6. Амулет Ена. Часть первая

1.

Предания поморов сохранили для нас имя легендарного пирата северных морей Аники-воина. В России оно давно стало насмешливо-нарицательным. Между тем много веков назад имя грозы побережий наводило страх на жителей мирных поморских селений. Два разбойничьих коча внезапно появлялись то в одном, то в другом углу студеного Гандвика.

И пылали добротные пятистенные избы поморов, гибли под ударами мечей и топоров их хозяева, пытавшиеся защитить свое добро. Исчезали грабители столь же внезапно, оставляя пепелища. Даже церкви Божии не щадили окаянные! На море захватывали они корабли, поморские и иноземные. Рыбацкий улов и заморские товары воры перетаскивали на борт своих кочей. А несчастных мореходов когда отправляли на дно, а когда брали в заложники, чтобы потом затребовать богатый выкуп с родичей или соплеменников. Подлинное имя Аники было «Иоанникий», но длинное как поповская борода крестильное имя разбойничий вожак не любил. С первого разу и не выговоришь. То ли дело Аника. Под этим прозвищем знали его в каждом селении, в каждом становище от Нордкапа до Канина. Слава о нем гремела и далеко на западе: сам король норвегов мечтал увидеть отрубленную голову русского пирата. Однажды снарядили иноземцы целую экспедицию
для его поимки, но у Аники словно было какое-то звериное чутье на опасность. Главарь морской шайки ускользнул из-под самого носа норвегов. И двинской воевода тщетно пытался изловить злодея. Деньги за его голову были обещаны немалые, да только награда оказалась невостребованной. Казалось, сами морские черти оберегают его.

… Лодка приближалась к пустынному островку в Баренцевом море. Аника напряженно вглядывался вдаль. Бесов остров – вот место, где можно спрятать награбленную добычу.

Конечно, Аника мог запросто прокутить в первом попавшемся на пути кабаке накопленные за годы бесчинств сокровища, но пора было подумать о том времени, когда состарившийся пират уже не сможет выходить в голомяные просторы или рыскать вдоль берегов в поисках легкой поживы. Настанет день – и он в последний раз выйдет в море, чтобы приплыть на этот затерянный посреди голомени островок, выкопать деревянный, окованный железными полосами сундук с добром и вернуться обратно, чтобы больше никогда уже не видеть моря. Он уедет прочь из Двинской земли, где за ним давно объявлена безуспешная охота. Многие неуживчивые русские люди бегут из Замосковного края в северные леса, на берега Студеного моря. Его путь проляжет в противоположном направлении. Куда приведут его буйная голова и быстрые ноги? Ярославль, Муром, Переяславль на Плещеевом озере, Кострома, Рязань али еще куда? Здесь он будет жить припеваючи, и никто не посмеет упрекнуть его в неправедно нажитом богатстве. Никто просто не будет знать о происхождении Аникина злата-серебра. Кое-чем придется поделиться со товарищи. Но и после неизбежного дележа с теми, кому известно местоположение клада,  у него хватит сокровищ на весь остаток жизни. А жить ему хотелось долго, и умереть тихо, в своей постели, исповедав батюшке все грехи свои. Может быть, вдали от моря он занялся бы мирной торговлей, стал степенным купцом и даже пожертвовал что-нибудь на местный монастырек али церкву.

Так рассуждал про себя Аника, а остров между тем приближался. Онцыфор Навагин да   
Акиндин Рваное Ухо яростно гребли. Стали отчетливо видны мшистые камни безлюдного острова, белые буруны у берега, можно было различить искривленные морскими ветрами
тундровые деревца в отдалении от кромки прибоя. Чайки кружили и кричали.

- Худое это место, - нарушил молчание Онцыфор. – Нечистая сила сим островом правит.
Может, назад повернем от греха подальше?

- Где ты видишь чертей, дурень? То не черти, а чайки, - зарычал Аника. – Греби шибче!

Онцыфору ничего не оставалось, как повиноваться командам отчаянного капитана. Нелегкая занесла терского помора Навагина в ватагу морских разбойников. В Варзуге, где он жил прежде, кто-то прирезал односельчанина. Как назло, в тот вечер Онцыфор крепко приложился к кружке и ничего не помнил. Когда стали доискиваться виновника убийства, подозрение как-то сразу пало на Онцыфора. Дескать, нализался как последняя свинья, шел по улице поздним вечером, встретил Северьяна да и повздорил с ним из-за пустяка. Кто-то кому-то дорогу не уступил (убитый тоже был вроде как навеселе) и погиб парень от навагинского ножа. Настоящего-то убийцу потом поймали: он через неделю богатого рыбопромышленника ограбил, вора изловили да при нем нож-то и нашли, даже  кровь отмыть не потрудился. Да только сперва повязали Онцыфора. Хотели везти к наместнику  - правду-матку выпытывать. Да не успели: бежал Онцыфор из погреба, куда его по приказанию старосты заточили. Не пыток да плетей боялся - смертная обида уязвила его до глубины души. Невинного оклеветали. «Коль ложно обвинили в убивстве – что ж, буду взаправдашним убивцем и разбойником, назло всем». И подался Онцыфор к Анике. Украл карбас, и на нем приплыл в заливчик, где отдыхал от трудов неправедных атаман разбойников. Третий год вместе они озоровали на морских путях, опустошали берега. Стал Онцыфор одним из ближайших соратников морского вора.      

Они двинулись в глубь острова. Под ногами трещала скорлупа чаячьих и гагачьих яиц; птицы, отчаянно крича, пикировали на головы разорителей гнезд, норовя клюнуть. Атаман только небрежно отмахивался от докучливых пернатых. С такой же легкостью разорял он людские «гнезда» на поморских побережьях. Вслед Анике семенили Онцыфор и Акиндин, таща вдвоем сундук с пиратскими сокровищами. Неожиданно Аника встал как вкопанный.  Разбойники опустили сундук на влажную землю. Онцыфор присвистнул:

- Батюшки-светы! Капище болванское. Откуда оно взялось на пустынном острове?

Нелепое нагромождение камней возвышалось посреди островка. Чем-то жутким веяло от этих каменных уродцев. Акиндин перекрестился. Онцыфор достал из-под поношенного кабата образок Николы Морского и припал к нему обветренными сухими губами. Только
главарь, не страшившийся ни Бога, ни черта, небрежно усмехнулся:

- Нашли чего бояться, олухи! Айда за мной! Хорошее место. Тут, под камнем, и закопаем. Поморы – люди набожные, и в поганое капище не сунутся.

Аникины товарищи снова подхватили сундук и, шепча молитвы, двинулись за Аникой. 

Камни образовывали неправильной формы круг, точнее – эллипс. Сразу было видно, что навалены они рукой человеческой. Кое-где валялись потемневшие от времени кости. Много было рогатых оленьих черепов. Видно, в древние времена часто посещали остров язычники. Акиндин нагнулся и подобрал одну из костей:

- А косточка-то человечья! Да тут поганцы-нечестивцы людей резали!

- Ты, что ль, не резал? – загоготал Аника. – Нашелся святой угодничек!

- Так я ж разбойник, а не язычник. Убивать убивал, но бесам требы не клал.
Пробурчав, что, мол, разницы нет никакой, во имя чего мирных людей жизни лишаешь,
Аника вошел внутрь каменного круга. Его товарищи переминались с ноги на ногу на самой границе богомерзкого капища, не решаясь переступить некую запретную черту.

- Чего встали? Тащи сундук с добром, сей же час копать будем, – прикрикнул Аника.

Робко переступив через кости, разбойники вошли внутрь капища. Акиндин сбросил с плеча мешок, из которого торчал черенок лопаты. Оба опять перекрестились: «Изыдите, бесы!» Аника сплюнул: «Тоже мне, богомольцы, кровью навек повязанные». Начали рыть землю. Каменистая, промерзлая почва плохо поддавалась. Изнемогшего Акиндина, чьи руки были более привычны к ножу и сабле, нежели лопате, сменял Онцыфор. Аника сидел на одном из камней капища, время от времени погоняя товарищей: «Живей копай, сони!»

Внезапно лопата ударилась обо что-то твердое. «Очередной камень!» – со злостью подумал Акиндин. Отбросив инструмент, он принялся очищать руками некий предмет. Не камень! Прямоугольной формы и гораздо мягче. Дерево что ли? Через некоторое время на свет была извлечена деревянная доска с письменами. «Буквицы русские, а язык тарабарский, - громко проговорил Онцыфор, которому Акиндин протянул находку. Очищая от земли вырезанные в доске буквы, Навагин с видом заправского криминалиста продолжал. – Зарыли доску в землю недавно, потому как дерево почти не тронуто тлением. Видать, и ныне язычники на этом острове гостят. Хотя косточки старые».

- Прочти, что тут написано, - приказал Аника. Сам главарь с трудом читал по складам. Поморы – народ грамотный, не только от прирожденной любознательности, но, прежде всего, по суровой необходимости, диктуемой морским промыслом. Неграмотный человек в море – самоубийца: он же лоцию прочесть не сумеет. Впрочем, Аника считал буквицы занятием праздным. Да и зачем ему грамота, коли есть бывалые кормщики вроде Акиндина с Матвеем и знатоки книжной премудрости наподобие Онцыфора. Первые могли вывести Аникины кочи из любых передряг, второй вечерами читал ему старинные сочинения. Особенно нравилась Анике гистория про царя Александра. Как дошел он до Рипейских гор и встретил там народы языческие, рекомые Гогом и Магогом. Господь запер их в горах и выпустит на волю во дни Страшного суда, терзать и примучивать народы, забывшие истинную веру. Лютовать будут варвары  похлеще Аники.

Онцыфор очистил доску от остатков земли, поковырялся веточкой в прорезях буквиц и принялся произносить незнакомые слова, тщательно выговаривая каждое:    

Иллаук хыныр Омъяль ис ярих…

«Бесова грамота, - пронеслось в голове Онцыфора. – Может, выкинуть эту чертову доску, не то беду на свои головы накликаем, бесов вызовем». Но он продолжал читать против воли. Аника прислушивался к словам незнакомого языка: «И вправду чертовщина какая-то». Пепельно-серое облако сгущалось в воздухе среди камней, пока не приняло очертания бородатой и косматой головы с недобрым прищуром холодных глаз. Страшная башка колыхалась как маслишшо. Акиндин готов был перекреститься, чтобы видение исчезло, но рука его словно закаменела, уста не слушались. Онцыфор, кончивший читать заклинание, как завороженный смотрел на странного гостя. Аника разинул рот от удивления. Пронзительный взгляд головы без тела обратился в сторону атамана:

- Принеси мне жертву и будешь вовек неуязвим.

- Повинуюсь тебе, хозяин острова, - отвечал Аника с низким поклоном.
… Вечером следующего дня один из кочей доставил на остров Анику с пятью сообщниками. Они толкали перед собой связанных веревками пленников. Тех было трое:
молодая пертоминская крестьянка Марфа, захваченная во время набега, житель Окладниковой слободы Кондратий Буторин, случайно попавший в лапы разбойников на Зимнем берегу, и знатный иноземец, которого Аника намеревался за хорошую мзду продать в Коле его соотечественникам. Но теперь планы главаря шайки переменились.

Норвежский мореход был единственным оставшимся в живых членом команды торгового корабля, захваченного Аникой. «Как звать тебя?» – обратился пират к пленнику.

- Кнут, - пролепетал перепуганный иноземец, немного знавший по-русски.

- А я – плетка, - захохотал Аника.

- Ти не плотка, ти есть  Бози бич, Аттила моря, - ответил норвежец.

- Кто таков этот Аттила и почему он меня с ним сравнил? – обратился Аника к Онцыфору.

- Король варварский, много христианских душ погубивший, - отвечал начитанный Онцыфор. – Римляне его побили. Но погиб Аттила не на бранном поле, а на ложе супружеском, в объятиях молодой жонки. Сердце от страсти лопнуло.

Аника снова захохотал:

- Вот такой смертью помереть не грех, - его лукавый взор скользнул по лицу прелестной пертоминки. – Вот она, смертушка моя, рядом стоит.

Аника долго и безуспешно склонял пленницу к сожительству. Конечно, он мог просто накинуться на нее и обесчестить, как делал это не раз. Но и в черной разбойничьей душе
порой проскальзывают искры благородства. Аника мечтал, чтобы все было полюбовно.
Он осыпал Марфу ворованными драгоценностями, которые та равнодушно выбросила за борт. В гневе атаман хотел ударить ее, но сдержался. Марфа была обручена с ненокским
парнем и мечтала лишь об одном: любой ценой вырваться с окаянного корабля и бежать к суженому. Отчаявшись добиться от Марфы любви, Аника вознамерился отдать ее бесам. 

Здоровенный корабельный мастер Кондратий тоже нужен был Анике. Много раз увещевал он несговорчивого мезенского помора присоединиться к банде, чтобы вместе грабить корабли и селения. Силач – с таким детиной едва справились пятеро пиратов, когда пытались скрутить его и доставить на коч. Вот такие люди надобны Анике в его отчаянных набегах. Но богатырь в ответ на заманчивые предложения только презрительно сплевывал на палубу и мотал головой. «Не хочешь – пеняй на себя!» – рявкнул тогда Аника. Участь мужика была решена. Аника вручил Онцыфору старую доску: «Читай!»

Первой внутрь каменного круга втащили  Марфу. Девушка яростно отбивалась, думая, что эти гнусные разбойники хотят ее обесчестить:

- Пустите! Не трогайте меня грязными лапами! Мои родители заплатят вам выкуп. У меня в Неноксе жених – он ничего не пожалеет ради моего спасения.

- Я обещаю тебе спасение. Спасение души! – со злобной веселостью воскликнул Аника. -
Ты погибнешь как настоящая христианская мученица, твоя душа обретет рай. – С этими словами разбойник извлек из-за голенища бахил нож. Марфа в ужасе завизжала.
Вызванный заклинанием Омоль все с тем же недобрым прищуром наблюдал за расправой.

Могучий Кондратий Буторин принял смерть стоически, не оказав ни малейшего сопротивления. Когда его волочили в центр круга, он только прорычал басом:

- Лютая смерть вас ждет, разбойничье отребье! Бесы натешатся, наиграются с вами, да и отвернутся. Души ваши в пекло полетят как гуси по осени в жаркие страны. – Он страшно загоготал. Пираты в ужасе отшатнулись. «Режьте!» - возопил главарь. Что и было сделано.

А вот с Кнутом пришлось повозиться. Каким-то образом он сумел ослабить веревки, развязал узел и. улучив момент, пока пираты приканчивали Кондратия, бросился бежать.

- Удерет! Догоняй! – в один голос заорали Матвей, Ондреян-карел и Гаврило-лопарь.

- Куда удерет-то - кругом море! – рассмеялся Аника. – А коч наши люди сторожат.

Кнут бежал по каменистому острову, перепрыгивая с валуна на валун. Один раз он поскользнулся, упал и заковылял, волоча ногу, к берегу. Пираты наблюдали издали.
Норвежец бросился в ледяные волны и поплыл прочь от Бесова острова.

- Убег, гад, и утонул! – с досады выругался Аника. Пираты не стали хоронить жертвы, оставив их, по велению Омоля, посреди каменного круга – рядом с тем местом, где сообщники Аники зарыли клад. Аника-воин, некогда в юности защищавший берега Поморья от шведских вторжений (отсюда и прозвище), а потом ступивший на кривую дорожку разбоя, не проронил более ни слова. Уже на борту капитанского коча Гаврило-лопарь обратился к нему:

- Не по-христиански мы поступили, атаман. Похоронить бы надобно их.

- Ты что ль христианин?

- Я хоть и лопарец да крещеный, - Гаврило извлек из-под ворота рубахи крестик.

- А то я думал окрестить тебя…в море. Вроде того норвега, - недобро рассмеялся Аника.

Спустя два года Анике в море, во время бури, было странное видение. Однажды он оставил коч на попечение Акиндина и ушел в скит к монахам. Говорили, что в скиту он
имел столкновение с молодым иноком Феодосием. Будто бы зарезал его и прочитал над телом богомерзкое заклинание, которое полуграмотному атаману переписал на клочок бересты с какой-то древней доски его бывший сообщник. Монахи схватили Анику, связали и решали, что делать с извергом. Зарезать его тем же макаром не позволяла заповедь «Не убий». Тогда Анику связали, отвезли в тундру и бросили там. То ли от холода околел, то ли его, еще живого, голодные песцы по кусочкам растерзали.

Тогда же поморы Летнего и Зимнего берегов снарядили флотилию карбасов и напали на коч, ведомый Акиндином. Горящими стрелами подпалили судно. Уцелевших в огне и сече
пиратов доставили на Бесов остров. Их пригвоздили кольями к земле. Пираты корчились и вопили: «Добейте! Помилосердствуйте!» «Сами сдохнете!» - отвечали поморы. Разожгли на берегу костер из обломков коча, бросили в огонь доску с дьявольскими письменами. Пообедали – и отчалили. Когда поморы уже отплыли от берега, к умирающим пиратам слетелись чайки и принялись выклевывать им глаза, словно мстя за разоренные гнезда подобно тому, как поморы отомстили за свои разоренные селения.

2.

Вихрем летели по тундре оленьи упряжки. «Скорей, быстрей», - погонял князь Изъюр.
Полсотни людей в длинноухих шапках и толстых малицах спешили к капищу сихиртей, где должно было состояться очередное жертвоприношение. Несколько дней назад лазутчики сихиртей выкрали дочь зырянского князя. Почему выбор пал именно на нее?

В отличие от отца, девушка была крещена в православной вере. На том настояла  ее мать, давно симпатизировавшая этой религии и решившаяся обратить в «русскую веру» дочь. Мерзкие сихирти в последнее время предпочитали похищать и отдавать на заклание идолам именно христиан. Этого требовал кровавый бог Омоль. Ночью, когда печорский острожек спал, трое черных язычников перелезли через тын, тайком проникли в бревенчатый терем Изъюра, каким-то образом усыпив бдительность стражи (сила сихиртских чар была хорошо известна) и похитили безмятежно спавшую Татьяну из опочивальни. На следующее утро князь отправился в погоню. Близилось полнолуние – а именно эту ночь предпочитают сихиртские колдуны для жертвоприношений.

Огромная бледная луна повисла над тайболой. Олени мчались сквозь редколесье, взбивая снежную пыль. «Луна еще не достигла зенита, - лихорадочно думал Изъюр, - значит, успеем, непременно успеем». Они неслись по следам сихиртей уже третий день. Даже ко всему привычные, выносливые олешки выбивались из сил. Вот вдали показался едва заметный огонек. Послышался мерный рокочущий звук. Бубен! Последний бросок!

Оленная «кавалерия» Изъюра окружила стойбище сихиртей. Послышались отчаянные крики «заръян», «заръян» («Зыряне!»). Сихирти заметались из стороны в сторону и всюду натыкались на острые стрелы, нацеленные в них. Изъюр спрыгнул с нарт. «Где шаман?! – заревел он – Где моя дочь?» «Я здесь, папа», - послышался тонкий простуженный голос.
«Еще бы ей не простудиться, если много часов она провела привязанной к столбу на морозе», - подумал князь. Двое зырян бросились вызволять привязанную девушку. Вдруг один из шаманов кинулся им наперерез и в мгновение ока приставил нож к горлу Татьяны. «Мой жизнь – ее жизнь», - прокричал сихирт. «Твоя жизнь стоит дешевле бубенчика на твоем шаманском бубне», - проорал Изъюр и незаметно подмигнул кому-то.

В следующий миг стрела впилась в шею шамана, его пальцы разжались, и нож упал в снег. Следом за ним рухнул хрипящий шаман. Девушка отчаянно завизжала. Князь, запыхавшись, подбежал к ней: «Это я, твой папа, не бойся!» Он принялся разрезать веревки и ремни. Изъюр подхватил замерзшую и обессилевшую Татьяну на руки и понес к своим нартам, уложил на медвежью полость, прикрыл малицей. Обернулся к своим воинам, державшим под прицелом сихиртей: «Где главный шаман?» Он подошел к издыхающему колдуну, носками унтов перевернул его на спину. Треснула и переломилась стрела, торчавшая из шеи. Наконечник вошел еще глубже, кровь хлынула с новой силой. «Где главный?» - по-звериному заревел князь. «Оглянись и увидишь», - прошептали губы шамана. Прежде, чем повернуться, Изъюр с силой надавил на кадык поверженного врага.
Изо рта полилась кровь. Мертв! Изъюр обернулся: невысокий человек с растрепанной бородой и выбивающимися из-под шапки космами в упор глядел на него. «Твоя смерть будет страшной, - так же по-медвежьи проревел князь. – Мои люди привяжут тебя к ели до утра. А утром твои обглоданные волками кости выбросят в прорубь на Ижме.»

- Не хорони меня раньше срока, - со странным акцентом отвечал бородач. – Я буду жить очень долго, а вот в твоем роду никто не умрет своею смертью. Помяни мое слово.

- Кончайте их всех. Только главного шамана не трогайте – ему легкая смерть не пристала.
Изъюр отбежал в сторону, чтобы стрелы не задели его. Сихирти стояли, будто окаменевшие. Встав у высокой ели, которая прикрывала его от случайного попадания стрелы, Изъюр взмахнул рукавицей. Тотчас стрелы с угрожающим свистом сорвались с тетивы и обрушились на сихиртей.  Их оцепенение сменилось воплями ужаса и боли.
Малицы не спасали от острых наконечников. Визжа, сихирти падали, пытались отползти и вновь становились мишенями смертоносных стрел. Упряжки кружили вокруг стойбища; один зырянин правил оленями, другой в это время метал стрелы с нарт. Рушились наспех возведенные чумы, сихиртские олени разбежались. В азарте боя, панике, обуявшей избиваемых сихиртей, потеряли из виду главного шамана. Когда бойня кончилась, Изъюр лично обошел поле брани, переворачивая на спину каждого из убитых. Раненых добивал как того шамана, ломая кадык. Но главного нигде не было!  Испарился как кипящая вода в котелке! Все воины отлично видели его, но, памятуя приказ князя, не стреляли в колдуна.

Тем временем воины отпаивали горячим отваром дочь князя, помаленьку приходившую в себя. Изъюр плюнул в сугроб и направился к своим нартам. В очередной раз главарь шаманов ушел от возмездия. А так хотелось привязать его на ночь к дереву и накормить
его мясом голодных тайбольских волков. Изъюр шел, сжимая в кулаке бронзовый амулет
с изображением Творца Вселенной Ена. Великий Ен строил мир, Омоль мешал ему, строил всяческие козни, портил и уродовал Его творения. Наконец, одним летом, разгневанный Ен бросил безобразника прямо в ад, где Омоль пребывает и по сей день. Только иногда навещает он мир людей, прибегая к помощи посредников – шаманов, колдунов.

Амулет не раз выручал князя. Когда-то он носил его на груди. Однажды, во время стычки с самоедами, наконечник стрелы скользнул по болтавшемуся на цепочке бронзовому божку. Стрела не задела тело князя. Это был знак свыше: «Я с тобой, Изъюр». Русские зовут Творца «Господь», строят ему деревянные и, говорят, даже каменные храмы. Они поклоняются Его Сыну, как и жена и дочь Изъюра. Князь колебался между родной и русской верами, откладывая выбор до лучших дней. Сейчас было не до раздумий о религии. Надо изгнать сихиртей прочь с Печоры, в самоедские тундры, к ледяному морю.

Оленная «кавалерия» возвращалась с победой. Перебито несколько десятков сихиртей. Ни одного убитого зырянина, только княжеская дочь получила легкую царапину от шаманского ритуального ножа, которая быстро зажила. Над лесами взошла полная луна.

Навстречу  возвращающимся с победой зырянам шествовал по зимней дороге старик-священник с посохом. Была еще глубокая ночь, в окрестностях шныряли волки, но, видимо, старец считал себя надежно защищенным молитвами. Изъюр поравнялся с ним.

- Куда ты в такую ночь, роч? – обратился он по-русски к попу.

- Надо засветло быть в Ижме. Иду паству окормлять. Выйдешь позже - к заутрене не поспеешь. А ты, княже, по-прежнему язычник? Деревьям кланяешься, нехристь?

- Язычники – те, кто людей режут. А я поклоняюсь Творцу всего сущего Ену. Вы, рочи, ведь тоже славите в молитвах Творца? Так у нас много общего. Какой же я язычник? – с достоинством отвечал Изъюр. – Моя вера не сильно-то отличается от вашей, русской.

- Не путай, - строго-наставительно ответствовал батюшка. – У нашего Творца есть Сын, за грехи людские смертные муки принявший. А ты в него не веруешь.

Через год Изъюр крестился. По настоянию священника он выбросил амулет в тайге. А еще через год погиб в стычке с бандой разбойников, промышлявших кражей оленей.      

3.

В одну из осенних ночей 1944 года колонна армейских грузовиков остановилась посреди дубового леса, покрывающего склоны невысоких гор. Здесь, в глухом уголке Швабии, ничто не могло помешать офицерам из «Аненербе» совершить страшный ритуал.

Автоматчики вытолкали из фургона трех человек, одетых в изношенную до крайности лагерную робу. Первым из обреченных в жертву был Моня Берковиц, возглавлявший «юденрат» в одном из гетто. Это был законченный негодяй, измывавшийся над своими несчастными соплеменниками. Пользуясь данной ему властью, он заходил в жилища, и, не смущаясь присутствия хозяев, клал в свои карманы все, что приглянулось. Но особенно
любил главный полицай гетто таскать в свою «управу» понравившихся ему молоденьких евреек. Иных брал силой, иных, шатающихся от голода, соблазнял куском шоколада, бутербродом с колбасой, стаканом вина. Голодную женщину легко было сломать. И вот, после ликвидации гетто, его отправили в концлагерь, на верную смерть. Однако вместо газовой камеры Моне предстояло погибнуть под ударом эсэсовского штыка.

Двое других были русскими. Лейтенант Красной Армии Игорь Павлов руководил подпольной группой в одном из лагерей военнопленных. Коммунист до мозга костей, хотя его мать была дочерью какого-то сибирского купца, убитого революционерами. Сводный брат, носивший материну фамилию Кольцов, сложил голову под Сталинградом. Теперь настал черед Игоря взглянуть в безглазую морду смерти. Оба брата, уходя на фронт, успели обзавестись потомством. Игорь шел с гордо поднятой головой, не обращая внимания на лай псов, окрики эсэсовцев, не реагируя на тычки автоматных стволов в спину: «Шнеле!» Третьим из обреченных был русский аристократ, белоэмигрант с трудно выговариваемой фамилией Бешшецки, участник французского Сопротивления.

Всех троих поставили под сенью раскидистого дуба. Луч прожектора ударил в лица. Красный офицер и аристократ-эмигрант зажмурились. Афанасий Бежецкий перекрестился. Павлов недоверчиво покосился на него:

- Тебя-то за что, белый недобиток?

- А за то же, за что и тебя. За то, что русский патриот, от Отечества не отрекся.         

Моня рухнул на колени: «Пощадите, не убивайте!» Здоровенный обер-лейтенант резко подхватил его сзади и поставил на ноги. По щекам полицая текли крупные слезы.

- Смотреть противно, - пробурчал Павлов. – Жил подло, так хоть умри достойно.

Тем временем из роскошного черного лимузина вылез сам всемогущий директор института «Аненербе» Вольфрам Зиверс. Его сопровождали двое солдат и переводчик.

- Вот и смерть к нам шагает, - произнес Бежецкий и принялся вполголоса читать «Отче наш» и другие молитвы. Палачи меж тем медленно поднимались по склону.

Переводчик держал под мышкой папку с вложенным в нее ветхим листком бумаги. Это был загадочный текст, обнаруженный шефом «Аненербе» на оборотной стороне портрета какого-то русского старика. Картина явно не представляла художественной ценности – так, ученическая работа позапрошлого века. Зато текст, спрятанный в малозаметном кармашке, приклеенном позади холста, представлял ценность мистическую. Вольфрам Зиверс  хотел убедиться в действенности древнего заклятия.
Перед связанными, поставленными в ряд узниками, встали трое эсэсовцев с примкнутыми штыками. Зиверс, солдаты и переводчик остановились. «Начинай!» - приказал Зиверс.

Вряд ли когда-либо под суровым германским небом звучали эти странные слова. «Чушь собачья! Какая-то абракадабра»,- пробормотал себе под нос лейтенант Павлов. Неожиданно за спинами эсэсовцев в воздухе стала сгущаться некая субстанция, скоро приобретшая человеческий облик. Лицо косматого старика. Борода шевелилась под порывами ветра, волосы развевались. «Что за иллюзион? - встревожился лейтенант. Он обернулся, ища глазами кинопроектор, но его не было. – Ну и техника же у фрицев! А все одно войну проигрывают. Скоро вот так же нам будут показывать голову ихнего фюрера  - только не киношную, а настоящую. Наверно, очередь будет поглазеть на отрезанную башку Гитлера. Жаль только я этого уже не увижу». Лицо старика колыхалось словно отражение в воде. Павлов набрал в легкие воздуха и запел во всю мочь:

Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов.

Тут нарушил молчание и Афанасий Бежецкий, грянувший старый русский гимн:

Боже, царя храни,
Сильный державный,
Царствуй на славу, на славу нам.
Царствуй на страх врагам,
Царь православный…

Немцы засуетились. Переводчик закончил чтение заклятия и повернулся к Зиверсу. Два гимна, монархический и большевистский, сливались в единую мелодию, летевшую ввысь, к темному небу с одинокой луной, просвечивавшей сквозь облако. Какой-то офицерик подошел к поющему Павлову и, коверкая русские слова, издевательски промолвил:

- Ви ошен плохо знайт, что есть у вас на родина. Сталин утвердиль новий гимн про «Союз
нерусшимий». Болшевики болше не «Интернациональ»!

- Пора приступать! - скомандовал Зиверс.  Эсэсовцы со штыками наперевес двинулись к трем приготовленным к закланию узникам. Моня истошно заорал. Павлов, прервав песню, смачно плюнул на мундир одного из палачей. Бежецкий успел произнести:

- Гвардия СС – «Слуги Сатаны»! Вы и в ад  промаршируете строевым шагом – ротами, полками, дивизиями. А во главе колонны – черт косматый, которому вы поклоняться решили. Так ведь не привыкать: сколько лет фюреру сапоги лижете, почему бы дьяволу не присягнуть? А уж он вам в аду котлы с кипящей смолой приготовил. Хотя и к котлам не привыкать – в русских котлах хорошо поварились: под Сталинградом, под Яссами, под…   

Он не договорил – штык впился в сердце. Рядом рухнул Павлов. Моня Берковиц потерял сознание парой секунд раньше, когда увидел острие штыка прямо напротив лица. Его добили уже на земле: вогнали штык в голову, распороли живот, проткнули сердце.

Вольфрама Зиверса американцы вздернули на виселицу. Перед смертью он бормотал какое-то заклинание.  Другие участники ритуала сдались на милость победителя в Арденнах: «Лучше попасть в руки цивилизованной нации, чем к этим русским варварам».
Янки стали бить их смертным боем, изощренно истязали – примерно так же, как в наше время арабов в Абу-Грайбе. Особенно нравилось им тушить сигары о гениталии немцев.   

4.

Василий Аверьянов в детстве и юности любил слушать рассказы своего деда, командира партизанского отряда «Сталинские мстители» Степана Аверьянова. Полупарализованный старик вспоминал минувшие дни…

Однажды, зимой 1941-го, они должны были, во что бы то ни стало изловить и доставить живым на «большую землю» предателя Никифора Гущева. Бывший офицер НКВД еще в конце тридцатых перешел финскую границу, явился в германское посольство в Хельсинки и предложил фашистам свои услуги. Теперь же, по агентурным данным, он находился на оккупированной территории в Подмосковье, где помогал эсэсовской команде добыть со дна лесного озера некий клад или что-то в этом роде. Наступление советских войск вынудило спецкоманду СС спешно сняться с места и уходить вместе с отступающими дивизиями вермахта. Партизаны должны были внезапно напасть на автоколонну, захватить предателя – непременно живым! – и еще пару-тройку «языков».    

Увы, живым добыть Никифора Гущева бойцам не довелось. Сами же хозяева избавились от перебежчика. Его труп с простреленной головой и грудью обнаружили под сосной недалеко от дороги, по которой отступала колонна машин. Опознали по фотокарточке. Так что первую часть задания партизанам выполнить не удалось – враг опередил их. Зато со второй справились успешно. Посреди зимнего леса пылали машины врага, из-за придорожных деревьев отстреливались автоматчики. Сам Степан Аверьянов из трофейного шмайссера лично уложил пятерых немцев. Ну, может троих – кто считал. Двух захваченных старших офицеров СС притащили на секретный аэродром в лесу, откуда вскоре самолет должен был доставить их по назначению. Однако стальную птицу немецкий истребитель сбил над лесом буквально на глазах командира. Видно, что-то такое знали эти эсэсовские чины, что свои же решили убрать их, дабы не попали в плен.

Зато в руках партизан остался никому не нужный Конрад Нагель. Командир плохо разбирался в эсэсовских нашивках; судя по всему, была это мелкая сошка, мальчик на побегушках. Он на плохом русском бормотал что-то про старую книгу, которую немцы искали на дне озера. Степан Аверьянов отхлебнул из фляги спирта и засмеялся:

- Говоришь, искали книгу в озере?  Ее, видать, там, рыбы читают? Занятно врешь…

Свою злобу за то, что Гущев не достался партизанам живым, а самолет с двумя видными эсэсовцами сбили немцы («Пронюхали ведь, гады, откуда взлетать будет!»), командир решил выместить на этом жалком немчике. «Раздевайся догола, - приказал он, - будешь в прорубь нырять, чертову книжку искать». Фриц стоял, стыдливо прикрыв ладошками срам. «Хэнде Хох!» - скомандовала вошедшая в избу Дарья. Она любила поиздеваться над оккупантами; какой-то немец изнасиловал, ее и девушка ушла в партизанский отряд, чтобы беспощадно мстить за свое унижение. Благо, и название  отряда было самое что ни на есть подходящее. Немец покорно поднял руки. Сняв с плеча винтовку, она грубо ткнула дулом между ног голого неприятеля: « Тьфу! Разве ж это мужик! Такую з… не разглядишь и в лупу», - и звонко рассмеялась. Потом фрица выгнали на мороз, босого и голого, едва живого, пригнали к озеру и заставили нырять до тех пор, пока тот не околел. «Жестоко, конечно, если судить по меркам мирного времени, - рассуждал дед, – а ты вспомни, как они с нашими-то поступали. По заслугам и честь».

Историю про лесное озеро и немца, нырявшего в прорубь за какой-то «старой книгой» Василий Аверьянов вспомнил, прочтя предсмертное письмо Андрея Печникова. 

5.

- Давненько меня не навещали депутаты Госдумы! – профессор Сыктывкарского университета Валентин Изъюров крепко пожал руку гостю. Один из лидеров политической партии «Моя страна» и ее парламентской фракции  Василий Аверьянов
находился в рабочей поездке по северным регионам. Будучи в столице Республики Коми, он нашел время наведаться к старому приятелю. Не только воспоминание о давней дружбе привело политика в гостеприимный дом. В его портфеле лежал раритет, привезенный  на днях из Латвии. Партия активно занималась защитой русскоязычного населения в ближнем зарубежье, поэтому притесняемые «мигранты» были частыми посетителями депутата Аверьянова. Гость из Прибалтики передал ему старый запечатанный конверт:

- Это – неотправленное письмо известного философа и писателя коми Каллистрата Жакова его давнему другу Семену Изъюрову. Пожалуйста, передайте послание внуку Семена Валентину Никитичу Изъюрову. Он живет в Сыктывкаре.

- Какая неожиданность! - воскликнул Аверьянов. – Ведь Валентин Изъюров – мой старый приятель. Через пару месяцев я отправлюсь на Север России и непременно встречусь с ним. Но откуда у вас это?

- Найдено в Риге, где Жаков некогда преподавал в университете. Письмо каким-то чудом попало в руки сведущего человека. А уже он передал его мне. Конверт не распечатан. Пусть потомок жаковского друга прочтет его.

Валентин Изъюров аккуратно вскрыл конверт. Бережно развернул лист бумаги, сохранивший за десятилетия пребывания внутри конверта девственную белизну. Даже чернила практически не выцвели. Изъюров принялся читать вслух:

«Дорогой Семен Иванович,  - писал Каллистрат Жаков, - то, о чем вы рассказали мне в предыдущем письме, подтверждается. Один из экземпляров старинной книги, именуемой «Бесогон Поморский», возможно, хранится в Лодемском скиту, недалеко от Белого моря. Староверы Архангельской губернии, с которыми я не раз беседовал о тайнах книжной премудрости, намекали мне: «Бесогон» действительно надежно скрыт в потайном месте. Подвергнув анализу рассказанное мне, я пришел к выводу: «Бесогон» спрятан именно там, где окончил свои дни старообрядческий писатель Евстратий Лодемский. Существует также предание, что автор «Бесогона Поморского», покончивший жизнь самоубийством, был похоронен с кожаной сумочкой на шее – такова была последняя воля умирающего, изложенная им в предсмертной записке. Евстратия, как человека, наложившего на себя руки, похоронили за оградой погоста. Неизвестно, что же именно находилось в кожаной сумке. Один из старцев под большим секретом поведал мне, что в ней могло быть спрятано какое-то магическое заклинание: в миру Евстратий баловался магией и даже давал медиумические сеансы.  Раскольники настойчиво убеждали меня не заниматься поисками «проклятой», как они выражались, книги. Но наука не приемлет суеверий, и я потратил некоторое время на изучение Лодемского скита. Его обитатели встретили меня весьма настороженно, чтобы не сказать -  враждебно. Я не задавал им прямых вопросов о книге и Евстратии, но староверы легко догадались, о чем идет речь. Мои настойчивые
расспросы сыграли со мной злую шутку: старообрядцы попросту выпроводили из скита чересчур любопытного, по их мнению, мирского гостя. Скудные сведения, собранные мной о жизни Евстратия, позволяют судить о нем, как о человеке, много согрешившем в доскитской своей жизни и искавшего в обители спасения от мирской суеты, искупления грехов и спокойной старости. Причины его смерти остались для меня загадкой».
Далее Жаков повествовал о своей полуголодной жизни в свободной балтийской республике, равнодушии властей к нуждам и чаяниям русскоязычной интеллигенции. Все повторялось в истории. Последние страницы письма Аверьянов слушал уже вполуха. Его всецело занимал Евстратий. Что за чертова сумка? И что в ней хранилось или хранится, по сей день? Еще один список с рокового заклинания, погубившего столько людей?

- Мне пора, - засуетился депутат. Он нащупал в кармане пиджака мобильный телефон. Извини друг, дела. Срочно надо выезжать на встречу с избирателями. Сам понимаешь…

- Даже кофейку с коньячком не попьешь, - укоризненно поглядел на него профессор, – жаль. В кои веки еще свидимся? Не знаю, когда выберусь в столицу.

Отлучившись в туалет, Аверьянов набрал номер. Благообразный, мелодичный голос пожилого человека спросил: «Кто?» «Здравствуйте, это Аверьянов. Наши худшие опасения подтверждаются», - быстро проговорил депутат и защелкнул крышку мобильника. Он известил «Божью Стражу» и совесть его была теперь спокойна.

Уходя, Аверьянов мельком бросил взгляд на календарь, лежавший на тумбе возле телефона. Эффектная полуодетая блондинка лучезарно улыбалась с обложки календаря.
«Вероника Изъюрова» - гласила надпись. «Родственница?» - машинально спросил гость хозяина. «Племянница. Родители ее погибли десять лет назад: автомобиль, в котором ехали они, протаранил лесовоз, вынырнувший из-за поворота. Машина всмятку, отец погиб на месте, мать скончалась в больнице. Мы с женой воспитали девочку».

- То-то смотрю – знакомое лицо, - Аверьянов взял в руки календарь. – Это то чудное создание, с которым вы однажды приезжали в Москву? Я тогда еще только начинал заниматься политикой. Как же давно это было! Жаль, что мы так редко видимся. А ведь когда-то делили комнату в общаге.

- Модель, - гордо произнес Изъюров, ткнув пальцем в глянцевую обложку календаря.

- Срамница, - громко и отчетливо выкрикнула из кухни жена профессора, - этот снимок с обложки - самый невинный. А ты вовнутрь загляни – стыдоба. В университете учиться не захотела, ушла со второго курса. Подалась в эти самые…модели, которые с панели.

- С подиума, - поправил Изъюров.

- А мне так без разницы. Если на публике девчонка свои прелести демонстрирует, то это уже никакая не «модель». Для этого другое слово есть. Сами знаете какое…

- Что ты, что ты, Света, - замахал руками в сторону кухни профессор. – Все-таки она нам почти дочь. Между прочим, модель - вполне достойная профессия. А фотография – такое же искусство, как живопись, скульптура, графика. Десятая муза, так сказать.

Светлана что-то прокричала, но Василий не расслышал ее слов. Любопытства ради он раскрыл календарь – и обомлел. Девушка поистине необыкновенной красоты. Фигура богини с ликом ангела. Снимки, при всей, казалось бы, откровенности, были, по нынешним временам, весьма целомудренны. Настоящая северная красавица.

- Можешь взять на память, - Изъюров протянул руку, чтоб попрощаться. Аверьянов суетливо запихнул календарь в портфель. Всю дорогу в машине он перелистывал
страницы настольного календаря. Его сердце учащенно билось.
Изъюров вспоминал историю своего рода. Так случилось, что рок буквально преследовал старинную династию, основателем которой, по преданию, был зырянский князь Изъюр.
Он погиб в тундре в неравной схватке с шайкой бандитов. Дальше нить их рода терялась во тьме средневековья и вновь выныривала на свет в восемнадцатом веке. Был в их роду священник отец Геннадий, когда-то служивший в Пустозерске. Опять же согласно семейному преданию, он пожаловался архиерею на непотребную жизнь дворянина Бежецкого, присланного инспектировать Пустозерский острог на предмет готовности воинской команды отразить неприятельское нападение, ежели такое последует. Вместо этого господин Бежецкий то кутил, то якшался с какими-то темными шаманами. Неизвестно, принял ли его преосвященство надлежащие меры. Зато известно, что священника вскоре убили, забрали из дома все имевшиеся там иконы и церковную утварь. А стены и пол избы окропили оленьей кровью. Это были некие шаманисты, не гнушавшиеся, говорят, и человеческих жертвоприношений. Батюшку они убили каким-то особо зверским способом. Потом следовала вереница насильственных смертей и несчастных случаев: кто-то по весне захлебнулся в холодных водах Эжвы, другой нарвался на нож разбойника, еще один опился водкой, сын его сгинул без вести в тайге.

Никто из мужчин рода Изъюровых не достиг полувекового рубежа. Валентину до юбилея оставалось несколько лет. Его дед, знавший лично Каллистрата Жакова, был репрессирован в тридцатых. Ему «пришили» какой-то нелепый «финно-угорский национализм» и «призыв к отделению Республики Коми от СССР». «Куда ж ей отделяться-то, - смеялся Семен Изъюров на допросе. – Она ни с одним государством не граничит». Припомнил ему следователь и переписку с «белоэмигрантом» Жаковым, хотя молодой ученый был знаком с философом-соплеменником всего два года – и то заочно.

Семена Изъюрова этапировали из Сыктывкара в Воркуту, где он накануне войны погиб:
на лесоповале огромная сосна рухнула прямо на заключенного и убила его. От деда осталось совсем немного: пара фотографий (большинство снимков родственникам «врага народа» пришлось уничтожить, дабы избежать новых обвинений и репрессий в отношении семейства) да бронзовый амулет с изображением какого-то языческого божка, найденный в двадцатых юным исследователем в лесу, недалеко от развалин зырянского городища. «Это Ен, Создатель Вселенной, - говорил сыну Никита Изъюров, тоже профессор, преподаватель философии. – Наши предки верили в древние космогонические мифы. Ен строит мир, Омоль постоянно лезет ему под руку, мешает. Омоль – это вроде как христианский дьявол». Амулет Валентин Изъюров подарил своему другу, известному политику. Просто взял и незаметно сунул в карман пальто – пусть это будет маленьким сюрпризом. То-то удивится депутат Аверьянов – он любит старинные вещи. Конечно, расставаться с магическим предметом жалко, но от папы осталось немало таких диковинок – он всю жизнь собирал их. Отца в конце восьмидесятых нашли в бездыханным в подъезде родного дома. Говорили, что он упал с лестничной площадки пятого этажа «хрущевки». Будто бы выпил лишнего на каком-то банкете… Ложь! Отец никогда не злоупотреблял спиртным! Карманы его пальто были вывернуты, из чего следовала версия об ограблении и убийстве. Виновников гибели не нашли. А потом на лесной дороге погибли брат и его жена. Оставались на свете лишь двое прямых потомков князя Изъюра – сыктывкарский профессор и его племянница, московская модель.

… Раздалась дребезжащая трель звонка. Жена отлучилась в булочную, и профессор пошел сам отворять дверь неурочному гостю. На часах была половина девятого утра. «Кого нелегкая несет?» - бубнил под нос Изъюров. Заглянул в глазок – какой-то молодой человек в черной куртке, с побрякушкой на шее и толстыми перстнями на пальцах левой руки. Правая спрятана в карман. Опять кто-то из студентов пришел договариваться о пересдаче? Он повернул ключ, отворил дверь. Обрез грянул сквозь полу куртки.         

6.
    
Костя Павлов имел прозвище «Павлин» - за страсть к броской и дорогой, но совершенно безвкусной одежде, золотым цепям (он носил их целых три!) и прочим шикарным безделушкам. Только распущенного хвоста не доставало для полноты картины. Любил он красиво пожить, но средств, добываемых рэкетом и другими преследуемыми по закону занятиями, всегда не хватало. Так стал Костя завзятым игроком. «Ты у нас герой, Павлин, - любил говаривать авторитетный бизнесмен Григорий Буторин (погонялово «Гриб»), когда Косте выпадал крупный выигрыш в казино. – Был такой деятель на Севере, Павлин Виноградов, его в Гражданскую убили. А тебя пуля-дура и все прочие напасти минуют».

В этот раз Павлин проигрался в пух и прах. И кому бы вы думали -  самому теневому «хозяину» их городка, Грибу. А тот не любил, когда затягивали с возвратом долга. Срок он дал Косте ровно неделю. Можно, конечно, отдать и на следующей неделе – но тогда за каждый день просрочки будет набегать двадцать процентов. А если и тогда не вернет…Не
хотелось даже думать, чем это может быть чревато. На все мольбы и просьбы отсрочить возврат долга «хозяин» неизменно отвечал:

- Ты же русский человек. А на Руси долг платежом красен. 

А еще добавил:

- У тебя ситуация – как в драме Шекспира «Венецианский купец». Там у несостоятельного должника должны были отрезать кусок мяса в пользу кредитора, если не расплатится по счетам. А кредитор был злющий – Шейлок, еврей-ростовщик. Я, конечно, не ростовщик и не еврей, но с должников своих спрашиваю по всей строгости. Понятно тебе?

- А кусок у этого парня, у должника, отрезали? – робко спросил Павлин.

- Книжки читать надо – тогда узнаешь, - отрезал Гриб. – Время пошло, счетчик щелкает.

Предки авторитетного бизнесмена происходили из города Поморска. Прадеды были рыбаками, молились в староверческой церкви. Деды тоже рыбачили, но храм уже не посещали – его к тому времени закрыли, а потом и разобрали по бревнышку. Отец-офицер
обосновался в Подмосковье, в городе Электросталь. «Ну и название придумали совки, - смеялся Гриб. – Еще бы Цветметом обозвали, а район – Агропромовским». Когда Григорий зажил самостоятельной жизнью, перебрался из Электростали в другой конец области. Здесь началась его криминальная биография, плавно перешедшая в предпринимательскую стезю, которая с большой разбойничьей дороги вывела его на широкий путь политики. Гриб был членом совета партии «Моя страна» и одним из основных ее спонсоров наряду с олигархом Валерием Рейдером и еще парой нефтяных магнатов, сделавших ставку на сибирский регионализм.         

Журналисты на пресс-конференциях порой задавали Василию Аверьянову и его соратникам ехидный вопрос:

- А что это делает в руководстве партии столь авторитетный подмосковный бизнесмен?

На это «патриот российской провинции» Аверьянов неизменно отвечал:

- В нашей партии много авторитетных, уважаемых в обществе людей: академики, актеры, писатели, спортсмены. И предприниматели-меценаты. Такие, как Григорий Буторин.

7.

Василий Аверьянов решил, во что бы то ни стало разыскать Веронику Изъюрову. Сердце сорокапятилетнего политика, уже много лет как порвавшего с супругой-мегерой, было подобно увядшему цветку, никогда более, казалось, неспособному воспрянуть под лучами солнца любви. И вот, наконец, оно распустилось подобно чудесному цветку, озаренному светом  вечной женственности. Эти, в общем-то, банальные строки (вечные истины часто кажутся нам банальными) депутат Аверьянов записывал в свой дневник. Конечно, девушка годится ему в дочери. Сколько ей? Он забыл спросить об этом Валентина. Наверное, двадцать с небольшим. Вероника – какое чудесное имя!

Он выяснил, что показ моделей состоится в эту субботу в одном из ночных клубов, где Аверьянову уже приходилось бывать. Что он скажет ей? Друг юности ее дяди. Что предложит? Стать помощником депутата? А почему бы и нет? У него есть вакансия. Вот его соратник по фракции Зеленкин, например, набрал помощниц из модельного агентства
«Киприда». Так, стеба ради. Интересно, чем они там ему помогают?

… Она грациозно двигалась по подиуму. Василий и двое его соратников по фракции следили за изящной походкой. Как завороженный смотрел Аверьянов в лицо девушки.

Эти глаза – голубые и, одновременно, раскосые. Азия и Европа, скандинавская валькирия и Югорская «золотая баба», казалось, объединили свои черты в одном прекрасном лике.
Светлые, зачесанные назад волосы. Она небрежным движением распахнула курточку. Бывалый партиец Боря Зеленкин деланно ахнул. У Аверьянова перехватило дыхание. Между колыхающихся в такт шагам двух белоснежных грудей темнел старинный крест Выговского литья. «Богохульство, - шепнул «православный монархист» и «по совместительству» областник-регионалист Антоний (в прошлом Антон) Романов, чрезвычайно гордившийся тем, что он однофамилец русских царей. – Эти девицы, небось, и в трусиках кресты носят – чтоб помогли «залета» избежать». - У Василия закружилась
голова. Чуть позже он подойдет к ней, передаст привет от дяди из Сыктывкара. «А я вас помню, - весело ответит Вероника, - однажды мы всей семьей приезжали к вам в Москву».

Он предложит ей стать помощником депутата. И девушка, недолго думая, кивнет в ответ.

…Папарацци многое дали бы за возможность запечатлеть депутата Аверьянова в объятиях молодой девицы на кожаном диване в его депутатском кабинете. Со стены равнодушно взирали на любовников фотопортреты – галерея основоположников областничества: серьезный старичок Григорий Потанин; грустный «печальник Сибири» Николай Ядринцев, словно предчувствующий скорую трагическую кончину; суровый Александр Адрианов в полуанфас – его изуродованное медвежьей лапой лицо было слегка заретушировано; сосредоточенный Афанасий Щапов; благородно-задумчивый Николай Новомбергский; возвышенно-одухотворенный Виталий Чердынцев. Замыкал галерею так нелепо погибший лидер партии «Моя страна» Сергей Кольцов. Мрачно глядели на «грех прелюбодеяния» старинные иконы. На столе, поверх раскрытого проекта федерального бюджета будущего года, валялись кружевные трусики. Вероника блаженно вздохнула:

- И часто у вас это… у депутатов. Прямо в парламенте… с девушкой – ужас!

- Всюду жизнь, природа берет свое! – довольно проурчал Аверьянов. – Насчет прочих депутатов судить не берусь. Тут чаще другой грех имеет место…

- «Голубые» что ли? – с изумлением спросила Вероника, красиво вскинув брови.
- Да при чем тут «голубизна»! Грех банальный, народный – выпить народные избранники любят. Есть у нас такой Торопков из Самары – так он, бывало, и на сессии приходил – лыка не вяжет. Мы уж ему по-товарищески, по-партийному: «Сашка, будут дебаты – сиди и молчи. Не то тебя опять на всю страну ославят – щеки красные, язык заплетается». Зато как он законопроекты пишет – комар носа не подточит, хоть сразу во всех чтениях принимай без поправок и сенаторам неси на одобрение. Все юридически грамотно, выверено, каждое лыко в строку. Настоящий законодатель, каких еще поискать надо.

- А наркотой у вас балуются?

- Фракция «Моя страна» - инициатор ужесточения ответственности за вовлечение в наркоманию, - лихо отчеканил Аверьянов. – А если серьезно: недавно скандальчик был – в сортире «колеса» обнаружили. И как назло рядом с кабинетами нашей фракции. И ведь я доподлинно знаю, что из соратников никто дурь не употребляет. Может, посторонний кто зашел покайфовать. Но шуму было! Особенно разъярился…сама догадайся, кто.

-  Догадываюсь, - засмеялась девушка. – Лично я его терпеть не могу. Наглый он.

- Уж как он негодовал: «Паразиты, наркоманы, мерзавцы, гады, Россию продали американцам, сепаратисты, хотят поделить страну на уделы, гнать таких из Думы – это однозначно!» Я его попытался урезонить – вышло боком: запустил в меня свой сотовый телефон. Я увернулся – телефон просвистел мимо – и вдребезги. Так он теперь с меня требует компенсации за материальный ущерб. На имя спикера кляузу накатал.

В приемной появился консультант с ворохом законопроектов. «Оставьте бумаги здесь, - загадочно улыбаясь, произнесла секретарша, - у него пока посетитель».

Аверьянов взял в руку массивный крест, висевший на шее девушки. «Ты староверка?»

- Я?? Нет, я в православной церкви крещена, в Московской Патриархии. А крест? – ее лицо стало печально-задумчивым. – Это в память о Наташе. Она такой же носила. Ее какой-то подонок ночью подстерег и изрезал всю, живого места не оставил. И крест отобрал. А этот я на Преображенке купила, у староверов, в память о подруге. Она, говорили, и вправду старообрядкой была. В церковь, правда, не ходила, но с крестом этим и на подиуме не расставалась. Давай не будем больше об этом, хорошо? Больно…

Василий встал, оделся, подошел к письменному столу, извлек из ящичка бронзовый амулет: «Это – подарок твоего папы…то есть дяди». «Я помню эту игрушку, - Вероника вертела в руке фигурку божка. - Он мне ее незаметно в карман засунул, когда я уходил.
Я уже в аэропорту ее обнаружил. Решил, видно, снабдить меня оберегом, чтоб от политических козней друга обезопасить. А то всякое может быть».

- А помнишь историю с вашим партийным лидером…как его? Ага, Кольцовым. Я тогда еще в университете училась, он у нас выступал. Так хорошо, так дельно говорил. Почему он выбросился из окна? Ведь партия побеждала, его должны были на руках носить, а он…

- Давай не будем об этом. Больно! – жестко пресек расспросы Аверьянов.

- Извини. Так что? Какие будут распоряжения у господина депутата к его верной оруженосице? – быстро переменила тему разговора Вероника.

- Завтра я встречаюсь с делегацией итальянской «Лиги Севера». Будешь со мной.         

8.
         
Тысячи лет темные боги стремились завладеть миром людей. На Севере Тьма и Хаос приняли облик Омоля – черной тени Творца. Мифология северных народов удивительно напоминала зороастрийскую традицию, где пресветлому Ахурамазде мешал вредоносный Ариман. Сходство и сродство это восходило к гиперборейским истокам цивилизации.

Славяне до крещения знали  Чернобога, повелителя темных, адских сил. На Дальнем Востоке демонам «лха» противостояли грозные божества-воины буддизма и более древней веры бон. На Западе дьявол являлся в образе элегантного Мефистофеля с бородкой-эспаньолкой, лукавым взглядом и прельстительной речью. Множество ликов обретала Предвечная Тьма. Недаром же сказано было: «Имя им – легион». 
   
И всегда находились люди, через которых Тьма проникала в наш мир. «Бесогон Поморский», отреченная книга Евстратия Лодемского, занимала не самое почетное место в ряду подобных сочинений. Были труды чернокнижников, стяжавшие куда более громкую славу. Воины ислама разыскивали в аравийских оазисах, в шумных городах Леванта, в укромных обителях отшельников «Некрономикон» Абдуллы аль-Хазреда, чтобы предать нечестивое сочинение огню. В Европе некогда прославился алхимик Вильгельм Мартиниус, чей «Черный ковчег» был сожжен на главной площади Гейдельберга в один из летних дней 1506 года, а сам автор скрывался где-то в горах Австрии или Швейцарии. Но, благодаря изобретению Иоганном Гуттенбергом книгопечатания, опус разошелся, по меньшей мере, в десяти экземплярах. Китаец Янь Ли, медитируя в густых бамбуковых зарослях по среднему течению Янцзы, написал «Путь в тростниковую хижину» - вполне невинное название, скрывающее страшные заклинания.
Маньчжурское правительство охотилось за этой книгой с не меньшим рвением, чем европейские инквизиторы – за «Черным ковчегом». То, что книга не была найдена, избавило мир от больших бедствий и потрясений. Кто знает, как поступили бы с  сим сочинением императорские цензоры. Предали огню или решили токмо праздного любопытства ради заглянуть в запретную книжку? А был еще утерянный в Александрийскую эпоху папирус Хепру-Нефера, который ищут дьяволопоклонники вот уже третью тысячу лет. Но нас интересует судьба «Бесогона Поморского».   

Подобно тому, как любители пообщаться с нечистой силой шастали по всему миру в поисках темных текстов, точно так же охотились за этими сочинениями и люди, на разных языках называвшие себя примерно одинаково «Божья Стража». В России таковых оставалось не более десятка, а во многих странах не было ни одного. Старообрядец-поморец Мартирий  слыл своего рода неформальным лидером круга «священных стражей». Его авторитет признавали и представители Русской Православной Церкви, составлявшие большинство в российском круге «Божьей Стражи», и мусульмане.    

Звонок депутата Аверьянова заставил Мартирия не на шутку встревожиться. Еще одно дьявольское послание, оставленное Евстратием! Его следует непременно уничтожить!
Для этого надо будет потревожить прах автора «Бесогона». Не по-христиански, конечно,
но придется совершить малое кощунство, дабы уберечь мир от гораздо большего зла.

… Когда Василий и Вероника занимались любовью на депутатской квартире Аверьянова,
внезапно зазвонил мобильник. «Тьфу ты, черт!» - Василий дотянулся рукой до стула, на котором валялся телефон, и легким нажатием ногтя отключил его. Через полминуты затрезвонил телефон на письменном столе. Назойливые звонки следовали один за другим.
«Алло!» - гаркнул в трубку депутат и тотчас изменился в лице: «Там…твой дядя. Убит!»   

Анатолий Беднов