Новое предисловие

То, что я пишу сейчас, - не конец нашей истории, а скорее ее начало.

Просто, когда находишься у истоков пути, трудно представить себе, где закончатся твои поиски, и в какие заводи они тебя завлекут.

Писать предисловие в начале истории – и глупо, и опасно – ведь никому не дано предугадать, чем она тебе отзовется.

Так и я писала эту историю три долгих года, но та я, которая печатает эти строки сегодня, - совсем не та, кто начинала вести дневник скорби и боли, наивно надеясь, что это поможет пережить себя.
Думаю, если бы нам обеим довелось бы встретиться, то мы бы не узнали друг друга, или, по крайней мере, были бы неприятно удивлены переменам, произошедшим в нас за этот долгий срок заключения внутри самих себя.

Я три года назад не смогла бы даже представить себе, что наступит день, и я не захочу выпустить в этот мир ни звука, ни стона, ни крика – ничего, что бы говорило о моей боли, страдании, надежде; не захочу видеть рядом близких друзей, чтобы хотя бы на мгновение опереться на их заботливо поставленное плечо; не захочу мужской любви, дружеского счастья, семейной гармонии, детской любви, променяв все это на желание самой себе смерти, забвения, самоуничтожения.

Я сегодня разве что с жалостью и состраданием могу смотреть на наивное и жестокое чудовище, разрушающее себя, уродующее своих друзей, обкрадывающее своих близких в угоду другому, такому же наивному и не менее жестокому существу, эдакому Калибану, которому я сама и уподоблялась, не осознавая того.

Я три года назад не думала, что наступит день, когда я смогу писать эти строки без ненависти и злобы, но с любовью и сожалением, без звериной тоски и желания, но с печалью и грустью, без тайного умысла, но с явной надеждой.

Я сегодня разве что с разочарованием должна признать несбыточность моего представления о врачующей природе времени, о физической природе страстной любви, о всепознанности окружающего меня мира.

Под конец этой истории мне было дано новое откровение, буднично посетившее меня в один из этих осенних дней долгой дорогой за рулем.

Когда я осознала глубину открывшегося мне знания, то содрогнулась – таким холодом безнадежности, такой древней инстинктивной мудростью повеяло от пропасти, разверзшейся передо мной посреди назойливых московских пробок.

Ты не спросишь меня, но я сама скажу, что я узнала, приобрела, пережила и запомнила.

Это так просто, что даже удивительно, почему эта мысль не родилась во мне раньше – три года, пять лет, восемь лет тому назад.

Нет никаких условных видов любви – к женщине или мужчине, к родителям, к друзьям. Есть только одна любовь, и эта любовь матери к ребенку, потому что она – безусловна, абсолютна, вечна, неуничтожима. Кем бы ни был ребенок – серийным убийцей и педофилом, вором и наркоманом, страшным чудовищем Гренделем из саги о Беовульфе, кровавым диктатором или террористом номер один, - мать всегда будет любить свое дитя и оплакивать его в своем сердце. Никакое зло не в состоянии умалить материнскую любовь, даже убийство этой самой матери. И даже там, за гранью жизни, мать все равно будет любить и жалеть чудовище, которое она породила в своем чреве, выкормила своей грудью, вывела в мир собственной рукой.

И это страшно, страшнее этого нет ничего на свете, потому что эта любовь не нуждается в поощрении, подкреплении, прощении, посвящении. Она просто есть, и ее нельзя остановить, словно поезд, запущенный под уклон без тормозов.

Ты не ребенок мне, но я только сейчас поняла, почему мне не удается оставить прошлое в прошлом, скелеты – в шкафу, а любовь к тебе – в кабинете психотерапевта.

Мое чувство к тебе было – или понемногу стало – безусловным, не рассуждающим, нерациональным, нерасчленимым, одним целым со мной. Что бы ты ни делал, ни говорил, ни совершал, ни причинял мне или моим близким, - я бы все равно любила тебя. Когда-то давно ты хотел решить известную проблему радикальным путем, и я сказала тебе, что соверши ты это преступление, и ты потеряешь меня, но это была неправда – я бы все равно любила тебя даже после того, как ты убил бы отца моего ребенка. Когда-то давно ты угрожал мне и моим друзьям физической расправой и местью, и я ненавидела тебя, но это была неправда – я бы все равно любила тебя даже после того, как ты искалечил бы мою жизнь и жизнь моих близких. Когда-то давно ты отказал мне в праве зачать от тебя ребенка, и после ссор и драк, после бегства в холодном зимнем лесу по снегу я раз за разом теряла последние драгоценные капли женской силы и естества, но это была неправда – я бы все равно любила тебя, даже после того, как ты заставил меня сделать выбор.

Я любила тебя как мать любит ребенка, доставшегося ей ценой собственного здоровья. Я любила тебя, как мать любит ребенка, вставшего на пути к жизни с любимым человеком вне опостылевшей семьи. Я любила тебя как мать любит ребенка, превратившегося со временем в эгоистичное, злобное чудовище, поднимающее на нее руку. Я любила тебя как мать любит ребенка, совершившего насилие над другими детьми. Я любила тебя как мать любит ребенка, убившего ее ради денег на новую дозу или в пьяной драке. Я любила тебя как мать, и этим все сказано.

Но нельзя перестать быть матерью только потому, что твое дитя – чудовище, и нельзя перестать любить его только потому, что оно убивает – других, себя или тебя. Так и я – не могу перестать любить тебя только потому, что ты уничтожил все хорошее, что было в моей жизни, что было между нами, что было во мне. Я мать тому миру, в котором я живу, а это значит, что я обречена на любовь к его несовершенству, к его чудовищной сути, к его разрушительной силе.

И в этом мое предназначение, моя сила, мое существование. И в этом мой конец, но в нем же и мое начало.

Да будет так.