Роман для личного пользования. Глава1

Кирилл Берендеев
Анна Райнова.



РОМАН ДЛЯ ЛИЧНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ


Ночью каждый таков, каким ему бы следовало быть, а не такой, каким он стал.
Эрих Мария Ремарк



Благословенное неведение утра:
ведь бабочка, порхая над цветами
и даже пробудившееся солнце,
не ведают, что к вечеру умрут.



Глава 1

Вы бывали в комнате ужасов? В зловещем тёмном помещении, с исходящим от замшелых стен холодным свечением и густо свисающей с потолка бутафорской паутиной и куклами полуистлевших мертвецов, громко гогочущими, стонущими, зовущими утробными голосами, либо выпадающими с потолка, так что их костлявые пальцы задевают головы взвизгивающих от неожиданности посетителей. Когда же участие в мистерии принимают актёры –крики напуганных гостей становятся куда более пронзительными. Разбросанные по миру уголки человеческих страхов схожи между собой и отличаются лишь выдумкой и количеством вложенных средств создателей аттракциона. Я перевидал множество комнат страха, но только одна навечно врезалась в память.
В то время мы с Джун проводили время в Голландии, ещё не зная, что это наш последний совместный отдых. Холодное, дождливое лето, от которого бледнела лубочная красота изящных, прилепившихся друг к другу домиков с узкими окнами, укрывавшихся от ненастья под пологими черепичными крышами. Лето безжалостно бросало порывы холодного ветра в ежащихся туристов, опрометчиво не прихвативших с собой тёплые вещи. Нагрянувший ливень и загнал нас, продрогших до костей, в амстердамский музей мадам Тюссо. Там, кроме восковых фигур обнаружилась своя комната ужасов. Джун наотрез отказалась идти в тёмный, громыхающий коридор, сказав, что подождёт меня на выходе. А мне вдруг стало интересно взглянуть, и мы разошлись в разные стороны, как после разошлись и по жизни, глупо растратив любовь на взаимные придирки и пререкания. Испугавшись внезапно нахлынувшего чувства. Мы непрерывно терзали друг друга, пока не убрались с поля боя измученные и истощённые, утратившие последние капли желания продолжать отношения и понадеявшись, что после разрыва обоим станет легче.  Да уж…
В составе группы любопытствующих, я прошагал по сотрясавшемуся от гулких ударов коридору, предварявшему вход в святилище ужаса и первым толкнул тяжелую скрипучую дверь. Переходил из комнаты в комнату, с изрядной толикой иронии присматриваясь к кровавым экспозициям, путаясь в липкой паутине. Блуждая по лабиринту страха, задержался в камере пыток, увлёкся, разглядывая сквозь прутья тяжелых решеток, искусно выполненные манекены несчастных пленников и не заметил, как остался в комнате один. Вдруг на грани восприятия, почувствовался ветерок чужого присутствия. Я невольно напрягся, повернул голову и увидел рядом карлика со скрюченным, украшенным огромной бородавкой носом. Редкие седые лохмы беспорядочно свисали с проглядывающего черепа. Уродец стоял, едва не касаясь штанины моих джинсов, и увлечённо всматривался в раздираемого на дыбе мученика. Но стоило  мне повернуться, злобные чёрные глазки упёрлись в грудь, а к животу потянулась дрожащая от вожделения рука, с огромной ладонью. Я отступил, скрюченные хищные пальцы продолжали тянуться, карла подался вперёд. Я попятился. Он наступал и наступал, шаг за шагом тесня меня к выходу. Я дал стрекоча. Не помню, чтобы когда-нибудь улепётывал так быстро. Преследователь не отставал, буквально дыша мне в спину, жилистая лапища хватала одежду, ужас перехватил дыхание, а узкий коридор никак не заканчивался. Думаете, я не догадался, что это ряженый актёр? Как же, сообразил, но правдоподобность ситуации не дала возможности остановиться до тех самых пор, пока я, запыхавшись, и едва дыша, не оказался в следующем помещении. Карла исчез, будто растворившись в коридоре, а я не обращая внимания на удивлённые взгляды настигнутой группы, в голос расхохотался. Шутка удалась.
Однако спустя месяц по возвращению, после расставания с Джун, взрослый дядя, доктор наук с прилично оплачиваемой должностью в исследовательском отделе одного из филиалов корпорации «Вижель», без всякой на то причины, стал еженощно видеть навязчивый сон.
Стоило опустить на подушку усталую голову, карлик из амстердамского музея выбирался из неведомого уголка подсознания, и медленно наступая, тянул ко мне руку. Я силился сбежать от него по бесконечным петляющим коридорам, по лесу или скользившей под ногами жидкой грязи: декорации одна мрачнее другой менялись всякий раз, – но карла, будто у него был безграничный запас энергии, гонял меня до тех пор, пока я не падал без сил, сдавшись на волю победителя, и в то же мгновенье подскакивал на кровати в холодном поту и не мог сомкнуть глаз до самого утра.
Утром еле приползал в тестовый отдел «Вижель», где работал техническим директором. Под именем известного всему миру тренда, занимавшегося производством программного обеспечения, мы тестировали различные игры, в основном фантастические миры, создаваемые общиной программистов из соседней лаборатории. С этой «багодельней», как мы называли этих подслеповатых пареньков, мне приходилось переругиваться чуть ли не ежедневно. Они писали программы, будучи уверенными, что всё не просто работает, буквально летает. Мы же устраивали их творениям тесты на выживание, выявляя сонмы недочётов и заставляя их дорабатывать поделки, через пару дней те обновляли ошибки, и так кругов пять или шесть.
Моя деятельность требовала ясности мысли, потерянной в ходе ночной беготни от злобного голландского карлы. Через несколько недель неравной борьбы я был доведён до нервного истощения, не в силах сосредоточиться день-деньской слонялся по коридорам фирмы, литрами вливая в себя бесполезный кофе. И только после того, как отключившись за рулём, врезался в дорожное ограждение, чудом отделавшись парой ушибов, в отличие от выданного на работе железного коня, осознал, что с этим кошмаром необходимо что-то делать. Вот только куда обратиться? За четыре года проживания по рабочей визе в Торонто я знал  дорогу  от дома до работы, некоторые места отдыха, где привык бывать и всё.
К счастью Олег, мой друг и прямой начальник, – а наш отдел по дивному совпадению состоял сплошь из выходцев с постсоветского пространства –  сразу после аварии пригласил в бар на бокальчик «Хенесси» и серьезный, под него, разговор. Такой же, как я закоренелый одиночка с поправкой на три неудачных брака за спиной, он жил здесь на два года дольше и живо интересовался всем и вся. Пока я раздумывал, как рассказать о странной проблеме со сном, Олег пришел на выручку, с ходу поинтересовавшись, что это со мной творится в последнее время. Я выдал всё, как есть, чёрт возьми, ведь начал бояться засыпать, точно в далёком детстве, когда страх темноты заставлял с замиранием сердца ждать приближения ночи. Пока я говорил, он с отсутствующим видом смаковал напиток из своего бокала, а после сказал:
– Тебе нужен отдых, перегрузил мозги, вот нервная система и сбоит.
– По-твоему бояться карликов в моём возрасте один из симптомов усталости? – осторожно возразил я.
– Я не специалист в этих делах, но кое с кем знаком, – и, выудив из кармана «ежевичный» наладонник, дал номер профессора психиатрии.
На следующий же день под вымышленным именем я записался на приём.
Доктор Лагуно оказался сухоньким старичком, говорившим с тяжким испанским акцентом, пригласил в свой кабинет и внимательно выслушал мои терзания, провёл маленькой сморщенной ладонью по изборождённому временем лбу и сказал, что дело поправимо, предложив сеанс лечебного гипноза. Я не замедлил согласиться. Олег без вопросов дал выходной.
Что происходило на сеансе, моя надтреснутая память почти не сохранила. Помню только мерно раскачивающийся перед глазами маятник и спокойный, умиротворяющий голос профессора, монотонно повторяющий пролетавшие мимо сознания слова. Самое смешное, я был уверен, что не поддаюсь гипнозу, однако очнувшись,  взглянул на часы и удивленно заметил, что провалялся на кушетке без малого четыре часа и сразу встретился с доброжелательной улыбкой профессора. Он осмотрел меня всезнающими прозрачными глазами, помог подняться, и посоветовал, вернувшись домой хорошенько выспаться. Попытавшись кивнуть, я ощутил резкую боль в висках, сжал голову ладонями. Лугано кивнул, мол, так и должно быть, дал выпить горьковатую жидкость и отпустил, добавив, что если боль не отпустит, можно связаться с ним в любое время. Я откланялся, добрался до своего жилища, еле дотащил ноги до кровати и упал, мгновенно провалившись в блаженное ничто. Да так и проспал беззаботным сном младенца до самого утра.
С этого дня ненавистный карла исчез из моих сновидений. Уже через неделю я перестал бояться ночи и ощутил прежний вкус к работе. Возобновил утреннюю пробежку и походы в дансинг, где познакомился с местной певичкой, упитанной бронзовокожей Джиллис с неотразимой белозубой улыбкой, мягкой высокой грудью и множеством щекотных косичек собранных в хвост на макушке. Она была улыбчивой, весьма приятной наощупь и далёкой от философствований о смысле жизни. Несмотря на то, что загруженный работой, я мог подолгу не давать о себе знать, Джиллис ни не звонила с упрёками и не посылала истеричных эсэмэсок с угрозами немедленного расставания, если я сейчас же не позвоню. Когда я всё же приглашал встретиться и продолжить приятное времяпровождение у меня, она непременно соглашалась и бесследно исчезала поутру, оставляя на размётанных страстью простынях стойкий аромат сандала.
После мучительного марафона с Джун подобные легковесные отношения были для меня как нельзя кстати. На нечто большее, задевающее душу и вносящее смуту в повседневный ход жизни, меня бы попросту не хватило.
Тем паче, последний месяц мы занимались новой игрушкой, настолько навороченной, что мозги закипали в буквальном смысле. Я частенько засиживался в офисе чуть не до полуночи, проверяя бесчисленные оболочки и макросы, выискивая внутренние нестыковки и логические ошибки и до хрипоты браня программеров. Дома с докарликовым блаженством бросался в кровать и тут же засыпал. Тяжёлые дни сменялись лёгкими ночами, мой изуродованный «шевроле» без слов заменили таким же, новёхоньким. Из глаз, отражённых бритвенным зеркалом исчезла тоскливая опасливость, а щекам вернулся здоровый румянец, доставшийся по наследству от мамы.
После смерти отца под завалом на шахте, она с маленьким сыном на руках перебралась из Кузбасса в столицу в ту пору ещё могучего Советского Союза к моей бездетной одинокой тётке: сёстры решили, что вместе поднимать дитя будет легче. Тетя Лиза всё удивлялась, каким сказочным образом во мне уживаются пытливый ум и беспорядочная непоседливость: я вечно что-то терял, разбивал соседские окна и дрался до синяков. Как ни странно, и учился на отлично. С медалью окончил школу и поступил в МИФИ. Увы, тётя Лиза умерла, не дождавшись его окончания. Сердечный приступ. Она возвращалась с рынка с покупками и упала на автобусной остановке, затем врачи объяснили, что смерть наступила мгновенно.
На похоронах я плакал, как ребёнок. Только после её ухода, ощутив, насколько дороги были тепло и понимание, ласковые глаза и заботливые руки всё, чего я так неожиданно лишился.
С мамой мы редко бывали близки. Она, безусловно, любила меня, но была человеком закрытым, скупым на проявления родительских чувств, после моего отъезда за границу осталась совсем одна и, ни в какую не соглашалась приехать в гости. Даже на защиту докторской, я тогда сильно обиделся, но продолжал ежемесячно посылать ей деньги, стараясь хотя бы раз в год вырваться в Москву, на могилку тёти Лизы. Я бы ни за что не признался стремительно стареющей маме, что езжу скорее к её сестре, стараясь мраморным памятником, дорогой оградкой и живыми цветами залатать бездонную дыру в сердце, образовавшуюся с её уходом и никак не желающую зарастать.
Нечто похожее произошло и с Джун, вроде бы много воды утекло с тех пор, как мы расстались, а я всё продолжал вспоминать её к месту и не к месту. Часто обедал в облюбованном нами прежде японском ресторанчике  на тихой улочке. Мне казалось, что именно случайная встреча после долгой разлуки могла бы всё изменить. Возможно, мы научились бы сосуществовать с той нечаянной страстью, что едва не задушила, захватив нас в цепкие оковы, а меня так и по сей день не желала отпускать, скорее всего, потому, что в моменты нежности Джун, как и тётя Лиза, любила почёсывать мой затылок. Мелочь, казалось бы, но под её пальцами я размякал, словно пластилин на жарком солнце.
Джилис ни о чём подобном не догадывалась, да ей и недосуг было захламлять свою порхающую жизнь лишними размышлениями. Признаюсь, я откровенно завидовал подобной лёгкости. Со стороны, наверное, и моя жизнь выглядела такой же бездумной: все мои ребята, по большей части моложе меня были обременены семейными узами, а я, подбиравшийся к сороковнику, всё никак не мог обрести семью. Если честно, уже и не надеялся.
Короткое в этих широтах лето ушло, сменившись багрянцево-золотистой пышной осенью. Пока солнце радовало теплом, я выезжал на природу. В национальный парк, находившийся как раз неподалёку от моего Евклид авеню, где корпорация снимала для «ценного работника» небольшой уютный домик. Я оставлял машину на обочине дороги и спускался  к реке  Руж. В этом месте  река поворачивала и разливалась, да так, что енот вброд перейдет. Замерев на высоком глинистом обрыве, я с удовольствием вдыхал лесные ароматы, всей кожей впитывая щедро расточаемые дневным светилом лучи или наблюдал за течением, ленивым размеренным переваливанием, вечным настойчивым движением по однажды завоёванному пути, которому уступили даже камни, давно превратившиеся в окатыши. Наглядевшись, совершал пешую прогулку по собственному, обозначенному засечками на стволах маршруту, собирал букет из палой листвы или фотографировал вековые дубы и пышные разлапистые ели, небо в лёгкой облачной дымке и, вдоволь напитавшись тишиной и спокойствием безлюдного уголка, шел назад.
Не могу сказать, почему я так прикипел к этому месту. Что-то роднилось в нем с моим прошлым, с лесами в Битце, а может, с настоящим, в котором царила прерываемая то заморозками, то проливными дождями, то нежданной жарой, золотая осень. В первый год совместной работы меня привёз сюда Олег.
Я даже не задумывался, что в этом древнем лесу, скрывающимся под названием национального парка, мог запросто столкнуться с диким зверем, о чем предупреждали знаки на дороге, но ничего опаснее бобров, нагрызающих новую хатку на Руже, так и не увидел. Верно, сказывалась близость цивилизации, а забираться так же далеко, как делал я в Москве, уходя за МКАД, никогда не решался. Парк простирался километры от города, становясь неприступной чащобой, в которой и секачи, и волки, и медведи далеко не редкость. Но наученная горьким опытом изувеченных колёсами собратьев живность старалась держаться подальше от дорожного полотна, по которому то и дело пролетали урчащие железные монстры.
Дни становились короче и пасмурнее, небо всё чаще проливалось дождём, а потому от прогулок вскоре пришлось отказаться. Пропадая на работе,  я всё меньше видел солнце, которое так любил и с наступлением ранних заморозков покорно тонул в угрюмой серости, медленно погружаясь во внутреннюю летаргию до следующей весны. Эдакий сон наяву, даже вечеринки в компании друзей, походы на каток и ночи с Джиллис вызывали в душе все меньше отклика.
Мы закончили мучить программу и пару дней оказались почти без дела. Незагруженная голова верно и сыграла со мной злую шутку: во сне мне привиделась Джун в компании с другим мужчиной, неотразимая в алом платье с открытой спиной, непринуждённо обтягивающем её изумительную фигуру. Стоило увидеть её, сердце пропустило удар. Джун, осторожно, точно хрустальная ваза, поддерживаемая под локоток низкорослым провожатым с охватистым брюшком и проглядывающей сквозь зачёсанные набок волосы лысиной, нарочито не смотрела в мою сторону. Они сели за столик в углу, сплелись пальцами и, не обращая внимания на хлопотавшую  вокруг них официантку, тихонько ворковали, точно голубок и горлица. Джун села вполоборота, будто нарочно предъявив мне горделивый изгиб подбородка. Новый кавалер не мог отвести от неё очарованных глаз. Всё бы ничего, но когда её длинные ухоженные пальчики, будто невзначай коснулись его затылка…
Я вскочил, расплатился и вывалился в морозную ночь. Постоял немного на крыльце, отрывисто вдыхая холодный воздух.
Колкие рисунки звёзд затмевало налившееся красным круглое око Луны, очарованный её магическим взором я не сразу обнаружил обступившие меня плотной стеной деревья. Когда огляделся – было поздно, двери ресторана позади меня бесследно исчезли, я оказался по колено в снегу посреди покрытого белым искрящимся саваном леса. Как, уже зима? Не поверив глазам, я шагнул к ближайшему дереву, ощупал руками мёрзлую кору. За широким стволом что-то мелькнуло, я кинулся туда и увидел амстердамского карлика. Он стоял, скрестив руки на тщедушной груди, и дожидаясь моей реакции, буравил меня глазами. Я замер от неожиданности. В глазах карлы полыхнуло удовольствие от власти, которую он обрёл надо мной, верзилой: ущемлённые коротышки во все времена ненавидели великанов. Он промычал нечто нечленораздельное, повернулся и пошёл прочь, ускоряя шаг, по пояс, погружаясь в снежные намёты.
Удивлённый таким поворотом, с трудом вытаскивая из снега отяжелевшие ноги, я поспешил за ним. Карла оторвался на удивление быстро. Я гнался следом, меня охватило азартное желание поймать и вытрясти из этого уродца, чего он добивается, нагло вторгаясь в мои сновидения. В том, что я сплю и вижу сон, уже не сомневался, а потому мчался вперёд, невзирая на преграды: поваленные стволы и хлеставшие лицо голые ветки. Лес становился гуще, голова карлика всё реже мелькала между деревьями. Я едва не упал, зацепившись за скрытый под сугробом пенёк, странные отрывистые звуки заставили оглядеться, я очутился на идеально круглой, будто выдавленной диском поляне, чернеющей голой землёй. Глаза привыкли к полутьме и отчётливо различали детали. Карла полулежал на снегу с другой стороны поляны, надрывно откашливался и плевал, разбрызгивая вокруг себя бурые пятна. Кровь? Я довольно скрежетнул зубами. Теперь от меня не уйдёшь.
Шаг и прямо передо мной вдруг выросла стена, я отразился в гладкой поверхности неизвестно откуда взявшегося зеркала: здоровый мужик с диким блеском в глазах. «Дикарь»: успел подумать  я, прежде чем растянулся на гладком полу незнакомой комнаты, залитой ровным дневным светом.