Кто знает?!

Она перестала впускать меня в спальню... Они сначала исчезли на несколько дней без каких-либо объяснений... А теперь вернулись, но, будто по умолчанию, наложили анафему на нашу близость. Между тем, я точно знаю, что там творится что-то неладное. Что-то, чем так озабочены Камилла и ее мать. Чутье подсказывает, что я мог бы помочь, по крайней мере, попытаться, но они не позволяют ни на секунду... Они будто решили совсем оградить от меня ребенка.
 
Все началось дней семь или восемь назад, впрочем, я потерял счет времени, так что не могу утверждать. Сначала меня, вдруг, стало терзать предчувствие чего-то рокового и неизбежного. Справедливости ради отмечу, что чутье еще ни разу меня не подводило. Немного погодя я стал убеждаться в своей правоте, только не мог конкретизировать одолевающие меня посылы извне. Привычные звонкие голоса вдруг почему-то поредели и осипли, в результате чего разговоры, то и дело звонко раздававшиеся в доме, заменил какой-то зловещий шорох. Камилла, вдруг, стала какой-то чужой, раздражительной, отстраненной что ли. Даже внешне переменилась: лицо похудело и осунулось, его теперь как будто стягивает незримая паутинка. Паутинка, сплетенная наспех или просто неумело, абсолютно ассиметричная, но очень плотная. Я теперь вижу мелкие углубления, которые отпечатались на лице от того, что паутинка врезается в кожу. Камилла почти перестала уделять мне внимание. Она полностью поглощена  теперь тем, что творится с недавних пор в спальне. Иногда, выйдя оттуда, она забивается в кресло, и подолгу сидит там, съежившись, будто ее пробирает озноб от собственных размышлений. Сидит, уйдя в себя, время от времени вздрагивая, должно быть, от чего-то, молниеносно проносящегося в голове. Молниеносного, но все же пугающего, острого или даже причиняющего боль… В такие моменты я тихонечко подкрадываюсь, чтобы ненароком не спугнуть ее зыбкого состояния. Сажусь неподалеку и, затаив дыхание, наблюдаю. Я наблюдаю за тем, как в уголках ее глаз буквально из ниоткуда появляется влага. Затем она приобретает какое-то подобие формы, после чего аккуратными шариками соскальзывает под собственной тяжестью. Большинство росинок прокатывается по ее постаревшему за несколько дней, но по-прежнему красивому лицу, оставляя за собой лишь влажные остатки эмоций. Другие бриллиантовыми капельками повисают на пышных дрожащих ресничках едва прикрытых глаз. Они висят там, сверкая всеми своими несуществующими гранями до тех пор, пока она не стряхнет их одним взмахом. Тогда вся эта влажная россыпь обреченно падает в бездну. Мне нравится видеть, как она плачет. В такие минуты она будто становится невыносимо искренней и трогательно беззащитной. В такие минуты я чувствую к ней нечто невообразимое.  Не будучи в силах дольше находиться на расстоянии от нее, я подхожу все ближе и ближе, заглядываю в ее огромные и невероятно красивые глаза. В который раз я утопаю в этом бездонном блеске. И в который раз, увы, вижу, что он омрачен  неподдельным страданием.  Она охотно принимает мои ласки. В такие минуты она трепетно нуждается в поддержке, я это прекрасно чувствую. Мне нравится видеть, как она плачет - она как бы перерождается, как будто изливает наружу всю горечь, которая так долго копилась и утрамбовывалась, что рвет ее теперь изнутри.

А ведь было время, когда мы были счастливы. Втроем. Мы были одной семьей: я, Марк и Камилла. Одной счастливой семьей… Между нами царило полное взаимопонимание и никакой ревности или соперничества между мной и Марком, ведь мы с ним знали друг друга гораздо дольше. Напротив, мы оба просто одаривали ее своей безграничной любовью (каждый по-своему, каждый по мере своих возможностей). И она была по-настоящему довольна нами обоими и, в свою очередь, была щедра на ответные, не менее пылкие чувства. Казалось, ничто не в силах омрачить нашего, столь праздного существования. Однако закату ни на секунду не стоит игнорировать факт существования рассвета. А нам не следует забывать, что беда притаилась и терпеливо выжидает своего звездного часа. И как только мы посмеем запамятовать о том, что нечто, враждебное нашей идиллии, может возникнуть однажды и одним своим появлением перечеркнуть все надежды – оно не заставит себя долго ждать. Одним словом, дальше случилось то, что случилось. Камилла объявила, что беременна… Марк был безумно счастлив такому повороту событий, ведь уже очень давно мечтал о сыне. И вот, женщина, которую он любил больше жизни, собиралась подарить ему ребенка. Что чувствовал я на тот момент? Мне казалось, как будто сценарий в одночасье переписали, и у меня отобрали одну из главных ролей и понизили до участника массовых сцен. Но я не роптал, ведь для меня было истинной наградой видеть, как расцветала тогда Камилла. Она будто с каждым днем срока постигала все новые сакральные таинства, и эти таинства помогали ей раскрываться в своей истинной, ей одной свойственной, красоте.

Ребенок появился на свет раньше времени, слабым, болезненным и совершенно неприспособленным к жизни существом. К тому же, ребенок оказался еще и девочкой. В результате, с его рождением погибли все самые сокровенные мечтания, которыми тешил себя Марк в последнее время. Посчитав, что он и без того достаточно долго терпел Камиллу с ее абсурдными причудами, Марк ушел из семьи. Марк ушел, я, в свою очередь, остался. Потому что не мог поступить так по-скотски, особенно с нею. Я остался, чтобы продолжать быть рядом, чтобы учиться любить теперь их обеих, чтобы они ни на секунду не испытали потребности в искренней заботе. Я остался, чтобы ежечасно добросовестно осуществлять обещанное в тот день самому себе.

С того дня прошло уже почти два с половиной года. А теперь Камилла выглядит какой-то растерянной и постоянно плачет. Теперь передо мной, вдруг, стали захлопывать двери. Теперь я чувствую, будто что-то угрожающее нависло над Марлой, но мне по непонятным причинам не позволяют ее видеть. Я обязан проникнуть внутрь, мне необходимо понять, что именно с ней происходит, в противном случае, я не смогу обратить процесс.

Убедившись, что Камилле немного полегчало и пробыв с ней до тех пор, пока ее не сморил сон, я перешел к активным действиям. Ее мать ближе к ночи оставила пост, чтобы заняться кухней. Она прекрасно понимала, что ее дочери сейчас и без того проблем хватает. Дверь в детскую она предусмотрительно оставила едва приоткрытой, чтобы краем уха прислушиваться к неспокойному сну девочки. По мере того, как я приближался к узкой полоске вертикального полумрака, выглядывающего из-за двери,  меня попеременно охватывали достаточно неприятные эмоции, каждая из которых оказывалась гаже предыдущей.

Детский ночник в виде улыбающейся рожицы по-прежнему висел над кроваткой, но излучал теперь какой-то тусклый и неровный свет, то и дело подрагивающий. Он теперь не светил, а лишь обреченно сопротивлялся мраку. Но улыбка не сходила с рожицы несмотря ни на что. Она продолжала улыбаться, только теперь как-то уныло и задумчиво, будто знала: как только угаснет ее мерцающее электронное сердечко, Марла останется совсем одна, наедине с темнотой. Она не сможет позвать маму, разве что только тихонько прошепчет ее имя. Слова эти едва слышно прошуршат в зыбкой темноте, которая захлебнется ими, чтобы больше никогда не предоставить шанса. Тогда она будет лежать так, с широко распахнутыми глазами, немая и обездвиженная не столько недугом, сколько страхом перед тьмой. Перед тьмой, агрессивно напирающей на ее естество. Будет лежать так, объятая растущим страхом, лежать и мечтать хотя бы на мгновенье освободиться от парализовавших ее оков, чтобы зажмуриться и обрести тем самым право на иллюзию. Иллюзию того, что когда она откроет глазки, спальня будет залита солнечным светом, а рядом будет сидеть счастливая, улыбающаяся мамочка, в глазах которой не блестят слезы.

Я заметил - чем тщетнее становятся попытки ночника охватить светом как можно больше пространства – тем большую плотность обретает роковое нечто, нависающее над Марлой. Угасал не только свет, угасала сама жизнь. Я подкрался к ней, стараясь не потревожить ее лихорадочного забытья, забрался на постель и лег рядом. Подумать только, еще совсем недавно она была гиперподвижным и жизнерадостным человечком, охочим до познания секретов мироздания, смело смотрящим в жизнь. А теперь в ее поле зрения лишь четыре бетонные стены, а в досягаемости крохотное пространство кроватки. Я забрался на постель и лег рядом. Меня тут же обожгло жаром, который источали все ее члены. Я знал, что тьме гораздо проще проникнуть внутрь сквозь расширенные поры разгоряченного тела, спасающегося от перегрева. Поэтому я просто отгородил Марлу, укрыв ее собственным энергетическим полотном. Прижавшись к ней так плотно, насколько это было возможным, я будто стал ее продолжением. Только тогда понял, насколько глубоко сидел в ней недуг. Ядовитыми щупальцами обволакивал он ее изнутри. Щупальцами, изрыгающими гнилостные соединения, поражал орган за органом.

К утру я, ослабший и утомленный, оставил Марлу. За день мне предстояло хорошенько выспаться, чтобы ночью с новыми силами вступить в борьбу за жизнь девочки.

Несколько ночей подряд я оказывал стойкое сопротивление силам зла. Усилиями воли призывал я монстра, представляя как все его щупальца, одна за другой, извиваясь, покидают ее тело, чтобы впиться в свежую, сочную плоть, мою плоть. Время спустя, я приобрел физическую уверенность, что нечто погрязло теперь во мне. Корчась от боли, я то и дело впадал и выпадал из беспамятства. Стоило мне только вернуться в сознание - за дело принималась лихорадка и выжигала меня обратно в преисподнюю бессознательного. Щупальца были теперь не просто внутри меня – они разрослись и преумножились, я теперь казался ничтожной соринкой, подхваченной порывом ветра и по воле случая оброненной над гигантской воронкой.

Однажды замкнувшееся вокруг меня пространство на мгновенье разверзлось, и сквозь него пробралось что-то неясное. Понимание природы оного пришло далеко не сразу, но я совсем не сопротивлялся. Что-то заставляло думать, будто страданиям пришел конец. Неясное понемногу перетекало в нечто, невыносимо знакомое и горячо любимое. Позже я ощутил на себе неуверенные прикосновения трепетных пальчиков. Каждый раз, как на меня плавно опускалась прохладная детская ладошка, во мне укреплялась вера в светлое и прекрасное. Время от времени, гудящее пространство разлагалось на рецессивные вибрирующие колебания чего-то нудного и доминантные созвучия чего-то прекрасного. Последние оказывали анестезирующее воздействие на то, чем я стал. Они ненавязчиво проскальзывали в ушные раковины, мелодично резонировали в лабиринтах  мозга, который, будто возвращаясь из комы, источал благотворные импульсы каждой клеточке моего организма. В следующее мгновенье я уже качался на волнах полнейшей нирваны. Последнее впечатление, которое отложилось у меня на подсознании в момент перехода из материального состояния в эфемерное – мое имя. Они, мои единственные, мои самые любимые девочки, бесконца твердили его, словно заученную молитву.

Таким образом завершилось одно из моих земных существований… Я проношусь сквозь различные бытия, каждое из которых совершенно отлично от прошлых и будущих моих жизней. Принято считать, что у таких, как я, их девять, на самом же деле их гораздо больше. Несмотря на это, каждую очередную свою жизнь я проживаю с особым упоением, будто она не только последняя, но и единственная. Проживаю так, чтобы не возникало потом желания и тем более потребности возвращаться назад и менять ход событий. Но я (и мне подобные) отличаюсь от вас, людей, не только этим. Нам дарована еще и память, которая неизменно сопровождает нас от эпохи к эпохе. Я одинаково хорошо помню каждую мельчайшую подробность любого из пройденных мною этапов, будь то: порядок, в котором жрецы храма Бастед извлекали мои внутренности, дабы разместить их по канопам, запах страха африканского беглого раба, извлекшего однажды занозу из моей загнившей лапы, привкус крови сородичей, которых мне пришлось растерзать потом на гладиаторской арене, защищая моего спасителя, звонкие раскаты плача сына Давидова, продрогшего в яслях, тепло, исходившее от куска одежды пророка Мухаммеда, отрезанного им, дабы удалиться на молитву, не потревожив мой сон, полыхающе-испепеляющие объятья, карающие за «служение Дьяволу» или благодарная улыбка Камиллы, улыбка, с подрагивающих уголков которой свисали солоноватые бисеринки...

Я снова на пороге. На пороге, ведущем в новую, совсем иную реальность. А что, если в этот раз провидению будет угодно на том или ином этапе скрестить мой путь с вашим?! Скрестить на мгновение, чтобы тут же устремить по разным сторонам света, или напротив - тесно переплести воедино... "Как непостижимы судьбы и неисповедимы пути..!"