Исповедь пенсионерки часть третья

Мы с Танюшей жили у матери, пока ей не исполнилось 9месяцев. Ребёнок рос и радовал меня. Все мои родные очень любили её, особенно моя мама. Я иногда скучала по мужу, как женщина, и писала Толе письма, описывая милые проделки растущей нашей дочки. Толя отвечал мне, как-то суховато, но насчёт «его дочки», он всегда давал ценные указания.  Потом он приехал за нами и очень гордился «своей дочкой», что она такая хорошенькая. Ко мне он относился довольно уважительно, ведь по-другому нельзя было. Он понимал, что он среди моих родных, и казался, что он «само совершенство». Я улыбалась, и мне было приятно, что мой муж отличается от  мордовских мужчин  умом, начитанность и другими хорошими качествами. Пожалуй, я сама поверила, что он любит меня, и что он теперь хорошо ко мне относится. Но я ошибалась. Это было временно. Дома в Ленинграде он показал свою сущность. Мы ссорились, и я уезжала в Кузнечное, к Вере. Потом он, передумав (он боялся, что потеряет дочку), приезжал за нами. Я всегда прощала. Да, он относился ко мне не как своей жене, а как няне его дочери. Когда я напоминала, что, ведь она и моя дочка, и что я ему жена, у нас разгорался скандал. Тогда я брала дочку и снова уезжала к Вере, или к матери в Мордовию. Толя делал это по наущение дьявола, который в нём проснулся болезнью, а я не понимала, что это уже больной человек, и требовала, как от здорового моего мужа. (Господи, прости меня!) Я исполняла свой долг, как хозяйка и мать. Всегда у меня было дома чисто и вкусный обед. Но Толя стал чаще и чаще упрекать меня своими деньгами, что я много трачу. Я не работала и моих декретных уже не было. Он не хотел идти на вторую работу. Денег не хватало и он, наконец, устроился грузчиком в хлебный магазин, на Тверской улице. Это было не далеко от Радищева, где мы жили тогда. Надо было только пройти через Таврический сад.   Летом с Танюшей, гуляя по саду, (а ей было уже больше годика, и она ходила уже своими ножками) я зашла в тот магазин, где работал Толя. Но он не обрадовался нам, а стесняясь, сказал, чтобы мы больше сюда никогда не приходили. (Я туда больше ни когда и не ходила). А дома я сказала ему, что мне это не понравилось.  И спросила: «зачем ему стесняться нас, своей семьи?» Тогда он раздражённо отвечал на моё одно слово, десятью словами. Я тоже хороша, не зная, что его нельзя раздражать, сказала ему обидные слова, чтобы он не возносился, что мне достались остатки былой роскоши. Ещё, тогда обозвала его «бабой рязанскою и жадным мужиком». Мы очень круто поссорились.  И я назавтра, нарочно составила список, куда и зачем, я расходовала «его деньги».  Он бросил в лицо мне этот список, но сам через некоторое время, пошёл и купил в киоске 30конвертов. И он, положив в них по 2рубля, сказал, чтобы больше двух рублей на день, не смела расходовать. (А что такое два рубля на семью? Мне было ужасно обидно, хоть плачь!), но я не плакала. А с раненой душой думала про себя: «хотя бы по пять рублей на день, он бы дал, ведь детей не вырастишь бесплатно!».
  Старая прихожанка вздохнула и сказала, - о, инстинкт материнства! Зачем, зачем Господь его вселил в нашу про-про-родительницу Еву?
- Вы, Любовь Викторовна, не богохульствуйте! – сказал пастор, - всё Он сделал замечательно, и наши про-про-про-родители жили бы вечно. Ведь, Господь предупредил их, чтобы они не ели с дерева жизни. Но, когда они ослушались Его, тогда Он изгнал их из Рая и проклял. Он сказал им, что у женщины будет всегда влечение к мужу, а мужчине Он сказал, что он будет в поте лица добывать свой хлеб. А когда создавал их, дал Он им первую, самую первую заповедь: Плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю. Это заложено во всех людях.   Да, вы сами знайте, и не раз читали об этом в Библии. Так, что не гневите Бога!
- Прости меня, Господи! – сказала старая прихожанка и продолжала рассказывать часть своей извилистой жизненной пути.   
  «И тогда я через неделю пошла сама работать в садик поваром. Я туда устроилась с дочкой. Теперь нам стало гораздо легче, и Толя стал гораздо мягче.  Дочка радовала меня и в два с половиной года знала уже весь алфавит. А в три года она начала читать, так как мы утром ходили вместе на работу по ул. Пестеля, а там было много афиш, и она их с интересом читала. Толя гордился своей дочкой. Он любил её безумно и слепо, и готов был посадить на видное место, и молиться на неё. Я же была с ней гораздо жёстче. Я очень любила её, но не показывала виду, так как Толя. Я не хвасталась ею, как сверх-ребёнком,  или же ребёнком-вундеркиндом.  Для меня она была просто моя дочка, и ни какая-то особенная. И хотя она была красивая девочка, и я видела, как многие, видя её, восторгаются ею, но эта была моя дочка, а не какой-то идол, на которого надо молиться. А толя именно так её любил, и всем хвастался, какая у него необыкновенная дочка. Он сам был готов молиться на неё и хотел, чтобы все другие молились на «его дочку». Я любила Танюшу «спящею, когда она спит», и это ему не нравилось. Он постоянно указывал мне, как надо обходиться с «его доченькой».  Если я приучала дочку ко всему, к той жестокой жизни, которая была за порогом нашего дома, он выражал недовольство. Он ни разу меня не ударил, и не назвал меня, даже «дурой», но мог убить меня одним словом. Так мы и жили…
  А потом, когда я стала работать, у нас появились деньги. Дома у нас установилась более или менее хорошая обстановка, и между мужем и мной хорошие отношения. Но Таня выросла, и я уже работала в столовой большого универмага.  У меня были всегда деньги, которые я тратила на семью. И Толя был доволен этим. Я снова забеременила, но Толя не хотел и этого ребёнка, как не хотел Таню, и после Тани посылал меня два раза на аборт. Я сказала ему, что я теперь  чувствую, что ношу под сердцем сына, и если он откажется от него, я без него выращу, но на аборт я не пойду. Тане было уже шесть лет,  и она однажды на прогулке сказала мне: «Мама, скорее бы ты родила, а то мне стыдно ходить с тобой!»  Когда она пошла в первый класс, я провожала её с коляской, в которой лежал трёхмесячный Андрюша. Толя очень любил «своих детей» и не спускал Андрюшу с рук. Он очень гордился, что у него теперь есть и сын. Он всем демонстрировал их, и говорил про них с умилением. Он подчёркивал в разговоре,  «эо мои дети». Мне было иногда досадно, кк будто бы я не причём, и я не принимала никакого участия в их рождение и в воспитание. Я всё больше понимала, что для него я только прислуга, и няня «его детей» Но вот Андрюше исполнилось три года и я попала в больницу на операцию.  Уже тогда у меня круто стала изменяться жизнь. Вот тогда я увидела Толину ненависть ещё раз. После операции я была, словно другим человеком. Я «глотала книги и знания» Я была заинтересована больше духовным, чем материальным.  И я увидела и поняла Толю совсем другим человеком, жёстким, чёрствым эгоистом. В больнице произошёл неприятный случай, когда после операции, когда он пришёл навестить меня, с маленьким Андрюшей. Андрюшка увидев меня в бинтах, испугался и спрятался за папу, а тот увидел свою книгу «рассказы Эдгара По» у моей соседки, которая читала её. Толя тогда хмуро и недовольно сказал: «верните мою книгу!» Лицо его было натянуто и сердито, по ней нельзя было сказать, что он сочувствовал больной жене, а скорее всего на лице, явно и ясно, можно было прочитать; брезгливость ко мне и к моим больным соседкам.  Он был в палате три минуты, и ушёл. Мне так было больно, и обидно за этот его визит.  Ведь, до этого случая, я всем «девочкам» говорила про него только хорошее. Я выдумывала и рассказывала им сказки, что он меня чуть ли не на руках носит. Теперь же они увидели «это» воочию и, конечно, всё поняли. Девочки нашей палаты были милосердные, Жалели и понимали всех больных. Каждая из них рассказывала про себя, и мы все очень сдружились, ведь общая болезнь сближает людей. После того, как я вышла с больницы, и пришла домой, мои домашние вроде все обрадовались, к тому, что я наконец-то дома. Я захотела, как прежде накормить их «вкусненьким», и стала делать пельмени. А в комнатах везде пыль и я, как чистюля, не могла всё так оставить и начала уборку. Заглянула в ванную, а там, в стиральной машине черви. Я быстрее стирать. Все мои поручения, мои домашнее вначале делали с удовольствием, потом все пошли по своим делам, оставив на больную мать и жену все дела; стирку, уборку, готовку. Я всё сделала, хотя мне было очень больно. Я одна сидела в чистой квартире и ждала своих; Таню, которая должна была давно уже вернуться от подруги, Андрюшу от друга, и Толю, который ушёл «по своим делам». А дела Толи были на блошином рынке, где он что-то покупал, и потом перепродавал это же, но уже дороже. И однажды он купил «библиотеку», то есть много книг у одного хозяина, который уезжал в Израиль. Купил Толя книги выгодно, но, я думаю, он их купил для того, чтобы я не истратила его деньги. Среди книг, я нашла хорошую классику и просила не перепродавать эту «библиотеку». Он не продал, я теперь знаю, не из-за меня, а за «своих детей», он хотел, чтобы они, прочитав их, были такие же умные, как и он.  Да дети наши умные, но не из книг. Ведь, теперь у всех, почти, есть компьютеры, и всё можно найти в интернете. А тогда был голод, кризис, и в магазинах, почти ничего не было. А, если чего-нибудь «выбросят», то были километровые очереди. Вот в такое трудное время, однажды Толя уехал в деревню, оставив нас, без средств к существованию.  Меня тогда, как и многих людей, сократили с работы. Денег не было, хлеба тоже не было в магазине. Но вот, в наш магазин обещали назавтра привезти хлеб, и я продала, за копейки, свою золотую цепочку перекупщикам. Тогда, мы с детьми, вдоволь наелись хлеба.  Прошло две, три недели, а может месяц, и я всё время,  каждый день говорила детям: «вот придёт папа, и тогда он даст нам денег, и мы поедим. Да, он приехал из деревни, но уже совсем другим человеком. Он дал нам только пятьдесят рублей и сказал: «это алименты!»   Он ещё добавил: «если ты подашь на алименты официально, то и этого не получишь!». Я уже была не прежняя девчонка-мордовка, смиренная воздыхательница, прославляющая его.  И тогда, словно освободившись от нависающего над головой камня, я спросила: «И это всё?!»  Его удивило, что больше нет той покорной девочки, которая «плясала под его дудку». Я ответила ему со смехом: «Скупой платит дважды! Твои же дети будут голодными, ведь я не ем в три горла,  и я не объедаю вас. Но всё делаю для вас!»  Он тогда очень злясь, ушёл с большой комнаты, где мы были, и закрался в маленькой комнате.  Маленькую комнату он считал только своим, и часто закрывал от нас. Через несколько минут он вернулся и сказал «у Андрюши плохие брюки, купи ему новые!»  Я тогда язвительно со смехом ответила, озорно глядя прямо и смело в его глаза: «Неужели ты думаешь от твоих 25 рублей, я ещё должна одевать «твоих детей!». Не надо бы затевать этот скандал! О, если бы я знала тогда, что через него действует дьявол-болезнь, и что он сам не виноват, я бы тогда не отвечала так дерзко и свободно, насмехаясь. Я тогда ведь по неразумению делала всё, чтобы развить его болезнь. А теперь каюсь, каюсь…» И она спросила пастора: «Может ли меня простить Господь, за это?»
- Да, я уверен, что Он простил вас, ведь вы это делали по неразумению и по незнание. И пастор, держа руки над головой прихожанки, благословил её и отпустил её грехи...