Охотник с беркутом

                ОХОТНИК С БЕРКУТОМ

                рассказ

       Богиня Флора и богиня Фауна – друг напротив друга – стояли на широком институтском дворе. И всякий раз, когда весна только-только думала ступить на землю – на голове у Флоры зацветал тяжёлый бронзовый венок, и в руках у неё распускались нежные цветы, а на тёмном каменном подножье трава проступала изумрудною прошвой. И богиня Фауна – покровительница животных стад, богиня лесов и полей – каждую весну преображалась; бронзовые птицы, животные и зверьё словно оживали вокруг неё…
     Так, по крайней мере,  каждую весну говорил студентам седой  профессор одного из самых давних столичных институтов, во дворе которого стояли изваяния Флоры и Фауны.
     -И вот что печально, дорогие мои, - говорил профессор, - если вы внимательно присмотритесь, вы не можете не заметить: с каждою весной в руках у Флоры всё меньше и меньше цветов зацветает, а в окружении Фауны все меньше птиц, животных и зверья.
     -Они же бронзовые, - подсказывал с галёрки кто-нибудь.-  Цветной металл теперь в большой цене.
     -«Люди гибнут за металл. Сатана там правит бал», как поётся в опере «Фауст»… - Вздыхая, профессор качал головой. - Ну, да ладно, не будем отвлекаться, дорогие мои. Теперь весна, а скоро лето.  А летом у вас будет практика. И в этой связи я хочу вам дать кое-какие рекомендации. Это будет связано с печальным пополнением Красной Книги, а может быть, даже и Чёрной.

                *       *       *

       Весёлый нравом, крепкий, конопатый  двадцатидвухлетний студент Николай Крутояров при удобном случае любил сказать, что он –  студент института богини Флоры и богини Фауны. На некоторых – не особо просвещённых – это производило порой неизгладимое  впечатление.
      Однако эти лётчики и сами были не лыком шиты – даже ухом не повели, когда Крутояров представился им.
     -На практику, что ли? – спокойно спросил командир в потёртой лётной курточке.
     -Так точно. На практику.
     -С нами, что ли, полетишь?
     -Сказали, что с вами.
     -Хорошо. - Командир в потёртой курточке показал на  старый фанерный самолёт.-  Видишь реактивный лайнер? Иди, садись.   
       -Где? – Парень захлопал светло-васильковыми  глазёнками.- Вот это? «Ан два»?
       -Парень, да ты что? Очки оставил дома?- удивился командир. - Какой тебе «ать-два»? Если ты сюда приехал из института самой богини Флоры и самой богини Фауны, то мы тебя не можем катать на кукурузнике. Только на сверхзвуковом и сверхкомфортабельном лайнере. Просекаешь?
       Крутояров посмотрел командиру в глаза – и они  рассмеялись.
      Такое весёлое было знакомство. Потом взлетели под облака –  над Горным Алтаем текла предгрозовая низкая облачность, и лётчикам нужно было успеть прорваться в синие дыры, сквозившие  над перевалами.
       Благополучно прилетев на место, летчики оставили студента-практиканта на поляне возле реки, где стояла юрта скотогона.
     -Никола! - Командир в потёртой курточке показал на юрту и улыбнулся.- Вот там богиня Фауна живёт, оберегает здешние стада. Познакомишься, потом расскажешь. Мы через неделю прилетим. Бывай здоров. Не кашляй.
      «Сверхзвуковой и сверхкомфортабельный  лайнер», треща мотором и вздымая скирды пыли, взлетел над рекой и затих, растворился над верблюжьими горбами перевала.
       Стало тихо так, что стрелочка затикала на циферблате ручных часов – крохотная, секундная стрелочка, похожая на соринку, попавшую в часовой механизм.
      «Вот это да! – изумился парень, оглядывая  местность.- Тишина такая, как в первый день творения земли!»
       Местность, где он оказался – это были подступы к Монгольскому Алтаю, где размах просторов поражает высотой, красотой и величием.  Горы кажутся там не рождёнными из-под земли – они словно с неба спустились, да и то не совсем; подрезанная призрачною дымкой, горная гряда едва-едва касается земли, подрагивая в воздухе, словно собираясь дальше куда-то лететь.
       Залюбовавшись этой первозданною картиной, Крутояров невольно вздрогнул,  услышав нарастающий грохот камнепада – так ему показалось.
      По каменистой равнине – со стороны реки – галопом несся какой-то всадник, державший на руке крупную птицу, которая изредка взмахивала крыльями, словно порывалась улететь, но почему-то не улетала.
 
                *      *      *

     Соколиную охоту на Руси – на всех необъятных просторах – воспевают и прославляют древние наши предания, былины и сказания. Отмеченная царскими указами, запечатлёнными в летописях, эта охота неспроста слывёт как царская. Соколы, ястребы, кречеты, сапсаны, балабаны, копчики – всё это имена царских любимчиков,  которые жили когда-то в так называемых дворцовых сёлах. И совсем не случайно орёл – как символ царской власти – «влетел» однажды в нашу российскую геральдику.
       Николай Крутояров обо всём об этом  впервые услышал  от того человека, которого издревле называют беркутчи – охотник с беркутом. Когда-то беркутчи  был неотделим от пейзажа казахстанского и горно-алтайского; и от пейзажа и от культуры. Теперь же охотник с беркутом почти экзотика – по пальцам можно пересчитать. Настоящий беркутчи – основательный, серьёзный человек, прирождённый следопыт и великолепный всадник  – сутками в седле может сидеть, как впаянный.
        С одним из таких колоритных беркутчи Крутояров и познакомился на подступах к Монгольскому Алтаю.
         Ульгень – так называли пожилого алтайца. А молодой студент стал его звать  Ульгений – мудрый был человек, «а местами был он просто гениальный», как шутил потом студент. За время их короткого знакомства Ульгений во многом помог студенту разобраться – в жизни, в природе.
       Даже и теперь, когда  прошло уже лет сорок, Николай Алексеевич Крутояров отчётливо помнит зеленовато-синий, тёплый вечер   на каменных плечах Монгольского Алтая. Помнит первозданную, густую тишину, сквозь которую – серебряной флейтой – звенел в камнях струящийся ручей, а над ним уже вспухала нежная подушка белесовато-сизого тумана.
      Они сидели у костра возле юрты, беседуя с такой неторопливостью, как будто им жить и жить на этом белом свете  лет по сто, сто пятьдесят – жить без горя, без суеты. Неторопливость эта – врождённая черта Ульгения, а студент Крутояров только старался ему подражать, постоянно сбиваясь на свою врождённую горячность.
     -А это что? А это как называется? – с жадным любопытством расспрашивал студент.
       В руках Ульгения была говяжья печень.  Точнее сказать, не в руках – печень подавалась на деревянном блюде,  чтобы  этот барин, гордый беркут клюв свой не поранил.
       Подкармливая хищника с «алмазными» глазами, Ульгений вполголоса напевал какую-то протяжную песню – традиционную алтайскую песню в честь беркута.
       Надо сказать, у этого Ульгения вся жизнь вертелась вокруг да около вот такой воинственной, кровожадной царь-птицы, глядя на которую студент не то, чтоб  испытывал робость, но и восторга особого не было.   Красивый чёрт, конечно, тут не споришь, только всё-таки хищник – хладнокровный, словно бессердечный истребитель.
      -И сколько у вас их было, таких истребителей? – интересовался Крутояров.
       -Не много. – Ульгений пальцем провёл по кривому, чуть заметному шраму, белеющему на смуглой скуле. Потом посмотрел  на рослого чёрного коня, стригущего траву  неподалёку. - Хорошая птица и быстрая лошадь стоили когда-то очень дорого. Да и теперь в цене, однако. И  хозяину почёт.
        Крутояров посмотрел на чёрного трёхсоткилограммового рысака с белой звездою во лбу, затем на беркута – чуть больше килограмма весу.
        -Трудновато мне, - признался Николай, - сравнить две таких  весовых категории, да к тому же сравнить – в пользу беркута.
        -Ты молодой, Акалай! - Так алтаец произносил его имя.-  Ты, Акалай, не знаешь: хорошая птица, она перевесит коня.
        -А машину? - с улыбкой спросил студент.
        -Смотря какую, - серьёзно отвечал беркутчи. – Может, и машину перевесить.
        -Ну, это уж вы загибаете.
        -Кого я загибаю, Акалай? 
        Улыбаясь, Крутояров  подходил поближе и смотрел в ледяные, пронзительные глаза истребителя – в них отражается пламя костра и поэтому взор представляется жутковато-кровожадным.
         -А можно подержать его?
         -Попробуй, Акалай. Только я сначала клобук надену.
         -Чего? Каблук?
         Ульгений посмеивался – белизна зубов ярко выделялась на фоне смолистых усиков. Он взял аккуратно пошитый из кожи тёмно-шафрановый клобук – эдакую шапку-невидимку – и ловким движением нахлобучил на голову беркута.
         -И тебе, Акалай, и ему так спокойней.
         -Не знаю, как ему, а мне так – точно, - сказал студент.-  Ну, а теперь-то можно взять?
         -Голыми руками? - Ульгений усмехнулся.
         -Ну, а как ещё?
         -Вот так… - Беркутчи протянул ему  кожаную длинную и грубую перчатку с тремя «богатырскими» пальцами.- Держи, Акалай. Только, смотри, не урони.
         -Спокойно! – Студент неожиданно развеселился.-  Деникин было взял Воронеж – дяденька, брось, а то уронишь!
         Беркутчи посмотрел с недоумением.
         -Ворона? – Он вдруг обиделся. – Да  это у меня такая птица, каких ты, Акалай, может, никогда и  не увидишь!
         Студент хотел сказать, что его превратно поняли, но сказать не успел. Кривые когти хищника – железоподобные, цепкие –  проколов одежду, иголками вонзились в руку в районе локтя. Там стало жарко и даже будто бы сыро –  от крови.
        -Ого… - Крутояров зубами скрипнул.- Силён, бродяга.
        -Ага! - Ульгений торжествовал.- Вот тебе и ворона!
        -Да при чём тут ворона?
        Крутояров  улыбался через силу: приходилось терпеть,  напрягаться, убеждаясь в том, что охота с беркутом    требует немало силы и ловкости – попробуй удержать такого дьявола на весу, на руке во время быстрой верховой езды. Но, может быть, в первую очередь – кроме силы и ловкости – эта охота требует безоглядной смелости. Беркутчи – до того, как беркут станет «шелковым» – зачастую серьёзно страдает от хищника, который обычно берётся из дикой природы, как только научится летать.
       Ревниво наблюдая за студентом и за беркутом, Ульгений заявил:
       -Хватит. Всё. Хорошего помножку.
       -Понемножку.
       -Вот я и говорю, давай сюда! – Беркутчи ловко  забрал своего любимого питомца   и спрятал где-то в юрте, в клетке из чистого золота –  так он сам сказал с серьёзным видом. - В железной клетке, Акалай, такая птица жить не может. Помирает.
       -А почему?
       -От гордости.
       -Это как понять?
       -Ну, как? - Ульгений затылок поцарапал, не зная, как получше растолковать.- Ты возьми царя, к примеру, да посади в коровник, вот он и помрёт. От гордости. От скуки.
       А в горах, между тем, потемнело – седловины среди  перевалов заварило чёрно-синим варом. Венера – звезда пастухов – засеребрилась над Монгольским Алтаем. В воздухе запахло ароматной сыростью – роса ложилась на траву, на цветы и  кусты. Ночная какая-то птица начинала  голос подавать – сиротливый, тихий и какой-то словно бы родной до боли. Послушаешь эту певунью, и так тебе захочется отыскать её, такую одинокую, такую нежную – тихохонько прижать к своей груди, согреть своим дыханием, согреть тёплом ладоней, ещё не огрубевших от работы.
          -Расскажите, Ульгений… - попросил Крутояров, задевая любимую струнку в душе беркутчи. - Как вы начинали… Какие были трудности, какие испытания…
         Несколько наивные вопросы и просьбы  студента  – это было видно – согревали сердце кочевника. Только он не торопился отвечать – характер выдерживал. Он доставал  курительную трубку, окованную медным ободком. Табаком не спеша заряжал – крошки сыпались на брюки, подшитые кожаными заплатками на коленях. Потом Ульгений лёг  на толстую кошму, постеленную возле костра. Смакуя трубку, глядя на огонь, беркутчи гортанным голосом рассказывал  о том, что   сначала птицу учат сидеть на руке, потом чтоб она   откликалась на голос хозяина, а потом…
       Прищуривая чёрные щёлочки-глаза, Ульгений снова трубку смаковал, чмокал, словно целуя.
       -Ну? – Парень приподнялся над костром, чтобы лучше видеть степенного рассказчика.- И что потом?
         Вынимая трубку изо рта, беркутчи растянул широкую улыбку.
       -А потом, Акалай, бывает так, что птица человека учит уму-разуму. Так, по крайней мере, было со мной. Самый первый беркут мне глаза открыл на божий мир.
       -Это как же так?
       И опять Ульгений замолчал. Отложивши трубку, над которой кудрявился голубоватый дымок, беркутчи поднялся. Посмотрел на коня, щиплющего травку около ручья. Посмотрел на Венеру – она уже стала большою, как белый цветок, распустившийся в чёрном безбрежном омуте.
       -Дождь, однако, будет, Акалай, - предположил  беркутчи, глядя на север-запад, откуда наплывали  тучи, рваным занавесом закрывающие остатки зари.
      -Дождь – это плохо. Самолёт не прилетит.
      -Надо тебе, Акалай, выходить в сторону Чуйского тракта. Надо ехать до Ташанты.
      -А там-то что?
      -Там пограничники, они помогут.
      -Это ещё бабушка надвое сказала. Я лучше тут подожду самолёт. Если вы, конечно, не супротив. А, Ульгений?
      -Какие разговоры, Акалай? Мой дом – твоя юрта! – с этими словами он скрылся в темноту и через минуту вернулся, сухие кизяки подложил в костёр; пламя оживилось, выкидывая искры…
       -Ну, так что? – напомнил Крутояров. – Как же это вам беркут глаза открыл на божий мир?
        -О! Так открыл, что теперь не закроются!
        -Заинтриговали вы меня. Я просто горю от нетерпения – как вот эти кизяки в костре.
        Улыбка Ульгения – это улыбка самой природы, столько в ней чистоты, доброты и бесхитростности. А следом за этой улыбкой слышен вздох Ульгения – словно глубокий, грустный вздох мимолётного ветра, потрепавшего кудри костра.
       Открытие Ульгения заключалось в том, что беркут, сильный хищник, способный брать лису, косулю, джейрана и даже волка – вдруг однажды так оплошал, так опозорился, что молодой, неопытный беркутчи ахнул, заливаясь красками стыда.
       Беркутчи тогда зайца увидел в широкой зелёной долине, снял кожаную шапку-невидимку – клобук – с головы истребителя и тихонько подтолкнул его, подбросил над собой. Могучими крыльями подминая под себя воздушные потоки, беркут быстро поднялся, увидел убегающего зайца – он может заметит его за два километра! – и начал пикировать. А зрелище такое дорогого стоит – для тех, кто понимает толк в этой царской охоте. Беркут работает чётко, красиво и так молниеносно – глазом моргнуть не успеешь, а он уже добычу оседлал и начинает кривым своим клювом долбить по печени, только шерсть клочками летит кругом. А тут закавыка случилась. Беркут спикировал на зайца, когти выпустил уже, чтобы цапнуть жертву. Ан да нет! Не тут-то было! Заяц так подпрыгнул, такую свечку зафитилил, как будто его пружинами с земли подбросили. Бедный беркут чуть  мордой об землю не стукнулся. Вот оплошал, так оплошал.  Расправив крылья, он опять в зенит пошёл – долина была широкая, и заяц не успевал добежать до ближайших кустов. Заяц был как будто обречён. Но беркут снова без толку спикировал – снова чуть об землю не ударился…
        -А что такое? Почему? - удивился студент. - Может быть, у зайца было восемь ног? Помните, как это было в приключениях барона Мюнхгаузена? У него там заяц был восьминогий – никакая собака догнать не могла.
         Ульгений пососал пустую трубку. Пожал плечами.
        -Какой барон? Какие восемь ног? Что ты, Акалай?
        -Я пошутил. Так что же было? Почему ваш беркут оплошал?
        -А вот почему, Акалай, - помолчал, продолжал  беркутчи. - С годами понял я одну простую штуку. В каждом виде животных и птиц  были, есть и будут такие очень крепкие, редкие ребята, которых я назвал бы «неподдающимися» или «не берущимися». Их бесполезно брать – ни ружью, ни беркуту эти ребята не поддаются. Такими их природа сотворила для того, чтобы они продолжали свой род на земле. Понимаешь ли ты, Акалай?
        Студент был потрясён услышанной историей.
        -Ульгений! - Он даже обнял рассказчика.- Вы меня обрадовали! Вот не ожидал… Вот уже воистину, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь…
        -А кого? – удивился беркутчи. – Ты что потерял?
       -Я нашёл! Нашел! – заверил Крутояров.- Вы слышали  о Красной книге? Или о Чёрной?
       -Букварь? Читал, курил цигарки из него, -  то ли в шутку, то ли всерьёз ответил Ульгений, снова поднимаясь и уходя в сторону юрты. – Ужинать будем, однако.
        Баранина с кониной были уже готовы  – закопченное ведро стояло на траве около костра.  Ульгений принёс араку – самодельную молочную водочку, кислый сыр – курут, тоже приготовленный из молока.
       Поднимая пиалу, расписную яркими алтайскими узорами, парень сказал совершенно искренне, хотя, немного высокопарно:
       -Спасибо, Ульгений! Спасибо! Вы меня  сегодня осчастливили.  Да, да. Осчастливили, можно сказать, на всю мою оставшуюся жизнь! Вы  подарили мне надежду на то, что всё живое на Земле будет жить и процветать. Так распорядилась матушка-природа. И это здорово. Давайте-ка, Ульгений, мы выпьем за не поддающихся! За тех, кому не страшен ни беркут, ни ружьё!

                *       *       *
       Всю ночь горели звёзды в чистом небе над горами – тучи просквозили стороной, погромыхавши где-то за перевалами.
       Утро было тёплое, погожее. Ульгений со своею многочисленной отарой на заре ушёл куда-то «за травой». А парень какое-то время сидел у костра, ждал самолёт. Глядя в золотые россыпи раскалённых углей, парень  улыбался, думая о вчерашнем «открытии», которое он сделал с помощью Ульгения.  А  потом – часа через два, когда солнце разогнало каракуль туманов – трескучий, легенький аэроплан, взявший с места в карьер, взлетел  над  Монгольским Алтаем,  где размах космических просторов поражает красотою и величием.