И жил я в эти времена

Я, Игорь Волочков Владиславович,решил опубликовать эти мемуары, моего отца Владислава Александровича,бывшего заместителя Начальника Управления Киевметрострой к его 80-летию.


Фамилия моя – Волочков, имя – Владислав, отчество – Александрович, год рождения 3 августа 1932 г., место рождения – г. Гжатск (Гагарин), Смоленской обл. Россия, национальность – русский.

1.
Наша фамилия связана с древними временами. Знаменитый путь из «варягов в греки» осуществлялся благодаря перетаскиванию лодок варягов по суше волоком из разных озер и речек в Днепр (тогда он назывался Борисфен). Эта местность в России находилась в Тверской и Смоленской губерниях. Есть там и город Вышний Волочек, фамилия Волочковы и Волок происходят из тех мест. Как-то я встретил нашу фамилию в телефонном справочнике Киева (были раньше такие справочники). Когда я позвонил по телефону, то ответил старик, который ответил, что действительно он из Смоленской области, но не наш родственник.
В другой раз один мой знакомый по Красноярску-26 сказал, что он в институте в Москве учился со студенткой вместе, фамилия которой была Волочкова. Потом, когда я был в отпуске в Москве, то спросил у родственников, а их в Москве жило, да и сейчас живут много, благодаря тому, что у моей бабушки по отцу Наталии Александровны было много детей (при советской власти она получила орден «Мать-Героиня»), не знают ли они такую студентку из МИИТ’а (институт ж. д.  транспорта), то оказалось, что это моя двоюродная сестра. Есть Волочковы и в Московском метрострое.
А еще интересней случилось с другим моим однофамильцем. В нашем общежитии в Красноярске-26 (п/я 9/44) в соседней комнате жил один инженер, который рассматривая мой фотоальбом, вдруг спросил: «А откуда у тебя фото моего друга Юрия, с которым мы учились в Тбилисском ж. д. институте?» А я его спросил: «Как его фамилия?» Он ответил: «Волочков». Тогда я его спрашиваю, а знает ли он мою фамилию? Он сказал, что нет. Тогда я ему сказал, что это мой родной брат Юра Волочков и моя фамилия тоже Волочков.
Удивлению и восторгу всех ребят, присутствующих в это время в комнате, не было предела. Такое совпадение было просто невероятным: за тысячи километров от Тбилиси, на одном этаже общежития, в тайге, я встретил друга моего брата, с которым он учился в Тбилиси. Вот такие сюрпризы устраивала наша фамилия, которой сотни лет.
По папиной линии мои дед и прадед, а может и прапрадед, были священниками. Знаю, что деда звали Федор. Он умер до Октябрьской революции и бабушка осталась с многочисленными детьми одна. Бабушка Наталья Александровна была образованной женщиной. Хорошо знала литературу, т.к. она была учительницей.
Все ее дети, как говорится, вышли в люди. В основном они были педагогами, но вот тетя Лена (в браке Бушуева Елена Федоровна) стала прокурором, а дядя Лева (Лев Федорович) горным инженером.
Бабушка жила в Киеве на пл. Сталина (сейчас это Европейская площадь) в доме, на месте которого сейчас стоит гостиница «Днепр». Раньше в этой квартире жила тетя Лена с мужем дядей Сережей и сыном Шурой. Потом они разошлись. Дядя Сережа переехал на ул. Заньковецкую, Шура закончил автодорожный институт и уехал на Дальний восток, а тетю Лену перевели в Москву, в Генеральную прокуратуру СССР. До этого она работала в прокуратуре Украины.
Бабушка осталась в квартире одна (правда, у нее осталась только одна комната и кухня).
Когда я стал учиться в Киевском горном техникуме, то часто приходил в гости к бабушке. Иногда даже ночевал у нее, если опаздывал в общежитие техникума по улице Владимирской, 69.
После 23 часов в общежитие пускали только с обязательным сообщением об опоздании коменданту общежития. А это грозило неприятностями, вплоть до выселения. Попасть в список нарушителей я не хотел, поэтому шел к бабушке.
Вот тогда я много узнал о репрессиях 1937 года. Бабушка мне рассказывала о том времени, но предупреждала меня, чтобы я об этом никому не рассказывал, т.к. это было в 1952-53 гг. и еще Сталин был жив и Берия был у власти.
Конечно, я понимал, что может случится, если я кому-либо расскажу, поэтому я молчал до 1956 года.
Дядя Сережа до 1937 года работал личным секретарем председателя Совнаркома Украины Шелехеса. Когда его репрессировали, обвинив в том, что его жена якобы была шпионкой, то уволили и дядю Сережу и исключили из партии. Он не мог устроится даже грузчиком в речном порту Киева. Обвинений ему, правда никаких не предъявляли, т.к. не было даже косвенных причин и перед войной его восстановили в партии и он стал работать в Наркомате (министерстве) земледелия Украины. До выхода на пенсию он работал в Министерстве сельского хозяйства Украины. Это благодаря ему моя мама получила вызов из Киева, т.к. в 1944 году на освобожденную от немцев территорию без вызова въехать в Украину было нельзя.
По маминой линии – мой дед Сергей Алексеевич Троицкий тоже был священником, но у него судьба была иной, чем у деда Федора (папиного отца).
Его расстреляли большевики в 20-23 году (я точно не знаю). Знаю только, что в те годы В.И.Ленин дал указание (я сам читал об этом в журнале, который издавался КПСС, в 1991 году, там была напечатано об этом статья и была приведена ксерокопия этого распоряжения Ленина с грифом «секретно») изымать из церквей ценности, а потом расстреливать и обвинять их в организации голода в стране.
Потом эти ценности продавали за границу.
Вот как мама об этом рассказывала мне уже перед смертью, когда была в Киеве, а раньше она боялась говорить, чтобы не навредить своим детям, т.е. мне, Юре, Люде и внукам.
«Было это зимой. Пришли революционные матросы, вызвали папу (дедушку Сергея) в церковь, а потом зашли в дом и сказали маме (бабушке Екатерине Михайловне): «Матушка, заберите батюшку и похороните».
Мама моя вместе с другими детьми выбежала из дома и увидела, что ее папа лежит мертвый возле церкви. Бабушка моя Екатерина Михайловна умерла уже после моего рождения от тяжелой болезни. Мне кажется, что мой брат Юрий так и не знал до своей смерти, как погиб дед Сергей.

   

2.Мои родители

Папа Волочков Александр Федорович родился 2 января 1904 г. в деревне Гуляево Кармановского района Смоленской области. В семье у папы было 6 братьев и 2 сестры.
Начал свою трудовую деятельность в 1925 г. учителем школы взрослых. Срочную службу проходил в Красной Армии в 1926-27 годах. Избирался секретарем сельсовета. В 1930 году был назначен директором детского дома в г. Гжатске (сейчас Гагарин).
В 1936 году его обвинили в каких-то несуществующих грехах (кто-то донес на него), его сняли с работы и назначили заведующим передвижного фонда районной библиотеки, где он и работал до войны.
С 1941 по 1945 год был в армии. Демобилизовался после окончания войны в 1945 году и приехал к нам в г. Дубно, где стал работать директором дошкольного детдома. После выхода на пенсию переехал в Киев, умер в 1967 году. Похоронили на городском кладбище в берковцах.
Моя мама Волочкова (в девичестве Троицкая) Екатерина Сергеевна родилась 7 декабря (24 ноября по старому стилю) 1907 года в селе Хотин Кировского района Тверской обл. (Калининской) в семье священника.
У нее были братья и сестры. Я знаю из них только тетю Лизу и тетю Клаву. Жили они в Москве. Мама всю жизнь учительствовала. Сначала в г. Гжатске, потом в эвакуации, а до выхода на пенсию в сельской школе села Дольское Калужской области.
Умерла в Киеве в 1989 г., а похоронена в селе Дольское, куда я перевез гроб с ней из Киева.
Мама просила не хоронить ее в Киеве, а похоронить ее в Дольском, рядом с моим братом Юрием, который умер в Москве в 1983 году, а похоронен, как он завещал, в маминой деревне.
Интересное совпадение по датам смерти папы, мамы и Юры. Папа умер 1 сентября 1967г., мама умерла 2 сентября 1989г., а Юра умер 7 сентября 1983г. Целая неделя поминальных дат.



3.Мое детство

Как я уже упоминал, родился я в г. Гжатске. Тогда папа был директором детского дома. Он считал себя последователем знаменитого педагога Макаренко, который в свое время был руководителем колонны для несовершеннолетних. В детдоме у папы тоже были несовершеннолетние дети, но школьного возраста, бывшие беспризорники. Ребята были хулиганистые. Вот был такой кинофильм «Республика Шкид», так папин детдом был очень похож на тот, который показан в кинофильме.
Себя я помню с 3-4 лет. Хорошо помню двухэтажный корпус детдома, в котором была и наша квартира.
Помню, как я спрятался в комод (это шкаф с выдвижными ящиками), а Юра задвинул ящик и я там заснул. Мама меня искала, искала, пока не услышала мое сопение в ящике, а тогда вынула меня и уложила спать.
Помню, что я удивлялся, почему конфета, которую я сосал перед сном, оказалась на моей голове.
Однажды я пошел на чердак, а там было маленькое слуховое окно, которое почему-то было открыто.
Оно выходило прямо на крышу дома и я на нее вылез. Снизу меня увидели мальчишки, стали кричать: «ура!», а папа стал осторожно меня отвлекать, боясь как бы я не спрыгнул вниз, и снял с крыши.
Папа потом мне об этом рассказывал.
Помню, как мы выезжали с детдомовцами косить траву за город (конечно, я только бегал по траве и радовался природе). Потом все это вдруг закончилось и мы почему-то переехали в какую-то плохую комнату в другом доме.
Мама потом мне рассказывала, что причиной снятия папы с работы был донос кого-то из работников детдома, недовольных той требовательностью, которую папа предъявлял к сотрудникам и завистью.
Учитывая папино происхождение и то страшное время репрессий, папу сняли с работы, арестовали, но после тщательного расследования его отпустили, но на прежней работе уже не восстановили, хотя и обвинение его во вредительстве и не подтвердилось.
Мама все время работала учительницей в школе.
Потом мама поступила в Ленинградский педагогический институт на заочное отделение, которое она не смогла окончить из-за войны, которая началась в 1941 году.
Детство мое до войны было обычным для детей того времени. Помню, как покупали мороженое с вафлями, на которых были имена: Юра, Слава, Коля, Вася, Аня, Дуся и т.д. Это нам очень нравилось и мы выбирали вафли со своими именами.
На елку на новый год мы с братом ходили в мамину школу, где я читал стихи, пел песни о Сталине, водили хороводы вокруг елки, а потом получали подарки. Ходили на утренники (так назывались детские праздники) в школу на другие революционные праздники: 1 мая, 7 ноября. Особенно мне нравились майские праздники, во время которых вся наша семья выезжала в лес на маевку.
Там играл оркестр духовой, продавались конфеты, печенье, ситро и было очень весело.
Жили мы в Гжатске на улице Смоленской в доме №103 (у меня и сейчас хранится папин довоенный паспорт, выданный 9 мая 1941г. (война закончилась 9 мая 1945г.) с пропиской в этом доме.
Этот дом до революции принадлежал помещикам, у которых его реквизировали, оставив в нем бывшим владельцем (мы с братом их называли: «тетка Лидка» и «тетка Катька») несколько комнат. У нас была 2-х комнатная квартира, т.е. 2 комнаты и прихожая с выходом на улицу. Отопление печное. Уборная во дворе.
Еще в доме поселили, кроме нас, мать с дочкой в одну комнату. Во дворе был сарай, а в нем дрова и куры.
Наш дом находился рядом с жел. дор. станцией, за железной дорогой было кладбище, а за огородом нашего дома (там огороды были почти у всех) нефтебаза. Это соседство со станцией и нефтебазой нам аукнулось, когда началась война и бомбежки.
Недалеко от дома протекала маленькая речушка Гжать, в которой мы купались и ловили рыбку, но не удочками, а бутылками: в бутылке с вогнутым пробивали дырку вне, затыкали горлышко и наполняли бутылку хлебными крошками. Потом бутылку ложили на дно в мелком месте и ждали, когда маленькие рыбки наполнятся в бутылке. Вот и все. Выплыть из бутылки рыбкам не давало вогнутое дно, а нам был улов.
Однажды мы пошли с папой купаться на речку, а по дороге папа зашел в сарай дать корм курам, а я этого не знал и подумал, что папа пошел без меня. Я побежал бегом на речку и звал папу, даже заплакал. Папа меня догнал и я успокоился. Через речку была проложена маленькая плотинка из дерева. Вода через нее переливалась, но пройти босиком по ней было можно. Возле плотинки мы ловили раков.
Иногда, засунув руку под корягу, вытаскивали рака, который уцепился клешнями в руку. Зимой мы с Юрой ходили кататься на коньках на речку, когда она покрывалась льдом. Однажды я на льду поскользнулся и попал в полынью (или лед треснул подо мной). Юра вытащил меня из воды и мы побежали домой. Дома мне конечно, от мамы досталось…
Еще зимой было развлечение – цепляться за сани. У нас тогда машин было очень мало, а вот лошадей много, поэтому ездили летом на телегах, а зимой на санях. Если возчик не сгонял нас сразу с саней, то можно было проехать метров 100-200 на санях, а если сгонял кнутом, то оказывались в снегу.
Напротив нашего дома жила семья известного хирурга Сапожникова (операцию на моей правой ноге, на которой у меня на всю жизнь остались два шрама, кажется, делал он).
С сыном Валентином дружил мой брат Юрий. Они и учились в одном классе, а потом судьба их свела через много лет вместе в Москве. Когда Юра закончил Тбилисский жел. дор. институт и получил назначение в Москву, то оказалось, что напротив дома в Очакове (это пригород Москвы), где Юра получил комнату, находится дом, в котором получил квартиру после окончания Московского жел. дор. института (МИИТ) Валентин Васильевич Сапожников. Только он получил назначение не на железную дорогу, а в транспортный отдел Московского управления КГБ, где он проработал до выхода на пенсию в звании полковника КГБ.
Дело в том, что учитывая стратегическое назначение железных дорог, выпускникам соответствующих институтов присваивались офицерские звания. До 1955 года на железной дороге у всех были воинские звания, и они носили погоны. Как офицеры запаса они носили звания армейские, а как работникам железных дорог звания им присваивались Министром путей сообщения с приставкой «инженер». Юра был в то время инженер-капитаном. Потом погоны отменили, но звания остались.
С сестрой Валентина Таней я тоже учился в одном 1 классе, куда я пошел в 1940 году. Через много-много лет я ее увидел у нас в доме на Крещатике.
Я пришел с работы, а Галя говорит: «Узнаешь, кто у нас в гостях?» Я, конечно, не узнал Таню, так как это была женщина моих лет и ничего детского в ней не осталось. Она работала в каком-то московском научно-исследовательском институте, связанным с ядерными исследованиями. В Киев она приехала в командировку и уезжала в этот же день. Еще через много лет, когда я был в командировке в Москве и заехал (вернее, Валентин меня завез на служебной машине) в гости домой к Вале, то там я встретил дочь Тани – студентку. Мы до войны очень хорошо дружили с семьей Сапожниковых и я даже сейчас помню имена Валиных и Таниных родителей: Василий Матвеевич и Антонина Федоровна. Антонину Федоровну я у Валентина потом тоже встречал. Она, хоть и очень уже была старой, но о жизни в Гжатске помнила хорошо.
Они после войны вернулись в Гжатск. Василий Матвеевич стал еще более знаменитым хирургом, депутатом Верховного Совета СССР. Вот еще одно очень интересное совпадение. В больнице, где работал Василий Матвеевич, санитаркой работала сестра Гагарина.
А как потом оказалось Юра Гагарин стал учиться в той же школе, где я учился в 1 классе, пионер-вожатой в классе, где учился Юрий Гагарин, была подруга, одноклассница Тани.
Валя и Таня хорошо знали семью Гагариных, т.к. они жили бедно и Василий Матвеевич помогал своей санитарке, а Юриной сестре. Вот какие сюрпризы бывали в жизни.
Да, когда мой брат Юра получил (после развода с женой) комнату в Москве на ул. Мархлевского, то из его окна можно было помахать Вале в КГБ, позвонив сначала по телефону. Юра мне это демонстрировал.
Мой брат Юрий, как я уже писал, получил назначение в Москву на станцию Москва-Киевская товарная в 1952 году.
Сначала работал диспетчером, а уже в 1954 году его назначили заместителем начальника станции.
В 1959 году его направили на партийную работу в Киевский райком партии г. Москвы, но уже в 1961 году он попросился, чтобы его возвратили на работу на железную дорогу. С 1961 года по 1964 год он работал начальником Киевского вокзала г. Москвы.
Потом 17 лет работал начальником пассажирского отдела Московского отделения Октябрьской железной дороги.
Это в его подчинении находилась пассажирская служба Москва-Ленинград. Благодаря Юре я ехал однажды в Ленинград на «красной стреле», на которую билетов достать невозможно было никогда.
В 1981 году его опять повысили, назначив заместителем начальника пассажирской службы всей Московской железной дороги. В 1983 на 54 году жизни Юра умер от рака. Был у него сын Миша, мой племянник. Приезжал к нам в Киев с Юрой и бабушкой Катей (моей мамой). В Москве он работал таксистом. Женился, развелся, опять женился, а потом трагически скончался. Так что у Юры на свете не осталось потомков.
Но вернемся к довоенным годам в Гжатске.
В 1940 году я пошел в школу 1-й класс. Я был маленького роста и меня отдали в школу не в 7, а в 8 лет.
В школе мне очень нравилось. Я еще до школы умел хорошо читать и писать, ведь мама – учительница.
До школы я уже много читал, поэтому в классе я оказался развитее других учеников. Сидел я на первой парте из-за своей близорукости, но очки тогда еще не носил. (Носить их я стал в 1947 году и то не постоянно). Помню, на переменках в школе я ел пончики с чаем. Во время войны они мне снились.
Школа была на той же улице Смоленской, недалеко от дома. Город Гжатск был маленький (но древний) городок. В центре города была церковь, в ней сделали кинотеатр и библиотеку, где работал папа после того, как его сняли с директора детдома.


4.Война

22 июня 1941 года мы с папой были дома одни. Мама находилась в это время в Ленинграде, сдавала экзамены на очередной сессии в педагогическом институте, а Юра был в пионерском лагере под Смоленском.
Днем по радио выступил В.М.Молотов и сказал, что фашистская Германия напала на СССР. Началась война.
Папа сказал, чтобы я его ждал дома и ушел в военкомат. Я знал, что после этого он уйдет в армию. В 1939 году его уже один раз мобилизовали в армию, когда советские войска вошли в Западные Украину и Белоруссию. Но тогда он возвратился быстро — через пару месяцев, привезя мне игрушку какую-то, а маме маленькие часики. У нас тогда таких не было. Из военкомата папа пришел скоро. Принес печенья мне, еще что-то поесть и сказал, что утром уходит в армию и ему уже дали предписание. Утром 23 июня папа ушел, оставив мне деньги и попросил рассказать все маме и Юре, когда они приедут. Я остался один. Ел печенье. Доедал ту еду, которую мне оставил папа, покушал мороженое. 24 июня приехали и мама, и Юра.
Началась совсем другая жизнь во время войны. Один раз нас бомбили. Когда загудели паровозы прерывистыми гудками, что означало «воздушная тревога», мама собрала чемоданы и мы побежали в окоп, который жители выкопали у нас в огороде. Он был покрыт бревнами. Мы залезли в него, там уже были другие женщины с детьми, и стали ждать, когда закончится «воздушная тревога». Вдруг мы услышали звук самолета, потом свист бомбы и страшный грохот. Одни стали кричать: «Вылезайте, а то нас завалит здесь!», а другие: «Не высовывайтесь! Осколки летят!». Стали ждать... Отбой! Паровозы стали протяжно гудеть. Мы вышли из окопа и пошли домой.
Утром увидели недалеко от дома, возле нефтебазы, большую воронку от бомбы. Этой ночью бомбили станцию (а она была рядом с нашим домом) и нефтебазу, а ракету сигнальную дал шпион. На нефтебазе в это время уже ничего не было, все вывезли. Между прочим, в станцию бомба тоже не попала. Потом бомбежки прекратились, так как немцы были далеко от Вязьмы, а это в 60 км от нас, и других стратегических объектов в городе не было. Немцы собирались захватить город сходу. Кстати, зимою, уже после освобождения Гжатска, в город приезжал сам Сталин.
Начиналось тревожное время. Мама уходила копать окопы на речку Гжать, чтобы немецкие танки не могли ее переехать. Правда, эти окопы не пригодились, так как Гжатск сдали немцам без боя. Через какое-то время папа передал весточку, что он находится недалеко от Гжатска, на контрольно-пропускном пункте шоссе Москва-Смоленск. О том, что отлучиться с КПП он не может даже на несколько часов, ведь это война, маме передал красноармеец, который проезжал через Гжатск на фронт.
Близился мой день рождения 3 августа. А нас мама после первой бомбежки отвезла в деревню Петелино, а сама осталась в городе.
Как-то я вышел на дорогу, по которой ехали на фронт машины. Я стоял и смотрел на проезжавшие грузовики. Одна машина остановилась возле меня. Красноармеец спросил меня почему я стою возле дороги. Я сказал, что хочу подъехать к шоссе Москва-Смоленск, так как там на КПП служит мой папа, а у меня завтра, т. е. 3 августа, день рождения и мне исполнится 9 лет.
Шофер, а это был мобилизованный в армию всего несколько дней назад, а у него тоже остались дома дети (это он мне в дороге рассказал) и ему захотелось поговорить с пацаном. Он согласился подвезти меня до КПП. Я сел в кабину и мы поехали. Не помню, сколько мы ехали, но когда мы подъехали к КПП, то водителя спросили почему у него в кабине мальчишка сидит.
Он ответил, что у этого пацана тут служит отец. Тогда уже меня спросили: «А кто твой отец?» Я говорю, что это старшина Волочков Александр Федорович. После этого выяснилось, что старшина Волочков сменился с дежурства и ушел в палатку отдыхать. Меня привели в палатку к папе. Как он обрадовался, когда увидел меня.
Ночь я провел с папой в палатке, а утром меня накормили и папа отправил меня на попутной машине назад в деревню. Так я отметил свой день рождения. Мама, когда приехала из города, узнала об этом и сначала поругала, а потом расспрашивала о папе.
Больше я папу не видел до 1944 года.
В конце августа мы возвратились в Гжатск. Немцы были уже недалеко от Гжатска и надо было уезжать из города, чтобы не остаться в оккупации.
Мы даже пошли в школу, но ее сразу же закрыли.
Многие наши знакомые эвакуировались, особенно те, у которых родители занимали руководящие должности. Но поезда уже не отправляли эвакуированных, так как поезда шли ближе к фронту, а назад везли раненных.
Ночью была бомбежка, а утром началось бегство жителей из города. Мы сидели с мамой и братом за столом. На столе стоял суп, но есть не хотелось. Мы потом вспоминали этот недоеденный суп, когда очень хотелось есть. Мама плакала. Мы с братом сидели молча.
Вдруг вбегает мамина подруга, тоже учительница, и кричит: «Собирайтесь скорее, есть возможность уехать на военной машине!»
Мы схватили сумки и чемоданы (а они у нас были наготове) и бросились бежать к машине.
Машина уже готовилась к отъезду. Мы быстро залезли в кузов и машина поехала. Мамина подруга рассказала, что ее муж получил указание уничтожить маслозавод, где он был директором и остаться в городе в подполье. А отступавшие красноармейцы остановились у них на заводе.
Муж отдал им те продукты, которые были на заводе (масло, сыр) и бочку соленых огурцов, но попросил захватить его семью с нами, и довести до станции Дорохово. Оттуда уже можно было доехать пригородным поездом до Москвы.
Ночь мы ехали вместе с отступавшими войсками по проселочным дорогам. Вечером мы чуть не попали под бомбежку, но самолеты немецкие летели бомбить Москву и им было не до нас.
Знаменитый поэт Твардовский в своих стихах писал об этом так: «Темной ночью ненастной, в 41 году, ехал я из под Гжатска, на попутном борту».
Это почти про нас! Утром были в Дорохово!
Потом на пригородном поезде приехали в Москву. Мама оставила вещи в камере хранения на Белорусском вокзале, а потом мы поехали к дяде Мите(папиному брату). Там мама рассказала все, как было, чтобы если папа напишет письмо дяде Мите, он рассказал, что мы уехали из Гжатска и когда приедем куда-нибудь, то мама напишет наш адрес.
Ночью мы ночевали на платформе метро ст. Белорусская, куда с вокзала пускали беженцев.
Потом подошла наша очередь на эшелон для беженцев и мы поехали на восток, а куда, пока не знали. Не успели мы отъехать из Москвы, как попали под бомбежку, но все обошлось.
Да, когда мы ехали из Гжатска, то над нами пролетели немецкий бомбардировщик.
Машина остановилась, все побежали в кусты. Мама меня закрыла своим телом, но немцам было не до нас, ведь они летели бомбить Москву.
В Москве мы видели аэростаты, которые поднимали ночью над Москвой, как защиту от бомб.
Но когда мы утром выходили из метро, то видели 4 дымящихся дома, в которые попала бомба. Итак, мы поехали в эвакуацию.
Скоро доехали до станции Батраки, которая находится у Волги. Это очень большой железнодорожный узел, а т. к. на фронт шло много эшелонов, то наш состав с эвакуированными загнали на запасной путь. Очень есть хотелось. Мама сказала Юре, чтобы он пошел на станцию и купил хлеба и супа (а суп тогда продавался на всех станциях железной дороги).
Наступал вечер и вдруг наш состав подсоединили к паровозу и мы поехали.
Мама была в отчаянии. Юра остался на станции. Через несколько минут наш эшелон остановился. Оказалось, что нас просто перегнали на другой путь, чтобы пропустить эшелон на фронт.
Мама куда-то бегала, спрашивала про Юру у вагонов того военного эшелона, который пришел на наш (бывший) путь.
В одной теплушке (это такой товарный вагон, в котором везли людей) этого эшелона маме сказали, что видели мальчика с бидончиком и буханкой хлеба, который спрашивал, где же тот эшелон, который стоял на этом пути. Добрые были тогда люди, а красноармейцы особенно; ведь у всех где-то семьи. Они расспросили Юру, что он знает о своих родственниках, которые могут ему помочь. Я тогда еще был не такой как Юра сообразительный и вряд ли мне могло это помочь. Но Юра слышал о том, что наша бабушка (папина мама) Наталья Александровна, вместе со своим зятем, т. е. дядей Сережей и тетей Леной эвакуированы из Киева в Куйбышев (со всем украинским правительством). Юра все это рассказал военным и они ему посоветовали ехать до станции Кинель, а потом в Куйбышев к тете, дяде и бабушке. Он так и сделал.
Ночью наш эшелон отправился и скоро мы были уже в Кинели. Я, правда, спал без задних ног и не слышал, когда мама убежала искать Юру. Потом уже она рассказывала, что бросилась сразу на вокзал Кинели в милицию и стала расспрашивать о Юре. Дежурный милиционер сказал маме, что два или три часа назад был у него мальчик Юра Волочков с бидончиком в руках и объеденной буханкой хлеба, который рассказал, что у него в Куйбышов родственники, а он отстал от поезда, где мама и брат Слава. Милиция направила его в городской эвакопункт, откуда его переправят в Куйбышов. Мама обрадовалась и бросилась искать этот эвакопункт. Это было ночью, мама бежала бегом, так как неизвестно было, сколько наш эшелон будет стоять в Кинели, а если он уедет, то тогда она может потерять и меня... Когда она добралась до эвакопункта, то сначала не нашла Юру, а когда она побежала на выход и вдруг увидела Юру, который спал под лестницей с бидончиком в руке и обгрызенным хлебом!
Когда они уже добежали до эшелона, то я давно спал, а эшелон стоял, пропуская войска на фронт..
Когда я проснулся, то с радостью увидел Юру и очень обрадовался! Эшелон продолжал движение на восток. Когда проезжали по Чкаловской (в настоящее время Оренбургской) области, женщины из нашего вагона, посоветовавшись между собой, решили сойти на одной станции Акбулакского района. А на станциях, которые мы проезжали, везде стояли люди, которые ожидали эвакуированных. Наверное это было чье-то указание сверху, но повозки стояли на каждой остановке, ожидая возможных пассажиров. Повозки были запряжены волами. Я волов раньше никогда не видел.
Когда мы сошли с эшелона, к нам сразу подошли люди и предложили ехать с ними в село Юрьевку, где уже были подготовлены для эвакуированных места в хатах.
Говорили они хоть и по-русски, но с какими-то не понятными словами. Потом мы узнали, что это украинцы, которых когда-то переселили в Оренбургские степи по Столыпинскому указу. (В дореволюционное время Столыпин был премьер-министром России и он был инициатором переселения крестьянских семей с западных и центральных губерний на восток для освоения целинных земель).
Поселили нас в одну свободную хату сразу три семьи. Хата была мазанка с глиняным полом (долівкой), без чердака. Когда зимой нас заметала вьюга, то крыши не было видно.
Из окошка мы иногда видели волков, которые появлялись в степи. А у нас был бинокль, который мама взяла с собой, так как папа очень ценил его и мама прихватила его вместе с папиным костюмом.
Печку топили соломой. Вокруг только бескрайние степи, а деревья были только в школьном дворе. До революции в этом доме жила богатая семья из переселенцев и она вырастила этот сад.
Когда у нас закончилась солома, то председатель колхоза распорядился даже спилить одно дерево для нас. Это было, конечно, преступлением, но он пошел на это, чтобы мы не замерзли.
На наших матерей в тоскливое чувство приводили бескрайние степи в снегу.
Все вокруг белым-бело, и только на краю степей виднеются отроги Уральских гор.
Но весной картина изменилась. Степь покрылась травой, вокруг зазеленели хлебные поля, а отроги Уральских гор покрылись цветами. Мы ходили в это время в горы.
Какая красота открывалась нам с гор!
Цвели тюльпаны на склонах гор, мы лазили по ним, попадались змеи, но никого не укусили.
Наступало жаркое лето. Закончились занятия в школе. Мама стала работать в колхозе (дома никто не сидел). Она хоть и была учительницей, но сельскую работу знала хорошо. Ведь она росла в семье сельского священника! Она летом навязала больше всех снопов пшеницы. О ней даже в районной газете писали.
Школьники, начиная с 3 класса, тоже работали в колхозе. Старшие школьники работали на грабарках, которые собирали хлебные колосья после комбайна в валки, пасли лошадей, отвозили после обмолота солому, помогали складывать солому в стога. Зерно отвозили на повозках, которые были изнутри оббиты жестью, чтобы не высыпалось зерно на землю.
А вот младшие школьники занимались тоже очень важной работой: травили сусликов ядом хлорпикрин. Ведь семья сусликов уничтожала до 16 кг. зерна. Конечно не всю свою добычу они съедали сразу. В основном, большая часть зерна пряталась в норах. Так сказать: запас на зиму.
Рано утром мы приходили к месту сбора, где нас уже ожидал наш руководитель. Это был старик, участник первой мировой войны. Он на войне познакомился с ядом хлорпикрин, который тогда применяли немцы.
Он разливал хлорпикрин в бутылки. Сам он при этом пользовался противогазом и нас к этой работе не привлекал. Потом он раздавал нам бутылки с ядом, инструктируя как им пользоваться, чтобы не вдохнуть пары яда.
Мы приходили к месту сбора заранее, т. е. Вечером, с приготовленными «квачиками». Это стебель бурьяна, на конец которого мы наматывали вату из старых телогреек. Нас разбивали на пары, а потом руководитель наш выстраивал нас цепью на поле. Задача работы заключалась в том, что когда нам встречалась сусликовая нора, то один из нас становился лицом к ветру (это было сложно, т. к. зачастую ветра не было совсем), не глядя в бутылку, вынимал пробку, макая квачик в яд, и быстро заткнув обратно пробку в бутылку, засовывал квачик в нору.
Второй школьник, приготовив затычку из травы, быстро затыкал нору и закапывал ее.
Иногда, при отсутствии ветра, нам попадали пары яда в нос. Тогда полагалось бежать по полю, вдыхая чистый воздух. В этом случае наш руководитель давал несколько глотков молока из специального запаса, который он носил с собой.
Некоторые мальчики брали с собой своих собачек. Когда попадался живой суслик, то собака его догоняла, хозяин собачки добивал его, а мясо отдавал собачке. Иногда и другим мальчикам удавалось самим лопатой убить суслика. За один хвостик засчитывалась часть трудодня. План был на каждую пару по 100 квачиков в день. Распорядок был такой: идем по полю до обеда. Обед назначался в определенном месте, куда привозили водовозку и обед. На обед полагался кусок хлеба, брынза и затирка. Что это такое? Это подсоленная вода с комочками теста, поэтому и название такое «затирка». Живот наполнялся в основном водой. Есть хотелось всегда.
Затирку повариха наливала в большую миску, точнее тазик, вокруг которого мы сидели на траве. Есть очень хотелось, но первым делом мы бежали к водовозке попить воды, так как жара в это время была большая, и мы изнывали от жажды.
Добавку повариха давала, но ведь одной водой сыт не будешь и мы искали способ, как поесть больше густой части затирки. Когда мы заметили, что у миски есть ржавые места, которые повариха замазывала тестом, то приспособились ложками отдирать эту замазку. А чтобы жидкость могла вытекать из миски мы пальцами ковыряли землю под днищем. Повариха сначала удивлялась нашему аппетиту, но когда заметила, что под миской мокро от жижи, то поняла, что дырки в миске «расклеились» и приняла соответствующие меры.
Если мы опаздывали к какому-либо полю, то видели, что суслики много зерна уже уничтожили. Вот такой урон урожаю наносили суслики.
Ведь когда после сборки урожая мы ходили собирать оставшиеся колоски, то мы не имели права с собой уносить даже лишний колосок.
Недаром тогда был издан Указ «о трех колосках», за который отдавали под суд.
Раьота была под лозунгом «все для фронта, все для победы». И хоть мне не удалось получить из Оренбургского архива данные о работе школьников во время войны в 1941-45 гг. на полях колхозов (мне ответили по запросу Печерского управления труда и социальной защиты населения г. Киева, что данных таких в архиве не сохранилось), я все равно считаю, что и я, и тысячи таких школьников, участвовали в Отечественной войне. Я даже не стал обижаться на тех работников архива, которые дали такой формальный ответ, ведь запрос-то был из Украины, а «Россия не Украина»! Бог им судья!
Завершилось лето 1944 года. В августе к нам на краткосрочную побывку приехал наш папа. Он получил командировку на танковый завод и разрешение заехать к семье. Он у нас был всего один день, чтобы отправить нас из эвакуации в Киев. Уехать было очень тяжело! Поезда с эвакуированными, которые возвращались из мест эвакуации, были переполнены. Между прочим, это не были пассажирские вагоны, а такие же, как и те в которых мы ехали сюда. Тоесть «теплушки»: грузовые вагоны, приспособленные под перевозку солдат и эвакуированных.
В одном эшелоне папа нашел вагон, в котором ехали всего три семьи. Это была семья какого-то большого начальника. У них в вагоне была даже коза! Они нас не пустили в вагон, но папа обратился к раненым солдатам, которые были в соседнем эшелоне, с просьбой помочь ему посадить нас в вагон. Солдаты насильно втиснули нас в теплушку, пообещав «хозяевам» вагона выкинуть их самих, если они будут сопротивляться!
Так мы и поехали, приткнувшись в уголке возле козы. Мама стала им объяснять, что у нас не было другого выхода, так как папа получил всего один день в командировке и сам уезжает. Мама, видно, расположила их к себе и они стали относиться к нам дружелюбно. Тесно нам не было. Ведь всего нас было человек 12.
Когда мы проезжали Соль-Илецк (это недалеко от Акбулака) мы, по совету наших соседей, набрали по несколько ведер соли. Говорили, что когда мы будем проезжать по Украине, то соль там пользуется большим спросом, и за соль можно выменять продукты и фрукты. Так оно и случилось, поэтому у нас была и еда и фрукты.
Перед отъездом мама продала наши арбузы на базаре в Акбулаке. Она говорила, что очень хорошо их продала и деньги у нас на первое время будут. На подъезде опять отстал от поезда Юра, но через сутки он добрался в Киев на другом товарняке. Весь в угле измазан был.
В Киеве нас встретил дядя Сережа и привез на площадь Сталина (теперь это Европейская площадь) в их дом, на месте которого сейчас гостиница «Днепр».
Когда ночью в Киев приехал Юра, то ему рассказали, как добираться до площади Сталина и он пешком пошел от вокзала. По дороге его останавливал военный патруль, но узнав, что он отстал от поезда и идет к дяде, его отпускали.
Вот так мы оказались в Киеве. Это было начало сентября 1944 года.
Дядя Сережа тогда занимал высокую должность в Наркомате сельского хозяйства (теперь это министерство). Он ведал совхозами Украины.
Мама сначала пыталась найти работу в Киеве. Ей предложили работу в сельской школе возле Киева. Но она, когда побывала в этом селе, то ей там не понравилось. Люди живут в землянках, так как село сгорело.
С питанием тоже плохо. Мама попросила дядю Сережу, чтобы она могла покормить своих детей, ведь и в эвакуации нам было несладко.
Дядя Сережа сказал, что есть такое место в г. Дубно Ровенской области преподавать в сельско-хозяйственном техникуме русский язык и литературу. Но место неспокойное, так как там бандеровцы. Они убивают советских работников, жгут польские села.
Но мама сказала, что она никому ничего плохого не делала и сделает, а бояться чего-то она не хочет и думает, что она и там приживется.
Дядя Сережа оформил ей направление в г. Дубно в сельхозтехникум. И мы готовимся уезжать.
Билеты нам дали, а вот сесть в поезд невозможно.
Нас провожали дядя Сережа с друзьями. Среди них был Герой Советского Союза, офицер-летчик.
Так вот, потрясая пистолетом, он втолкнул нас в вагон и мы поехали. Что это была за поездка.
Люди набиты в вагон, как селедка в бочках. Нет ни одного уголка свободного! Сидим в проходе! Душно. Спали сидя. Но все-таки доехали! Дубно!

5.Дубно

Это было 17 сентября 1944 года. Потом мы узнали, что это дата присоединения Западной Украины к СССР в 1939 году.
Техникум находился возле шоссе, которое соединяло станцию с городом.
Во время оккупации города немцами на месте техникума находился то ли концлагерь, то ли еще что-то подобное, но во всяком случае поселили нас в каком-то бараке. Клопов тысячи! Мама их обваривала кипятком! Мама получила продуктовые карточки.
Жизнь постепенно налаживалась. Мама получала в техникуме обеды (за карточки). Мама меняла на продукты какие-то вещи, которые нам передал папа, когда приезжал к нам в августе. У нас появилась картошка! Живем братцы! К маме студенты относились очень уважительно. Называли ее «панi професорша», хотя она была просто учительницей.
Когда праздновали Рождество Христово или Пасху, то они привозили маме гостинцы из села. Мама сначала боялась их брать, но они ей говорили: «Не ображайте нас, бо це ми робимо вiд чистого серця». И мама брала эти гостинцы. А мы даже не видели таких продуктов, как солтисон, кровянку, куличи, буженину...
Никакой неприязни мы не чувствовали от местных хлопцев. Мы с ними подружились.
Юра пошел в школу сразу же, я по болезни тот учебный год пропустил (и не только из-за болезни, а еще из-за того, что не было в чем ходить в школу).
Я читал все, что мне тогда попадалось под руку. Читал повести Ванды Василевской на украинском языке. Многих слов не понимал, а многие домысливал.
Читать я пристрастился еще в Юрьевке. Я тогда прочел много книг Гоголя, Толстого, Пушкина, которые мне давали другие эвакуированные дети, у которых они были.
Тревожная была жизнь в Дубно. По ночам видны были зарева от пожаров. Это горели деревни возле Дубно. Очень жестокая борьба после освобождения от немецких оккупантов разгорелась между украинскими националистами и поляками, которые тогда жили (с древних времен), в Западной Украине.
Поэтому украинские националисты жгли поляков, а поляки — украинцев.
Одновременно украинские националисты (бандеровцы) боролись и против советской власти за «незалежну» (независимую) Украину.
Нападали на советских партийных комсомольских работников, военных и всех, кого они считали врагами независимой Украины. Хотя это касалось только Западной Украины, которую присоединили в СССР только в 1939 году после нападения Германии на Польшу и начала 2-ой мировой войны, которая стала после нападения фашистов на СССР Великой Отечественной Войной.
С другой стороны советская власть тоже очень жестоко боролась с бандеровцами.
Из сел, где жили семьи бандеровцев, их выселяли в Сибирь. Я сам видел, как вели колонну из человек 300 под охраной солдат к вокзалу на отправку. Ведь сельхозтехникум находился возле дороги, которая вела к железнодорожной станции. Между прочим, по другую сторону дороги находился военный городок летчиков, в котором потом жили мои друзья из семей офицеров этой авиачасти. Там был дом начальствующего состава (ДНС), куда я потом часто ходил к своим друзьям, а особо к моему лучшему другу детства Вале Васильеву. Его отец был кажется зам. начальника  штаба.
Очень приветливая была семья у Вали и книг у них было много, которые Валя давал мне читать. Но это было уже позже, когда я стал ходить в школу. А пока была зима 1945 года. Я сидел дома.
С братом Юрой, когда он не был в школе и не учил уроки, мы лазили по окрестностям, искали и находили оружие, патроны.
Интересно, что одну винтовку и много патронов мы с ним нашли на чердаке нашего барака. Наверное, там сидел кто-то из наступающих солдат Красной (Советской) армии, т. к. винтовка была русская. Были у нас и немецкие патроны (винтовок, правда, не было).
Однажды Юра нашел противотанковое ружье и гранату. Это ружье имело подставку. Юра решил выстрелить из него установив ружье на ножку и уперев его в ствол дерева, т. к. он боялся стрелять, как стреляют солдаты, прижав к плечу.
Да и страшно было, что вдруг ружье разорвется. Возле ружья Юра нашел и патрон к нему. Это маленький снарядик. К спусковому крючку Юра привязал веревку, а сам спрятался за другое дерево, и дернул за веревку. Раздался грохот от выстрела, ружье перевернулось, а Юра убежал. На выстрел выбежали люди из техникума. Осмотрели ружье и забрали себе для военного кабинета.
Мы потом с Юрой ходили в этот кабинет и увидели, что в ружье, т. е. в стволе просверлили дырку, чтобы из него нельзя было стрелять.
А с гранатой было еще хуже. Мама нашла ее у Юры, стала его ругать, а потом схватила гранату и хотела бросить ее в уборную, которая была во дворе (это деревянная будка с выгребной ямой). Юра сказал маме, что нельзя бросать в эту яму гранату, т. к. когда запал проржавеет, граната взорвется со всеми, как говорится, последствиями. Тогда мама отдала гранату Юре и сказала, чтобы он ее выбросил в какое-нибудь безопасное место.
Юра решил бросить гранату на военном полигоне. В то время воинской части еще не было в военном городке, аэродром и полигон пустовали, поэтому можно было без опасений, что кто-то нас заметит, воспользоваться полигоном.
Мы с Юрой пошли на полигон, залезли в бетонный ров, Юра заставил меня лечь на дно рва, а сам выдернул кольцо и бросил гранату в какую-то яму. Как рванет! Мы с Юрой вылезли из нашего убежища и убежали оттуда домой.
Потом мальчишки говорили, что на полигоне взорвалась мина. Ну, мы с Юрой не стали им рассказывать, что это мы взорвали гранату.
В Дубно в то время мальчишки и кроме нас собирали все, что стреляет и взрывается. Ведь Дубно освободили весной 1944 года, а мы приехали осенью того же года, поэтому всякого военного барахла, типа боеприпасов еще валялось много.
Бывало, что мальчишки подрывались на минах. Вот помню, что один мальчишка пытался разрядить мину и ему оторвало взрывом руку, хотя живой все же остался.
В Дубно протекает речка Иква, на ее берегу стоит крепость (Гоголь описал это в своем произведении «Тарас Бульба»). Есть и подземный ход от крепости в сам город. Так вот, когда освобождали Дубно, через речку по мосту ехали машины, и одна с противотанковыми минами упала в речку. Машину вытащили, а вот часть мин осталась на дне. Глубина там небольшая и некоторые мальчишки ныряли и вытаскивали мины, выкручивали боёк из нее, а после этого она уже не могла взорваться, и из нее вынимали тол. Без детонатора тол не может взорваться, а в огне он горит с большим дымом. Мы с Юрой однажды попробовали его жечь, но т. к. очень дымил, то больше этого мы не делали. А вот боёк мы использовали. Делали из дерева рукоятку под пистолет, прикрепляли боёк, а к трубке, в которую вставляли автоматный  патрон, а потом стреляли, выдернув кольцо из бойка.
Хорошего было мало, т. к. после выстрела трубка летела в одну сторону, боёк в другую, а в руке оставались только деревяшки.
Бросили мы это дело, пока глаза не повыбивало. А стрелять ходили в овраг из обреза, который мы сделали из винтовки. (Я уже говорил, что оружие мы понабирали, где могли).
Вот такие у нашего поколения были игрушки.
Наступила весна 1945 года. Тепло было уже в марте. Помню, что у Юры день рождение 16 марта, он был одет только в рубашку, и ярко светило солнце.
В ночь на 9 мая вдруг началась стрельба. Стреляли везде. Трассирующие пули в ночном небе чертили узоры.  В городе было много военных и стреляли они, а не бандеровцы.
Мы выскочили на улицу и услышали: «Победа! Радио у нас тогда не было, а военные поэтому узнали раньше нас о победе.
Утром все жители стали без объявлений сходиться к центру города. Мы жили в окраинной части Дубно в 5 км. от центра (кстати и от моей школы, куда я каждый день потом ходил). Этот район города называется Сурмачи. Это в переводе означает «Трубачи». Едь здесь еще до революции 1917 года находился военный городок. Так вот со всех концов города люди пришли на центральную площадь. Там выступали партийные и советские работники, поздравляя всех с окончанием войны. Мы с Юрой тоже там были.
А потом, когда мы вернулись домой, то пошли в подвал нашего (?) дома и дали салют из имевшейся у нас винтовки. Ко мне пришел товарищ Жора Ярошевич и рассказал, что его мама плачет. Всего за 2 месяца до победы на фронте погиб его отец. Правда, что праздник «со слезами на глазах».
Через 3 дня после победы, т. е. 11 мая, ночью у мамы начались предродовые схватки и она с Юрой пешком пошла в роддом, а он тоже в центре, т. е. несколько километров от дома. Ночью их несколько раз останавливал военный патруль, но отвезти в роддом они тоже не могли, т. к. ходили пешком. Утром я уже и сам пошел в роддом к маме. Было тепло, цвели деревья, красиво..! В роддоме мне сказали, что у меня родилась сестра, а мама назвала ее Людмилой. Имя они с папой приготовили еще в августе 1944 года, когда папа приезжал в Юрьевку.
Через несколько дней после возвращения мамы из роддома нам дали квартиру в доме по улице Щорса, 25. При польской власти этот дом принадлежал польскому офицеру, а в это время он стоял пустой. Всего в нем сделали 4 квартиры на 1-ом этаже и одну (или 2) в мансарде. Все их заселили приезжими русскими, из них 2 семьи – военные.
Наша квартира состояла из одной комнаты, кухни, кладовки (летом мы ее использовали, как комнатку) и хорошего подвала, вход в который был прямо из кухни. Плита была очень хорошая облицованная кафелем. В нижней части плиты была печь (в которой мама пекла хлеб, когда стали продавать муку).  В верхней части была сама плита и бак, в котором грелась вода, когда плиту топили. Это было очень удобно, т. к. Люду надо было часто купать, а горячая вода всегда была в этом баке. Топили плиту всякими деревянными кусками, досками с развалин.
Комната отапливалась печкой. Возле дома у нас был маленький огородик, где мы посадили картошку, посеяли лук, укроп и т. д. Через какое-то время, когда из армии вернулся папа, у нас появилась козочка, которая давала молоко и поросенок, ведь возле дома был еще и сарай. Я потом держал там кроликов. Были и куры.
Осенью из армии демобилизовался папа и стал работать директором дошкольного детдома.
Он купил велосипед, чтобы ездить на работу, т. к. (я уже упоминал об этом) все городские организации находились в самом городе, а мы ведь жили в пригороде. Папа быстро навел порядок в детдоме. Уволил работников, которые крали продукты с кухни, установил жесткий контроль за расходом продуктов и качеством еды дл детей. Здесь я хочу заметить, что папе приносили обед в кабинет (он обязан был снимать пробу). Папа обычно съедал по несколько ложек, а остальное оставлял мне. Когда в школе заканчивались уроки, я заходил в детдом и в кабинете у папы съедал все, что он мне оставил. Обеды были очень хорошие. Дома мы не могли себе этого позволить. Папа каждое воскресенье вместе с завхозом и бухгалтером ехали на телеге (в детдоме была лошадь) на базар и там покупали продукты. Папа торговался с селянами так, как будто покупал для себя.
Даже в голодное время 1946 года он кормил этих маленьких деток хорошо. По воскресеньям даже маленькие пирожные им давали. (Для этого папа договорился со знакомым кондитером и он готовил пирожные специально для детдома).
Часто вечером, когда папа уже был дома, он вдруг садился на велосипед и ехал в детдом, чтобы проверить кладовщика и повара, т. к. до этого были случаи. Когда они крали продукты.
Тех, кого он поймал на горячем н уволил, но продолжал контролировать и новых, чтобы у них не появилось желание уносить продукты.
А дома папа ел картошку с салом, т. е. общую пищу запивая ее хлебным квасом.
Никогда он не использовал свое положение директора в личных целях, чем, правда, наживал себе врагов.
Однажды папа вернулся с работы и рассказал, что в детдом привезли ребенка, которого нашли возле убито матери. Это было, кажется, в 1946 году и с восточных областей Украины и из России ехали в Западную Украину за продуктами, т. к. засуха ее не коснулась. Так вот эту женщину убили, разрезали живот и засунули в него буханку хлеба с запиской: «Жри, кацапка!»
Бандеровцы тогда совершали много всяких террористических актов: убивали в селах работников сельсоветов, комсомольцев и даже тех учителей, которые были за советскую власть.
Помню как на базарной площади возле православной церкви (тогда в Дубно был еще и католический костел, превращенный потом после выселения поляков в Польшу в спортзал) вешали нескольких бандеровцев, пойманных, когда они минировали железную дорогу.
Их поставили на крышу крытой автомашины, надели им на шеи петли и машина потихоньку стала отъезжать, после чего осужденные стали болтаться в петлях.
Кстати, в Киеве также казнили немецких преступников на площади Калинина (сейчас это Майдан Незалежности).
В последние годы в Дубно регулярно вывешивали объявления, в которых предлагали сдаваться бандеровцам и обещали не наказывать за то, что они боролись против советской власти.
Много тогда сдавалось их, понимая, что бороться против мощной советской власти бесполезно.
Однажды в Дубно сдался целый отряд, который днем беспрепятственно проехал через весь город к зданию МГБ (госбезопасность) с оружием верхом на конях и возле здания разоружился.
Некоторые из сдавшихся потом работали в милиции. С этим у меня связана одна очень интересная история.
Как-то ночью к нашему дому (папа тогда еще не пришел из армии) подъехало несколько человек, постучали в окно и закричали: «Чубатый, выходи!» Мама открыла окно и сказала, что здесь живет она с детьми, а никакого Чубатого здесь нет. Я спал, когда мама меня разбудила и подвела к окну показать, что она говорит правду. Они ушли, а мама все боялась, что они найдут и убьют этого Чубатого, а он жил, после того как сдался в месте неподалеку. Но утром оказалось, что это были его друзья, которые тоже перешли на сторону советской власти, и все завершилось благополучно.
Летом 1945 стали возвращаться из Германии наши войска. Город был заполнен военными. В нашем доме тоже остановилось несколько военных из санитарной части. Правда в нашей квартире их не было, а в комнате наверху (в мансарде) где жила одна женщина с двумя детьми, ночевал один военный.
Утром он пошел к санитарной машине, а он кажется был шофером. Дочка этой женщины, Каролиной ее звали, Маруся стала убирать постель военного и нашла под подушкой пистолет. Она стала его рассматривать, а в это время зашла  в комнату мать. Маруська показала матери пистолет и нечаянно выстрелила в нее. Пуля попала в шею. Когда вернулся военный, услышав выстрел и увидев раненую Каролину, он сразу отнес ее к врачам своей части. Там сделали перевязку, но операцию, чтобы удалить пулю, а она застряла в шее, сделать не смогли. Тогда они нашли местного врача и заставили его отвезти Каролину во Львов, где могли бы ее оперировать. Но хоть и ей во Львове операцию сделали, через несколько дней после возвращения в Дубно она умерла.
Все летние дни в Дубно гремели военные оркестры возвращающихся с войны солдат.
Я нянчил сестренку Людочку, когда мама уходила в техникум. Вместо колыбельной, я мурлыкал военные марши. Один из тех (мой тогда самый любимый) я помню до сих пор.
Что интересно! Сейчас, когда показывают те годы, то часто звучит марш «Прощание славянки» композитора Агапкина, а я в те времена не слышал его ни разу. Марш, конечно, хороший, но нельзя же примитивно включать в фильмы только его. Ну, это я так. Лирическое отступление.
Военные везли с собой трофейные вещи. Офицеры привозили дорогие и громоздкие вещи: картины, ковры, посуду, коллекционное оружие, одежду и т. д.
Я потом видел эти вещи у своих друзей из офицерских семей. А солдаты везли мелкие вещи (они же не могли в вещевом своем мешке много привезти). Помню один солдат хвастался часами, которые у него были на обеих руках и даже на ногах. Правда, это было один раз, когда я сам увидел эти трофеи.
Воинские части у нас долго не задерживались и следовали дальше на восток.
А то, что я видел в военном городке у своих друзей, так это была авиационная часть, которая у нас расположилась насовсем. Самолеты были штурмовики ИЛ-16, в них летело всего 2 человека: пилот и стрелок-радист.
Однажды один самолет при посадке чуть-чуть не долетел до посадочной полосы, коснулся колесами болото, которое было возле аэродрома и перевернулся. Кабина оказалась в болоте. Задыхаясь, летчик стал стрелять в кабине, питаясь пробить отверстие, чтобы воздух попал в кабину. Но это ему не удалось и он задохнулся. А стрелок-радист не имел пистолета, поэтому не стрелял. Когда удалось перевернуть самолет, летчик был мертв, а стрелок жив. Потом были похороны.
А бывало, что самолеты и разбивались и опять похороны.
Запомнились мне концерты летчиков, которые они давали в парке военного городка.
Я впервые услышал джаз там. Инструменты летчики привезли из Германии.
В этом же парке летом крутили трофейные кинофильмы иногда, ну а советские постоянно.
Зимой кино мы смотрели в техникуме. Очень редко мы ходили смотреть кино в город, в настоящий кинотеатр.
Между прочем, директором кинотеатра был отец моего одноклассника Йоськи Гарина. Но это было уже после, когда я пошел в школу. Итак, осень.
Я иду в 5-ый класс. А ведь мне уже 13 лет!
Но, т. к. я пошел в школу из-за малого роста в 8 лет в 1940 году, а потом из-за болезни пропустил еще и учебный год 1944-45 года, то так и получилось. Да и в классе были дети разных возрастов. Одни не учились при немцах, другие по разным причинам, связанных с войной. Был  у нас в классе «сын полка», который во время войны служил в воинской части. У меня сохранилась фотография нашего класса. На ней в пилотке этот мальчик. Была девочка старше нас. Она вернулась из Германии, куда была угнана немцами. Хорошу помню нашу классную руководительницу Галину Павловну (она тоже есть на фото).
Школа наша была русская. В городе были еще украинские школы, одна польская и одна чешская, но после отъезда поляков в Польшу, а чехов в Чехословакию, в городе остались только наша школа и, кажется, 2 украинские.
Расположена наша школа в центре города, напротив парка. Рядом речка Иква и крепость. Город даже в те годы был очень чистым.
Учился я неплохо. Особенно мне помогала любовь к чтению. В отличии от моих одноклассников я больше их был знаком с литературой, ведь я еще в эвакуации много читал.
Был я активным пионером, поэтому мея уже через год приняли в комсомол, т. к. во время войны в комсомол стали принимать уже в 14 лет, а в 15 лет я стал членом комсомольского комитета школы и был избран делегатом на I послевоенную конференцию ВЛКСМ района.
Конференция проходила в кинотеатре г. Дубно. Комсомольцы всего района съехались на нее.
Очень было интересно присутствовать на ней! В перерыве для делегатов выдавали пайки. Когда я подошел к столу, где выдавали пайки, меня спросили: «А тебе, мальчик, что надо?», на что я гордо показал удостоверение делегата и получил паек. Что там было я не помню, но что там был сахар, я запомнил.
Мы, т. е. комсомольцы района, не только жили жизнью школы или предприятий своих организаций, а участвовали в делах своего района. Особенно мне запомнились поездки в деревни.  Вот об одной поездке я хочу подробно остановиться.
Нас послали в село агитировать селян, чтобы они ехали на лесозаготовку.
Хорошо помню, что была гадостная погода, грязищи по колено. Добрались мы только к вечеру. Собрались все в какой-то хате, типа клуба. В зале нас уже ждали селяне, в основном молодежь. Многие местные хлопцы были с пистолетами. Это были так называемые «ястрябки».
Их организовала местная власть для защиты от бандеровцев. Но тем не менее для нашей защиты к нам направили настоящих солдат с автоматами, но из-за грязи они добрались к нам уже вечером, точнее ночью.
Мы давали концерт. Не помню подробности этого концерта, но помню, что пели новые песни, естественно, на русском языке, т. к. школа наша была русская. Встретили нас доброжелательно, аплодировали.
Ночевать мы расположились прямо в клубе, на столах, скамейках, т. е. кто где. Поели те запасы (скудные, естественно), которые у нас были и легли спать. Ночью нас разбудили солдаты, которые наконец-то добрались сюда.
Утром нас развели по хатам: по три человека на хату, чтобы проводили беседы по агитации.
Нас приняли очень приветливо и, понятно, это же было утро, нас покормили.
Еда была такая, какую мы в городе и не ели, яичница купалась в сале, белый хлеб и еще что-то очень вкусное, не помню что.
Ведь карточки отменились в 1947 году, а до этого мы ели только то, что нам давали по карточкам. Отвлекусь немного на эту тему: в то время нам давали на карточки солдатские пайки, которые нам присылала Америка. На них было написано (по английски) обед, завтрак.
Вкусные были очень: там и маленькие баночки консервов, джем и кофе (кстати, растворимый).
А поэтому мы так обрадовались нашему роскошному завтраку (старшие хлопцы говорили, что им еще и стопку самогонки давали). Потом все сели на подводы и поехали в лес, правда через город, где нас и высадили.
Потом мы и сами выезжали на лесозаготовки вместе с другими школами. Правда, от этих поездок у меня в памяти остался только трагический случай с одним мальчиком из другой школы. Когда валили дерево, то оно отклонилось от намеченного направления и оно упало прямо на хлопца, который стоял, как ожидалось, в стороне.
Боже мой, как он кричал…! А поднять ствол дерева сразу не удалось, т. к. он же очень тяжелый был, и хлопец все кричал, пока не удалось приподнять дерево и вытащить из-под него мальчика.
Очень хорошо запомнился мне случай, когда наша, русская, школа хоронила комсомолку из соседнего села, кажется название его было Ивайне.
Это было весной. Ее убили бандеровцы. Она в гробу лежала в хате, а на лице ее были три заклеенные папиросной бумагой, отверстия от автоматных, пуль.
Когда процессия с оркестром который приехал с нами, и солдатами для охраны нас шли к кладбищу, то местные жители стояли у заборов своих хат, но к шествию не присоединялись.
А хаты там находились далеко друг от друга (как бы хутора), то мы шли долго и казалось, что мы хороним кого-то из своих, а не девушку из этого села.
Из этих грустных воспоминаний я еще помню, как моя мама тоже выезжала с учителями сельхозтехникума (до рождения моей сестры Люды) в село на уборку урожая с общественного (совхозного) поля. Помню название села – Бортничи, мама говорила, что такое же название было у села возле Киева – Бортничи.
Когда они возвратились в город, то узнали, что после их отъезда весь урожай сожгли бандеровцы.
Но были и другие, хорошие воспоминания об этом сложном периоде жизни в Дубно.
Помню, что был секретарь райкома партии Дубно Баранник, его очень любили многие жители города и района. Когда его убила, непонятно чья, автомашина, а улицы там коротенькие и узкие, прямо возле райкома, и непонятно было, как это могло случиться почти при полном отсутствии автомобильного движения, то хоронить его вышли много людей.
А похоронили его рядом с крепостью в сквере.
Когда мы уже с Галей (моей женой) в 1955 году приезжали в Дубно, то я показывал памятник Бараннику Гале и рассказал об этом случае.
Мне кажется, что его убили свои из-за лояльного отношения к местным жителям.
В связи с этим я вспомнил один случай с моим папой, который случился, когда он работал директором детдома. А было так.
В детдом привезли детские маечки и трусики, а дело было летом. Папа распорядился, чтобы деток (а это все дошколята) переодели в новые трусы и майки и повели их купаться в речку.
Но после возвращения с речки, папе позвонил начальник МГБ (госбезопасности) и говорит ему: «Волочков, ты что устраиваешь демонстрации?» Папа говорит, что ничего не понимает, о чем говорит начальник МГБ. А тот ему отвечает: «А ты знаешь, что твои дети маршировали под украинским националистическим флагом?»
Оказывается, а папа не знал, что когда дети шли к речке строем, то получалось, что трусы и маечки «жовто-блакитні», т. е. цвет нашего теперешнего флага Украины. Пришлось папе дать команду перекрасить майки. Вот такие были парадоксы.
Между прочим, я еще вспомнил об интересном событии, которое произошло со мной и моими друзьями в Дубно. Как я уже упоминал, в то время я был членом комитета школы (ВЛКСМ).
А у меня был товарищ Аскольд Беседин (в дальнейшем он стал известным артистом СССР и выступал вместе с Татьяной Шмыгой (артисткой оперетты) в Кремлевском дворце при Никите Сергеевиче Хрущеве).
Но об этом я позже расскажу. Он был членом совета дружины пионерской организации школы.
Так вот Аскольд и его друг Юра М. поссорились из-за чего-то так, что чуть до драки не дошло. Но поскольку Аскольд был романтиком, то он предложил Юре стреляться с его пистолета. А Юра, следует сказать, сын советского работника, который до этого ездил по селам и он дал Юре пистолет, который стрелял м/к патронами для возможной защиты от бандеровцев. А секундантом обоих Аскольд предложил взять меня, т. к. я старше их (и к тому же!!!) член комитета комсомола (очень веское обоснование!)
Стреляться решили во рву возле старинной крепости (я о ней уже говорил). Кстати, на фотографиях моих это место увековечено – как раз напротив башни.
И вот утром, до школы, мы собрались втроем во рву. Мне дали пистолет, как секунданту и решили бросить жребий: кому первому стрелять.
Но тут случилось непредвиденное: девчонки, которые шли в школу, что-то заподозрили и побежали в школу рассказать, что видели нас во рву.
Короче говоря дуэль не состоялась! Юра сбегал домой (он жил в центре, неподалеку от школы) и оставил там пистолет. Конец был, конечно, естественным. Меня исключили из членов комитета (хорошо, что не из комсомола, т. к. это было бы трагедией), а Аскольда из членов пионерской дружины. Папа меня поругал немного. А Аскольду, правда, от матери досталось больше. Других последствий этого инцидента не было, если не считать последствием наше путешествие с Аскольдом в Здолбуново (это станция в 60 км от Дубно).
А было это так. Т. к. Аскольду от мамы часто доставалось, а мама его работала машинисткой в штабе авиачасти и была очень крупной женщиной, как и сам Аскольд, то он решил сбежать из дома. Подговорил и меня бежать с ним, хотя у меня не было никаких проблем дома. Папа ко мне относился очень уважительно, да и занят был на работе. Мама в то время уехала от папы насовсем с Людой на руках в Москву к сестрам Клаве и Лизе.
Кстати, мой брат Юра в это время уехал в Ленинград, в мореходное училище, хотя ему потом это разонравилось и он вернулся домой и стал готовиться к поступлению в новосибирский инженерно-военный институт транспорта (НИВИТ).
Но об этом я расскажу позже.
А сейчас мы с Аскольдом пошли на вокзал, сели в проходящий товарный поезд и поехали неизвестно куда. В Здолбуново поезд остановился, нас согнали с поезда и мы пошли к вокзалу, надеясь пересесть на какой-нибудь поезд.
Напоролись на милиционера и он нам сказал, чтобы мы не болтались здесь и шли домой, а то он отправит нас в детприемник, где решат нашу дальнейшую судьбу. Мы ему не сказали, что мы из Дубно, а то он сразу же забрал нас. Хлеб, который был у нас и огурцы мы съели и здорово проголодались.
Поскольку мне совсем не хотелось куда-то ехать с Аскольдом, я уговорил его вернуться в Дубно. К вечеру мы голодные были уже дома. Папа меня спросил: «Куда это вы решили поехать?» Я ему все рассказал. Он меня похвалил, что я уговорил Аскольда вернуться и поинтересовался о причинах путешествия. Я ему рассказал, что мать Аскольда будет его бить поленом (она так часто била его поленом).
Папа пошел к Аскольдиной матери, а их дом был напротив нашего, и оказалось вовремя: она уже бралась за полено.
Папа, а он же был хороший воспитатель, директор детдома, поговорил с ней, что она может только плохо сделать себе и Аскольду, раз он решил уйти из дома. Короче говоря, он уговорил не бить его никогда, ведь он уже подросток, а не дитё. Когда папа пришел домой, он мне сказал, что она больше не будет бить Аскольда. Я ему потом говорил, что мой папа спас его. Вот такая была история.
На этом мое детство и отрочество закончилось, начиналась юность.


ЮНОСТЬ

Как я уже говорил, мама с папой разошлись, и я жил с папой один. Мама мне писала письма, но я по ее просьбе их папе не показывал. Я даже ей несколько посылок (в тайне от папы, т. к. он в это время был направлен во Львов на конференцию директоров детдомов) посылал в деревню. Она в Москве не смогла устроиться на работу, т. к. ей предлагали пойти табельщицей на завод, а мест учителей в Москве не было. Но ей предложили место учителя русского языка и литературы в Калужской области на границе с Московской областью. Она и поехала с Людой в деревню. Там снимала комнату у одной старушки.
В Дубно я заканчивал 8 класс и в это время сильно заболел малярией. Закончить 8 класс я не смог.
Вдруг появилась у папы женщина. Ее звали Ольга Изотовна. Они стали жить с папой в гражданском браке, т. к. официально развод с мамой был не оформлен.
У Ольги Изотовны был сын Юра и мать. Вот такая получилась новая семья. Я с этим не мог смириться и решил поступать в техникум, куда принимали после 7-го класса, а у меня 8-ой не закончен.
Окончательное решение я принял после встречи со студентом Киевского горно-строительного техникума. Мне очень понравились его рассказы о практике на шахтах Донбасса, о прекрасных лабораториях горных машин в техникуме. Это был, как я потом убедился очень высокого качества техникум! На горных специальностях была очень высокая стипендия, что для меня было очень важным, т. к. даже в институтах не везде была такая стипендия. Для примера сравню стипендии горных специальностей и промышленно-гражданских специальностей. У нас ее называли ПГС (сокращенно), а мы расшифровывали как полуголодная специальность.
На I курсе у нас 285 руб., у них 140 руб. Итак, у нас росла до 400 руб.
Для того, чтобы хорошо подготовиться к экзаменам (у нас тогда был конкурс: несколько человек на 1 место) я уехал из Дубно к маме в деревню Стеничего и усиленно занимался. Мама мне помогала, где могла.
Осенью я приехал в Киев поступать в горно-строительный техникум. Он располагался в только что отремонтированном здании на улице К. Маркса, 13.
Сейчас там находится министерство юстиции Украины, а перед этим там было министерство образования.
Сначала я хотел поступить на геолога, но по баллам меня приняли на шахтостроительное отделение. Я сначала расстроился, написал папе письмо. Он приехал в Киев, пошел к заведующему учебной частью, поговорил с ним, а потом сказал мне, что завуч переубедил его. Он сказал, что дети не понимают, что геологи это постоянные разъезды по стране, а шахтостроитель работает на одном месте. Я согласился с этими доводами и после никогда уже не жалел, что стал горным строителем.
Нам выдали форму. Она была очень красивая: черная тужурка с шевронами, брюки и наша гордость черная фуражка с эмблемой. Летом на фуражку надевался белый чехол, как у капитанов флота. Шевроны нам не разрешали нашивать, т. к. они полагались тем, кто закончил политехнический институт по горной специальности. Но все ребята их нашивали. Не нравилось нам, что брюки-дудочки, и мы вставляли в них клинья. Получался клеш. У меня еще сохранились фото тех времен.
Через год нас объединили в КГТ (Киевский горный техникум), а он находился на Сенной площади и после этого изменилось название – горный техникум.
Директором у нас стал директор горного техникума Гречкин. После этого мы себя называли учащимися Академии Гречкина.  Оно соответствовало оснащению техникума. Гречкин был другом министра угольной промышленности и обеспечивался самыми современными действующими машинами. Горный кабинет был оснащен врубовыми машинами, комбайнами, перегружателями и транспортерами. На стене нарисован угольный пласт и машины были как бы в забое.
Здесь я хочу отметить, что большую роль в оснащении кабинета сыграли мы с моим большим другом Леней Зубковым. Если быть точным, то большая роль принадлежала не мне, а Лене. Он очень любил копаться в технике, разбирался в ней, знал все гайки и болты. Я же был у него на подхвате: подай, принеси, держи, включай-выключай, и т. д. Но 5-ки за эту лабораторную работу мы получили оба!
Что же это было? В лифтовой шахте, которая была в техникуме (лифтов не было), мы смонтировали грузоподъемную машину Б4-I. (Бабаян)
Она предназначалась для погрузки пароды при проходке стволов шахт. С виду она похожа на огромную руку, у которой вместо пальцев захваты, которыми она хватает пароду, закрывается пасть, а потом открывается и высыпает пароду в бадью. Главное, что она не просто висела в шахте, а работала от пневматической подачи воздуха. Это было здорово!
Кстати, потом на практике в Донбассе, я находясь на работе по проходке ствола глубиной (тогда только) более 800 м, часто вспоминал нашу Б4-I, подобная той, которая грузила породу в бадью нашего ствола.
Забегая вперед, замечу, что на этом стволе я работал полковым (шутя, меня называли полковником).
Это я, на глубине около 700 м на полке, к которому была прицеплена погрузочная машина Б4, давал сигнал наверх, в машину подъема, когда бадья пустая или с пародой приближалась к полку, чтобы она не зацепилась за полок. Поэтому при приближении к полку ход бадьи замедлялся, а после прохода через двойное перекрытие полка, по моему сигналу, набирал нормальную скорость.
Был случай, когда я задремал (в это время в стволе заряжали шпуры взрывчаткой – аммонитом) и чуть не пропустил ход бадьи с водой, которую откачивали в забое, и меня всего облило водой.
Я, правда, был одет в 2 резиновые спецовки. Но тем не менее промок. Я быстро спохватился, дал сигнал наверх, и когда бадья успокоилась, отправил ее наверх. Дело в том, что направляющие тросы, по которым бадья поднималась наверх, доходили только до моего полка, а ниже полка бадья двигалась свободно, на малой скорости, до самого забоя.
И еще один неприятный случай был у меня, связанный с работой на полке. А дело было так. Одновременно по стволу двигалось 2 бадьи: одна вверх, а другая вниз. При пересменке меня менял другой «полковник», который ехал вместе с бригадой вниз. Он выходил на полке, бадья с бригадой шла к забою, мы вместе находились на полке, пока бадья со старой бригадой не поднималась до полка. Здесь она останавливалась, я садился к бригаде в бадью и мы вместе поднимались на – гора. Это было обычно при проходке.
Но перед взрывом все покидали ствол, потом гремел где-то далеко внизу взрыв, а после проветривания, а это было довольно долго, мы возвращались на свои рабочие места. Но в этот раз почему-то мой сменщик немного запоздал и я остался один. Я решил уехать следующей бадьей наверх, т. к. мне сказали, что сменщик приедет следующей бадьей.
Когда бадья пустая поднялась к моему полку я сел в нее и думал, что сейчас поеду наверх, но оказалось, что механики наверху дали команду проверить тросы. И меня, вместо подъема наверх, опустили вниз, а потом начали поднимать. А я-то понял, что не смогу дать сигнал наверх, если бадья зацепится за полок. Оставалось только надеяться, что машинист подъема аккуратно проедет мимо полка. Мне повезло, я нормально поднялся, но на поверхности мастер меня отругал за самоуправство.
Горное дело особенно на угольных шахтах, очень опасное. Малейшее отступление от правил безопасности грозит большими неприятностями, а зачастую и смертью.
Вот мы ежегодно ездили на практику в Донбасс, и за время нашей практики погибло 2 человека.
На одной практике, а распределялись мы по разным шахтам по несколько человек, у нас произошло одновременно 2 несчастных случая.
На одной шахте девочка Тамара Овчинникова (а у нас были и девочки), за которой ухаживал мой товарищ Иосиф Макаев (через несколько лет мы с ним вместе работали в тоннельном отряде №14 Киевметростроя) погибла в стволе шахты.
На промежуточном горизонте бадья в стволе остановилась для высадки людей. Тамара стала выходить, но бадья качнулась и она упала вниз. Хоронили ее в закрытом гробу. Говорят девочки, что перед этим они гуляли по кладбищу в шахтерском городке и она сказала на одном месте: «Похороните меня здесь».
Нам на шахту позвонили и сказали, что все ребята из ее группы приехали на похороны Тамары. И вдруг второй звонок с другой шахты им. Засядько (там и сейчас происходят смертельные случаи): приезжайте на похороны Вовы Васильева. Мы сначала думали, что кто-то что-то перепутал, но оказалось, что все верно.
Вова работал в бригаде навалоотбойщиков. Был перерыв, когда ели свои бутерброды шахтеры.
Разговорились, что уголь стал тверже, а Вова говорит: «Пойду, посмотрю». Доели свои «заломаи» и решили продолжить работу. Никто не обратил внимания, что Вовы нет, а в шахте, естественно, темно и светят только «коногонки» (фонари такие) на голове. И вдруг крик: «Остановите комбайн!»
В угле кровяные куски... Выбирали, что могли выбрать. Хоронили тоже в закрытом гробу. У меня есть фото, на котором он в группе однокурсников. Веселый был парень…
Но это было позже, а пока я стал первокурсником горного техникума.
Жить пришлось на квартире, т. к. тогда у техникума еще не было своих общежитий, но нам пообещали, что в 1951 году будут сданы два общежития и нам дадут там места.
Поселились мы с новым другом Ваней Гученко на улице Петропавловской на даче знаменитого спортсмена Лесопровского. На даче зимой жила его мама, поэтому места для нас нашлись.
Есть у меня фото, где мы с Ваней сфотографировались.
Я с первой стипендии купил себе недорогой фотоаппарат размером 6х9 см. Поэтому у меня сохранились кое-какие фотографии тех лет.
А та первая фотография с Ваней была сделана моим фотоаппаратом с часовым спуском.
Плохо было одно – расстояние. Из техникума мы ехали до 4 просеки трамваем, а потом еще пешком до 5 просеки Святошино. Долгий путь!
Но немного дешевле платили, чем в центре. Трамваем едешь-едешь… Правда старались использовать это время для подготовки к занятиям, читали учебники. Очень есть хотелось! А после выплаты стипендии, платы за квартиру, займа по облигациям оставалось совсем мало. Папа правда присылал мне по 100 рублей ежемесячно, но на питание ничего не оставалось. Варили мы с Ваней кашу, заправляя ее бараньим салом, которое иногда присылала папа. Ване тоже кое-что присылали. Он сам был из Полтавщины.
Юмор у него был чисто украинским, а русскому я его учил (он потом говорил, что благодарен мне за тот русский, которому он у меня научился). А юмор его: едем в трамвае, я всегда покупал билет, а он только иногда. Когда кондуктор спрашивал билет, он отвечал: «Тiтонька, нема у мене дрiбних грошей», а она ему: «Давай крупнi». А он: «Звiдкiля ж вони у мене крупнi, якщо i дрiбних нема».  Она смеялась и прощала.
Или такое. Заходим в комнату (когда мы уже жили в общежитии), а там едят колбасу. Он им говорит: «Ну вот и колбаски поедим», ему говорят: «Кто поест, а кто посмотрит». Ваня: «А ты что, уже наелся?» Я, конечно, всего не помню, но всего лучше запомнил его естественный юмор.
В трамвае висела реклама (в наше-то время): «Где бы я ни был в школе, в поле – я всегда беру с собой бутерброд с икрой».
И мальчишка такой нарисован улыбающийся и с бутербродом. Почему я его запомнил? А потому, что на протяжении многих часов я его видел в трамвае. Но наступила зима 1950 года, холодно было страшно. Шинелинка грела плохо, в трамваях тогда не топили совсем, а дорога от Бессарабки на 23-ем трамвае до 4 просеки длинная и долгая. Когда мы подъезжали к «Большевику» мы дрожали, как цуцики. Тогда мы выходили из трамвая, а это был январь, и у нас шла экзаменационная сессия, т. е. не каждый день приходилось ехать в техникум, то в эти дни мы шли в баню, которая была по дороге, и грелись до полного отогрева. После чего опять садились в трамвай и ехали дальше, уже до 4 просеки.
После зимних каникул мы с Ваней решили перейти на другую квартиру, тем более, что оказалась эта квартира находилась рядом с нашим корпусом К. Маркса, 11 (а у нас – 13).
Поселились мы к хорошим хозяевам. Сам хозяин Иосиф Семенович Райхлин, инженер-строитель, руководил восстановлением здания Пассажа, рядом с нами. Там работали пленные немцы – эсесовцы, т. к. рядовых уже отпустили в Германию, а этих содержали в лагере и они отрабатывали свой срок. Здание, естественно, охранялось солдатами, но мы с Иосифом Семеновичем иногда ходили в Пассаж, т. к. там был магазин для пленных.
Я удивлялся, почему еврей Иосиф Семенович работает с ними, ведь они уничтожали евреев в концентрационных лагерях. Но он нам сказал, что здесь подобраны грамотные инженеры-строители и они не занимались уничтожением евреев.
Он даже советовался с ними, как лучше восстановить здание. Там же были уцелевшие куски лепных украшений и они рассматривали возможность их применения (см. вырезку из газеты).
Между прочим, в магазине для пленных были те продукты, которых у нас не было. После работы немцев сажали в большие немецкие машины, а пока они рассаживались в машине, то слышали их хохот. В лагере у них было даже футбольное поле. В общем, к ним относились не так, как они обращались с нашими военнопленными.
Машины их стояли на углу улиц Заньковецкой и К. Маркса. Наш корпус находился почти напротив этого места, и мы это могли ежедневно видеть.
Наш хозяин сдавал часть углов своей квартиры не от хорошей жизни. У него была жена Марта Аврамовна, маленький сын и домработница Оля. А квартира была двухкомнатная. По существу, лично ими использовалась только спальня. Кроме нас было еще два хлопца. Один из них, племянник артиста Яковченко, памятник которому сейчас стоит возле театра им. Франко.
Второй парень был сыном полковника. Хорошие ребята были. Но потом им надоело такое существование, и они перешли на другую квартиру, хоть и не рядом с техникумом, но зато более удобную.
А мы с Ваней жили (если можно так сказать) в кухне. Спали на одной раскладушке. Хорошо помню, как мы шутили, когда ложились спать. «Ваня-нале-во! Слава-напра-во!» Зато мы имели возможность мыться в ванной или днем ходить по другой комнате, где жили наши ребята.
Общались с домработницей, хорошая была девушка из села. Мальчишка хозяйский, а ему было что-то около года, мог какать, где ему хотелось. А когда мы говорили: «Марта Аврамовна, а малыш опять за дверью накакал».  Она с юмором отвечала: «Я думаю, что он, когда подрастет, не будет за дверью какать».
На горшок они его почему-то не сажали.
Еще помню, как мы с Ваней соревновались в храбрости. Переходили с балкона по карнизу на кухню. Когда Марта Аврамовна увидела наши переходы, она сразу же пожаловалась Иосифу Семеновичу, на что он (к нашей радости) сказал: «Храбрый мальчик – хорошо, в жизни пригодится». А это был 7-ой этаж!
На 5 этаже жила знаменитая (уже потом) певица Елизавета Ивановна Чавдар. В 1951 году она поехала на фестиваль Украины в Москву рядовой молодой певицей, а возвратилась народной артисткой СССР, с орденом Ленина. Ее лично принимал секретарь компартии СССР, Н. С. Хрущев. Ее карьера сразу пошла вверх. Через некоторое время, в составе советской делегации во главе с Н. С. Хрущевым поехала в Индию.
В Индии руководитель Индии, Джавахарлал Неру, ей подарил роскошную шубу. А через несколько дней во время поездки советской делегации в Германскую демократическую республику, уже руководитель ГДР Отто Гротеволь, подарил ей огромную вазу.
Но это я уже потом читал, в газетах, т. к. осенью мы с Ваней перешли в общежитие на ул. Владимирской, 69. Но что особенно интересно, так это то, что через 7 лет уже на Крещатике, 21 я встретился с Чавдар, как соседкой по нашему подъезду.
Жила она со вторым мужем на 5 этаже в квартире 105 (а моя 114). Детей у них не было. С ними жила мать Е. И. и была собачка Чача. Муж Чавдар был полковником, очень добрый человек. Он Игорю, моему сыну, подарил старый магнитофон Днепр.
А Елизавета Ивановна очень любила свою собачку Чачу, носила ее на руках. Как-то я ехал с ней вместе в лифте, и я напомнил ей, что в 1951 году я жил на квартире у Райхлина (она с его семьей была очень хорошо знакома). Она засмеялась, что вот такое совпадение получилось, потом говорит, что Чача ей иногда подпевает, и продемонстрировала это прямо в лифте. Тут уже я засмеялся.
Вообще-то в моей жизни было столько удивительных совпадений, что, кажется, будто кто-то это делает специально. Я об этом еще расскажу позже.
Крещатик в 1949 году, когда мы поступили в техникум, еще не был полностью расчищен от развалин. Нам пришлось разгребать развалины на ул. Свердлова (теперь Прорезная) в том месте, где сейчас находится Управление Киевметростроя.
Еще совпадение? Само здание восстанавливалось, а пока там работала столовая. Сейчас в том дворе дом культуры Киевметростроя. Мы иногда там ели. Помню очень вкусный борщ с головизной.
Тогда трамвай ходил до самого Крещатика. Вагон был типа «Тяни-Толкай», т. е. водитель переходил с одного конца вагона в другой. Сейчас же это похоже на наш фуникулер.
Когда мы жили на 5-ой просеке Святошино, каждый день проезжали мимо Пушкинского парка. Там в это время была выставка трофейного оружия. Немецкие танки, орудия, стрелковое оружие, формы и награды.
В танки можно было залезть, но это было сначала, а потом их закрыли, чтобы никто не мог туда залезть и … (нагадить).
После каникул мы поселились в общежитии на Владимирской 69. А вот о том, как я ехал на каникулы расскажу отдельно. О том, что я после первой стипендии купил фотоаппарат «Спорт» я уже говорил, но хотелось еще купить часы.
Целый учебный год я мечтал об этом, но денег не было. И вот перед каникулами нам выдали стипендию за 2 месяца. Сумасшедшие деньги! Тем более, что я еду к папе, в Дубно, а там меня накормят. Папа уже жил с Ольгой Изотовной и у них родилась дочка Лиля (Елизавета).
И я решил перед отъездом купить себе часы, самые дешевые, так называемую «штамповку», получаемые по репарациям от Германии.
Стоили они очень дешево – 28 рублей. Правда, они у меня ходили только неделю. А когда папа взял их и отнес к часовщику, то тот сказал, что их можно выбросить, т. к. они не подлежат ремонту.  Так что радость моя была кратковременной. Но я свою мечту все же осуществил через год и купил «Победу» (тоже по репарации, но уже с нашего завода). Эти часы у меня ходили очень долго. Лет 20 они ходили и очень точно!
Я с ними не расставался никогда, кроме того времени, когда я мылся или купался, т. е. с руки я их никогда не снимал. Даже в шахте я работал с ними.
Но вернемся к моей поездке к папе на каникулы. Раз у меня столько денег, которые можно тратить, то я решил лететь в Дубно на самолете, точнее до Ровно, а потом пересадка на поезд до Дубно. Если бы я поехал поездом, то вечером бы сел в поезд, а утром был бы в Дубно. Но хотелось лететь на Самолете!
Аэродром был в Святошино. Я приехал туда, а там из-за погоды небольшая задержка с вылетом.
Потом вышел пилот и сказал нам, что сейчас полетим.  Нам- это мне и попутчику моему.
Самолет ПО-2 (У-2). Пилот и два пассажира. Залезли мы в самолет. Пилот сидит спереди, а сзади, лицом к лицу, сидим мы. Никакой крыши нет, нам пилот выдал очки. Механик скомандовал «от винта!» И мы полетели.
Интересно было очень. Вниз можешь хоть плевать, а вот, чтобы посмотреть вниз, надо немного приподняться. Мы привязаны, как сейчас в автомобиле. Я приподнялся, глянул вниз, а там люди копошатся как жуки.
Высота была где-то около 400 м или меньше немного. Но тут пилот оглянулся, увидел меня, выключил мотор, чтобы было слышно мне его ругательства. Самолет запланировал, я услышал все, что он хотел мне сказать, затем опять включил мотор, и мы полетели дальше. Летели где-то около 2-ух часов. И вот мы уже в Ровно. Теперь на поезд?
Но, оказалось, что поезд уже ушел и надо ждать до утра. Сел я в скверике на скамейку и стал ждать поезда.
Под утро стало холодно, хоть это и было лето, но все же заснуть на воздухе удалось только на несколько часов. Вдруг меня разбудил милиционер и спрашивает у меня документы. Я гордо предъявляю ему удостоверение и авиабилет. Он засмеялся и говорит, что поездом из Киева уже был бы дома.
Папа очень удивился, что я заявился утром, а не вечером, когда он ждал меня. Ну я рассказал ему все.
До дома от вокзала я шел пешком по шоссе, но это было мне привычно. А когда я захотел поехать в город, то папа меня отвез в коляске на лошади. У него уже появилась коляска, и он иногда ездил на работу на ней, за кучера был заведующий хозяйством. Но, в основном, он продолжал ездить на велосипеде – «Мифа», на нем хорошо научился ездить еще, когда жил в Дубно. Потом, уже в Киеве я стал заниматься в велосипедной секции техникума, но об этом расскажу позже.
После каникул я возвратился в Киев на занятия. В общежитии жилось хорошо. Центр города, техникум недалеко. Гулять мы выходили по несколько человек. Знакомились с девочками, причем часто это происходило по инициативе девочек.
Я уже говорил, что форма была у нас красивая, поэтому девочки спрашивали, а что это у вас за форма такая? Мы отвечали, что мы горняки, рассказывали о всяких случаях из нашей практики на шахтах, и так завязывались знакомства.
Мой другой друг (на всю жизнь) Леня Зубков, он жил на квартире в доме по улице Ленина 50, а в доме №48 жила Галя Рикунова. Галя еще училась в школе и Леня с ней подружился.
А Леню хорошо знал весь двор. Если у кого-то ломался примус (газа тогда еще в Киеве не было) или надо было что-то починить, все обращались к нему. Он был очень популярен во дворе. Сам он был из Курской области. Спокойный, рассудительный такой.
Это же благодаря ему я получил пятерку по лабораторной работе. Судьба меня связала с ним надолго!
Так вот он меня познакомил с Галей. А дело было так. После тренировки на велосипедах наша команда возвращалась на Сенной базар, где был наш второй корпус. Сейчас там колледж электроники.
Ехали мы через площадь Калинина (сейчас Михайловская) по улице вверх, скорость на подъеме была невысокая, и вдруг на площади встретили наших ребят. С ними была Леня и Галя. Мы остановились, немного поговорили и поехали к техникуму.
Потом Галя мне говорила, что она спросила Леню про меня. Он сказал, что это его друг Славка.
Она попросила его познакомить ее со мной и через несколько дней встреча состоялась.
Галя меня поразила своей красотой и открытостью. До этого у меня были девочки, с которыми мне было интересно общаться, но эта девочка меня просто ослепила. Я влюбился с первого взгляда!
За ней ухаживали многие ребята, и Леня тоже. Но я стал просить Леню, когда он встретится с ней, познакомить меня. Леня согласился.
Потом я стал заходить на Ленина 48 сам, я приглашал ее в кино, а потом пригласил в Оперный театр на Травиату. Билеты я взял в ложу по 25 рублей! Сумма для меня была большая, но я не хотел брать билеты на балкон, чтобы не ударить лицом в грязь. Помню до сих пор, как это происходило. Галя в первый раз посетила театр и на нее это произвело огромное впечатление.
Я был в форме и какая-то дама в ложе сказала, что как хорошо молодому человеку в студенческой форме. Я ответил, что это форма горняков.
Потом мы с ней ходили еще на Кармен и польскую оперу Галька. Еще куда-то ходили, но уже не помню. А как я выкручивался из этого положения, когда на еду не хватало?
А дело в том, что билеты у нас в техникуме продавали под стипендию, поэтому расплачивались после стипендии. Так делали наши многие ребята. Даже иногда, когда до стипендии оставалось несколько дней, мы брали билеты, потом, пред самым спектаклем, продавали и получали «живую копейку». Стипендия у нас с каждым годом росла, форму мы получали в рассрочку, так что жить можно было на те 400 рублей, что мы получали. Между прочим, в КПИ на горном факультете была ниже нашей.
Объяснялось это просто. Техникум подчинялся Министерству угольной промышленности, а КПИ Министерству высшего образования, поэтому у нас и лаборатории были лучше и стипендии.
Что мы смотрели в кинотеатрах? Очень много было трофейных фильмов, в том числе и знаменитый Тарзан, Девушка моей мечты и др.
Вышел и наш фильм, Кубанские Козаки.
Помню, мы как-то пошли в дом культуры работников искусств (РАБИС), он на Ленина был, на какой-то интересный фильм. Впереди Гали сидела дама в шляпе, и Гале ничего из-за шляпы не было видно. Она попросила даму снять шляпу, на что она сказала: «Ну что ты милочка, я ее полчаса надевала, как же ее теперь могу снять». Мы надолго это запомнили и часто вспоминали этот случай.
Прошло почти четыре года и нам подошло время готовиться к защите диплома.



Новый 1953 год

Новый 1953 год мы встречали у моей бабушки Натальи Александровны, которая тогда жила в квартире тети Лены (папиной сестры) Бушуевой на пл. Сталина (теперь Европейская) в Киеве. Тетя Лена уже уехала (после развода с дядей Сережей) в Москву. Ее вызвал бывший прокурор Украины Руденко. Его в это время назначили генеральным прокурором СССР.
Квартиру в Киеве она еще не разменяла тогда, и бабушка жила одна. Мы с Галей часто к ней заходили, Галя ей очень понравилась. Иногда я даже ночевал у бабушки.
Бабушка согласилась со мной и разрешила мне встретить с моими друзьями Новый Год у нее.
Нас было трое. Кроме меня с Галей, были еще Леня Зубков и Борис Бондаренко с девочками.  С вечера шел пушистый снег, было очень красиво. Но к утру снег начал подтаивать и стало немного хуже. Зато сама встреча запомнилась деревьями в раскошном снегу и небольшим морозом.
Пили какое-то грузинское вино и портвейн. Закуска была скромная, студенческая. А бабушка еще приготовила хороший чай, она его пила с утра до вечера (и только хороший).
Танцевали под патефон, который принесли с собой.
Бабушка с нами за столом сидеть не стала, чтобы не смущать молодежь, а всю ночь сидела в своей комнате и читала книгу.
После встречи мы пошли в Пионерский парк напротив Филармонии. Побегали по парку, поиграли в снежки, любовались красотой парка.
Потом пошли на склоны Днепра. Я сказал, что смогу прыгнуть с откоса возле смотровой площадки.
Меня ребята стали подначивать и я прыгнул. Прыгнул хорошо и далеко, но потом долго карабкался по мокрому снегу вверх. Ребята смеялись, как я карабкаюсь, но я с честью справился с этим и, наконец-то, взобрался на дорожку.
Погуляли еще парами. И вот там я объяснился Гале в любви, и мы впервые поцеловались.
Вот так мы и встретили Новый 1953 год, год больших перемен в стране, смерти Сталина и год начала моей работы. Но до этого нам предстояла зимняя сессия, и преддипломная практика в Донбассе.
Провожали нас на практику наши девочки. С Галей в машине такси мы целовались.
Приехали в город Красный Луч Ворошиловоградской (сейчас Луганской) области вечером.
В тресте, в который нас направили, был только дежурный. Он позвонил заместителю управляющего трестом, а управляющий (это была женщина) распорядилась оставить нас ночевать в ее кабинете. Наша группа была небольшая, где-то человек 5 или 6.
В кабинете были диван, кресла и стулья, и было тепло. Мы поужинали тем, что было у нас.
Леня Зубков достал радиоприемник, который он взял с собой. Мы посидели, поговорили, послушали музыку по радиоприемнику, и потом устроились кто-где спать.
Утром пришла зам. управляющего и направила нас на шахту 1-2 Лобовская в поселке Лобовка.
Когда мы приехали на шахту, то оказалось, что шахта бедная, рабочих мест для нас не нашлось.
Нам предложили поработать дублерами мастеров без оплаты. Мы то думали подзаработаем, как обычно, на всех практиках. Ведь я на предпоследней практике и в ночную смену работал, чтобы скопить на фотоаппарат, а здесь даром работать. Нема дурных! Мы отказались, и стали сразу знакомиться с шахтой, куда нас регулярно водили, и начали писать отчеты.
Между прочим, я свой отчет не успел сразу написать, так я в середине отчета оставил место для включения туда, что я пропустил раньше, поставил в конце свою подпись и пошел подписывать его у главного инженера. Тот, конечно, читать не стал и подмахнул мне отчет. Но подпись я поставил у секретаря, печать и все. Можно уезжать, т. к. я хотел еще побыть у папы в Дубно. Командировочные я отметил тоже с хитростью.
Так как это был март, то я поставил три палочки, но две из них я написал с таким расчетом, чтобы соединить их вниз получилось цифра римская пять. Потом я их соединил и получился апрель. Теперь у меня был месяц, чтобы пожить у папы, сэкономив часть стипендии. А стипендию нам всю не отдали сразу, а в конце марта должны были привезти в Красный Луч. Когда нам позвонили с Красного Луча, что можно приезжать за стипендией, мы быстро поехал туда, получили деньги и собрались возвращаться в Лобовку.
Но началась метель, попутных машин не было, и Леня предложил мне добираться пешком, а это где-то километров 20. Я согласился и мы пошли, надеясь, что нас догонит попутка и остаток дороги будем ехать. Ну, как назло, машины встречались только в сторону Красного Луча, а в нашу – ни одной.
Уже вечером мы добрались до Лобовки. Я сразу свалился спать, а Леня (вот крепкий был) еще пошел с ребятами на танцы. Ведь у нас было много свободного времени и мы познакомились с местными девчонками и каждый вечер в общежитии устраивали танцы. Или ходили в кино.
Но вернемся к моей хитрости по оформлению отчета. Я об этом напомнил Гале, когда она оформляла свой отчет по практике в Херсоне.
Правда там это не понадобилось, потому что я пригласил руководителя их практики на пляж. Там я сказал, что приехал жениться (это было уже в 1955 году), мы с ним выпили спирт, который я привез из Красноярска и он сказал пусть девочки, которые будут оформлять свои отчеты и командировки, принесут и подписанный отчет на оформление. Все так и уладилось.
А вот свой опыт я вспомнил, когда через много лет, в 1958 году я оформлял отчет одной студентке. Я решил его полностью прочитать, чтобы не подписать пустые листы. Но здесь листы были все целы, а содержание их было сверх интересным. Я тогда занимался освоением шахтной площадки №10 возле будущей станции «Политехнический институт». Мы выкачивали воду из ствола, а потом вынимали ил, который там скопился за несколько лет после консервации ствола. Так вот она написала примерно так: «выкачивают воду в бадью, а когда ее подымают наверх, половина воды опять выливается на людей. Работают они в грязи. Вылезают из ствола грязные, как черти, и хотя одеты они в резиновые спецовки, все равно мокрые насквозь. А один проходчик вообще вылез из ствола голый до пояса». Ну и подобные «перлы» в отчете. Я ее отправил переписывать отчет, а она мне говорит, что такое у нее получилось в первый раз, т. к. везде подписывают отчеты не глядя. Я потом сказал об этом нашему главному инженеру, чтобы он не попался на такие хохмы в дальнейшем.
Но вернемся на шахту 1-2 Лобовская.
Хоть мы и отказались работать бесплатно, но некоторые наши ребята решили подзаработать на соседней, эксплуатационной шахте навалоотбойщиками, это самая тяжелая работа на шахте.
Надо вручную перебрасывать уголь на транспортер, стоя на коленях, а пласты там очень узкие, высотой менее 1, 5 м. Стоя на коленях (для этого нашивались специальные наколенники) лопатой надо работать целую смену. Все шахтеры с собой брали хороший кусок сала с хлебом, да и дома потом хорошо ели.
Наши студенты не могли позволить себе такие затраты на питание и тратить так много сил, да и физически они не могли сравниться с шахтерами. Поэтому они бросили свою работу и присоединились к нам. Тем более, нам надо было получать удостоверения рабочих специальностей на нашей шахте. Это мы быстро оформили и получили такие удостоверения.
В начале марта появилось сообщение о болезни Сталина. Потом извещение о его смерти.
Какое это было потрясение для всего народа! В день похорон все жители поселка Лобовка собрались на площади возле громкоговорителя радио. Слушали выступления руководителей правительства страны, в т. ч. И Берии. У людей на глазах были слезы. И это было по всей стране. Я приведу письмо моей мамы, Екатерины Сергеевны, из деревни, которое она мне прислала в то время. Оно сохранилось.


Читаю:
«Здравствуй, дорогой Славик!
Прости, что долго не писала тебе, а за это время такое страшное несчастье настигло нашу землю.
Как переживали люди у вас в Донбассе это горе? У нас так много было слез даже и у людей, которых нельзя назвать передовыми. А в Москве что творилось? В конце-концов, туда уже совершенно перестали давать билеты, так как Москва перестала вмещать в себя людские потоки, которые туда устремились, а в Москве и в самой миллионы. Я хотела сперва тоже ехать туда на 8 и 9/III, но потом поняла, что это будет бесполезно и я не попаду в Колонный зал. А наш директор и одна учительница ездили, так он попал, а она шла с 5 часов утра до 12 часов ночи и всё-таки не попала, в 12 ч. недалеко перед нею отрезали ту часть потока, которая сможет пройти до 2-х часов в Колонный зал; говорит, так было  обидно и горько, что все заплакали: ведь не ели, не пили около суток, всё шли и всё-таки не добрались до цели.
А мы уж не отходили от приемников, свет давали и днём специально для этой цели. В Степичёве ведь чуть не в каждом доме радиоприемник.
На весенних каникулах мы с Людочкой опять поедем в Москву, чтобы сходить в мавзолей.
Юра, наверно, был в Колонном зале, может быть, напишет скоро.
А от тебя Москва далеко!
Но ведь ты приедешь летом, и мы еще раз сходим в мавзолей, может быть, вместе.»


  В газетах были напечатаны стихи поэта Михаила Исаковского:
«Мы знаем – к человеку непреложно
приходит смерть, когда настанет час
И все ж представить было невозможно,
Что Сталина не будет среди нас
И горько нам, и нет нигде предела,
Нет скорби человеческой конца
Что умер он – земля осиротела,
Народ лишился друга и отца!....»

Объявили траур, запретили веселые мероприятия… Но… молодость – это молодость и мы вечерами, потихоньку, устраивали с девчонками танцы в нашей комнате под проигрыватель через Ленин радиоприемник.
Все это время я с Галей переписывался (см. наши письма). (Письма Гали в Лобовку и Дубно отдельно). 
Так досрочно появляться в Киеве мне было нельзя, я, как и планировал, поехал к папе в Дубно, где и был до окончания срока практики.
Перед отъездом из Дубно я написал Гале, когда приеду и она меня встретила в Киеве на станции междугородних автобусов.
Наступало 1 мая 1953 года. Праздник всего народа. На демонстрацию вышел весь коллектив техникума. На площади перед зданием нашего техникума на Сенной площади собрались все преподаватели во главе с директором Гречкиным и студенты.
Особенно меня поразил наш староста группы Вася Верескун! Оказывается, на его кителе вся грудь была в орденах и медалях. Мы, конечно, знали, что он воевал, но такого количества наград мы не видели. Он был высокого роста, широкоплечий, статный мужчина! Красавец!
Он в Сталинграде воевал вместе со знаменитым, впоследствии, писателем Виктором Некрасовым.
В Пассаже до сих пор висит его мемориальная доска, которую повесили уже через много лет после его смерти в эмиграции.
Вася Верескун нам рассказывал, что когда они встретились с Некрасовым в Киеве, то они с ним пошли в ресторан Коктель-холл, единственный ресторан, который работал до 3-х часов ночи. Он находился на углу Владимирской улицы и Прорезной, тогда еще Свердлова. Потом его переименовали, а затем закрыли совсем на ремонт.
Когда я уже работал в Киевметрострое, то иногда заходил туда.
Вася в тот день пропустил занятия, а он был очень добросовестным студентом. У меня и сейчас сохранилась его фотография с моим другом Олегом Хурсенко.
Перед этим, а точнее еще до отъезда на практику к нам приехал представитель МВД и проводил беседы с каждым выпускником по рекомендации дирекции. В эти группы входили шахтостроители и горные электромеханики.
А мы, несколько человек, задолго до зимы, написали письмо в Министерство угольной промышленности с просьбой направить нас после окончания техникума на работу на остров Шпицберген, где были шахты СССР. Нам пришел ответ, что набор людей на остров закончился, а туда направляли на 2 года, поэтому порекомендовали ждать представителя из другого министерства.
Мы поняли, что в Министерстве угольной промышленности был запрос из МВД. Мы спросили этого представителя, а где нам предстоит работать, а он засмеялся и ответил, что это ближе Шпицбергена, но дальше Урала.
Это нас вполне устраивало, т. к. мы тогда были все романтики, как в той песне «а я уеду за туманом и за запахом тайги».
Анкеты были очень большие и подробные.  Не работал ли за границей, не был ли осужден, о родителях и ближайших родственниках… Короче говоря, на 12 листах.
Прощаясь (еще в январе) он нам сказал, что проверка анкеты будет длиться не менее шести месяцев, т. е. к нашему выпуску будет готова. Он предупредил, чтобы никому не рассказывали об анкетах, так как нам предстоит работа на секретнейшем объекте. Мы узнали, что главный министр Берия, т. к. он руководил всем этим проектом.
На демонстрацию мы вышли гордо неся портрет «нашего» министра Лаврентия Павловича Берии. Знали бы мы, что еще до нашего выпуска Берия будет арестован, но об этом я расскажу чуть позже.
Наша команда Киевского горного техникума была лучшей в городе. Гречкин был заядлым болельщиком и если при поступлении новых студентов ему докладывали, что такой-то хлопец имеет футбольный разряд, то его принимали безоговорочно.
Поэтому в нашей команде были очень сильные футболисты, кстати некоторые потом попали в команду Динамо.
А еще сильной командой была команда Киевского института физкультуры. В финале на кубок Киева среди учебных заведений участвовали две команды, т.е. института физкультуры и горного техникума. Кстати, мы тогда болели за Шахтер. И вот на кубковой встречи на стадионе Динамо встречаются наши команды.
Стадион был полный, в основном из студентов института физкультуры и нашего техникума.
В первый день была ничья и в перерыве начались драки среди болельщиков.
Матч перенесли на следующий день. Все стали усиленно готовиться к нему. И наши и физкультурники пришли в полной боевой готовности. Конечно, не все были настроены агрессивно, но особенные смутьяны были среди обоих сторон.
Мы наблюдали, как физкультурники несли с собой якобы чертежи, завернутые в бумагу. Но мы поняли, что там трубки металлические.
Я не помню, как протекал матч, но хорошо помню ту грандиозную драку, которая началась сразу во время перерыва.
Драка была не во всех секторах. В частности в нашем, на западной стороне, ее не было.
После перерыва драка закончилась и по рядам стали ходить милиционеры в сопровождении пострадавших в драке. Тех, кого они узнавали, сразу грузили в машины.
После матча мы пришли в общежитие, а ночью к нам в комнату, через окно по пожарной лестнице, залез Олег Хурсенко.
Он сказал, что сослался на то, что сидел вместе с нами. Назвал наши фамилии, мы договорились рассказать, как мы сидели и другие факты, подтверждающие, что мы были вместе. Сам он нигде в общежитии не засветился и тихонько смылся. Утром нас без повесток забрал милиционер, благо, что и следственный отдел, и техникум находятся на одной и той же улице Владимирской.
У следователя нас по очереди расспрашивали, где мы сидели, о чем говорили, не видели чего-нибудь по драке. Мы отвечали, как и договорились заранее. Следователь нас отпустил и сказал, что вызовет еще раз на допрос.
Но следующего раза не произошло! На следующий день мы узнали, что «наш» министр арестован, а во всех органах начались чистки.
Было уже не до расследования драки на стадионе, об этом больше ничего не вспоминали. Олег выкрутился. Вот такой поворот событий задел и нашу жизнь.
Правда, когда мы уже приехали в Красноярск-26, а это уже была осень, там тоже проводились чистки.
Близилась защита дипломов. Работали очень напряженно, обкладывались книгами, справочниками, чертили чертежи. Между прочим, Галя тоже принимала участие в подготовке объяснительной записки к проекту. Так как у меня почерк не особо красивый, а у Гали наоборот очень четкий и красивый, то я ей поручил переписать мою записку.
Я смеялся, когда она переписала слово «шпуры», как «шнуры». Это специальный термин. Так назывались отверстия  после бурения в породе, куда потом закладывается взрывчатка. Галя аккуратненько подчистила эти слова, а их было там много, и записка стала вполне читабельной.
Защита проходила в корпусе на Львовской площади (Сенной). Возле нашего здания тогда располагался базар, продавали пиво, овощи, мясо и т. п.
Я защитил неплохо, хотя очень и волновался. Галя с подругой были в зале, где происходила защита.
Потом пошли к Галиной подруге и там отметили это судьбоносное событие.
Через несколько дней мы получили дипломы, назначения на работу в Министерство путей сообщения (Министерство транспортного строительства было создано через год) и разъехались на каникулы, точнее, на последний отпуск перед началом работы.
Договорились встретиться в первых числах августа в Москве, в Министерстве путей сообщения.
В конце июля я возвратился в Киев. Договорились с Галей, что она поедет со мной в Москву, а дома скажет, что просто поедет в гости к тете Нюсе, сестре ее мамы. Она уже один раз ездила к ней. Попрощались с моей бабушкой Натальей Александровной и поехали. Но я пришел на вокзал раньше, сел в вагон и не выходил до самого отправления поезда. Так Галины родители не знали, что я еду в этом же поезде.
В Москве я устроился у своего брата Юры, а Галя у тети Нюси. Я познакомился с ней и дядей Давидом, а также с Галиными двоюродными сестрами Адой и Эльзой. Кстати, до сих пор я постоянно с ними общаюсь, звоню часто, пишу письма, а один раз Ада, Эльза и внук Ады приезжали ко мне в Киев.
В Москве мы гуляли по городу, ходили в парк Горького. Было весело. Но когда я пришел в Министерство, там сказали, что еще анкеты не прошли проверку, дали по 500 рублей аванса и сказали: погуляйте еще недолго.
Мы с Галей пошли к моей тете Лене Бушуевой, прокурору, как я уже говорил. Она со вторым мужем работала в союзной прокуратуре, а сейчас как раз собиралась на дачу в Переделкино. Пригласила нас к себе на дачу. Нас, это меня, Галю и моего друга Леню Зубкова.
На даче тетя Лена спать положила Галю в комнате, а нас с Леней отправила спать на сеновал. Днем мы ходили в лес, за грибами, а вечером возвратились в Москву. На дачах в Переделкино жили очень известные люди, писатели, художники и другие знаменитые люди.
Кстати, именно в Переделкино была дача Союза писателей СССР и там жили Фадеев, Пастернак и много других писателей.
В Москве нам сказали, что одна группа, в том числе и мы с Леней, анкеты прошли проверку, а остальным сказали, чтобы они возвращались в Киев и направили их в Киевметрострой. Среди них был и Макаев И. Ф.
Получили мы еще один аванс (тот мы уже растратили) и направились на медицинскую комиссию с тем, чтобы нас проверили на возможность работать в условиях Сибири. Комиссия была очень тщательная. Дали заключение: может работать в Сибири.
Но, вот зрение они не проверяли и так я проскочил комиссию, а у меня зрение -7 и -10. Так я попал без дополнительной проверки в Красноярск на подземные работы. И только через год, при повторной проверке на медкомиссии, мне запретили работать под землей. Но это было только через год.
И вот мы уезжаем с Ярославского вокзала в неизвестную Сибирь. Нам не сказали, куда мы едем. Все билеты были у нашего руководителя группы и только он знал, куда мы направлены.
Мы знали, что работать будем на секретном объекте, но где он, от нас по причине секретности, не сообщили. Да и нам было все равно, т. к. мы знали, что ближе Урала нас не повезут.
Начинались шестые сутки нашей поездки. Под утро наш старший нас разбудил и сказал, что сейчас будет Красноярск и мы там выходим. Мы быстро собрались и когда поезд пришел в Красноярск, вышли на перрон. Там наш руководитель сказал, что сейчас пойдет узнать, куда ехать дальше.
Мы слонялись по вокзалу. Там я купил кожаное портмоне со множеством отделений (оно сейчас у меня) за большие деньги (денег-то у нас хватало). Потом возвратился наш старший и сказал, что сейчас поедем на станцию Базаиха, а там получим окончательное решение. На Базаиху мы приехали, вышли из вагона, а там нас повели в какой-то барак и сказали, что здесь мы будем до оформления пропусков в зону.
Через пару дней нам выдали пропуска и посадили в поезд, который туда ехал. На пропускном пункте нас высадили, проверили пропуска и мы приехали по назначению.
После оформления внутренних пропусков, нас поселили в барак, где до этого жили заключенные, которых после смерти Сталина частично освободили, а других переселили в другое место, ближе к работе. Нам сразу выдали спецовки, мы переоделись и нас на «коломбине» (крытая машина), повезли на объект. Там нас встретил начальник «хозяйства» (так называли объект) В. В. Земалдинов.
Об этом руководителе я расскажу подробнее. Когда начиналось строительство московского метрополитена, об этом знаменитый чешский писатель Юлиус Фучик (см. его книгу «Репортаж с петлей на шее») написал так:
«Москва проводила мобилизацию. На каждом заводе целые сотни, целые тысячи молодых людей, парней и девчат бросились к своим комсомольским организаторам:
- Я пойду на метро!
- Пошлите меня!
Через несколько дней после призыва приходит на метро первый десятитысячный отряд московских комсомольцев, меньше чем через месяц из подземелья доносится радостное сообщение, что под охотным рядом встретились между собой десятая и одиннадцатая шахты, и что поэты сложили первую песню победного марша под землей, в которой воспели комсомольскую бригаду Замалдинова, первой пробившую соединительный тоннель…
Вазых Замалдинов, бывший крестьянин-бедняк, стал тоннельным мастером и по предложению своей бригады был избран делегатом на VII съезд Советов, высший орган власти Советского Союза».


Вот с таким человеком мы встретились и он нам сказал, что после окончания работ здесь, в Красноярске-26, вы все будете работать на руководящих должностях в других метростроях, которые начинают создаваться по всей стране.
Через много лет все так и произошло. Харьковский метрострой возглавил Братчун, Минским метростроем стал руководитель Виктор Гомзяков, с которым мы работали на одном хозяйстве нашего объекта начальниками смен.
Мой бывший руководитель Илья Михайлович Колесников стал начальником тоннельного отряда №4 Киевметростроя.
Много других бывших Красноярцев работали во всех метростроях, а коллектив Харьковского метростроя вообще был создан на основе тех людей, которые работали на объектах Красноярска-26.
Что же мы строили? Сейчас, хоть этот объект не потерял своей секретности, но после более чем 50 летнего срока о нем уже стали писать газеты Советского Союза.
Приведу несколько выдержек из газет того времени. Вот, что они писали:
«Этого города нет ни на одной географической карте. И тем не менее он существует – с населением в несколько сотен тысяч человек, с крупными промышленными предприятиями. До недавнего времени лишь узкий круг людей знал, что здесь создают всемирно известные спутники связи серий «Молния», «Горизонт», «Экран», «Радуга», «Луч», систему связи для «Бурана», что именно здесь добывают ядерное топливо для военных и мирных объектов. Но эра тотальной секретности миновала. Красноярск-26, известный в народе под названием «девятка», открыл свои шлагбаумы для народных депутатов, журналистов»
(газета «Экономика и жизнь» №14, апрель, 1991 год)

«Спутники-шпионы делают здесь».
Репортаж из закрытого военного города
«Этот таежный город, святая святых ВПК, производящий оружейный плутоний и спутники-шпионы, а раньше – еще и ракеты находится неподалеку от национального заповедника «Столбы», в 64 км. от Красноярска. Совершенно секретный, он назывался по-разному – «Девятка», «Красноярск-26», «Железногорск».
Но вернее всего о нем говорили, как об Атомграде….
…. Два дня находясь в потайном городе, объездив на машине по тоннелям значительную, казалось бы, часть многоэтажной преисподней, обойдя бесчисленные лаборатории, кабинеты, цехи, побывав в самом сердце «царства тьмы» – в центральном реакторном зале, мы с трудом поверили, выйдя на белый свет словам сопровождающих:
«Вы видели едва ли двадцатую часть всего. В 70-х искусственную пещеру с объемом горной выработки приравнивали к Московскому метро. Но ведь здесь – гранит, скала. Грызли ее более 65 тысяч зеков, более ста тысяч солдат».
(«Известия» №8 за 11 января 1992 года)
«Атомный город:
…. Росчерком своего знаменитого красного карандаша Сталин на рубеже пятидесятых подписал решение о создании этого города….
…. Строили, как водилось в те годы. Тысячи людей согнали на гористый берег великой Сибирской реки, чтобы построить радиохимическое предприятие по производству плутония для нужд обороны….»
(«Правда» №177, 26 июля, 1989 года)


«Горы от ума»
Наш «рафик» съехал с асфальта и медленно поковылял по шпалам железнодорожной пыли, уходящей в тоннель.
Внешне ничем не примечательная типовая «дыра» в горе свою неординарность продемонстрировала довольно быстро.
И дело было даже не в ее длине – оказывается не все «тоннели выходят на свет».
Поэт (Высоцкий) ошибался – оказывается не все «тоннели выводят на свет».
Наш привел во глубину сибирских руд, в гигантский подземный город, на трех горизонтах которого расположились цеха еще вчера суперсекретного объекта – Красноярского горно-химического комбината. Здесь на 200-метровой глубине, вдали от любопытных глаз три с половиной десятка лет вырабатывали оружейный плутоний.
Ведомство Берии приступило к работе в этих местах еще в конце 40-х годов. Более 60 тысяч заключенных долбили неподатливые соянские скалы, зарываясь все глубже и глубже в землю. В 1953 году после смерти отца и учителя их сменили военные строители. И через 5 лет здесь заработал первый атомный реактор – пошел сибирский плутоний.
В скалистом енисейском берегу был выдолблен даже не метрополитен, а нечто более грандиозное, не имеющее, как утверждают специалисты, аналогов в мире….
…. Сегодня в Красноярске-26 находится единственное в СНГ хранилище для отработанных сборок с реакторов типа ВВЭР-1000.»
(«Комсомольская правда» от 20 октября 1992 года)

Вот для чего мы сооружали подземные объекты! Об этом мы тоже узнали только сейчас, после 40 лет закрытости.



Уже на следующий день мы приступили к работе начальниками смен с правом ведения взрывных работ.
Как я уже говорил, мы на первый день поехали из барака в спецовках, а горную форму оставили в помещении барака. Но в то время когда мы знакомились с объектами, на которые утром уже надо было явиться работать, в бараке чинили крышу. Чердаков в бараках не делают, и когда дырки в кровле заливали смолой (битумом), она проливалась прямо в помещение.
Приехав с объекта, мы увидели, что те места где стулья с кителями стояли, попали под потеки битума. Пришлось чистить кители.
Когда утром мы явились на «хозяйство», то нас сразу распределили по точкам и участкам. Руководить мне пришлось большим количеством солдат, во главе которого был капитан Захаров. Почему я вспомнил только его? Очень просто.
Когда, я уже в 1955 году, ехал в отпуск я рассказал ему, что еду жениться в Херсон через Одессу. А он сам одессит и у него там осталась жена. Он написал записку, чтобы она на три дня оставила мне квартиру, а сама ушла бы на это время к своей маме. Так потом это и было ею сделано.
Но до этого надо было еще проработать 2 года.
Это маленькое отступление от основной линии моего рассказа.
Познакомили с бригадирами. Начальник моего участка Анников очень подробно рассказал, что надо делать, с чего начинать.
Командовал солдатами капитан Захаров, который распределял их по забоям по моему распоряжению. Указал мне, как оформляется заявка на взрывчатку, познакомил меня с бригадиром взрывников. Это был вольнонаемный рабочий.
Потекли будни. Работали посменно, без выходных и праздников. Точнее у нас-то выходные были, но сама работа не прерывалась на эти дни.
Помню, как у меня выпала смена на 23 февраля, там мы в честь Советской Армии грохнули из нескольких десятков шпуров. Ведь у меня же работали солдаты, а мой друг Захаров – офицер С.А.
Между прочим, никто из нас в армии не служил, так как нам засчитали годы работы в п/я 9/44.
Как мы жили в Красноярске-26?
Питание. Обедали мы в столовой возле нашего общежития, куда мы переехали в конце 1953 года из барака.
Питание было сверх хорошим. В столовой никто продуктов не крал, т. к. не было смысла, не говоря уже о тех наказаниях, которые могли за этим последовать.
Хорошие борщи, супы, отбивные, жаркое, сметана, мед и любые напитки от грузинских и армянских вин и коньяков до спирта! Недаром при возвращении из отпуска каждый обязан был привезти пару бутылок Столичной из Москвы.
Из фруктов были всю зиму китайские яблоки и мандарины. По утрам прямо в общежитии продавали парное молоко из ближайших колхозов. А в Киеве в это время ничего не было, очереди за маслом, крупами и т. д. Галя мне об этом писала.
Кроме того, в зоне была столовая, в которой бесплатно кормили тех работников, которые работали в силикозном режиме, мы, как начальники смен, относились к этой категории.
Отдыхали мы хорошо. У нас, рядом с нашим общежитием, был кинотеатр. Недалеко от нас был парк, переходящий в тайгу.
После моего отъезда в Киев был открыт театр с московскими артистами.
Единственный недостаток – комары. В самый разгар комариной страды, даже сетки надо было надевать.
Купаться можно было в озере, возле парка. Но вода там была ледяная, т. к. озеро питалось с горных ручьев. А вот в Енисее мы купались, но только в мелких местах, т. к. течение Енисея быстрое и плавать совсем нельзя. Сядешь на мелком месте, а тебя течение тянет прямо ко дну. Но вода была летом теплая. И вообще там климат резко-континентальный. Зимой морозы до 55 градусов, а летом жарко. Но  уже в сентябре может выпасть снег. Лето очень короткое.
Помню, одной осенью было неожиданно тепло, но много позже мы узнали, что в то время была испытана водородная бомба, где-то в Казахстане. В зимнее время мы одевались так: ватная куртка и ватные штаны, а сверху этого полушубок. На ногах валенки.
Девчата, когда ходили на танцы, то туфли носили с собой, а ходили в валенках.
Однажды мне пришлось ехать в 53 градусный мороз на открытой машине, так я нахлобучил шапку, сжался дугой, спрятав лицо, и так проехал. Ну ничего! Я не замерз и не отморозил лицо.
Болеть я там простудными заболеваниями совсем перестал. Обтирались даже снегом. А до этого, в Дубно, я постоянно болел ангиной. После Красноярска я и в Киеве мог пить холодную воду, постоянно, из холодильника.
Но вот зубной болью я мучился и там. Однажды, у меня сильно разболелся зуб, так я зашел в медпункт и вырвал его без укола.
Как мы жили? У нас в комнате было 4 человека: я, Володя, Семен Воробьев и Леня Зубков, а когда Леня женился, то к нам в комнату перешел Вася Черненко, механик. Но вот очень интересную историю я расскажу о своем лучшем друге Лене Зубкове.
Поехал Леня в отпуск в свою Курскую область к родителям. Побыл у них несколько дней, а родители ему говорят: «Леня, а почему бы тебе не жениться?» Леня отвечает, что ему всего три дня осталось до окончания отпуска (а дорога от Красноярска и обратно занимала до 12 дней). Опаздывать нельзя даже на один день. Нам же выдавалось, как военным, отпускное удостоверение с указанием места назначения в отпуске. Никаких ссылок на отсутствие билетов не принималось, т. к. билеты мы оформляли через военную комендатуру. Билеты нам выдавали купейные бесплатно, а места компостировали в комендатуре. На самолеты нам билеты не выдавались.
Так вот на это Лене родители говорят: «А ты помнишь Валю, с которой ты в школе учился?» Леня говорит: «Конечно помню. Очень хорошая девочка». А родители говорят ему, что она сейчас оканчивает железнодорожный техникум, в соседнем городе, поезжай к ней и вези ее домой, сыграем свадьбу. Он так и сделал. Приехал, уговорил ехать к родителям. Сразу (вместо кольца) подарил ей часы. Приехали, она долго колебалась, пока ее уже родители не сказали: «Ты что, Леню не знаешь? Это самый подходящий жених тебе». Как потом Валя мне уже говорила, что она ночь проплакала, а утром согласилась. Сразу пошли в сельсовет, расписались и отметили в семье это событие, а вечером (…..) без брачной ночи, Леня уже уехал.
Мы, когда он возвратился, смеялись: пришел, увидел, победил. Но анкета, которую на нее оформили, проверялась больше 6 месяцев, как и у нас.
Валя писала Лене письма: «Что же ты посмеялся надо мной?» (Тоже мне, посмеялся? Даже без брачной ночи уехал!) Ну он ее успокоил, что так надо. Она уже и техникум свой окончила и ждала только вызова.
Когда она уже приехала к нам, а Лене уже дали одну комнату, он ее обустроил и ждал ее, то они даже спали врозь, привыкали друг к другу.
Мы у нас отметили их женитьбу, а ровно через положенный срок у них родилась дочь Оля.
Мы в роддом пошли, я написал Вале стихотворение, которое оканчивалось словами: «… дочку зовем мы Оля, ждут ее светлые дни».
Через много лет, а я с Леней поддерживал связь все время, когда он уже работал в Москве, Оля стала взрослой и жизнь ее хорошо устроилась.
Как я уже говорил, Вася Черненко стал жить в нашей комнате вместо Лени. Тоже очень интересный человек. Он дольше нас там работал, так как мы горняки, а он электромеханик, поэтому его специальность еще нужна была.
Когда наступила его очередь уезжать, то он через некоторое время уехал на БАМ и там долго работал. Потом наши судьбы опять пересеклись, когда он был направлен во время Чернобыльской катастрофы к нам в Киев на несколько дней. Кстати, в Чернобыле вообще работали по 1-2 дням всего.
Володя Семенков после Красноярска уехал в Западную Украину на шахту.
Семен Воробьев дольше всех работал в п/я 9/44. Потом умер.
Вот такие у меня друзья-коллеги были в комнате. Чтобы закончить рассказ о них, вспомню как они мне мешали спать.
Они любители преферанса (а я – нет). И вот в середине игры ночью они как взорвутся смехом. Я, как ошпаренный, вскочу с постели, а они мне: спи-спи, мы больше не будем.
Работали очень добросовестно. Если, например, надо было что-то на поверхности сделать, а ствол на подъем и спуск людей в шахту работал только 1 раз в смену, то по стволу приходилось лезть по лестнице больше 100 метров. Но я справлялся с этим хорошо, даже не останавливаясь на передышку.
Как я уже говорил, работы велись непрерывно и, если вдруг тебя не сменили по какой-то очень важной причине, то я, как начальник смены, не имея права покинуть рабочее место и оставался на следующую смену, т. е. 16 часов подряд (тогда не было 6 часовых смен). В свою смену я все равно должен был выходить, т. е. перерыв у меня был всего 8 часов. Для этого у нас была в душкомбинате комната. Питание в зоне было в специальной столовой (я об этом уже упоминал).
Так вот, когда у меня такое случилось, то я поев в столовой пошел спать в эту комнату.
Душкабинет обогревался паровозами, которые стояли рядом. Они работали с перерывами. Сначала в комнате жара, а потом, когда пар остынет, холодно.
Я накрылся полушубком, а когда проснулся полушубка нет. Кто-то из обслуживающего персонала украл, а кто не найдешь, ведь кругом тайга и спрятать в снегу полушубок несложно.
Правда, потом по суду мне (и не только мне) стоимость его возвратили.
Однажды, когда после столовой, уходили на свою коломбину, возле нас находился объект где работали зеки, на снегу лежали заключенные.
Оказалось, что кто-то из них начифирился и начал драку. Ну их положили, чтобы утихомирились. Об одном я расскажу отдельно.
Это был бывший главный инженер Хакасзолото. Его посадили за то, что он начал разработки без утверждения проекта (ну, чтобы стране скорее золото). При мне он уже был реабилитирован, но продолжал работать, уже как вольнонаемный работник, до окончательного решения на выезд из зоны.
Его потом сменил Г. И. Демиденко, с которым мы вместе работали там, а потом и в Киеве.
Со мной еще работал маркшейдером Павел Сушинский, потом он тоже работал в Киеве. Он жил в соседней комнате и мы дружили. В переписке моей с Галей о нем часто упоминается.
Опыт приходилось приобретать в процессе работы. Один раз я неправильно рассчитал взрывчатку, не количество, а серии, по которым производился взрыв. Так крепление фурнели (это такая вертикальная выработка) повылетало вниз.
 Начальник участка, когда пришел на место взрыва, сказал мне: «Ничего, не страшно, теперь ты более точно будешь рассчитывать взрыв. Запомни, что безопасность людей важнее всего». Очень был хороший начальник участка. Я его фамилию запомнил Анников!
Был еще очень неприятный случай с взрывчаткой. После зарядки забоя у взрывников остались неиспользованные патроны аммонита. Нет, я рассчитывал все правильно на десятки шпуров, но в некоторых шпурах засыпалась порода и не все патроны смогли быть в них использованы.
В забое, кроме бригады взрывников с бригадиром находился и я. Я обязан был присутствовать при заряжении забоя и следить за правильным производством работы.
После окончания работы, я был обязан обойти посты ограждения места взрыва.
Когда я ушел, бригадир решил неиспользованные патроны положить с подключением к проводке последней серии возле забоя.
Таким образом, порода, которая обрушилась вниз с предыдущих серий, отбросилась бы вперед, что облегчило бы работу погрузочной машины. А по правилам надо было составить акт на остаток патронов аммонита и сдать его назад во взрывсклад.
Мне об этом бригадир ничего не сказал. Когда забой взорвали, оказалось, что два патрона не взорвались и остались под породой.
Сразу же была вызвана комиссия, бригадира отстранили от работы и отдали под суд, а меня по приказу на 2 месяца перевели мастером на откатки.
Зарплата на 300 рублей меньше. Но мой начальник тачки И. М. Колесников сказал, что работай, как и работал, но зарплату с тебя удержат.
Ну что ж, за все надо платить и за науку производства тоже!
Как я уже рассказывал, очки я не носил, а поэтому плохо мог рассмотреть в забое трещины. А положено было так. После взрыва я, бригадир взрывников и бригадир проходческой (солдаты) бригады, когда заканчивалось проветривание забоя, мы шли производить так называемую «оборку» забоя. Длинными стальными пиками мы стучали по породе и если слышен был глухой звук, то стучали до тех пор, пока кусок породы, а порода крепкая – гнейсы, граниты, не обваливался вниз. До с его времени удивляюсь, как это ни один кусок породы весом 0,5-1 тонн не свалился мне на голову. Бывало так, что только отступил на несколько шагов, как глыба ухает вниз. Там не то, что голову, а от всего самого ничего бы не осталось.
Так было целый год, до отпуска. А после отпуска мы должны были проходить так называемую силикозную комиссию. Работа была очень вредная, так как скальные породы при взрыве образуют мелкую взвешенную пыль, которая содержит силикозную пыль. В отличии от угольной пыли она не отхаркивается, а остается в легких на всю жизнь. Эта болезнь называется силикоз.
Но в то время, когда мы приехали, бурение было с промывкой водой, а до этого пыль была вокруг всего забоя. Максимум через год заключенные заболевали силикозом и их отстраняли от работы в забоях. Но, несмотря на бурение с промывкой водой, а в воду еще добавлялась и масляная смесь, все равно пыль оставалась.
Вот почему, как я уже рассказывал, начальникам смен полагались бесплатные обеды с обязательными сливками. Начальникам участков полагалось молоко.
(Между прочим, в настоящее время, когда у меня признали хронический бронхит, то это не просто бронхит, а последствия той силикозной пыли, которая находится у меня в легких).
Вот через год, на такой силикозной комиссии, проверили мое зрение и запретили работать начальником смены. Мне предложили работу инспектором отдела качества работы со значительно меньшим окладом.
Ну с этим я уже ничего поделать не мог и перешел на работу в управление п/я 9/44.
В мои обязанности, как и других работников отдела, производить контроль качества работ на всех хозяйствах, а их было несколько в управлении.
Начальником моим стал Антон Феликсович Козловский, очень крупный специалист по бетонным конструкциям, хорошо знаком был со многими учеными в этой области. Очень культурный и спокойный человек. С подчиненными разговаривал только на Вы (я потом это у него перенял).


Поездка на госзаповедник «Столбы»

Собираясь в эту поездку, а из нашей комнаты смогли поехать только два человека: я и Вася Черненко.
С собой мы набрали много продуктов и пару бутылок коньяка.
Сумку тащил Вася. Когда мы подъехали к заповеднику, то автобусы остановились у основания «Столбов».
Далее несколько километров мы должны были пешком подниматься к «Столбам».
Это был выходной день и людей было огромное количество, так как, кроме нас из п/ящика туда приехали «столбисты» (так называли тех туристов, которые постоянно восходили на столбы) и много обычных посетителей из Красноярска.
Тысячи людей направлялись к «Столбам». Шли сначала по дороге, а потом ближе к столбам, по тропинкам. И вот, а я тогда ходил без очков, среди этой толпы потерял Васю со всеми нашими припасами. Наступала ночь, я пытался найти Васю возле костров, которые разжигали туристы. Ночью гулять по тайге было бессмысленно и я пристал к одной компании из наших людей. Я их расспрашивал про Васю, а они мне предложили остаться с ними и не блукать по тайге.
Одна девочка из этой компании предложила поужинать с ней. Правда запасы у нее были не такие солидные, как у нас с Васей, да и выпивка у нее была скромная. Мне ничего не оставалось, как согласиться с ней. Так веселье продолжалось всю ночь. Под утро кое-кто задремал, но утро подняло всех. Ведь самый главный смысл поездки состоял в том, чтобы встретить рассвет на одном из столбов.
Начали подниматься. Я как и другие новички полез на «Первый столб». Поднимался почти по отвесной скале, но там было за что зацепиться и камни расположены так, что можно было подняться на самый верх столба.
Боже мой! Какая красота открылась мне: внизу тайга, скалы, а за всей этой красотой где-то за Елисеем поднимается солнце!
Сейчас только по моим открыткам я могу вспомнить названия столбов: «Первый столб», «Второй столб», «Малый беркут», «Дед», «Львиные ворота», «Манская стена», «Перья» и другие скалы. Ну ладно, забраться-то я смог, а вот спускаться очень страшно, как коту на дереве. Еле сполз с этого «самого восхождаемого столба», а про другие я уже и думать не мог. Из наших ребят только несколько человек взошли еще на один «второй столб». Он мне запомнился тем, что на нем была «Галина площадка», это выступ в скале о который, как нам рассказывали знатоки скал, разбилась девушка.
Но самый пик отважности «столбиста» находился на скалах «Перья». Это совершенно гладкие отвесные скалы, похожие на перья.
Но и на них отдельные смельчаки забирались на самый верх. Учитывая то, что все столбисты залезали на скалы не всегда трезвые,то внизу дежурила машина скорой помощи. Не было ни одного дня, чтобы кто-то не разбился. Я тоже видел (при спуске к автобусу), как мимо нас пробежали несколько человек с разбившимся столбистом на носилках.
И вот, когда я подходил уже к автобусу, я встретил Васю, веселого и довольного!
После взаимных объяснений мы допили оставшееся у него и доели, что осталось.
Расскажу о своем товарище, с которым мы дружили еще с практики на Донбассе.
Это Слава Снисарь, в дальнейшем он закончил институт и преподавал в Новосибирском институте транспорта. Его анкета долго проверялась и он приехал к нам в 1954 году.
Радость была огромная. Слава хорошо играл на баяне. Он еще на Донбассе завлекал девчонок своей игрой. Помню, как на предпоследней практике, летом мы на шахте получили путевки в однодневный дом отдыха шахтеров.
А я уже как раз после получения зарплаты за работу «полковником» купил фотоаппарат.
Я его взял с собой в дом отдыха, чтобы в Зуевке, где были на практике, его не украли.
Пленки в нем не было, но по просьбе девчат я их «фотографировал», обещая выслать фотографии «если получится». Этот фотоаппарат перед отъездом в Красноярск мне пришлось продать, т. к. нам запрещалось брать с собой фотоаппараты.
Так вот тогда Слава играл на баяне во время прогулки по окрестностям дома отдыха.
А в Красноярске я его познакомил с одной девочкой, которая оканчивала школу. Они понравились друг другу и уже после моего отъезда поженились.
Через много лет уже в конце моей работы в Киевметрострое мы с ним встретились в Киеве.
В мой кабинет вдруг заходит постаревший Слава. Он уже был ректором в своем институте со слуховым аппаратом. Он мне передал привет от Шуры, его жены, с которой я его и познакомил когда-то. Хотели с ней зайти ко мне в гости, но я срочно уехал в командировку в Москву и не мог с ними встретится.
Еще один товарищ Павел Сушинский о котором я уже упоминал. Человек трагической судьбы. Он закончил горный институт с отличием. Ему предлогали остаться в институте преподавать, защитить диссертацию, но он выразил желание поехать в Красноярск к будущей жене, невесте тогда еще, которая закончила институт на год раньше, получила назначение в Краноярск и ждала его.
Павлик, естественно, заранее оформил анкету и получив запрос из Министерства, отказался от предложения остаться в институте.
Приехав к нам, он сразу пошел к невесте, но оказалось, что она уже полюбила другого парня и он остался один. Но раз он уже направлен сюда, то вынужден был работать.
Однажды в отпуске он зашел в наш Главк (Главтоннельметрострой) и попросил перевести его на работу в Киевметрострой. Это ему удалось и через полгода он уже работал в Киеве.

Его направили на работу в тоннельный отряд, который в это время строил тоннель возле Новоросийска. К тому времени он уже женился на киевлянке и у него родилась дочь.
Он погиб в автомобильной катастрофе, когда шел к автобусу после работы, там же в Новоросийске.
Жена его осталась вдовой, а через некоторое время вышла замуж за тогда еще начальника СМУ, а впоследствии главного инженера Киевметростроя Корешкова Виктора Ивановича. Корешков умер после Чернобыля, где он руководил вместе с начальником Киевметростроя Семеновым Алексеем Васильевичем, работали на ликвидации последствий этой катастрофы. Это о моих товарищах, с которыми мне пришлось работать сначала в Сибири, а потом в Киеве.


Отпуск. Женитьба.

В 1955 году, когда мы ехали в отпуск вместе с еще двумя нашими ребятами, то в нашем купе был еще один пассажир. Поезд был Владивосток-Москва. Он все время стоял у окна, курил трубку и смотрел, смотрел… Мы ехали долго, а он все не отрывался от окна, не присоединяясь к нашей компании в купе. Однажды мы его спросили почему он молча стоит и смотрит в окно.
Он ответил, что многие места ему знакомы и он рад их увидеть снова.
Постепенно он нам рассказал, что едет издалека и давно здесь не был. Это был явно воспитанный человек по выправке, манерам поведения и, к тому же в офицерской форме, но без погон.
Он нам рассказывал о порядках за границей. Чувствовалось, что он работал или служил где-то в посольстве СССР в каких-то европейских странах. Он не отвечал на наши вопросы и мы не надоедали. Мы поняли, что это какой-то большой человек из реабилитированных лиц.
В Москве его у вагона встречали два человека и они сразу пошли к машине. Он однажды проговорился, что его будет ждать Хрущев.
В те времена репрессированные при Сталине, были реабилитированы и выпущены из лагерей, но ХХ съезда КПСС, на котором были вскрыты преступления культа личности Сталина, еще не было. Потому мы и не могли знать о том громадном количестве реабилитированных, какие получили освобождение.
Вспоминаю один случай на эту тему.
Руководитель Югославии И. Б. Тито, который очень много сделал для победы в войне, руководил антифашистским сопротивлением в Югославии, после окончания войны впал в немилость у Сталина и отношения с Югославией были неприязненными. Сталин с ним перестал общаться, югославские военные, которые учились в наших Академиях были отозваны в Югославию. Но теперь Сталин умер, руководит страной Н. С. Хрущев и сразу же отношения улучшились и Хрущев пригласил Тито в Москву. Между прочим, мой брат, тогда начальник Киевского вокзала участвовал во встрече Тито, а когда перед этим на вокзал приехал начальник протокольного отдела Министерства иностранных дел Ф.Ф. Молочков, то при знакомстве с Юрой он назвал себя и сказал: «Молочков», на что Юра тоже отрекомендовавшись сказал: «Волочков», а потом рассмеялся.
И вот в поезде, когда мы ехали, ходило много попрошаек с гармошками и без них, пели жалостливые песни, но мне запомнился один инвалид, который не пел и не клянчил подаяния, а рассказывал всякие прибаутки. Но запомнил (и записал тогда) я одну: «Дорогой товарищ Тито, ты опять наш друг и брат, как сказал Хрущев Никита, ты ни в чем не виноват», –  Подайте борцу за разрядку международной напряженности!
Все смеялись и щедро ему подавали.


А я ехал жениться. Галя мне написала, что в июле-августе она будет на практике в Херсоне. Договорились, что я приеду к ней в Херсон, заедем в Киев, зарегистрируем брак, а потом заедем к моему папе, после этого заедем к моей маме, в Калужской области, ну и затем через Москву я еду к себе в Красноярск, а Галя домой в Киев.
Я приехал в Одессу, зашел на квартиру к жене Захарова, договорился, что полечу самолетом в Херсон (отпускное удостоверение было выписано до Одессы), и после с Галей вернусь в Одессу. Летал я грузо-пассажирским самолетом Дугласс. Никакого комфорта в нем не было, да и салон был похож на алюминиевую бочку с сидениями. Прилетел, а в аэропорту меня Галя не встретила, т. к. телеграмма, которую я дал из Одессы пришла позже моего самолета.
Собрали Галиных подруг в комнате их общежития, договорились, как и что, потом поехали с их главным инженером на пляж, покупались, выпили спирт, который я привез с собой, и одну бутылку спирта оставил ему. Он пообещал сделать все, чтобы в институте не узнали, что Галя досрочно уехала с практики.
Пошли на морской вокзал за билетами. Но билетов нормальных уже не было и нам дали места на палубе, т. е. спи, где придется.
Галя легла на каком-то выступе, я накрыл ее плащом. Так я ее и сфотографировал.
Я перед этим купил фотоаппарат, нам разрешили приобретать фотоаппараты, но только с условием не фотографировать ничего вне помещений.  Ну мы понимали, что за нарушение ты можешь быть строго наказан, вплоть до высылки из зоны. Поэтому уже всю дорогу я фотографировал все, что интересное попадалось. Между прочим, когда я хотел сфотографировать нашего попутчика, которого должны были встретить от Хрущева, он отказался.
В моем альбоме все снимки, которые я делал в этом отпуске сохранились очень хорошо. Любой может в этом убедиться.
Здесь снимки с поезда, на море и много снимков, которые я сделал в Одессе, Дубно, Киеве и Москве.
Время у меня не было, поэтому в Одессе мы пробыли только два дня, гуляли по Одессе, одну ночь переночевали и вечером уехали, отправив в Киев, Красноярск, маме телеграммы с сообщением о том, что я женился! В Киев телеграмму мы послали с указанием поезда и нас здесь встречали Галины родители. У мамы мы тоже фотографировались и мне особенно дороги эти фотографии.
Меня поздравили в Москве мои родственники, Юра и Галины дядя и тетя.
Проводы на Ярославском вокзале, и я опять в дороге. В Красноярске меня встречал наш водитель с машиной и вот уже знакомый КПП.
Когда я женился, я дал телеграмму моим друзьям, еще и начальству, чтобы мне продлили отпуск на 3 дня (по закону). Но так, как я в Москве не дождался ответа, то сел в поезд так, чтобы не задержаться ни на один день.


Как я расстроился, когда узнал, что телеграмма пришла в тот же день, когда я уже был на вокзале.
Но по нашим условиям работы я не имею права приступить к работе без соответствующего приказа. И я эти три дня сидел дома.
Правда, я их использовал для печати фотографий.


В 1959 году папе исполнилось 50 лет, а уже через два года он поменял свою квартиру в Дубно на комнатенку в Киеве на Борщаговке.
Скоро переехала к нему его вторая семья. Он в это время заболел раком и ему дали двухкомнатную квартиру на Академгородке.
Его прооперировали, но через три года он умер. Похоронили его на кладбище в Берковцах, сейчас это Центральное городское кладбище, в квартале  №25 (шестой ряд, третья могила). Это случилось 1 сентября 1967 года. За день до смерти он попросил меня дать телеграмму Юре, что он умирает.
Он уже не встал с кровати и, когда все собрались он сказал, что теперь его душа спокойна и он готов покинуть этот свет. А за 5 месяцев, до этого, когда он почувствовал обострение своей болезни, по его же просьбе мы все собрались у него дома, об этом дне 26 марта 1966 года, у меня сохранилась магнитофонная запись.
Когда-то в 1944 году мама моя решила учить меня музыке. Она тогда была преподавателем Дубенского сельхозтехникума, в техникуме было пианино и мама предполагала, что задания по музыке я буду выполнять на этом инструменте. Но я тогда вообще не носил очки и когда мне надо было читать ноты, то я так приближался к ним. что рукам нельзя было играть. Учительница, когда это заметила, то сказала, что без очков учиться музыке нельзя.
А так как во время войны это было невозможно из-за отсутствия очков, то я прекратил занятия в музыкальной школе.
Но свою мечту я хотел осуществить через моего сына Игоря и решил купить ему пианино.
Он позанимался в музыкальном кружке нашего дома культуры, успехов больших не достиг, а когда Галя показала Игоря своему коллеге по работе, который в то время занимался в консерватории, то он сказал, что учить Игоря музыке бесполезно. После этого мы прекратили водить его на занятия. До сих пор это пианино стоит дома, как памятник несбывшихся надежд.
Правда, за это время на нем играло несколько моих друзей, но об этом у меня осталась только одна магнитофонная запись.
Эта запись была сделана по такому случаю.
Наш главный механик Филипп Самойлович Карафинка уезжал в отпуск, а перед отъездом зашел ко мне записать музыкальное поздравление с 50-летием нашему начальнику строительства №4 Виктору Макаровичу Балицкому. Мы с ним выпили коньяк, который он принес с собой и сделали ту запись, которую он хотел, чтобы прослушал Балицкий. А заодно все вместе, т. е. я, Галя и Игорь, спели пару песен под его аккомпанемент. Запись получилась хорошая, а главное, память о тех ушедших годах.
В 1961 году меня принимали в партию. 12 апреля было назначено бюро райкома партии, на котором меня должны были принимать в кандидаты в члены КПСС.
Обычно к этому дню все готовятся как к экзамену по политическому сознанию человека, его готовность и возможность разбираться в политике с точки зрения коммуниста. Бюро райкома – это такое собрание коммунистов, которых избрали на конференции, как самых доверенных лиц. Я очень волновался.
Но днем передали о том, что в космос полетел Гагарин. Передали его биографию. Оказывается, что он из Гжатска. Я сразу стал интересным для всего бюро райкома. Я рассказал о Гжатске, где я родился. После этого мне более никаких вопросов не задавали.
У нас в доме культуры часто проходили концерты, посвященные каким-либо советским праздникам.
Выступали известные всей Украине артисты: Мирошниченко, Гнатюк, Ворвулев и много других.
На одном из таких концертов я встретил своего товарища Аскольда Беседина, с которым, как я уже упоминал, была неприятная история с дуэлью. Как-то он, уже будучи известным артистом, был на гастролях в Ленинграде, и каким-то образом узнал адрес Юры, с которым он должен был стреляться. Смалнус Юра уже тоже занимал какую-то большую должность в городе. Аскольд приехал по адресу Юры.
Позвонил, а когда через дверь Юра спросил, кто там, он ответил: «Я приехал за своим выстрелом».
Встреча была бурной. Посидели, вспомнили Дубно и школьные годы. Потом Аскольд мне сказал, что в Киеве ему уже не интересно и он собрался уезжать в Москву. Ну, потом я его видел только по телевизору на Кремлевском концерте.
Вышло много пластинок с его песнями. Недавно, в концерте по заявкам, была исполнена песня Аскольда Беседина, которого уже и забыли.
Вернемся к строительству метрополитена. Нашему строительству было поручено сооружение второго эскалаторного тоннеля со станции Крещатик. Выходы из станции предусматривались на улицу К. Маркса (сейчас улица Городецкого) и улицу Институтская. На улице К. Маркса выход проходил через здание, в котором находилось Министерство образования, а сейчас Министерство юстиции. Когда я учился в этом же здании был горно-строительный техникум и в месте будущего выхода был военный кабинет, а в здании стоял огромный памятник Сталину, на месте которого теперь стоит богиня правосудия.
Выход на улицу Институтская проходил под зданием на улице Маяковского. Под зданием были водоносные грунты, поэтому тоннель строился методом замораживания. После окончания работ пароды разморозились и дом дал осадку. В этом доме жили очень большие люди: артисты театра Франко, минист финансов и другие известные жители.
Для того, чтобы дом не развалился, мы его укрепили металлическими растяжками.
Кстати, здание почтовых перевозок у станции Вокзальная тоже укрепляли растяжками, которые заделаны архитектурные накладки. Кто этого не знает, тот и не поймет назначения тех накладок.
В здании на Маяковского появились трещины, которые за счет средств на строительство были заделаны. Почему я так подробно об этом говорю? А потому, что благодаря этой работе я познакомился со многими жителями этого дома. Среди них была и народная артистка Наталия Михайловна Ужвий (ее первая роль в кино «Выборгская сторона») и ее муж Пономаренко. У меня хранится заявление Ужвий на имя начальника строительства Балицкого В. М. с просьбой сделать за наш счет ремонт в ее квартире. Мы вместе с представителем заказчика обследовали ее квартиру. Познакомились с самой Ужвий и ее мужем. Она сказала, что ремонт ей будут делать военные, с командиром которых она хорошо знакома. (Нам и заявление принес летчик, Герой Советского Союза).
Балицкий поручил нашему отделу решить этот вопрос. Мы хорошо поговорили с Ужвий и ее мужем и заверили их, что все будет сделано по их желанию. Летчики сделали ремонт, а мы оплатили его и вопрос был решен, а я познакомился с такими известными артистами.
Интересная была еще одна история со знакомством.
Когда мы начали проходку от станции «з-д Большевик» (сейчас «Берестейская»), то тоннели из глубокого залегания выходили на открытый способ через большой слой водонасыщенных пород. Для этого там применялся самый дорогой и опасный способ работ, под кессоном и с водопонижением.
Я не буду рассказывать о подробностях этого способа, а расскажу об одной встрече, связанной с водопонижением. Дело в том, что Давид Михайлович Хохловкин, Галин дядя, был первым управляющим треста «Союзводоосушение». Он был лауреатом Сталинской премии за осушение угольного месторождения под Москвой после немецкой оккупации. Его для этого посылали (при Сталине) в США в Сан-Франциско за насосами. На базе этих насосов их коллектив создал свои насосы, которые применялись и у нас в Киеве.
И вот к нам приехал в командировку представитель этого треста. Это был старик, очень умный и грамотный. Когда он узнал, что Давид Михайлович дядя моей жены, то рассказал о своих злоключениях в жизни.
Он показал мне еще царские визитки, на которых было написано «Его Императорское Величество инженер Нестеров». Он рассказал, что его много раз сажали в тюрьму при Берии за его происхождение, но каждый раз выпускали.
Он искал работу и пришел к Давиду Михайловичу. Тот его выслушал и взял к себе на работу в трест.
Уже и сам Давид Михайлович был на инвалидной пенсии, а этот инженер еще работал.
Когда я об этом рассказал дяде Давиду, тот удивился и попросил предать своему подопечному привет, что я с удовольствием и сделал. Нестеров, так его была фамилия очень обрадовался этому привету.


В главтоннельметрострое Владимир Иванович Петренко сразу стал своим человеком среди руководителей главка. Он познакомился с заместителями министра транспортного строительства СССР, бывал и у Министра.
Часто мы вместе выезжали в Москву в командировки. Однажды мы вместе с ним и другим заместителем начальника киевметростроя Зозулей В. И. выехали на совещание в Главк и Министерство.
На совещании присутствовали все начальники метростроев СССР.
Мы остановились, как всегда, в переулке Станкевича, сразу за зданием Моссовета, где находилось тогда представительство Совета Министров Украины.
Там была очень хорошая столовая, где были продукты, отсутствующие в свободной продаже.
Большой ассортимент закусок, икра красная, черная, коньяки и наша украинская фирменная «Горілка з перцем».
Между прочим, я однажды пригласил к себе в гости Андрея и Игоря, которые в это время работали в Москве. Им очень понравилась эта столовая.
В другой раз Андрей даже познакомился с Председателем Совмина Украины Фокиным.
Я поселялся в номер, который освобождал Фокин при отъезде в Киев, а мы с Андреем как раз зашли в номер заселяться.
Кстати, у меня до сих пор хранятся около десятка пропусков в эту гостиницу. На память.
Так вот, в этот раз к нам в номер приехали поужинать начальники Харьковского и Минского метростроев Братчун Г. А. и Гомзяков В. А., начальник Главка и заместитель Министра с сопровождавшим его работником КГБ.
Поговорили о делах, вспомнили Красноярск и подошло время нам с Петренко В. И. выезжать на вокзал, к поезду Москва-Киев.
Зозуля В. И. оставался еще на день в Москве.
Я говорю: «Пора ехать!» А работник КГБ говорит: «Не беспокойтесь, у меня машина с мигалками и я вас быстро домчу к вокзалу».
Действительно, мы быстро домчались к Киевскому вокзалу. Подъехали почти к самой платформе, но последний вагон нам показал красные огни.
А в вагоне нас ожидал начальник Киевского метрополитена Балицкий. Не дождался!
Мы с Петренко пошли в кассу, чтобы взять билеты на ближайший поезд до Киева.
Но билетов в кассе уже не было, купейных. Остались только плацкартные билеты.
Тут я вспомнил, что мой брат был когда-то начальником Киевского вокзала. Я пошел к дежурному, сказал, что я брат Юрия Александровича Волочкова и попросил мне оформить два купейных билета. На наше счастье дежурная была знакома с братом, она с радостью вспомнила о том времени, когда ее начальником был мой брат. (Брат в это время уже умер).
Распорядилась заменить нам билеты и вот мы уже едем в купейном вагоне в Киев.
Вот так, благодаря памяти о моем брате, мы смогли уехать в нормальных условиях.
Владимир Иванович Петренко оказался очень хорошим начальником Киевметростроя и я был рад, что проработал рядом с ним более 5 лет.
Сейчас он известный человек в Киеве.
Он получил все возможные награды от правительства Украины, стал Героем Украины и Почетным гражданином г. Киева.
Он «Заслуженный строитель Украины» и «Почетный транспортный строитель».
Уже более 25 лет руководит Киевметростроем.
Вообще мне в жизни повезло с начальниками, с которыми пришлось работать. Это и мои первые начальники Анников и Колесников, потом Демиденко и Балицкий и наконец начальники Киевметростроя Семенов А. В. И Петренко В. И.
К чести В. И. Петренко он меня и на пенсии не забывает. Поздравляет с днем рождения, оказывает и материальную помощь.
Потом мы еще несколько раз встречались с начальниками Харьковского и Днепропетровского метростроев и договорились о создании Украинской государственной корпорации по строительству метрополитенов и тоннелей «Укрметротоннельстрой», так как всесоюзной организации по строительству тоннелей и метрополитенов «Главтоннельметрострой» для нас уже не существовало в связи с распадом СССР.
Теперь центром этого строительства в Украине стал Киев, а президентом этой корпорации стал В. И. Петренко.
За свою работу в организациях Минтрансстроя СССР я был удостоен званий «Почетного транспортного строителя», а указом президента Украины мне было присвоено почетное звание «Заслуженого будівельника України».
Эти звания давали определенные льготы их владельцу. Так звание «Почетного транспортного строителя» давало право ежегодного бесплатного проезда по железным дорогам СССР в вагонах «СВ».
Когда мой сына Андрей был дошкольником, то вместе со мной ездил в вагоне «СВ» в Ленинград и Сочи бесплатно.
А звание «Заслуженого будівельника Украины» дало право получать надбавку к пенсии «За особливі заслуги перед Україною».
В 1992 году я ушел на пенсию и больше уже нигде не работал.
Так закончилась моя трудовая деятельность.
Далее период моей жизни в Киевметрострое описан в другой части моего рассказа «записки киевского метростроевца».

«Еще одна, последняя страница и летопись окончена моя»
(А. С. Пушкин «Борис Годунов»)

Послесловие
Как видно из моего повествования, в нем отражена, в основном, моя жизнь. Что касается судьбы моих внуков и детей, то их жизнь должна быть описана ими. Может быть дети или внуки продолжат мой рассказ о дальнейшем продолжении рода Волочковых, но это будет уже совсем другая история – жизнь их в Америке.
Отмечу только самые главные моменты их жизни. В 1992 году Андрей уехал в Америку на постоянное местожительство с женой и дочкой (моей внучкой) Вероникой, которая в 2012 году уже исполнится 23 года. Живут они возле города Сан-Франциско. Андрей работает в фирме, которая занимается компьютеризацией.
Вероника поступила в Калифорнийский (Сан-Хозе) университет (конкурс там был 7 человек на место). Занимается спортом. На велогонках она заняла 2-е место в округе Калифорния. Прыгает с парашютом (правда вместе со своим папой, моим сыном Андреем). Прислали мне видео, где они прыгают с самолета, а потом парят в воздухе.
До поступления в университет, она училась в колледже и одновременно работала. Так у них в Америке принято. Неплохо рисует.
Игорь через два года (1995) тоже уехал в США. Живет в Лос-Анджелесе. Жену себе взял еще в Москве. Жена Аня до отьезда  в США была балерина театра Станиславского и Немировича Данченко.
У него сын Деннис и дочь Алиса, родившиеся уже в США. Деннису исполнилось уже 16 лет. Занимается в колледже и снимается в Кино. Живет в районе Голливуда.
Денис в 5 лет впервые снялся в кино у русского режиссера Родиона Нахапетова.Потом было более трех десятков ролей в кино и рекламах.Пять сезонов он был лицом фирмы GAP.В последнем фильме он снимался  Эдом Харрисом (3 номинации на Оскар)
Алиса поступила вo 2 класс, уже хорошо читает по-английски.
Жена моя Галя умерла в Америке . 2001 и похоронена в Лос-Анджелесе.
Еще один внук у меня есть в Киеве. Его отец Игорь. Его зовут Никита, ему летом будет 17 лет. Занимается пением и учится в музыкальном колледже. Поет в детском хоре «Дзвіночок». Часто разъезжает с хором, был на гастролях по всей Европе.
Жизнь продолжается!



Киев                2002-2012               
                май 2012 г.