Белая лошадь в белом тумане

   Летние каникулы перед седьмым классом Алька впервые провела в деревне у бабушки, а не как обычно, в пионерском лагере. Мама решила,  что в  тринадцать лет девочка уже должна быть самостоятельной и помогать по дому. Перед уходом  на работу она оставляла  Альке список дел, которые надо было выполнить к маминому приходу.

   Но Альке было скучно заниматься домашними делами. Больше всего на свете она любила читать и мечтать. С книжкой засыпала и просыпалась. Готовила еду по маминым инструкциям и одновременно читала. Даже когда ходила по улице в магазин за хлебом или по какому-то  другому делу,  умудрялась читать на ходу.
 
  Мама ужасно сердилась. Ещё бы не сердиться - задания Алька выполняла кое-как, не стараясь, лишь бы отделаться побыстрей и опять углубиться в чтение. Погулять на свежем воздухе почти не выходила. Да и с кем гулять-то? Все подружки поразъехались, кто куда. Только и оставалось - читать запоем, что Алька и делала, днями напролёт валяясь с книжкой. И после того, как однажды, уткнувшись, как обычно, в увлекательный сюжет, налила подсолнечное масло на горящую плиту вместо сковороды, мама решила:

   - Всё, хватит! Поедешь в деревню к бабушке, горе ты моё луковое! Не ровен час ты и дом спалишь тут без меня! Как ещё сама не обожглась? Страшно даже представить...

   Мама выпросила на работе отгулы и в ближайшие выходные отвезла Альку на поезде к бабушке Луше в деревню на юге России. И на следующий день, торопливо попрощавшись со всеми знакомыми, пришедшими в гости по случаю их приезда, уехала обратно, увозя с собой наскоро собранную увесистую корзину с деревенскими подарками - мёдом, молоком, салом, завёрнутым в газету "Советский Дон", жареным кроликом и прочей добротной едой.

   Долгие проводы – лишние слёзы.

   Такое мамино решение казалось Альке суровым наказанием. Хуже всего было то, что мама не разрешила взять с собой ни одной книги и строго-настрого наказала дочке помогать старенькой бабушке во всём. Хотя в этой скучной деревне всё равно больше нечем было заняться.

   Сначала Альке всё здесь не нравилось. Домик у бабушки был каким-то уж слишком древним, пропахшим полынью и мятой - от моли - и каким-то особым кисловатым запахом от печки и овчины, какой бывает в старых деревенских домах с печным отоплением. С портретов,  украшенных вышитыми сто лет назад рушниками и развешанных  между маленькими окошками в ситцевых занавесках,  на Альку строго смотрела вся бабушкина доисторическая родня, будто осуждая девочку за праздное любопытство. Особенно сурово поглядывал на неё широкоплечий дед в бурке и папахе с ленточкой наискосок, которому она, не удержавшись, в первый же вечер показала язык, пока никто не видел.

   Кровать Альке досталась вся в перинах – высокая и душная, с огромными подушками. Как в сказке про Принцессу на горошине.  Без мамы было непривычно и тоскливо. Без чтения книг невыносимо скучно… Бабушка Луша, хитро прищурившись маленькими глазками из-под белого с голубыми цветочками  ситцевого платка, будто хотела выведать внучкины мысли,  вопрошала:

  - Ну, что, Алевтина, значится, будем таперича  разом хозяинувать?  Не скучай, девонька, без мамки-то, ты ить не маленька,  вон кака невеста выросла – впору замуж выдавать! Давай-тко, укладывайся. Утро вечера мудренее…
 
   И ласково гладила по голове тёплой сухонькой коричневой ладонью, как маленькую…

   В открытое окошко ясными звёздными очами заглядывала ночь. На стенке за перегородкой, где спала бабушка,  размеренно отсчитывали секунды ходики…

  «Раз, два, три, четыре, пять…» - измеряла вместе с ними тишину и Алька. И секунды, словно капельки, падали прямо в её протянутые ладошки… Целые пригоршни секунд... Темнота в углах комнаты шевелилась, как живая, от покачивания огонька в лампадке перед иконами.  Из углов таращились на засыпающую девочку таинственные ночные духи бабушкиного дома – привыкали…

 …Потихоньку и Алька начала привыкать к деревенскому образу жизни. По утренней прохладе  ещё до восхода солнца бабушка Луша успевала переделать множество дел – доила козу  Маняшку, кормила кур, гусей и уток,  нарезала серпиком траву для кроликов. Потом  пекла свежий хлеб в маленькой печке в летней кухне.
 
  Будил Альку по утрам рыжий кот Мурчик. Он вспрыгивал на её постель и, громко урча, принимался тереться об Алькины босые пятки, массировал лапками  спину.  Алька немного терпела, потом, не выдержав, вскакивала, хохоча – ей было щекотно до мурашек! - и бежала умываться во дворе студёной водой из колодца.

  На завтрак у них с Мурчиком обычно был ещё тёплый  и душистый  бабушкин хлебушек и козье молоко в большой глиняной кружке. Иногда бабушка варила кашу с молоком,  пекла пирожки или жарила оладушки  для внучки.

  После завтрака Алька принималась за свою обычную работу: пропалывала грядки, таскала, скользя перемазанными землёй босыми ногами по мокрым дорожкам, воду из огромной бочки - поливала огурцы, помидоры, капусту и прочую огородную снедь. Подметала двор, мыла в доме полы, помогала бабушке стирать и вешать бельё. Выполняла она и другие всякие-разные поручения, коих было великое множество в деревенском бабушкином царстве. К вечеру успевала забегаться и устать - за целый-то день.
 
   … И покатилась золотая колесница лета,  одаривая щедро теплом и солнцем,  поспевающими плодами с садов и огородов.
 
  Вместе они варили варенье – внучка рвала вишни, абрикосы или яблоки, мыла, резала кусочками, а бабушка с видом заправской волшебницы варила их в медном тазу, помешивая большой деревянной ложкой. Готовое варенье она разливала по банкам, и Альке всё время хотелось подглядеть, как это бабуля в каждую банку ухитряется спрятать немного солнечного света – так красиво он высвечивался изнутри то пурпурным, то малиновым, то оранжевым, то прозрачно-янтарным.

   Бабушка Луша смеялась: «Ишь, чё выдумыват, сказочница!», явно намекая на внучкину любовь к сказкам, про которую нажаловалась ей Алькина мама. Но секрет свой хранила,  щурясь лучиками морщин у хитрых глаз, не раскрывала до поры до времени.

  А ещё Алевтина училась вязать на спицах и крючком, как бабушка-рукодельница. Бабулины руки порхали над рукоделием, как бабочки над цветком, Алька же усердно ковыряла свои тугие непослушные  петли, то и дело норовящие соскочить и потеряться, и вздыхала, мечтая, что когда-нибудь научится так же – красиво и невесомо.

  В такие вечера рассказывала бабушка Лукерья внучке разные истории. А девочка и  радёхонька - скучавшая без своих книжек,  готова была слушать их без конца. Рассказывать истории бабушка была большая мастерица. Говорок казацкой станишницы был знаком Альке с детства - большинство из их родни так разговаривали. Бабушкина плавная речь-реченька журчала, словно прозрачная водица по камушкам, многие слова были просто непереводимым диалектом, но Алька их понимала - просто чувствовала сердцем.

  Родилась бабушка Луша ещё до революции в большой семье, где было много детей. Жили они в то время даже не отдельными семьями, а все вместе, одной родовой общиной, большим хозяйством. Альке, росшей в гордом одиночестве только с мамой, без отца, от которого мама сбежала, пока Алька была совсем маленькой - уж больно пить стал да буянить - узнать это было удивительно.

  Во время революции бабушке было почти столько же, сколько Альке – двенадцать-тринадцать лет.  Потом были ещё войны – гражданская, финская, Отечественная. Многие родственники погибли, пропали без вести. Тот геройский дед, которому Алька показывала язык, был её прадедушкой, боевым  командиром Красной Армии.

  Он участвовал в революции, прошёл всю гражданскую войну, а погиб в Великую Отечественную, как и дедушка Григорий, муж бабушки Луши. Поэтому Алька его никогда и не видела живым, ведь когда она родилась, война давным-давно закончилась. А со старой фотографии дедушка на неё смотрел улыбающимися глазами и был вовсе и не дедом, а молодым и красивым парнем. На войну он ушёл добровольцем, когда Лиза, Алькина мама, была ещё совсем крохоткой. Так и не вернулся - погиб в сражении под Сталинградом…

  Но про революции и войны Алька знала и по школьным учебникам. Да и бабулю было жалко – вспоминая и рассказывая о родных людях, погибших на фронтах России, она то и дело вытирала глаза краешком платка… Поэтому девочка  старалась отвлечь её рассказами о  других историях.

  - Бабуленька, а кто на той фотографии, где невеста с цветами, в белом платье держит под руку жениха?  Это ты, бабуль?  А почему жених держит в руках икону?

  -  Да, милая, я это... Ить свадьба то наша была -  с дедом твоим, Гришей. Ишшо  молодые совсем…  А икону…  тогда ить положено было так  – родители-то  наши верующие, все тогда такие были.  Особливо мама моя, Прасковья.  Дедушка-то Афанасий, отец ейный, в церкви диаконом служил.

   И увлечённая воспоминаниями, бабушка Лукерья неспешно рассказывала внучке о том, как жили люди в те времена. О молодости своей, о том, как они с Гришенькой любили друг друга - молодые, красивые…

  Больше всего Алька полюбила историю о том, как они с дедушкой Гришей пасли коней в ночном.  Гриша сажал свою Лушеньку впереди себя на белую лошадь и они ехали в утреннем тумане по росяным лугам – вели коней на водопой к речке… 

  Перед сном мечтательница  Алька часто вспоминала эту историю, только на бабушкином месте уже оказывалась она сама, а на месте дедушки Гриши – красивый парень, похожий на принца из сказки. Он ехал с повзрослевшей Алькой на белом коне сквозь туман, клубившийся у их ног, куда-то далеко-далеко – в волшебную страну -  туда, где огромным малиновым шаром рождается из-под земли Солнце, где ждёт их прекрасный дворец с чудесным садом со множеством волшебных цветов и белых голубей… Они гуляли по саду, держась за руки, в венках, которые вплетала в волосы  Алька себе и своему прекрасному принцу.

  Днём бабушка, встававшая с первыми петухами ещё до зари, часто ложилась отдыхать. В домике становилось тихо, сонно тикали ходики, да монотонно жужжала муха в окне. Алька в эти часы убегала к реке: искупаться, полежать-позолотиться  под солнышком на тёпленьком - после долгого купания в речке - жёлтом речном песочке. Одна-одинёшенька - под огромным шатром неба с лениво плывущими и тающими в вышине облаками на излучине небольшой речки Безымянки. Деревушка была маленькой, детей здесь почти не было, Алькиных  ровесников  тем более. Да она и не скучала. Неуёмная девичья фантазия уносила её далеко-далеко вслед за плывущими облаками в прекрасные сказочные миры.

   На одном из деревьев у реки были подвешены кем-то в незапамятные времена качели из толстой веревки с дощечкой-перекладиной. Алька расплетала мокрые косы, чтобы просушить, и качалась-летала на качелях вместе с небом  и солнцем,  речкой и  деревьями. Шалапутный ветерок то пытался заплести косы плакучей иве, склонившейся над водой, то трепал и закидывал на лицо Алькины волосы, гладил её загорелые коленки, спину и лицо… Над прозрачной речной заводью  кружились в неведомом танце голубые стрекозы.  Далеко в рощице за деревней пели иволги да плакала по своим брошенным деткам кукушка и предсказывала Альке долгую-долгую жизнь…

   По субботам бабушка топила баньку. В крошечной баньке слегка пахло застарелой сыростью,  дубовыми  и берёзовыми вениками. Было жарко натоплено. Бабушка в длинной белой рубахе не больно стегала лежащую на полке внучку веничком. При каждом взмахе веника нежную девичью кожу  обжигало горячим паром, Алька повизгивала, кричала: «Хватит, хватит!»  Но бабушка Луша своё дело знала  - шлёпала и похлёстывала, пока внучка не становилась красной, как распаренный поросёнок.  Потом отпускала: «Поди, охолонь маленько».  Девчонка с визгом и хохотом обливалась прохладной водой из ведёрка и предлагала: «Теперь давай я тебя, ба». Но бабушка  вечно от неё отмахивалась, отшучивалась и нарочито ворчливо не давала внучке поднимать руку на свою старенькую бабаньку.
 
   Потом  она  мыла Алькины  волосы в тазу. Её пальцы на удивление по-молодому, по-маминому, уверенно и нежно скользили,  ласковыми движениями массировали голову, и девочке хотелось мурлыкать, как коту Мурчику. Потом бабушка полоскала чисто вымытые до скрипа Алькины волосы в заранее приготовленном отваре из крапивы или ромашки. И закончив мытьё, отпускала внучку одеваться и ставить самовар. И мылась уже сама напоследок.

   Потом они обе, румяные и чисто вымытые, в пахнущих свежестью и мятой сорочках долго и степенно чаёвничали. Пахло мёдом и яблоками. Под выцветшим красным абажуром кружились мошки и «бабурки», как прозывала ночных мотыльков бабушка. Где-то в углу за печкой скрипел свою немудрёную гамму сверчок.  Ходики качали головой засидевшимся чаёвницам: «Тик-так, спать-спать…»  Было сладко от травяного чая,  мёда  и дремотной истомы…

   Как-то под одно такое воскресное  утро лишняя чашка чая, выпитая накануне на ночь, проснулась раньше Альки и попросилась во двор. Сонная Алька нехотя поднялась и побрела до ветру.

   Во дворе стоял удивительно густой туман – такой плотный, что всунутая в него Алькина рука становилась невидимой. Стояла предутренняя глухая тишина, усиливаемая туманом – как в подушках.

   И вдруг среди этой густой, как кисель, тишины со стороны калитки донеслись какие-то звуки – шорох… невнятное фырчание... тихий мелодичный звон. Альке стало страшновато и ужасно любопытно – кто это там, в тумане?  Осторожно, вытягивая перед собой руки и расталкивая, как воду, густое облако тумана, она поплыла в ту сторону, откуда доносились звуки.  Ближе. Слышнее.  Вот уже стал различимым ещё один звук, будто кто-то топочет, переступает  глухо по земле… Но страха у неё почему-то не было, слишком всё вокруг напоминало диковинный сон.
 
  Туман тем временем стал реже, и в образовавшемся разрыве Алька вдруг увидела… белую лошадь! Перед их калиткой в белом-белом тумане стояла белая лошадь. Так вот что за странные звуки доносились из тумана! Лошадь была видна не вся, только отдельными фрагментами – голова в уздечке с чутко прядающими ушами и с белой чёлкой над глубоким,  умным по-человечьи  глазом,  передняя  часть корпуса… Картина была такой нереальной, что казалось, что сейчас видение исчезнет и из тумана, клубясь, как по волшебству, нарисуется кто-нибудь ещё... И девочку охватило волнение от предчувствия Чуда... Но лошадь, верно, почуяла Альку - отпрянула от калитки и исчезла, растворилась в тумане, будто и не было. Только тишина и туман. Со смешанным чувством  сказочности момента и чёткостью видения девочка вернулась в дом. Сон слетел. Она лежала и думала об увиденном.

   Белая лошадь в белом тумане была похожа на сон, на сказку. Может быть, она спустилась на землю на огромном белом облаке, окутавшем их домик, а может, и всю деревеньку – белая лошадь в тумане из Алькиных мечтаний и снов, бабушкиных историй? Она снова прислушивалась к тишине, но кроме старательного тиканья часов ничего больше не слышала. И крепкий утренний сон снова сморил её…

   А когда она проснулась, никакого тумана уже не было, вовсю  светило солнце сквозь ветви старой яблони под её окном. Деревенские петухи вели обычную утреннюю перекличку – соревновались, кто кого чудней переорёт. Алька побежала к калитке – проверить по притоптанной  траве, была ли ночью лошадь, или ей всё это привиделось, приснилось? Но трава, как ни в чём не бывало,  переливалась росой на солнце во все цвета радуги,  между травинками  деловито сновали муравьи и куда-то неторопливо ползли божьи коровки -  никакой лошади нигде не было видно.  Только в калитке сбоку – так, что сразу и не увидать, – торчал оставленный кем-то букетик полевых цветов. Алька побежала показать цветы бабушке и заодно рассказать о своём удивительном сне про белую лошадь, но бабушки нигде не оказалось.

   Алька недоумённо пожала плечами и поставила букет в вазочку с водой на подоконник в раскрытом окне. Кто же их мог воткнуть-то в калитку? Пошла умываться и завтракать. Вскоре пришла и бабушка, а следом за ней от калитки шёл незнакомый мальчишка. Он оказался внуком  их соседа через пару домов - Егора Кузьмича, который жил совсем один и  частенько наведывался к бабушке Лукерье с дружескими визитами. Или приходил  помочь чего по хозяйству. Бабушка поила его чаем, угощала пирожками, и они вели свои бесконечные разговоры о покосах, о хозяйстве, о погоде,  урожае,  внуках. Внуку Кузьмича на вид было лет четырнадцать-пятнадцать, звали его Ромкой и жил он с родителями в большой станице не очень далеко от их деревеньки. О Ромке Алька слышала всё лето. И вот теперь, оказывается, он приехал на той самой белой лошади  к деду в гости на недельку. Надо было перед осенью помочь деду заготовить дров на зиму, пока дожди не пошли.
 
   Вчера к вечеру, оказывается, Ромка водил лошадку к реке. И когда шёл обратно, то и воткнул цветы, собранные по дороге в калитку - для бабушки Луши. Бабушка познакомила Ромку с Алькой, но оказалось, что дедушка Егор  тоже про неё все уши успел внуку прожужжать. От внезапно нахлынувшего смущения девчонка убежала в дом – прятаться за букетом и подслушивать дальнейший разговор из-за окна. Слишком уж симпатичным и взрослым показался Ромка по сравнению с ней самой.
 
   А через пару дней они подружились. Ромка даже покатал Альку на лошади – впервые в жизни. Белую лошадь звали странным красивым именем – Зима. Потому что родилась она зимой и была совершенно белой. Всю неделю в свободное от работы время они купались и загорали на речке, болтая обо всём на свете. Хотя девочка стала стесняться и уже не купалась при друге в одних трусиках, как делала это в одиночестве. За это лето она обнаружила неожиданно для самой себя, как изменилось её тело - округлились грудки, а в самом низу живота пушок стал заметнее. Теперь она одевала ещё и майку.

   А Ромка раскачивал качели с хохочущей Алькой до самого неба… И неподалёку от них на лугу среди травы паслась белая Зимушка-Зима...

   Новый друг даже обещал на следующий год взять Альку с собой в гости в свою станицу, где у них с отцом были и другие лошади, чтобы сходить с ней при случае в ночное – уж больно она просилась…

   А потом приехала мама, и  нужно было возвращаться домой, готовиться к новому учебному году. Деревенские каникулы закончились.

   Подросшая за лето, загорелая и окрепшая Алька ехала рядом с мамой в рейсовом  автобусе на вокзал. Она мечтательно смотрела в окно и улыбалась.

  На коленках у неё стояла корзинка с бабушкиными яблоками. От яблок пахло уходящим летом и… новым, ещё неизведанным счастьем.
    
 
   
 СТРАНИЦА ИСТОЧНИКА ИЗОБРАЖЕНИЯ: http://photo.99px.ru/i/?pid=34922