Глава 1. Итан

Итан.
1

Улицы даже ночью полны людей. Толпа топчется, шаркает по тротуару, ропщет на ненастную погоду. Осень смыкает свои золотые объятья, кутает деревья в золото, а людей — в пепел. Но из-под этой маски упадничества всегда проступает очарование. Такова природа осени. Её красота — во всеобщем увядании, во всеохватывающем ощущении скуки и пустого сезона вокруг. Люди чувствуют это — их лица становятся грустными, серыми, похожими на пепел тоски, который тугие ветры приходящей осени вздымают над неровными рядами каменных кубов-зданий. Но в их душах, подобно деревьям посреди улицы, тонкими сияющими ручейками разливается золото.
Осень никогда не подкрадывается неожиданно. Это — самая честная пора года. Она всегда предупреждает о себе сперва резкими холодами, потом — хмурым и обмершим небосводом, а, бывает, и дождём — хлёстким и как будто обиженным. Дескать, посмотрите на меня. Я прихожу. Доставайте из карманов ваши картонные маски.
Вот и сейчас лил дождь. Серые струи, смешиваясь с грядами незримого пепла, шипели и пенились в распахнутых пастях водостоков.
Заканчивался сентябрь. Школьное время входило в раж, учебный мир стремительно набирал обороты, двигаясь в ногу с подступающими холодами.

Толпа — особое существо. Единственное существо на свете, которое, при таком количестве глаз, остаётся совершенно слепым. Ко всему вокруг. К самому себе.
Толпа просто движется — мерно и непрерывно, подчиняясь таинственным, лишь одной ей ведомым законам. Она кипит, пенится, бурлит, как вода в водостоках, вздымается и кружит, словно листья в ветру, словно пепельный буран, обуявший всё пространство вокруг...
Глупое, наверное, утверждение, но людям не место в толпе. Нет, если вы подумали, что, дескать, «толпа же состоит из людей» - вы ошиблись и ошиблись сильно. Дождитесь, когда небеса нахмурятся и затянуться тягучей серой пеленой дождевых облаков. Дождитесь, пока с небосвода ливанёт так, что за несколько секунд будет наполнять пластиковый стаканчик, подставленный под дождь. А потом каким-то неведомым образом переместитесь в какой-нибудь оживлённый район — центр города, или, скажем, скопище бизнес-строений или что-то навроде китайских трущоб. И лишь тогда, оказавшись в жерле толпы и проплыв её потоком хотя бы квартал, вы вдруг заметите. Вокруг вас нет людей. Нету белой женщины с сумочкой из крокодиловой кожи, нету оборванца-хипстера с африканскими косичками и очередным выкидышем гитары за спиной. Вокруг — ни единого человека. Только бушующий, клокочущий, пенный поток, состоящий из мяса, перемешанного с дождевой водой.
Толпа в ливень — самое страшное, что может произойти с человеком. Ну кроме, может быть, автобуса, в который кусочек этой толпы впоследствии ввалится.
И вот сейчас в клетке из промокших, посеревших, насквозь пропитанных осенью силуэтов, бился человек.
Человек этот был мальчиком — при чём мальчиком совсем ещё маленьким — ну лет четырнадцать ему было, не больше. Растрёпанные чёрные волосы прилипли ко лбу, а глаза — маленькие и блестящие, похожие на крошечных жучков, лихорадочно искали выход. Одно неверное движение — и тебя раздавят. Смешают с текущими по земле потоками дерьма. Четырнадцатилетние мальчики не знают таких вещей. Не осознают их и уж тем более не могут выразить словами. Зато их инстинкты, их подспудные предчувствия и, возможно, генетическая память — все эти вещи там, в глубине подсознания, прекрасно понимают, что происходит — не утруждая себя ни словами ни образами. Воображение появилось заметно позже инстинктов. Они в нём попросту не нуждались.
Выползти из бегущего потока, перейти дорогу и влиться в ещё один такой же поток. Затем, пройдя его, оказаться на заветном берегу — на Земле Обетованной, которая начиналась невысокой каменной лестницей в полдесятка ступенек и слабо светящейся вывеской «Библиотека. 09.00 — 22.00» над ней.
И вот сейчас мальчик отчаянно боролся. Небезуспешно — что само по себе могло бы быть причиной человеческой гордости. Если бы кто-то часто утруждал себя размышлениями на эту тему. Он медленно, беспокойно озираясь по сторонам, продвигался к краю людского течения.
Законы, управляющие движением людей в толпе — ещё одна инстинктивно познаваемая штука. Ну, к ней в меру быстро привыкаешь — особенно, если сталкиваешься с этим с детства. Толпы всегда похожи друг на друга. Китайцы и русские, да хоть папуасы — все люди во всех странах двигались примерно одинаково. Особенно — в дождь, смывающий с и без того похожих людей в толпе последние капли красок.
Два ловких движения — и мальчишка подобрался почти что к краю — к самым перилам. Точнее, не к перилам, а к забору, огораживающему дорогу от людской массы. Человек, уцепившийся за эти «перила» считай, спасся — законы толпы не позволяли сбивать людям мешать таким ребятам. Почему — а бог его знает. Ребёнок, стоящий у перил, может быть, потерялся. И те крошечные частички человека, остающиеся у членов толпы, это понимали.
Мальчик подобрался к дороге так близко, что люди, сидящие по ту сторону окон в намертво застопорившейся колонне автомобилей, смогли бы разглядеть большую чёрную сумку, перекинутую через плечо мальчика. Чтобы без неё не остаться мальчик ухватил её ручонкой за матерчатую ручку.
Шаг. Ещё шаг... И ещё совсем чуть-чуть...
Только тут, только в этом мире ощущения мокрого и холодного железа в руке может принести человеку столько радости. Мальчик схватился за спасительные перила и, увильнув из-под ног крупного усатого мужика с большущим сизым зонтом, крепко прижался к холодному металлу. Теперь — перелезть через этот забор и перейти на ту сторону. Это проще, чем ползать в толпе — машины стоят намертво и на дороге практически не было людей. Хотя с машинами это было связано довольно слабо. Просто там было очень глубоко — глубина с пол-ладони, не меньше. Люди не готовы были пожертвовать сухостью своих ног ради комфортного перемещения. Почему — неизвестно, наверное, никому. У каждого свои странные причины и они, если уж быть откровенным, мало кому по-настоящему интересны.
А вот мальчик был готов. Больше того — он даже не задумывался, как может быть иначе. И, наверное, не понял бы этого.
И это было хорошо.
Перелезть через мокрый забор оказалось непростым занятием — во-первых, он был довольно-таки высок, во вторых ослабевшие руки по нему скользили — мальчику казалось, что под ними облупляется краска. И, в-третьих, он был весьма холодным. А ещё мешала треклятая сумка, которая была отнюдь не лёгкой.
Собственно, сумка была главной проблемой.
По этому мальчик сперва перекинул сумку через забор — не уронив в поток воды, льющейся по дороге, а зацепив за руку. Вес сумки теперь играл ему на руку — во всех смыслах. И он, медленно переставляя ноги с одного красного ребра на другое, начал перелазить.
Перелез. Свалился. Просто не мог не свалиться — да ион на другое и не надеялся. Руки, часть футболки и куртки, ноги до колена — всё насквозь пропиталось холодной влагой, которая, сптетясь в тугой ручей, бодро журчала по обе стороны от дороги, то тут то там стекая в водостоки.
Мальчик живо вскочил на ноги. Машины всё ещё стояли — ни миллиметра не преодолели, наверное, за последний час. Это был сильнейший дождь за последние несколько лет и никто не был к нему готов — он свалился внезапно, как паук-ловец, прыгающий на голову своей жертве и накрывающий её паутиной.
Если бы мальчику это сказали — он бы влёт ответил, что у дождя заметно больше лап.
Но ему этого, ясное дело, никто не говорил. Да и некому было. Посему он, перейдя через перемычку между машинами, подошел к другому берегу, к другой стороне дороги. Забора там не было, толпа была не такая густая и до заветной лестницы оставались какие-то пол-десятка метров. Мальчик «провинтился» в своей куртке и рванул в сторону библиотеки.


Библиотека — особое королевство. Как и у толпы, у него свои законы — надо заметить, порой ничуть не менее странные и причудливые. И их ничуть не меньше. Единственное по-настоящему важное различие — все до единого законы библиотеки можно было выписать на бумагу.
Что, собственно, владелец этого места и сделал. Прежде чем попасть в, собственно, саму библиотеку, потенциальный читатель попадал в небольшой «тамбур» между двумя дверями — простенькой застеклённой, отделяющей библиотеку от мирской суеты и красивой деревянной, казалось, дышащей старостью — отделяющий новоприбывшего от тронного зала.
В этом самом тамбуре на стене располагался красивый светильник, стеклянный корпус которого был похож на лилию. А напротив этого светильника, занимая всё свободное пространство, висел огромный лист с правилами — написанными явно в ручную, ровным мелким, женским почерком. Их было довольно много, но все они были лишены той исконно советской строгости, которая обычно присутствовала в подобного рода вещах. Нет, когда ты их читал, возникало ощущение, что их написала не сморщенная, как опёнок, савдеповская старушка с голосом, похожим на скрип дверей и темпераментом тюремной надзирательницы. Нет, большая часть людей, читавших эти правила, представляла крошечного, доброго и спокойного старичка, любящего детей и умные, честные книги. Впечатление, которое, надо заметить, практически полностью соответствовало истине.
Мальчик не стал читать правила. Он и так знал их наизусть. Большую часть своего времени, большую часть своей жизни он проводил именно здесь — в этой самой библиотеке.
Мальчик попробовал провернуть ручку внутренней двери. Сопротивляется. Оно и понятно, в воскресенье библиотеки работать не должны — это правило старичок-хозяин считал практически священным. Однако, нескольким читателям он был рад в любой день недели. И мальчик был одним из них.
Мальчик тихонько постучал по старому дереву. Послышались глухие звуки.
- А? Кто там? - донёсся голос с той стороны дверей. Послышалась какая-то возня, а за ней — приближающиеся шаги.
- Это Итан, дедушка Хор. Впустите меня, пожалуйста.
Шаги засеменили значительно быстрее. Потом раздалось тихое щёлканье, а за ним — громкий скрип. Петли у этой двери давно не смазывали и они издавали страшноватые звуки, похожие одновременно на плач и пение птиц. А затем двери отворились.

2

Библиотека была для мальчика священным местом. Чем-то вроде храма, где он мог поклоняться своему странному божеству — божеству, пахнущему старой бумагой и тёмным деревом столов, божеству, убаюкивающему мальчика тёплым оранжевым светом антикварных светильников... Божеству, которому за знания нужно было платить одиночеством.
И мальчик действительно был одинок. У него не было ни друзей, ни знакомых, ни родственников — ну кроме его матери, с которой он жил в небольшой полуподвальной квартирке в одном из бедных районов города. Пожалуй, единственным человеком, кроме мамы, которому мальчик был небезразличен, был дедушка Хор — библиотекарь и хозяин этого прекрасного заведения.
Дедушка Хор, признававший исключительно такое обращение к своей персоне, действительно делал для маленького Итана очень многое: часами болтал с мальчиком, сидя за своим рабочим столом в пустой библиотеке, находил ему интересные и удивительные книги и даже читал их вместе с мальчиком, временами помогая тому понять, что именно в них происходит. Этот человек хорошо относился к Итану — наверное, потому, что был отчасти от него похож. Такой же одинокий, такой же спокойный и, конечно, так же страстно любящий книги — эти двое, при всей их внешней непохожести, внутри мало чем отличались друг от друга .
Библиотекарь любил мальчика. И нередко приходил тому на помощь, когда у мальчика были проблемы. Он часами успокаивал ребёнка, когда маме снова становилось хуже, когда его побили уличные дети или когда он потерял деньги, на которые должен был купить домой продуктов. Старик стал его духовным наставником, человеком, которому мальчик всегда мог и хотел довериться, который вытащит из любой ямы и ничего не попросит взамен.
— Итан, ребятишка! Ты весь промок! Заходи скорее!
Мальчик вошел в помещение библиотеки. Оранжевый свет, исходивший от красивых антикварных светильников на стенах, ненадолго ослепил его. Но, мало-помалу, глаза Итана привыкли, и тот наконец-то смог разглядеть своё самое любимое помещение.
Библиотеки, созданные ещё до развала СССР, делятся на два условных типа. Первый — это те из них, в которые весточку про то, что Союза больше нет, видимо, забыли занести. Там всегда совковые запахи, совковые порядки, книги там если и обновляют, то не регулярно и закупают не-всегда-ясно-что. В таких библиотеках обычно холодно и неприятно, там противная мебель, а со стеллажей опадает краска. Если они вообще не из металла. Иногда, если повезёт с библиотекарем, в них можно вполне сносно находиться и читать книги. Человек, получивший образование при Союзе, но не проникшийся, так сказать, его духом и реалиями — идеальный вариант хорошего библиотекаря. И книги знает куда глубже, чем названия и обложки, и рассказать может много чего интересного. Чего в таких библиотеках нет — так это настоящего, тёплого, ласкового уюта. А те, кто скажет, что уют для чтения — не такая уж и обязательная вещь, или очень странные, или очень глупые люди. Что же, такие библиотеки работают как раз для них.
Второй тип — это библиотеки, которые как раз на том самом уюте и базируются. И если человек хоть раз бывал более чем в одной такой библиотеке, то он вам точно скажет — уют там, хоть и везде свой, особенный, но всё-таки в чём-то похож. В чём же именно — не выразить словами, да и не так уж это важно, по большему счёту. Книги там старые и ветхие, зато чтение каждой из них — это отдельное событие. Обстановка, ощущение комфорта и тепла, окружающие человека со всех сторон, превращают чтение в некое особенное, совершенно ни на что не похожее приключение. Именно в таких местах дети, читая книги о полётах в космос, мечтают стать космонавтами, о путешественниках — великими первооткрывателями неизведанных ранее земель.
Библиотеке дедушки Хора принадлежала ко второму типу.
В его библиотеке очарование рождалось из отстранённости, замкнутости, ограждённости от внешнего мира: окна были занавешены плотными багровыми занавесками и помещение было погружено в мягкий полумрак, пахнущий свежей сдобой и ещё чем-то пряным — старик обожал разные хлебные изделия и покупал их свежие, прямо с огня, в пекарне всего в десяти метрах от библиотеки. Итан знал, что тамошний пекарь — большущий усатый мужчина со странным именем Зуфар, делал дедушке Хору отличные скидки.
Итан вошел, и только тут он ощутил, насколько же ему холодно. Прилив сил, нахлынувший на него, когда он боролся с течениями — людским и водяным, пропал без следа. Проявилась сильнейшая боль в ногах — следствие ношения джинсов в холодную погоду, да ещё и в дождь. Стопы болели ещё сильнее. И почему-то очень хотелось есть.
Когда Итан оказался внутри, она заметил, что помещение библиотеки было погружено практически в полную тьму. Точнее, та его часть, которая не предназначалась для чтения. По правую руку от входа стояла книжная стойка, за которой в будние дни дедушка Хор принимал посетителей, слушал, что им интересно и затем, со своим неизменным «сейчас-сейчас» поднимался со стула и брёл в лабиринт стеллажей в поисках очередной книги.
По левую руку располагался читальный зал — четыре большущих стола, по обе стороны которых располагались ряды мягких кресел. На части этих кресел висели настоящие шкуры, везде были старые, но мягкие подушки, а в дальнем углу ровной стопочкой были сложены разноцветные пледы — холод был бичом всех библиотек и, хотя тут работал обогреватель, окна продувало и зимой становилось достаточно холодно.
Если пройти между «ресепшеном» и читальным залом, то дальше по правую руку от идущего была стена, а по левую — огромный лабиринт стеллажей, залитый вязкой и пыльной тьмой. Единственный, кто мог зайти в него и не потеряться — это, собственно, сам дедушка Хор. Итан знал лишь небольшую часть лабиринта, но в ней он уже давно всё облазил.
А ещё в библиотеке всюду были книги. Стеллажей явно не хватало, и они были разложены везде, где только можно — на полу, на столах, под столами, на библиотекарском столе. Впрочем, книги на столах были просто оставлены теми, кто собирался их дочитать — в каждой из них торчала красная или оранжевая матерчатая закладка.
Тепло, уютно, очень-очень уютно — эта мысль закрадывалась в голову мальчика каждый раз, когда он входил в этот зал. Даже сейчас, когда его руки начинали дрожать от холода, а ноги подгибались от усталости, он был совершенно счастлив. Этот воздух, эта особенная атмосфера, они наполняли его жизнью. Тут Итану было хорошо. Так хорошо, как никогда не было дома.
- Ребятишка, снимай куртку и брюки, побросай их на кресло! Возьми плед, согрейся. Я заварю чай.
Чего Итан не умел — так это отвечать на благодарности. Он любил старого библиотекаря, он обожал слушать истории, которые тот рассказывает, ему было приятно, что добрый старик успокаивает его, когда ему плохо и что тот всегда рад его, Итана, приходу. Но мальчик не понимал, почему так происходит. Идея о собственной интересности была от него очень далека. Посему мальчик просто поздоровался, кивнул и, скинув куртку, стал стаскивать с себя серые джинсы, ставшие почти вдвое тяжелее от влаги. Те стаскивались с неохотой. По мере того, как мальчик освобождался от верхней одежды, ему становилось теплее.
Ребятишка. Старик всегда называл его именно так. И никак иначе. По имени тот обращался к мальчику очень редко. Обычно — в ситуациях, похожих на эту.
Не то чтобы ему страшно нужно было в библиотеку. Просто, глянув на тяжелое, наливающееся грустным серым цветом, небо, мальчик понял, что ему предстоит ужасный день дома — полный меланхолии и, возможно, слёз. Четырнадцатилетние дети не должны плакать. Они должны смеяться, улыбаться солнцу, бегать под дождём, кружиться... Но Итан не был таким. Он никогда не радовался дождю. Он вообще почти ничему не радовался.
Кроме одного. И именно поэтому мальчик, надеясь опередить дождь, со всех ног ринулся к библиотеке. Но, ясное дело, не успел.
И вот теперь он сидит, укутавшись в пушистый аквамариновый плед, и дрожит. Мальчик был сейчас похож на маленького, мокрого котёнка. Или лисёнка. Или кролика. Чуть живое, дрожащее, трогательно беззащитное создание. Из пледового «домика» выглядывал только кусочек головы мальчика: всё те же растрёпанные чёрные волосы, маленький нос, глаза-жуки, блестящие в ароматном оранжевом полумраке... При определённом ракурсе и доле воображения вместо пушного животного можно было углядеть в сидящем мальчонке что-то вроде лукавого бесёнка.
И что-то такое в мальчике правда было. Да, он был одиноким и несчастным, да, он много плакал, и у него не было друзей. Зато если бы вы с ним подружились, вы бы удивились тому, насколько этому маленькому чуду нравится иметь друга. Насколько хочется быть рядом с кем-то, чувствовать чьё-то тепло — не столько физическое, сколько тепло отношения, хорошей беседы или совместного молчаливого созерцания звёзд. Последнее, как известно, является свидетельством идеальной дружбы. Если дети способны вдвоём болтать всю ночь напролёт — они точно станут хорошими приятелями. Если они способны молчать и смотреть на небо — это уже настоящая дружба.
За окном заревел гром. Дождь и не думал успокаиваться — напротив, он превращался в грозу. Итан вообще не помнил такого, чтобы гром был после дождя.
Может, в пылу борьбы со всевозможными реками, он просто этого не услышал?
Пока Итан сидел в кресле, потихоньку согреваясь, он думал о дружбе. О ночах и звёздах, о беготне под дождём, об искренней возне, о хороших, добрых тёплых словах. Мальчик, по жизни практически лишенный тепла, предавался самым что ни на есть правильным, ординарным мечтаниям. В этом всегда есть что-то хорошее. Даже если вокруг — как-то холодно и странно, даже есть ненастье за окнами бьёт в свои небесные колокола, мечты, простые и красивые детские мечты — это всегда замечательно. Мальчик, естественно, не понимал этого. Да и с чего бы ему? Ему было достаточно ощущать, как движется, как вращается мир. — где-то там, за Гранью, в глубине подсознания, на самом дне того, что вообще можно назвать понимаемым.

3

Пока мальчик мечтал и млел в своём пушистом бастионе, старик Хор на крохотной кухоньке возился с чайником и едой. Итана, как казалось старику-библиотекарю, нужно было не только отпоить чаем, но и накормить — от холода у всех людей просыпается заметный аппетит.
Хорошо, что он таки пересилил своё нежелание сегодня куда-либо идти и вышел в пекарню перед самым дождём. Хорошо, что Зуфар так быстро и вкусно готовит — ему-то, Хору, всё равно, но мальчику нужна хорошая, вкусная пища.
Интересно, что он сейчас делает? Наверное, разделся до футболки и трусов и сидит, укутавшись в плед, возможно, читая какую-то книгу. Мальчик обожал книги. Хор обожал мальчиков, которые обожают книги.
Книги — духовное наследие предков. И речь идёт не только об их знаниях. Их философия, их миропонимание, их восприятие и чувство вкуса — всё это они оставляли нам, своим потомкам, на тысячах и тысячах печатных страниц. Мальчик ловил каждое слово, каждый образ — он, казалось, захлёбывался книгами, даже когда не всё в них понимал. Он радостно хватался и за Конан Дойля, и за Уэллса, пробовал читать «Гаргантюа и Пантагрюэля», а с него тут же пересел на Стругацких. Он любил чтение, чтение, как процесс, любил его как, как... Как акт постижения, как причастие. Для него прочитать книгу — то же самое, что для монаха — совершить паломничество на святую землю. Но у бедных монахов одна Святая Земля и одно паломничество в строго определённый срок. Мальчик же мог прочитать столько книг, сколько захочет и когда захочет.
И старик был точно, точно таким же.
После войны семья Мстислава Каменькова, так на самом деле звали старика Хора, иммигрировала в Украину из России. Тогда с перемещениями было не ахти, но Всеволод — отец старика, отличался необычной стойкостью, неплохим интеллектом и упрямством, граничащим с бараньим. Упрямством, которое, кстати, его сын унаследовал.
Денег у семьи почти не было, но на Украине она всё же чувствовала себя посвободнее, чем в России, в которой происходило всё «самое интересное». Тем более, что поселились они в крошечном городке — считай, деревне, в которой-то и власти особой не было. И спустя полгода, когда семейство Каменьковых уже более или менее стояло на ногах, отец Мстислава открыл свой маленький бизнес.
Мстислав рос точно так же, как рос маленький Итан — один, в окружении старых книг и украинских степей. Работать мальчика не заставляли — благо, бизнес мало-помалу рос, но школа в городке была такой, что отдавать мальчика туда побоялись. И наверное, правильно сделали.
Потому рос Мстислав, окруженный книгами, одна другой древнее. В городке не оказалось библиотеки, зато нашлись охочие избавиться от лишнего бумажного груза за пару копеек. Книги были недороги, а у мальчика всегда хватало денег на то, чтобы купить себе сперва две-пять, а потом и гораздо больше книг в месяц.
И в какой-то момент мальчик понял, что ему не нужны были сверстники. Мудрецы и писатели старого времени общались с ним, позволяли ему проникнуть разумом в свои знания, в свои подходы и идеи. Они — каждый из них, дарили ему частичку себя — частичку, которая на всю жизнь осталась у мальчишки в душе.
Спустя много лет, когда семейный бизнес перешел к самому Мстиславу, он переехал в город покрупнее и открыл в нём свою библиотеку, чтобы делиться своими знаниями с миром. К тому времени он собрал такое огромное количество книг, что они уже не помещались во всех комнатах его немаленького дома. Это стало идеальным стартом для небольшой библиотеки. Бизнес и так принёс ему множество денег, которые он почти что не тратил. Так что Мстислав продал его задёшево одному своему приятелю. Остатков всё равно должно было хватить до самой-самой смерти...
И вот сейчас, спустя почти шестьдесят лет, этот самый мальчишка, известный теперь всем, как дедушка Хор, готовил еду, заваривал чай и думал о мальчике, в котором он видел, в первую очередь, самого себя.
В заваривании чая есть что-то особенное. Не зря же и на Востоке и в Британии его считают ритуалом и относятся с большим уважением. Старику нравилось заваривать чай — без каких-либо ритуалов, без излишеств — просто взять из банки сухих листочков, насыпать на дно кружки и залить кипятком. А затем, вдыхая поднимающийся от кружки ароматный пар, медленно помешивать напиток. А тот факт, что сейчас они с Итаном попьют, поедят, а потом, скорее всего, усядутся за очередную книгу (старик читал быстрее, но мальчик уже не сильно от него отставал) очень и очень сильно поднимал и без того неплохое настроение старика.
Он снова представил себе мальчика. Представил себе его, укутанного в плед, похожего на какое-то сидящее в норке пушистое существо — хомячка там или ласки. Скорее ласки — у мальчика было стройное, красивое телосложение. Красивые ноги, правильные изгибы плеч, мелкие черты лица...
(Красивые ноги. И не только ноги, верно?. Кожа. Красивая, гладка кожа.)
Дедушка Хор с отвращением дёрнул головой. Пар, исходящий из кружки, вдруг оказался старику слишком горячим и густым и тот убрал голову из прозрачного столба.
Не всё было в порядке с этим добрым, приятным, воспитанным стариком-книголюбом. Был у него секрет, который он старался не рассказывать никому. Даже самому себе. Ему было стыдно, ему было отвратительно, но за многие годы он ничего не смог сделать, чтобы погасить свои пагубные желания. Ему оставалось лишь держать себя в руках — не думать о противных ему вещах, не позволять себе ничего такого, что могло бы вызвать у него грязные, нечестивые мысли. За всё время, что они были с Итаном знакомы, дедушка Хор ни разу не погладил мальчика по голове. Ни разу не положил руку на плечо. Ни разу не прикоснулся.
Так бывает. И иногда с этим ничего нельзя поделать. Можно поддаться этому желания и утонуть в пороке. Или взять его под контроль и жить дальше. Это не так уж сложно, особенно теперь. Старческое тело — совсем не то, что было лет двадцать назад. Но мысли остаются и от них старику делалось не по себе.
Впрочем, он быстро взял себя в руки. Такие «приступы» уже много лет были для него нормой, и он понял, что они просто не должны, не имеет права портить ему настроение. Он закрыл глаза и немного постоял. Совсем чуть-чуть, пока мысли приходили в порядок. Потом он снова ощутил, как приятный траво-ягодный аромат щекочет его тонкие ноздри. Он улыбнулся — куда-то в потолок, в совершенно бессмысленную точку. И, аккуратно разложив куски булочки на подносе, поднял его и понёс в читальный зал.