революции, именно так и происходит), но и уничтожают, между делом, все, десятилетиями накопленные блага, а вследствие чего, испытывают материальные лишения, голод, и, своими действиями приближают собственный уход из жизни.
Впору представить спортсмена в полном расцвете сил и энергии, который перед участием в олимпийских играх, вместо того, чтобы усиленно тренироваться и соблюдать режим питания, сна, нарочно ломает себе руки, ноги, и расшибает голову, и говорит, что это он делает для будущего успеха; что ноги и руки его срастутся, голова заживет, а время, потраченное на процесс излечения – окупиться будущим триумфом. Решается он на столь странные поступки, вследствие того, что в один момент решает, что его ноги немного кривоваты, руки недостаточно сильны, а голова медленно соображает. Об этом ему говорят не только его собственное наблюдение и доводы рассудка, но и соперники, которые с ним собираются состязаться на спортивных соревнованиях. И он, под их влиянием, твердо убежденный в своей физической непригодности для участия в соревнованиях такого уровня, решает отчего-то, что ему нужно обязательно поступить так, а не иначе. А после того, как его ноги и руки срастутся правильно, его шансы достичь более высоких результатов, по его мнению, обязательно возрастут.
Казалось бы нелепое, бессвязное и нелогичное сравнение, но так же нелепы, нелогичны и более того трагичны все революции истории. Трагичны потому, что жертвами становятся масса людей, в первую очередь из простого народа, а нелогичны, потому что случаются тогда, когда и так происходят существенные, государственные преобразования. Без углубления в историю, на примере наших империй, спешу заметить, что российская империя пала, когда был разрешен, многие годы печаливший души интеллигентов, крестьянский вопрос, а Горбачев, в свою очередь, разрешил свободу слова и свободу вероисповедания.
***
Тогда же на дворе был только первый месяц лета, а Радимов все еще не знал, с какой стороны подойти к ректорше, и как правильно поступить в сложившейся ситуации. Хотя у него уже появился ряд предположении, в результате осмысления которых, он стал сильно сомневаться, стоит ли вообще к ней подходить. Единственное, что ему требовалось теперь, так это возможность устройства на работу. Диплом в данном случае был не то, чтобы совсем не важен, просто он оказался бы точно не по специальности. Хотя в наш век всеобъемлющей неразберихи, немногим удается устроиться по специальности, или хотя бы по той профессиональной направленности, к которой имеется, хотя бы, умственная склонность или душевное стремление. Это несказанное удовольствие – работать по призванию.
Склонности быть менеджером Денис не имел, и поступил лишь потому, что нашлось целевое место, на которое никто из детей влиятельных родителей настойчиво не претендовал. Также и Царев не слишком-то годился на роль руководителя. О нем теперь говорили студенты третьего курса, и говорили совсем не как о человеке, профессиональные требования которого они были бы готовы выполнять.
– Меня раздражает не сам Коля, а то, что о нем постоянно говорят, обсуждаю его за спиной. Ты скажи человеку в лицо. Зачем ходить и за спиной обсуждать, – возмущалась хрупкая, темноволосая, с тонкими губами и большими, проникновенными карими глазами, выражавшими чаще радость, чем печаль или гнев, девушка по имени Альбина – соседка, жившая в комнате, которая от сто восьмидесятой находилась – через кухню.
– Он умеет заставить народ говорить о себе – этого у него не отнять. Наши-то все уже его позабыли, а ведь почти тоже самое было, – со смехом, вспомнил прошлое Радимов.
Вера, с которой у них два года назад завязывались любовные отношения, но так и не развились до физических проявлении их любви, и с которой, сейчас, продолжительное время спустя, они могли разговаривать без горечи, и без тяжелого ощущения несбывшейся надежды, тщательно вымывая в кухонной раковине посуду, похожим образом, с улыбкой, рассказывала о вполне обычных, но вместе с тем, неординарных поступках и словах Царева, которые, как она выражалась, вызывают у нее изумление.
– Представляешь, приходит на пару, за пятнадцать минут до ее окончания. Садится впереди меня. Я, значит, говорю ему – Коля, а тебе не кажется, что уже поздно. Он поворачивается ко мне и с таким видом серьезным отвечает, – никогда не поздно. Я вообще ему удивляюсь. Коля – это кадр.
Вне зависимости от общественного мнения, сам Николай Царев себя комичным персонажем не считал. Он часто своим лицом делался до крайности серьезен, правда, серьезность эта принималась им, как маска, не всегда по случаю. Конечно, были ситуации, когда он принимал серьезный вид, с учетом внешней атмосферы или, опираясь на душевные переживания, но делал это все равно демонстративно. Впрочем, все описанные качества подходят большинству, особенно студентам.
К обеду одного из летних дней, Царев по какой-то надобности заглянул в общежитие. Проведя минут двадцать за Пашиным компьютером, он, предложил Радимову пройтись. Тот, без долгих уговоров, согласился. С момента, как Царев уехал, Денис более не испытывал к нему негативных чувств, и потому редко отказывался от совместных прогулок. Правда, Царев, как правило, был слишком занят, и постоянно спешил, поэтому они случались реже, чем могли бы.
– Вот постоянные проверки, – с чего-то, вдруг, начал Царев, – ты думаешь, что эти проверяющие честны. Им просто платить приходиться больше.
– И ты туда же, – с явной усталостью в голосе, проговорил Радимов, когда в их поле зрения появилась детская площадка.
– Что это значит? – недоуменно, повернув голову, вглядываясь собеседнику в глаза, спросил Царев, с видом человека, действительно ничего не понимающего.
– Я думаю – ты прекрасно понимаешь, – уже свыкнувшись с запредельно развитой способностью приятеля, укладывая в свой пакет зачетную книжку и лекционные тетради, убеждать всех вокруг в том, что он, с утра, на самом деле, отправляется не в академию – на экзамен, а в ночной клуб, а с утра выходит для того, чтоб не опоздать на вечеринку.
– Нет. Не понимаю.
– Коля. Вот представь ситуацию: много, много людей, и все повторяют практически одно и то же. Шаблонные, заученные фразы. Одни и те же позиции. К чему бы это, как думаешь.
– Без понятия.
– Тогда, пожалуй, лучше сменим тему.
– Давай, – с внешней простотой согласился Царев, но видно, что без особого желания.
Бывшие соседи продолжали говорить о самом разном, пока, наконец, медленнейшим шагом, совсем не свойственным жителям мегаполиса, не добрели до деревянной, некрашеной, скамейки, которая стояла вблизи детской площадки. На этой самой скамье тема разговора резко изменилась, и продолжилась дискуссия уже об устройстве общества, о государственной машине, о том, что люди живут бедно.
– В Питере люди бедно живут? Ты давно здесь видел жигули. Посмотри вокруг – одни иномарки. Да даже дело не в машинах. А вообще. Это не провинция. В провинции – согласен, дела обстоят хуже, – тогда Радимов еще даже не представлял насколько хуже.
– Ты судишь только по этому, – не соглашался Царев, – и не копаешь вглубь.
И спор разгорелся с новой силой, и с новыми аргументами, идеями, доводами, доказательствами.
– Почитай «бойцовский клуб», – вставил Коля о книге, которую прочел одну из многих возможных, и которую предлагал прочесть большинству своих знакомых.
– Да сколько можно с этим «Бойцовским клубом»? Идеи, по твоим словам, изложенные в ней, есть и в трудах философов. Тот же аскетизм. Но мне важна форма, поэтому я предпочитаю классическую литературу, и, то не всю. Еще мне важна глубина мысли, а ее в этом произведении, как я понял, нет.
Тем не менее, Царев не унимался, и это было не впервой. Начиная с того момента, как он прочел озвученную книгу, он всем ее рекомендовал, буквально, навязывал прочесть. И в своей рекомендации предпочитал озвучивать именно идеи, изложенные в ней, будто бы, книга эта была не художественным творением, а одним сплошным философским трактатом. Хотя, наверное, все дело в том, что Царев, будучи читателем редким и непостоянным в своих эстетических вкусах, коли уж прочитал одну книгу за год, обязательно хотел найти единомышленников. Научную литературу он и подавно не читал, хотя в школе и имел некоторый успех. Однако в школе это одно, а ученое призвание – совсем иное. Мы вправе утверждать, что вынужденность подталкивает многих к выполнению учебного минимума и ничто иное. Потому как, если представить, что над учеником не находиться учитель то, в один миг, образовательный процесс утрачивает свою специфику, так сказать зерно. Мы говорим для большинства, и это нужно понимать.
В совсем юном, детском возрасте, школьникам крайне сложно осознавать полезность учебы для своего ума, да и развитый ум, среди сверстников, не всегда в моде. Принципами подростковой моды, во многом, объясняется неряшливость в обучении даже способных и талантливых ребят. Студенты же, хоть и народ, казалось бы, уже взрослеющий, сознательный (пишу – вроде бы, потому что процесс взросления индивидуален) но ввиду того, что сталкиваются со свободой – вынужденной необходимостью, подвергаются множеству соблазнов, и нередко предаются им. К тому же, в высшем учебном заведении не столь пристальный ежедневный контроль, сколько силен контроль посредством страха. А страх в свою очередь, ослабляет бдительность человека, не позволяет ему раскрыться полноценно, он ограничен рамками дозволенного, требуемого минимума. Однако, невзирая на попытки устрашения, именно в студенческие годы (чем они и хороши), у человека способна выявиться действительная принадлежность к науке. Возникает вопрос – почему именно в студенчестве? Ведь выдающийся физик, химик, математик может и должен заинтересоваться этими науками еще в годы школьные, чтобы, хотя бы, поступить в вуз и продолжить их глубинное изучение. Заинтересоваться – да, выполнять весь положенный минимум и сверх него – право индивидуального выбора, консультироваться с учителем и посещать репетиторство – желательно, оставаться на дополнительные занятия – и это уместно и должно, и необходимо. Тем не менее, какая бы ни была заинтересованность, и тяга, и стремление к науке, это далеко не всегда сугубо личное стремление. И невообразимо сложно разобрать в действительности ли человек тянется к знаниям либо попросту желает добиться расположения родителей, или учителей, или боится их гнева, по отдельности или совместного. Мы никогда не можем знать действительные стремления человека, его собственную потребность, до той поры, пока не дадим ему, хотя бы частичную свободу в выборе. Человек, которого загоняют в рамки школьной необходимости, подобен лошади, тянущей плуг, и, имеющей возможность идти целенаправленно только вперед. Она, безусловно, обладает возможностью остановиться, при некотором усилии повернуть в сторону, (если не крепко держат за узды) но никогда не может встрепенуться и поскакать к ручью, чтобы напиться.
Студент же, в свою очередь, более схож с лошадью на ипподроме, которая может бежать со всеми, а может и остановиться, и даже совсем не выйти на дорожку, или уже участвуя в процессе скачек, вдруг, развернуться и поскакать в другую сторону. Свобода в действиях у скакуна гораздо шире, только лошадью, в силу животного ума и послушности человеку, свобода эта не осознана, еще и потому, что плеть жокея является главным наставником. В высшем учебном заведении этой плетью является страх, страх отчисления, страх за судьбу свою после него. Разница между этими двумя положениями в том, что коли тягловая лошадь устанет тянуть плуг – ее остановят, если упадет – подымут, если это будет по силам, а в неудержимой скачке на ипподроме одна единственная, споткнувшаяся лошадь – никого уже не остановит.
Как мы уже сказали, на ипподроме лошадь имеет более свободы, нежели пашущая землю в поле, свободы неосознанной, но очевидной. И с этим скакуном сравним студент системный, который исправно выполняет свой учебный долг. Но если, вдруг, представить, что в какой-то миг, студент осознает всю полноту своей свободы, то его уже вернее сравнивать не с лошадью, бегущей по дорожке, а со скакуном, гуляющим по лугам, степям, обладающим неограниченной свободой, которая только возможна быть. И главное для этой лошади не оказаться в пропасти, не утонуть в реке, попав в водоворот.
От параллелей и сравнений, как ни было бы это прозаично, мы возвратимся к практическому размышлению.
В студенческие годы, между сессиями, появляется масса свободного времени, которое может быть употреблено на всевозможные занятия. В этот период, определенно, возникает риск оступиться, но и в тоже время, появляется возможность выбрать науку по призванию, или продолжить изучение ее, в преимущественной степени самостоятельное. И если точные науки требуют постоянной расшифровки, преподавательского объяснения, то гуманитарные почти в ней не нуждаются. При изучении гуманитарных дисциплин преподаватель, скорее, играет роль наставника, подталкивающего к чтению, к публичным выступлениям, к устному изложению материала, и, вместе с тем, осуществляет контроль, проверку знании, которое впитал студент за курс. Однако всех, имеющихся у студента знании не проверить, и к этой доли субъективизма, примешивается личное отношение, поэтому только в процессе самообразования выявляется настоящее, действительное ученое призвание человека.
Наверное, неправильно будет не вынести на поверхность мнение, которое имеет право на появление после прочтения данной серии выводов: лошадь, контролируемая поводырём, в итоге, имеет шансов на ошибки меньше, чем скакун на ипподроме, а тем более уж та, которая гуляет вольно по полям. В природе то оно, конечно, может быть, но нам необходимо лишь сравнение, а, как известно, идеальное сравнение подобрать бывает трудно. И едва ли нужно более обращаться к сравнению, не лучше ли его пока оставить.
Человек, занимающийся определенным трудом – умственным или физическим не по велению собственного ума и сердца, а по принуждению, утрачивает собственную инициативу, утрачивает умение радоваться своим достижениям, и получать от самого процесса удовольствие. А если надзор осуществлялся нестерпимо пристальный, то, как только он исчезает – подопечный, тут же, или через короткое время, обязательно, перестанет заниматься этим трудом, только для того, чтобы ощутить вкус величайшего блага – свободы. И между тем, я не могу и не имею права даже говорить, что контроля не нужно совсем. Он, безусловно, нужен, но обязательно разумный, и за каждым человеком должен быть скорее индивидуальным, в зависимости от его сознательности.
И все же, наряду со всеми, существует разряд людей, которым такой контроль не полезен, и даже, рискую предполагать, вреден. Это обычные, порой, ничем не выделяющиеся в других областях люди, в определённой степени обособленные. Простые с точки зрения окружающих, задумчивые и молчаливые. Понукать ими легко, и страшить также; они ранимы. Но есть ли в том необходимость – вот главный вопрос. Ведь если оставить такого человека на произвол своего ума, в хорошем смысле этого выражения, то выйдет несравненно больше пользы для него и для окружающих.
Абсолютно верно то, что человек порочен и подвержен соблазнам, и соответственно система, созданная людьми, не может быть безгрешна по определению. И в этой самой системе есть прочие минусы, но главный минус – это уравнение всех под общую гребенку. В какой-то степени это полезно для предотвращения возникновения превозношения и гордости, но несказанно вредно для научного прогресса. Уничтожается возможность прорыва отдельно-взятым человеком, а для того, кто не способен на достижение высоких результатов, создаются нестерпимые условия, при которых он только то и думает, чтоб поскорее все это закончилось.
Радимов не принадлежал ни к одному, ни к другому разряду. Он колебался. Его, то побуждало к учению, и он, подобно строевому солдату, ежедневно, часами проводил за всевозможными учебниками, научными трудами, художественной литературой, то начинал жить совершенно беззаботной, безответственной жизнью. В отличие от Царева, которого еще в школе все звали не иначе как философом, у Радимова побуждение к этой науке родилось гораздо позже, хотя, конечно, размышлять он любил всегда, но не сложно и преимущественно раскрывая житейские темы, и, тем более не знал, что размышления считаются наукой. У Царева предрасположенность к философии являлась очевидной по явным для других признакам: он мало читал, но мыслил при этом витиевато, глубоко, и умел увлечь слушателя своими идеями, которые с действительностью пересекались поверхностно, скорее, от нее отталкивались. Впрочем, это не столь важно, главное, что он мыслил неординарно, а это для изучения философии вполне сгодится. Неокрепший ум, плацдарм для идей, умение их оформить – так можно было охарактеризовать его состояние еще в школе. И в этом отношении он выгодно отличался от многих его сверстников. Но лень и несерьезности отношение к природной предрасположенности, фактически закопала его талант, зарыла в глубины блуждающего сознания. К концу четвертого курса он мыслил совершенно приземлено.
Солнца уже не было и в помине, а они все сидели на лавочке, и беседовали, спорили, рассуждали, но уже не с той простотой, как прежде, днем. От Царева веяло желанием что-то узнать, о чем-то спросить, намеком посоветовать, но Радимов ничего из своей ситуации ему не говорил, намеков не понимал, потому что ждал открытости, и потому что тоже хотел от него узнать, кто и при каких условиях ему об этой всей ситуации рассказал, и в каких подробностях.
В таком состоянии недосказанности, они продолжали разговор о вещах посторонних, нельзя сказать, чтобы уж совершенно им чуждых, но волнующих их не так остро, как то, о чем бы хотелось поговорить, но никак не получалось. И когда совсем припозднилось, и улицы Петербурга накрыл мрак, который, на расстоянии десяти метров, мешал различить марку, стоящего неподалеку автомобиля, они разошлись.
– Ты хоть, где живешь? – спросил Радимов, перед прощанием.
– Это не важно, – сухо ответил Царев.
– Ну ладно, давай.
И Радимов отправился к себе в общежитие, где его ждало, требующее терпения, томительное ожидание, а Царев, торопливо, потому что время уже было позднее, отправился к ближайшей станции метро.
***
Своих сокурсников Денис почти не встречал: они большинством своим поразъехались, а кто-то из них остался проходить практику в Петербурге, и работал, или еще как-нибудь проводил время вне общежития. Только однажды, стоя с телефоном в руке на крыльце общежития, он заметил Риту, жизнерадостно направлявшуюся в сторону учебного корпуса. Под стать упоительной погоде, она была в короткой юбке и в легкой блузке, посвежевшая, и изрядно похудевшая после курса лечебного голодания, который контролировал врач, вставивший ей, на первых порах, несколько иголок в ухо, от чего ей не хотелось есть все двадцать два дня. После окончания этого длительного курса голодания она говорила, что стала гораздо лучше себя чувствовать, и внешние изменения подтверждали ее слова. Это был, наверное, единственны случай, когда они с Радимовым были беспрекословно солидарны, ведь он также, для излечения сердца, бывало, к этому способу, но голодал не больше семи дней. Впрочем это все происходило задолго до его отчисления, и общение их с тех пор стало крайне редким, а впоследствии и вовсе прекратилось. Теперь же, заметив его на крыльце общежития, Рита через всю улицу крикнула: Радимов, а тебя еще из общежития не выгнали?
– Нет еще. А почему меня должны выгнать? – с неприязнью в голосе громко ответил он, чтобы она услышала.
– Тебя же отчислили! – улыбаясь лукаво и с примесью язвительности, пояснила сокурсница.
Денис, немного отвернувшись в сторону, ничего не ответил, словно бы ее и не было, и словно бы они ни о чем не говорили. А она, фыркнула, и, развернувшись, крайне недовольная его реакцией, отправилась в академию. А между тем, Рите было кое-что известно. Ведь именно ей, первой, Радимов рассказал о том, кто именно его заметил. Но тогда, в конце третьего курса, она только громко рассмеялась ему в лицо. И это повлияло на него существенно. Ориентируясь на ее реакцию, принимая во внимание, что недоверчивых людей в его окружении больше, он старался более не утруждать себя бессмысленным повествованием.
Руководствуясь бесстрастным интересом и ориентируясь на собственные душевные побуждения, или следуя общему, в деканате выведенному принципу, либо потворствуя этим мотивационным двигателям в совокупности, некоторые знакомые стали спрашивать его уже не об отчислении, а вместо этого, каверзными, наводящими вопросами, страшить изгнанием из общежития. Мотивы могут находиться под сомнением, но факт остается фактом. Аналогичный вопрос задала ему и Арина Болохова, проходившая мимо, когда он, в компании парней, на спортивной площадке, играл в баскетбол.
– Да, вроде бы, нет – крикнул он, продолжая бегать по площадке до того состояния, что пот градом, словно проливной дождь, катился по его телу и каплями падал на землю.
Одиночество – это нестерпимо тяжело. А ощущение одиночества, пусть даже в коллективе, в группе, в обществе, еще тяжелее. И это ощущение терпимо только человеку мыслящему, любящему мысль и ее разветвления, фантазию с ее разнообразием. Другие же, впадают в глубокую депрессию, отдаются унынию и жалости к себе. И все же одиночество терпимее пытки общественной травлей. Она – есть жестокое наказание абсолютно для всех.
Групповая травля коллективом, классом, обществом, на протяжении всей истории человечества, провоцировала возникновение мутационных психических расстройств, провоцировала на самоубийства и убийства, порождала возникновение всевозможных маниакальных наклонностей. И если самоубийства, как правило, совершали люди не эгоистичные, мягкохарактерные, не злые, то люди озлобленные, крепкие, с пристрастием затравленные, решались даже на убийства. Имеем право заключить, что убивали они, скорее от слабости, от неспособности это выдержать, или уйти.
Если одиночество сравнимо с вакуумом, то травля – это вакуум, заполненный огнеопасным газом. Одного чирка спички, слабой искры достаточно, чтобы раздался взрыв. Но Денис держался, держался изо всех сил. И даже никому не грубил, только читал больше, и стал писать стихи. Порой, бессонными ночами, на кухне, под слабым светом, чтобы не мешать соседям, за низеньким, шероховатым столом, на котором разбрасывались крупные листы бумаги, он долго и напряжено подбирал рифму так, чтобы не убить мысленную точность. Для него рифма была оберткой мысли, ее оформлением, и не более. Не считая начальной школы, он стихов не читал, и не учил. Они, в отличие от статей философской направленности, начали писаться как-то сами, с решения, однажды, оформить в стихотворную форму поздравление женщинам с восьмым марта в социальной сети.
– Ты всю ночь будешь писать? – спрашивала соседка Галя, которая тоже неоднократно уточняла для себя вопрос о его отчислении.
– Да, наверное, не знаю. Свет пока оставь, – отвечал он, и принимался писать до самого утра, изредка отвлекаясь, чтобы подумать.
***
Сочинение стихов, как сравнительно новая сфера творческого излияния, полностью сосредотачивало его умственную силу и отвлекло от тягостных дум. Этот процесс требовал неистощимого усердия, и, ставил условием, через силу и упорство, пробуждение поэтического дара. А вследствие того, что, в последнее время, Радимов больше внимания уделял чтению прозы и философских размышлении, он, хоть и учил стихи в начальных классах, не пропуская из них не единого, о поэтическом таланте у себя, в глубинах своего сознания, даже не подозревал. И надо сказать, серьезно даже никогда не задумывался о механизме сочинения стихов. Ввиду этого обстоятельства, овладение поэтическим мастерством давалось ему не с той же легкостью и простотой, как тем, у кого при сочинении первой стихотворной строки, в уме уже, непроизвольно, возникает вторая. Ко всему прочему он старался в стихах быть лаконичным, в мыслях последовательным, чтобы не заниматься пустословием. При соблюдении рифмованной структуры, это прибавляло и усиливало трудность дела. Именно эта сложность и увлекательность упорного труда были ему необходимы и желательны, и их полезность для себя, в этот период, он ясно понимал. И вроде бы справлялся, и вроде бы все шло своим чередом, но однажды не выдержал, и это чуть не закончилось трагически.
На протяжении всего четвертого курса, Радимов, между учебой и прочими делами, общался с соседкой по квартире – Дариной, и бывал частым гостем у нее в комнате, как ранее у Мерник и Кати Стадиковой. Сокращение общения между ними произошло, во многом, потому, что у старых подруг наладилась личная жизнь, и он уже чувствовал себя у них немного лишним. И теперь, шутя и смеясь, они с Дариной гуляли по ночному Петербургу и болтали о всяких пустяках, что, впрочем, случалось отнюдь не часто, из-за того, что подавляющая часть совместно проводимого времени тратилась, за ноутбуком, на просмотр нравящихся ей фильмов. Дарине, как и многим девушкам, были не чужды язвительные шутки, но чаще все же она смеялась над выплесками его юмора. В остальное же время она либо обижалась, либо создавала почву для возникновения обиды в нем. И вот, в один из вечеров, когда за окном сгустилась кромешная темень, местами только исполосованная желтым светом, они вдвоем находись в кухне. Положив ноги на батарею, которая была установлена под окном, Дарина спокойно сидела на белом, давно не крашеном подоконнике и разговаривала с ним, стоявшим прямо напротив нее. Окно было частью открыто и одна дверца его, если так можно ее назвать, находилась рядом с правым плечом Радимова. В тот вечер у Дениса было скверное настроение – от нескольких выпитых бутылок пива обострились воспоминания обо всех психологических терзаниях, в душе ожила подавленность и вместе с ней вместе гнев. В добавление к этому душевному состоянию, разбавленному алкоголем, Дарина, как будто чувствуя слабину, в тот момент, когда он разглядывал оконное стекло, сказала в его адрес что-то резкое. И вдруг, какая-то неведомая злая сила овладела им целиком: от ступней до корней волос, и, подчиняясь ей, он, молниеносно ударил кулаком по хрупкому стеклу, которое в одно мгновение разлетелось вдребезги, оставив на руке его несколько порезов. От этого Дарина сильно испугалась, хоть бы даже и не могла пострадать физически, потому что осколки полетели в другую сторону, но оставшаяся вверху «гильотина» пугала и могла упасть неизвестно как. Взяв в руки швабру, он с ее помощью сбил эти остатки стекла, отчего по квартире разлетелся пронзительный дрязг.
– Ты дурак! – с бешенством в глазах, пронзительно закричала Дарина.
– Ты с ума сошел? – выбежав, с испуганным видом крикнула Галя.
Через пару минут выбежали еще Вера и Ира, и, встав на входе в кухню, тоже отрицательно, по «достоинству», оценили его скверный поступок.
– Вас волнует только окно. А то, что у меня рука порезана – это ничего, – нервно засмеялся Радимов, смехом ненормальным, только опьянением неспособным быть вызванным.
– Ты дурак! – бросила Дарина и, соскочив с подоконника, убежала к себе в комнату.
На протяжении всего следующего месяца они не разговаривали. Впоследствии он извинился, и она его простила. Но это было потом, а на утро следующего дня в железную дверь постучал комендант. Это был третий, по счету, за четыре года, сменившийся на посту. Он был невысокого, а вернее сказать низкого роста – на полторы головы ниже Радимова, а это означало сто шестьдесят пять сантиметров. К маленькому росту добавлялся большой живот, что в совокупности с приветливой улыбкой придавало ему вид эдакого добряка. Но выдавали маленькие глазки, в которых проблескивало лукавство и лесть, а за улыбкой, если приглядеться, замечалась злость. Комендант несколько раз громко постучал, (он вообще всегда громко стучал, как будто в здании пожар, по любому поводу). Радимов, моментально отрезвившись ото сна, минуту спустя, открыл ему.
– Это ты вчера разбил окно? – начал комендант с порога.
– Да, я, – виновато ответил Радимов, хотя, вообще, к этому коменданту относился с неприязнью.
– Спустись ко мне. Надо переговорить, – произнес он уже мягче и покинул комнату.
Радимов в деталях, во всех мельчайших подробностях, вспомнил свой вчерашний поступок. И до того ему стало стыдно и нехорошо, что аж передать сложно. Боязнь за то, что, вдруг бы стекло упало на нее, и стыд за то, что всю квартиру на уши поднял, да еще и упрекнул в том, что не сочувствуют ему в том, что у него рука порезана по собственной глупости – корили его и клевали, словно вороны мертвую плоть. Через десять минут он уже сидел напротив коменданта за широким, деревянным столом на котором бумаг скопилось как у министра.
– Извиняюсь, я вчера переборщил, – произнес он, опустив глаза.
– Да не то слово переборщил, – усмехнулся комендант, и уже серьезно продолжил, – ты понимаешь, что под вами живет ректор!
– Да понимаю, – с усилившейся виной в глазах, но не перед комендантом, к которому он не испытывал ни грамма уважения, а перед собой, от осознания своего поступка, ответил Радимов.
– Она же меня потом за это будет спрашивать, – убедительно соврал комендант.
– Как можно исправить ситуацию. Сколько нужно за стекло? – спросил Радимов, нисколько не поверив в его выдумку, но желая поскорее окончить беседу.
– Пятьсот рублей, – поставил условие комендант, словно бы совсем забыв про тяжесть совершенного проступка.
Денис сбегал к себе, вынул из кожаного, по цвету кофейного, потертого кошелька новую, хрустящую фиолетовую купюру и, через какие-нибудь десять минут принес ее в маленький кабинет.
– Ну ладно, иди. Я передам, – как будто не замечая уже его присутствия, со вздохом, сказал комендант.
А через полчаса слесарь пронзительно стучал молотком и ругался так, как будто, за свою работу ни копейки не получил.
Как мы уже сказали, между Денисом и комендантом, натянутой струной, существовала неприязнь. Неведомо, каким поступком вызвал студент ее у коменданта, но у Радимова она зародилась оттого, что комендант в погоне за расположением ректора, которая жила на третьем этаже, буквально врывался, с самого утра, в комнаты студентов, проживающих на четвертом, и требовал у них, у всех паспорта. Происходило это, кроме уже названной причины, а именно из желания выслужиться, как следствие того, что две студентки, проживавшие вплотную с Денисом, включали музыку и устраивали ночью посиделки вдвоем или с приглашенными гостями. Однако от их танцев по ночам страдала вся квартира, и вызывали всех до одного. В первый раз Денис не обратил особого внимания на требование паспорта, только раздражился оттого, что его пугающим способом разбудили, а второй раз, уже тщательно все обдумав, ответил, что не отдаст паспорт даже на время, так как отнимать его комендант не вправе, потому что не является представителем правоохранительных органов. Комендант сначала пытался громко убедить его, что имеет законное основание, но Радимов ответил тем же тоном, и сослался на закон. Знание закона впечатлило коменданта, вследствие чего он присмирел, и стал словами ласков, и больше паспорта не требовал.
А между тем, в общежитии начался ремонт, косметический, не капитальный, для академии, явно финансово не обременительный, проще сказать, дешевый – смею это утверждать, потому что имею доказательственные аргументы. Пригласили рабочих, таджиков, на которых косо смотрели некоторые жители квартиры, по той простой причине, что какие-то рабочие, да еще и не их расы. Радимов же со всеми здоровался, и они отвечали ему тем же. Он прекрасно понимал, что этим людям не от хорошей жизни пришлось приехать и работать за гроши. И они работали, усердно и быстро: пластами летела со стен застарелая штукатурка, а с ней покидал насиженные места и противный грибок. От этого на четвертом этаже было невозможно дышать, все кашляли, задыхались, плевались, слезились глазами.
По причине невыносимости нахождения в общежитии, которая сопутствовала ремонту, студенты старались проводить больше времени в кино, в кафе, или просто гуляя по улицам. Петербургская погода позволяла это делать. Временами лили дожди, но чаще палило солнце. Постепенно сдавали сессию студенты второго, третьего курса и разъезжались. Общежитие пустело, и уже более никто не тревожил Радимова, и уже расспросами ему никто не досаждал. Психологическая пытка, вроде бы, закончилась.
***
– Слушай, ты бы не хотел с нами съездить на шашлыки, – однажды предложил Паша. – Мы командой поедем, там как раз и послушаешь о продукции.
– С удовольствием, давай съездим, – согласился Денис, так за все время проживания в Петербурге ни разу не выезжал за город.
Ехать предполагалось с молодыми ребятами, большинство из которых являлись студентами, и работали в одной фирме, в которую, по убеждению кого-то из них, устроился и Паша. Фирма эта занималась рекламой и распространением продукции, и ее работники обязаны были говорить, что она лучшая.
– Да не надо никаких взносов, покупаешь только на десять тысяч товар и продаешь, – убеждал Радимова Паша. – Не надо никаких ста тысяч!
– Не, Паш, это не мое. Я к этим фирмам все равно с недоверием отношусь. Тем более эта книга «Богатый папа – бедный папа»; написанное в ней не внушает мне доверия: людей разделяют на имеющих деньги, и рабов у которых этих денег никогда не будет, как бы они не учились, как бы усердно они не работали, – мягко, чтобы не обидеть, с учетом того, что Паша все сказанное про фирму воспринимал с негативом, словно это были прямые оскорбления в его адрес, аргументировал свое нежелание заниматься этим делом Радимов.
– Да это не так, – все же обижался Паша, и принимался пересматривать ролики, где успешные бизнесмены собирали целые залы и просвещали их в умении зарабатывать деньги.
– Ты знаешь Паш, меня не столько смущает продукция фирмы, (я понимаю, что она хорошая, так как на растительной основе) а то, что они пытаются навязать свою философию, принизить людей, которые работают в государственной системе, которые вкалывают, как волы, и на плечах которых держится государство. Это в первую очередь рабочий класс. А они больницы, школы, заводы все это фактически отметают.
– Денис, ты ничего не понимаешь, – искривляя лицо, говорил Паша.
– Ты Коле говорил? – пытаясь отвести от себя натиск, спросил Радимов.
– Да, говорил, тоже также отреагировал. В общем, на шашлык ты идешь?
– Да, пойдем, но надеюсь там не будет никаких лекции.
– Да нет, просто посидим, поедим шашлыки, пообщаемся.
С самого раннего утра, когда еще только только поднималось солнце, и еще не жгло, а только слегка припекало, и от которого можно было укрыться, но ни чуть не хотелось, они собрав необходимые для похода на природу атрибуты, в шортах и в футболках выбежали из общежития. До метро решились идти пешком; слишком приятными ощущались дуновения прохладного ветра, обдувающие и пробуждающие тело.
Прохожие, в то утро, на удивление, были редки; вследствие чего Лиговский, казался маленькой тихой улочкой; но улочкой яркой, освещенной. Проспект от солнца был ничем не прикрыт, и, по всей его площади разливались солнечные струи. Они отражались и в витринах, и в окнах домов и магазинов, но красиво – только в водах обводного канала.
Настроение у парней было веселое; предвкушалась приятная поездка. Это было явно уже сейчас, когда еще ехали в метро, и посторонние странно смотрели на них, очевидно из-за шорт и футболок. Они же были, по-прежнему, веселы и хоть и замечали осуждающие взгляды модно-одетых парней, не завидовали им, потому что завидовать было нечему. На тех парнях, с учетом жары, которая с каждым получасом усиливалась, красовались зауженные джинсы, теплые кофты и кожаные ботинки или туфли, что-то среднее, непонятное. Станция «Черная речка» – прозвучал женский голос. Мгновенно вышли из вагона.
У входа в метро гурьбилось, словно мотыльки, пробивающиеся к свету, много народа. Люди шли и шли, и конца их потока не было видно. Паша предложил выйти, подождать на улице.
– Фуф, как жарко, – заметил Радимов. – Всего-то ехали полчаса, ну максимум – час.
– Да, жарковато, – обдувая свою грудь под футболкой, согласился сосед.
– Где они, может позвоним, – предложил Радимов после двадцатиминутного ожидания.
– Да скоро должны подойти. Почему – то не берет. Я набрал. Написали смс, что скоро будут.
– Тогда будем ждать.
Пока ждали, прошлись, осмотрелись, и, ничего не найдя для себя интересного, вернулись на прежнее место. Народу было, как говорят в таких случаях, тьма тьмущая. Вот человек прошел в наушниках, ничего не видящий вокруг себя, толстый, в черной жилетке и в синих джинсах. Там группа молодых ребят, и две девушки с ними, одна из которых девушка была в белых шортиках, столпилась в обсуждении дальнейшего маршрута, по всей видимости, тоже на природу. В другом месте, оторвавшийся от рук матери, ребенок побежал за улетающим от него шариком и, на удивление, догнал его. Пожилые дамы и молоденькие мамаши со своими чадами, все, бежали по своим делам, или шли, но делали это с особенным настроением. Все-таки, солнце имеет для человека особое значение, его свет тепло подстегивают душу к жизни.
– Паш. Позвони еще раз.
– Да говорю же, не берут. А вот все, Здоров вы где? У магазина… У какого? …. А как добраться?... Ясно… Пошли на остановку. Они уже возле Ленты.
– А они раньше не могли предупредить. Мы бы уже добрались.
– Да здесь недалеко.
После недолгого ожидания, парни сели в полупустой автобус и, без пробок, доехали до нужной остановки. От этой остановки еще требовалось пройти приличное расстояние, преодолев которое группа молодых людей встретилась в «Ленте», где они закупили продуктов на целую роту, как им тогда казалось, но казалось ошибочно, и отправились пешком на озера. А по дороге, которую Денис топтал, сняв обувь, неописуемые красоты представились его взору, о которых он ранее не подозревал, и которые его глубоко впечатли, под влиянием чего, он принялся жалеть о том, что не был здесь раньше, и что только на четвертом курсе, когда его фактически отчислили или что-то в этом роде, он может лицезреть эту природную роскошь. В молодежной компании было пять парней и всего одна девушка. Светлая, миниатюрная, с женственной фигурой, она была спокойна, но чем-то озабочена. Ее русые волосы, вьющимися локонами не доставали до плеч, а глаза, полные задумчивости, располагали к доверию. Кожа нежная и только слегка загоревшая, белое платьице недлинное, все это в целом, заставляли Радимова время от времени отвлекаться от любования природными красотами.
Миновав цепь озер, источающих приятный запах воды, который распространялся по всему побережью и который, не замечая того, вдыхали отдыхающие, пройдя мимо кустарников, не по природе своей богато укутанных зеленью, ощутив своими стопами теплоту прибрежного песка, компания молодых людей взошла на один из высотных холмов, с которого открывался вид на лежащее внизу, больше всех других, глубоководное озеро. Радимов после того, как скинул футболку, тут же, бегом, перескакивая через камни, разбросанные на темно-желтом песке, спустился к нему и потрогал воду. Она была холодная. Невзирая на это, он, все же, зашел в нее по колено. Вода была бодрящая, ее прохлада, впиваясь в ноги, распространялась по всему телу. Но нырять он не стал. Проведя пару раз по ребристой водной глади рукой, резким движением, он обрызгал себя, намочив между делом и спину, и вернулся к ребятам. В это время они уже готовили приспособления для шашлыка. Расставлен был уже мангал, на шампуры были навьючены шматки мяса; недоставало только дымящихся и тлеющих углей. Но вскоре под мангал были подложены и они.
Первое время никто не говорил о фирме, но мысли о ней ощущались, и даже здесь на природе. Казалось, что Маша, беспрерывно, в голове своей анализирует, взвешивает, решает как поступить.
– Я не собираюсь работать по профессии, – сказала она Денису, когда они, наигравшись с соседней компанией в волейбол, отдыхали. – Я хочу работать на себя.
– А на кого, если не секрет, ты училась? – поинтересовался Денис.
– На филолога, – сконфужено ответила она, будто бы, это была наигадчайшая профессия на земле и самая невостребованная.
– У вас больше шансов устроиться по специальности, нежели у нас, – уместно заметил Радимов. – переводчиком можно быть, учителем, преподавателем.
– Да, можно, но я не хочу. А ты на кого учишься?
– Учился – вернее так, потому что отчислили. А учился на менеджера. И неплохо учился, по сравнению с другими, но, ситуацию завязали таким образом, что теперь ее очень сложно распутать.
И Радимов, вкратце, рассказал о том, какого рода и характера у него сложилась ситуация. Правда из его рассказа Маша мало что поняла и для себя уяснила, потому, что многого он не сказал, а, ни в коем случае, не из-за отсутствия способности понять. Невзирая на единственный стимул в учебе – стремление к получению диплома, в ее в глазах светился ум, и видно было, что способности к учению даны ей от природы. А вместе с тем, она твердо была убеждена в том, что работать по освоенной профессии не будет, даже при условии, что еще не знала, сколько заработает в фирме, и заработает ли вообще.
– Мне этот диплом только для родителей нужен, – проговорила с горечью в голосе Маша.
– Так, а зачем тогда учиться?
– Как, для родителей. Теперь возьму этот красный диплом и положу перед ними, – и в этом намерении Денис почувствовал уже глубокую боль и обиду, но, тем не менее, никак не поддержал.
Все было хорошо, и отдых был чудесен, и природа и погода замечательные, и компания дружелюбная, приветливая, но кое-что все-таки омрачало. Мысли о выгоде, о будущем материальном успехе у молодых людей, которые еще до конца не влились, не ощутили денег в своем кармане, эти мысли, словно витали над головами, и, не давали ребятам полноценно отдохнуть. Радимов же, наконец, отвлекся от всех своих забот, почувствовал, как же это превосходно, время от времени выбираться на природу в приятной компании. И он уже почти не размышлял над случившимся в академии недоразумением с его отчислением, и не строил стратегии по поводу дальнейших действий, которые его обуревали в минуты пребывания в общежитии.
К самому вечеру, когда солнце красным заревом медленно закатывалось за горизонт, компания молодых людей засобиралась домой. Мангал оставили на том же месте, под деревом, где жарили шашлык, забрать его не захотели, оставили другим отдыхающим. На протяжении всего обратного пути говорили, в основном о фирме, и о том, что работая в ней, можно скопить немалый капитал.
– Ну как, тебе понравилось? – спрашивал Паша, когда по Воронежской улице, уже подходили к общежитию.
– Да, здорово было! – ответил Радимов, – честно, даже не знал, что здесь в Питере, за городом, можно так хорошо отдохнуть. Спасибо, что пригласил.
Придя в комнату, которая казалась совсем пустой, и совсем тусклой в сравнении с загородными природными широтами, Паша уселся смотреть видео про фирму, и предлагал Радимову, а Радимов все отнекивался и говорил, что эта философия ему далека, и что его путь другой.
***
Обильные дожди и штормовые ветра для Петербурга, вернее для его жителей явление вполне привычное, и для городского климата закономерное. И все же эти несколько дней оказались из ряда вон выходящими. Трещала гроза, сверкала молния, гремел пугающими раскатами гром; дождь лил как из ведра, лишь изредка останавливаясь, а затем проливаясь на землю с еще большей силой; реками бежали по дорогам ручьи, лужи стояли и не рассасывались, потому что земля уже была перенасыщена влагой. Выходить за пределы общежития не было никакого желания.
В один из этих беспокойных дней Радимов вышел на кухню, и, слушая громовые раскаты, подумал, что ему было бы неплохо сходить в магазин за продуктами, так как закупленная провизия подходила к концу. Тем не менее, в кладовке еще оставались кое-какие запасы, поэтому чувство голода его тревожило не настолько сильно, чтобы под проливным дождем вымокнуть до нитки. Еще немного постояв, подумав, он зашел к себе и улегся на кровать, чтобы попытаться заснуть, но сделать этого у него не получилось. По ржавому подоконнику молотили тяжелые капли, и создавали шумовой эффект такой силы, что не только для сна, но даже и для чтения условия складывались не подходящие. В таком состоянии он пролежал несколько часов, а затем встал и решил зайти в гости к соседке Миле, которая жила в левой стороне квартиры, чтобы взять у нее немного соли для приготовления салата. Она дала ему соль, и слово за слово, он уже сидел у нее в комнате за столом, на металлическом черном стуле, которые в общежитии были не редкость.
– Видел, дерево возле академии упало? – спросила Мила, когда они после поверхностного обсуждения его положения, и выяснения того, что она тоже в курсе дела, и в глубине души считает, что ему обязательно нужно посетить деканат, перешли к разговорам о сюрпризах, не на шутку, разбушевавшейся погоды.
– Серьезно! Когда? – с нескрываемым удивлением, чуть не вскочив со стула, спросил Радимов.
– Сегодня ночью.
– Давай сходим за продуктами, как раз я и гляну, – воодушевленно, уже совсем не пугаясь дождя и грома, предложил Денис.
А дождь уже на самом деле стих, и только мокрый асфальт и промокшая трава напоминали о его недавнем буйстве. Изнеможённая от водного избиения листва покорно висела и от влажной тяжести набухших листьев почти не шевелилась. Небо, освобождённое от грозных туч, покорно отдыхало. Улицу наполнял воздух, разряженный и очищенный, какой обычно бывает после дождя, и который с жадностью впитывается дыхательными органами жителей мегаполиса, для которых чистый воздух скорее роскошь, нежели повседневность. Именно такой воздух встретил их на выходе из общежития и пахнул в лицо свежестью.
И все же, погодные изменения и не упоительность вида природных красот, которые приобрели особенную яркость, занимала умы молодого человека и высокой стройной загоревшей девушки, идущей с ним рядом, лишь незначительное время. А вскоре основным предметом их внимания стало громадное по размерам дерево, подобно статуи, именуемой Колоссом Родосским, рухнувшее на лужайке, перед академическим корпусом. Со стороны казалось, что для того, чтобы свалить его потребовался бы экскаватор, со всей его механической мощностью, а не только сильный ветер, который был отнюдь не ураганным.
– Ничего себе! – воскликнул Радимов, ожидая увидать рухнувшим маленькое деревце, которое росло неподалеку от общежития, а никак не огромное, коренастое древо, прочно укрепившееся в почве полувековыми корнями.
– Наверное, молнией ударило, – глядя на него, произнесла Мила с улыбкой, вызванной его бурной реакцией на произошедшее.
– Да уж … Один ветер такое дерево свалить не смог бы, – сказал Радимов, замечая, что ветру этому и разогнаться то негде было, так как, со всех сторон, откуда он мог дуть, траектории его полноценного разгона мешали дома. Ко всем прочим наблюдениям добавилось и одно необычайное: ветки соседнего дерева были беспощадно переломаны, и одна из них, крепкая, но словно бы умерщвленная, словно бы сломанная рука беспомощно висела над машиной ректора.
А через день ректор машину убрала, чем вызвала у Радимова забавное умиление, да и не только у него единственного. Многим бросилась в глаза такая трепетная забота о своем имуществе. И многие, наверное, подумали, а Радимов точно, что лучше бы подобная забота проявлялась к студентам, точнее, к их нервной системе, потому что ректор ведь не мать для всех студентов, но, вместе с тем, от нее иногда зависела их жизнь. И все же не станем сильно углубляться в ее обязанности, потому, что это дело может продолжаться долго, и я могу забыть о главном.
После того, как ректор убрала свою красивую машину, иностранного происхождения, следующий день выдался солнечным, ярким, с ясным голубым небом. Радимов, учитывая этот факт природного изменения, уже устав от безвылазного нахождения в общежитии, вышел, чтобы просто прогуляться под солнечными лучами, и вдоволь побродить по городским проспектам и улицам. Улыбнувшись седоватому охраннику, и поздоровавшись с ним, он прошел мимо поста, отворил дверь и вышел на порог. Но на пороге он остановился, как вкопанный, и не прошло минуты, как забежал обратно в общежитие.
– Что случилось! Дерево, что ли спилили? – имея в виду второе огромное дерево, росшее рядом с академией, голосом полным удивления спросил он охранника.
– Нет, само упало, – простодушно, улыбаясь лишь уголками рта, совсем не обнажая зубов, тихо ответил охранник.
***
День ото дня Денис думал о том, какой путь ему избрать и как быть дальше. Уже в середине июля, во время того, как он играл с парнями в баскетбол, поймав оранжевый, пупырчатый мяч, краем глаза, он заметил, проходившую мимо, Аню Мерник.
– Привет Радимов, как твои дела? – со слегка грустной и уставшей улыбкой поинтересовалась она.
– Да, пойдет. Мне сказали, что меня отчислили, – не умея скрыть скопившейся в душе ярости, проговорил Денис, подойдя к натянутой вдоль спортивной площадки, металлической, ржавой сетке.
– Да, сходи к ним в деканат. Они сейчас всем ставят. Вон у нас Шаров, сколько не ходил, да он всего пару раз был, – вдруг, словно бы невзначай вспомнила она, – и его отправляют сдавать и выписывают направления.
– Мне уже не поставят, у меня особый случай, – обреченно вздохнул Денис, – я уже и к ректору ходил, и она меня прогнала.
– Да сходил бы ты, – продолжила мягко настаивать Мерник.
Короткого, занявшего несколько минут, разговора не хватило, чтобы вдоволь пообщаться со старой подругой, поэтому он решил немного отвлечься от игры, и прошелся с ней до остановки, а по дороге частично, как умел, обрисовал ситуацию, правда, с упущением некоторых подробностей. По узкой асфальтированной тропинке, которая пролегала посреди луга, усеянного густо растущей, ярко-зелёной травой, они шли не торопливо, но нельзя сказать, чтобы расслабленно, потому что всем своим вниманием углубились в смысл разговора, который имел мало приятного для обоих. Во время ожидания автобуса и на протяжении всей их беседы Мерник глядела на него серьезно, и преимущественно слушала, лишь время от времени, мягко вставляя свои умозаключения. Она была вроде бы и за него, и поддерживала, как подобает верной подруге, а, вместе с тем, не разделяла его психологического настроя, потому что, ввиду незнания всех фактов, не могла понимать всей специфичности сложившейся вокруг него ситуации, и не чувствовала тех переживании, которые точили его беспокойную душу.
– Ой, не знаю, Радимов. Смотри сам, – сказав это на прощание, и как заключение их разговора, она зашла в подошедший, желтый, полный людьми автобус.
По дороге обратно Радимов думал: «Хоть она не с ними, и то хорошо. Как приятно, все-таки, осознавать, что хоть кто-то из твоих прежних знакомых, пусть не полностью на твоей стороне, но хоть не с твоими врагами».
Выводы эти были, конечно, слишком уж критичны по отношению к окружающим, ввиду того, что многих своих знакомых после отчисления он ни разу не видел, а встречался, в основном с теми, кто его знал недолго, и кого он за хороших товарищей не считал. Однако эти люди, почему-то в какой-то миг, в одно мгновение стали полагать, что должны принять участие в его судьбе – приблизиться, а в случае невозможности сделать это, хотя бы эмоционально надавить, чтобы он посетил деканат. Хотя, возможно, это была не единственный мотив, а вернее даже как прикрытие, но выставлялось, как побуждение к тому, чтобы он посетил деканат.
Но Радимов не шел. Во-первых, потому что уже было поздно – месяц июль приближался к концу, а во-вторых, эмоционально он был совсем измотан. И предположение того, что его опять будут гонять по кабинетам, опять строить козни, опять не умея подавить свое зло и зависть, требовать от него не понятно чего, понимание всего этого, окончательно выбивало из него эмоциональные силы.
***
На дворе, да и на календаре, июль приближался к своему завершению. В природе ощущался самый ее расцвет. Общежитие окружали, словно сторожили, одетые в зеленную форму высокие, коренастые деревья; сквер стал временным пристанищем не только для желающих выпить пива, но и для матерей, бабушек, гуляющих с детьми; лужайка, на которую выходили окна сто восьмидесятой комнаты, напоминала собой усердно сотканный ковер, причем совершенно без дыр. Погода чаще всего была прекрасной. Лазурное голубое небо и солнце на нем, неустанно глядящее на землю весь день, бодрили настроение горожанам с самого утра. Только иногда, в качестве разнообразия, по окнам и по крыше, в некоторые дни, кропотливо барабанил дождь, и ручьями его капли бежали по серому, вымытому ими же, асфальту. В эти дни Денису было особенно печально, и он убивал свою тоску чтением, а после него размышлял над ситуацией, как над прочитанной историей. И выходило не так уж плохо, и очень походило на головоломку.
А между тем, однажды, ему попалась одна незатейливая головоломка, которая будучи решена, подтолкнула его к идее, которая, впоследствии занимала его долгое время. Один из знакомых прислал ему тест. Тест, на первый взгляд был прост: нужно было решить определенное количество арифметических примеров, а затем, мгновенно, не раздумывая, загадать цвет и инструмент. Большинство загадывали – «красный молоток». И Радимов долгое время не мог понять, каким образом это происходит, и почему именно этот цвет и этот инструмент загадывает большинство. Он заходил на различные сайты, но внятного, точного ответа так и не нашел, наверняка его знали только создатели это теста. Однако мысль о том, что подобное можно производить со словами, выстраивать речь таким образом, чтобы она наводила на определенные мысли, не сказанные вслух, долгое время не давала ему покоя. И он, кроме раздумий над своим будущим, носился еще и с этой идеей.
Дело подходит к концу, и читатель видимо чувствует это, и, конечно же, ему интересно, чем в итоге, все завершилось. Но я имею потребность пролить свет на некоторые нюансы, дабы уточнить некоторые подробности, и не томить тебя, уважаемый читатель одними только догадками.
Радимов, как мы уже сказали, много писал, и не только философии, но и о политике. Многие реформы проходили через его ум, но и полдюжины из них, он не брался высказывать. Однако его заметки, по существу скромные для ученого, но очень даже впечатлительные для студента, стали читаемы в высших эшелонах власти, в самых высоких кабинетах. Он выражал свое уважение Владимиру Путину, и видел в нем – человека здравомыслящего, нацеленного на преобразования, на реформы, на улучшение жизни населения России. Это понимание подталкивало его ум к осмыслению происходящих событий, к анализу политической действительности и выявлению потребностей общества. Он слышал, хотя и не было в их студенческой комнате телевизора, как некоторые его идеи проходят, одобряются и утверждаются. И это еще больше подталкивало его к дальнейшей деятельности. К слову говоря, Резюков, однажды, на одной из своих пар, намекнул на то, что очень хорошо работать под покровительством хорошего руководителя, такого, например, как Владимир Путин. И в тот день Радимов это услышал от него впервые, ближе к середине четвертого курса. Но это было ему уже и так понятно. Было понятно по флагу, появившемуся на первом этаже, который там раньше не стоял, и на который руководство академии поскупились бы и не учредили, если бы его не привезли и не установили бесплатно; было понятно по фотографиям царей и президентов, развешенным на стене третьего этажа; отражалось в общем, коллективном отношении к нему, выражавшемся на начальных этапах – на подступах третьего курса, в заинтересованных взглядах преподавателей. И, наконец, самым первым знаком замеченным Денисом была та фотография, висевшая в одной из аудитории, на которой были запечатлены студенты вместе депутатом Петербургского законодательного собрания.
Непростительной оплошностью будет не упомянуть, что на третьем курсе Радимов написал одну работу, которую не выставлял в интернет. Ее он отдал преподавательнице демографии, а она передала, как сама объяснила – «кому надо, чтобы прочитали». В ней не было ничего секретного, и в ней он писал, что руководство страны не знает того, что происходит в регионах, что большая часть всех средств государства российского скапливается в Москве, и, что нужно делать все возможное для того, чтобы распределить эти средства по всей России. Цареву предлагалось сделать аналогичную работу, но он ее не стал писать. Видимо с того, что посчитал не нужным, и не сообразил, что раз уж им двоим предлагают вместо большого реферата, написать, что-то вроде свободного эссе, но самостоятельно, без скачивания из интернета, – значит, в этом кроется основательная причина. Денис же это сразу же понял, и постарался. И старание его имело последствия: его стали, вроде как, постепенно, по-своему, своеобразно, готовить к будущей работе.
По правде говоря, в этой, якобы, подготовке, он совершенно не нуждался, просто потому, что она не предполагала преподнесения специальных знании, и была интересной только на первых этапах, а далее, в большей степени, удручала его. Ведь тому, что за эту подготовку взялись некоторые личности из преподавательского состава, способствовало желание, впоследствии, получить выгоду для себя, а никак не в целом для академии, и, именно по этой причине, а ни по какой другой, сложилась столь затруднительная ситуация. Конечно же, как уже знает читатель, Денис был не самым лучшим посетителем, но были студенты и гораздо хуже его; безусловно, он не отличался глубокими знаниями по таким дисциплинам как статистика, бухгалтерский учет, мировая экономика, но и в этом опережали его некоторые сокурсники; бесспорно, он ни разу не платил преподавателям взятки, но в академии, вообще, этого явления не существовало. Причина, сложившегося недоразумения, была, определенно, другая, и причина эта как нельзя лучше отражается в словах Резюкова – «Не он это сделал, а мы это сделали».
Для наглядности, в очередной раз, и в последний в нашем повествовании, вспомним ипподром. Представим лошадей, множество людей, глядящих с трибун с замиранием сердца, ставки, споры, разговоры о том, какая же лошадь – фаворит. И вот все ставят на тех лошадей, которые имеют у себя в прошлом выдающие заслуги, а именно выигранные скачки. И есть среди этих лошадей те, на которых не обращают внимания, и ставки на них не ставят. Тут раздается выстрел, и все бегут, бегут по закону – фавориты впереди, нечем не выдающиеся, что называется, в хвосте. Так продолжается круг, затем другой, но, вдруг происходит так, что скакун, который, по предположениям, не то, что не должен был вырваться вперед, но даже и предпоследнее место занять не спешил, вырывается вперед, причем настолько, что другим догнать его уже никак, не по силам. Тут же начинаются быть слышны возгласы негодования. Самые ушлые бегут переставлять ставки, некоторым отказывают, некоторые смиряются, а кто-то и вовсе, ни на кого не ставил, так как принципиально не любит иметь дело с фортуной. А между тем, на трибуну приходят еще люди, и, замечая происходящее на ипподроме, начинают делать ставки в середине скачки. Им, конечно же, не позволяют, но они умело договариваются, так как умеют договариваться, и начинают криками болеть за этого скакуна. И вот эти люди, мало того что решают что имеют право на выигранные деньги от ставок, так они еще и претендуют на выигрыш самого скакуна. Но когда, вдруг, они понимают, что им не достанется этот выигрыш, то решают всячески помешать, и спорят, и доказывают, и настаивают на том, что скакун пришел не первым, или что в крови у него запрещенные препараты, в общем, делают все, чтобы скакун своей медали не получил. И, в конечном итоге, они добиваются своего.
***
Заунывно было в общежитии, на улице дышалось свободнее. Яснело небо чистое, дневное, без единого облачка и даже без солнца – оно где-то спряталось так, что его не было видно совсем. А Радимова снова поедала печаль. Время было уже позднее, а о нем, казалось и не вспоминали. Многие говорили о том, что его могут выгнать из общежития, раз уж отчислили, а он в это не верил. Думал, что скоро должно все решиться. В такой задумчивости, он вышел на улицу, и тихо проходя по выметенным к весне тротуарам, добрел до парка, находящегося рядом с клубом метро. Недавно покрашенные скамеечки были одиноки и пусты. В маленьком скверике не было ни души, и от этого он еще более наполнялся спокойствием и умиротворенностью. Молодой человек прошел мимо скамеек, через весь парк, и присел на ту, которую не прикрывало ни одно дерево, и еще более погрузился в свои думы. В перерыве между своими размышлениями, он обратил внимание на то, что на территорию парка зашли двое: молодой, в светлой футболке и в джинсах, и пожилой, седой, но юркий и находчивый, в классическом, сером пиджаке. Они встали поодаль и друг с другом о чем-то говорили. Молодой парень, выполнявший скорее роль слушателя, нежели рассказчика, время от времени, с интересом поглядывал на Радимова, тогда как пожилой стоял к нему боком и старался не смотреть, но что удивительно – даже, ни разу не оглянулся, чтобы поинтересоваться, на кого же это смотрит его товарищ. Денис еще немного посидел, и, встав, целенаправленно двинулся в сторону к метро, прошел мимо клуба, и повернул налево – перешел дорогу, и, подошел к остановке, где присел на металлическую скамью. Во время сидения внутренний порыв побудил его глянуть влево: на рекламном стенде остановки, на плакате виднелась надпись «Вступай в Народный Фронт». Оглядев этот плакат повнимательнее, Денис записал номер, который обозначался внизу, и, встав с металлической, серой скамьи, отправился в общежитие.
Июль доживал свои последние дни. Уже сделан был ремонт, в результате которого в общежитии сильно посвежело: дышать было легче и на стены смотреть приятнее. И вот, в один из дней, Радимов на одной из стен своей квартиры заметил объявление. В нем крупными буквами оповещалось: «Кто не заплатит за проживание по август, включительно – будет выселен из общежития». Радимов сразу понял, что это намек на то, что академия, якобы, испытывает финансовые трудности. И вместе с тем, с учетом того, что это объявление было наклеено на стену к тому моменту, когда в его квартире, как и во многих других, уже не было почти никого, Денис понял, что это был очередной запугивающий ход, рассчитанный на него. Затем, через время, он вспомнил, что после того, как ректор заступила на свой пост, и журналисты, всвязи с заказом на ее убийство, заодно сняли камерой и внутреннее состояние общежития, в своих сюжетах сделав вывод, что в таких условиях жить нельзя, и, даже после того, как в качестве реакции на их сюжеты были выделены деньги на ремонт – их, все равно, не нашлось, чтобы сделать этот ремонт во всем общежитии. Зато у ректора появился новый автомобиль. Это конечно вовсе не значило, что он появился именно за эти деньги, но в таком случае возникал вопрос – куда делись именно эти деньги. Ректор говорила, что на зарплату преподавателей, но мы не будем углубляться в этот вопрос, а продолжим наше повествование. Радимов посмотрел и отправился куда шел, а через пару дней, к нему наведалась кастелянша и оповестила о том, что если не будет заплачено за все лето, ему грозит выселение.
Однако Радимов платить за месяц вперед не спешил, он медлил и ждал, что как-нибудь решится по-другому, но по-другому это не решалось. Ему было ясно, что это объявление о срочности погасить плату за проживание написано в порыве эмоции, от незнания что делать, вследствие противоречия гордости и глупости; глупости, которая заключалась в неудачной попытке предугадать его дальнейшие шаги, гордости, которая помешала ректору принять его в первый раз, или, в крайнем случае, написать в социальной сети о том, как ему быть и что делать дальше. Он пару раз намеревался написать ей сам, но не знал с чего начать, а как только вспоминал всю эту интригу, осознавал ее бессмысленность и мерзость, его обуревала злость и гнев, и он уже ничего не хотел писать.
***
Он одиночества он чаще прежнего звонил матери, и на ее расспросы какова ситуация в целом отвечал, что еще ждет, а чего ждет – открыто ей не объяснял.
– Тебя еще не выгоняют? – спросила в одном из разговоров она.
– Нет, да с чего они меня должны выгнать, у нас тут заочник полгода жил. Сколько людей, которые не являются студентами, живут здесь. А почему меня они должны посреди лета выгнать?
– Ну, ты же уже отчислен.
– Ну и что, что отчислен. Я же говорю, что у нас жил заочник, и ничего, а я всего два месяца как живу. Летом ведь, все равно никто не заселяют.
В конечном итоге выяснилось, что матери пришло письмо, в котором деканат сообщал о его отчислении. Денис объяснил, что это всего лишь способ манипуляции, заключающийся в том, чтобы заставить ее надавить на него, и, заверил ее в том, что он все под контролем и, что нет повода для беспокойства.
– Да, почему они считают, что от них так сильно завишу. Я способный, толковый, и, в конце концов, отчисление из вуза – не самое страшное, что может произойти в жизни, – успокаивал Денис, в том числе и себя.
И действительно как личность творческая Денис ни от кого не зависел, но его академическая судьба была целиком в руках руководства академии, как бывает, порой, жизнь бабочки в руках, поймавшего ее в сачок, ловца. Справки, уведомления, все это было тогда важнее: таланта, личности, судьбы, важнее даже его жизни потому, что при таком подходе, если бы все эти стратегии были реализованы в тем эффектом, с которым замышлялись, и не были бы им раскрыты, расшифрованы, и, если бы у него не было цельной мировоззренческой системы, вполне возможно, что вся эта процедура закончилась бы плачевно. Ведь все эти комбинации, в целостности, в совокупности, были верным методом отправить на тот свет, только тайным, безнаказанным способом.
Однако эти обманные уловки не действовали на Дениса потому, что он разгадывал их в фазе зарождения, и, предугадывая, совершал совсем не те поступки, которые все ожидали от него. Кроме этого, он ясно понимал, что смысл его жизни не в движении к власти, не в поправке материального положения, и даже не в творческой реализации. Это деятельность могла бы быть дополнением к земной жизни, как, впрочем, и любовь, и понимание, и дружба, но никак сама жизнь – Божий подарок, возможность сделать главный выбор. Ко всем прочим доводам прибавлялось и то, что в нашем мире все устроено таким образом, что даже значимые для общества люди, заявившие о себе, оставившие след в истории, не всеми помнятся, не всеми признаются. Даже родные, любящие люди не способны долго хранить в памяти боль и страдание, которую причиняет воспоминание об ушедшем из жизни человеке. И через время, они уже вспоминают об умершем, как о пролистанной странице жизни: с долей горечи, но все реже и реже.
Вообще, раз уж мысль моя опять завилась до самоубийств, хотелось бы еще сказать несколько слов об этом трагическом для общества явлении. О явлении, которое делает несчастными многих отцов, детей и матерей и обрекает души, ушедшие таким путем, на вечные мучения, говорили многие не раз, но этот факт не помешает высказаться мне. До определенной поры, к этому способу ухода из жизни, в основном, прибегали представители взрослого мужского населения, но это было задолго до нашего смутного времени. Рискую предполагать, не имея в поле зрения никаких статистических данных, что именно мужчины, в силу отсутствия эмоциональной выносливости, а никак не женщины, и, тем более, не дети. У детей эмоциональная выносливость слаба, но она компенсируется жаждой жизни, потому что в детском возрасте легче забывается плохое, и дети менее разочарованы в себе подобных. Однако, невзирая на это умозаключение, женщины в жажде жизни, в наш век неограниченно свободы, их все-таки опередили. Смею предполагать, что в наше время – достигнут пик детских суицидов. Расшатанная нервная система, от алкоголя, от просмотров фильмов ужасов, от наркотических веществ, от напряженных видео игр, от прослушивания тяжелой музыки, в соединении с напряженными отношениями с родителями, неразделенной любовью, мыслью о том, что уход из жизни является освобождением от всех жизненных трудностей, создает почву для депрессивных мыслей. А в случае возникновения этих мысли, и укрепления их в сознании, порой, хватает незначительнейшего повода, чтобы ребенок совершил шаг навстречу смерти – злой, старой женщине безглазой, с косой, и в черном, порванном плаще.
Другая немаловажная причина, в первую очередь детских самоубийств, заключена в романтизации образа самоубийцы. Этот образ навязывается извне через приятное чувство осознания того, что люди красивые и молодые совершали преступления против себя, и уходили, будучи запомнены другими. Этот образ запечатленного расцвета молодости, красоты, успеха, славы. Мерлин Монро, для тех, кто верит в версию самоубийства, наверное, самый яркий пример личностей, с которых списан этот образ. А между тем, образ не всегда, в своей подлинности, соответствует оригиналу. При всем моем уважении к изобразительному искусству, смею говорить, что природа не всегда изображена на полотнах даже выдающихся художников в том виде, и в том великолепие, какое ей свойственно на самом деле. Будь то даже Шишкин или Васнецов, при неутомимом их желании изобразить природу во всей ее непередаваемой красе, получалось, все равно, с легким оттенком смерти. Здесь сразу же я хотел бы внести ясность, чтобы никого не наводить на критические замечания, и не вводить в ступор. Я всего хочу сказать, что миг конечен, а, следовательно, запечатленный миг, по-своему уже мертв. Не думаю, что стоит еще и говорить о том, что крайне сложно, и не одному художнику не удавалось, при всей своей гениальности, передать трепещущую живость листьев, дыхание человеческого лица, глубокое внутреннее беспокойство внешне спокойной дамы – ее мысли. Из этого уже становится явным что, какими бы прекрасными не представали взгляду образы, они далеко не всегда в точности соответствуют оригиналу. В художественном изображении человеческих истории, допускается погрешность несколько иного рода: даже при сильном желании передать, как было, легкое искажение сюжетной линии. И это происходит, порой, не потому, что художник целенаправленно преследует приземленные цели – искажает ради красоты, или пытается опорочить, или наоборот возвысить то или иное. Это случается от того, что любые способности в искусстве ограниченны, какими выдающимися с точки зрения человеческой они ни были. Тем более истории, передаваемые из уст в уста, не могут быть точны. Они идеализируются, романтизируются, очерняются, излагаются с примесью собственных ощущении и желания вызвать те или иные ощущения в себе. В отличие от смерти во имя спасения другого человека или целой группы людей, во имя спасения, но без убийства, в суицидальной смерти нет никакой подлинной романтики. Ведь каким бы ни был человек при жизни, его тело, лицо и ум, все это уходит в небытие. Выскажу по этому поводу еще одну мысль, может быть немного терпкую, но вместе с тем правдивую – труп самых великих и выдающихся людей также поедают черви, и Есенин, если он все-таки ушел из жизни по своей воле, как и крестьянин крепостной, через дней десять очень маловероятно, что был бы узнан. Ни остается, ни красоты, ни таланта, ни богатства, ни любви, ни понимания, ни дружбы. Смерть забирает все. Остается лишь душа. И важно, куда она уйдет.
Пожалуй, мы не сможем назвать всех причин самоубийств, но определимся с главными и обобщим: внешние предпосылки и дух уныния, овладевающий человеческой душой. А детская душа ранима, и ее довести до критического состояния нынче легко, у детей сегодня, по понятным причинам, низкая стрессоустойчивость. От неумения превозмогать житейские невзгоды, дети и подростки способны от самого незначительного, как может показаться, фактора наложить на себя руки. Тем не менее это не так, причины, бывают весьма и весьма основательные. Это могут быть сложные отношения в школе, с учителями и одноклассниками, с родителями, с друзьями. Если эти отношения испорчены по отдельности, и человеку дается время на отдых от конфликтов, то это еще может быть терпимо. Однако если все эти факторы наваливаются целиком, то это уже серьезный удар по нервной системе. И человеку нужно понять, что его пытаются убить. Что все эти люди по своему его враги, какими ни были они родными по крови. Библия учит нас любить и врагов наших, но тяжело признать, что враги бывают ближе всех. Через любовь и прощение пробуждается жажда к жизни. А неразделенной любви не бывает. Любящий истинной любовью не зависит от того, любят ли его самого. Как может кому-то показаться – я говорю глупости. Однако уход из жизни детей, часто сопровождается желанием причинить боль своим родным, обидчикам, влюбленным, чтобы они пожалели о своем поступке, чтобы они посыпали голову золой. Это вполне возможно, не стану отрицать. Я твердо уверен в том, что причинить боль своим уходом можно, и сильно насолить, и выбить из колеи житейской тоже, но только на время, на ограниченный период, срок. А затем все возвращается на круги свои. И люди живут, решая свои проблемы, находя новых любовных партнеров, рожая или воспитывая оставшихся детей, лишь время от времени оборачиваясь на прошлое, которое для них уже не жизнь сегодняшняя, настоящая, а прочитанная книга, пусть даже очень грустная.
Все эти доводы созрели в голове Дениса, и не давали ему унывать настолько, чтобы совершить суицидальный поступок. Но все эти доводы, вместе с тем, не были сильны настолько, чтобы навсегда убить в нем даже мысль о суициде, как всего одно просмотренное видео. На этой видеозаписи христианин рассказывал о том, как во время, как называют ее врачи, клинической смерти, он побывал в адских пространствах. Во всех подробностях, и во всех красках он расписывал непередаваемые ужасы этого места и передавал свои ощущения, которые пришлось ему там испытать. В образе огромных пауков и мерзких змеи демоны терзали его душу и не давали ей покоя. Его мучила жажда, и приходилось вдыхать смрад, распространявшийся по аду от края до края. Испытывая собственные мучения, он слышал, тем не менее, стоны и крики других истерзанных душ. Это бесконечное ощущение стыда и страха, и боли, которая в земной жизни привела бы обязательно к смерти, но в аду была нескончаема, продлилось около двадцати трех часов. Затем он был возвращен в свою плоть. И с ужасом в глазах рассказывал ведущему христианской передачи о своих мучениях.
***
Двух римских императоров нельзя упрекнуть в непоследовательности. Наступал Август (Не могу я не остановится и не заметить, что само такое вступление может пониматься весьма двойственно, с учетом того исторического факта, что Октавиану Августу, в честь которого был назван летний месяц, на пути к власти пришлось вести кровопролитные гражданские войны). Это очень знаменательно, и таит в себе скрытую параллель, ведь август, как водится, месяц жаркий.
Впрочем, в природе, в отличие от гражданских войн, происходит прямо таки обратное – расцветает жизнь, природа достигает своей зрелости. Насладившаяся солнечной энергией листва, кажется уже, без былого рвения, лениво тянется к свету. Ярко зеленая трава, не топтаная, и обильно орошенная дождями выстилается ковром, на котором впору смело устраивать, как называют его англичане, пикник. Даже маленькие кустики, которые зимой до безобразия невзрачны и бедны, словно бездомный бродяга в лохмотьях, в августе роскошествуют, и уподобляются деревьям густотой шевелюры, только в миниатюрном своем величии.
В начале этого месяца, в первых его числах, Денис решился все-таки написать ректору.
– Карина Каримовна, здравствуйте. Скажите, как мне решить мою проблему?
– Здравствуй, какую проблему? – пришел от нее ответ, подразумевавший, что она ничего не знает.
– Я не могу заплатить за общежитие, – написал он, понимая, что нежелательно обсуждать в социальной сети такую животрепещущую тему. – Можно с вами встретиться?
– В этом я врядли смогу помочь. Мне предлагали и большие деньги за койку место, а тут восемьсот рублей за месяц. Надо заплатить.
– Мне просто еще деньги не пришли. Я бы заплатил. Можно немного повременить.
– Хорошо, я еще могу подождать, – согласилась ректор, как будто три тысячи и двести рублей были для академии последним шансом на выживание.
Весьма примечательно, что ректор, с учетом ее отказа принять его у себя в кабинете, в этой переписке отвечала ему не сразу, а со значительной временной задержкой. Эти существенные перерывы между сообщениями сами собой подразумевали, что она не знает, что ей именно говорить, и какие руководства к действиям ему предлагать, а, следовательно, Денису становилось явно, что вся эта процедура была спланирована большей частью без ее непосредственного участия, но при ее отстраненном покровительстве. Ведь знание факта, без попыток его предотвращения и изменения ситуации – это, конечно, не прямое содействие, но косвенное. Кроме того, долгие перерывы в переписке, доказывали тот факт, что она с кем-то советуется, а это уже проливало свет на многие нюансы. Ведь Денис до последнего сомневался в ее причастности к этой череде хитросплетении, и приписывал все комбинации – Резюкову, Хитроусову и Шелухину и некоторым другим работникам вуза, которые потворствовали их затеям. Такой тщательный и точечный анализ типов личностей своих оппонентов, давал ему возможность проникнуться их мышлением. И это принесло свои результаты, которые конечно существенно на дело не повлияли, но были полезны для определения его действительных врагов: отшлифовывая способность – по типу личности определять, кому принадлежала та или иная идея, Радимов, с существенной долей уверенности, предполагал, что ректор, хоть и является кандидатом наук, все-таки не принадлежит к тому разряду людей, которые способны плести комбинации такой изощренной структуры. Такое глубокое практическое знание психологических пыток, как правило, свойственно людям, которые всю жизнь изучали верные способы психологического насилия, которые сами на себе их не раз испытывали, и породили в своей душе желание опробовать их на других.
Во избежание недоразумении, и желая справится с этой ситуацией самостоятельно, эту часть переписки он тут же удалил. А через пару дней написал ректору снова.
– Карина Каримовна, здравствуйте. Деньги мне уже пришли. Я бы сегодня за проживание заплатил, но воскресенье сегодня.
– Завтра касса будет работать. Надеюсь, огни большого города не встанут на пути к ней! Такое частенько бывает! Шучу!
– Не станут, я тоже часто шучу, – поддерживая шутливый тон, отправил он. – К вам завтра можно будет подойти насчет учебы?
– А с учебой то что? – словно бы совсем ничего не зная и не понимая, спросила ректор.
– У меня брат в этом году поступил. Поэтому я еще летом решил – не учится на пятом курсе, – ушел от прямого ответа Денис, желая с ней встретиться лично и обговорить суть проблемы.
– А армия? Осталась-то одна сессия! – напомнила ректор для того, чтобы показать, что вследствие отчисления единственной альтернативой бывшего студента является армия, а при успешном окончании вуза, можно ее и миновать.
– У меня нос сломан, – ответил он, вспомнив, что когда-то его забраковали из-за искривления носовой перегородки, тут же обрубив, на корню, ее попытка навязать уже и этот страх.
– Хочешь пластику сделать? – окончательно теряя нить беседы, спросила она. На что он подумал: «мне сейчас только пластику делать. Больше проблем нет». А написал для поддержания разговора следующее: нет, конечно. До двадцати семи лет не буду. Тем более нет, нет, да с кем-нибудь нечаянно и подерусь.
– Логично! Ты на платном учишься?
– Учился на бесплатном.
– Тебя отчислили? – вдруг спросила она, словно бы совершенно была не в курсе дела или забыла, как сама дала указ секретарше, чтобы та отправила его за документами, или вопросы об отчислении решались без участия ректора, и не подписывались ею же самой. Кстати говоря, пусть даже с небольшим отклонением, я не могу не осветить в двух слова очень для меня наболевшую тему, в первую очередь сказав, что такая неумелая, фальшивая маскировка очень распространена среди людей привыкших лгать, и находящих во лжи – целое искусство. Они, попав в затруднительную ситуацию, или преследуя какую-нибудь выгоду, прикидываться откровенными глупцами, ничего не понимающими, ничего не помнящими, ни в чем не разбирающимися. Впрочем, это не мешает им задавать наводящие, уточняющие вопросы, что, в свою очередь, явно свидетельствует о том, что им известно даже более того, что они пытаются скрыть. Однако они не хотят показывать даже очевидного. И таким образом, такой нелепой скрытностью, фактически открывают себя, в неприглядном свете, полностью, . Конечно, если бы они хорошо обдумали, обдуманно взвесили, они бы поняли, что нет смысла скрывать очевидное и обманывать всем известными фактами. Когда же они понимают, что скрывать их глубокую осведомленность в том или ином вопросе – не имеет смысла, и они распознаны, то они прибегают к другой уловке – прикинуться недопонимающими. А когда и это не срабатывает, они уже маскируют свою заинтересованность, желание получить выгоду, выведать важную для них информацию, под маску беспристрастия, безучастия. И наконец, когда они понимают, что и эта их мотивация рассекречена, а роль сыграна донельзя плохо, они озлобляются и принимаются плести козни. И это у них получается лучше всего, потому что козни, как правило, по своей природе не продуманы, и для них требуется ограниченный ум.
– Нужно было только обходной лист заполнить, а я тогда был без настроения, поэтому не пошел.
– Обходные листы заполняют, как правило, отчисленные. По летней сессии еще никого не отчисляли, значит это зимние грехи. Так? – пытаясь убедить в этом Дениса, написала она общеизвестную истину.
– Разве причины настолько важны? – поняв, что открывать истинные не имеет смысла, ответил Радимов.
– А с кем ты еще должен обсуждать свои перспективы в получении высшего образования. Я же не из праздного любопытства. Можно сейчас понять, как тебе помочь, чем завтра потратить на это время.
– У меня было далеко не идеальное посещение, и поэтому я, вовремя, не сдавал сессию. А еще личная неприязнь с одним из преподавателей, его ко мне, а потом уже и обоюдная.
– Образование получать надо все равно. Бороться надо за свое будущее! Вариант первый –армия, второй – дневное отделение (дороговато, нагрузка для семьи), третий - заочное, легко сочетается с первым вариантом. Надо выбирать.
– Я борюсь, разве вы не видите, – ответил Денис, поняв, что серьезно обсуждать эту тему уже не имеет смысла. – Есть только эти варианты? И тут же добавил, – Однажды мне поставили тройку по философии.
– А какие еще? Преподаватели почти все в отпусках, – словно бы и не замечая намека на то, что одна недостигнутая цель подстегнула его к дальнейшему движению, достижению высоких результатов в умственном развитии, которые в зачетной книжке, конечно, не отразились, но которые были видны даже малознакомым людям.
– Я не держу зла, Иван Геннадиевич мне много хорошего сделал, но я тогда, в какой-то степени, на полу оказался и встал, как видите.
– Ну и что, – пытаясь показать неважность этого факта, писала она, – Ивана Ивановича что ли не знаешь? Он всем ставит, потом на пятом курсе краснодипломники все ее пересдают, разрешаем.
– Да знаю. Просто чтобы подняться – нужно упасть. А то совсем неинтересно, и как-то скучно, – писал он с горечью.
– Вся жизнь познается в сравнении. Не попробовав горького, не узнаешь сладкого.
– Вот, вот, вы согласны со мной. Мне красный диплом никогда не светил. Да я к нему и не стремился. Мне кажется для меня самый оптимальный вариант из вышеперечисленных – заочное отделение, если можно конечно, – выбирая из вышеперечисленных сам лучший, заключил Денис.
– У тебя заниженная самооценка. Всегда ставь цель выше, чем можешь потянуть. И не ленись, лень убивает будущее, – написала Багерова напутствие, почитая, что после всех перипетий уместно еще давать советы насчет будущего.
– Да мне бы наоборот не превознестись, а то людей отпугивать буду. Насчет целей согласен. Хотя, я, порой, и сильно превозношусь.
– Ксерокопию зачетной книжки сними и подойди на заочное отделение, пусть посмотрят. На пятый курс возьму, там программа немного отстает. – Когда люди начинают одевать корону и воображать, мне становится смешно. Форме должно соответствовать содержание, – бессознательно повторила она слова Бруновича, которые Радимов мгновенно вспомнил.
– Хорошо, но только где-то я ее потерял. Сейчас искал, искал и не нашел … Согласен, что форма должна соответствовать содержанию, так должно быть в идеале; но это уже глубоко философский вопрос.
– Начать можно с малого, с себя. Напиши на листе слева твои достоинства, справа – недостатки, сформулируй цель, и, проанализировав, поймешь, сможешь ли ты, не меняя ничего, при этих условиях ее достичь. Если нет, то подумай что мешает из правого списка, что нужно нарастить из первого. Тогда все получится.
– Могу подчеркнуть только недостатки. Гордость – один из них, вспышки гнева – тоже из этого ряда. Сегодня раздобуду проездной, а завтра съезжу, или схожу.
– Родители знают о твоих проблемах? – точно придерживаясь своей линии ведения беседы, как будто ничего не зная о высланном предупреждении, которое, как правило, отсылалось не без осведомления ректора, спрашивала она.
– Да, уже давно, письмо ...
– Если до среды вопрос не решишь, потом только в сентябре, все в отпусках.
– Да завтра уже ноги в руки и побегу, сегодня просто никого не было из парней, у которых можно было бы проездной взять.
– Тут пешком идти полчаса. Я три раза ходила за компанию, интересно, мысли структурируются. Только сначала позвони на факультет, узнай в каком они режиме.
– И я в последнее время много раз ходил пешком. Денег на проездной не клал, потому что хотел больше гулять. Сегодня просто чувствую себя не так хорошо.
– Я номер деканата, к сожалению, не знаю. Вы не могли бы подсказать.
– На сайте нашем посмотри в контактах, встряхнись, ты чего такой беспомощный! Соображай шустрей!
Радимов зашел на сайт академии, и, внимательно оглядев его структуру, но не найдя необходимого номера, оставил бессмысленный поиск. Посчитав, что Багерова могла и сама сбросить ему (ведь кому как не ей знать по памяти пятизначный номер), но не стала, он стал выявлять в уме основную причину ее бездействия. Для чего было звонить, если на протяжении всего рабочего дня, служительницы формализма, находились в академии, ему стало ясно не сразу. И только спустя время, он понял, что это своеобразная демонстрация того, что работницы деканата действуют, порой, не согласуя свои действия с руководством, и тем более не созваниваются, не советуются, и заранее не обговаривают свои слова.
– Тебе домой ехать надо, родители, наверное, переживают. Езжай, сил наберешься, а там видно будет. Только завтра определись и на историческую родину. Ты где живешь? – и тут же добавила, – хватит уже хромать на обе лапы, ты здоров как бык. Легкая депрессия просматривается, хандра называется. Это быстро лечится сменой обстановкой, хорошим питанием, остальное организм сам возьмет.
– Запорожская сечь – моя родина историческая, – ответил Радимов, давая понять, что ее запугивание не действует, и уже порядком опостылело – А если серьезно эта тема достаточно обширна. Родился я в Дудинке, потом жил на Украине, потом опять Россия, потом Молдавия, Потом Россия (Дудинка - Питер). Поэтому исторической родины, за исключением, Запорожской сечи, нет.
– Это здорово! А родители где живут?
– На севере, в Дудинке, но мама скоро уезжать собирается, к нам совет федерации приезжал, и очередь возобновил по переселению. Наше правительство пашет – видно невооруженным взглядом.
– Что мама говорит, какое ее мнение?
– Да, конечно же, ее не радует такое положение дел, – и тут же Радимов добавил фразу, которая стала ключевой, – Помогите мне, если можете. Ищу я номер деканата, и не могу найти.
Ректор прислала ссылку на сайт, и добавила к ней: Денис, а ты из общежития съехал?
Радимов не стал вилять, как этого латентно требовала ректор, и ответил ей правду. И эта наглость говорить правду, когда он находится в затруднительной ситуации, в то время как комендант, по договоренности с Багеровой, вызвав Дениса к себе, днем ранее, просил его, чтобы он ни в коем случае не говорил, что все еще живет в общежитии. Это наплевательское отношение их обоюдному требованию солгать, покоробили ее.
– Значит, комендант меня обманул – за это наказывают. Дело не в тебе, а в системе.
– Как при Иване Грозном или при Петре первом, думаю не стоит, человек же все-таки, – письменно пошутил Радимов и ему стало тошно оттого, что приходится ей подыгрывать. Ведь комендант был ее вернейшим поданным, и именно его затеей была инициатива заставить его соврать, просто затем, чтобы научить врать, и, между прочим, внушить идею, что нельзя говорить правду о происходящем в академии другим, посторонним людям. И это был явный пример тому, что не всегда у советующихся людей – мудрость.
– Так я же вам писал, что в общаге живу, – уже не находя в себе силы заниматься притворством написал Радимов, – приятно мне с вами общаться, не знаю почему, но приятно, – вдруг осознав, что если вдруг это все прочитают другие люди, то они явно поймут причину его отчисления, добавил Денис. – Я, наверное, много шучу и не к месту, прошу прощения.
– Ты отчислен от двадцатого апреля, с двадцать пятого должен был освободить место, он два месяца ушами хлопал и это уже не первый его прокол. Он мне отчитывается еженедельно. Напишет объяснительную, и останется без зарплаты, пусть учится работать. В правовом поле иначе нельзя, – уже ставя под сомнение справедливость правового поля, выдавая порочные инстинкты за элемент правосудия, написала Багерова.
– Так ведь никого не заселяли, а я подумал, что раз у нас даже пол года в комнате заочник жил, то и мне можно, – отправил Денис. – Зачем так жестоко? Это, по-моему, слишком сурово. Насчет других проколов я не знаю, может быть, они и существеннее.
– Взаимно, надеюсь, ты учтешь мои советы, соберешься, сделаешь выводы и будешь расти.
– Хорошо, соберусь, завтра же.
– О! Я его воспитываю. Заметил, как чище стало в общежитии? Сколько нервов мне стоило, но результат есть, будет и следующий, – написала Багерова о коменданте, словно бы он был ее собачонкой, очень хорошо поддающейся дрессировке.
– Да я заметил плюсы. Когда вы стали ректором, охрану, которая ни к кому с уважением не относилась, поменяли, столовую сделали, тренажерный зал. Когда вас некоторые студентки обсуждали, я это подчеркивал, – перечислил он те плюсы, которые действительно видел в начале правления Багеровой, в результате чего они с Царевым долгое время относились к ней положительно, не замечая и не зная закулисных дел. Однако в этой переписке это упоминание скорее походило на лицемерие, а не на объективную оценку ее работы. – Уже как месяца два от них я уже не слышу ничего плохого, – добавил он тонкий намек на то, что предмет зависти появился другой. – Мне кажется, что в основе отношения к вам женской половины нашей академии лежит чувство, а не реальная оценка, – и это мнение у него сложилось потому, что многих, если образно выражаться, рука ректора напрямую никак не касалась. С момента вступления на руководящий пост, Багерова ни одной из групп не преподавала, почти ни с кем из студентов лично не общалась, кроме приказов об отчислении и дипломов почти ничего, касающегося студенческой жизни, не подписывала. Поэтому отличницам или хорошисткам, по объективным причинам, а именно касающимся их самих, ведь другие причины мало кого побуждают к ревностному обсуждению, недолюбливать ее было не за что. Но они недолюбливали.
– Мне не все равно, что про меня говорят. Критику конструктивную я принимаю. Когда просто говорят "она рейдер, все разрушила" конечно, неприятно. Чем больше результата от моей работы, тем меньше дурных разговоров. То, что я задумала, я сделаю обязательно, потому что реально оцениваю свои ресурсы. Все у нас будет отлично. Я говорила о бывшем ректоре, это ее слова. Студентки у меня хорошие, я с ними на фитнес хожу, сначала они немного стеснялись, потом привыкли!
На этом их переписка завершилась, потому что было поздно, и ректор вышла из сети.
***
А на следующий день, с утра пораньше, Денис отправился в академию. Уличная погода была чудесна, поэтому он решил не опускаться в подземелье, и не ждать трамвая или автобуса, а пройтись пешком. Не считая переходов через дорогу, по многолюдным улицам он брел машинально, мыслями всецело погрузившись в свои переживания. В голове его проносились причины, мотивы, действия, их последствия, выводы, умозаключения. Как примут его в академии – он еще не знал, но мысленно предполагал, что выдадут нужную бумагу, не создавая бюрократических препятствии. Однако вместе с этими предположениями, в его душе появилось предчувствие, что поход в академию окажется не из приятных.
В учебном корпусе было пусто. Ни шума студенческих голосов, ни поучительных речей преподавателей, ни даже скрипа двери не было слышно. Лестница, устеленная дорожкой, и та, словно бы отдыхала от беглого топота студентов и преподавателей. Дух спокойствия наполнял безлюдные коридоры, а плотно закрытые двери кабинетов и аудитории олицетворяли абсолютное безмолвие. Только в одном из кабинетов проводилась работа, но так тихо, что посетителем, который бы в него не заглянул, она осталась бы незамеченной. Когда Радимов зашел в этот кабинет, Галина Игоревна с Юлией Семеновной занимались своей обычной работой, усердно выписывая цифры на бумагу.
– Здравствуйте, – начал он, стоя в дверях. – Мне Карина Каримовна сказала к вам подойти за справкой.
– Здравствуй, – протяжно и укорительно отреагировала Галина Игоревна, которая сидела ближе к выходу. – А почему ты раньше не приходил, чем занимался?
– Читал, писал, – просто ответил Радимов, понимая, что это не имеет никакого значения.
Они улыбнулись друг другу, и обе смягчились, все же показывая, что очень заняты.
– Какую тебе справку нужно? – спросила Галина Игоревна, словно ничего не зная, словно бы ректор не предупредила ее ни о чем. А он, надеясь на эту осведомленность, забыл ее точное название и сказал, что ту справку, которая полагается при переводе на заочное отделение. Определенно работницы деканата, даже если их и не осведомили, хотя их точно осведомили, наверняка знали, какая именно справка нужна при переводе на заочное отделение, но хотели услышать это название от него.
– Ой, у нас сейчас нет времени, тут же изменив линию беседы, – сообщила Галина Игоревна. – У нас сейчас дел хватает. Вот когда узнаешь, какую справку нужно – тогда и приходи.
– Понял.
И Денис отправился обратно. Сил у него, чтобы злиться уже не было. Конечно, такой ответ был не совсем приятен, но, вместе с тем, не являлся полнейшей неожиданностью. Он уже к этой тенденции привык.
Вечером того же дня он написал ректору.
– Так я ведь и не говорю что они плохие, всего лишь подчеркнул мнение некоторых из них, – начал он с ответа на последнее ее сообщение. – Я сегодня был в деканате. Мне сказали, что времени нет со мной разбираться.
– Тебе разбираться и не нужно. Просто нужно было снять копию с твоей учебной карточки. Твой успех в твоих руках.
– Понял, – отписался он, и, вздохнув от усталости, вышел из сети.
Из всей этой бессвязной переписки, которая весьма сложна для правильного понимания, потому, что велась она, что называется, вокруг да около, лишь косвенно затрагивая основную тему, выходило, что ректор запугивала студента не только переводом на платное, но и отправлением домой; будто бы, существовала прямая взаимосвязь между учебой в академии и жизнью в Петербурге, и будто работать и снимать жилье, как многие другие, он никак не мог. В свою очередь, отклонение от основной темы, во многом, объяснялось неуверенностью Багеровой и незнанием того, какое ей решение принять и как выгодно выйти из сложившейся ситуации. Она сама сомневалась, и хотела, чтобы он предложил, и стал ее упрашивать. Этим всецело объяснялась невыгодность всех предложенных ею вариантов. Ко всему прочему, потворствуя лукавой привычке, она делала вид, что не знает об его отчислении, кроме уже названных причин, еще и для того, чтобы показать, что можно так откровенно искривить истину, и никто никогда не узнает ее такой, какой она была на самом деле.
В свою очередь, работники деканата определенно знали о его приходе заранее, но по привычке или от того, что не удержались от соблазна, в очередной раз, отказать, отправили, как говорится, восвояси. И вроде бы данное бездействие вписывалось в привычные, неписаные правила их работы, но вместе с тем разнилось. Этот отказ был сформулирован только в тот момент, когда Денис ответил, что не помнит точного названия той бумаги, за которой пришел. Фальшивое непонимание работниц деканата было продемонстрировано, как поддержание мифа о том, что им никто не звонил, и причина его появления, пока он ее не назвал, им была не известна. С учетом всех этих обстоятельств, правомерно возникал вопрос – для чего обязательно нужна была копия зачетной книжки или учебной карточки, находившейся в деканате, тогда как зачетная книжка была у него всегда при себе, и он мог предоставить оригинал, и для чего вся эта процедура нужна была вообще. Незамедлительно отвечу читателю, думающему возможно, что только с целью погонять по кабинетам – это так, но планомерно и целенаправленно: необходимо было отправить обязательно в деканат, чтобы, якобы, пристыдить, ведь копию зачетной книжки можно было сделать и в любом другом месте, если нужна была только копия и оригинал никак не подходил. И опять же, не имею права не сказать, что на самом деле, перевод на заочное отделение не предполагался, а нужно было всего лишь организовать несколько неудобных для студента встреч. Всвязи с этим умозаключением, появлялся ответ на еще один вопрос – для чего надо было направлять в приемную для перевода на заочное отделение, тогда, как ректор могла и самостоятельно осуществить этот перевод одной единственной подписью или звонком. Это отправление необходимо было для того, чтобы свести с работавшим в приемной Резюковым, который искренне полагал, что имеет на Радимова особое влияние.
***
Был летний, тихий вечер. Погасло дневное небо, повисла на нем холодная луна. Свет из окон общежитских комнат контрастировал с уличной тьмой, подобно тому, как ученье побеждает лень и невежество. Слабый, совсем слабый ветер словно бы дразнил листья огромного, высотой в пять этажей, величественного дерева, листья которого, время от времени, отражали попадающий на них желтый свет. Денис стоял на балконе и разглядывал то его, то, померкшую под темным покровом, неопределенную даль.
– Здорова, – послышался знакомый голос сзади и слегка напугал Радимова. – Ты что здесь делаешь?
– Да ничего, просто, – ответил Денис одногрупнику Васе Сухову, который был низкого роста, короткострижен, глазаст, обладал густыми темно русыми бровями, по цвету немного отличавшимся от его волос на голове, телосложением весьма худощав, даже, можно сказать, щупл, нравом – шутлив, в общении приветлив, учился не хорошо и не плохо, академические занятия посещал посредственно, не считал нужным утомлять себя чтением.
– Пошли с нами посидим, – предложил Вася, сопровождая сказанные слова своею доброй улыбкой, которая прибавляла его мальчишескому лицу еще больше мальчишества, и в совокупности с радостью больших, карих глаз придавала ему ореол доброты.
– Пойдем, – согласился Денис, немного подустав от полного одиночества и от мыслей односторонней направленности, которые, по правде говоря, своей однообразностью его утомляли, не говоря уже о чувствах, которые они вызывали.
– Сейчас сходим за пивом, а потом поднимемся наверх, там Катя с Дианой, – все с той же добротой поставил перед фактом Сухов.
– Пошли, – опять, по инерции согласился Денис.
По дороге в располагавшийся неподалеку продуктовый магазин, Вася, во всех красках и во всех подробностях, которые могли ему запомниться, с учетом неудобства проведенного отдыха, рассказывал о своей поездке к бабушке.
– Я в больнице большую часть времени пролежал. Голова до сих пор не прошла.
– А что случилось? – спросил Денис.
– Да подрался. Двое избили. Ногами по голове били. А потом их мать, когда я пошел разбираться со своими друзьями, еще меня во всем обвинила. Я ей говорю, что это они меня избили, а она меня винит, и ничего ей не докажешь.
– Тебе надо попить, что-нибудь, чтобы тромбы, если они есть в голове, рассосались.
– Да я до сих пор пью таблетки, – ответил Сухов.
И они зашли в магазин, взяли с прилавка большую бутылку пива и, расплатившись с молодой продавщицей, по всей вероятности, стажеркой, вышли на сияющий слабым светом конец Лиговского проспекта. На обратном пути, Вася, с той же тоской и обидой в голосе, рассказывал о том, как его избивали два парня, которые, ко всему прочему, являлись родными братьями, и это объясняло тот факт, что за них вступилась одна женщина – их мать. Денис его слушал и даже не догадывался, что в этот вечер с ним случится что-то подобное – уличная погода не могла этого предсказать. На улице было слегка прохладно, но при торопливом движении вечерний холодок не ощущался, а чувствовалась только свежесть плавных ветреных дуновении и слабая морось начинавшегося дождя. Впрочем, испытывать на себе изменчивую погоду, которая, вскоре, как и ожидалось, пролилась обильным дождем, им пришлось недолго. Перебежав второпях дорогу, они почти мигом добрались до общежития, где на лифте, который в этот раз исправно работал, поднялись на девятый этаж, на котором, в маленькой угловой комнатке, прямо у самой двери в квартиру проживал Сухов. В его тесной, но уютной комнате располагалось две кровати с помятыми, непонятно разрисованными, небрежно накинутыми на них покрывалами, которые, по виду их были давно не стираны, о чем, кстати говоря, можно было догадаться, основываясь на том обстоятельстве, что стиральные машины на первом этаже, в общем душе, работали за плату в восемьдесят рублей, а, как известно, большинство студентов мужского пола тратят деньги на стирку только в крайних случаях; на полу лежал старенький ковер, как казалось, давно не чищенный, но, без пристального оглядывания не такой грязный, каким был на самом деле; за маленьким столом, отдаленно напоминающим ученическую парту, стоял черный компьютерный стул, а на самом столе возвышался громоздкий белый монитор. В житейской, бытовой обстановке угадывалась свободолюбивая неряшливость, но неряшливость для мужской комнаты допустимая.
– О! привет, – обернувшись, откликнулась на его появление, сидевшая за этим компьютером в социальной сети, пятикурсница Диана.
– Здорово Радимов, – грубоватым голосом, в мужской манере, поприветствовала его, по своей натуре полноватая, но пару недель как похудевшая Лиля, вследствие чего уже носившая не сильно зауженные, тесно обтягивающие штаны и черные кофты, а белое свободное платье с цветочками. – А ты здесь какими судьбами?
– Да встретились случайно на балконе, – не дожидаясь ответа Радимова, пояснил Сухов.
– Да, именно так, – подтвердил Денис.
– Ты вроде бы отчислен, – продолжала беседу Диана вопросом, к которому Денис уже адаптировался, потому частота его уже существенно снизилась, и одна отдельная капля не могла вывести его из себя.
– Да кто их знает, документа, подтверждающего отчисление, мне не вручили. За какие именно грехи отчислили – толком не объяснили. Но вроде как отчислен, – не желая поднимать эту тему, ушел от подробных объяснении Радимов.
Ему показалось, что неясности его положения общеизвестны, вследствие чего его никто не жалел, а это было, как минимум, странно. Ведь, как водится, большинством студентов отчисление воспринималось как нечто на грани жизни и смерти, и, на отчисленного смотрели как на проклятого, как на человека, у которого окончательно сломана жизнь, бесповоротно исковеркана судьба. В отношении к нему этого не замечалось, напротив, относились слишком уж ласково, слишком многозначительно улыбались. Никто из присутствующих не уговаривал его идти и упрашивать руководство, не спрашивал, как отнеслись родители, да и вообще, казалось, что им все равно. Но им было не все равно, а просто они лучше других понимали его щепетильное положение. А быть может, им просто не хотелось во всем этом участвовать уже потому, что они были студенты внесистемные, которые в тиски академической системы целиком не влились, и которые на себе ощущали ее недостатки. Примечательно, что им они были виднее, хоть изначально, в школе они учились средне.
А между тем, плавно перетекшая из вечерней в ночную, молодежная посиделка продлилась недолго. От нескольких бокалов пива Денис порядком охмелел, да и Вася с его травмой головы – тоже. Девушки же, сколько не пили, хотя, казалось, пили больше и по длительности дольше, оставались трезвы. В комнате стало скучно, решили выйти на балкон, но до балкона не дошли, остановились на лестнице. На холодные лестничные ступени присел Сухов и его знакомый, которого Денис не знал, и которого всего несколько раз видел в академии. Знакомый был в футболке, которая не скрывала среднего, неспортивного телосложения, и почти полностью обнажала слегка подкаченные руки. Голова этого, на вид двадцатилетнего парня, покрывалась густыми волосами, цветом которые казались ближе к темному, и которые были длиннее, чем полагается парням, но в форме стрижки, которая практикуется молодежью. Он практически не участвовал в беседе, лишь изредка вставляя свое мнение по поводу причин самоубийства парня из их квартиры, повесившегося прямо в холе этой квартиры. Вместе с Васей он доказывал, что третье по счету отчисление – на самом деле не является основной причиной, а главная причина – это проблемы в личной жизни. Денис же, встав рядом с Лилей, никак не мог в это поверить, и, между разговором, пару раз положил свою руку ей на плечо.
– Не обнимай меня, мне неприятно, – одернула его, и убрала руку со своего плеча она.
– Да ладно уж, – заплетающимся языком, пролепетал Радимов.
– Она же сказала, что ей неприятно, – вступились Вася и парень, сидевший с ним. Однако Радимов не обратил на них внимания, словно бы их и не существовало. Тогда этот второй парень силой размахнулся и с лестницы ударил его ногой в голову, отчего из носа Дениса тут же хлынула кровь. После чего, недооцененный борец за собственное мнение тут же отправился к себе в квартиру.
– Где он живет?! – крикнул Радимов на Сухова, словно бы это он был виноват в том, что произошло.
– Ты что пойдешь к нему? – останавливал его тот.
– Да, скажи, где он живет! – и с этими словами он поднялся в квартиру на девятом этаже, и остановился в слабоосвещенном коридоре. Из его носа по-прежнему хлестала кровь. Вдруг этот парень, который оказался чуть ниже Дениса, молниеносно выскочил из своей комнаты, где скрывался все это время, и стремительно направился в его сторону. В руке у него, к тому моменту, уже находилась черная резиновая дубинка. Пользуясь этой дубинкой, пока Денис соображал, что ему делать (ведь, как известно, алкоголь притормаживает скорость мышления, даже у способных студентов), с криком, он нанес ему несколько ударов по голове. Начиная понимать, что уже теряет равновесие, Радимов спиной открыл дверь, и буквально вывалился за нее. После чего, поняв, что в таком состоянии, дойти бы благополучно до своей комнаты, он не стал возвращаться в квартиру, а спустился к себе и от усталости заснул.
А на утро, проснувшись в своей постели, на окровавленной подушке, первое, что он увидел - был удивленный и испуганный взгляд соседа.
– Я когда проснулся, испугался. Я думал, ты захлебнешься собственной кровью, – рассказывал о своем впечатлении Паша. – Ты страшно храпел.
– Серьезно? Надо пойти сполоснуться в душ, – равнодушно произнес Радимов.
По пути к душевой кабинке, он рассмотрел, висевшую на бельевой веревке, свою синюю футболку, всю измазанную коричневатыми, засохшими пятнами. От нее скверно пахло запекшейся кровью, и казалось ее уже не отстирать. В тот же момент он встретил одну из жительниц квартиры – Милу, и поздоровался с ней.
– Так это ты вымазал стены туалета! – воскликнула она. – Иди, теперь, оттирай.
И Денис вспомнил, что он несколько раз мазнул по стене, но не только туалетной, а еще и по нескольким коридорным. И не просто так, а из желания поскорее решить вопрос с учебой.
Дело в том, что вследствие существенной потери крови, он протрезвел, правда ослаб, потому что кровь текла и из головы и из носа, но при этом начал быстрее соображать, и, как бы правильнее выразиться, как-то не хорошо соображать. Ему отчего-то показалось, что коли он вымажет кровью пару стен, то увидев это, все начнут интересоваться, в чем дело, и чья это кровь. Естественно, при сложившейся системе доносов, моментально выясниться, что плоды настенного творчества принадлежат ему. И это, как он считал, смягчит сердце ректора. Но не тут то было. Его комбинация, придуманная на скорую руку, не сработала. На голове еще до конца не зарубцевалась запекшейся кровью рана, а он пошел оттирать в туалете пятна, которые дались нелегко.
В тот же день к нему постучала Кира и оповестила о том, что нужно убраться в комнатах, потому что к завтрашнему дню планируется некая проверка. С учетом того, что в студенческом общежитии проживали не только студенты, немудрено, что начавшаяся в общежитии суета, возникшая всвязи с этой проверкой сложно поддается описанию. От этой непрестанной беготни, которая началась с самого раннего утра Денис, в миг, забыл о вчерашнем происшествии.
***
Как я уже сказал, утром следующего дня, когда за окном ярко до боли в глазах, светило солнце, в общежитии творилось невообразимое. Все бегали, суетились, не знали, что куда положить, что куда деть. Прямо с балконов вылетала различная утварь. Возле мусорных баков, с утра пораньше уже стоял старый, бардовый диван. С окон также выбрасывалось все нужное и не нужное, и с грохотом приземлялось на асфальт. Как выяснилось впоследствии, вся эта мебель была из гостиницы, которой в студенческом общежитии, по идее, не должно было быть.
Паша смутно догадывался к чему такая спешка и почему все так суетятся. Радимов понимал эти причины гораздо лучше. Он стоял на балконе, когда сверху спускались двое мужчин, в сопровождении ректорши, кастелянши и даже слесаря, и, он быстрым шагом направился в свою комнату. Вскоре за ним зашли.
– Так, значит сто восьмидесятая комната, кто здесь проживает? – уверенным мужским голосом спросил чуть полноватый, светловолосый с широким лбом, в рубашке и в черных, классических штанах.
– Да, расскажи, – стоя в дверях, подбодрила его ректор, будучи сама чрезвычайно взволнована.
– Радимов, Саратов и Санчак, – оглядывая комнату, перечислил всех жильцов Денис.
– А вы Радимов, вроде как здесь уже не числитесь, – пристально, изучающе оглядев ведомость, находившуюся у него в руках, а затем, взглянув на Дениса, продолжил проверяющий, в то время как второй проверяющий – высокий, сутулый, с ястребиным взглядом, зашел в комнату, и, резко вытащив цифровой серый фотоаппарат, словно ковбой пистолет из своей кобуры, несколько раз так же ловко и непринужденно сделал несколько снимков, на которых вместе с другими комнатными атрибутами запечатлелась и кровать Радимова. В то время он уже спал на одних досках, прикрытых только простыней, из-за того, что это избавляло его от навязчивых болей в спине.
Денис ничего не сказал, только вопросительно взглянул на Багерову, и по этому взгляду проверяющий понял его мысль, да и знал, наверняка, заранее все обстоятельства дела, а спросил так – для уточнения. Вся процедура заняла минут семь, и проверка продолжилась; стучались во все двери, если не открывали, просили ключ у кастелянши, заходили, фотографировали, спрашивали, почему есть недочеты, и уходили. Радимов был крайне удивлен. Такой ректоршу он никогда не видел. Она всегда была важной, надменной, уподоблялась властительнице, а тут, с трепетом, с подобострастием, покорно бежала за проверяющими, словно студентка за своенравным преподавателем, чтобы получить зачет. И ни гордости, ни надменности в ней в эти моменты не было и в помине. Казалось она была до того проста, что если бы ее было увидеть в этом состоянии первый раз, не будучи до этого с ней знакомым, никогда нельзя было бы и подумать, что на самом деле она натура властная и деспотичная.
Дениса ее поведение слегка позабавило, и он подумал о том, что теперь, может быть, все решится. Конечно, получить диплом, в этом году, он уже не надеялся, но рабочее место, по призванию очень хотелось. А там бы уже с вузом как-нибудь разобрались.
Проверка уехала. И в тот же день в сто восьмидесятую комнату громко постучала кастелянша.
– Ты заплатил за проживание? – требовательно спросила она, едва переступив порог.
– Да, – ответил Денис.
– В общем, ты должен до завтра съехать, – эти слова подействовали на Радимова, как ушат с холодной водой во время сна.
– Как!? Почему!?
– Ты уже давно отчислен, тебе надо было уже давно съехать. Пойдем внизу переговорим. Где ты подрался? – спросила она, когда они уже спускались по лестнице.
– Да ни с кем я не дрался. Получил несколько раз дубинкой по голове.
Они спустились и вошли в ее маленький кабинет на первом этаже. В нем она стала значительно спокойнее.
– В общем, тебе нужно на несколько дней съехать, – мягко, словно змея, обвивающая свою жертву, проговаривала кастелянша, – у тебя есть к кому?
– На несколько дней? А зачем? Нет, не к кому, – твердо и громко ответил он.
– К девушкам! помнишь которые вашими соседками были. Они сейчас квартиру снимают. Вот к ним бы на пару дней съехал и все.
– Да я с ними так на расстоянии общался. У меня даже их контактов нет, – стоял на своем Денис, понимая, что идея, чтобы он съехал на пару дней – таит в себе попытку помешать его встрече с кем-то, имеющим намерение приехать.
– В общем, я ставлю тебя перед фактом. Тебе надо съехать, – отрезала кастелянша.
– Да я ж вам объясняю, некуда мне съезжать, некуда!
– Один выход тогда, иди, поговори с ней. Она сейчас у себя. Может чего и получится.
– Хорошо, – ответил он, и, выйдя от нее, сначала сходил к себе, а затем отправился в академию. В приемной была только одна секретарша, и она сиюминутно оповестив перед тем Багерову, разрешила ему войти.
***
За широким, лакированным столом, который, видимо, предназначался для заседании, в черном кожаном кресле, восседала она, и взглядом полным властности измеряла его. Он же пока шел от двери до стола, неотрывно смотрел в эти измеряющие его глаза, но вместе с тем периферическим зрением оценил и сам кабинет. Это было комфортабельное помещение, в котором царил дух спокойствия и тишины. Посереди него, ближе к стене, как я уже говорил, находился огромный стол, на котором были сложены пустые и полные папки, документы, ведомости, отчеты, бумаги отдельные, без папок, но от этого не менее важные. Сквозь тюлевые шторы в кабинет пробивался свет, отчего лакированный стол аж поблескивал, а белые бумаги казались белоснежными. Непосредственно перед Багеровой, напротив ее правой руки находилась красивая, позолоченная ручка в подставке, какие обычно бывают у начальников, и которыми, как правило, не пользуются, разве только для того, чтобы поставить нужную подпись. И все, в принципе, было закономерно в этом начальственном кабинете, и обстановкой, и мебелью, и ремонтом выгодно отличавшемся от всего остального здания, и только одно было удивительно – отсутствовал какой-либо компьютер, даже старой модели.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, здравствуй, – повторила Багерова дважды, что по умозаключениям Радимова было признаком пренебрежения и претензией на явное превосходство.
– Я пришел поговорить насчет моего отчисления.
– Ты отчислен, так? Должен был уже давно съехать.
– Может можно как-то решить эту ситуацию? – намекая ей на то, что необязательно давать ему диплом, но хотя бы не стоит выгонять из общежития, спросил он.
– Как решить? У меня и без тебя проблем хватает. Сейчас вот студенты письмо отправили, которое меня порочит. Проверка приехала.
– А я здесь причем? – улыбнувшись, спросил Радимов.
– Да, действительно, ты не причем! – чуть смягчившись, словно бы пошутила она.
– Я этого письма не писал. Я пишу только в интернете.
– Я знаю уже, что это не ты.
– Так может тогда можно как-нибудь решить мою проблему, – вздохнув, повторил свое предложение он.
– Как решить, – недоумевала она. У тебя долги еще с зимней сессии, – придвинув к себе папку, вытащив из нее один лист, просматривая его, заключила Багерова. Ведь так? – подняв на него глаза и пытаясь найти подтверждение в его взгляде, произнесла она.
– Да, долги есть, – послушно согласился Радимов, – но ведь дело не только в них.
– Ты что не понимаешь?
– Но зачем паспорт то отбирать, зачем комендант врывается в комнату и отнимает паспорта, – перебил ее Денис, напомнив о недавно произошедшем случае, который мы не освещали потому, что он скучен. Но прервемся и скажем о том событии в двух словах. До того, как Денис все же заплатил за три летних месяца, комендант, наглым образом, отобрал у него паспорт, и сам скрывался, и Денис нигде не мог найти его. На охране говорили, что он вот вот должен прийти, но этого не случалось. И Денис простоял на первом этаже весь день, так его и не дождавшись.
– Еще с самого начала я все понимал, – продолжил он, отчего она аж немного вздрогнула. И он это заметив, пошутил, – я, конечно, занимался боксом, но мозги мне не полностью выбили.
– Как родители реагируют? – резко спросила она.
– Мама знает.
– Дай ее телефон, я ей позвоню, – встав с кресла, оглядывая – ничего ли она не забыла, собираясь уже уходить, потребовала ректор.
– Нет у меня с собой телефона.
– А что в карманах? – словно на допросе, требовательно приказала Багерова.
– Больше ничего, – ответил Денис, повинуясь, достал плеер, и показал пустые карманы.
– Ладно, пойдем сейчас в общежитие, ты возьмешь телефон и дашь мне номер матери.
– Не дам я вам номер. Этот вопрос должны решить мы с вами! – немного помедлив, серьезно отрезал Денис, когда она уже спускалась впереди, плавной походкой, выстукивая каблуками такт по лестничным ступеням.
– Поедешь домой, отдохнешь, наберешься сил и вернешься, восстановишься, – с завидной уверенностью, подобно пророчице, а вернее предсказательнице расчерчивала вероятное будущее Карина Каримовна, как будто ни одна малейшая деталь, никакое даже значимое событие не могло повлиять ни на ее жизнь, ни на его, и никоим образом не могло помешать ее продуманному плану.
– А что если нет, что если я не вернусь, – остановившись на лестнице, предположил Радимов, – что тогда?
– Ну не вернешься, так не вернешься, – равнодушно бросила ректор.
– Тогда все.
– Что все? – недоумевая, спросила она, остановилась, на секунды две затаив дыхание, ожидая вразумительный ответ.
– В таком случае вы меня обрекаете на голодное существование. Мне ведь некуда пойти, – произнес он совсем не ту мысль, которую подразумевал, а подразумевал ту, что возвращаться он не собирается.
– Да уж конечно, – снова равнодушно, слегка ехидно, сказала она и продолжила идти.
Через время, потребовавшееся на преодоление небольшого расстояния, они зашли в общежитие. Багерова, в своем красном, облегающем платье, придававшем ее внешнему облику ореол демонизма, шла впереди и, переступив порог, прошла через турникет. Радимов же, до этой поры следуя за ней, остановился в двух шагах до него, и настроился на выслушивание дальнейшей, заранее заученной речи. На посту сидел седой, с такой же белой бородой, добродушный, немногословный, вежливый охранник, который всегда пропускал Радимова, да и не только его одного, когда тот опаздывал, не отнимая пропуск.
– Вы, почему его пропускаете! – с криком обратилась она к охраннику, – вы знаете, что он отчислен.
Охранник сидел, только слушал и ничего не говорил, потому что не был настолько лжив, чтобы подыгрывать. Он с выпученными от удивления глазами смотрел на нее и, кажется, тоже удивлялся такому отточенному умению лгать. И не мудрено – ректор была во всей своей красе. Радимову же было и смешно и печально, но лицо его эмоции не выражало, только виноватость, которая сейчас была до крайности необходима, чтобы не засмеяться. Состояние сдерживания смеха было вызвано тем, что он прекрасно знал о том, что охранникам приказано оповещать ее обо всех его действиях: когда ушел, когда вернулся, что совершил. Если же не охранники, то кастелянша, или комендант информировали ректора практически обо всем. Поэтому ни для кого не было никакого секрета в том, что он живет в общежитии. Данное же артистическое представление требовалось только для того, чтобы показать ему, что неважно – какими он фактами и знаниями он обладает, неважно – как оно было на самом деле, важно лишь то, как это все, в итоге, представят.
– Я вам говорила его не пропускать! – почему вы его пропускаете. Если еще раз такое повториться, вы ответите! – угрожала Багерова охраннику, на что он, не обнажая зубов, улыбнулся. – Теперь пойдем к кастелянше, – приказала ректор.
И там разыгралась похожая сцена, и кастелянша, со стрижкой под каре, потрясывая в знак согласия головой, в совокупности с большими то ли золотыми то ли позолоченными сережками, подтверждала ее слова молчанием. Она тоже не хотела играть, но была вынуждена.
– Ты понимаешь, что от этих проверок страдают люди. Вот комендант без зарплаты останется. Ты думаешь как ему, когда у него зарплата пятнадцать тысяч, – стала взывать к его совести ректор.
Почему комендант должен был быть оштрафован ректором – Радимов понять не мог, но то, что проверка выявила нарушения, было ясно как день.
– Ты понимаешь, что из-за того, что он тебя пропускал, я теперь его вынуждена оштрафовать, – повторила Багерова.
Если образно выражаться, то через десять минут свет погас, занавес задернули, сцена опустела, спектакль был окончен. Радимов вышел.
И ведь до чего интересно, и хотелось бы на эту тему порассуждать, и сказать несколько слов о театре.
Предположим что всякое актерское мастерство – это в какой-то степени искусство обмана воображения. Но обмана не явного, не очевидного, а более изысканного, утонченного, талантливого. Обман этот заключается в том, что человек, играющий, например, боярина или купца, ни боярином, ни купцом, на самом деле, не является, а является актером, который ищет в глазах зрителя признания своего таланта. Но зритель, не желая искоренять в себе чувство романтизма, об этом забывает, и всецело, как ценитель искусства погружается в ту эпоху, которая разыгрывается на сцене, искренне веря чувствам и переживаниям сценических персонажей. Само же актерское мастерство оценивают, как правило, и, как говорят в народе, коллеги «по цеху», обладающие творческой оценкой. Для рядового же зрителя это мастерство – только своеобразного рода зеркало, через которое он имеет возможность увидеть представленный на сцене мир, а вернее даже будет сказать, правильность этого зеркала.
Тем не менее, такой обман, с учетом того, что о нем знает зритель, вернее будет называться игрой с воображением. Ведь зритель, еще будучи на подступах к театру, наверняка, знает, что будет представлено на сцене. Знает он это из того, что видел афиши, в кассе покупал билет, и быть может, даже прочел краткий сценарий. Когда же сценическое мастерство демонстрируется в жизни – это уже голый, очевидный обман, прикрытый разве что желанием выгоды, любовью к лицемерию и неправде. Это разрывание надежд и мечтаний, убийство веры в правду, веры в истину. Особенно вредно, если прививание умения лгать осуществляется в учебных заведениях. Осмелюсь говорить, что в этом подходе заключен корень многих зол, влияющих на отношения людей – крайне негативно.
Как известно, и я полагаю, знают многие, любовь ко лжи может привиться еще в раннем детстве, когда ребенок, понимая, что в том случае, если он скажет правду – пострадает сильнее, начинает обманывать родителей. Разбив чашку на кухне, он не признается, что это сделал он, так как в прошлый раз за это очень больно получил. Он находит виноватой кошку, или притворяется, что вообще не в курсе дела, так как, по его словам, он в это время находился на улице. Родители, без подозрений верят, и даже не замечают, что таким нехитрым способом прививают ему умение, а вместе с ним – потребность лгать. Впоследствии эти выводы запечатлеются сознанием на ассоциативном уровне, и человеку, уже в зрелом возрасте, будет казаться, что, в случае произнесения лжи он окажется в выигрыше.
Умение лгать не так уж и вредно, и нашем грешном мире отнюдь не бесполезно – бытует мнение, и даже имеет силу среди образованных личностей. Ведь честные люди никогда, практически никогда не добиваются успеха (при этом под успехом, конечно же, обычно понимается материальное богатство). Быть может – не стану полностью опровергать, но спешу заметить, что кристально честных людей практически нет. Все, так или иначе, согрешали в своей жизни, хотя, опять же, важно с какой частотой – от этого зависимо пристрастие. Но между редкой, вынужденной ложью, к которой толкают окружающие, и заставляют, и создают условия, и ложью, как потребностью души, пролегает огромная пропасть.
Человек лживый, как правило, быстро теряет доверие, если его окружают, хоть сколько-нибудь честные люди. При этом у него притупляется память, она забита теми фактами, которые ему пришлось приукрасить или очернить, или вообще оболгать, придумать. Кроме этих фактов нужно подстраивать все взаимосвязанные с ними, и самое главное помнить все это целиком. Именно по этой причине один древнеримский оратор изрек, что лжецу нужно обладать хорошей памятью. И может показаться, что человек, который обманывает жену в том, что стоял в пробке, а потом у него оказалось пробитым колесо, а потом он прикручивал новое, в этих выдумках развивается, оттачивает умение выдумывать, дает волю своей фантазии, развивается в ораторской изворотливости. Это не совсем так, а верно только касательно скользкости и изворотливости. Человек в момент произнесения лжи находиться в вымышленной реальности, которая с действительности не имеет ничего общего. Более того, те события, которые бывают, оболганы, по моему убеждению, основанному на наблюдениях, вытесняют из памяти действительные события и факты. Поэтому лжецы, как правило, к концу жизни страдают склерозом. Но не только потому, что забывают действительность, а еще и потому, что произнесение лжи отрицательно действует на весь организм. Аналогично произнесению матерных слов.
Человек, ведь, как мы знаем из науки, на восемьдесят процентов состоит из воды; а вода, как известно из проделанных ученными экспериментов, изменяет свою структуру под воздействием слов. Если, произнесенные слова, в себе несут негативный оттенок, они изменяют кристаллы до неузнаваемости, до уродливой, мутированной неузнаваемости. Если же слова наполнены добром, то и кристаллы приобретают форму снежинок, но снежинок неправильной формы. И только под влиянием молитвы эти кристаллы делаются правильными и пропорциональными. Но это факт известный и научно-обоснованный. А то, что ложь действует на организм, похожим, отрицательным образом наукой не определено. Это результат всего лишь моих личных наблюдений, подкрепленных знанием закона Божьего.
***
За окном рассвело и настало утро, а Денис преспокойно спал, ввиду того, что уверение в том, что его выгонят, было воспринято им не всерьез. Слишком сильна в нем была уверенности в том, что этим выселением его только пугают. Однако и одного глаза открыть он еще не успел, как в дверь, шумно барабаня, постучала кастелянша, после чего, тут же, не давая времени, чтобы открыть, зашурудила ключом в замочной скважине.
– Открывайте, – крикнула она за дверью, – открывайте быстрее, – закричала она второй раз в нетерпении.
Паша, будучи изрядно напуганным, быстро вскочил с постели, и, не понимая еще для чего он это сделал, только открыв глаза, но, еще толком не соображая, в мгновение ока, на ходу надел шорты, тапки и подбежал к двери. Он хоть и не участвовал во всей этой процедуре, и не являлся виновником никаких проверок, все же ощущал своей нервной системой, спросонья, громкие удары в дверь коменданта или кастелянши, словно бы в общежитии случился пожар, и нужно поскорее спасать свою жизнь. Эти стуки по поводу и без, обычно сопровождались криками и угрозами о том, что работники, взявшие на себя функцию надсмотрщиков, выбьют им дверь. Конечно же, поверить в то, что мужчина и женщина, с виду не обладающие титанической силой, способны выбить железную дверь, при всем желании, было нельзя. Однако их душераздирающие крики и непрекращающиеся удары о металлическую поверхность отрезвляли ото сна, словно звук оружейных выстрелов, если бы те раздавались за окном. Одним словом нервную систему студентов не щадили, и, на них это представление сказывалось. Ко всем прочим психологическим издевательствам всех жителей сто восьмидесятой комнаты, выступило и то, что итоговой мотивацией изгнания Дениса выставилось то, что, якобы, эта комната по какой-то надобности должна опустеть полностью, поэтому необходимо выселить всех до единого. Кастелянша все это искусно разъяснила, после того как зашла взволнованная, но, невооруженным глазом видно, что взволнованная наигранно.
– Тебе говорили, что ты сегодня должен съехать? – возмущенно, как будто его уже и быть не должно было в общежитии, требовательно спрашивала, а вернее приказывала среднего возраста женщина, в зеленом, рабочем халате. – Ты уже собрал вещи? – встав посреди комнаты, не давая времени собраться с мыслями, продолжала торопить она.
– Да, говорили, но куда я съеду!? Я заплатил за все три месяца, как и требовалось в объявлении. – Ничего я не собирал, и собирать не буду! – не вставая с кровати, и, наблюдая за ее перемещением в центр комнаты, гневно, в приступе ярости, ответил Денис.
– Меня это не волнует. Мне сказали, чтобы ты съехал, – произнесла она, заметив его настрой, и, не желая ввязываться в скандал, вышла за дверь. Наспех одевшись, Денис отправился за ней.
– Послушайте, с чего меня выгоняют? – начал он, зайдя в ее кабинет, в который с улицы, через большое, чистое оконное стекло, пробивался утренний яркий свет, и превращал крохотную коморку в уютное помещение. – Я ведь заплатил. То вы ходили и настаивали, чтобы я заплатил, а когда я заплатил, вы меня выгоняете.
– Я то что. Это ты с ней разговаривай, – имея в виду ректора, отсекла она. – Мне сказано, чтобы ты съехал.
– Так, а в чем причина? Вы мне можете сказать!
– Проверка.
– Я сейчас пойду и напишу в интернете, что у вас тут делается!
– Пиши, – равнодушно, глядя в какие-то бумаги, которые она держала в руках, тихим голосом проговорила кастелянша.
– К вам они каждый день будут ездить! – не находя в себе силы уже держаться, с яростью выпалил Денис, и, прикрыв новую, облицованную тонкой фанерой дверь, направился к себе. Торопливо поднявшись по ступеням, зайдя в свою комнату, он начал суматошно собирать вещи в дорожную сумку. Потом бросил это занятие, сел за компьютер, вышел в социальную сеть и написал у себя на странице: «На каком основании меня выгоняют из общежития?» А затем продолжил собирать свои вещи. Паша смотрел на это все, едва разомкнутыми глазами.
– Ты куда? – спросил он.
– Схожу на вокзал, куплю билет к тете на ближайший поезд.
– А… ну ясно.
По Лиговскому проспекту Денис шел, а вернее, семенил по недавно выметенному асфальту так, что скорость его движения была сравнима разве что с бегом. Солнце ощутимо палило ему спину, но на его знойные лучи он не обращал никакого внимания. Поравнявшись с одним из продуктовых магазинов, посетителем которого он бывал, Радимов набрал номер, который записал сидя на остановке, и, после того, как ему ответил автоответчик, что готов выслушать его предложение в программу народного фронт, в трубку проговорил, – после проверки меня выгнали, – и высказывание это, вместо запланированного спокойного тона осведомления, вылетело из его уст громко и с сильным гневом.
– Как это все мне уже надоело. Как от всего этого я устал. Сколько можно «капать на мозги». То повесили объявление, чтобы заплатил за три месяца, которое на меня только и рассчитано было, потому что большинство из общежития уехали на каникулы, и не могли бы этого сделать, а когда все-таки заплатил – выгоняют. Да определенно думали, что не буду принципиально платить или не найдется денег, или зачем они это объявление повесили. Наверное, чтобы показать, что у академии, якобы, нет средств. Но это означает только одно. Значит и у других студентов, угрожая выселением, они также могут потребовать деньги. Теперь все ясно, – думая так нескладно, до того нескладно, что терял логическую цепь, а это бывало с ним в последнее время редко, если только его не захлестывали отрицательные чувства, как сейчас, думая таким образом, он прошел незаметно весь Лиговский и, перебежав безопасно дорогу, зашел в Московский вокзал, кишевший разнолицым народом.
В самом здании вокзала было прохладнее и свежее. И это было очень кстати, ведь очередь к кассам стояла длинная. Но ее скоротечность оказалась для него незаметной, и, он даже не понял сколько времени прошло с того момента, как он ее занял.
– Когда ближайший поезд на Ростов? – спросил он в маленькое окошко полную, молодую, с красивыми чертами лица кассиршу, когда очередь, наконец, дошла до него.
– Завтра только, отправляется в одиннадцать утра, – ответила спокойно та, заглянув перед тем в компьютер и изучив данные.
– Один билет, пожалуйста. Место не важно.
Взяв билет, он вздохнул с облегчением. Теперь не нужно было думать – куда податься.
– Ну как? – спрашивал его Паша, когда он вернулся.
– Купил на завтра, на одиннадцать утра. Но говорят же, что нужно сейчас освободить комнату. Кстати, тебе не говорили, куда тебя поселят?
– Нет. Пока еще не показали, но сказали, что к парням каким-то, – ответил Паша с выражением глаз, в которых еще сильнее прежнего нарастало непонимание.
– Да они вообще. Ладно еще меня – понятно из-за чего. Но вы-то при чем.
И мысленно поняв, что выселение его соседей придумано всего лишь для отвода глаз, Радимов принялся по-быстрому скидывать вещи, которые скомканные, наспех свернутые, друг за другом складывались в его синюю дорожную сумку. Сброшены в нее были и обувь, и постельное белье, и все в кучу, все неряшливо.
– Все, вроде бы все собрал, – оглядев комнатное пространство, подытожил он, умерив беспокойство, хоть и беспокоиться было не от чего, – Можно уже и выдвигаться, – с тяжелым и печальным вздохом, произнес он. – Ну что Паш, пока. Может когда-нибудь и свидимся.
И Денис, закрыв железную дверь, установленную четыре года назад – при его поступлении, прошел по узкому коридору, стены которого, теперь, после ремонта, были блекло-желтого цвета, и стал спускаться лестничным ступенькам. Спускался он с тяжелым ощущением досады, но вместе с тем и легкости от того, что психологическое давление, длившееся несколько месяцев, прекратилось, и вся эта игра, а вместе с нею и блеф, и ложь, и запугивание оставались позади. Надо было только, в последний раз в своем студенчестве переступить порог академического общежития.
– Пойду я. До свидания, – сказал он добродушному седому охраннику.
– Восстанавливаться не будешь? – перед тем, как нажать пропускную кнопку, открыв стеклянное окошко, спросил тот.
В знак отрицания Денис молча мотнул головой. Говорить было нечего, да и тяжело было.
– Может, еще подумаешь? – не ожидая такого ответа, даже слегка от того покраснев, понимающе спросил охранник.
Денис также мотнул отрицательно головой и, слегка подтолкнув турникет, прошел мимо поста к двери. За дверью был еще порог и еще его пара ступенек.
А на улице солнце светило по-летнему жарко. В скверах, во дворах, возле детских площадок млела под ним густая растительность, покрывавшая ветви деревьев, покрывавшая землю тенью. И в пору было радоваться жизни. Но не до этого было Денису. Он пробежал, с дорожной сумкой на плече мимо знакомого сквера, буквально проскочил, не заметив его поющего цветения. Спешил непонятно куда. Ведь поезд отправлялся на утро следующего дня. А до этого времени необходимо было где-то переждать, у кого-то переночевать.
Не дойдя до Лиговского проспекта метров десять, он присел на лавочку в одном из дворов, под высоким, стройным деревом. Сунул сумку под скамейку, и задумался. Женщина пробежала, потом другая – студентка. Ничего его не касалось, ничего он по-настоящему не замечал. Все было как во сне, реальны были только мысли и воспоминания. Еще реальна была душевная тревога и подавленность.
– Как же все погано вышло, – думал он, глядя на прохожих, словно бы это они были виноваты в произошедшем, – что они вообще делали и как хотели, чтобы все это кончилось. Проблема в том, что они не думали. Или думали, но поверхностно, считая, что я нахожусь в закабалении страхов, которые, они мне настойчиво вводили в психику на протяжении четырех лет. Резюков и Хитроусов видели только возможную выгоду, которую могли бы получить, если бы были со мной в хороших отношениях, и выворачивали все так, что в результате все пошло прахом. Ректор сначала поддавалась советам, оставаясь в тени, а потом, вклинившись открыто, сделала еще хуже, потому что не смогла совладать с собственной манией величия. Шел же навстречу, не раз шел. Ходил, пытался, но все препоны, препоны, препоны ...
Так он сидел и переживал, и осмысливал моменты недавно минувшего прошлого, и всего своего студенчества. Наконец успокоился, и решил немного пройтись. Прогулка, в результате оказалась совсем короткой, как и путь, им преодоленный. Это было расстояние от одной скамьи до другой, находившейся в пяти метрах, и тоже под деревом, крона которого укрывала ее от солнечной радиации. Хотя это для него было сейчас не главное. Ввиду известных обстоятельств озабоченность внешними условиями у него пропала напрочь. И даже то, что ему придется ночевать на улице – мало его заботило.
Он снова увлекся осмыслением прошлого, когда заметил идущего к нему знакомого, побритого налысо парня.
– О! Здорова, а ты почему здесь, с сумкой? – спросил молодой человек, которого звали Игорем, и который словно бы знал, что встретит его на этой площадке.
– Выгнали меня из вуза, выгнали и из общежития, – ответил Денис, отрешившись от задумчивости.
– А за что? Отчислили что ли? – продолжал разъяснительную беседу Игорь, с которым они случайно познакомились, когда Денис, однажды совершал оздоровительную пробежку по парку, и Игорь узнав, что он занимался боксом, предложил как-нибудь потренироваться на лапах.
– Да там долгая история. Были причины. Просто на самом деле долго рассказывать.
– Да ладно я никуда не тороплюсь, – сказав это, Игорь присел на скамью.
– В общем, отчислили давно, еще в марте, но как отчислили, не совсем. Долго это рассказывать слишком долго, на целую книгу, наверное, хватит.
– Ну ладно. Не хочешь рассказывать, – не надо. Так, а почему с сумкой? Сейчас-то куда?
– Купил билет на завтра. Завтра уеду к тете в Ростовскую область.
– Ясно.
Уже и вечереть начинало, и дождь пару раз окропил землю, а они все беседовали. И беседа их имела характер рассудительный, в большей степени, нежели повествовательный. Рассказывать Денису ничего не хотелось, и он был очень благодарен собеседнику за то, что ничего конкретного тот больше не спрашивал. Игорь видимо это почувствовал и был рад услужить тем, что ему ничего не стоило, разве только неудовлетворенного интереса.
– Слушай, а у тебя можно переночевать?
– Да я вот тоже подумал, – откликнулся Игорь, вставая со скамьи, – на вокзале поспать могут и не разрешить.
– Спасибо тебе большое.
– Да не за что еще, – сухо ответил тот.
– Да как это не за что? Мне бы, в лучшем случае, на скамейке пришлось бы ночевать.
– Это да, – согласился Игорь, нисколько не желая оспаривать.
Решено было пойти оставить сумку, и отправится дальше слоняться по дворам, так как дома, по убеждению Игоря, делать было нечего. Посидели еще немного в парке, обсудили многие волнующие темы, включая политику и религию.
– Ты знаешь, ко мне свидетели Иеговы приходят, – признавался Игорь, делая ударение на вторую букву в одном из божьих имен, – я их впускаю, слушаю, как они рассказывают. Но меня это скорее забавляет. А они это замечают и уходят.
– Зря ты так, послушал бы внимательнее. А вообще сам бы читал.
– Не, я слушаю. Мне интересно, когда рассказывают про Библию. Но сам читать я как-то не могу. Мне если расскажут, то я послушаю. А сам – нет. Не могу себя заставить, – сказал он, скорчив гримасу отвращения.
Из продолжительного диалога, вскоре, стало ясно, что его полностью устраивает его образ жизни, и у него нет никакого желания что-либо в своей жизни менять, поэтому он даже с легкой враждебностью относился к подобным попыткам и даже к высказываниям на сей счет.
В процессе беседы они и не заметили, как небо застелило темной занавесью, вечер решили прогуляться по Лиговскому. Да и нельзя сказать, чтобы прогуляться просто так, без определенной цели. Цель была, правда Денису, до некой поры неизвестная.
– У меня есть одно дело, которое потребует некоторого времени, – сообщил Игорь. – Ты постой здесь, а я мигом.
И он быстрым шагом, а впоследствии бегом преодолел разлинеенную пешеходной дорожкой, широкую проезжую часть, после чего скрылся из виду в районе почты, располагавшейся на углу. Тем не менее, Радимову ждать его пришлось недолго. Примерно через минут семь – восемь, максимум через десять, Игорь показался на горизонте, и, перебежав дорогу обратно, будучи довольным тем, что выполнил намеченную миссию, отрапортовал: Все нормально, пошли. Однако, как мы знаем, не все происходит строго по планам человеческим, и не все планы, даже самые простейшие, легко-выполнимые наталкиваются на череду благоприятных случайностей, способствующих их предварению в жизнь. Впрочем, не станем слишком-то интриговать читателя, а скажем только, что уйти им не позволило одно происшествие.
***
До чего же соблазнителен запах шаурмы, в особенности в то время, когда голод является одним из предметов, волнующих тело и ум. В этот шумный, городской вечер по улице распространялся именно он, и настырно внедрялся в ноздри прохожих. Посетители шавермы, расположенной на углу улицы, вплотную к книжному магазину, медлительно, со смаком поедали рулоны из лепешек, в которые были завернуты кусочки мяса, вперемешку со свежими овощами, и непринужденно беседовали друг с другом, а кто-то из них вкушал восточное кушанье молча, полностью сосредоточившись на ощущении вкуса, лишь мельком бросая взгляд на висящий под потолком телевизор. По проезжей части мелькали одна за другой машины, создавая тем самым шум проносящихся моторов, но, нисколько не отвлекая посетителей от ночной трапезы. Такая спокойная умиротворённость улицы и упоительность ее запахов усыпляла сознание, и навивала на проходящих по ней людей чувственную расслабленность. Вдруг, нарушая установившийся покой, из шавермы, один за другим, выбежали трое. Два молодых парня, в бриджах и почти одинаковых футболках, сшитых из сетчатого материала, стремительно выскочили вслед за подвыпившим, полноватым, коренастым мужчиной и с остервенением молотили его. Через узкую дорогу, пролегавшую между шавермой и зданием, в котором находилась аптека, ни на секунду не прекращая потасовку, они выскочили на противоположный шаверме тротуар. Вступив на его ершистую, усеянную мелкими камешками поверхность, сильно запыхавшись, но, продолжая бросать друг в друга озлобленные взгляды, они, на миг, остановились, и, на какое-то мгновение драка прекратилась. Пользуясь минутной передышкой, Игорь подошел к одному из парней, с которым был давно знаком, и со злорадной улыбкой превосходства поинтересовался о причине происходящего. Тот, задыхаясь от резкой физической нагрузки, принялся обрывочно, невнятно объяснять, но вмиг остановился, потому что коренастый мужичок осмелел и перешел в наступление. Он попытался ударить одного из братьев (как выяснилось, они были братьями), того, который был повыше и худее второго, и совсем незначительно сутул, вследствие чего ему пришлось отбиваться уже от обоих. В неравном бою они наносили ему удары в основном в лицо, по вискам, по затылку, и, казалось, вообще не били по животу, что явно свидетельствовало о том, что у них не было боевой подготовки. Ко всей видимой нелепости происходящего дополнялось и то, что пьяная драка сопровождалась бранью с обеих сторон, и, сквозь судорожную тяжелую одышку звучали душераздирающие гневные выкрики. Обоюдно наносимые удары были не жесткими, но хлесткими, и отчетливо слышалось, как клацают челюсть и другие лицевые кости. Из братьев действовал в основном один, который был выше ростом, и действовал напористо, в результате чего мужичок лишь отчаянно отбивался. Наконец все завершилось. Под светом фонарей Денис разглядел лицо избитого мужчины. Как уже было сказано, он был невысок, лысоват, коренаст, с неумеренным животом, с толстыми, совсем не мускулистыми руками. С его широкого лба градом катился пот, в глазах светился гнев, страх, отчаяние. Он был выпившим, и руки его не слушались, движения были не собраны, и даже вернее сказать, расхлябаны. Он хотел сделать одно, но получалось другое, и от этого ему было до глубины души обидно. По выражению его глаз, которые невольно слезились, было видно, что получать по лицу от молодых парней, ему было непривычно, в первую очередь душевно. Кто-то его окрикнул, но он не захотел идти, не решался даже повернуться, и стоял, не понятно чего ожидая. Кроме как того, что его изобьют еще сильнее, надеяться ему было не на что, но он, видимо, этого не понимал. В это время сзади его окрикнули еще раз.
– Давай иди, чего встал! – крикнул на него один из братьев.
Мужичок ничего не сказал, только повернулся, и, ковыляя из стороны в сторону, словно корабль во время шторма, направился к остановке, откуда истошно доносилось его имя.
– Так, а с чего все началось? – спрашивал Радимов, когда они уже стояли у входа в шаверму.
– Да мы сидим, значит, пьем пиво, едим шаверму. Подходит этот тип, берет нашу бутылку пива без спросу, и начинает лакать. Мы ему – "мужик, ты ничего не перепутал"? А он стоит и дальше пьет, – рассказывал Валера, который был ниже ростом, но старше своего брата на год.
Внимательно слушая его рассказ, Денис присмотрелся к их внешности и одежде, так сказать, с подозрением. И примечательным фактом, на который он взглянул иначе, оказались сетчатые майки, бриджи, шлепанцы, которые в результате драки были на них местами изорваны. Это означало не только то, что они нисколько не исповедуют культуру гламурной моды, а еще и то, что они совсем не заботятся о приглядности своих вещей. Да и вообще, казалось, что до моды им нет никакого дела. Но в таком случае непроизвольно возникал вопрос: почему бы не приобрести себе обычные вещи, которые уже вышли из моды, но из нового материала, тогда как на распродаже за две тысячи можно было прикупить спортивные футболки и шорты, с тем непременным условием, что оба брата работали. Объяснение этому было не из разряда простейших, которое можно было бы увидеть в бедности или в отсутствии полноценного выбора, а скорее выходило, что ношения красивой одежды оказывалось недостаточно для соответствия исповедуемому образу. Своеобразное предпочтение в одежде напоминало демонстрацию полной отчужденности от культуры модных, молодых людей, и, выступало как противовес моделям на рекламных плакатах, а также явным укором юношам с гребешковыми прическами, которые, чтобы не испортить непонятного строения на голове не одевают шапки даже тогда, когда Питерская погода преподносит сюрпризы в виде холодного, пронизывающего, зимнего ветра, и которые, целиком стараясь соответствовать модной индустрии, приобретают вещи только последнего «писка», вплоть до сумок в качестве аксессуара. Далее Денис обратил внимание на их прически и вспомнил, как отчаянно они дрались, после чего в голове его все более менее прояснилось. Он мгновенно понял, что они, поведением и внешностью своей, старались, всецело, подражать героям фильма «бойцовский клуб». А он, в свою очередь, отзывался об этом фильме весьма критично, считая, что тот образ жизни, который в нем демонстрировался и романтизировался – не пригоден и пагубен для человека. И поэтому причина драки, вернее, ее неминуемость из их уст, была для него уже не столь правдоподобной, как в начале.
***
Над городом установилась ночь, но на проспекте власть ее не ощущалась. С шавермы, с аптеки, из закусочной напротив, через дорогу, да буквально отовсюду, беспощадно бил яркий свет, который, в отличие от солнечного, жмурить глаза не заставлял. По улице с чуть меньшей регулярностью сновали прохожие, в основном молодые, и часто нетрезвые сворачивали в сторону клуба. И поэтому четверо стоявших рядом с шавермой парней, из рук в руки которых переходила полуторалитровая бутылка пива, из-за который, к слову говоря, началась ожесточенная драка, не вызывали удивления.
– Будешь? – протянув ее Денису, спросил Игорь.
– Нет, мне же уже утром на поезд, не хочу ехать пьяным.
– Ты думаешь, – ты напьешься от пары глотков, – и тут же добавил, – Ну как хочешь, – из чего было понятно, что ему не сильно то и хотелось передавать бутылку (о которой братья немного подзабыли, потому что наперебой рассказывали о своих прошлых драках), а сделал он это скорее из вежливости.
А через какие-нибудь полчаса бутылка была осушена, и Игорь засобирался домой. Братья тоже решили идти по домам, так как им, с утра нужно было спешить на работу.
– Пива хоть попили, – удовлетворенно улыбаясь, подытожил получасовое общение Игорь, когда они уже разошлись, и с Радимовым брели по темному проулку, до которого не доходил яркий свет Лиговского.
Денис ответил молчанием; был уже четвертый час ночи, и его начинало морить сном. Прошедший день был эмоционально не из легких. Парни, миновав несколько улиц, зашли в один из жилых домов и поднялись на четвертый этаж, где Игорь постучал в металлическую дверь, которая на стук его ответила звонким гулом. Открыла ее совсем худенькая, но высокая девушка с усталым, измученным лицом. По виду ее было ясно, что она не рада незнакомому гостю, но уже привыкла к такому положению дел.
– Он у нас переночует, – не то с вопросом, не то с утверждением обратился к ней Игорь.
Ничего не ответив, Надя повернулась и прошла к себе в комнату, где продолжила успокаивать плачущего в кроватке ребенка. Игорь зашел в квартиру, и, пробыв в ней несколько минут, возвратился с коренастым стаффордширским терьером.
– Надо еще с собакой погулять, – объяснил он.
– Да не вопрос, – понимая, что отказывать в данном случае невежливо, да и вообще возможно ли, согласился Радимов.
– Сейчас кое-что нужно сделать, – сказал Игорь, остановившись у счетчика и вытащив из кармана пакетик с белым порошком.
– Ты что собрался делать? – тут же поникнув душой, спросил Денис, хотя, кажется, уже догадывался.
– Сейчас увидишь, – и с этими словами Игорь перетянул себе руку жгутом, взял шприц и вогнал его во взбухшую вену. Белый порошок ядовито смешался с красной жидкостью, и полминуты спустя вся смесь стала багрово красной. Радимов от этого зрелища немного вздрогнул. Он впервые видел, как вкалывают героин.
– Ты, я вижу, поник. Не ожидал такого увидеть?
– Да от такого как не поникнешь, – ответил Денис понуро и с печалью в голосе, и уже его собственная проблема виделась ему такой мелочной и ничтожной, что и думать о ней в тот момент ему показалось не пристойно.
– Да сам это понимаю, – произнес Игорь, с ярко выраженным нежеланием продолжать об этом разговор. И Денис его настрой уловил, но прикинулся, что не понял и еще несколько раз напомнил о пагубности наркотиков.
А уже на улице упитанный, сильный стаффордширский терьер темно-коричневого окраса, с белым пятном в районе правого глаза, бежал впереди и неутомимым рвением подгонял своего хозяина, у которого, судя по податливости, не находилось сил ему сопротивляться. Со стороны казалось, что не хозяин ведет собаку, а она волочит его за собой. Кроме того Игорь стал агрессивен, и беспокоен. Он то и дело оглядывался по сторонам, говорил невпопад, неестественно дергался. А потом ему сделалось все равно, на него нахлынуло что-то вроде апатии. А еще немногим после, он начал без незначительнейшего повода радоваться и смеяться. Опьянение его мало походило на алкогольное, он не шатался, язык его не заплетался, но это был уже другой человек. Денису казалось, что этот человек способен на все. И если бы он в этот момент принялся читать нравоучительные лекции, то, Игорь бы, как минимум, их не уяснил.
Сам из себя Игорь был среднего роста, примерно метр восемьдесят. Тело у него было худое, изнеможённое, как у лагерного заключенного, времен второй мировой. На щуплых руках едва ли проглядывались мускулы от былых отжимании и подтягивании. Мышцы рук и ног его до того иссушились, что даже подозрение о том, что он ранее занимался спортом, у человека, видевшего его впервые, не возникало; это нужно было знать из его рассказов и верить ему на слово. Учитывая то, что он любил приврать, верилось с трудом. Но Денис верил, так как это было, в данном случае, для него второстепенно. Даже у человека, совсем никогда не занимавшегося спортом, не могло быть так иссушено лицо, и, словно бы, изъедены глазницы. Только теперь, присмотревшись, он видел насколько Игорь походил на мертвеца. И даже не на молодого, умершего по трагической случайности, а уже прожившего порядком лет. Денис помнил, как умирал его семидесятидвухлетний дедушка, воевавший на полях второй мировой войны, и помнил, что, при смерти, лицо его было куда моложе, красивее, хотя у него был рак, и умер он от него.
Разговаривая о всяких пустяках, а большей частью молча, они дошли до парка, на входе в который Игорь, незаметно для себя, потерял серьгу, и, не умея толком объяснить, как она выглядит, стал искать ее самостоятельно. Затем он подключил Дениса, который в кромешной тьме, аналогично стал внимательно рассматривать густую траву, и шершавую поверхность тротуара, хорошо понимая, что данное занятие не имеет никакого смысла. И действительно тщательные поиски, по вполне объяснимым причинам, не увенчались ожидаемым успехом.
– Ладно, пойдем, – голосом полным разочарования проговорил Игорь.
– Как скажешь, – с полным равнодушием к потере, согласился Радимов. – Только мне нужно еще за одним пакетом зайти в общежитие, – вдруг вспомнил он о том, что не все его вещи поместились в одну дорожную сумку.
– Хорошо, давай сходим.
– Сейчас только соседу позвоню, – сказал Денис, доставая из кармана мобильный телефон, к которому он уже окончательно потерял доверие.
Через несколько секунд Паша ответил на звонок, и, договорившись с ним, что он выбросит пакет с балкона, Радимов поспешил к общежитию. За ним неряшливо разбрасывая ноги, со своим псом, который уже явно выполнял роль поводыря, ковылял и Игорь. Через десять минут, не более, они остановились под окнами девятиэтажного здания в ожидании того, что Паша покажется на балконе. И он не заставил себя долго ждать.
– Лови! – с небольшим размахом бросая от себя пакет с вещами, крикнула с балкона четвертого этажа человеческая фигура, для человека с плохим зрением едва различимая.
– Спасибо! – благодарил Радимов, поднимая пакет с земли, от того, что не сумел правильно вычислить точку его падения.
– Да не за что, – обеспокоенным криком ответил Паша.
– Удачи тебе! Может, когда-нибудь еще увидимся! – повторил Радимов прощание, которое уже произносил, но теперь был уверен, что в последний раз.
И трое, включая энергичного пса, отправились в обратный путь. И благодаря стремительности неутомимого животного этот обратный путь преодолевался скорым темпом. Ночная тьма окутывала парк, мимо которого они чуть спешно проходили, уже настолько бережно, что в нем и на десять метров, кроме деревьев трудно было что-либо разглядеть. Похожая картина была и во дворах, и в проулках, и на детских площадках, в общем, везде, куда не проникало освещение центральных проспектов. Тем не менее, было тихо: ни пьяниц, ни задиристой шпаны им по пути не встречалось. Не прошло и минут двадцати, как они зашли в нужный двор и открыли подъездную дверь.
***
Вслед за Игорем, Денис зашел в маленькую, тесную прихожую, на полу которой была небрежно разбросана разных размеров обувь, и, быстренько оглядевшись в незнакомом пространстве, скинул с ног и свою. А между тем, на часах было уже начало пятого, и спать оставалось не более четырех часов.
– Я постелю тебе на кухне, – поставил перед фактом Игорь.
– Да конечно, – ответил Денис с равнодушием от того, что уже давно привык спать на твердой поверхности.
– Если хочешь, можешь сходить в душ, только тихо, ребенок спит, – едва слышным шепотом предложил ему заботливый отец.
– Хорошо, – сказал с пониманием Радимов.
– Ладно, тогда я пойду. Спокойной ночи, – с этими словами он закрыл дверь в свою комнату, где уже спала Надя и их годовалый ребенок.
А временный постоялец зашел в ванную комнату, и, ополоснувшись под неисправным душем, вскоре ее покинул. Стараясь как можно тише пройти на кухню, он мягко притворил белую, деревянную дверь, и, отыскав расположенный в углу выключатель, погасил, ярко-желтую лампочку, одиноко висевшую под потолком. Даже в кромешной тьме, которую не нарушало не единого звука, ему, отнюдь, не сразу удалось заснуть, потому что мысли разного рода и содержания, копошились в голове его и не давали полноценно душевно успокоиться. И все же за четыре часа, проведенных на шерстяной, расстеленной на полу фуфайке, которая напоминала шкуру медведя, он, как положено, отдохнул, и когда в окно пробился утренний отблеск сероватого неба, был бодр и свеж. По всей вероятности эта бодрость объяснялась тем, что ему не удалось целиком отдаться сонному состоянию. К тому времени, как он приоткрыл глаза свои, молодые супруги уже пожаловали на кухню для того, чтобы выпить утренний кофе. Ей надо было собираться на работу, а он, так – с ней за компанию.
– Так, тебя за что выгнали? – поинтересовалась Надя, с таким видом, как будто ей уже кое-что было известно.
– Да там долгая история, – понимая, что нет времени всего рассказать, ответил Радимов. – Ректор решила все концы в воду, – неопределенной фразой, которая врядли могла отражать даже отдалённо причину его отчисления, окончил короткое объяснение он.
– А что за ректор? – с улыбкой, которая явно не понравилась Игорю, спросила Надя.
– Багерова.
– А это та, на которую, якобы, было покушение?
– Да именно она. Вы тоже слышали об этом?
– Да об этом многие знают, – заверила Надя, также естественно, словно бы об этом происшествии вообще невозможно было не слышать, и даже грешно не знать, – Так, говорят, что она с этим проректором была в близких отношениях, а он потом ее заказал. И еще у них контракт был с Францией, а когда Багерова стала ректором, из-за каких-то дел, Франция перестала спонсировать академию.
– Серьезно!? – воскликнул Радимов, предполагая разные варианты, но, даже не догадываясь о такой неприкрытой аморальности в профессиональных отношениях. – Теперь понятно, почему они и со мной не церемонились.
– А что ты думаешь дальше делать? – смакуя мелкими глотками кофе, при этом проникновенно глядя ему в глаза, как будто выискивая в них что-то, продолжала с явной заинтересованностью Надя.
– Сейчас к тете поеду, а потом не знаю. В общежитие уже не примут. Да и повторно проходить все эти психологически издевательства нет никакого желания. Но так как мне ни одного документа о высшем образовании не выдали, и даже аттестат остался у них, то придется еще иметь с ними дело.
– В Питер, значит, вернешься?
– Если удастся комнату снять подешевле, и работу найти, то конечно можно было бы.
– У меня тут знакомый есть, – словно бы рассекречивая государственную тайну, начала делится Надя с воодушевлением такой силы, что у нее, не отдохнувшей полноценно за ночь, по всей вероятности, из-за того, что приходилось успокаивать плачущего ребенка, совершенно пропала всякая сонливость, и удивительно резко поднялось настроение. – Он работает в фирме, где красят машины. Можно было бы и тебя туда. Зарплата около сорока тысяч. А еще у меня мама комнату сдает за десять.
– Без посредников? – уточнил Радимов немаловажный для него факт.
– Там тысячи две отдашь агенту и все, – опустив глаза, произнесла Надя, отчего стало понятно, что никакого агента нет, потому, что они за свою работу так мало не берут.
– Да было бы неплохо, – подытожил Денис, допивая свое кофе из белой, миниатюрной чашки.
На протяжении всей этой беседы, длившейся минут десять, Игорь был как-то в стороне, только временами поддакивал Наде, но не прекословил, и, в то же время, был совсем не рад ее предложению, потому в душе кое-что заподозрил. Денис же, выявив для себя причину, возникших в душе его подозрении, не стал подавать вида, что понял, а только одел на свой голый торс немного помятую футболку. Он еще точно не знал, вернется ли он в Петербург вообще, но повода для ревности подавать не желал, в любом случае.
– Давай, удачи тебе. Всё-таки сходи в собрание, ты ничего не потеряешь, – напомнил Радимов уже сказанное ранее, когда Игорь провел его за порог и, встав в дверном проеме, уже собирался закрыть за ним на защелку. В это мгновение поразительная торопливость и скрытая нервозность наблюдались в измененном его настроении, ведь, несмотря на то, что до отправления поезда Денису оставалось еще несколько часов, их прощание, в отличие от насыщенности проведенных бесед, именно по воле Игоря, оказалось чересчур уж сухим и коротким. От ощущения подавленности, появившейся в связи с последним разговором, ему хотелось побыстрее распрощаться с неудобным гостем, который теперь виделся ему, ничем иным, как только живым укором, вследствие чего он, нисколько в душе не соглашаясь, коротко поддакнул, и, глядя куда-то в сторону, словно бы сквозь, захлопнул дверь своей квартиры. И в этом жесте присутствовало что-то символическое.
Из мрачного подъезда Денис вышел на улицу, где было утро, и где свежий воздух, прохладный и чистый пахнул ему в лицо, отчего мгновенно прошла его сонливость. Ветер отсутствовал или разбивался о городские ландшафты, по крайней мере, не тревожил, окатывая холодными порывами. Был девятый час утра, поэтому времени еще имелось предостаточно, и поэтому до вокзала он решил идти пешком. По пути ему встречались люди, спешащие на работу, студенты, рабочие, занимавшиеся уборкой улиц, в общем, горожане и гости столицы, у которых, у каждого была своя цель, и которые не знали ни его лично, ни о его проблеме. И от этого он чувствовал себя спокойнее. Пусть никто не мог его морально поддержать, но вместе с тем, никто и не досаждал расспросами и утверждениями, что высшее образование – это самый важный и необходимый атрибут жизни, без которого жизнь вообще невозможна.
Было утро и на Московском вокзале, отчего в нем было не столь людно, как обычно. У самого входа маршировали полицейские, изредка вглядывавшиеся в лица прохожих; чуть поодаль работали дворники, метлами полируя вымощенные серой плиткой тротуары; сновали туда-сюда приезжие или желающие уехать за пределы северной столицы. А напротив входа, метрах в десяти, спозаранку работало летнее кафе, и сладким ароматом кофе зазывало прохожих. К слову говоря, так как этот факт нельзя оставить без внимания, подобные кафе являются распространенным явлением в Петербурге, особенно летом на Невском проспекте, где горожане и приезжие, под лазурным небом, ощущая игру ветра на своем лице и теле, разговаривают друг с другом, делая вид, что им нет никакого дела до заказанного кофе, которое заказано – так, для приличия, потому что полагается по этикету, и нельзя ведь, сидя в кафе, совсем ничего не заказывать.
Прошел час, и Радимов уже засомневался в верности своей идеи, что нужно было прийти пораньше, чтобы ненароком не опоздать на поезд. Суетность последнего времени оказала на него нездоровое влияние. Он стал сильно опасаться опоздания, а вернее сказать, даже панически страшиться его. Тем более опоздать на поезд – означало остаться в Петербурге, в то время как пойти ему было не к кому, ведь из знакомых, проживающих в собственной квартире, у него был только троюродный брат, с которым они давно не общались, и которому, незадолго до этого он звонил, но тот не взял трубку. Были и другие знакомые, но их контактов в его телефоне не сохранилось. В порыве чувства разочарования, он поспешно удалил номера девушек, с которыми он, мягко говоря, не сошелся характерами. Теперь это было все позади, как будто в другой жизни. Он зашел в здание вокзала.
Если вы когда-либо бывали в здании Московского вокзала, то могли, наверное, по достоинству оценить его великолепие. Читатель, быть может, остановиться, и скажет – зачем описывать вокзал, когда есть Эрмитаж и русский музей, и столько мест красивых в Петербурге, достойных описания более, нежели какой-то железнодорожный вокзал. Возможно, но здание Московского вокзала, по внутреннему изяществу им врядли уступает, по крайней мере, стоит с ними в одном ряду. Конечно, в нем ни римских, ни греческих статуй – нет, а также не висит картин эпохи ренессанса, но от этого он не перестает напоминать дворец. Огромный зал, пустой от произведении искусства, но оттого не менее впечатлительный; высокие потолки, до того недосягаемые, что разглядеть на них фрески сложно и нужно обладать острым зрением, и самое главное – то, что прибавляет к его внутреннему изяществу толику историчности – лавки с сувенирами, расположенные по обеим сторонам протяжного зала. И, конечно же, нельзя не упомянуть о бюсте Петра первого, возвышающемся на белой гипсовой колонне, который явно придает вокзалу музейной историчности. Но для вокзала, думаю, достаточно, это не Эрмитаж. Хотя, уместно заявить, что Эрмитаж так великолепен, что это доподлинно всем известно, а потому его описание никому не будет интересным.
Первым делом, Радимов прошел через весь длинный зал, в котором, почти все скамейки были заняты, уставшими от ожидания, людьми, некоторые из которых находились в полудрёмном состоянии, и поднял взгляд свой на табло, где красными буквами высвечивалось расписание прибытия и отправления поездов. Удостоверившись в подлинности обозначенного в билете, и соотнеся с временем прибытия своего поезда, он со спокойной душой выбрал себе пустую скамейку, на которую присел, и два часа, не переставая, думал о том, что будет дальше и как сложится, теперь, его судьба. «Возвращаться ли в Петербург и для чего: для того чтобы работать или восстанавливаться в вуз. Нет, думать о вузе точно сейчас не хотелось. Может быть когда-нибудь, потом, через годы. Хотя, через какие годы, при таком-то расставании». Единственная надежда была только на получение работы. На крайний случай имелся еще талант. Правда, о таланте Денис сейчас думал в последнюю очередь. Еще давно, и не раз, в социальной сети, приятели и не только, читая его заметки, предлагали ему писать книгу, но он как-то не решался, да и не знал еще о чем. К тому же, кроме как на статьи – размышления и одного короткого рассказа его творческого всплеска никогда не хватало. Хотелось побыстрее написать и выставить на всеобщее обозрение, чтобы прочитали и написали свои отзывы. И из этих разношерстных заметок ему предлагали составить книгу. Немудрено, что он посчитал это несерьезным, и недостаточным для завоевания широкого читательского круга. Теперь, по крайней мере, возникал оригинальный сюжет.
И в этом сюжете, положа руку на сердце, сложно было сказать, кто был виноват в столь неожиданном окончании его академической учебы, а кто был, действительно, прав. Он и сам был безответственен в посещении занятий, он и сам возгордился своим умом. От похвал и признания в его юной душе зародилась высокомерие. А когда он столкнулся с бюрократическим сопротивлением, если это можно назвать бюрократическим, то именно гордость не позволила ему пойти на примирение. Хотя, откровенно говоря, сам, навязываемый ему путь примирения его нисколько не прельщал. Ему казалось, что этот путь – продолжение психологических терзаний и бессмысленных мытарств по кабинетам, что все это не имеет логического завершения, и, что в итоге все будет выстроено таким образом, что он на законных основаниях не получит диплом, который, в наше время, бюрократами и не только воспринимается как единственное подтверждение наличия высшего образования. И пусть даже профессиональная деятельность, такая как методист в библиотеке, не требует высшего образования – в принципе, диплом все равно требуется. Правда, не совсем понятно, для чего выставляется такое бессмысленное требование. Предположим что для сохранения рабочего места и устройства на него одного из своих знакомых, или консервации этого места для экономии средств, или для того, чтобы не потерять то ощущение превосходства над другими, которое давало высшее образование при СССР, или чтобы не чувствовать себя единственными людьми, потратившими деньги и время впустую. Между прочим, уместно вставить умозаключение, что о потерянном времени обычно жалеют люди, пренебрегающие знаниями, для которых учеба – пытка, и которые, несмотря на профессиональную непригодность, бывает, по знакомству, устраиваются на государственную службу. Опять же, сразу же поправлюсь, дабы не прослыть не точным. Бестактно будет не заметить, что на государственной службе люди трудятся разные, и всех клеймить отвращением к знаниям – не правильно, ведь и в среде чиновников есть люди деятельные. Но к сожалению, деятельных, у нас, нередко, пытаются загнать до того состояния, чтобы они не могли уже показывать на собственном примере, как нужно работать.
Время, описываемое нами, было лето две тысячи одиннадцатого года, и в России назревали смутные исторические события – смутные потому, что не ясные, а не ясные оттого, что оказались непонятными простому народу, за права которого на столичных площадях происходила ораторская борьба. Ближе к осени москвичи и некоторые приезжие, толпами, в любую погоду, начали выходить на улицу и выдвигать требования, не совсем понятные и не до конца объяснимые. Требовали свободы слова, которой у нас чрезмерно и предостаточно; требовали освобождения политических заключенных, чья принадлежность к политике находится под смутным сомнением; требовали ухода правительства, которое до выборов уже клеймилось нелегитимным, а проще говоря, не признанным народом. Выдвигаемые требования, как таковые, были сформулированы впоследствии, и выступали скорее в качестве рационализации протеста, но не его основной причины, потому что причина, как известно, имеет предшествующие временные рамки, и сравнима скорее с корнем растения, нежели с его листьями. Самое что на есть удивительное – бунтовала столица и так называемый, впоследствии обозначенный самим собой, креативный класс: люди материально обеспеченные, имеющие права и свободы на удовлетворение духовных нужд, но из трансцендентных, не понятных разуму побуждении, не довольные политическим режимом и сложившейся ситуацией в стране. Остальная же Россия молчала. А в ней, между тем, копилось множество проблем, требовавших незамедлительных решений. Но протестное движение, и участвовавшие в нем люди не видели этой – другой России, а только принимали в нее отдельных ее представителей, тех, кто нашел в себе силы, и средства приехать в Москву. Но даже нужды этих людей не обозначались в пламенных ораторских выступлениях, а вместо этого выкрикивались прямые оскорбления в адрес президента и правительства. Шаткая политическая обстановка создала плацдарм для недоброжелателей вне России, и они стали всяческими путями содействовать разгару социальных страстей. Мы оставим без внимания способы и механизмы этого вмешательства и без углубления в них перейдем к одной идее, ложной по сути, но которая в умах народа имеет огромную силу. Это мысль заключается в том, что правительство, в наш век информационной свободы, знает обо всем, что происходит в стране; знает о том, что в Воронежской области у Владимира Ильича украл деньги Семен Павлович; знает о том, что в больнице Калужской области число сотрудников меньше, чем полагается и чем обозначено в отчетах; знает о неправомерном решении Астраханского суда. Эта мысль заключается в том, что существует некая единая государственная система, и потому все, что ни делается в самой отдаленной точке нашей родины согласовано с высшими, и ими же одобрено. Но это абсолютно не так; никакой такой системы нет. Многие беззакония не выходят не то, чтобы за пределы регионов, но даже и за рамки отдельных коллективов в самых мелких организациях. И если об этом не говорить, если это не выносить на поверхность, оно так и остается известным только самим беззаконникам и людям, пострадавшим от их беззаконий. А беззаконий в нашей стране много, чего уж греха таить.
Прощальное Петербургское небо, четыре года назад, при первом знакомстве, казавшееся ему слишком уж пасмурным, теперь было яснее, лазурнее, быть может оттого, что действительно прояснилось, а может потому, что стало ему роднее, привычнее. Оно глядело серостью и навивало на него неведомую, щемящую тоску. Многое за это время он пережил моментов – радостных, печальных, ничем не выдающихся – обыкновенных, хоть все четыре года прожил в маленькой общежитской комнатке, как мы помним, очень скудно обставленной. И многое из пережитого проносилось словно сон, и не откладывалось в его памяти. А некоторые случаи, на удивление, запомнились, хотя на том этапе ему казались незначительными, не достойными запоминания. Именно во время студенчества, не раньше и не позднее, произошло осмысление жизненного пути, поиски себя в творчестве, приобщение к религии. Однако, к слову говоря, это приобщение к нравственному закону заключалось, в большей степени, в чтении Библии и посещении собрания, и лишь частично в изменении себя сообразно слову Божьему. Быть может, именно поэтому вышло все совсем не так, как могло бы, в итоге, закончиться.
А между тем, к одиннадцати часам утра поезд был готов к отправлению, и, Радимов, все в той же глубокой задумчивости, зашел в свой вагон.
Вышка. студенческая повесть или невошедшее в зачет
© Copyright: Дмитрий Швец 7, 2012
Свидетельство о публикации №212092900377
Свидетельство о публикации №212092900377
Рецензии