мамины стихи

Цикады

 Мир удивляет. Как поют цикады
 июньской ночью! Словно колокольный
 я слышу звон, и вдруг вступает сольный
 "цикад" и перезвоном льёт рулады.

 Всю ночь не замолкает хор просящих -
 всю ночь трещит невидимый оркестр,
 и каждое дыхание - реестр
 всех наших душ - бессмертных и неспящих.

 И тут я понимаю: не удастся
 нам умереть, мы жизни сопричастны -
 пусть мы звучим, или совсем безгласны,
 мирские ли, афонцы ли, парнасцы -

 мы все поём немолчное "хвалите"
 самою жизнью, радостью минуты...
 Пылинки вечности, мы ветром мира сдуты,
 но не потеряны. Ловите нас, ловите!



морское медитативное

 Часами могу глядеть в зазеркалье моря:
 дрожит и щекочет, и бьётся в живом узоре.
 И ссорит горластых чаек с прозрачной рыбой,
 с причалами - лодки, детишек - с прибрежной глыбой:
  они всё пытаются влезть на неё повыше,
 а море смывает их вниз, только смех и слышен.

 И тут я припомню себя, осмотрю коленки -
 ещё проступают там шрамы - мои нетленки:
 белёсыми буквами детство навек вписалось.
 Вот это я с Лёшкой-Попом за рапан подралась,
 а это полезла, как дура, одна на скалы -
 сорвалась, конечно. От мамы тогда попало.
 Тут пса покормила с руки - волкодава, что ли -
 но палец остался, не помню уже и боли.

 А морю-то всё равно, что случалось с нами -
 оно, просыпаясь, качает восход волнами,
 оно норовит под себя приспособить берег -
 плевать на закат европ и расцвет америк -
 съедает дома и храмы, стирает геммы
 в порядке вещей и не отходя от темы.
 Потом поднимает со дна корабли, вопросы
 и вечные истины. Выше - лишь альбатросы.

 Но мы-то в каких небесах до сих пор витаем,
 что чаем нетленным наш мир, коли он смываем?
 Волна отмеряет нам время, она нас терпит,
 и если захочет, возьмёт нас и обессмертит.
 А те, кто остались, не станут кричать: воскресни,
 но сложат стихи и развеют над морем песни.




Оправдание Евы

 Мне нужно слышать запах твой и взгляд
 почувствовать спиной, и оглянуться,
 и в волны рук с разбега окунуться,
 как в первый раз - сто тысяч раз подряд.

 Врастаем в плоть, чем глубже, тем верней -
 до самой ненавидимой привычки,
 но тело - руки, губы - лишь отмычки
 для всех, не нами созданных, дверей.

 Так падаем...но вверх. И мы вдвоём
 не составляем пару половинам.
 Мы - яблоко в движении едином,
 которое и любим, и жуём.



на белый холст...

 На белый холст
       ложится чья-то тень,
 из хаоса выстраивая вечность,
 из тёмных красок -
               "белый-белый день",
 из параллельных линий -
                поперечность.


На белый лист
        ложатся тени слов,
 безмолвную гармонию вкушая,
 как рыбаки -
           удачный свой улов,
 как девочка - два слова:
                "я большая!"


 На белый звук
          летят, как мотыльки,
 такие же, но красочные звуки,
 подобраны в пыли,
                и так легки,
 очищенные встречами
                разлуки.



 На белый день
          чернее ляжет ночь -
 безлунная,
          и звёзды тем виднее,
 чем больше нам придётся
                превозмочь,
 чтоб ощутить
           соединённость с нею.


 Весь белый свет
           вобрать и сохранить
 для жизни -
         даже сказочную нежить-
 и, как струну,
                невидимую нить
 меж сном и явью
         в звонких пальцах нежить.



Пресыщенным

 Она танцевала тогда,
 как танцуют и нынче -
 девчонка в кругу развращённых, объевшихся боссов.
 Она грациозно скользила - и тонки, и босы
 пьянили их ноги её и полночные косы.
 И Царь обещал всё отдать:
 "Всё, что хочешь - пол-царства!"
 Но мать ей велела: "Главу Иоанна на блюде!"
 И Царь не посмел отказать: "Что подумают люди?"
 А люди не думали - мыли в блестящей посуде
 багровые руки. Туман наполнял их рассудки.
 Они лишь способны подумать, что будет приятней:
 отведать на завтрак тушёные в манго желудки,
 иль ванну принять в молоке,
 или что позанятней?

 И вносят Пророка главу.
 Но она не замолкла:
 Пророк - даже мёртвый -
 способен сказать только правду,
  и то, что мы видим как будто сквозь мутные стёкла,
 ему было ясно:
 он видел и Иродиаду,
 и Ирода: вот они голову держат
 в руках - Саломеи,
 а тело отрезано льдиной.
 И это затем назовём мы бесславной кончиной.

 ...И, хрупкая, звонко
 разбилась о камни заколка,
 с блестящих волос соскочив
 и упав за ограду,
 нарушив молчание и уничтожив усладу.
 Теперь хоть один из гостей не посмеет смеяться,
 к стене отвернётся -
 надеется скрыть отвращенье.

 Вы можете выйти, уйти и в толпе затеряться.
 Но будет отмщенье.



Август в Крыму

 Кукла початка созревшей тугой кукурузы
 платьем зелёным прикрыла прозрачные косы.
 А над арбузом гудят неизменные осы,
 сладкий нектар в полосатые прячут бурнусы.

 Сочно татарка в платке улыбается - зубы
 всё прикрывает, а глазом сверкает весёлым,
 словно реклама застывшим во времени сёлам: 
 сроду помады не видели яркие губы.

 Осень в Крыму долговечна и сладостна людям:
 жар отдают накопившие лето утёсы,
 и разрешаются миром больные вопросы -
 кажется, ссориться мы никогда уж не будем.

 Мир и покой. Расслабляет нежданная нега.
 Воздух застыл в ожидании смены сезона:
 лето уже переходит в разряд "время оно",
 царствует осень теперь - до январского снега.





Молчания

 1
 И что мне - в нём?
 И что ему - во мне?
 Когда мы оба только живы
 в такой тиши,
 в которой, в глубине,
 я разгляжу судьбы своей извивы...

 2
 Явление его - как сон во сне,
 почти по По -
 неясно и тревожно.
 Всегда чуть-чуть как будто в стороне,
 чуть-чуть не здесь,
 что даже плакать можно...
 Как вчуже, не со мной,
 как даль и глубь.
 Мне б помолчать,
 но смех трясу ненужный,
 как бубенец.
 Мне б в очи заглянуть,
 а я звучу свой голосок простужный!

 3
 Бессильная,
 лежу под гнётом сил,
 свалившихся, как слёзы,
 в наказанье.
 О, если бы ты был,
 ты бы спросил,
 а я б сказала
 о печали знанья.
 И разговор был долог бы, красив
 молчаньями
 в сравнении с беседой
 деревьев,
 гор,
 морей...
 И весь залив
 разлился бы,
 границам сна неведом.
 
 4
 Как объяснить,
 как выразить в словах,
 какие краски извести на звуки?
 Какие руки путать в головах?
 Какие встречи, сколькие разлуки
 перенести,
 чтобы упасть живьём
 в просторы смыслов,
 слов,
 шагов,
 звучаний
 и теплых слёз
 и наконец, вдвоём,
 прерывистых,
 осипнувших
 молчаний.
 Какие же?..
 И стоят ли слова?..
 И решено давно,
 что нет, не стоят.
 И руки вздрагивают,
 и едва-едва
 родившееся слово
 тихо тонет...




Подруга

 Она ощущает себя бесполезным ребром,
 бредущим по улице в яркой и модной одежде.
 Ребро без адама - пустой обесцененный дом,
 а мать всё твердит о какой-то последней надежде.

 Вставать по утрам и не слышать детей голоса -
 такие невовремя резкие, звонкие трели...
 Смотреть в зеркала в тихом страхе увидеть глаза,
 которые женское счастье своё проглядели.

 И сердце уже разучилось спокойно любить -
 себя отдавая, пожертвовать собственной песней,
 оно продолжает устало, как маятник, бить,
 оно отмеряет ей жизнь с передышкой воскресной.

 Направо пойдёт - попадёт в оглушительный шум
 безликой толпы, где она всё равно всем чужая.
 Налево пойдёт - в тишине убивающих дум
 встаёт одиночество, мунковский "крик" заглушая.

 Её не учили любить, не учили отдать,
 внушали всегда "брать от жизни" - вот главное дело.
 Никто не сказал ей, что старость придёт, словно тать
 и съест потихоньку всё то, что судьба не доела.

 Никто не сказал...и винить - никого не винит,
 а просто сидит вечерами над мокрой подушкой
 и слушает: тоненько-тоненько вьюга звенит
 в сосульках под крышей - единственной верной подружкой.



Осенняя женщина

 У женщины с осенними глазами
 ты выпроси невыплаканный дождь,
 пусть льётся долгожданными слезами,
 когда ты этой милости не ждёшь.

 У женщины с осенними руками
 возьми туманы, плечи ей укрой.
 Пусть жёлтыми слетают мотыльками
 сухие листья в черно-белый рой.

 У женщины...так много дней осенних,
 свободных от тепла и солнца, дней,
 что тонкая невидимая сень их
 клубится, словно облако, над ней.

 Та женщина, осенних снов загадка,
 укрыта от людских досужих глаз,
 как девичья полночная тетрадка,
 как без огранки маленький алмаз.