Монохром

©, ИВИН А.Н., автор, 2003 г.
Рассказ опубликован в журнале "Наша улица", №2/2005 г.


               
                Алексей  ИВИН


                МОНОХРОМ




     Совершенно сумасшедший физик-ядерщик Степан Амбарцумян в силу нескольких причин поссорился со своей армянской  диаспорой в Москве и стал ездить на работу не в тачке своего старшего друга Ваана Юзбашяна, большого человека на Измайловском рынке, который располагается сразу за Измайловским гостиничным комплексом, а на метро. Так получилось: люди, не понятые своим родом-племенем, встречаются повсюду. Степан Амбарцумян работал в институте космического приборостроения на 13-ой Парковой улице, а жил, разумеется, в центре города, в хорошем доме с консьержкой.



     Он стал ездить на метро потому, что в связи с утечкой национальных умов и научных кадров на Запад Степана Амбарцумяна пару раз показали по телевизору, и он, хотя не являлся крупной фигурой в космической индустрии и даже не был допущен к государственным секретам, изложил свои взгляды на развитие этой отрасли. И вот он ездил теперь на метро еще и потому, чтобы посмотреть, станут ли его узнавать. Узнавать его за две недели после последнего интервью пассажиры в метро отнюдь не начали, зато с ним стали происходить совсем другие странности.



     В то время в столице появилось множество его соотечественников, но Амбарцумян родился, вырос и учился здесь, а отнюдь не приехал из Армении поторговать и разжиться, как другие. Он был москвич. И вот он стал ездить на демократическом виде транспорта, потому что в общине усилилось влияние выскочек и честолюбцев. А Амбарцумян был местный. Понятно ли я объясняю?



     Ехать ему до работы было минут сорок. И вот он стал замечать, что телезрители, хотя и могли бы его идентифицировать, выглядят упорно не заинтересованными и даже равнодушными и сонными. Зато, например, как спускаться по эскалатору или выходить на станции метро "Первомайской" (там ступеньки, потому что станция близко к поверхности), так непременно впереди человек в лиловой одежде. Лиловый цвет для одежды, тем более для зимней, - большая редкость. В России, как вы знаете, предпочитают серый и черный цвет (или вы были убеждены, что красный?). И поэтому в метро особо пестрой хроматической гаммы не обнаружишь, разве что в молодежных куртках встречаются оранжевые, голубые или зеленые клинья. А тут: как выходить из метро, так обязательно перед глазами либо девушка в лиловом, как поздняя сирень, зимнем пальто с лиловым же искусственным мехом, либо старуха, вся повислая, как жимолость на кусту, либо хоть парень в лиловой вязаной шапке фирмы "Адидас" или "Рибок" (на самом деле – самовязки). Если бы это обстоятельство – что впереди идущий или едущий одет в лиловое, - было однократным, даже полностью сумасшедший физик Степан Амбарцумян игнорировал бы его, как любой средний и уравновешенный москвич. Но лиловые береты, шляпки, платки, сумки и даже манто с некоторых пор обступали его в каждой поездке, и это переставало нравиться усталому умному армянину. Цвет редкий, особый. В годы, когда он учился, все ученики писали только такими чернилами, иначе учитель строго взыскивал. Когда на грозовой туче рисуется радуга, он где-то с краю, сразу за голубым. Или когда по тому же телевизору показывают цветную заставку – тоже.



     "Что за чепуха? – напряженно раздумывал Степан, выходя из метро и шагая по Первомайской улице к себе на работу (тут было всего метров двести). – Я же не дальтоник. Иначе бы иные цвета не различал. А я различаю все, всю цветовую гамму. Следовательно, я не болен. Однако когда спускаюсь, обязательно откуда-то выскочит и впереди пристроится лиловая старушка. Вчера обошлось, так все равно по эскалатору спустился и впереди встал этот мужик с рюкзаком. С лиловым".



     Тут Степан Хачатурович, пересекая 11-ую Парковую, чуть не угодил под лиловую машину "жигули". Он резко отпрянул назад, так что сзади на него налетела довольно красивая девушка в белой дубленке и… длинном лиловом шарфе, который был у нее намотан вокруг шеи и свисал со спины. Белое с лиловым, согласитесь, это вообще безвкусица.



     - Вааще! – сказала она, как бы передразнивая. – Смотреть надо.



     Как галантный человек, окружающий женщину почтением, уважением и вниманием, в прежнее время Степан Хачатурович извинился бы и даже отвесил комплимент, но сейчас он был растерян, и его большой нос даже не повернулся в сторону незнакомки. Ему даже показалось, что он едва избежал смертельной опасности, застряв  м е ж д у  лиловой автомашиной и лиловой женщиной. И даже мелькнула мысль, что его преследуют, выделяют, окружают, ограничивают.



     - А может быть, охраняют, - сказал он вслух, возражая себе, и это опять-таки был первый случай, когда он заговорил сам с собой. Не проконтролировал себя, хотя помнил, что себе под нос бормочут только выжившие из ума, чокнутые старики. – Может, это ангелы, - прибавил он вслух и вошел в дверь своего научного заведения.



     Как ни странно, на работе и дома никто в лиловом не преследовал нашего героя. Следовательно, решил он, лиловое сопровождение как-то связано с движением, как, например, при грузах часто ездит экспедитор, а при деньгах – инкассатор. "Но что во мне ценного? Может, они хотят, чтобы я выдал атомные технологии? Но я так мало посвящен, что даже не знаю, как монтируются иллюминаторы на орбитальных комплексах". Поскольку дома и на работе зрительных навязчивостей у Степана Амбарцумяна не было, жена и коллеги продолжали считать его весьма здравомыслящим человеком. И лишь жена подчас вздыхала, что ему могли бы платить больше.



    Со временем у Степана Амбарцумяна появился интерес. Он заключался в следующем: выходя утром из дома, он спрашивал небеса, пристанет к нему сегодня лиловый или нет; и постепенно у него сформировалась соответствующая установка: сразу же, в утренней толпе, он выискивал человека в лиловой одежде и направлялся безотчетно к нему, как богатый бизнесмен безотчетно держится поближе к охранникам. И даже как-то уютнее, комфортнее себя ощущал, находясь возле лилового, а когда тот сворачивал в переулок или садился в автобус, словно утрачивал опору. Это вошло у него не то чтобы в привычку, но стало ритуалом, как чистка зубов или, например, у детей без воображения – наступать только на определенные плиты тротуара: такая игра. Однажды, тоже ради эксперимента, Степан прямо от своего подъезда взял такси и из окна ревниво наблюдал, как его лиловые охранники спешат по улицам и даже не ищут его. "Может, следует помириться с ними?" – спрашивал себя армянин Степан Амбарцумян, имея в виду общину, потому что, несмотря на преимущества независимости, возникало и длилось вместе с тем состояние некой отверженности. Раз ты не с нами, то вот тебе лиловый: с ним и веди дела. Хуже всего, что жена у Степана Амбарцумяна была русская, следовательно, не могла вполне понимать менталитет армян, подвергавшихся геноциду, а сын был соответственно полукровка и шалопай: ему бы только во дворе гонять мяч. Так что изолированность и некое выпадение из гнезда в случае с нашим героем было очевидно.



     На финишной прямой нашего рассказа нужно подчеркнуть, что через четыре месяца от начала феномена, то есть где-то к марту, когда особенно много стало работы дворникам, Степан Амбарцумян превратился в чистого мономана. В турбулентных вихрях городского авто- и пешеходного движения, однако, нельзя было вычленить его как нечто особое и странное даже опытному глазу психотерапевта – настолько общим было выражение его лица, когда он, приноравливая походку, следовал в кильватере очередного лилового. Иногда даже казалось, что он вот-вот просунет руку тому в карман, как воришка в плотной толпе. Но нет: Степан упорно следовал за лиловым, и только когда тот входил в магазин, на миг как будто заминался: а не пойти ли и мне туда? Но мы знаем, что путь его, добросовестного физика с ущербной генетической наследственностью и родовой памятью, лежал на службу, которую он очень любил.



     И вот однажды, придя на службу, повесив пальто в шкаф и садясь за стол, совсем гладкий, без бумаг, Степан Амбарцумян увидел посреди него невзрачную тощую грошовую книжонку, слегка лиловатую с фронта и с тыла.



     - Это чья? – спросил он у Стасика Соколовского, который уже сидел справа за потухшим компьютером и выколачивал лишний табак из папиросы "Герцеговина-Флор".



     - Как стали ***во набивать папиросы, - ответил Стасик.



     - Я говорю, чья это книга?! – разозлился Степан, повышая голос.



     - Чья, чья… твоя! Раз у тебя на столе, значит твоя, - сказал Стасик Соколовский, тем не менее подходя и беря книжку в руки, потому что рабочий день только что начинался и въезжать в трудовой ритм следовало с перекура и базара, помаленьку.



     Книжка была в лиловых, как бы акварельных разводьях, тоненькая, на плохой бумаге и на скрепках. Густав Мейринк "Лиловая смерть".



     - Как стали ***во издавать книги, - продолжил свою мысль Стасик Соколовский, задумчиво вертя книжку в руках. – Такая чепуха, а стотысячным тиражом.



     - Меня интересует, кто ее положил сюда, - заводился Степан.


     - Может, Герман? – предположил Стасик.



     Герман был третий служащий в их отделе.



     - Мне не нравятся эти шутки, - сказал Степан. – Это не Бор и даже не Капица. Я давно не читаю художественную литературу.



     - Вижу, что не Бор, - согласился Стасик. – Пошли покурим, пока Германа нет.



     - До сих пор этого не было, и я думал, что не будет, - сказал непонятную фразу Степан Амбарцумян, подошел к шкафу и принялся одеваться.



     - Зачем? В коридоре еще топят, и шеф новый приказ вывесил – насчет курения, - пошутил Стасик.



     - Мне-то что, - сказал Степан. – Если со мной будут так обращаться, я могу уволиться.



     - Ты наверно не с той ноги встал сегодня. Или ждешь теперь приглашения от родственников из-за границы, - опять некстати пошутил Стасик Соколовский, намекая на интервью, но Степан, не задерживаясь, против обыкновения, в коридоре ради утренней беседы со Стасиком, направился к выходу, прямо навстречу запаздывающим сослуживцам. Все они спешили с утреннего холода в комфортное тепло почти семейного застолья, а армянин Степан Амбарцумян – прочь из коллектива, сильно разгневанный. Он вдруг подумал, что жена, например, вполне способна купить лиловую шляпку: на улице капель, а с приходом весны многие женщины становятся легкомысленными. И тогда жизнь станет невыносима, если еще и дома лиловизна заведется.



     - Мейринк, Мейринк… Мерин лиловый… - бормотал Степан, даже не поздоровавшись с первой красавицей института Любой Савостиной, которая торопливо взбегала по ступенькам на второй этаж.



     На тротуаре возле подъезда вовсю трудился дворник. Институт нанял его всего месяц назад, с испытательным сроком, и он теперь старался оправдать доверие, чтобы его не уволили. Он должен был очищать ото льда и снега довольно узкий, метров в пять, но длинный, метров сто, тротуар перед фасадом института и еще метров тридцать за углом, по 13-ой Парковой улице. Работы было очень много; случалось, что дворник ковырялся целый день, потому что по весне часто вьюжило, а днем уже сильно таяло, и капель образовывала ледяную корку не только по тротуару внизу, но и толстые сосульки на карнизах вверху. На крышу тогда залезали рабочие, пешеходную часть тротуара огораживали узластыми веревками, и начиналось спускание льда с крыш. Дворник в этом случае стоял внизу, подальше от летящих ледяных глыб, и уговаривал прохожих не соваться за ограждение. Зато потом было столько работы, такая запарка, что дворник многих, которые сразу же из подъезда бежали к неправильно припаркованным машинам и туда садились, сильно раздражал: он был какой-то неутомимо работоспособный и являл им прямой укор.



     Сейчас у него чуть влево от входной двери были свалены деревянные лопаты, стальные скребки, широкое стальное пёхало, которым, поднатужась, он мог свалить на дорогу сразу кубометр снега, и пара растрепанных метел. Сам же он держал в руках симпатичный такой ломик с приваренным внизу обыкновенным топором, и этим простым инструментом методично скалывал гололедицу. Гололедица отлетала пластинами, кубиками, ромбами, прямоугольниками, очень мелкими, а он хотел добиться, чтобы откололась глыба покрупнее. И был этой задачей увлечен. Одет он был поверх теплого и толстого свитера в легкий плотничий халат странноватой лиловой расцветки и такие же лиловые шубные рукавицы. В  шубных рукавицах было уже чересчур жарко для такой работы, но без них дворник боялся натереть кровавые мозоли.



     Дворник был раздражен, потому что работы было очень много, а деньги ему положили маленькие; вокруг сновали очень нарядные люди и шикарные автомобили, а он в своем затрапезном халате выглядел униженным членом общества. Почему был раздражен физик Степан Амбарцумян, мы знаем. Он стремился объяснить, найти разгадку непонятного явления. Если бы он действовал через психиатра, ему бы, возможно, втолковали, что лиловый цвет встречается в природе и в обществе не чаще, а даже, пожалуй, реже остальных, но что он, Степан Амбарцумян, на нем з а ц и к л и л с я, к нему привязался. Восприятие ведь к чему-то непременно пристрастно, что-то особо отмечает из ряда признаков. И вот Степан привязался к лиловому цвету. Хотя субъективно-то, ему самому – и неспроста – казалось, что это к нему приставлены некие верховные силы, некие сопроводители, чтобы его как бы ограничивать, напоминать о его отдельности и особости. Вот, мол, это в социуме для тебя важнее всего – лиловизна. Ты ею выделен и обособлен, а почему, как ты считаешь? Может быть, тебе не следовало ссориться со своими, тогда бы ты не воспринимал обыкновенное как сверхзначимое? Или, может, ты считаешь, что не такой, как все?



     Да, вот именно: Степан не считал себя пешкой, а напротив – усиленно много о себе думал. И это при том,  что не смог бы отличить теплоизоляцию на космическом объекте от таковой же в электропроводке своего института.



     - Ты почему в таком халате? – сходу накинулся он на дворника.



     - А в каком мне быть? – опешил тот. Он видел перед собой довольно плотного, породистого господина с толстым носом ( в такие ноздри удобно закладывать понюшку табаку) и – что самое возмутительное, -  в отличном черном кожаном пальто до пят с погончиками на плечах и хлястиком на спине; такое пальто не могло стоить меньше пятнадцати тысяч рублей, а дворник получал мало денег. К тому же, господин был явно из "лиц кавказской национальности", нацмен. Обиженному дворнику так и представилось, что сейчас эта разжиревшая сволочь сядет в авто и поедет на Измайловский рынок получать свою долю наторгованного. А он, скрежеща зубами, продолжит свою работу декабриста, сосланного в Нерчинск, на рудники.



     - Сейчас же переоденься! Кто тебя просил в этом ходить? – настаивал странный, богато одетый южанин москвич, приставая к дворнику с куцей безобразной бороденкой и в халате, похожему сейчас на бедного, многодетного дехканина с узбекских полей. И так как Степан Хачатурович Амбарцумян схватил его за рукав и мощно, как человек сытый и сильный, тащил к дверям, настаивая на своем, дворник качнул своим ломиком, как бы отдирая ненавистную руку, - и концом ломика ощутимо заехал ему в висок. Звук был такой, как бывает, когда после многих попыток крепкий орех наконец чуть слышно треснет. Сумасшедший физик Степан Амбарцумян заскользил на колотом льду и грохнулся наземь. Дворник бросился его поднимать, но как-то сразу почувствовал, что уже ни к чему. И тогда он опрометью бросился в дверь и скатился вниз, в длинные подвальные помещения, где у дворников, слесарей и сантехников была своя раздевалка. Ломик он отчего-то не выпустил из рук, а прямо с ним и прибежал.



     Он сидел там в страхе и смятении никак не меньше четверти часа, пока в раздевалку не пришел сантехник Павел Сидоров.



     - Ты какого хера тут сидишь?! – грозно спросил он. – Наколол льда и сидит! Ты знаешь, что из-за тебя там наш сотрудник убился?



     - Я же тоже устаю, можно ведь и мне передышку устроить…



     - Я тебе говорю – убился. До смерти. Амбарцумян от этого… от Германа из отдела, сейчас на "скорой" отвезли. Ты что – от дверей не мог отгрести? Вставай, на ***, пошли, сейчас тебя посадят. Там уже пол-института собралось…


     И рослый сантехник взял небольшого дворника с жидкой бородой и в лиловом халате за шкирку и потащил наверх, на обозрение народа.



     Так австрийский писатель предсказал смерть армянскому физику. Дальнейшая же участь русского дворника нам менее интересна.