Разговор Читателя с Писателем. Беседа вторая

Читатель: Скажите, вы уверены, что вы не графоман?

Писатель: Не думаю, что я графоман. Дело в том, что для меня процесс письма мучителен, а обычно откладываю его до самого последнего момента, когда уже нельзя не записать то, что придумалось – иначе все будет забыто. Кстати, процесс забывания придуманного – это тоже интересное явление. Картина, которая до этого была в голове и выглядела если и не вечной, то достаточно устоявшейся, прочной, незыблемой, вдруг в какой-то момент (если она словесно не записана) начинает бледнеть, гаснуть и распадаться на какие-то клочки и сгустки. Я могу вынашивать свой рассказ в голове достаточно долго, есть нет благоприятных условий для письма, но очень боюсь этого момента распада ткани рассказа. Ибо, как показывает мой опыт, распавшийся рассказ почти невозможно восстановить. У меня было несколько таких случаев, пока я не научился управлять этим процессом. Правда, здесь есть и хорошая сторона: практически ни один образ, сочиненный для какого-либо рассказа, который затем распался из-за моей лени, не исчезает окончательно – он вполне ожидаемо может появиться в другом каком-то рассказе. Так, например, героиня рассказа «Власть женщины» появилась в нем из совершенно другого рассказа, который так и остался ненаписанным. То же самое касается и героя, он тоже возник из еще одного незаписанного рассказа. Я говорил сейчас не об образах, а о ткани: вот распавшуюся ткань прозы восстановить практически невозможно.

Читатель: Что же вас привлекает в творчестве, если вы утверждаете, что процесс писания для вас не особо важен или интересен?

Писатель: Я бы поостерегся называть то, что я делаю, творчеством. Но это и не ремесло, ибо не приносит мне никакого дохода. Я затрудняюсь это как-то назвать, хотя по эмоциональной составляющей это скорее всего хобби. Для того, чтобы называть это творчеством, мне не хватает ощущения социальной значимости того, что я пишу. Не хватает, если хотите, постоянства, то есть регулярности этого труда. Если что-то делается от случая к случаю, то это не творчество. Работа – да, но не творчество.
Что касается процесса письма, то боюсь, что вы меня не совсем правильно поняли. Он и важен, и интересен, но он мучителен. А кому нравится мучиться, кто может получать от этого удовольствие? Вот и откладываешь его до последней возможности.

Читатель: Что же вас привлекает в этой работе?

Писатель: Пластика образа. Это сродни работе скульптора. Лепишь образ из комочков «глины» - тех впечатлений, переживаний, ситуаций, которые тебе известны по жизни, которые либо сам пережил, либо слышал о них, либо наблюдал. Этих «комочков» накапливается довольно много, ты держишь их в памяти – даже сам не знаешь, для чего, пока, наконец, не почувствуешь, что пора писать рассказ. Тогда начинается процесс сознательной (или целевой) лепки образа. У меня основная часть работы происходит в голове. Лишь когда «скульптурный», или пластический, образ готов, я приступаю к написанию. Но уверяю вас, для меня все же главный кайф состоит именно в пластической лепке образа. Ибо в мыслях я совершенно свободен, не скован никакими ограничениями, коими богат любой язык. Мучительство писательской работы как раз и состоит в том, что пластический образ у тебя в голове, созданный в условиях полной свободы, сталкивается с массой ограничений, присущих живому языку, прежде всего – элементарной нехваткой слов для выражения твоих мысленных образов. Поэт в этом плане гораздо свободнее: он запросто придумывает новые слова или придает новый смысл уже существующим словам. Однако проза по своей природе консервативна, она не терпит безудержного словотворчества…

Еще мне нравится процесс вживания в образ. Это уже сродни другой профессии – профессии актера. Придумав героя, я перевоплощаюсь в него, частично проживаю его жизнь – не целиком, конечно, а какой-то фрагмент его жизни. Я какое-то время живу жизнью своего героя, вижу мир его глазами, совершаю его поступки – мысленно, конечно… В этой возможности на какое-то время стать «другим», оставаясь в то же время собой, в этом тоже значительная часть прелести писательского труда.

Читатель: Ну-у, об этом говорилось уже много раз, о том, что писатель в своих образах компенсирует собственные недостатки или совершает поступки, на которые в реальной жизни не способен. Вот, скажем, нет у него в жизни великой любви – и он сочиняет историю Ромео и Джульетты…

Писатель: Это не совсем так, чтобы не сказать, что совсем не так. Вероятно, есть и такие писатели, даже среди великих. Но если бы это было так, то литература предлагала бы лишь череду супергероев. Однако среди героев классической литературы немало самых заурядных личностей и даже ничтожеств. Каким образом, скажем, Достоевский компенсировал свои недостатки, изображая, например, Мармеладова или Лебезятникова? Я полагаю, главный мотив писателя в его творчестве – это возможность высказаться о жизни, о своем ее понимании, в такой форме, которая как бы гарантирует то, что его высказывание не останется известным только самому близкому кругу людей – его родственников и знакомых. Литература все же предполагает наличие более или менее широкого круга читателей. Если сочинителя не волнует наличие читателей – реально не волнует, а не в виде красивой позы, то он не идет дальше сочинения устных историй, или баек, или же анекдотов. Если же писатель пишет на бумаге, даже на электронном листе текстового редактора, то это значит, что он рассчитывает на читателя.