Боль

Старик умирал. Это было ясно и ему самому. Рак разъедал легкие, дышать было тяжело, и каждые несколько минут приходилось поворачиваться и сплевывать сгустки крови. Любое движение, даже самое небольшое усилие отзывалось болью во всем теле. Узлы метастатических опухолей выпирали из-под кожи в нескольких местах. Пораженная недугом печень вздулась и, казалось, терлась о ребра, отдавая резкой болью при попытке повернуться. Боль при вдохе, боль при выдохе…
Невыносимо хотелось пить. Жажда была столь сильна, что старик решился даже чуть приподняться, потянулся за полупустым пыльным графином с водой, стоявшим на столе, покрытом грязной, расползающейся на куски скатертью. Сморщенная рука нашарила крышку графина, откинула ее. Старик напрягся, попробовал наклонить графин и наполнить водой граненый стакан, пылившийся возле. Рука соскользнула вниз, не выдержав усилия, и опрокинула графин. Вода с бульканьем растеклась по деревянному полу, просачиваясь в широкие щели.  Теперь пить было нечего, и от осознания этого факта жажда усилилась неимоверно.
Наглые мухи липли к лицу и рукам, ползали по смятой, застиранной и от этого казавшейся еще более несвежей простыне и тонкому рваному пододеяльнику. Часы гулко тикали на шкафу, неверно показывая время.
День клонился к вечеру, но в комнате прохладнее не становилось. Густой,  застоявшийся воздух с трудом проходил в легкие через почти перекрытую опухолью трахею. Чтобы сделать вдох, старику каждый раз приходилось совершать усилие, заставляя грудную клетку расширяться. Он знал, что стоит хоть на несколько секунд забыться, и вдохнуть воздух уже не удастся. А он не имел права умереть до приезда детей.
Их у него было трое – две дочери и сын. Жили они в далеких городах на севере страны, где всегда холодно и метут метели. Жили и не вспоминали об отце уже несколько лет. Младшая дочь Елена два года назад прислала  поздравительную открытку к дню рождения, и после этого не было ничего ни от сына Михаила, ни от старшей Лиды.
…Боль при вдохе, боль при выдохе… И умирать не хочется, и мучиться невыносимо. Соседка, которую все звали просто баба Таня, послала по его просьбе детям телеграммы. Должны были приехать еще позавчера, ну вчера. Почему-то задерживаются.  Дождаться бы… Валентина, жена, вот не дождалась внучков: у Лиды-то двое. Лида тогда здесь была в отпуске, первом в замужестве, когда Валентина, занимавшаяся закрутками на кухне, вдруг, охнув, медленно осела на пол. Умерла почти мгновенно – обширнейший инфаркт. Сколько лет прошло… двадцать два? Да, точно двадцать два: завтра, 14 июля, как раз будет годовщина. И в то же время это день рождения Елены, которая тогда только-только школу окончила. Так и не вышла замуж, все выбирала кого покруче да с кошельком потолще. Теперь живет, знакомая говорила, приезжала с севера, с алкашом каким-то, оба пьют, мебель из дому продают, чтобы на водку деньги были. Нет, не приедет Ленка, не сможет, даже если  захочет.
А Михаил, отцова надежда и опора? Говорил ему – не связывайся с Любкой. Доведет тебя до ручки. И что же? Она проворовалась, а он сел, семь лет отсидел за нее. Любка и работу сохранила, повышение даже получила, а с Михаилом  развелась. Остался он гол как сокол, а домой вот не едет, хоть пять лет уже как вышел из тюряги. Но нет, все заработать хочет, да желательно сразу и много. Приехал бы, хоть отца досмотрел… нет, не приедет. Только Лида, только она может еще приехать.
…Боль при вдохе, боль при выдохе… Какая боль? Да нет уже ее. В семьдесят два года можно, оказывается, научиться не дышать. И это совершенно не больно. А вот дышать - больно. Боль при вдохе, боль при выдохе…
Лида не приедет. Никто не приедет. Они забыли его, забыли уже давно. У них у всех своя жизнь. И ему сейчас не до них. Надо отдохнуть. Отдохнуть от этой боли. Тянет в сон, сильно. Неудержимо. Заснуть… Не чувствовать этой боли… Спать, спать… Как хорошо, легко спать и не дышать…
…Баба Таня несла  старику свеженадоенное молоко. Ей было жаль своего соседа, которого совсем забыли дети. Саму ее обе дочки не забывали, когда  приезжали, а когда звонили, иной раз и посылку с подарком присылали. А бедный старик остался совсем один. Сейчас бы ему молочка чуть-чуть попить, может, полегчает. Уж сколько он долгими вечерами рассказывал ей о Лиде, Михаиле, Елене, о том, какими смешными и добрыми были они в детстве…
В кармане у нее лежала полученная вчера ответная телеграмма от Лиды. “Приехать не смогу”, – вот и весь ответ. Телеграмму баба Таня старику не показала.
…Когда Ивана Петровича Селезнева хоронили, за простеньким деревянным гробиком шли только несколько старушек-соседок. Никто из детей Селезнева на похороны не приехал.