Анна - часть седьмая

            Куда…куда, куда…куда, – отстукивали колёса товарного вагона-теплушки, до отказа наполненного людьми. Анна с детьми сидела на полу, застеленному соломой, вблизи печки-«буржуйки», почти бессознательно поглаживала по головке, прильнувшего к ней сына. Шестимесячная Лизонька спала на коленях, причмокивая во сне пухленькими губками, и улыбалась.
 
«Что же ты не спишь, сынок…» – как в забытьи проговорила Анна, мысли её были далеко от этого грязного и холодного вагона. Ещё недавно в нём перевозили скот, но запах помёта животных не вызывал отвращения, совсем наоборот, он напомнил о прежней, нехитрой, спокойной и размеренной крестьянской жизни. Вероятно, сознание человека в трудные моменты жизни, включает защитные функции, навязывая ему светлые воспоминания, уводя на время от реалий жизни. Вот и сейчас, забыв о своём обращении к сыну, она полностью погрузилась в прошлое.

     Выйдя замуж, рукоделенка-Нюронька, как её называл отчим,  неожиданно столкнулась с простой, казалось бы, проблемой. Она умела шить, вышивать, ткать половики на загляденье, но не умела печь хлеб. На кухне всегда священнодействовала мать, конечно глазастая девушка выдела как это делается, но самой ни разу не доводилось поставить квашню. На третий день после свадьбы, когда уже заканчивался хлеб, доставленный в дом заботливой крёстной,  Анна, как ей казалось по всем правилам, замесила тесто. Прошло несколько часов, однако тесто и не думало подниматься. Тогда, скорая на ногу, шестнадцатилетняя молодуха побежала к Агиппине:
– Лёля, квашня не поднимается, не знаю что делать… – выпалила она с порога, – вроде бы всё сделала как нужно.
– А ты дрожжи-то, Нюронька, добавляла? – хитро прищурившись спросила крёстная.
– Ой! Лёля… не положила…

     Окунувшись в этот милый эпизод теперь уже далёкой жизни, Анна улыбнулась и тут же опомнилась, услышав стук колёс – куда..куда, куда…куда.
– Мама,  куда мы едем? – ответил вопросом мальчик. Заметив, что мать его не слышит, он поднялся на ноги и крепко прижал к себе её голову, – Мама, куда нас везут? – голос ребёнка дрожал, как и всё тельце от страха.
– Не знаю, сынок… – легонько отстранив от себя сына, ответила Анна, – Не бойся! Я с тобой, и папа, и Лизонька…

     Стараясь не потревожить сон малышки, она положила её рядом  на солому и прижала к сердцу мальчика: «Милый мой, слатушка моя! Успокойся, мы выдюжим! Всё сынок наладится у нас, всё хорошо будет…»  Она вдруг остро осознала всю безысходность своего положения и животный страх перед неизвестностью. Поезд мчал вперёд, но Анне мерещилось, что они летят в глубокую пропасть, где не видно дна, и нет никаких шансов выжить. Ужас охватил душу матери, и она крепко прижала к себе дитя, не видя и не слыша, что происходит вокруг.
 
     Пётр, как и все мужики в вагоне, расположился поодаль от буржуйки и что-то царапал карандашом на обрывке бумаги. Время от времени, он поднимал виноватые глаза на Анну, но тут же прятал их, боясь встретиться с её всегда прямым и чистым взглядом.  Кроме детей, в вагоне никто не спал. Женщины, выплакав слёзы по пути на железнодорожную станцию, сидели молча, каждая думая о своём. Мужчины, тихонько переговаривались, иногда покуривая и осторожно стряхивая пепел в заскорузлые от тяжёлого крестьянского труда ладони.

     «Выходи из вагонов…пересадка…» – очнулась Анна, услыхав чужой стальной голос. Дверь вагона со скрежетом растворилась.  Пётр, сидевший около самой двери, первым спрыгнул на перрон: «Иди скорее ко мне, сынок», – закричал он, протягивая к Павлуше руки, но ребёнок никак не хотел отрываться от матери. Выходящие из вагона люди, подгоняемые выкриками вохровцев: «Пошевеливайтесь, твари! Быстрей, быстрей!» – оттесняли Петра от двери, но он пробирался к ней вновь. «Беги к папке сынок! Мне Лизоньку забрать надо, беги, мой милок!» – с усилием отняв от себя сына, проговорила Анна, и мальчик метнулся к двери. Мать обжёг его полный слёз и страха взгляд, и внезапная боль пронзила сердце. Чьи-то руки подхватили малыша и передали отцу.  Вагон  опустел, когда женщина, подняв дочь и подхватив узел с пожитками, превозмогая боль в сердце, подошла к выходу из вагона. Перрон был практически пуст, через платформу стоял такой же состав, двери вагонов, кроме одного, были уже заперты. Охранники буквально вытащили растерявшуюся Анну из вагона и затолкали в другой. Дверь захлопнулась и поезд тронулся. «Егоршино», успела прочитать несчастная.

     Она очутилась в таком же вагоне-теплушке, только оборудованном трех – ярусными нарами и в нём было немного теплее и свободнее, чем в предыдущем. В темноте вагона трудно было разобрать лица людей, но женщина сразу почувствовала, что сына с мужем здесь нет.
– Павлик! Павлик! – позвала она, отчётливо осознавая, что ей никто не ответит, – Орловы! Здесь есть Орловы? – голос её сорвался на крик, но это уже был крик отчаянья.
– Присядь, милая! Ты присядь! – потеснилась одна женщина на нарах первого яруса, – И ребёночка положи, долго ещё ехать. Сказывают, что в Ирбит нас везут. Да ты не переживай уж так-то, мои тоже видать в другой вагон попали. Вот доберёмся до места, и, Бог даст, найдутся! Меня Марией зовут, а тебя как?
– Нюра, - тихо ответила Анна и присела на край деревянного настила. Говорить не хотелось. Она видела перед собой только заплаканные глаза сына, кроме того,  боль в левой части груди резко усилилась, настолько, что она чуть не выронила Лизоньку. Заботливая женщина успела вскочить с места и подхватить дитя из ослабших рук матери.
– Ну-ка, матушка, приляг! – повелительным голосом произнесла она, почти насильно укладывая Анну на нары, – Да не бойся ты, глупая, вот твоя кроха, – и положила драгоценный свёрток рядом, – Лежите тут пока, а я вон туда, к землякам пойду, присяду.
– Спасибо… – посиневшими губами еле выговорила Анна.
       
     Поезд ещё несколько раз останавливался, принимая новых пассажиров, таких же растерянных и заплаканных, со скудными узелками в руках. Анне пришлось сесть, так как свободного места в вагоне практически не осталось, люди уже стояли и сидели по полу между нарами.
На смену медленно отступающей боли в сердце, пришла сильная головная боль, туманящая разум. Словно огромная грозовая туча надвигалась тревога, женщина старалась убедить себя в том, что мужа и сына посадили в другой вагон, ухватившись за слова Марии, как за спасательный круг, но тревожное чувство не оставляло, как она с ним ни боролась. Когда на очередной станции распахнулась дверь, и показалось лицо весёлого на этот раз конвоира: «Вылазь, враги народа! Приехали!» – Анна даже обрадовалась. Дождавшись, когда в вагоне стало свободнее, к ней пробралась Мария:
– Не спеши, девонька, дай-ка пособлю, ишь какая ты бледненькая, – по-матерински заботливо сказала она, подхватив  узел Анна с пожитками.
– Это Ирбит? – подняла на неё  взгляд Анна.
– Ирбит! Ирбит! Доводилось мне тут бывать на ярмарках, в малолетстве ещё с тятенькой.

     Анна выглянула из двери – людей строили в колонну, которая растянулась по всему перрону. Она всматривалась изо всех сил в серые фигуры, надеясь разглядеть среди них сына и мужа, но тщетно.  «Вон они! Вон, мои родненькие, – закричала вдруг Мария, углядев в толпе своего мужа и сыновей, по измученному дорогой и ожиданием лицу покатились слёзы радости, – Ванятка! Ванятка, я здесь!» – замахала она руками. Бородатый крепкий мужчина и два подростка, примерно 16 и 8 лет, разом обернулись, они стояли в колонне совсем близко от вагона. Мария помогла Анне спуститься: «Ты, прости, милая! Я к своим... – виновато проговорила она, но заметив растерянный взгляд товарки, быстро нашлась, – А то давай с нами! Пошли, пошли!» – и, подхватив молодую женщину под локоть, потащила вперёд.

     Вечерело, печальная процессия растянулась вдоль дороги, спускавшейся с небольшой горки вниз от вокзала, и вся колонна людей была как на ладони. Однако ни Петра, ни Павлуши в ней не было, среди сотен тысяч людей она смогла бы отличить их сразу.
– Ну, что? Не видать твоих? – осторожно спросила Мария.
– Нет их здесь… нет… – ответила Анна и сникла. Словно почувствовав настроение матери, расплакалась Лизонька, она выворачивалась из одеяла и надрывно кричала. Детский плач разрывал сердца людей, насильно заброшенных в этот угрюмый город, точно так же кричали их души. 
– Ты не падай духом, Нюронька, вишь смеркается… плохо видать… куда же им деваться-то!.. Поди  ребёночек-то кушать хочет… Ты хоть кормила его? – старалась отвлечь Анну от мрачных мыслей сердобольная Мария.
– Девочка! Это девочка моя! – неожиданно твёрдо  проговорила Анна и крепко прижала к себе дитя. Свойственный сильным людям разум начал работать, как хорошо отлаженный механизм, анализируя ситуацию и предлагая различные варианты. «Спокойно! – подсказывал он, – Всё прояснится. Нельзя расслабляться. Ты видела, как Павлика взял на руки отец, значит они вместе и всё с мальчиком хорошо! Может быть им удалось бежать…». Но внутренний голос противоречил: «Каким образом? Пётр, слабый духом человек и не способен на такой поступок».  Затаившаяся вдалеке туча-тревога снова начинала приближаться, но Анна гнала её от себя: «Всё прояснится! Потом видно будет что делать, а сейчас главное – Лизонька. Лизонька!»

     Дорога поднялась вверх, слева, на бугре, показалась кладбищенская Свято-Троицкая церковь, последние лучики солнца золотили шпиль и, казалось, что от креста исходит свечение.  То ли от перемены настроения матери, то ли ещё от чего, но девочка  успокоилась и затихла.  Анна ступала по хрустящему от мороза снегу твёрдым и уверенным шагом, мимо мрачных,  тёмных домов и развалин какого-то огромного строения. Минуты слабости и растерянности прошли и Мария, внимательно следившая за нею, была поражена этой перемене в настроении в молодой женщины, на вид – совсем ещё девочке, и, не зная стойкого характера Анны, не понимала этих перемен.
– Я помню, здесь был собор Богоявленский, – стараясь уловить её настроение, осторожно сказала Мария.
– Большой был видать, – ответила Анна, мельком взглянув на развалины.
– Красиииивый… высоченный, семипрестольный! Колокола за десяток вёрст слыхать было, – рассказывала Мария радуясь тому, что удалось хоть чем-то отвлечь Анну от тяжких дум, – а рядом Пассаж, где мне тятенька… Постой-ка, неужто нас туда ведут…

     Колонна,  не останавливаясь, как река, втекала в высокое  кирпичное здание Пассажа, бывшего ранее крупным,  по тем временам, торговым центром известной всему миру Ирбитской ярмарки. На улице уже совсем стемнело, когда Анна вошла в здание. Свет уже не проникал сквозь окна второго этажа, большое помещение было освещено тусклым светом кое-где развешанных керосиновых ламп.
 
     Анна опустилась на пол около одной из громоздких колонн, ничуть не стесняясь присутствующих людей, дала грудь ребёнку. Девочка с небывалой жадностью стала сосать, причмокивая и теребя высвободившейся ручкой крестик на груди матери.
– Пойди, Михаил, поспрошай Орловых, – отправляла на поиски своего мужа Мария, – Из каких мест-то ты будешь, Аннушка?
– Из Акуловой, Каменского округа… только напрасно, нет их здесь, – ответила Анна. Она переодела и снова завернула малышку в одеяло, аккуратно сложив сырые детские одёжки в отдельный узелок.

     Проворная Мария уже где-то раздобыла пучок соломы и разложила около колонны: «Стало быть, тут и будем ночевать. Что же Миша так долго ходит-то», – рассуждала она сама с собой вслух. Достала краюху ржаного хлеба, разломила её на несколько частей, раздала  детям и протянула Анне: «Ешь, деточка, ешь сердешная», – прошептала она, пряча набежавшие слёзы.  Подошёл Михаил и, не глядя Анне в глаза, протянул отбывок бумаги:
– Вот… это тебе…
«Нюра, я вернусь за вами. Не убегай, сын со мной. Лизу береги», – прочитала Анна и подняла растерянный, взгляд на мужчину:
– А мы?..
– Мужик, который передал записку, сказывал, что в Егоршино их подвода ждала и с охраной была договорённость. Больше ничего не знает. Прости, дочка, сволота твой мужик! Моя воля – убил бы! Прости, Господи! – поднял, было, он руку для крестного знамения, но передумал, – Всё! Давайте спать! – угрюмо и тоскливо проговорил и опустился на пол рядом с женой сыновьями.

     Злая, чёрная туча всё-таки настигла и накрыла с головой. Волна обиды захлёстывала и лишала дыхания, а внутренний голос твердил:
– Бросил… он нас бросил… как же быть теперь?
– Он вернётся! – упрямо возражала ему Анна, не позволяя отчаянию овладеть собой, она вновь и вновь перечитывала слова коротенькой записки: «Нюра, я вернусь…»