Рыбачка. Город за Полярным кругом

                У большой реки Печоры стоит город небольшой
                И зовется Красный город, город тундры вековой….

Город  Нарьян-Мар, куда мы приехали, оказался еще меньше Каргополя, хотя гордо именовался столицей  Ненецкого национального округа.  В переводе с  ненецкого языка означает – Красный город.  Он расположен за Полярным кругом, в устье реки Печоры, севернее 67 параллели.
К моменту нашего приезда туда, Нарьян-Мар был совсем юным, его начали строить на месте пристани и поселка  Белощелье в 1931 году, сразу же сделав его  административным центром  Ненецкого национального округа.  В 1935 году ему присвоен  статус города,  в него вошли, кроме поселка Белощелье, расположенные рядом  Калюш, Качгорт, Кармановка, поселок лесозавода №51 имени Г.В.Хатанзейского и  деревня Ёкуша.  Перед войной, в 1940 году в Нарьян-Маре проживало  около   10 тысяч человек. В основном, кроме старожилов, это были рабочие, завербованные в разных концах страны  на строительство одного из первых советских городов на Крайнем севере, и ссыльные поселенцы.
  Сердцем города был  порт. За короткий период навигации  морем и по Печоре сюда завозили строительные материалы, оборудование, продовольствие и товары народного потребления. Отсюда переправлялись в центральные районы страны лес, пушнина, рыба, продукция оленеводства.
Нарьян-Мар внес вклад и в освоение Арктики,  через него  пролегали  воздушные трассы  высокоширотных полярных экспедиций Папанина – Шмидта.  Об этом напоминает мемориальная доска на доме по улице Выучейского, в котором они жили несколько дней во время перелета к Северному полюсу.
В годы Великой  Отечественной войны  жители города и  округа  вносили свой вклад в  экономику страны, хотя большая часть мужчин ушла на фронт, и все тяготы легли на плечи женщин. Силами населения был построен аэродром за поселком Калюш, на берегу Качгортского озера, который  использовался для приема самолетов вплоть до 70-х годов.   Самолетами вывозили в основном пушнину, оленину  и рыбу.   «Мягкое золото» - пушнина  шла на пополнение валютных запасов страны, на покупку оружия, стратегического сырья и всего необходимого для фронта. Пушным промыслом в округе занимались ежегодно в среднем 700 охотников.   В годы войны по сравнению с 1940 годом почти в 4 раза увеличился вылов рыбы, которую  солили, сушили, замораживали и коптили. Ведь Печора, особенно её низовья, очень богата ценными сортами рыб - такими, как семга, сиг, нельма.

 На лесозаводе № 51 в конце 1942 года освоили выпуск карбасов и судов типа «кавасаки»  (плоскодонное рыболовное парусное или моторное судно длиной  12-15 метров).  Поскольку побережье Северного Ледовитого океана оказалось в зоне боевых действий, основная доля грузов и пассажиров приходилась на речной транспорт.  Во время войны резко сократился завоз в округ продовольствия, поэтому, несмотря на суровый климат,  нарьян-марцы  занялись огородничеством, стали выращивать картофель  и даже некоторые виды овощей, больше стали держать коров  и коз в домашнем хозяйстве.

 В 1947 году, когда мы приехали, в Нарьян-Маре проживало чуть больше 12 тысяч жителей. Город был полностью  деревянным, ни одного кирпичного здания. Центральная часть, то,  что в простонародье и называли городом, состояла из четырех продольных улиц, вытянутых от порта на  юго-восток: Набережной, Партизанской, Смидовича и Выучейского.  Перпендикулярно их пересекали: Красная  площадь (ну как же обойтись без Красной площади в таком крошечном городке?),   улицы Хатанзейского, Полярная, Ненецкая, Тундровая и Северная.   Здесь  преобладали двухэтажные дома на два-три подъезда. Но немало было и небольших одноэтажных домиков и  длинных  дощатых бараков  довоенной постройки.   Поселки же  полностью состояли из одноэтажных домов.  В Нарьян-Маре того времени не было ни водопровода,  ни канализации, ни газоснабжения.  Из всех бытовых удобств было только электричество, которое подавалось  с перебоями, а после 22 часов совсем отключалось до утра.  Несколько позднее, примерно с 1948 или 1949 года свет давали уже до 24 часов,  и только  когда построили тепловую электростанцию в середине 50-х годов, проблемы с электроэнергией исчезли. Дома отапливались дровами, благо дров хватало.   По весне, во время половодья, по Печоре с верховьев реки плыло много  бревен.  Только  их  надо выловить, высушить, распилить и наколоть. Лесозавод выписывал на дрова по низкой цене отходы производства: горбыль, рейку.  Питьевую воду носили из колодцев,  которых было немного, так что носить было далековато. К некоторым домам в центре воду подвозили через день в бочке, на лошади. 

Несмотря на свои более чем скромные размеры,  Нарьян-Мар ещё до войны сформировался как культурный центр на  Крайнем  Севере. Здесь были Дом культуры, кинотеатр «Арктика» и историко-краеведческий музей и клуб пионеров – все они  располагались в одном большом  двухэтажном  здании на Красной  площади.   До 1948 года работал профессиональный драматический театр.  В городе  были две средних  и семилетняя  школы,  школа-интернат для ненецких детей из тундры, санаторно-лесная школа, педагогическое училище, окружная школа оленеводов, позднее преобразованная в зооветтехникум,  культпросветшкола (с 1951 года – кульпросветучилище – культурно просветительское училище).  Работало несколько библиотек, больница, аптека, детские сады. Самым красивым зданием в далеком 1947 году был Дом Советов, где размещались  все органы власти округа и города, горком и окружком  Компартии и  ВЛКСМ.  Но  не было ни церкви, ни даже часовенки, поскольку город начал строиться в советское время, и предполагалось, что все население должно быть атеистами.

Как я уже упоминала,  папа завербовался на строительство  окружного Дома связи, работы на нем были закончены в 1952 году, и с тех пор это здание стало  визитной карточкой Нарьян-Мара.  Двухэтажный деревянный дом  украшает купол восьмигранной пирамиды, над входными дверями – остроугольные крыши, украшенные орнаментом.  Весь декор носит ненецкий характер, треугольные формы напоминают чумы. 
 
Первые годы нашей жизни в Нарьян-Маре были очень трудными по многим обстоятельствам.  Одно из них – суровый заполярный климат, намного холоднее, чем в Каргополе. Около  восьми месяцев длится зима, нередко уже в сентябре выпадал снег, к концу октября на реках и озерах устанавливается такой лед, что можно  ездить на лошадях( кстати, в настоящее время климат там существенно изменился в сторону потепления).   Снежный покров держится до середины мая, порой еще в июне в лесочках и по низким местам может лежать снег, да и пурга вдруг налетит.   Например, в 1957 году, когда мы оканчивали школу,  в начале июня, вдруг неожиданно началась  метель во второй половине дня, хотя утро было очень теплое. Двое подростков  из педучилища отправились в тундру на прогулку в одних легких пиджачках, а когда разыгралась  пурга, сбились с дороги, укрыться  было  негде. Когда их нашли на другой день, они уже были мертвы – замерзли.

 Средняя температура  января  минус двадцать градусов, но нередки морозы и до сорока - сорока пяти градусов, да еще с ветром. Особенно тяжело переносится пурга: завьюжит на два-три дня так, что в трех шагах ничего не видно, ветер сбивает с ног. Бывает, метель начинается неожиданно. Утром шли в школу при ясной, морозной погоде, а из школы нас не отпускали, пока не приходил кто-нибудь взрослый для сопровождения. Взрослый шел впереди с палкой, а несколько детишек следовали за ним, держась за крепкую веревку, чтоб не потеряться. Снежные сугробы наметает высотой с человеческий рост. А как была непривычна долгая полярная ночь!  В середине ноября солнце при ясной погоде бывает на нижней части  небосвода часа два, в середине декабря   перестает показываться над горизонтом.  Хотя собственно полярная ночь в Нарьян-Маре длится только 23 суток, практически с ноября  и почти до конца января в   помещениях приходится весь день пользоваться  искусственным освещением. Зато зимние ночи  бывают очень светлые, луна необыкновенно яркая, на улице при свете луны можно даже читать, чем я частенько пользовалась, когда стала старше и увлекалась чтением.    В морозные ясные ночи, хотя и не часто, можно наблюдать северное сияние, удивительно яркое, красивое и загадочное явление.  На темно-синем небосводе вспыхивают и переливаются разноцветными  красками, чаще всего оттенками желто-зеленого цвета, сполохи в виде волн гигантского размера. А иногда сполохи образуют причудливые фигуры, то летящую птицу, то неведомого зверя.   Наверное, оно бывало и в Каргополе, но впервые я его увидела в Нарьян-Маре!

Весной  день становится  необыкновенно  длинным, светло почти круглые сутки, а летом солнышко совсем не садится, как бы компенсируя зимнее отсутствие. Весной, во время ледохода, Печора выходит из берегов, затопляя при этом значительную часть города и прилежащих поселков. В отдельные годы  вода в Печоре поднимается на шесть и более метров против обычного уровня. Так, в 1952 году подъем воды составил 7,08 метра, в 1998 году – 6,7 метра.
 Лето в Нарьян-Маре начинается, как правило, после ледохода и спада воды, возращения Печоры в свое русло. Оно  короткое, прохладное, средняя температура июля  + 10 градусов, но бывают годы, когда воздух не прогревается выше 6-8 градусов.  Бывали годы, когда все лето ходили в плащах и перчатках. Нынче же бывают и очень  жаркие периоды, с температурой до  +30 градусов. Например, летом  2000 года жара держалась около двух недель, днем температура доходила  до +30, +35 градусов. Люди загорали и купались в Печоре не хуже чем на юге.Но такое, конечно, бывает нечасто. С наступлением теплых дней  появляются тучи гнуса – комаров и мошкары, от которых нет спасения ни днем, ни ночью.
 В сороковые – пятидесятые годы, время моего детства, не было никаких  средств, ни мазей, ни кремов, для защиты от этой кровососущей напасти. Когда мы уже немного обжились  в Нарьян-Маре, мама стала на лето шить из марли или из ситца пологи, которые навешивали над кроватями, чтобы,  хотя ночью, найти спасение от комариных туч. Меня комары донимали ужасно, все лето я ходила  искусанная  и поэтому не любила  это время  года.
Кроме   комаров и мошек,  летнее время омрачалось песчаными и пыльными бурями.   Берега Печоры и ее притоков в основном сложены песчаными  почвообразующими породами, Нарьян-Мар в буквальном смысле слова построен на песке, и стоит подняться  сильному ветру, как тучи песка поднимаются в воздух, будто в африканской пустыне.  В 1947 году, да пожалуй, до 1951-52 годов, в городе было  очень мало  деревьев и кустарников, газонов или палисадников у домов, ветер свободно перевивал песок с места на место. Улицы были не мощеные, проезжие части – грунтовые, а пешеходные  тротуары – деревянные, дощатые:
«Деревянные дома, деревянный тротуар, не высокий, не широкий, славный город Нарьян-Мар…», так пели мы в песне  нашей молодости.

Я помню, как в школьные годы мы вместе со взрослыми каждой весной выходили на субботники и воскресники   озеленять наш город.    Не всякое дерево растет на крайнем севере, высаживали иву, березки, елочки. Многие саженцы  не приживались, гибли, но постепенно, год от года, деревьев становилось больше.  И теперь  вдоль улиц Смидовича и  Выучейского тянутся    аллеи уже старых, довольно высоких деревьев. У каждой школы, детского сада и других учреждений также есть зеленые насаждения. Особенно красивые  ели растут около нашей бывшей  семилетней школы, их посадили в 1952-53 годах, теперь они уже выше второго этажа. Ведь, как правило, деревья в Заполярье  низенькие, два-три метра высотой.

Несмотря на трудности, климатические и иные, Крайний Север притягивает к себе, покоряет. Первоначально наш папа заключил договор, то есть  завербовался, на три  года. И родители думали после истечения этого срока вернуться обратно в Каргополь. Но потом отец продлил  договор еще на три года, потом еще…. Наверное, тому были причины. Возможно, неторопливый  северный уклад жизни, добрые человеческие  взаимоотношения  сыграли свою роль. В Нарьян-Маре, практически до моего   отъезда  на учебу в Ленинград, мы не знали, что такое запирать дом на замок. Воровства не было. Если у входа в дом  стояла палочка или  вместо замка в пробой  воткнута щепочка, то можно было быть уверенным, что никто в дом не войдет. Конечно, жили мы тогда  небогато, да ведь и  у бедного можно что-то украсть.  Вот нынче обворовывают в дачных поселках  избушки пенсионеров, выгребая всякую мелочь, вплоть до ложек и вилок, выкапывают овощи и даже кустарники. В нашем же маленьком городке  все люди были на виду, вора быстро бы «вычислили», а убежать в тундре некуда.

Жители Севера очень гостеприимны и добры.  Зайди в любой дом, квартиру – тебя не отпустят без чая, без разговора.  А еще, на мой взгляд,  северяне по натуре своей коллективисты,  делают всякое дело сообща, ведь многое нельзя выполнить в одиночку, без товарищеской поддержки и взаимопомощи. Взять заготовку сена. На сенокос выезжали  компаниями, сразу несколько семей на лодках, так как участки располагались на протоках  печорской дельты. Договаривались с тем  хозяином,  который имел  большую моторную лодку, чтоб к ней подцепить несколько  небольших  весельных  лодок.  И  таким караваном добирались до угодий. Там тоже жили  все вместе, в небольших, типа охотничьих, избах. По вечерам, после работы, варили на костре в ведре уху, если днем удавалось кому-нибудь наловить рыбы.  Помогали друг другу сметывать сено в зароды. И вывозили  сено к дому тоже сообща, по очереди каждому хозяину.

 Или зимняя подледная рыбалка. В Нарьян-Маре зимой не ловят рыбу на удочку, а ставят под лед реки или озера  сети или рюжи (такие плетеные  ловушки на навагу, возможно, теперь уже не применяются, но папа пользовался ими).   Для такой рыбалки нужна компания не меньше трех-четырех  человек, никто зимой не отправится в тундру один.
Когда наши родители решили перенести дом  на  более  высокое место  в Качгорте, потому что его сильно подтопляло каждую весну, все соседи помогали его разбирать, а  потом и собирать на новом месте. За полтора месяца вся работа была сделана и к осени семья поселилась  уже в новом доме.
Северяне, нарьян-марцы,  если уезжают на «Большую землю», то с трудом там осваиваются, очень тоскуют по своему маленькому городу. А некоторые, так и не привыкнув, снова возвращаются в Нарьян-Мар.  Когда в 1957 году я  поехала на учебу в  Ленинград,  тоже очень скучала по  городу, по родным, друзьям.  Мне казалось, что я никогда не привыкну там, а лучше Нарьян-Мара нет места на земле. На всю жизнь у меня сохранились самые теплые воспоминания  о городе детства, и хотя в последующем мне не часто приходилось бывать в нем,  каждая поездка становилась праздником, приносила огромную радость.

Нарьян-Мар за последние 10-15 лет сильно изменился, хотя по-прежнему остается небольшим городом, там проживает  сейчас  всего 20 тысяч человек. Да и  в целом по Ненецкому округу количество жителей  составляет около 47 тысяч.  Город стремительно развивается, благоустраивается. На месте болота, отделявшего когда-то  поселок Кармановку от центра, выросли  4-5 этажные, панельные и кирпичные  дома  со всеми бытовыми удобствами. Появилось много   новых улиц: Октябрьская, Пионерская, Авиаторов, Южная, Ленина, Юбилейная и др.  С 1978 года в городе используется  природный газ  Василковского месторождения, которое  находится  в 60 километрах от города. С того времени, как газ пришел в город, все котельные и электростанция  работают на этом  топливе. Да и большинство частных домов теперь отапливаются газом, либо с помощью газового котелка, либо прямо в топку обычной печки  устанавливают газовую форсунку. Насколько легче и удобнее стало хозяйкам!    Большинстыво квартир Нарьян-Мара  теперь полностью имеют все бытовые удобства. Исчез поселок Калюш, на его месте  построена красивая церковь  Преображения    Господня,  несколько  пятиэтажных домов.

 Построены  новые  пятиэтажные  больница  и детская клиника.  Реконструирована  улицы Смидовича,  ее сделали   пешеходной зоной – вымостили  современной красивой тротуарной плиткой, поставлены красивые фонари. На улице Выучейского  построена  детская школа искусств с музыкальным и художественным отделениями. Рядом – новые здания налоговой инспекции, административный корпус нефтяной компании « ЛУКОЙЛ – Север», спортивно культурный комплекс,   современный  Дворец культуры. В Нарьян-Маре теперь работают несколько спортивных залов, есть большой плавательный бассейн,  ледовый дворец с катком.
Горожане, благодаря спутниковой связи, принимают  более  сотни программ телевидения. Автоматическая телефонная связь соединяет город со всей Россией и городами  дальнего и ближнего  зарубежья. Компьютер и Интернет, мобильная сотовая связь тоже заняли свое законное современное место. В общем, нарьян-марцы живут в «ногу со временем».

Что особенно поразило меня во время последних моих поездок в Нарьян-Мар,  так это какая-то  особенная духовная атмосфера, как теперь говорят – аура. Люди,  подавляющее большинство, живут как бы устремленные в будущее. Никто не сетует   на    трудности, в городе практически нет безработицы.  Не видела я  там и нищих, коих развелось великое множество в больших городах, в том числе и в Петербурге. Молодежь старается получить высшее или хотя бы среднее специальное образование. Многие выпускники школ, как и прежде, уезжают поступать в колледжи и университеты  в Архангельск, Петербург, Москву, Ярославль и т.д. Но теперь есть возможность учиться и получить профессию, не выезжая из города. Бывшее педучилище  преобразовано в Высший  педагогический колледж, там готовят не только учителей начальной школы, но и преподавателей математики, истории, русского языка.  И на базе колледжа работает филиал Архангельского Поморского Государственного  Университета.
В большой чести у  нарьян-марцев спорт, особенно лыжи, гонки на мотосанях «Буран», волейбол и баскетбол. Зимой проводится ежегодный праздник «Сияние Севера», в котором  принимают участие все желающие, независимо от возраста, приезжает много оленеводов из тундры, проводятся оленьи гонки.
Не обходят своим вниманием  нарьян-марцев и артисты, приезжают с концертами «звезды» российской эстрады, известные творческие коллективы. На день города окружная администрация приглашает  много известных артистов, на открытой площадке горожане бесплатно смотрят концерт с участием лучших и популярных  певцов, сатириков и т.д. Словом, Нарьян-Мар  живет полнокровной жизнью современного города, несмотря на удаленность  от Большой земли.

Любовь к городу своего детства я пронесла через всю жизнь, он для меня, как свет далекой звезды, и когда мы встречаемся с  нарьян-марцами, нас объединяет чувство привязанности, родства с заполярным, милым сердцу  краем. Конечно, привыкли мы и полюбили заполярный край не сразу, жизнь там была, если оценивать её с сегодняшних позиций, очень сложной.

Первое наше жилье в Нарьян-Маре   было в маленьком деревянном домике, стоящем на высоком песчаном берегу Печоры, рядом с посолочным цехом рыбозавода, недалеко от морского порта. Адрес – Набережная, дом 1, хотя никакой набережной по сути  дела увидеть было просто невозможно. За посолочным цехом было еще два или три дома, считавшиеся тоже по Набережной улице, но стояли они от берега  довольно далеко. Нам выделили в этом доме квартиру, которая считалась как бы из двух комнат. Передняя, большего размера, она служила и кухней.  Слева от двери – печь с плитой, два небольших окошка. Вторая комнатка совсем небольшая, отгорожена дощатой перегородкой без двери. Первое время, думаю, не меньше месяца, в этой квартире вместе с нами  жила еще семья переселенцев из Каргополя из двух человек, да нас было шестеро.  В  этом доме на Набережной мы прожили около двух лет.

Первая зима в Нарьян-Маре  была очень трудной во всех отношениях. К длинной и очень холодной заполярной зиме мы были не готовы, не было ни теплой одежды, ни обуви. Я помню, что ходила в школу  в тоненьком пальтишке из хлопчатобумажной ткани, и мама закутывала меня  сверху своим большим теплым платком, чтоб я совсем не замерзла. В доме тоже было холодно, не было сухих дров, ведь их надо заготавливать с весны, а мы приехали осенью.  Печка сильно дымила, в  сильные морозы ее топили по три раза в  день, практически не переставая, но к утру  все равно было так холодно, что в ведрах  замерзала вода. У нас почти не было мебели, хотя, как переселенцам, ее обещали выдать. Родители получили железную кровать без сетки, точнее, две спинки от кровати, которые папа как-то умудрился скрепить, между спинками клали доски, это и было  спальное место. Еще нам достался небольшой, очень старый, фанерный книжный шкаф, который использовался долгие годы, все мое детство, как посудный.  Квадратный дощатый стол и топчан, а вернее, что-то похожее на нары, для нас с Алей   и Лидой отец сколотил сам, для Гали кто-то принес маленькую люльку.

 Очень трудно было с продуктами, совершенно не было овощей (в Каргополе все-таки  они были всю зиму), ни лука, ни капусты, даже сушеная картошка была в редкость. В декабре 1947 года  отменили карточную систему снабжения, и стало вволю хлеба, но кроме хлеба практически ничего не было. Изредка можно было купить у оленеводов немного мяса, но, учитывая, что работал один папа, а едоков было шестеро, такая возможность появлялась нечасто.  К весне у мамы от  недоедания и нехватки  витаминов началась цинга, стали выпадать волосы, опухать ноги, болеть и кровоточить десна. У мамы были прекрасные черные густые волосы, коса до пояса, а тут ее мама срочно обрезала. Я даже плакала, когда впервые увидела маму с короткой стрижкой.  Единственным спасением от цинги оказался тюлений жир. Его  посоветовала есть нам наша соседка по дому, тетя Нюра Полежаева. Тетя Нюра жила в маленькой комнатке  рядом с нами, у нее была дочка  Тамара, моя ровесница, мы  вместе ходили с ней в школу.  Они были ленинградцами, и как я сейчас понимаю, ссыльными, никогда ничего не рассказывали об отце Тамары  и о своем прошлом. Они прожили в Нарьян-Маре всю войну и уже имели достаточный опыт выживания. 
 У тюленьего жира невероятно противный запах, хуже, чем у рыбьего. Но все в доме, кроме меня,  ели его. Поджаривали на нем черный хлеб, подсаливали, и ели. А я в это время убегала из дому на улицу, меня тошнило от запаха. Тетя Нюра соблазняла меня, обещая дать кусочек сахара, если я съем ломтик хлеба  с тюленьим салом, но меня невозможно было уговорить. Не знаю, как уж меня миновала болезнь, но маме, да и всем остальным тюлений жир точно помог.

Весной 1948 года жить стало  немного легче, папа стал изредка ловить рыбу в  Печоре, а когда  потеплело, ездили  на лодке на Екушанский остров, который был посреди реки почти напротив нашего дома, собирали там дикорастущий лук и щавель.
Наша жизнь в Нарьян-Маре  до 1954 года была чередой постоянных переездов из одного жилья в другое. Иногда это жилье оказывалось лучше прежнего, а иногда намного хуже. Летом 1949 года мы переехали в отдельный небольшой домик в поселке Сахалин, в трех или четырех километрах от центра города, то есть от моей школы. Домик состоял их двух  помещений, передняя служила кухней, там была  печь с плитой, а вторая комната была вообще без печки, в нее выходила только стенка от кухонной печи. Поэтому, папа смастерил железную печку – буржуйку, которой мы и обогревались. Пока в буржуйке горели дрова, в комнате было тепло, даже жарко, но к утру делалось ужасно холодно, все промерзало, в углах бывал иней. Не понимаю, как мы пережили зиму в таких условиях, ведь у нас были маленькие дети.  Осенью, 23 сентября, мама родила мальчика, долгожданного сына, которого назвали Валерием. Мамина сестра  Лида к тому времени уже училась в техникуме в Архангельске, так что нас опять было шестеро. Рядом с домом, через дорогу, была радиостанция с высокими мачтами, а за ней лесок, вернее кустарники  карликовой березки и ивы, растущие на песчаных буграх. Там было хорошо играть, а еще мы с Алей и подросшей Галей  собирали там северную ягоду воронику, которую местные жители называют психой. В этом доме мы прожили год.
  Все наши переезды были связаны с тем, что папа часто менял работу, не знаю, по каким  причинам. Может быть, искал заработок больше?  А  жилье в то время  в основном было ведомственным, то есть принадлежало организациям, и если человек увольнялся с данного предприятия, то и жилье он обязан был освободить. На новой же работе предоставляли  такую жилплощадь, какая была свободна на данный момент. Таким образом, после домика на «Сахалине», весной 1950 года, мы поселились в довольно приличной квартире на улице Северной (теперь это улица Победы). Дом был двухэтажный, на два подъезда, в нем было то ли восемь, то ли двенадцать квартир, теперь уже не помню, а дом давно снесен  из-за ветхости. Наша квартира была на первом этаже,  и опять состояла из двух комнат. Они мне казались очень большими, просторными, может потому, что у нас по-прежнему почти не было мебели.

У нас были две железных кровати, детская люлька, никогда не пустовавшая – один ребенок чуть подрастал и вылезал из нее, а там уже новый малыш, большой обеденный стол, старый сундук, привезенный из Каргополя, пара скамеек, да шкаф для посуды. Комнаты были светлые с высокими потолками, с большими окнами.  И было две печки: плита в передней комнате, и голландка во второй, так что в этой квартире мы не мерзли. Рядом с домом были сараи для дров на каждую квартиру. Близко были школа и магазины, почта и больница. Жизнь в этой квартире, особенно из раннего детства, мне  почему-то запомнилась больше всего. У нас там были хорошие соседи, появились друзья у родителей, подружки у нас с Алей и Галей. В доме  было много детей – семьи, в основном, были многодетные, мы все дружили. Зимой была такая забава: прыгать в сугробы с дровяных сараев, при этом еще попытаться сделать сальто, чтоб в снег войти ногами, а не головой. В начале зимы, когда лед на реке еще не занесло снегом, мы пытались кататься на коньках. Настоящих коньков  почти ни у кого не было, у кого-то были «снегурочки», которые привязывались к валенкам веревочкой с палочкой. Иногда пару коньков делили на двоих, одна нога с коньком, а другая просто в валенке. Но и это было такое удовольствие!

 Летом в  нашем  дворе мы сами устраивали себе  самодеятельный  пионерский отряд, какое-то подобие пионерского лагеря.   Тогда еще в нашем городе не было официальных летних городских лагерей для пионеров, мы о них только читали в книжках, и пытались подражать. Поставили рядом с домом высокую жердь – мачту, и  по утрам поднимали на ней красный флаг под грохот «барабана».  Барабаном служила  старая кастрюля. Делали утреннюю зарядку, как кто умел, потому что взрослые с нами не занимались, но и не мешали нам играть. С помощью взрослых мы сделали  «гигантские шаги», очень уж все любили на них крутиться.
Гигантские шаги – это такое устройство, неведомое нынешним детям,  что-то вроде  карусели, приводимой в движение ногами:  на высокий столб укреплялось колесо от телеги, к которому привязывались толстые веревки с петлями на конце.  В петли  садились   желающие покататься, разбегались, колесо крутилось и  дети взлетали вверх! 
 
Конечно,  много времени  уходило на помощь родителям по хозяйству. За водой приходилось ходить на колодец далеко, я была маленького роста, с коромыслом не умела управляться, и ребята постарше научили меня носить ведра с обручем от бочки.  Нигде и никогда я больше не встречала подобного «усовершенствования» для облегчения труда.  Делалось это так: железному обручу придавался вид овала, так чтобы его вытянутые края могли упираться в ведра, а человек становился в середину. Таким образом, обруч играл роль распорки, и ведра не били по ногам. Конечно, носить воду было все равно тяжело, и мама всегда говорила мне, чтоб я не набирала полные ведра.
Мама нас рано приучила к труду. Мы с Алевтиной по очереди мыли полы, они у нас долгое время были некрашеные, и их приходилось тереть голиком (веником без листьев) с песком или толченым кирпичом, потом несколько раз смывать чистой водой. Мама требовала, чтобы полы были белыми с желтизной. Когда  их со временем покрасили половой краской, мытье стало намного легче.
 
Мы ходили в магазин за хлебом,  на большую семью его приходилось покупать много, это был основной продукт питания. За некоторыми продуктами, например, за мукой, сахаром, растительным маслом приходилось стоять огромные очереди. Часто очереди занимали еще с вечера (видимо, кто-то информировал, что утром привезут,  и будут продавать  ожидаемый товар), составлялись списки, ночью ходили отмечаться. И вот мы по очереди:  мама, Аля  и я,  ходили к магазину, отмечались, а где-то к середине следующего дня  получали, наконец, желанный продукт.
 Бывало и так, что товар заканчивался раньше, чем подходила наша очередь, это было так горько и обидно, что я плакала. Еще, к слову сказать, из того времени запомнилось -  некоторые продукты  в магазинах продавали «с нагрузкой»: если вы хотели купить дешевых карамелек – «подушечек»,  фруктового джема, или повидла, то в нагрузку вас обязывали купить хотя бы 50 грамм черной паюсной икры. Икра тогда постоянно стояла на прилавке магазина в больших,  трехкилограммовых  банках. Она была слишком дорогим удовольствием для большинства людей,  и для нашей семьи тоже. Но маме иногда приходилось ее покупать. Я эту икру страшно не любила, никогда ее не ела. Вкус ее я поняла лишь тогда, когда она совсем исчезла с прилавков магазинов, уже где-то в конце семидесятых годов. А сейчас  этот  деликатес опять не доступен нам из-за высокой цены.

Наша семья все продолжала увеличиваться. В феврале 1952 года родился Володя, второй сын, и нас стало семеро. Как маме удавалось справляться с такой огромной семьей,   остается для меня загадкой по сей день. Ведь надо было накормить  всех хотя бы три раза в день, постирать гору белья,  мама любила поддерживать чистоту и порядок в доме. Тогда еще практически невозможно было купить тюль для окон, и мама  шила  занавесочки  из марли, украшая их мережкой. А папа сделал на стол праздничную скатерть из простыни,  нарисовав на ней букеты цветов масляной краской. Потом такие скатерти захотели иметь все соседки, мамины подруги, и папа  сделал для них  тоже.

Мама сама шила нам платья и рубашки, и весной 1951 года папа купил маме швейную машину «Подольск », которая прослужила нашей семье больше сорока лет. Сколько радости было у мамы!  Мама и меня научила немного шить на машинке, и это очень пригодилось мне в последующем. Жизнь постепенно налаживалась, ведь каждую весну, в марте, происходило снижение розничных цен на многие продукты и промышленные товары. Больше становился ассортимент, хотя, конечно мы не знали таких продуктов, как колбаса, свежие огурцы и помидоры, яйца, фрукты, да и многого  другого. Большинство продуктов  привозилось в наш заполярный город в сушеном  или  консервированном  виде: сушеная картошка, морковь, свекла, лук, вместо яиц – яичный порошок.  Но зато можно было легко купить  у местных рыбаков  разную рыбу: щуку, налима, язей, а то и сига, нельму, пелядь. Папа наш не особенно увлекался рыбалкой, но летом  с друзьями ставили сети или ловили неводом, особенно на сенокосе. Отцу больше нравилась охота, у него было ружье-двустволка, иногда весной он ходил  охотиться на уток. Трофеи, как правило, были невелики, две-три небольших утки, а  то и куличка.

С весенней охотой мне вспоминается такой случай. Однажды, летом, когда было уже тепло и ночи не отличались от дня,  папа взял меня с собой на охоту. Было  мне лет 10. Поехали   на моторной лодке в один из многочисленных рукавов дельты Печоры. Там пристали к небольшому островку, болотистые берега которого заросли осокой – прекрасное место  для уток и куличков.  Было раннее, раннее утро, солнышко стояло еще довольно  низко. Папа, взяв ружье и манки, пошел  на другой край островка, к небольшому болотцу, посидеть в засаде.  Меня же оставил стеречь лодку, сказал, что я могу лечь и поспать на дне, постелив фуфайку.  Лодку папа зацепил веревкой  за колышек на берегу. Я легла, легкие волны слегка покачивали лодочку, и я даже задремала. Но вдруг, как будто что-то почувствовав, села. И что же я увидела? Лодочка наша уже покачивалась посреди протоки, довольно далеко от берега. Весел в лодке почему-то не было, только багор и деревянная лопата, видимо, папа был уверен в моторе. Я очень испугалась, что меня унесет еще дальше, стала кричать, звать папу. Вскоре он прибежал к берегу, стал успокаивать, велел не паниковать, а потихонечку толкать лодку багром то с одного борта, то с другого. Хорошо, что речка была не очень глубокая, вскоре я пристала к берегу. Но охота на этом закончилась. Папа сказал, что   я своим криком всех уток распугала, а он только  присмотрел  небольшую стайку, севшую на воду около манка. Так и вернулись мы домой без трофеев. Больше я на охоте не бывала.

Мясо в нашем рационе бывало большой редкостью в те времена. Зимой иногда отец ходил в тундру и ставил силки на куропаток и зайцев. Про зайцев я не помню, чтоб попадались, а  куропаток иногда приносил по десятку, а то и больше, но они были такие маленькие и постные!  Суп мама варила в основном без мяса, с крупой или макаронами, лишь на большие праздники готовились пельмени или тушили картошку с кусочками мяса. Основное питание наше состояло из чая с хлебом, белым или черным, зачастую и без масла, по утрам и на ужин. В обед суп и какая-нибудь каша, чаще всего пшенная, ячневая, овсяная  или перловая. Рис и гречневая крупа были  редкостью, да и стоили дорого  для нас. Картошку запасали с осени, когда ее привозили на пароходах с верховьев Печоры, но, как правило, она  заканчивалась еще перед новым годом, а потом использовали сушеную. Папа работал один,  заработки были небольшие, а семья все росла.

Отец старался подрабатывать: перед революционными праздниками писал плакаты на больших красных полотнищах для оформления города и трибуны, рисовал портреты вождей (он отлично делал копии с открыток), иногда писал на стекле вывески для  различных организаций. По частным заказам рисовал скатерти и  копии картин.   Однажды он месяца три рисовал по вечерам и  выходным дням два огромных панно во всю стену в фойе кинотеатра «Арктика». Это были копии с картин  И.Шишкина  «Утро в сосновом лесу», и  В.Васнецова «Три богатыря». А пока он рисовал эти картины, нас с сестрами бесплатно пускали в кино, чем мы охотно пользовались, если позволяло время. Благодаря этому, я семь раз посмотрела новый тогда кинофильм «Смелые люди». Картины, написанные папой,  украшали фойе кинотеатра лет 15, если не больше.   Занимался он и жестяными работами:  делал из оцинкованной жести  совки, трубы для самоваров, морильницы для углей, (это такое  цилиндрическое  ведро на ножках с плотно закрывающейся крышкой, куда выгребали из печки горящие угли, а они там  «морились» и потом  использовались для разогрева самовара).

 Умел он и печь переложить, крышу перекрыть, да и многое другое. Зимой сам чинил, подшивал нам валенки. Новые валенки для всех детей удавалось купить не каждую зиму, да и новые не выдерживали без ремонта долгие  морозные  месяцы. Я любила смотреть, когда папа подшивал валенки, это казалось мне невероятно трудным делом. Сначала папа готовил дратву – специальные льняные  нитки, которые натирались куском черной смолы – варом.  На пятки и на кончик носка папа ставил кожаные кусочки – делал  «обсоюзку».  А на подошву в два слоя пришивал войлок от старых валенок, да еще иногда и каблучок делал. Такие подшитые валенки служили целую зиму.
 В общем, папа наш брался за любое дело, как я уже писала, руки  у него были золотые. Но был у него большой недостаток, которым страдают  многие российские мужчины: любил  выпить, порой и без меры. Ведь основная работа его была – водитель машины. Бывало, попросят что-то отвезти, привезти, а вместо платы угостят выпивкой, так уж было принято, рассчитываться деньгами считалось  неудобным. И бывало, что к дому он подъезжал на машине уже в хорошем «подпитии». Хотя за все годы работы шофером он не сделал ни одной аварии.

Весной, в апреле 1952 года, папа устроился водителем на лесопильный завод №51. В связи с этим, мы в очередной раз поменяли жилье. Теперь мы поселились в поселке лесозавода. Квартира была точно такая же, как и на  Северной улице, в таком же двухэтажном доме. С дровами здесь не было никаких проблем, своих работников  администрация лесозавода обеспечивала  топливом бесплатно, так как отходов было много. На берегу озера, отделявшего поселок лесозавода от  Качгорта и Сахалина, постоянно жгли мелкие обрезки и опилки, которые подвозили вагонеткой с завода.  В этой квартире мы прожили чуть больше года, там я одну зиму проучилась в  лесозаводской школе, она была через дорогу от дома.   И там  5 марта     1953 года узнали  смерти  Сталина. Это событие врезалось в мою память, как большое горе. Когда по радио передали сообщение, папа даже заплакал, так была велика его вера в гений великого вождя. Что уж говорить о нас, детях, когда  мы выросли с этим именем в сердце и на устах! В школе были траурные митинги, минуты молчания.

В этой квартире у нас случился небольшой пожар,  точнее, загорелись провода в комнате. Дома была я  и  маленький  Володя, ему было несколько месяцев, он спал в своей кроватке. Отец был на работе, а мама с остальными детьми пошла в баню. Проводка в квартире была наружная, провода, видимо, были старые.  Я занималась уроками, радуясь, что брат спит и в доме тихо.   Вдруг я услышала какое-то шипение, оглянулась и увидела, что кусок провода  свисает с потолка  прямо  напротив марлевой занавески, отделявшей вход в маленькую комнатку, и горит ярким, слепящим светом, как всегда горят электрические провода. Я очень испугалась. Тогда я еще не изучала по физике электричество, не знала, что нужно делать.  Сначала я  вытащила из кроватки спящего брата и отнесла его к соседям, сказав им, что у нас горят провода.  Соседка побежала  вызывать пожарников -там, рядом с домом, на столбах были специальные кнопки для вызова пожарной команды.  А я вернулась в комнату, схватила  большой ковшик с водой  и поднесла к горящему проводу. На удивление, провод зашипел и погас. Видимо, напряжение в сети было очень низкое, а ведь иначе меня бы ударило током.  Вскоре приехали пожарники и были очень удивлены, что я таким  способом погасила горящий провод. Они объяснили мне, что этого нельзя было делать ни в коем случае, а нужно было просто повернуть выключатель, погасить свет.   Так я получила свой первый урок  по физике, той ее части, что изучает электричество. И хорошо, что все закончилось благополучно.  Когда вернулась мама,  соседи рассказали ей о происшествии, а меня еще долго мучил страх. Как потом оказалось, это был первый пожар в моей жизни, но не последний.

Летом 1953 года папа опять поменял работу, устроился шофером в ремонтно-строительную контору  городского коммунального хозяйства (сокращенно  называли  горкомхоз), и мы   опять переехали  в центр города. На этот раз  жилье нам выделили в старом дощатом  бараке, еще довоенной постройки, по улице Хатанзейского. Хуже уже быть не могло.   В бараке был длинный  и узкий  коридор, по обе стороны которого располагались маленькие комнатки, площадью 12-13 квадратных метров. Топки печек выходили в коридор.  У каждой двери  стояли на табуретках керосинки или  примусы и ведра для воды и мусора, проход оставался  узеньким. В такой вот маленькой комнатке,  тринадцатиметровой,  поселилась наша большая, из семи человек, семья.   Папе обещали, что  это временно, и при первой возможности  жилищные  условия  улучшат. Не знаю, сколько пришлось бы нам  ждать обещанного улучшения.
 
А   6 декабря в нашем бараке,  в соседней  комнате, случился пожар. Было раннее утро, мама топила печку, папа, попив чаю, только что ушел на работу. Я еще лежала на кровати – вообще-то, все мы спали на полу, кроме родителей, но мама    мне  разрешила «понежиться» на их  постели, так как в школу еще было рано идти. В комнате  было, почему-то, дымно, мама  посетовала, что опять печка дымит.  А я вдруг увидела, что у потолка, из соседней  комнаты, пробивается густой дым,  и стенка уже обуглилась. Мама очень перепугалась, она была в очередной раз беременна.   Мы с ней быстренько одели, укутали малышей, и я повела их в соседний дом, к знакомым. А мама вызвала пожарников, которые располагались  рядом, в соседнем бараке, и начала  «спасать» наше имущество, которого практически и не было. Почему-то  сначала она решила снять с окна марлевые  занавесочки.   Потом, когда все прошло и успокоились, даже смеялись над этим, ведь у нас тогда была единственная  ценная вещь – швейная машинка, которую следовало бы спасать в первую очередь.   К счастью, пожар потушили быстро, он обошелся без жертв. В соседней комнате, где и началось возгорание,  было двое маленьких мальчиков, это из-за  них и начался пожар – они  спичками пытались посветить себе, что-то искали, видимо, (электричества тогда в такое раннее время еще не было). Мать их была на работе в ночную смену. Пожарники сломали дверь, и вытащили их, угоревших, но живых. В  нашей комнате обгорела одна стена и часть потолка, а две комнаты  вправо от нас выгорели полностью.
 
Этот барак вскоре совсем снесли. Мы две ночи  провели у знакомых, а потом нам выделили комнату опять в бараке, но на этот раз,  в бревенчатом,  более новом и добротном. Там комната была немного больше, метров восемнадцать, с высоким потолком и широким большим окном. Во всяком случае, когда мы с Алей пошли мыть пол в «новом» жилье,  нам оно показалось намного просторнее прежнего. В этом бараке, который находился рядом с управлением порта и клубом, мы прожили несколько месяцев, до лета 1954 года.  Весной, 14 апреля 1954 года, мама родила еще одну девочку.  Я очень просила, чтобы ее назвали Марией, в честь маминой сестры, тети Маруси, которую  все мы любили и уважали.  Так сестричку и назвали Машенькой, и что еще удивительно, день ее рождения совпадает с днем ее Ангела, о чем  мы тогда даже не подозревали. И еще я обещала маме, что когда вырасту, и буду работать, то возьму Машеньку к себе жить. В будущем так и получилось.

Наверное, мама все же «допекала» отца по поводу жилья, ведь семье из восьми человек приходилось ютиться в одной небольшой комнате, когда на ночь всех детей укладывали спать на полу, то невозможно было пройти. И вскоре после рождения Маши, папа купил дом в поселке Качгорт. Дом был старый, до этого в нем размещался детский сад. Когда  детсад перевели в новое помещение, дом хотели разобрать на дрова, так как он стоял слишком близко к воде, к берегу озера, и его каждую весну подтопляло во время наводнения. Дом папе продали очень дешево, как  списанный на дрова, на дорогой у нас попросту не было средств. Кроме того, дом принадлежал горкомхозу, где папа работал, и начальство пошло навстречу, учитывая  то, что семья многодетная. В этом доме прошла остальная часть моего детства и юности – нарьян-марского периода моей жизни.   Дом, конечно, требовал ремонта, но нас это не пугало. Папа сам переложил печку, перебрал полы, заменив прогнившие доски, мы с мамой  побелили потолки,     поклеили обои, покрасили окна. И в начале лета 1954 года переехали в свой дом.

По сравнению с предыдущим жильем дом нам казался очень просторным. В нем была передняя, или прихожая, как ее у нас называли. Там стоял умывальник, вешалка для одежды в небольшой нише – позднее папа сделал там шкаф, скамейка для ведер с водой. Налево от прихожей – кухня с большой печкой и плитой, от них обогревался весь дом. В кухне поставили большой обеденный стол и три длинных скамейки рядом с ним, так что вся наша большая семья  могла сразу сесть обедать или ужинать. Для   посуды использовался все тот же старенький книжный шкаф, да еще папа сделал несколько полок. Еще в доме было две комнаты, одна большая, другая маленькая. Отделялись они простой дощатой перегородкой без двери,  мама повесила на  дверь ситцевую занавеску.

В большой комнате стояли две кровати - родительская  и узенькая подростковая, на которой спала Галя, да   люлька-качалка для Маши.  Братья, Валера и Володя, спали на полу, а летом частенько перебирались на чердак, где спали под пологом, спасаясь от комаров.  Еще в комнате был квадратный стол, этажерка с книгами. Немного позднее родители купили  комод кустарного производства.

 Тогда в Нарьян-Маре фабричной мебели  вообще не было в продаже, местные столяры–умельцы делали стулья, табуретки, комоды, этажерки. В большой комнате было четыре окошка,  и мама стала разводить цветы, которые очень любила. Маленькую комнату  отдали нам с Алевтиной.  Папа сам сделал нам  довольно широкую деревянную кровать, на ней мы спали с Алей на сенном матрасе. У окошка поставили небольшой столик, заменявший нам письменный, там мы по очереди делали уроки, благо, учились  в разные смены.  Над столиком, сбоку, повесили полочку для учебников, которую я сама сколотила, пока отец был на работе.  У папы в коридоре стояла хорошая большая доска, приготовленная им для  какого-то дела. Я ее распилила, как мне надо было, немного подстругала рубанком, и сколотила большими гвоздями. Полочка получилась, конечно, неказистая, и папа немного поругал меня за использованную доску.  Чтоб скрыть огрехи  своей «работы», я обклеила полку обоями в тон стены, и она стала выглядеть вполне прилично. По крайней мере, она послужила не только нам с Алей, но и остальным братьям и сестрам, пока они учились в школе.

Дом наш был бревенчатым, а к нему был пристроен огромный дощатый коридор, видимо, он служил для игр детей, когда там был детский сад. В коридоре была сделана уборная, чтоб не бегать на улицу в мороз и пургу.  Там же складывалась часть дров, особенно сухих, на растопку, веники для бани, разный хозяйственный инвентарь. Дом, и особенно коридор, были подняты высоко над землей, под ним можно было пройти во весь рост.  Родители, посоветовавшись, решили обзавестись коровой, так как под коридором вполне можно было оборудовать хлев, да и для хранения сена места вполне хватало.

Летом заготовили сена и осенью 1954-го купили  стельную корову – первотелка.  Имя  мы ей дали  Милка. Ранней весной 1955 года наша коровушка отелилась, и мы впервые попробовали  запеченное молозиво, оно напоминало сыр. В нашем доме появилось свое молоко, часть его даже мама продавала соседям. Коровушка была удойная, давала по 13-14 литров молока в день. Не зря всегда в деревнях корову называли кормилицей, мы сразу почувствовали, что нам стало легче жить. Конечно, забот тоже прибавилось, на долгую зиму надо было заготовлять очень много сена, комбикормов тогда не было, а стойловый период в заполярье длится  иногда больше 9 месяцев. 

 Сенокосные участки  частникам выделялись  далеко, за 30-40 километров от города, по берегам печорской дельты.  Добираться туда, и вывозить сено надо было на лодках.  У нас была  своя небольшая лодка – в Нарьян-Маре редкая семья жила без лодки, это было необходимо. Ведь кругом  вода – многочисленные рукава Печоры, озера, весенние половодья, затоплявшие значительную, а порой и большую часть города, тут уж без лодки никак не обойтись. Но для поездок на сенокос и вывоза оттуда сена нужна была большая лодка, и папа, прежде никогда такой работой не занимавшийся, за весну сам соорудил лодку! Может, она была тяжеловата   и не очень легка в управлении, но мы на ней ездили на сенокос несколько лет, нагрузив всем необходимым для двухнедельного пребывания там. Для вывоза заготовленного сена обычно нанимали шнягу (или шняку). Это такое плоскодонное гребное беспалубное судно, широко использовавшееся на Печоре рыбаками и для перевозки грузов. Обычно несколько хозяев договаривались, вместе нанимали   моторную лодку-дорку, к ней на буксире подцепляли  шнягу, а то и две, или три-четыре больших лодки с сеном, и такой караван доставлял  зимний запас корма для коровушек.

 Мне пришлось побывать   на сенокосе трижды: два раза еще в школьные года, после восьмого и девятого классов, и в студенческие каникулы  после первого курса Университета. Папа научил меня немного косить косой-литовкой,  а многие местные жители , особенно из числа староверов-устьцилемов,  косили косой-горбушей. Коса-горбуша похожа на очень большой серп, со стальным лезвием около метра и деревянной ручкой как у серпа. Косят ею,  согнувшись, замахиваясь то с правого, то с левого плеча, так, чтобы лезвие шло параллельно земле и срезало траву на высоте не более 10 сантиметров от земли. Мне всегда казалось, что для этого нужна невероятная ловкость и сила.  Обычная коса-литовка, или стойка, намного удобнее, но с горбушей опытные косари  управлялись гораздо быстрее.

Мне нравилось ворошить и сгребать сено в копны, помогать  сметывать его в зароды. На  севере  сено ставят не в стога, а в узкие и высокие скирды-зароды, чтоб оно лучше проветривалось и не загнивало.   Для зародов заготовляются заранее стожары и подпорки – их вырубали в лесу.  Жили мы на сенокосе в маленькой избушке, там на каждом   участке были поставлены домики типа  охотничьих, с маленькой печкой, крохотным оконцем, иногда без стекла, и нарами, на которых устраивались на ночлег по  10-12 человек, все, кто косил сено поблизости.  Нехитрую пищу варили в основном на костре. Ужасно донимали комары и мошкара, работать приходилось в накомарниках, иногда доставали у геологов жидкость, отпугивающую кровососов, и ею смазывали открытые участки тела.

 Иногда ловили рыбу в реке. Там, на сенокосе, я впервые увидела, как ловят рыбу неводом, я помогала папе в этом. Я стояла на берегу и держала один конец веревки – верхней подборы,  а нижнюю подбору  привязывали  к  колышку  на берегу. Папа плыл на лодке, как бы очерчивая большую дугу,  и выкидывал  невод в воду, потом приставал к берегу на довольно значительном расстоянии от меня и мы начинали тянуть невод, постепенно идя навстречу друг другу. Это называлось – сделать «тоню». Иногда в невод попадало около ведра разной рыбы, иногда всего две-три штуки. Если рыбы попадало мало, делали еще один заход с неводом.  Потом варили на костре целое ведро вкуснейшей ухи на всех  сенокосчиков.

 По берегам  реки, среди кустарников, встречались красная и черная смородина, конечно, не крупная, как садовая, но очень вкусная. И в перерывах между основной сенокосной работой я ходила собирать ягоды. Словом, если бы не зловредные комары и мошка, то жизнь на сенокосе мне очень  нравилась. Когда сено было высушено и сметано в зароды, мы с папой возвращались домой на своей лодке.  Вывозом  же сена домой папа занимался позднее, сообща с другими хозяевами,  доставляли его по очереди каждому.  Осенью обычно вывозили часть сена на лодке, чтоб хватило на корм  скоту до ледостава, а остальное уже зимой на санях по льду.

Жизнь в своем доме, была, конечно, намного легче, чем раньше, хотя трудностей тоже хватало.  Дом был довольно холодным, зимой мама топила печку два, а то и три раза в день. Весной, во время  наводнения, дом  всегда  подтопляло, приходилось на несколько дней уходить жить к знакомым (с такой-то семьей!).   А когда вода спадала, то надо было приводить в порядок жилье, ремонтировать печку, все просушивать, иногда заново клеить обои. Весной 1957 года, когда я оканчивала школу, наводнение было таким сильным, что вода поднялась  выше верхней кромки окон, только крыша возвышалась над водой. И мы с моей подругой ездили на лодке проведать наш дом, и на крыше крыльца сидели и готовились к экзамену.

В 1960 году, когда я уже собиралась выходить замуж, папа  перенес дом на новое, более высокое место, там же в Качгорте, поближе к зданию ветлаборатории. Он и по сей день стоит там.  Конечно, это была очень большая работа – разобрать по бревнышку старый дом и собрать его на новом месте, но папа с мамой  с помощью друзей  и соседей сделали эту работу за лето. Осенью семья переехала уже  в обновленный дом. Теперь дом стоял на более высоком берегу Качгортского озера, куда вода в наводнение почти никогда не доходила, поэтому не было необходимости поднимать его так высоко над землей.  Хлев для коровы и сараи для сена и дров поставили отдельно, за домом. У дома был довольно большой участок земли, там сажали картошку. Была лужайка для игр ребятишек с качелями, там же летом ставили летний очаг, чтоб греть воду, и стирали  в корыте на большом пне. Позднее папа построил в доме свою баню, использовав  для этого часть большого коридора, так что не надо было выходить на улицу.
 
Раньше с мытьем в бане были большие проблемы. В Нарьян-Маре тогда была одна городская баня с одним помывочным отделением.    Два дня в неделю мылись женщины,  еще два дня отводились для мужчин, и два дня для организованных граждан – для школы интерната и военнослужащих. Нам с Качгорта ходить в баню было довольно далеко, километра три.  Автобусного сообщения в городе тогда еще не было, так что и в метель, и в мороз, идти приходилось пешком. В бане обычно бывали большие очереди, мама посылала меня или Алю занимать очередь, а сама с младшими детьми приходила позже. Посещение бани занимало почти целый день. Самых маленьких мама мыла дома. Когда братья немного подросли, лет с пяти, они стали ходить в баню с папой.  Зимой, в сильные морозы, в баню ходили не каждую неделю, и ее посещение становилось своеобразным  праздником. Перед баней дома делали генеральную уборку,  натирали до зеркального блеска  самовар, меняли постельное белье, мама пекла к ужину оладьи  или шанежки. А после бани семья собиралась у самовара, наслаждаясь чистотой и покоем.  У наших соседей по Качгорту, Фроловых,   была маленькая банька, которая топилась по черному, то есть  дым выходил не через трубу, а через отверстие в потолке. Иногда  мама просила соседей, и они разрешали нам протопить их баньку для себя. Там можно было хорошо прогреться, но мыться было очень неудобно – низкий потолок и многолетний слой сажи, чуть коснешься стенки, и надо идти снова мыться.

В качгортском  доме наша семья опять увеличилась: 26 декабря 1956 года мама родила девочку, младшую из сестер, которую мы назвали Татьяной. Таня появилась на свет за два дня до моего   семнадцатилетия, я уже училась в  десятом, выпускном  классе. А в 1959 году,  второго октября, родился  Виктор, самый младший из детей, последышек, как называла его мама. Так что наша мама   родила и воспитала  восемь детей  и за это имела правительственные награды: «Медали материнства»  1 и 2 степени, и два ордена «Материнская слава», 3 и 2 степени. С самым младшим братом, Виктором, у нас разница почти в двадцать лет, он родился, когда я уже  жила в Ленинграде.  Во время моих приездов на каникулы  он называл меня тетей.

В  этом доме семья прожила до 1978 года. Там  30 июня 1972 года умер папа.  Он долго болел раком легких. На похороны мы съехались все, хотя жили уже далеко от родного дома. Только Володя, служивший тогда в армии в Омске, опоздал к похоронам, прилетел лишь к вечеру следующего дня. Мы тогда в последний раз  собрались в родительском доме все  дети, восемь человек, сфотографировались на память. Младший из детей, Витя, перешел в седьмой класс. А через  два года, когда он закончил восьмилетку, они с мамой уехали жить в город  Сосногорск (Коми республика). Там жили Алевтина и Володя с семьями. В родительском доме дольше всех  жил Валерий с семьей, который женился в канун 1973 года. Дом старел, требовал капитального ремонта, условия жизни там  становились невыносимыми. Я была в этом доме последний раз в 1977 году, когда приезжала на вечер встречи выпускников нашей школы. Хотя печку Валера с женой топили по два, а то и по три раза в сутки, к утру температура в доме опускалась до +4 или +5 градусов. Валера или Надя с вечера приносили охапку дров, часов в пять утра начинали топить печь, чтоб можно было поднять ребенка и одеть его перед тем, как отвести в детский сад. Наконец, в 1978 году семья Валерия получила квартиру в новом поселке  «Искателей», построенном для геологов. Никто из детей не претендовал тогда на этот дом, думаю, мы были просто недальновидны, и его продали очень дешево, прямо сказать – за смешные деньги, на которые брат купил себе подвесной мотор для лодки.  У дома несколько раз  менялись хозяева, а сейчас, в мою последнюю поездку в Нарьян-Мар в 2010 году, там никто не жил, выглядел он жалким и заброшенным.