Плывет со звоном колокольным моя стогрешная душа

- Доктор мой позвонила ночью. Вот, говорит, поставили, приезжайте, посмотрите. Она шла ночью из больницы по тротуару и уперлась в эту стену, - сочным раскатистым басом главный врач ЦРБ красочно рисует подробности ночного звонка.

И мы, действительно, идем по тротуару, проложенному от приемного покоя районной больницы на автостоянку и упираемся в обшарпанную железную заднюю стенку типового торгового павильона, возле которой стоит с полдюжины пустых пивных бутылок.

- Надо сделать хорошую критическую статью, тем более, что это не первый случай. Торгаши обнаглели вконец, на ступеньках больницы уже товар раскладывают… А как теперь инвалиды будут к пандусам при входах добираться, вокруг метров 200 лишних топать…

Василий Иванович К. - мой земляк, мы по-прежнему живем в родной нашей станице, а работаем за 30 километров от дома, в соседнем районе. Его сюда «отправил» один глава района, меня – другой. Мы с ним не друзья, я – простой журналист, с редакторским пятном в карьере, он – Заслуженный врач РФ, говорят, что хирург Божьей милостью, неплохой организатор лечебного процесса

Но это не суть важно. В любом случае, наши пути пересекаются уже лет 20 с лишним, еще с той ночи, когда меня привезли после аварии. К. – тогда был заведующим хирургическим отделением и, кстати, ургентным хирургом в ту ночь.

Впрочем, добрался он до моей койки только часов в 10 утра. Обычная дрель в его мощных ладонях казалась игрушкой. Спица в бедренную кость, несколько килограммов груза, полтора месяца на вытяжке. А потом…

- Что ты притворяешся!? – таким же, может, чуть помоложе и громче, басом орет он на меня, когда я пытаюсь сделать первые шаги вдоль стены больничного коридора. Боль прожигает все тело по вертикали от мозга. Меня швыряет на стену

- У тебя там все срослось, хочешь еще в больнице лежать. Нет, ты будешь ходить!

Массаж, ЛФК, и снова попытки ходить. Василий Иванович даже не хочет слышать на обходе о моих жалобах, настаивает на выписке. Так еще два месяца.

С кровью вырываюсь в областную больницу - на руки отдают всего два из тридцати рентгеновских снимков. Диагноз неутешительный – раздробление тазовых костей, некроз сустава, необходима срочная операция… Увы, ошибка районного хирурга…

Да, доктор не бог. Тут иного не может быть мненья.

И смерть не отменишь. И годы не сдвинутся вспять,

Но делать ошибки в диагнозах или леченье -

Вот этих вещей нам нельзя ни терпеть, ни прощать

Асадов, конечно, категоричен и прав. Так мне казалось тогда. Но время и годы, как это не банально звучит заставляют пересмотреть многое – жизнь иногда ставит вопрос так, что как не кричи: «избушка-избушка повернись ко мне фасадом, а к лесу задом», а избушка не поворачивается. В смысле, откуда-то приходит желание забыть боль и ненависть. Наверное, собственные ошибки и боль, которую вынужден причинять другим, заставляют по-другому оценивать чужие промахи. Или это время прививает нас от ненависти?

Сколько раз мы потом встречались и разговаривали с К.? Десятки, наверно, сотни раз. Но ни разу, даже вскользь, не упоминали о той его ошибке…

Я брал у него интервью, готовили с ним проблемные материалы по здравоохранению. Еще больше обрабатывал писем с благодарностью, индифферентно добавляя в корявые тексты штампы: хирург золотые руки, добрый отзывчивый человек, профессионал с большой буквы. А с другой стороны невольно фиксировал слухи: жесткий, иногда до предела, руководитель, любитель женщин, на его совести, как минимум, один разваленный вдрызг брак со стажем. Но он разводился и сам, женился на своих любимых женщинах, по стечению обстоятельств все они – доктора, причем одни из лучших в своей специализации.

Что касается его профессионализма… Он уже работал на новом месте, а в его бывшей больнице в какой-то период оперировал всего один хирург (к слову, уход остальных во многом инициатива К., в бытность главврачом)… И когда ему звонили, он в любое время ночи, в выходные, приходил и делал операции. И его снова благодарили, как благодарят и сейчас, ведь, несмотря на свои, приближающиеся к 60, годы и лет двадцать в должности главврача, скальпель он держит уверенно.

Иногда его непредсказуемость и жесткость к людям доходит до абсурда или анекдотичности. Несколько лет назад он решился на операцию по удалению камня из почки. Врачи ведь тоже болеют. Оперировался в своей же больнице.

Когда медики вошли в операционную, К. уже лежал на столе и свирепо смотрел на тех, кому он «доверился», комментируя их медлительность. К операции он подготовился полностью сам – побрился, продезинфицировался и так далее. Если б мог, наверное, и наркоз бы себе сам ввел…

А годы белою порошею стучатся старостью непрошенной,

Ложатся на виски мне инеем, и редко кто зовет по имени,

Все чаще слышу свое отчество, страшнее стало одиночество.

А ночью длинной и бессонною крещусь пред старою иконою,

И, утонув в воспоминании, трезвеет мысль о покаянии,

Что до сих пор я жил, как попадя. Прости, помилуй, меня, Господи!

Плывет со звоном колокольным моя стогрешная душа,

 А сердце щимит, сердцу больно, и все труднее мне дышать.

 В виски стучится кровь напружно, внутри меня гудит шабаш.

 Не знаю я молитвы нужной, и лишь два слова: «Отче наш» -

Шепчу, и крестное знаменье кладу поспешно три раза.

Жду, что наступит озаренье, боясь открыть на свет глаза.

А это его стихи. Да, ко всему прочему, он еще и пишет стихи – циник, любитель анекдотов на грани и за гранью приличия, диктатор. А еще строит дома – всем свои женам он оставлял добротные строения, в которых многое сделал сам, начиная от заливки фундамента и до установки забора. Вот такой весь противоречивый. А я его, наверное, простил за ту ошибку. Или забыл. Хотя не знаю, смогу ли сделать о нем очерк по поводу юбилея… Нет, все-таки, если "вдруг", то сделаю – ведь не только доктора могут быть профессионалами.