За краем света, Глава 8

Глава 8
   
Арс уезжает

Все вокруг стало черным. Пронизывающий ледяной ветер щипал мое лицо, я прятала его под шарф и капюшон, отчего походила на смертницу. Я бы спрятала и глаза, чтобы не видеть всего этого безобразия, но это было невозможно.
Казалось, мир умирает.
С какого-то момента тучи затянули небо, и оно перестало менять свой цвет, только оттенки – от светло-серого до глубокого, с сизым отсветом, мрачно-серого. Бороться с подступающим отчаянием было слишком трудно. Будто в замедленной съемке убегаешь от надвигающейся волны – волна все равно настигнет и поглотит, и завертит, и похоронит в своей тепло-черной пасти.
Я видела сны в картинках. Эти картинки, столь ясные и остро ощущаемые, постепенно разъедали мою защитную пленку. Страхи осторожно, исподволь подкрадывались к нам, похожие на призраков, невидимые обычному взору, но интуитивно улавливаемые. Мое сознание все чаще озиралось по сторонам и косилось на углы, где скапливалась тьма. Арс был рядом, Арс ничего не замечал.
Для Арса настало время бурной творческой деятельности. Он с головой ушел в свою работу, и вообще перестал замечать что либо вокруг себя, то есть именно те вещи, которые составляли внешний, реальный мир. В какой-то отрезок будней вдруг обнаружилось, что я тоже теперь относилась к этому внешнему миру… я стояла рядом, а он не видел меня. Я уходила в другую комнату – он не звал меня. Только слишком настойчивое обращение к нему, мушиная назойливость, выводила его состояния умственного транса, погруженности в мир формул и алгоритмов. Он говорил, что я его отвлекаю, и я молча разворачивалась и уходила.
Одиночество достигло предела и перевалило за него. Я думала, что должна была возненавидеть его, что жить так больше невозможно – нельзя принадлежать человеку, для которого ты – размытое пятно, невнятный облик в памяти, лишь изредка всплывающий на поверхность, выходящий на передний план – узнаваемый и нужный. Я так хотела ненавидеть его. И ненавидела.
Лежа в ванне, я слушала абсолютную тишину вовне и внутри себя. Порыв гнева давно прошел, ненависть перетекла в тоску и бессилие. Сопротивляться было бесполезно. Я воровала у вечности и тлена минуты близости: глядя в его закрытые глаза сквозь пелену ночи, слушая его ровное дыхание и подозревая, что даже в эти мгновенья в мире своих снов, путь куда был для меня закрыт, он наверняка бредит неизвестными мне шифрами, и там, среди букв и чисел я падаю в бездонную пропасть забвения, пытаясь ухватиться за холодные бездушные знаки – но они исчезают, и я ухожу во тьму… Арс не спасает меня. И пусть он бесконечно далек от меня и теперь, думала я, блестя в темноте влажными глазами, все же я рядом, и тепло его тела греет меня. И сколь бы сильно я ни ненавидела его, я от него не уйду…
Привязанность к Арсу была непреодолимой. Мне некуда было уходить от него. Сигналы бедствия, которые подавал наш тонущий корабль, он не улавливал. Я не хотела быть без него и приняла решение идти ко дну вместе с нашим кораблем.
Часто сидя за его спиной с книгой, служившей прикрытием, я наблюдала за его работой и думала: «Где ты сейчас, Арс? В каких мирах пребываешь?..». Я могла плакать – он все равно не услышал бы меня. Но постоянно плакать невозможно – слезные протоки обезводились. Как-то увидев в зеркале свое лицо, я его испугалась: должно быть, такое лицо у привидения. В моих глазах зияла темная пустота.
Пьянство приобретало характеристики привычки. Но меня это не смущало. Меня больше ничего не смущало.
Все чаще в снах меня заглатывали волны, и в их беспросветных водах я теряла остатки страха, сливаясь с текучей материей, позволяя ей растворять меня в себе. Уютная тьма успокаивала мое мятущееся сознание заверением, что умирать не больно, и мне хотелось ей верить. В такие минуты я переставала ощущать себя телесно; происходящее вокруг, что было видимо взору, угасало… «Такова ты, смерть», возникала мысль. И с ней мир переставал быть. Провалы во тьму наступали почти каждую ночь, и я свыклась с ними. Ложась в кровать по левую сторону от Арса, я чувствовала ласковый шепот спирта в моей крови. «Все прервется. Скоро. Арс еще не знает. Но я – знаю». Горько. Но так будет лучше. Лучше для нас обоих. Мысленно я готовила себя к тому, на что решилась в один из многочисленных дней одиночества – уходу из жизни.

Я уйду, не захлопнув двери,
Не выкрикивая проклятья живущим:
А тихо, почти беззвучно,
Давно простив не любящим и не ждущим.

Я не знала, что ждет меня там, но хотела, чтобы ничего не ждало. Я так устала таскать свое тело, начиненное памятью прикосновений, боли и наслаждения, тело, носящее причину всякого страдания – разум, что надеялась на бесповоротное небытие. «Даже если после смерти что-то есть, пусть для меня не будет ничего», высказывала я сама себе. «Остановиться и исчезнуть. Расщепиться, аннулироваться, аннигилироваться. Перестать чувствовать, мыслить, видеть. Не быть».
Я хотела умереть, но на самом деле, я уже умирала. Я ничего не желала и ни к чему не стремилась. Радости жизни свелись к запоям: напиться и не сознавать. Всякие контакты с внешним миром я свела к необходимому минимуму: работа и магазин. Я ни с кем не разговаривала, не звонила, не брала трубку. Как-то в гости приехала мама. Увидев меня, она резко помрачнела: «Что с тобой? Ты не заболела?». Я пожала плечами и ответила, что у меня ничего не болит. «У вас с Арсом все хорошо? Вы не поссорились, случаем?». Нет, мы не в ссоре. Арс сейчас много работает, я все понимаю и не мешаю ему. У нас все спокойно.
От разоблачения меня спасло то, что перед ее приездом я успела вынести из квартиры пустые бутылки. Придраться было не к чему.
О том, что я задумала совершить самоубийство, никто не знал. Я не писала об этом в блоге, не намекала даже Арсу в наших малочисленных разговорах. И дело было не в  том, что меня стали бы отговаривать, и я могла передумать. Я долго вынашивала эту мысль, и травмировать раньше срока никого не собиралась. От того, что это стало бы известно кому-то, начались бы проблемы, ненужные разговоры, скандалы, а я все равно не отступилась бы. Если раньше я смутно ощущала приближение тьмы, то теперь ясно видела, что она стоит на пороге. В тот момент, когда я опустила руки, отказавшись бороться, я пустила смерть в свой дом и свою душу. Я забыла все, что когда-то любила. Кроме Арса. Но поразмыслив спокойно пришла к выводу, что Арс не изменится. А жить с ним таким – чужим, отстраненным, не способным к милосердию значит вовсе не жить. Так зачем же тогда тянуть резину? Тот мальчик с вампирской улыбкой, в которого я так опрометчиво влюбилась несколько лет назад, присосался  к моей груди и выпил мою жизнь без остатка. И хуже всего было то, что будучи честной с самой собой, я не могла отрицать, что покинуть его невозможно потому, что есть нечто неодолимое, сильнее и выше привычки, нечто слишком прочное, чтобы можно было это сломать, нечто вездесущее, чтобы возможно было это обойти… В глубине оболочки, в том, что носило сейчас мое имя, продолжал жить слабый, не дающий тепла, но тем не менее негасимый огонь – пламя свечи, не колеблемое эмоциями, страхами и зовом смерти.  Пережив ненависть к нему, затем равнодушие, затем ревность, потом снова ненависть  и опять – остыв, я незаметно, но закономерно, как бывает со всеми, кто совершил в жизни один фатальный шаг навстречу судьбе и осознал это, преодолела страх и постигла пустоту в себе. И там, пройдя сквозь тысячи покровов к самой сути, я увидела то, что убедило меня в невозможности расставания с ним в мире живых. Это была Свеча, которая горела и не сгорала, в полной, тяжелой, всевластной тьме моей души. Я ничего не могла с ней сделать. Я ничего не могла сделать и с нашими отношениями: уйти к другому или продолжать жить с тем, кто меня не замечает. И тот, и другой вариант были одинаково невыносимы. Я не могла потерять его, зная, что он жив, но прикасается к нему другая рука и другие глаза с щемящей нежностью смотрят на его спящее лицо. Я могла только освободить его от себя и себя от него, убив себя. Сильна, как смерть, любовь. Но смерть – сильнее. Смерть – единственное, что сильнее любви. Единственное, что могло нам помочь.
Достучаться до Арса – может, хоть так это было реально? Пробудить его ото сна, в котором он пребывал, от иллюзорного мира, где решаемо все, что существует. В мире людей есть вещи, решение которых невыполнимо. Есть узлы, которые ничто не способно разрубить. Есть тупики, выход из которых отсутствует. И есть задачи, к которым не подходит никакая из существующих формул. Долгое время мое отчаяние било волнами о неприступную крепость его душевного покоя, основанного на материи прочнее эмоций, чувств и ощущений. Он нашел маяк, не боящийся штормов, стоящий среди океана и пробивающий светом любую тьму. Это колдовство, спасающие от всего, было мне недоступно. И я завидовала ему, и даже ненавидя, я его понимала. А может, оттого и ненавидела, что понимала, что он нашел выход, а я – нет. Что он спасся, а я – не могу. Я билась, билась и, растеряв все силы и гнев, дающий эти силы, перестала биться.
Окончательно и бесповоротно решившись наложить на себя руки, я стала обдумывать способ, каким можно было это свершить.

Зима завладела мною. Погребенный под снегом город казался огромным некрополем, миром, где бродят духи умерших, думая, что еще не все потеряно, а может, просто не подозревая о том, что они уже на теневой стороне бытия. Как и сотню раз до этого я сидела в кресле, прижав колени к груди, созерцая спину Арса. Красота, которую я в нем видела, отдавала горечью. Хотя прошли годы, эта красота нисколько не поблекла. Совершенный в своей нечеловечности, маленький бог, Арс строил монументальные конструкции в своем сознании; иногда он оборачивался ко мне и улыбался: я понимала, что он зрит сквозь меня, и отблеск далеких звезд мерцал в его ясных глазах.
 Когда он хотел, я позволяла ему наслаждаться моим телом, и отвечала ему, но мне было слишком больно сознавать, что эта последняя близость, что нам дана, и что на моем месте может лежать другое тело – и ничего не изменится.

Однажды я пришла с работы, Арс стоял в дверном проеме своей «лаборатории» и пил пиво.
- Я уезжаю на неделю в Москву. На конференцию, - сказал он.
- На неделю? Это так много… Мы и так почти не видимся.
- Что за глупости, мы ведь живем вместе. Ты преувеличиваешь. Неделя моего отсутствия ничего не изменит.
- Ты забудешь обо мне…
- Я никогда о тебе не забываю.
- …не будешь звонить…
- Если не буду занят, позвоню. Хватит накручивать себя! Я еще не уехал, а ты уже целую историю насочиняла.
- Такая уж у меня натура. Странно, что ты еще не привык.
Арс поставил бутылку и приблизился ко мне. В такие минуты, когда я готова была расплакаться, он, чтобы это пресечь, обнимал меня. Вот и сейчас он, очевидно, думал, что я на грани. Думал, что я обиделась на него. Нет, Арс был далек от догадки, о чем я реально думаю. А я думала о том, что отъезд Арса – это знак. Последнее препятствие устраняется само, чтобы освободить мне дорогу в вечный мрак. «Все кончится очень скоро», пронеслось в голове в тот момент, когда рука Арса прижала меня к себе. Внезапно, меня захлестнула нежность, видимо, порожденная отчаянием. «Любить его в последний раз, как в первый». Я потянулась к его лицу, чтобы подарить ему поцелуй. «Ого», удивление Арса вылилось в улыбку. Алчный огонь, что вспыхнул в моем теле, перекинулся на него, пальцы впились в его плоть…

Через неделю Арс уехал.