34. Похоронка

 34. Похоронка
В самый канун Нового года Маша получила записку от своих родителей, которые просили её срочно приехать домой. В записке было написано о том, что погиб на фронте её старший брат Ростислав.
 Маша уговорила Фёдора Андреевича на два дня вместе с Иваном отпустить их, чтобы поддержать своих родителей.
Ивану попутно поручили доставить в горсовет благодарственное письмо за своевременную и качественную поставку на завод высококачественной стали.
Что ж, горе и радость часто сплетаются вместе, потому что от них зависела сама жизнь.
Они прибыли в Златоуст вечером и сразу направились горсовет, надеясь застать Ростислава Викторовича и председателя горсовета на рабочем месте. Председателя на месте не оказалось, и Иван вручил пакет его секретарю.
Открыв дверь кабинета Ростислава Викторовича, Иван увидел, что он как обычно в военной форме сидел в окружении группы людей. Пришлось ждать. Наконец, вошли и они. Увидев дочь, он бросился ей навстречу и крепко обнял. На его глазах были слёзы. Слёзы катились и из Машиных глаз. Иван стоял не шелохнувшись. И хотя он никогда не видел Ростислава - младшего, на душе у него так защемило, что он схватился рукой за сердце.
 Ростислав Викторович, справившись со слезами и волнением, произнёс:
- «Ваня, у нас большое горе. Нет нашего сына, чудесного человека, отца троих детей. Его жена и дети сейчас находятся у нас дома, мы все оплакиваем его смерть. Я пока не могу идти вместе с вами, у меня ещё дела, через час приду, и мы поговорим. Мама сейчас дома, доченька идите домой. Она очень обрадуется вашему приезду. Мы так давно вас не видели».
Маша попросила отца, чтобы он не задерживался на работе и тоже возвращался домой.
Тяжёлое душевное состояние Ивана и Маши в эту минуту сблизило их ещё больше. Когда они вышли из кабинета, Иван обнял Машу и стал застёгивать ей на все пуговицы полушубок. Маша, почувствовав заботу, взяла Ивана под руку и нежно прижалась к нему.
На улице был сильный мороз, но они не чувствовали холода. Ноги сами несли их к родному дому, и было заметно, как два светлых полушубка быстро двигались по заснеженным улицам Златоуста.
Они дошли до калитки, где Ксения Григорьевна, словно почувствовав их прибытие, вышла в сени и отворила дверь.
Увидев их на пороге дома, она вскрикнула:
- «Мои дорогие, как я вас ждала. Я знала, что вы приедете. Заходите скорее. Какое горе, какое горе в нашей семье! Нет больше нашего Ростиславчика. Как с этим смириться? Душа разрывается от скорби».
- «Мамочка, дорогая! Давай войдём в дом, ты ведь совсем легко одета».
Они вошли в дом, мама с дочерью обнялись и долго стояли со слезами на глазах.  Потом Ксения Григорьевна вытерла слёзы и сказала:
- «Всё, долой плакаться. Здравствуй, Ванечка! Проходите в дом. К нам приехала Александра, жена Ростиславчика, и её дети Ростик, Светик и Колик, мои внуки. Спасибо им. Они разделяют с нами горе. Снимайте ваши полушубки, приводите себя в порядок. Машенька, помоги Ванюше. Потом будем говорить о сыне».
И, кажется, опять здесь стало тепло и уютно, в доме запахло вкусной едой. Как будто ничего не случилось, и не было печальных сообщений с войны. И вновь перед ними была всё такая же приветливая, заботливая и любимая мама.
Только исчезли в глазах у неё те искорки радости, принадлежавшие когда - то всем её детям без исключения.
Вскоре пришёл и Ростислав Викторович. Глаза у него были серьёзные, но, увидев любимую дочь, они засветились.
 Иван не знал, как себя вести, и пошёл на кухню, желая помочь Ксении Григорьевне.
На что она вежливо сказала:
- «Спасибо, Ванюша. Я справлюсь. Раз ты пришёл, возьми вот эту стопку тарелок».
Маша, увидев, что Иван принёс тарелки, пошла к маме. Они о чём - то долго говорили, а потом вышли к столу с красными от слёз глазами.
И обед без слёз не получился. Разговор напрашивался сам собой, и начался он с вопроса маленького Ростика, внука Ксении Григорьевны:
- «Бабушка, а наш папа герой, скоро вернётся с войны»?
Женщины затихли, не в силах понять, что ответить малышу. Ксения Григорьевна справилась с собой первая. Она погладила его по головке и сказала:
-«Твой папа всегда с нами, он обязательно вернётся героем» и указала на портрет сына, висевший на стене в правом углу. Это был очень похожий на Ростислава Викторовича молодой человек. Голубые сосредоточенные глаза и высокий лоб особенно выделялись на его лице.
Иван посмотрел на ребёнка, в глазах которого тоже увидел те же светящиеся голубые бусинки.
- «Дети, идите в свою комнату, там покушайте. Бабушка вам там приготовила»,- сказала невестка и сама вышла из-за стола к детям.
Ростислав Викторович показал Ивану «Извещение» о гибели сына, присланное им из воинской части.
Там было написано следующее:
 «Ваш сын, Самсонов Ростислав Ростиславович, рядовой 86 стрелкового полка, уроженец города Златоуста, в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество в бою, был тяжело ранен и умер в госпитале 30 ноября 1941 года».
Далее было добавлено, что он «похоронен в братской могиле близ посёлка Невская Дубровка».
 А в самом низу листка была приписка о том, что «настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии» с подписями командира части, военного комиссара и начальника штаба.
 Теперь стало окончательно понятно, что сомнений в гибели сына быть не могло.
 Ростислав Викторович сказал:
-«Ваня, прочитай письмо, присланное нам вместе с «Извещением», и ты поймёшь, какой геройский поступок совершил наш сын. К сожалению, ценой своей жизни».
Иван взял письмо, извинился перед женщинами за то, что отвлекается и углубился в чтение.
«Уважаемые родители, Ростислав Викторович и Ксения Григорьевна! Хочу передать вам искренний боевой привет от товарищей вашего сына и выразить вам благодарность за воспитание честного и мужественного бойца Самсонова Ростислава Ростиславовича, совершившего беспримерный подвиг в битве за Ленинград.
Однополчане познакомились с ним тогда, когда в ноябре месяце 1941 года пробирались на автомашине по льду Ладоги на Карельский перешеек. Целая колонна бойцов из Урала и Сибири прибыли защищать город Ленинград.
 Как же труден был этот путь по ледовой дороге через Ладожское озеро, где постоянные обстрелы и бомбёжки фашистов делали её просто опасной для проезда. Благодаря умению и мужеству водителей бойцы прибыли в расположение места дислокации своей воинской части своевременно. Фашисты, захватив левый берег реки Невы, каждый день методично обстреливали нас. Вскоре перед нами была поставлена задача: вырваться из окружения и, переправившись через Неву с правого на левый берег, оттеснить немецкие войска.
 Первыми выдвинулись бойцы энского стрелкового подразделения, среди которых был и ваш сын. В темноте, чтобы быть незамеченными, они на лодках быстро поплыли на противоположный берег Невы. Немцы периодически чертили небо осветительными ракетами, и новая осветительная ракета застала их уже тогда, когда они почти добрались у берега. Ярко осветив небо десятками ракет, они обрушили на них шквальный миномётный огонь. Чтобы спастись, все бойцы прыгнули в воду, оказавшись у берега в ледяной воде. Шинели намокли и стали тяжёлыми, но они взобрались на крутой берег и стали рыть спасительные для них траншеи, в которых залегли, чтобы переждать ожесточённую стрельбу со стороны фашистов.
 Рано утром к окопу стали приближаться немцы, проверяя свои позиции. Но когда они подошли, неожиданно для них с криками «ура» и со штыками наперевес бойцы выскочили из окопа и пошли в штыковую атаку. Это атака была настолько стремительная, что немцы побежали. Десятки их нашли здесь свою гибель.
Ростислав, как и все бойцы, сражался отчаянно. Добежав до немецких траншей, бойцы, запрыгнули в них, заставив бежать оттуда других фашистов. Те же, кто попытался сопротивляться были уничтожены. Попытка немцев обратно выбить наших бойцов из занятых ими траншей оказалась безуспешной. Оборона этого рубежа длилась целый день. Ночью им было направлено подкрепление и было приказано по возможности и далее выбивать немцев из траншей, удерживая за собой занятые участки. И хотя сил было маловато, но бойцы рассредоточились по всей траншее и, перебежками, отстреливаясь, смогли удержать позицию.
 Ростислав в этом бою проявил сообразительность и мужество. Он увидел, что в ста метрах от траншеи стоял подбитый немецкий танк и понял, что там может находиться удобная позиция с большим участком для обстрела. Несмотря на опасность быть убитым, он ползком стал пробираться к танку. Вслед за ним пополз и рядовой Николаев. К счастью, немцы их не заметили. Прямо под танком они вырыли окоп, а потом стали рыть траншею к Неве, чтобы при надобности получить подкрепление. За счёт этого маневра обзор местности значительно расширился. Теперь, имея ещё больший обзор и вызывая огонь на себя в разных точках обороны, бойцы создали у немцев впечатления скопления здесь значительной силы.
Бойцы Самсонов и Николаев приняли на себя особенно плотный огонь фашистов, так как их позиция была наиболее приближена к огневым точкам врага. Вражеские пули, к сожалению, не обошли их стороной. Оба бойца были ранены, но продолжали обороняться. До следующей ночи, пока не подошло подкрепление, они сражались на поле боя. Тогда же их на лодке отправили на правый берег Невы в медсанбат.
К сожалению, ваш сын скончался в лазарете, рана оказалась не совместимой с жизнью. Его с почестями похоронили в земле Невской Дубровки. Пётр Николаев до сих пор находится в госпитале, он шлёт вам личный привет и сочувствие.
За геройский подвиг командование посмертно представило рядового Ростислава Ростиславовича Самсонова к награде. К награде представлен и рядовой Николаев.
 Воины полка гордятся мужеством и геройским подвигом вашего сына.  Выражаю вам искреннее соболезнование.
Командир полка полковник Добровольский»
Прочитав письмо, Иван некоторое время не мог сказать ни слова. Он понимал, что это был мужественный, но, к сожалению, трагический поступок. Утешить родителей героизмом поступка было невозможно, но всё же такое бесстрашие вселяло чувство искреннего уважения.
Он, не отрывая глаза от письма, чувствовал, как на него смотрят Ростислав Викторович и женщины, ждавшие от него отклика на письмо.
Когда же Иван поднял глаза, то уловил на лице Ростислава Викторовича не растерянность, а гордость за сына и злость на врага. Лоб его был выпячен вперёд, губы сомкнуты.
Тогда и Иван собрался с мыслями и тихо произнёс:
-«Дорогие, Ростислав Викторович и Ксения Григорьевна. Вашего любимого сына не стало. Это был ваш первенец, Ростислав Ростиславович. Нет слов, чтобы вас утешить. Вы потеряли часть своего сердца. Он был достоин своих родителей, и я очень сожалею, что не успел познакомиться с ним. Как хорошо отзываются о нём его боевые друзья! Значит, он был верным их другом, которые, я уверен, будут его помнить».
Потом он посмотрел на Александру и обратился к ней:
- «Дорогая, Саша, вы потеряли своего мужа. Очень трудно будет растить детей без отца, но светлая память о вашем муже и отце останется с вами, она станет примером в воспитании этих прекрасных деток. У вас есть замечательные родители, Ростислав Викторович и Ксения Григорьевна, они, я уверен, помогут вырастить ваших детей и их внуков Ростиславчика, Колика и Светика».
Маша не сводила глаз с Ивана и ждала его слов в свой адрес. Иван это понял и перевёл свой взгляд на Машу:
- «Дорогая Машенька, ты потеряла своего брата»,- сказал он и запнулся. Иван удивился тому, что впервые произнёс её имя с такой нежностью. Ведь эта нежность всегда принадлежала его жене, так он называл её в письмах. И он, исправившись, продолжил:
- «Маша, твой брат - герой. Мы, обязанные служить своей родине, каждый на своём месте будем всё делать для победы над фашистами. Он будет служить нам примером. Наша страдающая родина, имея таких героев, обязательно победит и не забудет своих сыновей. Обещаю, что после войны, если будем живы, я найду место его захоронения, и мы все поклонимся ему».
Ростислав Викторович в ответ, глядя на Ивана, сказал:
- «Трудно нам сейчас осознавать, что его нет среди нас. Он был прекрасным сыном, мужем и отцом. Жил он в Первоуральске, работал в горном отделе, ходил в экспедиции, изучал богатства Урала и был верным сыном своей родины.  Все мы, если будем живы, очень хотим побывать на том месте, где он совершил свой подвиг».
Долго ещё они говорили о нём, вспоминая лучшие его дни, оставшиеся в памяти. Каждый хранил о нём что-то своё, очень дорогое.   
В конце печального вечера Маша передала Ивану два письма, прочитать которые довелось ему только тогда, когда все разошлись, и он остался в комнате один. 
Это были весточки от Александра, его друга геолога.
-«Вот они, новые вести с фронта. Неужели ещё одна печальная страница откроется ему?- подумал он и представил себе этого молодого человека, высокого и сильного богатыря, которого в экспедиции все признавали за самого лучшего рассказчика. Плотные треугольники писем лежали перед ним.
-«Что там? Сколько дорогих судеб уже открылись перед ним своей трагической стороной. Как же сложилась его судьба»?- думал он и с трепетом в руках стал открывать письмо.
Конверт не хотел расклеиваться, словно оттягивая новое известие с фронта.
 Ивану пришлось аккуратно по верхнему краю разорвать его пальцами рук и раскрыть первую исписанную мелким почерком страницу.
Он погрузился в чтение:
«Здравствуй Иван, пишу тебе письмо, но дойдёт ли оно, не знаю. Я нахожусь в госпитале»,- прочитал он первые строки и отвёл взгляд от страницы.
- «Да что же это такое, каждое письмо содержит в себе страдания, и ещё один близкий человек находится в госпитале. Что же, Россия покорилась немцам? Нет, этого не может быть. Александр, ты не должен сдаваться. Ты обязан выжить и защитить свою родину. Мы все пойдём сражаться, и я по приезде в Челябинск попрошусь на фронт. Мой Ленинград в опасности, на столицу нашей родины Москву фашисты сбрасывают бомбы. Они угрожают смертью моим самым дорогим людям. Это невозможно осознать»,- думал он.
Рука вновь подвела письмо к глазам, и он продолжил чтение:
 -«Вот прошу своего товарища по госпитальной палате Алексея опустить это письмо в ближайшем почтовом пункте. Его уже выписали из госпиталя, и скоро боец Алексей Науменков вновь отправится на фронт уничтожать фашистов.
Я ещё пока не могу встать на ногу, потому что она была очень сильно раздроблена, в неё угодила фашистская пуля. Спасибо, врачам и бойцам, спасшим меня от смерти. Они обещают спасти и мою ногу.
 Но ничего, выдержим всё. Главное, чтобы эта фашистская нечисть была уничтожена.
Расскажу всё по порядку. Наверное, ты знаешь, что я добровольцем попросился на фронт.
Меня отправили вместе с группой таких же парней на учёбу в спецшколу особого назначения. Через два месяца обучения нас перевезли в Москву. Как нам объяснили, мы должны были временно охранять особо важные объекты.
Иногда нам разрешалось по делам службы ходить по столице, которую я до этого представлял себе весёлой и оживлённой. Она же представилась мне хмурой и даже суровой. Людей было мало и совсем не встречалось лиц веселых и беззаботных.
А когда в ночном небе слышался гул тяжёлых вражеских бомбардировщиков, то и редкие люди прятались на улицах.
Я видел, как небо Москвы в эти минуты пересекалось лучами прожекторов, скрещивавшихся с разных сторон в одной точке, высвечивая в виде крестика вражеский самолет. Трассирующие снаряды нашей зенитной артиллерии простреливали московское небо, и можно было видеть, как фашистские самолётики, теряя управление, исчезали из поля зрения.
Иногда на дома, как мне говорили, они сбрасывали зажигательные бомбы, а москвичи, постоянно дежурившие на крышах своих домов, тушили и кидали их вниз.
Интересно, что наиболее широкие улицы и площади были «застроены» ложными зелёными картонными домиками, а на важные здания были накинуты маскировочные сети, раскрашенные в контрастные цвета.
Стал неузнаваем и посуровел сам Кремль. Его златоглавые соборы зачехлили, словно бы надели солдатские защитного цвета пилотки. Были закрыты и рубиновые звезды, венчавшие кремлевские башни.
Вот такой встретила меня Москва. Нам приходилось искать в Москве и шпионов, и провокаторов.
Как неожиданно я оказался в Москве, так неожиданно я её и покинул.
 Последний день, проведённый в Москве, мне довелось стать участником парада войск на Красной площади седьмого ноября.
 Рано утром нас подняли по тревоге, и через два часа мы уже шагали по улицам. Куда мы шли, никто не знал. Было морозно и холодно. Уже при подходе к площади нам объявили, что наш полк примет участие в праздничном параде войск, посвящённом двадцать четвёртой годовщине Великой октябрьской социалистической революции. Мы очень удивились и обрадовались одновременно.
Когда же подошли к площади, где мне приходилось бывать и ранее, то увидели большое скопление военных, которые всё подходили и подходили. Это были сотни бойцов разных родов войск: стрелковых, кавалерийских, танковых, стоял здесь флотский экипаж и сводный зенитный полк.
Говорили, что отдельные армейские батальоны прямо с передовой были незаметно для противника введены в Москву для участия в параде.
Мне запомнились молодые подтянутые воины в зеленых касках, новом обмундировании и с автоматами в руках. Они были курсантами артиллерийских училищ.
Здесь также находились батальоны пехоты с патронными подсумками, саперными лопатками и противогазами, войска НКВД, моряки в черных бушлатах, отряды вооруженных рабочих Москвы, моторизированная пехота, в грузовиках которых находились зенитные пулеметы.
Все были в полном походном снаряжении. Наконец, всем приказали стать в строй, и ровно в восемь часов утра мы услышали голос товарища Сталина.
 Завораживающе слушал я его слова о том, что на нас, военных, сейчас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков.
В мою память врезались и такие слова: «Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!».
 Да, я слышал голос и видел самого Сталина. Все воины, которые находились рядом со мной, слушали его, затаив дыхание. Верховный главнокомандующий уверил нас, что наши людские резервы неисчерпаемы, наши заводы работают по военному времени, и скоро фашисты будут изгнаны с нашей земли.
В Германии же, наоборот, людские резервы истощаются,  они сражаются из последних сил.
Прямо перед нами шли пехотинцы с патронными подсумками, саперными лопатами, противогазами, у многих были заплечные вещевые мешки.
Когда наш полк вступил на Красную площадь, начался сильный ветер и пошёл густой снег, но, несмотря на это, площадь вдруг приобрела необыкновенно праздничный вид, ярко горели кремлевские звезды. Мы шли под бодрую музыку сводного военного оркестра, находившегося слева от нас.
Со штыками наперевес полк прошёл мимо товарища Сталина. На трибуне мавзолея Ленина стоял Будённый и много других руководителей государства и военных начальников, которых я никогда ранее не видел.
Сапоги по брусчатке стучали так, словно это бились наши сердца и трудно передать то волнение, которое тогда испытывали мы. Несмотря на сильный мороз, нам было жарко.
Сейчас, лёжа в лазарете, я вспоминаю эти минуты, но поверить, что это было со мной почти невозможно. Но это так. Я знаю, что парад слушал весь мир. Слушал ли ты его?
 Теперь я понимаю, что это был не просто военный парад. Это был парад, служивший вызовом фашистам и презрением к врагу.
Немцы кричали о взятии Москвы и хотели даже провести свой парад в нашей столице, но мы никогда и никому не позволим  это сделать!
После парада прямо у кремлёвской стены под команду «Смирно» от имени Верховного Главнокомандующего командир полка объявил нам благодарность.
На призыв командира полка: «Готовы ли вы защищать Москву?», все ответили «Готовы!». После этого единодушного согласия повара поднесли каждому из нас по 100 граммов водки, а затем нас погрузили на автомашины и повезли на передний край обороны Москвы.
Так парад стал для меня одновременно и проводами на фронт.
Это первая часть моего письма. Вторую фронтовую часть я пошлю другим письмом.
До свидания. Надеюсь, что мои письма дойдут до тебя. Твой друг, Александр».
 В самом низу письма было написано число: «15 декабря 1941 года».
Под конец чтения письма стали слипаться глаза, и Иван не заметил, как уснул. В полудрёме он то воскрешал Ростиславчика и душевно успокаивал его родителей, то излечивал Александра и делал его настоящим героем. Он обращался к Олегу с мольбой поскорее перейти в наступление и успокаивал Николая, надеясь, что гибель генерала и майора будет правильно оценена историей.
Проснулся он от того, что острый конец треугольника второго письма Александра воткнулся ему в щёку.  Больше спать он не смог, включил свет, раскрыл его и продолжил чтение.
«Дорогой Иван, пишу тебе ещё одно письмо. Оно совсем не похожее на первое. После великого парада, наш полк вскоре прибыл на линию обороны, где командир полка подполковник Иванов выступил с речью. Он говорил, что здесь будет наш рубеж, который будем защищать насмерть, и что мы не имеем права дальше пропустить врага. За нами Москва. И все бойцы были согласны с ним.
Под натиском превосходящих сил противника наши войска до этого дня были вынуждены с упорными боями отступать в сторону столицы, поэтому полку было приказано окапываться и ждать наступления фашистов.
Нашей разведроте, в которую меня зачислили, была поставлена задача пробраться к передовым позициям фашистов и выяснить наличие их сил в близлежащих деревнях.
Рано утром меня разбудил комиссар полка и передал приказ командира о том, что я назначаюсь командиром группы разведчиков. Через два часа пешком пять человек наших бойцов двинулись в сторону вражеских траншей. Перебежками лесами и перелесками по одному бойцы незамеченными прошли несколько километров. Возле одной из деревень были обнаружены фашисты. Они только что проснулись и по одному выходили, чтобы справить нужду. Решено было взять «языка». Удалившегося дальше всех в кусты фрица уже поджидал наш боец, ударивший его прикладом винтовки. Тот упал, а прыгнувший на него другой солдат успел зажать его рот рукой. Пока тот не опомнился, немца потянули в лес, а потом доставили в штаб части. Это был офицер, одетый в парадную форму поверх обычной амуниции.
Из допроса выяснилось, что фашистам не подвезли теплую одежду. Они мерзнут и этим деморализованы, поэтому их командиры приказали облачаться в парадные мундиры, присланные из тыла для парада на Красной площади. Парада не получилось, и парадная форма им пригодилась в условиях московского холода для обогрева.
Из слов пленного офицера стало ясно, что основные силы на этом направлении у фашистов были на исходе.
 Решили провести разведку боем без артиллерийского сопровождения. Буквально на глазах начала портиться погода, и мелкий снежок неожиданно сменился снежной круговертью. К полуночи снегопад почти прекратился, видимость улучшилась.
Операция началась под утро. Стрелковая рота, усиленная взводом автоматчиков и разведчиками, поднялась из окопов и в полный рост устремилась к вражеской траншее, тянущейся вдоль невысокого вала. Среди наступающих бойцов был и я.
Атакующую роту противник вроде бы обнаружил не сразу, и она быстро, несмотря на выпавший снег, приближалась к немецкой обороне. Но, не дойдя до врага и трети пути, из немецких траншей вверх поползли и закачались на парашютиках осветительные ракеты, а потом спицы пулеметных трасс начали протыкать пространство, веером расходясь по всему фронту.
 Постепенно огонь противника стал сосредоточенным и прицельным и, пронзая легонькую пелену снега, дробно стучали вражеские пулеметы. Скрипуче пару раз рыгнул шестиствольный миномет, и завыли мины.
Стрелковая цепь бросилась в пушистый снег и залегла, а всё вокруг стало выть и стонать. Время словно остановилось. Кто-то затаился, кто-то вступил в перестрелку с противником.
 Я видел, как пулеметная очередь хлестнула моего друга Федора по ногам выше колен. Он хотел подняться, но вдруг снопом повалился в снег.
Наконец все стихло. Вскоре из вражеской траншеи выползло несколько немецких солдат, чтобы взять в плен раненого бойца. И тут уже настала наша очередь. Мы стреляли по фашистам изо всей нашей мощи. Раненого Фёдора подхватили наши бойцы и спасли от плена.
Немцы не ожидали такого упорства с нашей стороны и отошли. И мы рисковать жизнями бойцов не стали. Командир приказал возвратиться на свои позиции.
Эта разведывательная операция, хотя и унесла несколько жизней бойцов, но дала представление о силе противника на этом рубеже.
Через несколько дней к нам на фронт стали прибывать новые пехотные части с Урала и Сибири, а также танки и орудия, укрепившие наши позиции.
Никогда не забудется ожесточенный налет на нас вражеской авиации. Почти непрерывно целый час немцы сбрасывали бомбы.
 У меня на руках погиб командир хозроты Ковалев, студент из Ленинграда, которого война разлучила с институтом. Глаза раненого молили о помощи, но он успел только прошептать "спасите" и скончался. Я накрыл его тело шинелью. Как трудно вспоминать это сейчас.
Каждый день мы видели, как налетали эти стервятники, разыскивая мишени по кустам, рощам, лесам. Они стреляли, конечно, вслепую, но разрывы бывали близко. Я уже привык к этому ужасу и, когда шёл по рубежам и рядом начинали рваться снаряды, то всегда говорил себе: не зевай и не теряйся, а ложись в канаву, низинку и обожди, когда кончится этот огневой налет.
Однажды, я ходил с поручением по передовой и решил перейти через поляну на дорогу. Но что-то меня толкнуло, и я подумал; что лучше обойти опушку леса кустами. Только сделал метров сто, как на полянку, через которую я хотел идти, плюхнулись со свистом и разорвались четыре немецких снаряда метрах в сорока от меня. Я залёг в лесную канаву, и через несколько мгновений раздалась новая очередь. Так кто-то спас меня от неминуемой смерти.
На днях немецкие стервятники вновь бомбили наше месторасположение. Шуму, грохоту было много, и воронки были приличные по десять метров шириной и до четырех метров глубиной. Но из всех этих бомб лишь одна взорвалась вблизи нас. Земля так задрожала, что у нас в блиндаже обвалилась стенка.
Постепенно действия нашей авиации усилились, от чего уменьшились вражеские бомбардировки.
Однажды я видел, как один стервятник попал на наших двух ястребков, которые его завернули и повели сажать на наш аэродром. А потом на рассвете наши ястребки сбили немецкого разведчика, который летал над нами. Наших истребителей стервятники теперь сильно боятся.
В середине ноября на нашем фронте появились первые реактивные пушки, установленные на грузовиках. Мы их не видели, но зрелище, производимые ими, было очень сильное, всё горело и уничтожалось. Немцы разбегались во все стороны, а некоторые даже от страха забегали на наши позиции. У немцев подобного вооружения нет.
Первого декабря нами была предпринята новая ночная атака на позиции немецких войск. Немцы в панике бежали со своих траншей, и мы последовали за ними.  Во время броска немецкий снайпер успел дать очередь. Разрывная пуля попала в меня и раздробила мне кость ниже колена. Я упал, потом в горячке вскочил, но тут же вновь упал, потеряв сознание от резкой боли. Когда очнулся, то не увидел своих бойцов. Инстинкт самосохранения подсказал мне, что надо ползти как можно дальше от места боя, от полыхавшей колонны, в кромешную тьму и неизвестность. Я полз с перерывами, но сознание покидало меня. У проселочной дороги меня подобрали артиллеристы. Очнулся уже в лазарете. Спасибо врачам и бойцам, которые спасли мне жизнь.
 Выйду из лазарета и вновь пойду сражаться с этими нелюдями.
 Я знаю, что в данный момент нахожусь за Волоколамском, а наш полк гонит врага с нашей территории, хоть и не охота ему уходить. Под натиском наших войск он теряет свою технику, а также и людской состав. Не пришлось немецким гадам властвовать над нашим свободолюбивым народом.
Помнишь, как в геологической экспедиции мы рассуждали о войне и мире, так вот не знаю, чего в моей душе сейчас больше – войны или мира. Думаю, что войны, ради будущего справедливого мира. И идея Гитлера с помощью войны установить свой мир сверхчеловеков, уверен в этом, не пройдет. Теперь я ещё более убедился в том, что Гитлер - сумасшедший человек, опасный для человечества.
Вот так сложилась моя жизнь на фронте, но я продолжу сражаться с фашистами. Вылечусь и продолжу. Напиши мне. Твой друг, Александр».
Несмотря на то, что Иван почти не спал, он встал рано.  На улице было холодно. Окошко было в морозном инее, и он, подув на него, оттаял небольшой кружок прозрачного стекла. Посмотрев на улицу, увидел снежные чистые горы. Они тонкими длинными волнами отмечали горизонты расстояний. Спокойствие и красота снежных гор завораживали.
-«Вот они мирные златоустовские горы, никогда и никем не завоёванные, всегда надёжные и привлекательные»,- подумал он.
Утром был завтрак и, конечно, разговоры о Ростиславе Ростиславовиче.
Однако день вступал в свои права. Несмотря на трагические семейные обстоятельства, время требовало собранности и дисциплины.
Ростислав Викторович стал собираться на службу и, попрощавшись с Иваном и Машей, вышел из дома.
 Ксения Григорьевна ушла хлопотать на кухне, Александра занялась детьми, а молодые люди остались одни в комнате.
 Иван предложил Маше прочитать письма Александра.
Она с радостью согласилась и, усевшись на кровати, погрузилась в чтение.
Читая первое письмо, девушка словно растворилась в нём, представляя себе фронтовую Москву, этот парад, и, конечно, самого Сталина. Она впервые как бы наяву увидела тех богочеловеков, от которых исходила неведомая сила, зовущая миллионы людей на борьбу со злом. Эти имена обладали магическим влиянием, в котором соединялись величие, уважение и страх одновременно.
Иван смотрел на неё и видел, что она, словно отрешённая от этого мира, находилась где-то там, в другом мире, который представлялся и ему очень значительным. Там, в далёкой и одновременно близкой Москве, решалась судьба всей страны, их судьба.
Прочитав письмо, Маша сказала:
-«Да, какая сила духа исходит от этих людей, живущих там, в окружении врагов. Я слушала репортаж с этого парада, и моё сердце билось вместе с участниками парада. Теперь, после прочтения этого письма, я, мне кажется, очень понимаю Александра и всех бойцов, принимавших участие в параде, словно я там тоже была».
На что Иван отвлечённо ответил:
-«Да, вдохновляющая сила всегда успешнее силы наступающей и обороняющейся».
 Маша сосредоточенно посмотрела на Ивана. Перед ней был человек, одно ласковое слово которого вызывало у неё трепетное чувство, которому она была готова полностью подчиниться. Мысли, высказанные им, закружились в её сознании.
Она, не выдержав нахлынувших на неё чувств, взяла руки Ивана в свои и сжала их. Он не отстранил её, а только сказал:
- «Машенька, если хочешь, то прочитай второе письмо».
Маша ослабила свои руки, взяла письмо и принялась читать.
Её внутренний чистый девичий мир с трудом вмещал в себя военные события, этот мужской тревожный мир жестокости, вражды и смерти, поэтому, не дочитав письмо, она возвратила его Ивану, сказав:
-«Не могу больше читать, Ваня. У меня на душе становится так тревожно. Посмотри, что делают немцы с близкими нам людьми. Они и наши тела и души ранят».
-«Раны укрепляют веру в победу, хотя мы за неё дорого платим»,- ответил Иван.
Неожиданно Маша спрыгнула с кровати и произнесла:
- «Что там делает мама? Плачет, наверное. Пойду к ней, нам ведь скоро уезжать надо»,- и вышла из комнаты.
Вскоре пришло время их отъезда. Ксения Григорьевна была молчалива, хотя, как и обычно, подготовила две сумки съестных припасов на дорогу.
Маша не разрешила ей провожать их на вокзал, понимая, как разорванное чувство скорби на душе у неё продолжало ещё бушевать.
Перед их уходом на пороге дома мать и дочь обнялись. Ивану показалось, что Ксения Григорьевна уцепилась в неё так сильно, словно боялась теперь потерять и дочь. На глазах обеих были слёзы.
Потом мама сказала:
- «Ваня, береги Машеньку, как брат сестру. Я очень на тебя надеюсь».
Вскоре поезд вновь вёз их среди снежных горных вершин по златоустовской земле в Челябинск.