Фотография

ФОТОГРАФИЯ

     ... А фотография получилась такая, что ее вполне можно было бы использовать в любом журнале в рекламных целях:  дескать,  вот  как люди живут за границей - даже те,  кто приезжает туда не в таком уж и молодом возрасте. Хотя никакой-такой "немолодой возраст" на снимке не был виден. Видны были только красивые и безмятежные мужчины и женщины, улыбающиеся в объектив фотоаппарата, сидящие за изящно накрытым столом.  Цветы.  Тоненькие, светящиеся стебельки свечек. Какой-то немыслимой формы бутылки с волнующими воображение  этикетками.  Экзотического вида блюда, украшенные дольками заморских плодов - правда,  "заморские" они,  если смотреть с другого берега моря, а проще говоря,  из Москвы или там из Ленинграда,  и то - не из теперешних,  где есть всё,  включая и диковинные фрукты, а из тех, давних,  в которых когда-то обитали и мы с вами. Здесь же, в Иерусалиме,  все эти киви, авокадо, гуява - давно уже стали вовсе не праздником,  а  поднадоевшими эмигратскими буднями.  Ощущение же необычности создавал,  напротив, холодец - прозрачный и трепещущий от нетерпения в неглубоком блюде,  или,  скажем,  винегрет с селедочкой, разделанной неторопливо и тщательно,  без единой
косточки. Но такие застолья  случались  тут  крайне  редко - преимущественно,  когда "русские" праздновали в конце декабря непопулярный в этих краях новый год.
     Но на фотографии видны лишь салаты ошеломительного вида, нарезанная как бумага индюшачья ветчина и толстопузые,  разного калибра бутылки с  соусами - никаких там холодцов или винегретов.  Впрочем, иначе и быть не может - ведь компания,  с удовольствием глядящая  в объектив и в собственное будущее,  справляет день рождения вот этой милой женщины, сидящей в центре, а она толь-ко что с работы, и вчера она целый день трудилась, и позавчера тоже, так что времени хватило лишь забежать  в  ближайший  магазин  и  купить  все эти поражающие московское воображение чудеса - да,  да,  в Израиле они продаются в любой, даже самой невзрачной лавке на окраине города!
     Но убеждает,  что люди могут жить хорошо и вдалеке от дома,  и вообще черт знает где,  вовсе не изысканный стол на переднем  плане фотографии, а выражение лиц участников праздника. И даже не столько выражение всех лиц,  сколько одного - знакомого живущим и на том, и на этом берегу.  Это лицо известного нам еще с юности писателя, любимого в те баснословные годы всеми без исключения.  Кто бы мог подумать тогда,  что через два-три десятка лет и он, этот легендарный человек, подхваченный могучим вихрем странствий, окажет-ся на другом конце земли,  оторванный от своего уютного кабинета,  от  друзей  и врагов,  от издательств и многомиллионного восхищения читателей,  и что в такой-то день такого-то года он будет сидеть за красивым столом среди  небольшой кучки людей,  помнящих и признающих до сих пор его давнюю славу,  сидеть,  вальяжно откинувшись на спинку дивана и умиротворенно  глядя  на  фотографирующего его невидимого участника застолья, который наверняка тоже является поклонником его таланта.
     Как хорошо, что и он, этот писатель,  попал  на  фотографию! Во-первых,  мы видим его спокойствие и удовлетворенность, а значит, у него всё в порядке,  а это в свою очередь  значит, что,  действительно,  в  любой жизни, где бы она ни происходила, можно находить смысл и  удовольствие.  А во-вторых,  присутствие этого человека за столом говорит нам о собравшейся компании гораздо  больше,  чем  мы могли бы  узнать из любых рассказов.  Не придет же такая выдающаяся личность в какой-нибудь нестоящий дом и не станет фотографироваться да и вообще иметь дело с серыми и никчемными людьми. Наверняка  все сидящие на этом диване тоже что-то из  себя  представляют  и  соответствуют  своими качествами знаменитости, чуть заметно склонившей голову в сторону очаровательной хозяйки.
     Всезнающий читатель, я чувствую, ждет, что именно сейчас автор и сообщит ему ехидно, что данная история как раз опровергает  эти сами  собой напрашивающиеся выводы и что люди,  собравшиеся за столом,  оказались так себе,  бесцветными,  неинтересными людишками, в чем  некоторое время спустя и убедился забредший к ним по неведению всеобщий любимец.  Однако я вынуждена разочаровать обычно  проницательного читателя, поскольку на этот раз он все-таки ошибся.
     Все, сидящие за столом, и на самом деле люди необычные и неординарные, и не случайно именно они окружают писателя. Нет, вовсе не по недоразумению оказался он здесь,  всё как раз наоборот: он долго и нетерпеливо ждал этого дня и пришел поздравить виновницу торжества,  испытывая даже легкое волнение, потому что у нее, у прелестной именинницы,  масса достоинств,  пожалуй, даже не меньше, чем у него самого,  не говоря уже о том, что она может вот так, походя, соорудить такой чудесный стол и не пропитаться при этом запахами кухни - а ведь даже одно это,  согласитесь,  является немалой доблестью для женщины. Но, кроме этого, Марьяна еще и пианистка, великолепная пианистка,  даже если судить по самому высокому счету, и еще в России он слышал ее имя - впрочем,  может быть,  ему сейчас это только кажется. Здесь она выступает редко, да и то лишь как аккомпаниатор, а работает в музыкальной школе, смешно сказать,  обычной  преподавательницей.  Хотя какое это имеет значение!  Главное,  что вечерами, когда написаны  обязательные четыре страницы  и он выходит проветриться, ноги  сами несут его в направлении ее дома,  и ничего он не может с собой поделать.  Живет она одна  -  дочка  с  семьей  осела где-то в Канаде,  и всегда она ему рада,  зачем ей притворяться?  А может быть,  не только рада, но и польщена его вниманием - ведь он, слава Богу,  и до сих пор кое-что значит. А ему, в общем-то, ничего от нее и не нужно - возраст не тот,  но видеть ее, рассказывать, а часто и придумывать прямо при ней новые сюжеты, жаловаться плачущим голосом, что его главный читатель остался в России, а потом слушать ее уверения в его необходимости и здесь тоже - Господи, да это стало для него чуть ли не наркотиком,  не отвязаться!  Как удачно, что этот мужик, как его... кажется, Семен... захватил с собой аппарат - теперь у него будет фотография,  где они сняты рядышком,  вместе. А что, кроме них, тут еще целая шайка-лейка - так это даже хорошо: не надо будет прятать фото-графию от жены. Тем более, что по левую руку от него сидит тоже чрезвычайно симпатичная женщина,  художница Майя Бойко - поди-ка выбери, к кому ревновать...
     А эта Майя - тоже молодец.  Очень способная художница, ничего не скажешь. Особенно хороши у нее натюрморты. И ножки... Редкое сочетание. Обычно или - или. Если талантливая, то уродина. А если хороша собой, почему-то непременно бездарна. А тут всё качественно - приятно сидеть рядом.  Семен,  ее муж, видно, парень не промах, понял,  что  за  птичка.  Интересно,  давно  они женаты?  Надо будет спросить у Марьяны.  Хотя ему-то что?  Женаты - и женаты. И судя по всему,  брак удачный,  он с нее глаз не сводит:  "Может быть,  тебе красного вина,  ты же любишь красное?" "Тебе  кофту  не принести?" Только она почему-то напрягается,  когда он начинает говорить... Да ладно,  Бог с ними, не его это дело. Тем более, что если бы не было Марьяны,  а ему пришлось выбирать, он, пожалуй, предпочел бы не Майю,  хоть она вполне,  вполне...  нет,  он остановился бы  на Лике. Что-то  есть  в ней трогательное,  хрупкое,  хоть и актриса.  А ему всегда нравились женщины податливые,  с зависимым характером, чтобы следовали за ним,  как подсолнух за солнцем... Однако, черт возьми, сколько привлекательных женщин собралось на этом крошечном пятачке! Бедная Россия - какой урон!..

     А Лика,  глядя в объектив с застывшей  полуулыбкой,  думала  о том, что снова ей не удастся выспаться и что если неделю подряд вставать в шесть часов и в любую минуту суток тебе  хочется  только одного - спать,  все остальные чувства атрофируются. А еще непонятно, почему не пришел Влад.  Сам звонил, говорил, что надо бы придумать какой-нибудь общий, нестандартный подарок, чтобы удивить Марьяшку, и вдруг из него словно выпустили воздух.
     - У Влада неприятности,  - будто услышав Ликины мысли,сказала Марьяна.
     - С договором? - понимающе спросил Карлуша и налил себе минералки (на фотографии он рядом с Ликой, видите?).
     Вообще-то, звали  его  Лев,  и  имя это вполне соответствовало царственной львиной гриве, увенчивающей его высокую и грузную фигуру,  но  еще больше он напоминал Карла Маркса,  и велик был соблазн дать ему новое имя - Карлуша.
     - Вчера его трудовая деятельность закончилась, - кивнула Марьяна.  -  Но наклевывается что-то новое.  Поэтому он не пришел.  Какое-то интервью, с кем-то встречается.
     - Вечером? - недоверчиво покачала головой Лика, и, увидев, что все разом замолчали и уставились на нее, смутилась: - Разве вечером бывают интервью?..
     Вопрос этот  она задала укоризненным тоном, и было непонятно, кому адресует она упрек: друзьям, подозревающим ее Бог знает в чем, или отсутствующему Владу.
     "Вот дуреха-то!..  - подумала Марьяна. - Ну,  кто ее тянет за язык?.."
     Однако вспомнив, что она все-таки хозяйка дома, Марьяна устремилась Лике на помощь и принялась объяснять,  что Влад устраивается в какую-то "русскую" контору,  а у "русских" привычки не изменились и здесь, в Израиле. У них, как известно, "интервью" - это выпивка в ресторане за счет новобранца.
     Лика с сомнением пожала плечами,  но возражать на этот раз уже не стала. "Значит, не придет..." - подумала она, испытывая одновременно и разочарование,  и облегчение.  Сразу  же  спать  захотелось вдвое сильнее, и она даже откинулась на спинку дивана.
     - Устали? - участливо спросил писатель.
     Лика кивнула.
     - В театре?..
     Лика снова кивнула. Не хотелось объяснять ей этому, по-видимому, преуспевающему и здесь человеку,  что в театре она бывает раз, ну, от силы два раза в неделю  и совсем  не устает от него - наоборот,  хоть изредка чувствует себя человеком, что именно там, на репетициях,  она и отдыхает ду-шой и телом от уборки чужих квартир, от разговоров о том, какой пастой лучше мыть кафельную плитку, а какой раковину.  Об этой ее "побочной" деятельности - хотя было бы резоннее побочной работой считать театр - знала только Марьяна, ну и конечно, Влад.  Остальные были не в курсе,  но не потому что Лика это скрывала, а потому что никто ее просто не спрашивал, на что она живет, чем зарабатывает. Никому это было неинтересно, как, впрочем, и она са-ма не слишком-то интересовалась занятиями Майи  или,  скажем, Карлуши. Было известно,  что Майя - художница, Карлуша - критик или что-то в этом роде,  короче,  литературный человек, а Семен - врач. Этих сведений Лике было вполне достаточно, чтобы понимать, почему у окружающих их компания вызывает такой повышенный интерес. Ну, подумайте сами:  музыкант,  художница, актриса, писатель! И писатель не какой-нибудь,  а тот самый, книжки которого в шести-десятые годы читали поголовно все - всё грамотное население России и прилегающих к ней республик.  Понятно, что интерес к нему у его прежних почитателей, числящихся ныне жителями Иерусалима, разгорелся с новой силой,едва они узнали,  что теперь он их сосед, и любые мелочи, связанные с ним, а заодно и с его окружением, вызывали волнение и любопытство.
     Этого внешнего любопытства по-видимому, с лихвой хватало им, этим баловням судьбы,  чтобы абсолютно не интересоваться друг другом. И только когда неожиданно вспыхивали отдельные отношения между кем-нибудь  из  них,  когда два независимых человека ни с того ни с сего вдруг становились парой,  выяснялось,  что у кого-то, оказывается,  раньше,  в "той жизни",  была се-мья, и даже не одна, или что Карлуша,  например, в молодости работал циркачом, и еще масса интереснейших  подробностей открывалась человеку, когда взгляд его переставал равнодушно скользить  по  внешней  оболочке существования приятеля, а проникал заинтересованно под эту самую оболочку.
     Так Лика, к удивлению своему, узнала, что Влад только здесь начал заниматься  компьютерной графикой,  а до этого вообще не имел представления,  что это за зверь такой - компьютер. В Москве он был звукооператором на учебном канале телевиденья,  маялся от скуки,  и уйти оттуда,  по его словам,  мешал ему только интерес, моментально вспыхивающий в глазах "прекрасного по-ла",  когда в ответ на вопрос: "Где вы работаете?", - он небрежно бросал: "На телевиденье".
     Эта способность говорить о себе в ироническом тоне, пожалуй, больше всего и привлекала к нему Лику.  У нее было  ощущение,  что, переселившись сюда, люди начисто теряли чувство юмора, и к каждому, кто оказывался способен шутить,  а тем более над самим  собой, она немедленно начинала относиться с симпатией и интересом. Ей не приходило в голову,  что юмор у человека исчезает не столько с переездом в другую страну, сколько с переходом в другую возрастную категорию, а все, с кем она знакомилась здесь, были люди, увы, уже не молодые,  и  золотые крупицы юмора они обронили и утратили безвозвратно вовсе  не  во  время  краткого перелета по маршруту Москва - Тель-Авив,  а на ухабах длинного и петляющего жизненного пути. Скорее  всего именно своим симпатичным и безобидным юмором Влад и пробил стенку, которой их компания отделилась от внешнего мира, ни под каким  предлогом  не подпуская к себе никого со стороны.  Он с легкостью одолел это препятствие,  причем совсем недавно, год назад, а то  и меньше,  и несмотря на то,  что был в их команде самым свежим человеком, стал чуть ли и не самым необходимым участником их застолий.  Он  пришелся ко двору,  потому что царила среди них атмосфера иронического доброжелательства,  постоянного подшучивания друг  над другом,  а  уж в этом-то Влад был подлинный артист.  Но если каждый проявлял остроумие и воспринимал юмор, когда он касался другого, то Влад подшучивал охотнее всего над самим собой, производя комическое впечатление прибедняюще-гося супермена.  А поскольку в этой характеристике  основополагающим  словом являлось все же слово "супермен", прекрасный пол, разумеется, и тут не мог перед ним устоять, и если верить разговорам,  то  даже  у Марьяны с Владом что-то было - какие-то витиеватые,  длительные отношения,  во время которых Влад то исчезал на несколько недель, то неожиданно вновь возникал и вел себя во время сборищ у Марьяны чуть ли не как хозяин дома. Было понятно, что дело в Марьяне, что именно он ее чем-то не устраивает, а не наоборот,  но Марьяна была не болтлива,  и никто так и не узнал, какой  изъян в ее избраннике мешал ей соединиться с ним окончательно,  несмотря на то,  что оба были свободны и не слишком счастливы. Лике это было в общем-то безразлично, но всё изменилось после того, как пару месяцев назад она,  случайно оказав-шись рядом с Марьяниным домом, зашла к ней и наткнулась там на Влада, и хотя Лика все время порывалась уйти,  они ее так и не отпустили - видно, всё у них было уже кончено. А потом Влад долго провожал Лику домой: почти два часа они шли пешком,  и у Лики просто не было другого выхода,  как пригласить  Влада  зайти попить чаю после столь долгой прогулки.  Хотя, если честно,  был у нее и другой выход:  не приглашать - и уехал бы он  как  миленький на под-рулившем как раз в этот момент к остановке автобусе, но в том-то и дело, что за эти два часа вроде бы ни к чему  не обязывающей болтовни Лика почувствовала его "своим" человеком, и жалко было его отпускать и прерывать этот нежданно возникший сюжет на самом интересном месте.
     И сюжет продолжался. Продолжался вот уже почти два месяца, головокружительно петляя, подобно горной речке, и набирая после каждого  поворота новую силу, но теперь, судя по всему, начал выдыхаться, чахнуть и пересыхать, и Лика, не находя этому объяснения, тоже стала чахнуть, как это бывало когда-то в юности, и, смех сказать,  так же,  как тогда, не отходила от телефона, боясь, что Влад позвонит,  а ее как раз не будет дома или  она  просто  не  услышит звонка из другой комнаты...  Конечно, можно
было бы позвонить и самой, но уж этого-то он не дождется...

    - Может быть, пойдем домой?..

    Лика вздрогнула и очнулась.

    Семен вопросительно смотрел на жену, но Майя отрицательно пока-
чала головой:
     - Нет,  еще совсем рано.  Хотя...  тебе ведь в шесть вставать.
Слушай, иди один, а я вернусь с Карлушей!
     Карлуша жил в соседнем доме, и у него была машина.
     Столько достоинств, и все у одного человека!
     Карлуша кивнул, пытаясь сохранить безразличное выражение лица. Значит, они поедут вдвоем...  Поедут по ночному Иерусалиму....  Он включит тихую музыку и повезет ее самой длинной дорогой...  Через Тальпиот. А может быть, через Тель-Авив?..
     - Как это так - иди один? - удивился Семен.
     - А  что особенного?  - Майя посмотрела на окружающих, как бы призывая их подтвердить, что, действительно, ничего особенного в ее предложении нет. - Я завтра к двенадцати... А тебе, кстати сказать, после десяти должен звонить твой Ерошкин.
     - Ух ты!  Ерошкин!  Совсем забыл!  Хорошо что ты  вспомнила. Сколько сейчас,  девять?  Бегу!..  Карлуша, можно на тебя рассчитывать?
     Последнюю фразу Семен произносил, уже застегивая  куртку.
     Карлуша развел руками:
     - Доставлю в целости и сохранности, лучше чем было!
     Все засмеялись.
     Семен сделал жест рукой, как вождь, приветствующий провожающую его толпу:
     - Засим отбываю! Можете не вставать! Всех благ!

     Хлопнула дверь, наступила пауза.
     Карлуша поднялся из-за стола и подошел к окну.
     - Хочешь убедиться, что он действительно  уехал?  -  невинно спросила Марьяна.
     Снова засмеялись, но на этот раз естественнее и освобожденнее. Все зна-ли, что Карлуша неравнодушен к Майе, и даже более чем просто неравнодушен,  но в присутствии вспыльчивого и ревнивого Семена подобные шутки считались непозволительными.
     Карлуша не нашелся что ответить и посмотрел на Майю, но Майя моментально отвела взгляд.
     Оставалось самое трудное: отделаться  от Карлуши и незаметно
выскользнуть из Марьяниного дома. В половине десятого в "их" кафе ее ждал Влад - домой к нему сегодня они уже не успевали.
     Незаметно она взглянула на Лику: та выглядела усталой и подавленной.
     "Бедняжка, - подумала она.  - Никакого самолюбия!.. Влад говорит,  что  она  названивает ему по десять раз в день.  Как так можно?.."
     Майя не  сомневалась,  что именно из-за Лики Влад сегодня и не пришел к Марьяне,  хотя он,  разумеется,  как и подобает настоящему мужику, не обмолвился об этом ни словом.
     Лика, почувствовав взгляд, улыбнулась Майе:
     - У тебя всё хорошо?
     Майя улыбнулась в ответ:
     - Да, всё замечательно. Только...
     - Что - только?
     Майя наклонилась к Лике и зашептала:
     - Понимаешь...  Мне надо отсюда сбежать... И как можно скорее. Ты не можешь отвлечь Карлушу?  - И встретив непонимающий, растерянный взгляд Лики,  пояснила:  - Ну,  как тебе  сказать...  Мне  надовстретиться с одним человеком... По делу...
     - Хорошо... - пожала плечами Лика. - Только я не знаю как...
     - Позови  его в другую комнату, там книги, - быстро и горячо заговорила Майя, обнаруживая завидную предусмотрительность и незаурядные стратегические способности,  - попроси,  чтобы он тебе помог найти какую-нибудь книжку похитрее, что-нибудь по истории искусств. Или по театроведению. У Марьяны всего этого полно. Позови его прямо сейчас, пока она на кухне.
     Лика покорно поднялась с дивана.
     - Карлуша,  - немного смущаясь,  сказала она, - ты не поможешь мне найти одну книжку? Это по твоей части...
     - Что по моей части?  - улыбнулся Карлуша, поднимаясь с кресла с легкостью, удивительной для обладателя такого огромного живота. - Что по моей части - помогать, искать книжку или сама книжка?
     - Всё, - коротко ответила Лика и, не оглядываясь, прошла в комнату с книгами, уводя за собой Карлушу, как малиновка уводит нежелательного пришельца от своего гнезда.
     Майя тоже поднялась, незаметно прошла в прихожую и, никому ничего не сказав,  резко сдернула с вешалки плащ.  Не  одеваясь,  она выскользнула в подъезд, и бесшумно прикрыла за собой дверь.

     - А где моя подопечная? - поинтересовался Карлуша, вернувшись в комнату и усаживаясь на прежнее место.
     Только теперь все заметили, что Майя исчезла.
     Кинулись ее искать. В кухне, в туалете, в прихожей.
     Тщетно.
     - Ловко!.. - восхищенно пробормотал писатель. - Вот это женщина!
     Когда восхищаются  другими,  нам  почему-то становится обидно. Нам кажется,  что кто-то, может быть, и хорош, но вот лично нас недооценили. Поэтому не удивительно,  что Марьяна почувствовала себя обиженной.  Как,  впрочем,  и Лика,  хотя уж она-то, можно сказать, собственноручно и помогла неожиданному возвышению Майи в глазах общества.
     "Вот тебе и тихоня!.. - думала Марьяна. - Какую  провернула операцию - многоступенчатую!..  Но кто же это?.. Кто-то со стороны? А может быть,  Влад?..  Неужели Влад? Гнать его надо, этого ходока, этого скупердяя! И не подпускать на пушечный выстрел!.."
     "У всех личная жизнь...  - думала Лика. - Только у меня ничего не клеится... И Влад не пришел..."

     - А что я Семену скажу? - Карлуша чуть не плакал, на него жалко было смотреть.
     - А  зачем тебе вообще ему что-то говорить?  - удивилась Марьяна. - Ты-то тут при чем?
     - Но я же обещал!..
     - Дал слово - держи его? Так? Заповедь юного пионера? -  Марьяна расхохоталась, и остальные тоже заулыбались.
     Напряжение спало.
     - Давайте выпьем, друзья, за то, что с нами всё еще происходят подобные коллизии,  - произнес писатель,  наливая в рюмки водку.  - Ведь о чем это говорит? Что мы еще не совсем стары и кому-то нужны, и нам кто-то нужен. Что жизнь продолжается, несмотря на перемещение не только в пространстве, но и во времени, - всё та же восхитительная, обманчивая, непредсказуемая жизнь.
     Речь была эффектной и произвела впечатление. Нет, не даром залы,  где выступал этот человек, были всегда оцеплены конной милицией!..
     Все с любовью посмотрели друг на друга,  вдумчиво чокнулись  и выпили.
     "Гнать, гнать  подлеца, - думала Марьяна,  уже не сомневаясь, что это Влад. - И со стороны больше никого не принимать! Или требовать рекомендаций..."
     "В следующий раз и я сбегу, - думала Лика. - К Владу..."
               
                ***

     ... А через двадцать лет, разыскивая какую-то справку, Марьяна наткнется на фотографию,  почему-то не попавшую в альбом.
     Красивые люди, беззаботно  глядящие  в объектив фотоаппарата. Светящиеся стрелочки свечек,  нацеленные в потолок.  Чудесный букет оранжевых цветов с белой лилией посредине.
     Господи, какие же они молодые! И все тогда были вместе, и можно было в любую минуту снять трубку,  позвонить или  собраться  вот так, как на этом снимке... Ах, как славно им тогда жилось! И каждый был в кого-то влюблен, и кто-то кого-то ревновал, мучился... А что, ведь было им тогда не больше пяти-десяти...
     Постой-постой... Это,  кажется,  ее собственный день рождения? Да,конечно,  вот на обороте дата: первое февраля девяносто шестого года... Это тогда исчезла Майя?.. Исчезла на глазах изумленной публики, предварительно спровадив домой мужа. Вот был переполох!
     А ведь Марьяна так и не спросила Майю, к кому она тогда сбежала. Неудобно было, какие страсти кипели!
     А как звали того подонка - Макс?..  Нет,  Влад...  Да,  точно, Влад. Вот  был  тип!  И из-за такого барахла чуть не развалилась их компания?..
     ... Ну,  хорошо,  допустим,  она-то сама дала ему отставку, но Лика ведь чуть не умерла, когда он ее бросил!..
     Неужели всё это было с ними?..

     А через несколько дней, первого февраля, Марьяне позвонит дочка из Монреаля и скажет:  "Мамочка,  мы все поздравляем тебя и пьем за твое здоровье!" Сестра позвонит из Москвы,  Карлуша из Тель-Авива, Семен - с со-седней улицы, а Майя - из Америки.
     Все будут говорить Марьяне одни и те же слова, вспоминать одни и те же события, называть одни и те же имена. И только Майя скажет: "Майкл тоже тебя сердечно поздравляет,  хотя вы, к сожалению, так и не видели друг друга."
     "Послушай, - ни с того ни с сего спросит Марьяна, - а помнишь, в тот вечер, двадцать лет назад, в мой день рождения?.. Ты исчезла. К  кому ты тогда сбежала?..  Кто это был?..  Влад?  Или кто-то другой?.."
     "Какой Влад? - удивится Майя. - Я не помню никакого Влада! Кто это?.."
     "Да так... Был тут один тип. А как сбежала, помнишь?"
     "И как сбежала,  не помню,  - удивленно скажет Майя. – Неужели сбежала?.. Нет, не помню. Что ты хочешь, двадцать лет прошло!.."
     И Марьяна впервые обратит внимание, что у Майи стал совсем, ну совсем старушечий голос.