36. Великая ложь войны

36. Великая ложь войны
Рано утром в апреле сорок пятого года Иван шёл на работу и встретил Машу, сообщившую ему печальную новость: на фронте погиб её второй средний по возрасту брат Валентин. Об этом ей сообщила жена младшего брата Максима, приезжавшая для этого к ней в общежитие.  Маша просила его вновь вместе с ней съездить в Златоуст к родителям. Иван сразу же отправился к Фёдору Андреевичу, который тоже был опечален этим известием. В тот же день они отправились на железнодорожный вокзал, чтобы уже вечером быть дома и поддержать Ростислава Викторовича и Ксению Григорьевну в их горе.
Красива ранняя весна на Урале, где перекаты гор тянутся, словно завороженные, в причудливых формах вершин. Радуйся и любуйся этому загадочному миру и богатырской силе русской земли! Мелькавшая природа была для них очень знакомой и в другой раз вызвала бы ощущение трепетного и возвышенного чувства, но сейчас она выявляла скорее ощущение тревожной и опасной красоты, щемящей в своей суровости и таинственности.
Иван, видя, как печально молчит Маша, придвинулся к ней и положил свою руку ей на плечо.
Она тихо сказала:
- «Ваня, мне очень тяжело. Ну почему нам приходится расплачиваться жизнями дорогих людей? Валентин был таким хорошим, он был моим лучшим братом и другом. Как сейчас это переживают мои родители? Я их очень люблю, и  мне их очень жалко».
- Иван ответил:
- «Машенька, мне так хочется тебе и твоим родителям помочь справиться с этим горем. Я уважаю и люблю их, это так печально, что они теряют своих детей. Война не щадит даже самых лучших отцов и сыновей».
Со слезами на глазах встретила их Ксения Григорьевна, которая заметив издалека Машу и Ивана, вышла к ним навстречу.
Она выглядела необычно, осунулась и очень медленно произнесла:
- «Дорогие мои дети, мне очень плохо. Третьи сутки не могу уснуть. Очень ждала вас».
 Она обняла Машу и почти повисла у неё на плече, уткнувшись в него. Несколько минут они стояли в трагической позе, склонив друг к другу свои головы. 
Потом, обратившись к Ивану, Ксения Григорьевна сказала:
- «Ванечка, спасибо тебе, что не оставляешь нас в беде. Пойдёмте в дом».
Они вошли в такой знакомый и ставший уже родным дом, с которым было связано много памятных дней.
Ростислав Викторович, как и обычно, пришёл позже. Он, отворив дверь в прихожую, тихо положил свой портфель, но, увидев дочь и Ивана, удивился и произнёс:
- «О, Машенька, и Иван здесь, о, радость какая. Здравствуйте, мои дорогие дети».
Маша обняла отца, сказав:
- «Дорогой папочка, как я рада тебя видеть, мы знаем, что нас постигло новое горе, нет теперь нашего Валентина. Я его так любила и люблю.  Мы с Ваней приехали к вам, чтобы побыть вместе с вами».
Ростислав Викторович нежно обнял дочь. На его глазах появились слёзы.
Но он, справившись с ними, сказал:
-«Я рад видеть своих дорогих детей, тебя Машенька и тебя Ванечка. Спасибо вам за это. Знаю, как трудно сейчас вам на Танкограде, но видно хорошие люди работают там, понимая людское горе, отпустили вас к нам».
Ксения Григорьевна, как и прежде, принялась хлопотать на кухне, куда к ней отправилась и Маша.
Ростислав Викторович стал показывать полученное извещение о гибели сына, текст которого был коротким. В нём было лишь написано о том, что Самсонов Валентин Ростиславович, капитан Красной Армии, пал смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Была обозначена и дата: «15 февраля 1945 года».
Но что обозначала она, понять было трудно: то ли день гибели сына, то ли день отправления письма родителям. Место его подвига тоже указано не было. Такая безликая похоронка.
 Иван посмотрел на родителей Маши и отметил про себя:
- «Как много седины прибавилось в волосах Ксении Григорьевны и Ростислава Викторовича. Их лица стали более серьёзными, фигуры   опущенными, глаза померкшими».
 Ростислав Викторович вынес пачку писем, присланных Валентином с фронта, и сказал:
- «Ваня, это письма нашего сына. Прочитай и ты поймёшь, какой это был человек. Он сражался за нашу родину до конца жизни, и мы гордимся им.  Он сражался за твой город, Ленинград. За свою фронтовую жизнь он написал нам много писем, в которых показал наш  самсоновский характер. Мне приятно это сознавать, но смириться с тем, что произошло с ним, не можем». 
Не выдержала и Ксения Григорьевна, которая с  трагической печалью в голосе сказала:
-«Куда уходят наши сыновья? В вечность? В какую землю? В какое небо? Где то место, которое хранит их бесценную память? Даже преклонить свою голову некуда. Как найти в себе силы пережить это? Дети мои, подскажите».
Иван сказал:
- «Дорогие мои родители, мы всегда с вами. Понимаем, что война отнимает наши жизни. Это горе безмерно для всех. Я надеюсь, что война скоро закончится, и мы обязательно побываем на местах геройских подвигов наших детей, братьев и отцов. Мы должны продолжать жить».   
Они долго разговаривали о судьбе погибших их детей. Потом незаметно женщины ушли, а мужчины ещё рассуждали о работе, о военной судьбе Урала, Златоуста и Челябинска. Иван с беспокойством вспомнил и о неизвестности судьбы своей семьи в Почепе и родителей в Ленинграде.
Потом они тоже разошлись по своим спальным комнатам. Иван взял с собой связку фронтовых писем от Валентина и, оставшись один, разобрал их по датам, а потом долго читал.
В письмах Валентина прослеживался весь путь его военной судьбы от танкового училища, куда его направили после мобилизации и где ему присвоили звание лейтенанта, и до трагических дней фронтовой службы.  Они не давали повода родителям усомниться в сыновьей любви к ним, его храбрости и верности  своей родине. Иван вначале прочёл два первых письма, написанных, соответственно, в сентябре сорок первого и в марте сорок второго года. Читать их было легко и интересно, хотя это были ещё не фронтовые письма.
«Здравствуйте, мои дорогие папа, мама и сестрёнка Машенька. Вот и стал я военным человеком.  Поскольку я до войны окончил школу автолюбителей, то меня направили в Гороховецкие лагеря и определили танковое училище. Сюда каждый день прибывают всё новые и новые эшелоны с людьми, которые потом становятся танкистами и пехотинцами, артиллеристами и автомобилистами, связистами и саперами. Здесь в полуземлянках живём и мы, изучая материальную часть танка.  Записывать ничего нельзя, всё запоминаем наизусть. Живём, конечно, в скромных условиях, но все понимают, что это война. Интересно, что утром все солдаты потешаются друг над другом, обнаруживая сажу у себя под носом. Это ночью у дневального на тумбочке так горит коптилка, заправленная нефтью или мазутом, отчего даже нар не видно. Но кормят нас неплохо: и сливочное масло, и хлеб дают, но мало. Всё время преследует чувство голода, мы ведь молодые, всё время находимся на воздухе, в движении, много стреляем, бросаем гранаты, отрабатывая оборону от вражеской пехоты. Обо мне не беспокойтесь. Целую вас всех. Ваш сын Валентин».
Второе письмо было получено через полгода.
 «Любимые мои родители, здравствуйте. Пролетело уже почти полгода, и я окончил училище. Мне присвоили звание «лейтенант», поскольку учился на «отлично». -Те, кто имел троечки и четверочки, получили звание «младший лейтенант». Интересно, что звание «младший лейтенант» давали и за «неуважение к технике». Так один курсант получил его за то, что при сдаче экзаменов прятал руки в карманы, согревая их.
 -«Где ведущее колесо у танка?»,- задали ему вопрос, при ответе на который его нужно было показать жестом руки.
Он же вместо того, чтобы вытащить руки, пнул колесо ногой. Ну и снизили звание. Нам уже выдали новенькую портупею и наган, вот только шинельки на нас паршивенькие.
Два дня назад мы находились на танковом заводе в Сормово, где получали танки и где работают одни пацаны. Я наблюдал за их работой. Они с трудом вставляли ключ, чтобы прикрутить громадными болтами крышку моторного отделения к заднему борту. А уж, чтобы туго закрутить гайку, висли на нём или просили помощи у взрослых. Провернуть не могли, силёнок не хватало, поэтому танкисты вместе с ними собирали себе машины. Получили также запасные триплексы, нож, часы в пластмассовом футляре, громадные и тяжелые, которые крепились к приборной доске. Но мы их открутили и стали носить в кармане, потому что без часов нельзя.
Только что совершили пятидесятикилометровый марш, по пути немного постреляли и, погрузившись на платформу, двинулись на формирование в отдельную танковую бригаду, которая  находится в резерве командования фронтом.  У меня всё хорошо. Танк хороший, настроение тоже отличное.
До свидания. Целую всех. Валентин».
Письмо третье было послано двадцатого ноября сорок второго года уже с фронта, но где он находился до этого времени, не сообщалось. Иван по мере чтения писем как бы постепенно и сам приближался к фронту, отчего у него усиливалось состояние напряжённого ожидания. 

«Дорогие мои родители, здравствуйте. Теперь я уже нахожусь на фронте, и нас бросили туда, где создалась критическая ситуация, под Ленинград, куда двигались своим ходом в основном ночью. Устали, конечно, страшно. При движении ориентировались только по синему огоньку впереди идущей машины, потому что фары зажигать было нельзя, хотя вокруг видели какие-то вспышки, осветительные ракеты. Днём располагались в лесу, а ночью снова отправлялись в путь.  Ранним утром  командиров танков вызвали к командиру батальона, который приказал с рассветом идти в первое наступление, чтобы поддержать пехотный батальон. Надо было вырваться вперед и подавить немецкие огневые точки, чтобы наша пехота могла двинуться дальше. Здесь мы и встретились с фашистами. Вот как это было. Шоссе, вдоль которого шло наступление, поднималось на бугор, по которому шли немецкие траншеи. И вот мы движемся и видим огоньки. Это немцы из пулеметов строчили, а я туда и послал снарядик. Только мы вышли на бугор, мой танк как тряхнёт! Все лампочки погасли, рация от сотрясения перестала работать. Но все мы остались живы. Механик поворачивается ко мне и говорит: «Лейтенант, впереди пушка!», а во взгляде такая надежда, как будто лейтенант всё может. Но не дай бог показать экипажу, что ты струсил или не понимаешь, что делать.
Кричу: «Вперед!».
Механик жеманул на полной скорости, но танк стал намертво. Сразу пошёл дым, и мы выскочили из него и побежали к срубленным елям, лежавшим вдоль дорог. Вижу, механик залез под соседнюю кучу без автомата.
 Я и спрашиваю его: «А где автомат?»
-«Забыл, лейтенант»,- честно признался он и, чтобы исправить свою ошибку, не побоялся, побежал к танку и залез в него.
-«Вот думаю, зачем спросил. Вдруг немцы его убьют, совесть моя будет не чиста. На верную смерть послал».
Но он вылез из танка вместе с автоматом и покачивается, а у него изо рта дым идёт. 
Дальше смотрю и вижу, немцы бегут, но не  вперёд бегут, а назад, отстреливаясь. Ну, думаем, хотят нас захватить. Но тут же понял, что бегут от нас. Получается, что мы их боимся, а они нас.
Позже оказалось, что мы своим танком раздавили их единственную пушку, а два наших танка, которые шли за нами, подошли и погнали их ещё дальше. Вслед за ними и наши автоматчики в пилотках со звёздочками бежали  и стреляли.
В этом напряжении было трудно сразу понять, кто есть кто, и как лучше сохранить жизнь экипажу. Да, страх смерти есть у каждого человека.
Когда немцев прогнали, мы подошли к своему танку и увидели, что он продолжает дымить. Пригляделись. Оказалось, что дымили наши  дымовые шашки, которые мы везли с собой. Еле погасили их.
Когда дым рассеялся, то мы увидели, что наш танк наткнулся на ствол немецкого орудия, который ударил в приоткрытый люк механика-водителя, и сорвал его. Тут я вспомнил, что что-то тогда меня ударило под сиденье. Видимо, это и был ствол орудия, который и спровоцировал возгорание дымовых шашек.
Вот такая история произошла в первом же нашем бою.
 Мы обошли танк со всех сторон и увидели, что в лобовой броне оказалась хорошая дырка, но танк оказался исправным. Дали задний ход и съехали с немецкой пушки.
 Я в этом столкновении не пострадал, но механику-водителю ободрало щеку, а командиру башни осколки попали в коленку. Его отправили в госпиталь.
Вот так началась моя фронтовая жизнь, но вы, мои дорогие родители не волнуйтесь. Будем громить и дальше этих фашистских извергов.  До свидания, мои родные мама и папа. Я вас очень люблю».
Иван улыбнулся от такой первой его встречи с фашистами, но подумал при этом, что веселья могло бы и не быть, если бы не случилось удачного стечения обстоятельств. Бодрый и шутливый тон писем подстёгивал его к чтению следующего письма.
«Здравствуйте, мои дорогие родные, папа и мама. У меня всё хорошо, сражаемся храбро, танки работают исправно.
Бой с раздавленной немецкой пушкой стал для меня самым запоминающимся. Во-первых, потому что он был первым, а во-вторых, тем, что меня наградили орденом Красной Звезды. Теперь я орденоносец, с чем прошу вас, мои дорогие родители, меня поздравить.
Постепенно выдавливаем немцев из наших сёл, деревень и городов, так как добровольно уходить они не хотят. Расскажу вам такой эпизод. Неделю назад мы из одной деревни выгоняли немцев, многие из которых были уничтожены, а другие бежали. Оставили они нам одни чёрные трубы от бывших здесь домов, ещё головешки дымились. Вдруг из соседнего танка выпрыгнул танкист, подбежал  к разрушенному дому и стал громко кричать: «Мама! Вы живы? Где вы, мама?»
И  из подземелья, из какой-то ямы,  донёсся  глухой протяжный старческий голос: «Здесь я, сынок, здесь!».
Из-под земли медленно поднялась седая, сгорбленная, с запавшими щеками, в лохмотьях женщина. Это и была его мама.
Эта  до боли грустная и трогательная картина встречи фронтовика, дважды орденоносца, со своей мамой, измученной страшным горем, осталась  в памяти навсегда. 
  Вчера я видел во сне вас, мама и папа, и мне так хочется знать все ваши новости до бесконечности. Нынче мы находимся в далекой разлуке. При звуках пушечных выстрелов, артиллерийских канонад и пулеметных очередей вспоминаю вас постоянно. Обо мне не беспокойтесь. Я жив, цел и невредим и уверен, как бы Германия, этот подлый враг, не воевала, наш русский народ сметёт их с лица земли. Эти подлые варвары и кровопийцы уже напоролись на наш советский штык. Лучшие дивизии противника нашли могилу на нашей земле.
До свидания. Крепко вас целую. Ваш сын, Валентин».
Письма Валентина оказались настолько интересными, что Иван, читая их,  подумал о несомненном литературном таланте их автора, а также о том, что трагические страницы фронтовой жизни Валентина, которому не исполнилось ещё и двадцати пяти лет, должны остаться в памяти народа.
Именно поэтому автор решил опубликовать в книге эти письма.   
Письмо пятое от тринадцатого января сорок третьего года:
«Здравствуйте, мои дорогие родные, папа и мама.
Нахожусь я совсем близко от Ленинграда. Говорят, в десяти километрах от нас течёт река Нева, а там рукой подать до прекрасного города. Сражаемся не щадя своих сил. Поймите меня, ведь это война. Ленинград окружён, помогаем ему как можем.
Ещё один бой за моими плечами. У нас в танковой бригаде было два Героя Советского Союза, застрявших в Синявинских болотах на немецкой территории. Удерживая выгодные позиции, они просидели там тринадцать суток. На их выручку  послали наши два танка. По данным разведки, территория вблизи позиции героев была свободна от немцев, поэтому двигались, не опасаясь нападения.   Вдруг раздались пушечные выстрелы. Мы даже не успели сообразить, откуда стреляют. Короче говоря, нас расстреляли в упор. У командира башни голова буквально к ногам свалилась. Механик-водитель только высунулся из танка, его сразу скосили. Я сумел выскочить и залечь под танком. Прикрываясь чёрным дымом наших горящих танков, низко стелившемся в сторону немцев, сумел отползти примерно метров на сто, и в это время увидел, как в наших машинах стал рваться боекомплект.   Я пополз дальше и наткнулся на траншею, которая вывела меня к реке, находившейся вблизи  наших позиций.  И вдруг вижу у берега лежащую сосну и отходящий от него большой сук, из-за которого выглядывает голова немца. Смотрит в сторону нашего берега. Или разведчик, или еще кто. Аккуратненько целюсь, стреляю, смотрю – упал. Я быстро бегу к берегу, чтобы переплыть, иначе, попадёшь в плен. Так и плюхнулся в холодную воду. Переплыл и так добрался мокрым до своих. Хотя стоял крепкий мороз, но мне всю дорогу было жарко. Таким и ввалился в окоп.
Смотрят на меня бойцы и спрашивают:
-«Это ваши танки горят?»
 – «Да»,- отвечаю.
- «У вас же было задание выручить Героев Советского Союза, а вы что сделали? Пошли к комдиву».
 Комиссар дал мне свои сухие валенки, кто-то дал шинель, а комбинезон так и остался мокрый. Приходим к комдиву. А для меня, для старшего лейтенанта, полковник – это царь и бог.
-«Как же вы допустили, что попали под огонь немцев? Там же немцев нет»?- спрашивает он.
- «Мы тоже так думали, а они оказались совсем рядом, да ещё с пушкой»,- ответил я.
-«Не может быть! Вы, офицер, карте разбираетесь?!»
 – «Так точно».
– «Покажите, где это было».
 Показываю.
-«Что вы мне говорите? Вот донесение разведки! Там нет немцев!»
Вызывает он начальника разведки, капитана:
-«Разведайте! Чушь какая-то получается».
Капитан берет двух автоматчиков и меня в придачу, чтобы я показал это место. Идем. Когда мы подошли к первой траншее, я сказал, что дальше идти нельзя, но капитан не согласился со мной. Буквально еще два-три шага сделали и раздались пулемётные выстрелы. Мы бежать, а этот капитан бежал первым. Прибежали, доложили. Тут мне уже водки стакан дали, накормили, как следует. Лег я и уснул.
Потом, когда это место, где нас расстреляли, освободили, осмотрели танки, нашли погибших героев. Вот тогда мне дали новый танк.
Мои дорогие родные, это я вам рассказал потому, чтобы вы не думали, что я трус. Нет, я честно защищаю свою родину.
До свидания. Ваш сын Валентин»
Шестое от двадцатого марта сорок третьего года было отправлено родителям из госпиталя:
«Здравствуйте, мои дорогие папа и мама. Я очень соскучился! Так хочется домой, к вам, своей жене и детям. Мы продолжаем сражаться с фашистами под Ленинградом. Счастливым стал день 18 января. Наши войска соединились с войсками Ленинградского фронта. Ура. Однако, именно в этот день меня ранило. Немца мы гнали здорово.  Нашему батальону было приказано прорваться к мосту и держать его до подхода наших войск, которым оставалось пройти несколько километров. Шли прямо через лес, сдвигая танками деревья. На шоссе вырвались перед самым мостом. 
 Тут немцы и спохватились. Смотрим, снаряды стали рваться, и вышедший вперёд наш танк загорелся. Он был подбит и остановился. Из него наружу выбрался танкист, и немцы стали его окружать. А тот, словно дразня их, влез на башню, и из нагана выпустил по ним шесть выстрелов. Начальник Смерша мне потом рассказывал, что  это был Володька Сомов, сидевший за разбой и бандитизм. В училище, а потом и на фронт он попал прямо из тюрьмы.  Воевал он, кстати, отлично. Это был его последний бой. Мы тут же поспешили ему на помощь, но не успели, одна из фашистских пуль сразила его. Мост мы немцам не отдали, но был подбит и мой танк. Осколок брони перебил мне левую руку, она повисла на одной кожице. Кость об кость как заденет, боль страшная. Я оказался в лазарете, где меня выхаживали две сестрички. Видимо, от потери крови, я совсем потерял аппетит. Не было никакого желания есть. И эти две девушки сядут напротив и уговаривают меня, как маленького:
- «Валечка, хоть ложечку съешь».
 А я не могу, отвращение к еде. Сколько они со мной мучились, буквально слезы у них на глазах. Потом одна из них принесла головку чеснока, немножко поел его, и сразу проснулся аппетит.
Сейчас пишу вам из госпиталя. Мне уже лучше. Руку мне спасли. Заживает. Но радость какая! Прорвана блокада Ленинграда. Есть в этом и моя заслуга, что вызывает у меня прилив жизненной энергии.  Вот выздоровлю,  и обязательно снова пойду в бой.
До свидания, мои дорогие родные. Ваш сын, Валентин».
Письмо от двадцать пятого февраля сорок пятого года было последним:
«Здравствуйте, мои дорогие и любимые, папа и мама.
 Я теперь капитан Красной Армии. Мне дали танк, совсем новый тяжёлый танк ИС. На таком танке я ещё не сражался, но материальную часть уже освоил. Помогали другие танкисты. Эти ребята хоть куда. Я узнал самое интересное, что машина изготовлена на Урале, а с земляком и воевать веселее. Танк умеют водить все танкисты, хотя опыта вождения у стрелка-радиста или заряжающего нет, но завести, тронуться с места, проехать они умеют. Экипаж у меня замечательный, взаимоотношения между нами просто братские. Мы всё делим поровну.  Нам, офицерам, полагается доппаек, но чтобы я его один съел, боже упаси! Всё на всех! И не было такого, чтобы офицер лег спать, не позаботившись о своем экипаже. Мы даже баню делаем сами. В лесу строим шалаш, покрываем его лапником. На пол тоже лапник. Собирается несколько экипажей. Один топит, другой дрова рубит, третий воду носит. Ты заходишь мыться, тебе сразу воду подносят, намылишься, веничком еще постучат, мочалочкой потрут, обольют тебя, иногда нарочно ледяной водой. Чудесно! И никто не болеет.
 Это письмо я пишу после боя под фронтовой елью. Наша артиллерия только что вела губительный огонь по противнику и с большими для них потерями. Мы заняли новые рубежи, при этом в подразделении потерь нет и раненых тоже нет. Кругом артиллерийские залпы и разрывы. Я даже на них не обращаю внимание. Наступит время, когда этот коварный гад окончательно сломит себе шею о наши стальные штыки.
Обо мне не беспокойтесь, беспокойтесь о себе. А то, наверное, вы встаете и ложитесь со слезами. Я вас люблю. Ваш сын Валентин».
 После чтения этих писем трудно было поверить, что такого жизнерадостного молодого человека не стало, и что он уже никогда больше не скажет «Здравствуйте, мои любимые…», не отправит своим родителям очень нужные для них письма. 
   
В день получения извещения о гибели сына Ксения Григорьевна потеряла сознание и долго не могла выйти из тяжёлого душевного состояния. Ростислав Викторович говорил, что она и сейчас постоянно плачет и не верит в случившееся, ожидая  новых от почтальона писем. Встреча с дочерью смягчила её сердце, и она весь вечер не отходила от неё. На лице Ксении Григорьевны иногда появлялась даже улыбка. Маша это понимала и занимала её женскими мелочами, делая это очень естественно. Её мягкий голос затрагивал тонкие струны души женщины, отчего им обоим становилось уютно и тепло. Они вспоминали истории семейной жизни, в которых находилось место только весёлым и красивым эпизодам.
Вечером, когда мужчины остались одни, Иван попросил Ростислава Викторовича, чтобы тот помог организовать встречу с Владимиром Петровичем перед отъездом в Челябинск.
Утром Ростислав Викторович, попрощавшись с дочерью, вместе с Иваном ушёл в горсовет. К сожалению, встречи не получилось по причине отъезда Владимира Петровича. Тогда Иван попросил Ростислава Викторовича передать ему письмо, написанное им ещё в Челябинске, попрощался и вышел из горсовета, чтобы прогуляться по городу. Он не стал возвращаться в дом и приглашать на прогулку Машу, дав ей время для общения с матерью.
 Апрельское утро выдалось прохладным, но солнечным.  Он шёл, вдыхая в себя этот чистый целебный воздух, и пристально вглядывался в фасады небольших домиков. Они были уютными и привлекательными. По сравнению с огромными коробками челябинских зданий, эти домики словно дети прижимались к высоким скатам затоустовских гор. Это умиляло его и вызывало ощущение чего – то очень  приятного. 
Его сознание медленно погружалось в эту тихую домашнюю красоту, он внимательно присматривался к жизни людей, копошившихся за калитками домов, готовившихся вместе с потеплевшим солнцем к весенним работам.
Неожиданно его мысли перенеслись в Почеп, где на высоком холме стоял такой же милый домик. Он представил перед собой свою жену вместе с поднятым на руки сыном и подумал, что уже пятый год ничего не знает о них. Где они? Как живут? Сколько ещё времени будет продолжаться эта война, разлучившая его с семьёй, родителями, его родным городом Ленинградом.
А здесь в Златоусте как будто и не было войны, тихий и невозмутимый городок жил своей невидимой жизнью.
 Иван шёл и размышлял сам с собой:
-«Как хорошо жить мирно и счастливо. Зачем же люди придумывают для себя смертельное оружие, живут врагами, убивают друг друга. Вот создаваемые на Урале танки громят немецкие дивизии, и скоро, по всей видимости, войне будет конец.   Более четырёх десятков тысяч людей, работающих на огромном заводе, принимают в этом непосредственное участие. Но ведь есть и другие такие же заводы, как в Советском Союзе, так и в других странах. Люди, создающие эти машины, даже не подозревают  того, что невольно участвуют в разрушении мироустройства земли.  Танки разрушают цивилизацию, от них погибают сотни тысяч людей, от них гибнут и родные люди. Какое безумство происходит ныне на земле. Война вызвала ошеломляющую ненависть и бесконечно томительную людскую разлуку. Человек изначально рождён для любви и мира. Вот и я приехал на Урал, чтобы изучать природу, уважать людей, проживающих здесь, а мои патриотические чувства рождают во мне чувства ненависти. Смогу ли я и дальше быть участником этого процесса?».
К нему неожиданно пришла мысль о том, что все эти войны во имя патриотических идеалов являются самой великой ложью, способной окончательно увести человечество к своей гибели.
Такие мысли приходили к Ивану и ранее, но самоотверженная работа на заводе заглушала их в себе.
 Иван шёл по маршруту, который когда-то прошёл вместе с Ростиславом Викторовичем, и, оказавшись на вершине горы, откуда открылась панорама всего города, вытянул руки и, дав волю своему голосу, закричал:
- «Моя великая Родина! Урал! Сибирь! Моя столица Москва! Мой родной Ленинград! Я люблю Вас! Вы никогда никому не покоритесь! Заживут ваши раны, новые люди населят ваши прекрасные просторы! Мне хочется быть огромной птицей, чтобы жить и охранять покой земли Вашей. Моя дорогая Женщина Мария, слышишь ли ты меня? Я найду Тебя!».
Эти вырвавшиеся из груди громкие звуки любви и восторга пробудили в нём желание жить другой жизнью, жизнью не мобилизованного человека, а свободного,  где человеческое общение стало бы нормой.
Он как бы выплеснул из себя накопившуюся усталость от бессонницы и неутомимого труда и почувствовал в душе лёгкость и желание обнять всех людей мира.
Иван сел на большой округлый камень и долго всматривался вдаль, где впереди были бесконечные горы, окутанные лёгкой матовой дымкой. Потом он и вовсе лёг на спину, и глаза его окунулись в безграничное голубое небо, по которому плыли лёгкие белые  паутиновые облака.
Молодой человек вспомнил рассказ о девушке Рае, влюбившейся в Ростислава Викторовича на заре его молодости, и глазами долго искал этот образ в звёздах Большой Медведицы.
Правда, он его только представил, потому что днём обнаружить Медведицу на небе он так и не смог.
К полудню Иван был дома, где женщины поджидали его. Он увидел искринку в глазах Ксении Григорьевны, видимо душевные беседы с дочерью смягчили сердце женщины, хотя горе ничем загладить было нельзя.
Когда молодые люди уезжали из Златоуста и прощались с ней, она сказала:
-«Мои дорогие дети, берегите себя.  Я не знаю, что было бы, если бы вы не поддерживали нас. Я буду молиться, пусть у вас будет всё хорошо. Не забывайте нас, где бы вы ни были».
Она с трудом сдерживала слёзы и смотрела на них с какой-то только ей известной надеждой.
На обратном пути в поезде Иван и Маша больше смотрели в окно, чем разговаривали. Но Иван, чтобы отвлечь её от мрачных дум, неожиданно поднялся и, указывая рукой куда-то вдаль, вскрикнул:
- «Смотри, Маша, аэротанк. Вон там, впереди на вершине горы стоит огромный танк с крыльями, природа предлагает своё конструкторское решение».
Маша пристально вглядывалась в окошко и не понимала, на что указывает Иван. Она видела высокую гору, поднимающуюся над зеленеющими кронами деревьев, но никакого аэротанка не увидела.
-«Танк быстро промелькнул и скрылся из вида»,- пошутил Иван и сам удивился своей выдумке.
 Маша даже развеселилась такому его поведению, но быстро успокоившись,  сказала:
-«Да, природа подсказывает нам новые идеи. Нас приучили жить в созвучии с природой. Так живут мои родители, и мне их очень жаль. Они такие добрые, честные и внимательные. Папа совсем плох здоровьем. Он несколько раз терял сознание. Мама говорит, что у него был инфаркт. Гибель сыновей подкосила его здоровье. Он никому об этом не говорит, замкнулся в себе и находит себя только на работе. Мама тоже очень сдаёт, сильно переживает. Я боюсь за неё. Даже не знаю, что мне делать. Она просит переехать к ним жить.  Да и у меня на душе сейчас очень тяжело, и я плохо себя чувствую, мне холодно. Ваня, сядь со мною рядом».
Он безропотно придвинулся к ней и даже положил свою руку ей на плечо. Она закрыла глаза и преклонила к нему свою голову. Так в молчании они и доехали до Челябинска.