Волчий произвол начало, черновик

Повесть
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЗИМОВКА
=1=
Сегодня луна наводила на меня особое жуткое впечатление. Я вырос из возраста, когда верят в бабу Ягу, пугаются собственной тени и мистифицируют все, что им кажется странным и непонятным. Но луна на небосклоне производила на меня не самое лучшее впечатление. Не в меру желтый диск напоминал мне яйцо с зародышем, которое разбили по неосторожности. Мне даже казалось, что на ее "желтке" просматривались тонкие, не толще волоса, кровеносные сосуды. Подташнивало. Я отвернул свой лик с небесного светила. Скорее, причиной тошноты была не моя расшатанная психика, не разгулявшееся воображение, а отравление алкоголем. Напоил меня дядька в честь приезда в эту чертову деревню. Крепко напоил.
Дядьку я не видел уже лет двадцать. Не общалась как-то мать с этим старым прощелыгой. А после ее смерти на общение с этим человеком и не тянуло, да и времени не было. Дядька жил в деревне с несколькими десятками жителей, Куребино. Образ жизни напоминал мне первобытный строй-даже почты, и той не было. Не вынесла моя душа дебелого деревенского самогона- и я, буркнув Михаилу Степановичу (так дядьку по имени-отчеству) "Прогуляюсь!", не стал обременять себя долгим натягиванием валенок и прочими атрибутами российской зимы, накинул легкую куртку и вышел из дома.
Этот деревенский дом, неизвестного года постройки, пугал меня страшнее девушки, которая набивалась ко мне в жены. Собственно говоря, из-за этого дома меня и занесла нелегкая в эти дикие и глухие места. Я плотник. Мои руки растут из нужного места, и это давно приметили. Да и сам я тяготел с детства этим ремеслом, лучше всех, пользуясь одним ножом вырезая из брусов мечи с фигурной рукояти. Этим я надолго заслужил уважение дворовой детворы и недоумение взрослых: "Как этот щенок из палки творит шедевры?"
Да и во время срочной службы в Вооруженных силах этот навык сыграл немалую роль. Я и там занимался своим любимым делом. Пусть и за бесплатно. Но ведь это мое любимое дело!!! Не в этом ли заключается истинное счастье? Ну разве бы ещё водки стакан, да девушку, охочую до сексуальных утех... А не стакан мутного чая и сердитого прапорщика. Так уж повелось, но в мои двадцать восемь у меня нет ни жены, ни постоянной девушки. Женщин перелюбил-тьма тьмушая! Но так и не нашел своей второй половинки, которая бы удовлетворяла все мои критерии.
 Отмахнувшись от тяжких дум, как от назойливой мухи, я вышел за калитку и зашагал в ночь. Пожалуй, "зашагал в ночь" слишком громко сказано. В деревне существовал лишь квадрат десятилетиями истоптанного пустыря, то там, то тут разделенного на скотные дворы и огороды. И выход, и вход в эту деревню был один- неширокая тропинка, ведущая в глухой сосновый бор, пролегающий на многие десятки километров. Туда-то меня и понесли ноги. То ли с дуру, то ли спьяну я вышел из деревни и ступил на эту скользкую черную полоску. Осенние дожди ещё не успели размочить утоптанную поверхность тропинки, лишь сделали противно слизистой. Мне приходилось балансировать, чтобы не упасть. Сам того не заметив, я зашел в лес. Я настолько задумался, что забыл себя. Я ощущал терпкий, сыроватый запах хвои, но не вполне понимал, что я делаю и куда иду. Передо мной не стояло определенной цели. Я просто шел, упиваясь свежим ноябрьским вечером.
Я даже не заметил, как треклятый желток луны затянуло тучами. Я думал о предстоящей работе. Дядька мне предложил поправить его старый домик за неплохие деньги. Нашлись и другие жители в Куребино, которые тоже загорелись таким желанием. Надо сказать, письмо от дядьки пришло весьма вовремя. Мебельная фабрика, на коротой я работал солидное время в чумовые девяностые с треском развалилась. С таким же треском, с каким ломается старый платяной шкаф. Перебивался подработками и случайными заработками... А тут-дядькино письмо! Как оно было кстати! Как мне тогда казалось...
Дядька меня встретил в городе Н. на автовокзале. В ветхом тулупе, потрепанной вылинявшей шапке, он напомнил мне почему-то какого-то Лешего. Уставшего, но ещё полного силы и коварства. Особенно его глаза... Они с детства меня пугали. То ли блеск в них какой-то нездоровый был, то ли угадывающийся за серой радужной оболочкой зябкий холодок... "Ну что, Кирилл, едрить твою мать!"- говорил он тогда и вращал своими безумными глазами. Я плакал и убегал. Сейчас я, конечно же не заплакал. Но его взгляд вновь заставил пережить меня ту непонятную жуть. Вновь по телу противно пробежали мурашки. Мой дядька напоминал мне человека из шестнадцатого века. Одет как бомж, недельная щетина на лице, куцая бородка. В дополнение к странному одеянию -клюка в руке. Самодельная, немного корявая, местами покрытая мелкими трещинками. То ли непорятный вид, то ли эта самая палка (уж и не знаю, как у меня язык клюкой повернулся ее назвать) держал жителей города Н. на расстоянии. Наверняка, его приняли жа бомжа, - в тесной толпе людей образовалось некое кольцо, в центре которого стояли мы с дядькой. Нет, вы, конечно можете сказать, что народ шарахнулся именно от меня. Ну-ну. Вы просто, значит, не видели моего дядьку или не были с ним знакомы. К тому же, его пятьдесят лет, проведенных в малоцивилизованном обществе сделали его натуру грубой, циничной. Как плотник, я- уж простите меня за нелюбовь к дядьке -мог бы назвать его бревном неотесанным.
Мы обменялись приветствиями, без особых поцелуев и прочих телячьих нежностей. Крепкое рукопожатие скрепило нашу встречу, и на этом все. Ну и, конечно же, пришлось обменяться взглядами. А эти серые глаза, как вы, наверное, поняли, я ох как не любил...
Без всяких предисловий, мы отправились за город. Пешком, что уже было дико для меня. Конечно, наши люди на такси в булочную не ездят, но пяток километров можно было бы преодолеть быстрее и с комфортом. Только потом я понял, что прогулка по городу была действительно прогулка. Это случилось тогда, когда впереди засинел лес, и дядька сказал: : "Ну шо ты в городе раскис? Как был ты маменьким сынком, Кирюха. так и остался. Хошь обижайся, хошь нет. Щас через леса пойдем. предупреждаю сразу: путь долгий будет. Ступай ровно по тропинке, по моим следам. А то сгинешь в болоте, никто и не вспомнит". Шел дядька на удивление быстро и уверено, не забывая то и дело ощупывать шестом тропинку
пред собой. Не смотря на то, что я был моложе Михаила Степановича почти в два раза- еле за ним поспевал. Куда только делся робкий, неуверенный шаг по городским площадям? Его плечи расправились, осанка окрепла... Даже невооруженным взглядом можно было увидеть- человек находится в своей стихии, человек ни одну сотню раз - кто знает, может и не одну тысячу -хаживал этими местами.Его лицо несколько осунулось, но налилось здоровым румянцем. Да и я, несмотря на мрачные космы сосен и елей над нашими головами, почувствовал себя неизмеримо лучше, чем в городской обстановке. Воздух, чудодейственный чистый воздух! И пусть жарким летом его прелесть превратилась бы в миазмы, источаемые болотом... Мне кажется- он был бы все равно менее ядовит, чем атмосфера большого города, задыхающегося от заводов и бесчисленного количества автотранспорта. Я воспрял духом, любуясь кронами деревьев, молчаливой вороной, неведомо как оказавшейся здесь одной и ничуть не подающей признаков, что она нас замечает и боится. Лично я не люблю ручных птиц, всех этих городских голубей, грачей и воробьев. Как то раз, купил я хот-дог (очень вероятно, оправдывающий свое название. Из какого фарша готовилась сосиска- для меня загадка). Не успел съесть и половины, как стая ошалевших от наглости воробьев организовано, как при Гитлере, вцепилась в мое сомнительное лакомство. Еле отбился. Думал, и меня сожрут, вместе с этим хот-догом. Когда я все же одержал победу, то увидел в своей руке растрепанный кусочек теста. Да и аппетит куда- то пропал...
=2=
Через три часа непрерывной ходьбы моя радость поутихла, а затем и исчезла вовсе. На вопрос: "Далеко ли ещё нам идти?", дядя ответил:
"У, племяш, ну ты даешь. Едва ли половину прошли". Следующие четыре часа я мысленно молил провидение о пощаде, и уже сам был не рад, что
отправился в это путешествие. Ноги то и дело спотыкались, тело стало ватным, в позвоночник будто кол вбили. Дядьке же все было нипочем. Я почувствовал нарастающее раздражение, глухую злобу. Я, молодой парень, оказался слабее на прочность, чем этот мужик в возрасте! И лишь только это не заставляло меня сдаться. Да если бы я сейчас вдруг взял, да и отказался бы от этой затеи? Что тогда? Ковылять обратно через весь бескрайний лес? Нет уж, увольте. По словам дядьки деревня уже близко, проще потерпеть.
И вот, наконец, показалась большая опушка, чернеющая кривыми срубленными избушками. Что меня поразило сразу же-это мертвецкая тишина. Ни лая собак, ни мычания-блеяния подворного скота. Я уже начал подозревать, что мы ошиблись и пришли на какой-то заброшенный хутор. Но нет. Вон старуха ковыляет. Вон ещё одна. Вон три пьяных деда отчаянно жестикулируют. Видимо, спорят, кто пойдет за бутылкой. Или обсуждают глобальные проблемы, которые без них - ну никак не решатся. Мы приблизились ближе, и дядька сделал знак остановиться. Я только рад был привалу, и тому, что нелегкий путь позади. Сел прямо на сырую землю, и она мне показалась мягче самого воздушного и нежного кресла. Михаил Степанович прочистил горло и крикнул: "У нас гости! Встречайте!" Его голос раздался эхом. Тут же заскрипели двери на ржавых петлях, шуршание шагов... Через десять минут перед нами стояло десятка три пожилых людей. И... Одну молодую девушку лет двадцати. Я восторженно уставился на нее во все глаза: настоящая русская красавица! Девушка была той редкой, первозданной красоты, которую воспевают поэты, мужчины отбивают поклоны, а женщины рвут волосы от зависти у себя на головах. Внешность можно было назвать кукольной: идеальные черты лица, пропорциональные формы тела... Это, впрочем, есть у многих. Привлекательные мордашки и стройные ножки от ушей завоевали глянцевые обложки многих журналов. Но и у этих "фотошоповых" красоток нет того очарования, которая эта девушка источала. Да-да, именно источала! Я чувствовал ее красоту всеми органами чувств. Ловил каждый вздох пышной груди, угадывал аромат светло-русых кудрей в пряди запахов сырой почвы... Я видел ее несмелый, кроткий взгляд, тайком брошенный на меня. И последующую копию улыбки Джоконды, почему-то заставившую меня залиться стыдливым румянцем. Я и сам был удивлен потоком нахлынувших на меня эмоций. Хочу признать, в обращении с девушками я был ранее хамоватым типом, а тут вдруг сам встал, как красна девица, хлопаю ресницами и не знаю, куда деть руки.
Между тем, меня уже представляли жителям деревни. Понятное дело, я не гений и три десятка имен-отчеств запомнить не успел. Так- вот эта толстая старушка, кажется, бабка Марфа. Нетрезвый дед-Семен. А это кто? Нет, уже не вспомню. Но одно имя я точно никогда не забуду. Это имя девушки, что вскружила мне голову. Марина... Как много чувств слилось для меня в этом слове!
Но я тут же одернул себя. Что ещё за наплыв подростковой влюбленности? Погружаясь в минуты воспоминаний недавнего прошлого, я словно бы впал в некий транс. Знаете, так бывает иногда, когда задумываешься над чем-то интересным и важным. Реальность как бы отступает на задний план, детали мысленного труда все четче прорисовываются и уже заменяют нам настоящий ход событий своим суррогатом. При этом "автопилот" головного мозга продолжает работать в своем обычном режиме: руки продолжают выполнять привычную работу, ноги - идти. Совсем другая история с органами чувств: без резкого раздражителя глаза смотрят, но не видят; уши слушают, но не слышат...
Итак, очнулся я из своего транса, когда что-то холодное и мокрое кусало мои щеки, жалило шею, мерзкой дорожкой заползало за шиворот. И тут сознание "включилось", и я увидел, что иду по тропинке в лесу, а в глазах рябит от крупных хлопьев снега.
Сколько времени я шел, утеряв ход реальности? Десять минут? Двадцать ли? А может быть, и целый час? Я проклял свою растерянность и наплевательское отношение к себе самому. Ведь ничего не взял с собой! Ни мобильного, ни часов, ни компаса, ни спичек! А небо между тем затянуло не на шутку, скрыв зловещую луну серым рыхлистым телом тучи. Ветер окреп, стал выть... Или же этот вой был вовсе не звук ветра? Я ещё раз мысленно отругал себя. И какого, спрашивается, я пил этот самогон, да ещё и в лес потащился?... Меня подстерегала страшная опасность заблудиться или сгинуть в трясине: с непостижимой быстротой лента тропинки превращалась в однородную снежную простыню... Ниточка, чернеющая в ночи и ведущая к деревне медленно обрывалась... Осознав возможные последствия, я испытал леденящий, животный страх. Страх смерти, что заложен природной программой каждому живому существу. И если кто-то скажет вам, с пафосом или же без: "Я не боюсь смерти!" - тот непременно соврет. Нет, он может даже искренне полагать, что на самом деле не боится прекратить свое существование. Что испытывает в минуты смерти самоубийца? Дикий, невозможный ужас. Все его тело "кричит" об этом. Повесившийся пытается стянуть веревку с шеи. Бросившийся с моста до последнего момента пытается выплыть, ищет за что зацепиться руками, обрести опору и вдохнуть живительного воздуха. О, мы любим жизнь! Как бы мы не уверяли других и самих себя, что хотим умереть! Столетний старец хочет жить точно также, как и годовалый малыш! А может быть, ещё больше: у малыша вся жизнь впереди, а старец доживает последние дни, допивает последние капли в жизненной чаше...
Вот и я тоже хотел жить, особенно когда в голову закралась гадкая мысль: "Если ты сейчас не сумеешь добраться до деревни, то умрешь!"...
Я побежал. Побежал в направлении деревни так быстро, как только мог. Горло со свистом выдыхало холодный ноябрьский воздух, сердце колотилось испуганным зайцем, лоб покрывали капли пота. Холодного пота...
Тропинку заметало с каждой минутой, с каждой секундой! Метель не хотела утихать. Я задыхался, глотая невкусные снежинки и соленый пот, струящийся по лицу. Бег пришлось превратить в умеренный шаг: во первых, потому что восемь лет я курил и превратил легкие в грязную тряпку; во вторых по тому, что видимость тропинки ухудшилась. Я едва угадывал ее. И вот, миг, которого я так боялся, наступил. Снег покрыл лесной дерн ровным и равномерным покровом... Я оказался в незавидном положении. Настолько незавидном, что мною овладел тихий, щенячий страх-пресловутый страх смерти. Кто-то мог бы меня счесть трусом, однако позвольте мне не согласиться с вами. Я просто советую вам представить себя на моем месте. Представить, что вы оказались холодной и сырой ночью в заболоченном лесу. Незнакомом лесу, где последнюю тропку замело безжалостной метелью. Шансов, что снег скоро расстает-тоже не было. Я провел рукой по коре ели, стоявшей подле меня. Ещё недавно склизкая, мокрая поверхность превратилась в подобие ледяного катка: хоть на коньках катайся! Вот только более нелепой мысли, чтобы скользить на коньках по деревьям у меня никогда не возникало...
Наконец я собрался с духом, отбросив отчаяние и намечающуюся истерию прочь. Я, подобно обезьяне (хотя какие могут быть обезьяны зимой в России) вскарабкался на дерево. Нет, я ещё не совсем обезумел. Я сделал это в надежде увидеть деревню. Впрочем, зря я это сделал. Снегопад хоть и поуменьшился, но все равно затруднял видимость и моя вылазка не принесла сколь либо положительных результатов. Тут я солгал, пожалуй. Кое-что мне все же удалось добыть из моей обезьянней деятельности: я выломал себе шест из ветки. Конечно, не такой крутой, как клюка дядьки- куда мне до него! - но все ж удобное приспособление.
Я видел, как дядька в сомнительных местах ощупывал почву своей палкой. Точно также думал поступить и я, чтобы добраться до деревни наугад. Соглашусь с вами- это похоже на безумие. Но другого выхода у меня не было. Либо ожидать, когда по весне найдут твой хладный труп, либо что-то предпринимать. Так и пошел я, аккуратно ощупывая рыхлый, ещё не слежавшийся снег подручным устройством. Я так решил- коли выберусь живым из этого гиблого места-повешу этот шест на стену в комнате, да на золотую тесьму. Чтобы благодарить этот шест, да и провидение. Но пока это были всего лишь мечты; шанс погибнуть нисколько не уменьшался-скорее увеличивался с каждой минутой. Легкая куртка уже совсем не грела. Остыв и промокнув от ветра и снега, она лишь добавляла мучений моему продрогшему телу. Пальцы начали коченеть, я сгорбился, таким образом пытаясь сохранить остатки ускользающего тепла. Зубы предательски отстукивали беспорядочную дробь.
Но тут случилось то, что заставило меня с хрустом распрямить спину и забыть про стук собственных зубов. Я услышал женский стон! Стон отчаянный, с придыханием. Может быть, почудилось?! Ан нет, стон повторился. На этот раз -протяжный и на высокой ноте. Меня аж затрясло: не один я в беде. Какая-то женщина замерзает, возможно, карабкается из трясины, а рядом некому подать руку помощи! Вот кому действительно плохо! А я разнылся здесь, что на жопе сосульки растут! Помочь любой ценой бедолаге- вот о чем нужно думать!
Я знал, что треск сухого хвороста в лесу летней ночью раздается на восемь километров, но постарался не думать об этом. Сейчас не лето. Хрустит не хворост. И потом, стон слышался так отчетливо, будто бы женщина была в десятке метров... Ориентируясь на жалобные стоны незнакомки, я сколь возможно быстро побрел по направлению к ним. Быстро не получалось. Шест должен был ощупать каждую пядь земли. Несколько раз я натыкался на полынью и с тщательной осторожностью обходил ее. Усилившийся звук стонов подсказывал мне, что я иду в верном направлении. Это, кажется, там- вон за теми кустарниками. По видимому, это терновый куст. Но он удивлял своей невероятной высотой: почти два метра! Ранее такие шикарные "кустики" мне встречать не приходилось. Ещё один отвоеванный у леса шаг... Ещё один...
Тут я подумал, а может, стоить мне крикнуть, что помощь уже близка? Вдруг это придаст сил потерявшей надежду на спасение жертве коварного ноябрьского леса? Не знаю, что именно меня предостерегло сделать это. Быть может, осохший после бега рот, а может быть и не отпускающее чувство смертельной опасности. Затылком я ощущал легкий холодок. Скорее всего, замерз мой череп. Но воображение рисовало мне, как за мной по пятам в черном балахоне и гремя прогнившими костями следует САМА СМЕРТЬ. Не смотря на то, что данный фантастический плод разума не влезал ни в какие рамки мировоззрения взрослого мужчины, я опасливо и коротко оглянулся....Чтобы увидеть черный, корявый и зловещий... Пень. Пень, да неровную цепочку собственных следов, петляющих меж деревьев. Я нервно выдохнул воздух из грудной клетки. Да уж, алкоголь вкупе со стрессовой ситуацией играет злые шутки с человеком. Я очередной раз проклял свое пьянство с дядькой.
Но вот, с грехом пополам, я добрался до кустарника. Стоны раздавались так близко, без атмосферных искажений, что до издаваемого их человека не могло быть более двух десятков метров. Я Зашел в кустарник ( он покрывал большое расстояние и мне пришла мысль срезать путь через него) и продирался через него до тех пор, пока его растительность не стала полупрозрачной. Колкие ветви ранили мне руки, но я уже не обращал на это внимание. Мне так и хотелось крикнуть: "Я здесь, я уже близко! Помощь подоспела вовремя!"- но так и застыл от увиденного.
Что там вдали? Что я вижу, и стоит ли мне верить своим глазам? Я вижу обнаженную девушку, стоящую на четырех конечностях... Я потерял дар речи... Она не одна! Сверху нее взгромоздилось что-то серое, косматое, огромное...
Шест выпал у меня из руки, когда я понял, что я вижу. Девушка страстно извивалась, кажется даже, подрагивала от истомы. А на ней, вцепившись зубами в длинные волосы, ритмично двигался волк!.. При этом девушка, по страстным крикам и ответам круглыми ягодицами на движения волка-получала несравненное удовольствие. Колени мои подогнулись и я рухнул на снег, когда я сделал второе страшное открытие.
Я узнал эту девушку. Это была, несомненно, Марина. Не знаю даже, сколько времени я стоял на коленях на мокром снегу, в шоке открыв рот и выпучив глаза. Вскоре шок сменился. Он не не исчез совсем, но смешался с осознанием чего-то страшного, мистического неопознанного. Как кофе каппучино смешивается с молочной пенкой и образует неповторимый узор... Пена страха тоже смешалась с крепким шоком и навсегда оставила неизгладимый след в моей душе. Страшный след кошмара наяву. Так немеет и застывает кролик, смотря на гипнотические кольца удава. Так застыл и я, смотря на сцену жуткой зоофилической любви. Волк резко дернулся вглубь Марины, животный оргазм заставил его задрать голову... И вдруг завыл. В унисон ему лес разрезал томный крик девушки.
И тут мои инстинкты взяли верх над разумом. Я не хуже камышового кабана ломанулся назад, сквозь заросли. Страх овладел мной, до самой промерзшей косточки, до кончика всклокоченных русых волос. Даже подмышками, кажется волосы дыбом встали. Забегая вперед, скажу, что с этого дня седые волосы на моей голове стали частыми гостями.
Так вот, я рванул, как раненный буйвол, куда глаза глядят, и даже не удосужился взять свой шест. И, глупый, не думал о том, что меня может услышать эта любопытная парочка. Где невеста- красива, как АФродита, а жених- волосатый, агрессивный ЗВЕРИНА.
Я несся, как безумный, колючие ветки рвали мне куртку, лицо на крошечные лоскутки. Я сейчас потерял страх перед смертью; я боялся их БОЛЬШЕ смерти. Так, если мышь будет находиться с кошкой на одном плоту, то отдаст себя в лапы животного, нежели отыщет спасение в воде. Хоть и умеет отлично плавать! Так таракан гибнет от голода, если его посадить на пробку в стакане с водой. Плавать он тоже умеет отлично, но смертельно боится воды. Ещё одна внутренняя природная программа запрещает ему вернуться в воду, так как его вид -сухопутное насекомое. Вот и я сейчас был готов скорее сгинуть в болоте, чем вступить в общение с этой парочкой, -выразительным тандемом двух биологически разных видов... И я побежал. Бежал неизмеримо долго, отринув холод, усталость и все земные слабости. Сколько я в тот вечер переработал адреналина- одному богу известно. Перед глазами проносились сосны, их ветви хлестали меня по лицу, зеленые иглы застревали в прорехах куртки и раздражали свежие ссадины.
Во рту пересохло, горло кололо - будто бы теми же сосновыми иглами. Хмель давно вышел из меня вместе с потом, но я поскуливал, как безумец. Рассудок возвращался медленно, как бы с неохотой. Я перешел на шаг и с огорчением заметил, что я хромаю на левую ногу. Где ударился или падал-уж и не помню, да и неважно это. Наступал абсистентный синдром - "похмелье" в народе - и я ощутил каждую свою болячку.
Стресс уходил, оставляя за собой жуткую головную боль, слабость и десятки ноющих порезов на теле. Эти маленькие царапины ужасно раздражали, добавляя дискомфорта в общее измученное состояние. Я остановился. Меня начало рвать, выворачивало наизнанку. Очень хотелось пить. Я отошел от заблеванного мною куста и, зачерпнув с земли пригоршню снега, стал жевать его. Хруст за спиной заставил меня вздрогнуть. Сильный удар по голове заставил меня безвольно осесть на пятую точку. Перед глазами все поплыло... Тихо, хорошо, спокойно... Я потерял сознание.
Я очнулся от людского гомона и болезненных тычков и пинков.
- Хватит притворяться, окаянный!
- Ирод это, нехристь! Чего с ним возиться- сжечь его!
Ничего не понимая, я открыл глаза. Меня обступила толпа народа. И, кажется, я знал этих людей, так как видел среди них знакомые лица. Жители Куребино. В лицо полетел камень- еле успел отбить его рукой в сторону. Какой-то дед все норовил ударить меня палкой, что все же получалось у него время от времени к моему вопиющему недовольству. Не в силах больше в неведении стоически принимать побои, да еще и не знамо за что, я возопил:
- Что... Что происходит?!!
- Ах ты еще барашкой невинной прикидываться будешь? - гундосо пищала бабка- кажется, Марфа. - да мы тебя сгноим заживо, стервец!
А одна моложавая женщина лет 40 так сильно рвалась в бой, что ее удерживали трое пенсионеров. Дед Семен (как-то сразу запомнил его ввиду его нахождения в постоянном состоянии нестояния), замахнулся на меня початой бутылкой, да передумал кидать, так как самогон вдруг вытек на его темечко.
Женщина, чьи порывы были скованы силой, взвыла:
- Гадюка ты серая! Убью тебя за дочь! И разрыдалась в голос. - У-У-БЬЮ!
Догадываюсь, меня тотчас бы и убили, следуя желания матери какой-то дочери, не появись бы в сей момент мой дядька по матери, Михаил Степанович. Он вел себя среди этих бесноватых старожилов уверенно, даже чем-то вызывающе. Интересно, кто он для них? Деревенский администратор? Надо бы спросить на досуге.
- А ну прекратить!!! - гаркнул он.
Действительно, странно- но его послушались. Поток камней в мою сторону прекратился, все сбились в кучку слева от меня... К моей радости, мне удалось приподняться на локтях. Дядька стоял напротив. Ну все, думаю. Родня пришла, защитит меня. Однако его вопрос заставил мои натруженные локти потерять опору. И я рухнул в исходное положение- плашмя, на спину.
- Ты по что, племяш, Марину обесчестил?!
Я в первую минуту словно язык проглотил, пытаясь выдавить ответ. Гнетущая тишина парила над заснеженной опушкой и кучкой злобно молчащих людей. До этого момента я даже не знал, что можно злобно молчать. Оказывается, можно, и еще как. Наконец, я обрел дар речи и выдохнул:
- Эт... Это не я... - наверное, у меня неуверенно получилось, так как толпа разразилась хохотом.
- Ахахаха!
- Ты еще скажи, что это я был! - вторил толпе дед Семен, приставив бутылку себе между ног.
- Ахахаха! - заливалась толпа издевательски.