Глава 6. Сет

КОМНАТА АЛЁШИ ЛОКИСА
____________________

Реагирующая на движение люминесцентная лампа сонно заморгала, когда Катя вошла в просторный каменный зал. В первую очередь она обратила внимание на свое отражение в зеркальной двери — ей показалось, что за то время, пока она бродила по дому Минотавра, у нее очень выросли волосы, хвостики теперь доставали до лопаток. В голубоватом свете блестела дверная ручка — металлическая, круглая и гладкая. Заперто — Катя и не ожидала другого. Как там говорил паучок:

"Чтобы гостем желанным в комнате стать
Нужно ручку дверную понежней полизать"

Нет, наверное, там был немного другой стишок, но теперь уже и не вспомнить. Всё перемешалось в голове от этих разветвлённых перепутий, длинных коридоров и стремительных спусков, все очень изменилось.

Опустившись на коленки, Катя посмотрела на гипнотически блестевшую гладкими округлостями дверную ручку. В ней отражалось ее лицо, ее растянутые глаза, теперь большие, как в японских мультиках. Когда она видела последний раз такие глаза? Нет, не сегодня... Давно, очень давно. Поворачивая голову так и эдак, Катя наблюдала за устрашающей деформацией черт ее лица на округлой поверхности и вдруг почувствовала непреодолимое желание поцеловать себя — прямо сейчас, в губы — и она коснулась приоткрытым ртом дверной ручки, не закрывая глаз, чтобы видеть, что будет делать девочка в дверном отражении. Отрешенная холодность металла требовала более внимательного к себе отношения, и безотчётно она коснулась ручки теплым язычком, найдя ощущение гладкости материала очень приятным. Кончик легко скользил из стороны в сторону на округлой поверхности, описал полумесяц, дотянулся до места соединения с продолговатым основанием. Играясь с дверной ручкой, Катя удивлялась тому, как на нее смотрит отражение в двери, вопросительно и недоумевающе, будто спрашивая: "А что если она заразная?".  Под ее ласками металл ручки разогрелся, и захотелось приникнуть к нему губами как можно плотнее, заглотить глубже... Нет — слишком велика — зубы беспомощно ударяются о поверхность. А если встать немного боком, чтобы посмотреть, как растягивается рот? Да, очень, очень занятно. А язык? Как он пройдется от кончика ручки до основания и коснется зеркальной поверхности двери, на секунду только дотронется до язычка девочки в отражении...  Но что это? За дверью что-то движется, ей не показалось! Сверкнул то ли глаз, то ли клык... Там кто-то сидит и подглядывает! 

Едва Катя отпрянула в ужасе от своего отражения, щелкнул дверной замок и зеркальная дверь бесшумно отворилась. Возвышаясь над сидевшей на полу девочкой, на пороге стоял человек в черном монашеском одеянии, и хотя верхняя часть его лица была скрыта капюшоном, голубоватый свет выхватил из тени его коварную улыбку.

— Здравствуй, шалунишка. Вижу, тебе удалось подобрать ключ к двери моей кельи. Входи.

Это было не приглашение, но невидимое движение руки кукловода, потянувшего за ниточку, сила, которой нельзя сопротивляться. Войдя в комнату, Катя убедилась, что с обратной стороны зеркальная дверь предательски прозрачна.

Холод подземелья здесь смешивался с кадильным запахом, стены сочились влагой. Хозяин не зря назвал свою обитель кельей — комната была тесна, ее каменные своды уходили ввысь, теряясь в темноте. Старый дубовый стол, испещренный царапинами звериных когтей, был единственным свидетелем происходивших в этой комнате метаморфоз. Под одной из его ножек лежала старая книжка — чтобы поверхность была более устойчивой — на обложке значилось: "На...ов", средняя часть слова приняла на себя тяжесть письменного стола.  Огарок свечи изливался воском на витиеватый подсвечник, на разбросанных по столу листах плясали неровные черные буквы. Кате показалось, что несколько из них перескочили через строчку, втиснувшись между новыми соседями, когда она моргнула. Другим занятным предметом интерьера этой комнаты был черный шкаф — Кате почудилось, что из него явственно слышится детский заливистый смех.

— Что же ты делаешь в Лабиринте, Катя? — спросил он.

"..вы знаете моё имя?.."

— Да, я уже знаю о тебе кое-что. Ага, вижу... ищешь Его? Да... Трепещет твое сердечко, это я тоже вижу. Не бойся, это мешает тебе стекленеть равномерно. Что ж, я тоже его искал. У меня было к нему много вопросов.

"... как это — стекленеть?.."

— Срывать покровы, Катя. Приподнимать завесу материального, становиться прозрачным, рассказывать секреты — у тебя ведь есть секреты? Ну, конечно, есть. Подожди, отсюда плохо видно, встань, пожалуйста, вот здесь...

И он провел ее к дальней стене, где на алтаре горели свечи, освещая створчатый триптих. В ласкающем свете огней очертания изображенных на нем фигур выступили как живые - множество детских обнаженных тел, окруженные клубящимися облаками в прозрачно-лиловом небе.

— Живопись — моё сравнительно недавнее увлечение. Но в Лабиринте я блуждаю уже давно... Не найдя Минотавра, я решил остаться в этой темной келье, где никто не видит моих превращений, и предаться удовольствию извлечения из Чёрного Ящика моей любви разнообразных шахматных фигурок — ибо я, признаюсь, не знаю большей радости, чем расстановка человеческих судеб на доске жизни... Я удовлетворил твое любопытство? Так позволь и мне удовлетворить свое. Стой здесь, напротив свечей, так...

Он отошел назад, окидывая взглядом ее всю. Опустив взгляд вниз, Катя не поверила своим глазам — ее тело стало совсем прозрачным, оно остекленело! Дрожащий свет свечей пронизывал ее, открывая взгляду таинственное сплетение внутренностей, но скоро и они сделались прозрачными, обнажив движение невидимых энергий в сосуде ее тела.  Она поднесла ладошки к лицу в инстинктивном желании закрыться, но сквозь них она видела его темную фигуру и его улыбку, показавшуюся ей насмешливой.

— Да, Катя, такова особенность этой комнаты — ничего в ней нельзя спрятать. Вот, к примеру, сейчас я вижу, что тебя привело сюда. Погоня за ускользающей тенью отца, это понятно, это не ново... И сила притяжения Центра, к которому стремятся все загубленные души. Да, Катя. На тебе ясно видна печать "браковано" — шутка ли? Оттого и затягивает тебя в воронку, прямиком в пасть к чудовищу. Ну или словно мотылька манит на огонь — как тебе больше нравится. А еще... Да это же...

Он приблизился к ней, присмотрелся, и, когда он резко распрямился, глаза его сверкнули под капюшоном.

—  Да, необычайная встреча! Теперь я вспоминаю этот день... Я хотел написать миниатюру, а может, просто отрывочек для какого-то рассказа о девочке Кате, которая играла со своей ручной мышкой в кроватке... Да, начиналось все так невинно, — но потом ей захотелось поиграть по-другому, вернее, с другим — тут должна была появиться забавная корреляция: киски-кошки-мышки... Она забыла про мышку, та заползла ей под бочок... и Катя, заигравшись, заелозив разгоряченным тельцем под одеялком, раздавила её! Да, так все должно было быть. Но потом я решил, что мне категорически не нравится пошловатое слово "киска", что ломало весь этот нехитрый замысел! И ведь написал я лишь ЧЕРНОВИК — какие-то наброски и почти случайно выбранное имя, показавшееся мне трогательным... Потом я выбросил тот черновик, а может, положил между другими бумагами — кто теперь разберёт. А ты, оказывается, живешь, Катя.  Никогда бы не подумал. Но вот, посмотри-ка сюда...

Он указывал на темно-синюю загогулину, притаившуюся под ее стеклянным сердечком, — то были две каллиграфически выведенные буквы, росчерк чьего-то пера под незавершенной работой, несмываемая метка принадлежания: "AL". 

Каменная пасть захлопнулась.

Потухли свечи и зашелестели поднятые со стола порывом ветра бумажные листы — заговорили вразнобой буквы и целые слова: "О! А к о л! Идёт! Мммо! Ложь! Не! Доченьку!". Отступая назад и руками пытаясь нащупать точку опоры, Катя чувствовала, как под ногами кренится пол, будто палуба тонущего корабля. Раззадоренные творящимся переполохом буквы покидали насиженные места и, собираясь в стайки, визжали у нее над ухом: "Ненастоящая, ненастоящая!". Съезжая по скользкому полу к стене, Катя ухватилась за край платяного шкафа, — в то время как все предметы обстановки рушащейся комнаты падали и с треском ломались, он стоял у стены недвижимой черной глыбой. Вдруг девочка почувствовала прикосновение звериного влажного носа к своей ноге, и черная фигура в рясе выросла рядом — под его капюшоном сверкали желтые глаза, и фосфорно светились волчьи клыки. "В тебе уже нет ничего твоего, Катя, и никогда не было! Я всего лишь забираю своё..." — она слышала его слова в своей голове. Создатель жаждал воссоединиться со своим созданием — и разве могло быть что-то естественнее этой жажды, продиктованной их изначальным единством? Но говорить здесь нужно не о частичном физическом слиянии, страстном но кратковременном, а о полном и бесповоротном, которое может быть достигнуто лишь путем поглощения, неиносказательным пожиранием.

Дверца шкафа распахнулась — несколько пар детских рук затащили Катю внутрь, вырывая из когтей зверя. В одно мгновение все затихло — и только тихое скуление слышалось в комнате.

— Он снова превратился, — прошептала девочка, стоявшая к Кате ближе всех, — не бойся, здесь он не сможет нас достать. Мы всегда здесь от него прячемся.

Тяжело дыша, Катя прижималась спиной к деревянной стенке. В темноте платяного шкафа Катя ощущала на себе взгляд многих пар внимательных детских глаз — они явно приспособились видеть в темноте. Кто-то даже несколько раз ткнул ее пальцем в живот и ущипнул за руку.

— Она как мы, это точно! — послышался шепот из другого угла, — Непонятно только, откуда она взялась.

— Меня зовут Катя, — переводя дыхание ответила она, — и я сама не знаю, откуда я взялась.

— Как-как? Нет... Он никогда не делал никакую Катю. Ни в одном листочке такой не было... Ведь не было?

— Угууу, не былоо...

— Тссс! Слушайте! — вдруг сказал кто-то.

Тонкий мальчишеский голосок обращался к ним из тишины соседней комнаты. И куда только исчез оборотень в шкуре монаха?

— Девочкиии, — протянул он, пальчиком скребя по  дверце закрытого шкафа, — выходите, пожалуйста, он ушёёл...

— Алёша, это точно ты? Скажи пароль!

На мгновение мальчик будто задумался, а потом скороговоркой протараторил:

—  ЗВЕРЮГА ПРИКИНУЛСЯ ВЕГЕТАРИАНЦЕМ НО ДЛЯ НАС ОСТАЁТСЯ МЕРЗКИМ САМОЗВАНЦЕМ!

— Ура, это Алёша, Алёша вернулся! Пойдемте поиграем, его так давно не было!

И дружной гурьбой девочки высыпали из шкафа в комнату, ставшую теперь просторной и уютной, на стенах и потолке сияли фосфорные звезды,  всюду были разбросаны мягкие подушки, и не было уже ни триптиха, ни старого письменного стола — ничего лишнего, что могло бы помешать детям резвиться, валяться, кусаться, ласкаться... Мальчик лет десяти - светловолосый и кучерявый, словно купидон, радостно приветствовал выбегавших девочек.

Метаморфозы, провоцируемые Лабиринтом были поистине невообразимы.  Вновь обретённый Катей отец (ведь может же она его так называть?) оказался оборотнем в трех шкурах — и поди разбери, какая из них не карнавальный костюм на молнии. А может, и еще какой-нибудь наряд был у него в запасе? Катя протянула руку в темный угол шкафа и, действительно, нащупала там два... нет, три... много разных предметов гардероба, аккуратно развешенных на плечиках. Должно быть, приберегаемых на особые случаи.

"Значит, я ненастоящая, неживая совсем? Да еще и бракованная — с черновика снятая, недоделанная. Без начала и конца, без своей истории. Хорошо бы, если бы у меня была своя история! А что, я и сама ее сделаю. Когда я буду большой, напишу себе..." — так думала Катя, в темноте раздвигая одежды и углубляясь в новый коридор, нащупывая путь в Лабиринте. Желание найти первоисточник, магнетический Центр, тянуло ее вглубь, на новый виток спирали.

***

Такое могло случится только в конце времен, когда солнце остывает, перемещаются магнитные полюса Земли, и там, где раньше была пустыня, идут проливные дожди. Лишь когда всё встаёт с ног на голову жертва сама отправляется в Лабиринт на поиски своего убийцы и упорно открывает одну дверь за другой, окликая его дрожащим голосом. Только в конце времен тот, кто когда-то был олицетворением ужаса, свободно разгуливает по ночному городу и беседует с девочками в парке. Только в конце времен мог он из злодея превратиться в насмешливого трикстера и, выглядывая из-за угла, шаловливо подмигивать заманенным в ловушку обреченным девочкам...