Синдром. я русский солдат

Отец мой всю жизнь в КГБ работал. Суровый был мужик. Строгий, но справедливый, как говорится. Было такое, что поставит он меня перед собой и спросит:
-Кто ты?
- Я твой сын. – Отвечаю в недоумении.
- Кто ты? – Повторяет батя.
- Я Саша, твой…
Когда трезвый, то просто возьмет за плечи и встряхнёт хорошенько, а по пьяни мог и в лицо ударить. И снова вопрос:
-Кто ты?
Я уж и не знаю что отвечать.  А он встанет в полный рост, так чтобы я смотрел на него снизу вверх и грозно скажет:
-Запомни – ты русский солдат!
-Но я не…
-Ты обязательно станешь солдатом. И это будет твоим вторым именем.
Часто он это говорил мне. А я-то, дурак, не понимал.
Но я понял. Я понял это только тогда… В Чечне.
Первая Чечня для меня закончилась ранением, госпиталем. В три месяца моя война уложилась.  Осколочное ранение… Грозились ампутацией правой руки. Медаль дали… Так, что на гражданку с медалью вернулся. Долго потом лечился. Зашили меня, заштопали. Но голову-то, то душу?
Полгода я был гражданским. А потом… Потом опять потянуло меня назад. На войну. Не так-то и легко мне было опять туда попасть. Столько времени я болтался, обивая пороги военкоматов.
-Пацан, зачем тебе туда? Успокойся. Куда тебе? Отвоевал… Бабу себе лучше найди. – Отвечали мне. И я уходил, а потом снова возвращался. Долго ходил. Пока не добился своего.
А потом…
Сначала я стрелял. Не видел куда стреляю. Всё как в бреду. А потом темнота и боль. Лежал не земле и чувствовал её запах. Она пахла пылью и кровью. Моей или Сашкиной кровью. Он лежал рядом и я не хотел верить в то, что он не дышит. Но я хотел удостоверится что ли… Легонько дёрнул его за ногу в драном кроссовке и тут же получил удар прикладом по голове. Отрубилось сознание.
Не знаю сколько был в отключке. Сквозь пелену перед глазами увидел их рожи. Снова закрыл глаза. Когда снится кошмар стоит только открыть глаза и кошмар пройдет. Наяву же всё сложнее. Кошмар на миг ушёл, но не исчез. Я только отгородился от него.
Меня привели в чувства их специальным, фирменным способом – пинками. Я корчился в пыли в позе зародыша и плевался кровью, но боли почти не чувствовал.
Меня подняли за ворот футболки. Ноги подкашивались и, я непременно бы упал, если не увидел бы ребят из своего отделения. Если командир сдастся, то, что останется им? я смотрел на их напуганные, детские лица и понимал, что мне нельзя сейчас упасть и потом нельзя и вообще нельзя. Никогда. Мне уже было за тридцать. Я – контрабас, командир отделения. Война – моя работа. Мне за неё родное государство деньги платит. А ребят за что? За что салажат?
Сейчас думаю: как это могло случится?  Чтоб почти весь взвод?.. Я не оправдываюсь – виноват. Эта вина не оставляла меня там. Не оставляет и сейчас.
Я – русский солдат! Я – русский! Я – солдат!
Нас повели. И мы шли. Не сопротивлялись. Не время для лозунгов: За нами Москва! Хотелось выжить. Хотелось жить.
Во рту песок, кровь и противный привкус блевотины. Мучила жажда. Я шёл и не видел куда иду. Спотыкался, но упасть не имел права. Чувствовал за спиной взгляды ребят, боялся этих взглядов.
Привели в какой-то аул. До сих пор не знаю его название. Где-то под Катыр-Юртом. Недалеко от места, где нарвались на засаду.
Нас было человек восемь, а их… они обступили нас, горланили что-то.
Один подошёл ко мне:
- Ти кто такой? Офицер?
Хорошо, гнида, говорит по-русски.
Я молчу.
-Офицер?
Молчу. Документов у нас нет. Мы же разведка. Все мои данные были у меня на тыльной стороне ремня. Ремень у меня офицерский, хороший. Натянул футболку, чтоб ремень прикрыть.
Получил удар по голове. Потерял равновесие и упал. Снова пинки. Странно, но боли не было. Только кровью захлёбываюсь. Кровь густая сгустками. Казалось, что выплёвываю внутренности. Снова потерял сознание.
Очнулся в зиндане. Ночь. Проливной косой дождь. Я был раз дождю. Пододвинулся ближе к решётке, что б почувствовать дождь. Капли попадали на лицо и перемешиваясь с кровью стекали на подбородок. И я как собака облизывал лицо, чтоб хоть немного попить. Я радовался этому вкусу. Крови и воды.  У входа скопилась небольшая лужа. Потом я понял, что эту воду тоже можно пить, и нет той воды вкуснее.
Вода вернула сознание и мысли о ребятах. В темноте осмотрелся и увидел семь едва различимых силуэтов. Они были неподвижны и немы. Как гранитные изваяния.
Днём про нас, казалось, забыли. Но мы ждали, что в любой момент они могут прийти и что будет дальше… Об этом не хотелось думать.
А как хотелось есть. Чувствовался запах шашлыка и меня несколько раз вырвало от этого запаха. Вечером нам бросили какие-то объедки, но никто из нас к ним не притронулся.
Я – русский солдат!
А через несколько дней мы уже были рады этим объедкам. Один, худенький, такой, щупленький салажонок не выдержал – подполз к объедкам и стал их есть.
- Братишки, мы ж сдохнем. Как собаки сдохнем. С голодухи.
А я ещё несколько дней держался – не ел.
Однажды утром вывели нас: меня и двух срочников. Они из моего отделения, но совершено не помню их. Как звали? Вроде Леха и Пашка. Меня уже по обыкновению избили. Я лежал на земле и смотрел на ребят.
Двое вахов принесли двуручную пилу. Я не сразу понял зачем.
Бородатая страшная морда склонилась надо мной.
-Слюшай, сэржант. Сэйчас мы твоих баранов рэзать будэм.
Я не понимал, пока не увидел… Пашку. Они швырнули  мне его голову.
- За что? Его за что? Он же простой солдат… - Прохрипел я, выплюнув кровь.
- Вы нэвэрные шакалы. Мы вас как баранов. Я тэбя в жопу и в рот.
-Делай что хочешь, только ребят не трогай. Они не виноваты.
- Ты почитаэшь своего бога, шакал?
- Я православный.
- Твой бог – шакал!
Он отошёл от меня и продолжил разговор с Лёхой. Я не слышал, что он ему говорил. Потом к нему подошли ещё двое вахов. Взяли пацана за волосы и, запрокинув голову подставили к горлу нож.
-Хочишь, чтобы баран жиль?
Я вместо ответа только головой киваю и мычу что-то. А солдат смотрит не меня и мне снова страшно от этого взгляда.
- Ты отричёшся от сваего бога?
- Отрекусь,  - Прохрипел я. – Только ребят не трогайте.
…Несколько месяцев я учил Коран. Каждый день выводили меня и одного из наших. Я зачитываю наизусть суру. И если допускаю ошибку, солдата бьют. Лучше бы били меня. Я мечтал, что однажды они меня убьют.
Я обнаглел. В плену первое правило – наглость. Тебе терять нечего – в любом случае или изобьют или прикончат. А раз терять нечего, то и в морду их поганую плюнуть можно. Но однажды я плюнул в эту поганую морду и они убили пацана.
У меня ехала крыша. Из зиндана не выбраться и я несколько ночей подряд колотил в стену. Руки в кровь разбил. Пацаны оттаскивали, а я как шальной колотил в стену.
В первый день их священного Рамазана они нас всех вывели на свободу. Я вообще уже ни черта не соображал. Собралась их целая толпа. По обыкновению прочитал им суры из Корана. Боялся, что ошибусь. Но не ошибся, всё без запинки.
Они загорланили что-то… Улыбаются, пальцами в меня тычут. Тут в мою сторону один вышел. Не то, чтоб очень здоровый. Но по сравнению со мной – голодным и ушатанным – просто амбал.
- Бей его! – Сказали мне.
А я просто стою перед ним. Тогда он ударил.
Я упал, но поднялся. С трудом.
- Бей, ишак ти русский!
Если бы я ударил, то они ребят бы убили. А так пусть меня. Снова удар. Я упал и уже не смог подняться.  Корчился в пыли и шептал суры, потому что их я знал лучше наших молитв.
Я не снял крест. И пусть мне говорят, что я предал Бога.
Мне важнее были мои ребята, которые ни в чём не виноваты.
Меня осуждают. Пусть осуждают. Они там не были.

Сержант.