Судьба

Люди — народ ушлый, их абы чем заниматься не заставишь. И если какой чудак на гору карабкается, а за ним  при этом никто из зверей не гонится, то очень даже может быть, что он вовсе и не чудак, а просто что-то необходимое для него есть на вершине той горы. Может вид очень замечательный, может кошелек там в прошлый раз обронил, а может, просто, дураков вокруг не так много, как внизу. Хотя, если честно, спорт довольно жутковатый.
Но еще злее, по-моему, бокс. Один другого молотит, будто жену свою с ним застукал. А ведь они, чаще всего, даже не знакомы. Но, видно, и в боксе некоторые для себя что-то находят.

А вот кого я уж точно никогда не смогу понять, так это людей неба. Тех, что с парашютом с неба прыгают. Ведь тут не только нюх, как в боксе, разбить можно, тут, если день с утра не задался, от тебя, вообще, лишь цветное фото на земле в полный рост останется. Хотя, конечно, кому как повезет. Один парашютист, Юрка Грушин, отделался и без фото. У него только сопатка вдрызг разбилась, еще похлеще чем в боксе.

Вообще-то, Юрка сначала хотел особо не мудрить, а просто сыграть в электрический стул — сел на табурет и сунул пальцы в розетку. Однако с первого раза его не убило, а во второй раз совать уже было страшно. К тому же, он тогда очень кстати припомнил давний разговор с пьяным Михеичем, сторожем аэроклуба, и решил, что вернее всего в такой ситуации будет прыгнуть с парашютом. В небе ведь без мухлежа: если суждено тебе жить — небо тебя, так и быть, удержит, а нет — будешь лететь и изображать из себя неисправного Карлсона, пока об землю не шмякнешься. Но коль уж жизнь сама довела Юрку до желания покончить с ней, проклятой, то пусть она же и решает — жить ему дальше или нет.

Эх, и зачем только такие вредные девицы на свете живут? Дружили, можно сказать почти целовались, и вдруг на тебе: «Юра, извини, я люблю другого». «Ничего, злился Юрка, — поплачешь еще, да поздно будет». На курсах в аэроклубе он держался себе на уме. Остальные, как он понял, биться совсем не собирались. Им просто захотелось испытать новых ощущений.

Вскоре они сдали теорию, и в назначенный день, радостные, заявились на аэродром, чтобы совершить первый в жизни прыжок.

— Ну что, орлы? — гаркнул инструктор. — Как настроение?

— Когда полетим? — торопился на тот свет Юрка.

— Не гони, сынок. Небо — это тебе не адюльтер у кроликов, спешки не терпит. Сейчас вот к руководителю полетов схожу, доложу, тогда и полетим.

— А можно фотоаппарат с собой взять? — подала голос маленькая рыжая девчушка в конце шеренги.

— Отставить! — строго указал ей инструктор. — Фото, мороженое, сопли, и всякое такое приказываю оставить на земле! Еще вопросы есть?

— Нет вопросов, — бодро отрапортовала команда.

— Добре, — улыбнулся инструктор, и направился на доклад.

Когда он скрылся за вагончиком, Юрка тяжко выдохнул, и сказал:

— Ну, вот и все. Может скоро и отмучаюсь...

Все обернулись на него.

— Ты чего это? — толкнул его в бок один мордатый.

— Я говорю, черт его знает, как там дело в небе обернется... Я вот со сторожем здешнего аэроклуба поговорил, он мне много чего понарассказывал.

— Это кто, Михеич, что ли? — рассмеялся мордатый. — Да он же алкаш, факт!

— Что алкаш может и факт, но и то, что Васька Крюк на его глазах по пояс в землю вошел, когда с небес летел — это тоже факт.

— Какой еще Крюк? — чуть сбавил обороты мордатый.

— А черт его знает. Говорят, был тут один такой. Дергал, дергал кольцо, а парашют, зараза, не выходит...

— И что, так и не вышел? — робко встряла в разговор рыжая.

— Вышел, — успокоил ее Юрка, — как оземь с разгону ляпнулся, так сразу и основной, и запасной вышел — вокруг валялись клочьями. Михеич говорит, что Крюк неопытный был, первый раз прыгал, через это и угробился, а вот Мишка Горин, тот, наоборот, был слишком опытный — тыщу прыжков уже совершил, а все равно накрылся, — горько вздохнул Юрка, и махнул в воздухе ладонью крест-накрест.

— А этот как? — сглотнул ком в горле мордатый.

— Михеич рассказывал, что этот Мишка поспорил на ящик водки со своими друзьями, что выпьет в воздухе трехлитровую банку пива до того как раскроет парашют.

— Ну и как, выпил? — подключился к разговору еще один из новобранцев.

— Нет, разбил. Михеич говорит, что увлекся Мишка. Пока летел, и пиво хлебал, землю из виду упустил, а она — вот уже. Так что когда грамм триста всего в банке оставалось, он ее об землю и разбил. Ну и сам, понятно, тоже. Пиво, что успел выпить, широко из него разошлось. Красной, такой, пеной. От крови, значит, красной…

Мордатый все же продолжал бодриться:

— Да когда это было? Небось, еще в Гражданскую? Этому Михеичу, сто лет в обед. Он, наверное, еще застал времена, когда Буденный верхом на лошади с парашютом прыгал.
— А ты его сам поспрашивай, — посоветовал мордатому Юрка, — он тебе ответит, в Гражданскую или после.

Помолчав с минуту, Юрка вновь нарушил тяжкое молчание:

— Или вот еще — очень часто: стропы за самолет зацепились. Это уж точно — кранты. Помотает тебя по небу напоследок, а потом мелким шрифтом на могиле: «Любим, помним, скорбим».

— Да, я тоже читала, что кто-то стропами за хвост зацепился, — подтвердила рыжая, — но он, кажется, спасся...

— Погиб, — строго одернул ее Юрка.

— Да-а... — шмыгнул носом мордатый. — А что ж ты тогда прыгать решил, раз такое дело? Не боишься, что ли?

— А я, может, за тем и прыгаю, чтоб с жизнью покончить — отвечает Юрка. — Способ верный. Любовь у меня, братцы, несчастная приключилась... Самому на себя руки наложить — грех, говорят, будет, а если так расшибусь, то все-таки по-человечески выйдет.

— Стройся! — издалека заорал инструктор, приближаясь к новобранцам напористым шагом. — Полет согласован. Ни пуха, как говорится, ни пера! Не слышу ответа!

— Я не могу сегодня прыгать, —  пробасил мордатый.

— Что так?

— Вчера переел малость, пучит что-то. Не сдюжу я.

— Я тоже лучше в другой раз прыгну, — поспешила доложить рыжая. — Сегодня у меня… мм-м... в общем, дни не те, — объяснила она, покраснев.

— Ясно. У остальных дни те? — окинул инструктор строй  подозрительным взглядом, и, не дожидаясь ответа,  рыкнул:

— Вы двое — к руководителю полетов, а остальные — нале-во! За мной бегом марш! — и, не оглядываясь, рысцой побежал к самолету.

Новобранцы чуть замешкались, а потом недружно последовали за ним.

Набрали высоту. Инструктор ревет, глуша мотор:

— Приготовиться!

А чего тут, спрашивается, готовиться, если все и так уже готовые: лица белые, что мрамор, и коленки друг об дружку азбуку Морзе выстукивают.

— Ну, мужики, прощайте, — крикнул всем Юрка, и передвинулся на край скамьи.

— Первый, пошел! — рявкнул инструктор.

Юрка встал, помахал всем рукой, и еще раз истошно крикнув: «Прощайте!», шагнул за борт.

—  Второй, пошел! — скомандовал инструктор.

Но ни второй, ни третий, ни какой-нибудь там пятый, так и не сдвинулись с места.

— Вы что, сукины дети?! — орал на них инструктор, после приземления. — Это вам трамвай, что ли, чтобы на нем кататься? Да вы знаете, сколько мы керосина сожгли, пока летали? Почему не прыгали, спрашиваю?

Узнав, в конце концов, причину, он кинулся искать Юрку. Тот приземлился цел и невредим, и теперь сидел на траве с опустошенным взглядом. Рядом сидела рыжая, и горячо ему что-то втолковывала.

— Ты что же мне прыжки срываешь? — инструктор рывком поднял Юрку за шиворот, и ляпнул ему с размаху, попав, куда и целил — прямо по сопатке.

— Не троньте его, — завизжала рыжая, и даже, кажется, собралась кинуться на инструктора со своими кукольными кулачками. — Его любимая девушка бросила. Он, может, с жизнью хотел из-за этого покончить.

— Что ж ты, дурак, сразу мне не сказал? — притворно удивился инструктор, по-прежнему таская Юрку за шиворот. — Это тебе надо было не с самолета прыгать, а, скажем, с Чернавского моста на набережную, без парашюта, сигануть. А с парашютом ты еще не скоро убьешься. Я вот уже пятнадцать лет прыгаю, и — тьфу, тьфу, тьфу — до сих пор живой.

—  С моста нельзя, — деловито утирал Юрка юшку из носа, — грех это, когда сам, а так - вроде как судьба.

— Слушай сюда, пацан. Если я тебя еще хоть раз на аэродроме увижу, я тебе лично, без всякой судьбы, башку в пропеллер просуну.

— Не кричите на него! — опять встряла рыжая. — Какой же вы все-таки чурбан бесчувственный!

— И тебя тоже, соплячка, чтоб на аэродроме больше не было. Свободны!

И больше Юрка с парашютом не прыгал. Некогда ему теперь такой ерундой заниматься. У него с этой рыжей после такой роман закрутился, что, думаю, к весне у них не меньше тройни получится.