Прощайте, степные тюльпаны

Эпизоды из повести «Геологи»


МАЛАХИТОВЫЙ ВЗГЛЯД
 
По направлению Чимкентского техникума Лиля прибыла в Магадан: манили не только северные заработки, но и надежда найти судьбу – ровесники не вернулись с фронта. Коллектив Дальстроя оценил старание и организаторские способности выпускницы с первых же месяцев её работы.
Энергичная комсомолка выступала раньше на техникумовской сцене: в студенческом спектакле она играла фронтовичку, посетившую парикмахера. Один клиент, увидев красавицу, похвастался артиллерийской службой. Девушка строго спросила: «А какова траектория полёта?»   Рассказчик не понял слово и ответил: «А я с нашей территории прям на иху территорию!» 

Встрепенулись изящные брови, выстрелил малахитовый взгляд – Лиля встала, сняв накидку, и изумлённый хвастун увидел на её плечах погоны майора. Актовый зал заполнился аплодисментами и хохотом.
Из Магадана Лиля переехала в посёлок Омсукчан, возникший в тридцатых годах благодаря открытию богатых месторождений. Главное управление Строительства Дальнего Севера «Дальстрой» держали крепкие руки НКВД, и горнодобывающая промышленность использовала труд политических заключенных. Репрессии коснулись первооткрывателей месторождений, специалистов с дореволюционным стажем. Лиля иногда общалась с ними по работе и узнавала печальные истории.
С началом войны охрана лагерей была переведена на военное положение. Ужесточение режима, холод и голод вызывали сопротивление заключенных. Но в 1942-м году отличникам производства предоставили сокращение срока или досрочное освобождение. При этом были усилены наказания для саботажников. Вольные работники жили в холодных бараках без элементарных удобств.
Бытовые условия у заключенных были ещё тяжелее.

Неимоверными усилиями и патриотизмом всех работников Дальстрой сохранил уровень добычи в военное время. С завершением войны положение вольнонаёмных улучшилось повышением зарплат, премиями, товарами.

Возродилась геологоразведочная работа, которая пришлась по душе молодой работнице. В северном краю выплеснулась энергия зеленоглазой активистки на комсомольских собраниях. Ни один праздник не обходился без её песен.  Перебирая гитарные струны, Лиля пела песни Лидии Руслановой, Изабеллы Юрьевой, Ляли Чёрной. Слушателей очаровывал волоокий взгляд, вобравший в себя смысл песен, и завораживал сочный тембр.  Талант проявлялся и в танцах. Никто не мог так сплясать «цыганочку с выходом» под граммофонную пластинку «Ту балвал».

 Энтузиастка не сразу осознала историческую значимость своей работы, но жизнь фиксировала уникальность того времени. Судьба комсомолки втянулась в колесо возрождения страны, стала её частью, обросла событиями и городами. 

Все ощущали её фантастическую магию и волшебство обаяния – виолончельный голос, неуловимая грация движений, загадочная лучистая улыбка. Явной прелестью привораживал точёный профиль.  Красота лица не позволяла оторвать взгляд от его уникальной гармонии. Природа ювелирно вывела безупречные линии её фигуры. Лёгкий прищур малахитового взгляда обладал божественным притяжением - природа мастерски отшлифовала два живых самородка. Роскошные ресницы поднимались не спеша, открывая серебристо-зелёную поволоку трепетавших влажных листочков. В печали она неимоверно хорошела прозрачными жемчужинами.
 Девушка дивной прелести подарила образцовое семейное счастье фронтовику Алексею, начальнику геологоразведочной партии.   

Со смертью «отца всех народов» началось освобождение заключенных и вербовка новых работников. Горнорудный комбинат, где работали Лилия и Алексей, преобразовался в Магаданский совнархоз.
Алексей получил направление на освоение нового секретного рудника и с молодой женой отправился покорять Мойынкумскую пустыню.


ПРОЩАЙТЕ, СТЕПНЫЕ ТЮЛЬПАНЫ

...Лилия превращалась в гранит –   крепкий камень мог выдержать испытания, выпавшие на её долю. Все, кто когда-либо с ней общался, запомнили это изумительное произведение Природы, воплотившей идеал в реальность.  Годы красавицу не портили, её короновала мудрость прожитых лет. Но пышная длинная коса, иногда переходившая в величавые причёски, осталась только на старых фото: пришлось отрезать, потому что в условиях полевой работы нелегко было ухаживать за густым каштановым богатством.   
Жёстко подчинив волю, Лилия, превозмогая проблемы со здоровьем, работала начальником геологоразведки, хотя по вечерам терпела нытьё отёкших ног. Её мать всегда была рядом: качая головой, пророчила, что ноги дочери заболят в старости: негоже в таком возрасте ходить неделями по барханам, как молодушке.  Болея душой за других, Ивановна не услышала зловещий звонок своей болезни и стойко держалась до последней минуты жизни. Не оставляя работы, Лилия по вечерам ухаживала за заболевшей матерью.  Но ноябрьский парад не пропустила: осунувшаяся, уставшая, она шла с флагом и вспоминала мужа, погибшего на работе.  Пятнадцать лет назад при утверждении её кандидатуры был задан только один вопрос: «С какой целью вы вступаете в КПСС?». У Лилии перехватило дыхание, и она тихо ответила: «Хочу продолжить дело Алексея.» Приняли единогласно.

...Секретное предприятие удерживало людей хорошими условиями проживания и высокой зарплатой. То ли от забот, то ли от урановой ауры неизлечимая болезнь выбирала жителей степного рая. Морозной зимой Лилия проводила свою мать в последнюю дорогу. Приехавшая на похороны бабушки дочь предложила матери переехать в Сибирь. 
Лилия поняла, что в городке, ставшем ей родиной, уже не может оставаться. Авторитет памяти её мужа перестал быть щитом. Кому нужны пенсионеры с проблемами?  Трудности на работе повлияли на решение одинокой женщины: написав заявление, наскоро собрала контейнер. Медленно дошла к дальнему кладбищу и долго сидела на гранитной плите у памятника мужу. Поклонилась последнему пристанищу матери. Обвела взглядом бескрайний простор под тёплой, как глаза Алексея, синевой: «Прощайте, степные тюльпаны...»

Дорога бытия поворачивалась нелегко, но Лилия решительно вошла в сибирскую жизнь. Освоила обязанности лаборанта заводской котельной, подключилась к работе профкома и парткома.  В коллективе заметили красивую энергичную женщину.  Жизнь, казалось, пошла ровно, но возле здания Главгеологии Лилия вспоминала молодость, и под ресницами рождались жемчужные слёзы.

Она бережно хранила ордена и документы мужа, подолгу рассматривала фотоальбом.  Свою медаль «Ветеран труда» повесила рядом с боевыми орденами мужа на роскошном ковре, занявшем всю стену и напоминавшем о молодости. Когда дочке исполнился год, Алексей развернул это узорное великолепие на полу: «Пусть малышка ползает!» 

Привлекавшая внимание одиноких ровесников, пожилая красавица понимала, что ни для кого не станет королевой, какой была для Алексея. Истинная любовь была только к мужу, и её ценность она должна передать внукам.
Аксуек стал болезненной темой воспоминаний. Лилия мысленно бродила по зелёным улицам уютного оазиса-городка, любовалась майской тюльпановой степью; руки держали невидимый нивелир, а перед глазами маячили барханные миражи. Вспоминала ребят и девчат из геологоразведочной партии.  Душа отторгала новый город, но здесь в Сибири родились внуки.

Подруги присылали письма, Лилия врастала сердцем в каждую строчку и мечтала приехать туда, где бродили её сны по ночам.  Может быть, стоило остаться и применить свой профессионализм в новом качестве? Она грустно улыбнулась своим мыслям – ноги болели, голову сжимал обруч давления, сердце пошаливало.
Аксуекские новости печально удивляли. Объединились управления. Развернулось строительство микрорайона на пустыре, через который геологоразведочный отряд под руководством Лилии Валентиновны переходил в палаточный городок на «поле», как именовали барханную степь.  Мало осталось «могикан», создававших рудник с нуля. Многие специалисты, осознав бесперспективность и опасность, оставили Аксуек. Зато бывшие мастера приобрели должности главного геофизика, главного геолога, старшего картографа.

Восьмидесятые перескочили свою половину.  Что-то неладное творилось в государстве. Лилия искренне поддержала избрание Горбачёва – нестарый политик должен влить свою энергию в развитие страны. Но жизнь становилась странной. На сибирском заводе, где активная пенсионерка стала душой коллектива, часто менялось руководство; приходили и уходили временщики, прихватывая с собой материальные блага и квартиры. Рабочий народ понимал, что производство разваливается и разворовывается. Самые ушлые властители успевали откусить от заводского пирога кусочки побольше. А Лилия ещё верила в правоту КПСС…

Каждый город зеркальным осколком отражал болезнь всей страны.  В Аксуеке творилось то же, что и в Сибири: предприятие объял пожар перестройки. Врачи и учителя уезжали. Политические взгляды молодёжи поменялись, а старые специалисты ещё надеялись на справедливость руководства -   не верили, что проводится политика «выкручивания рук». По руднику шагала эпопея предвзятых аттестаций и безжалостных сокращений. Председатель профкома выступил против директора в защиту работников и потерял должность. Попадали под сокращение опытные буровики и закалённые инженерные кадры.
Лилия перебирала письма, пахнувшие степными ветрами, и слезинки сползали на ровные строчки. Она не давала волю слабости, но в письмах к подругам изливала душу. И они, как могли, поддерживали её.
«Лилечка, дорогая! Ты все болезни собрала в себе. Береги себя. У тебя ведь внуки, и ты им нужна.»
Огонь уничтожил деревянный дом, комнату в котором Лилия получила от завода, и унёс в небытие письма и фотографии. Через партком она добилась получения квартир для погорельцев в панельной многоэтажке, освободившихся от болгарских гастарбайтеров.

«У меня появилось пристанище, где можно голову приложить и распорядиться своим временем. Пусть я трёхжильная, пусть скачу козликом днём, но вечером нужна тишина и отдых от трудового дня.»
Подруги откровенно писали друг другу о своих чаяниях.
«…Упустили своё время. Слишком требования велики у меня, как и у тебя, Лилечка. Не можем быть в зависимости ни от кого.»

…Во время непонятного государственного переворота закрытие аксуекской геологоразведки сыграло зловещую роль в судьбах пожилых геологов. Места трудовых старожилов заняла пришлая молодёжь. Им неведома была история нелёгкого освоения рудника и рождения микрогорода из землянок и бараков.   
Лилия читала участливые слова подруги, и мятежная тоска сильной женщины, покорявшей северный край и горячие барханы, нанизывала на ресницы прозрачные бусинки. На сибирском заводе она теперь выполняла работу мастера. Но больные ноги тяжело передвигались по цеху, а работать приходилось наравне с молодёжью, чтобы помочь внукам.

 Апрельский День Геолога и августовский День Шахтёра Лилия не забывала и всем сердцем была с теми, кто далеко.  Как широко отмечались эти праздники в Аксуеке! В комфортном городке с московским снабжением всё было на высшем уровне. Но теперь и там бытие перевернулось. 
Местные власти переименовали рудоуправление в объединение «Южполиметалл» и на один год продлили трудовой договор, но пожилых инженеров перевели на рабочие места.
Нависла угроза закрытия рудника.  Деградация предприятия обернулась неизбежностью распада.
…После шахтёрского бунта, связанного со смертельной травмой проходчика, руководители лишились должностей: появились новые директор, главный инженер, секретарь парткома, председатель профкома. Управленческие места быстро занимали национальные кадры.
Коллектив с трудом добился, чтобы в поселковый совет выбрали русского председателя.   

Лилия вовремя уехала из умиравшего посёлка, хотя в те годы его состояние было не так плачевно. В Сибири её жизнь заполнилась семейными и производственными заботами.  А душа степной королевы рвалась к барханным просторам. Об этом по вечерам Лилия беседовала с фотографией Алексея, который остался навечно сорокалетним.  Смыслом её жизни стала память о прожитых годах. Пожилая женщина не пропускала парады в День Победы, несла гвоздики к Вечному огню чуждого ей города, зримо представляла себе боевую службу мужа, словно воевала рядом с ним. 

В праздник дочь пришла с поздравлением. Лилия улыбнулась букету любимых тюльпанов и потеряла сознание.
- С кем ты сейчас разговаривала, мама?
- Это тот белый старик. На этот раз он ничего мне не предсказывал, а только сказал, чтобы я подумала.  И исчез.
- Белый старик? Мой сынок в дошкольном возрасте рассказывал, что по ночам к нему в окно заглядывал старик с белой бородой. А ведь мы жили тогда на седьмом этаже.

...Дочь поставила цветы в вазу, а Лилия увидела в них   майские степи Мойынкума.



  ДОРОГА, УСЫПАННАЯ РОЗАМИ

Аксуек держал урановыми пальцами всех, кто его оставил. Аура комфорта советского рая преследовала бывших обитателей, рассредоточившихся по всему миру.  Рудник умирал. Дух его требовал жертв за прежнюю безбедную жизнь своих работников.

Проблемы в начале девяностых сворачивались в одно слово – выжить.  Магазины не работали, основные продукты предлагал лишь один маленький гастроном. С тоской вспоминали жители прежнее изобилие. Цены теперь скакали зайцами и   росли, как грибы. Стоимость газовых баллонов увеличилась за пару дней втрое, электричества – вдвое. Почтовое отделение не принимало переводы.  Самолёты перестали летать. Автобусы приезжали нерегулярно, цена на билет равнялась пенсии. Истина затерялась в суматохе событий, и ответов на вопросы ни у кого не было.

«…Редеют ряды геологов и шахтёров. Жизнь всё-таки одна, и не спеши расставаться с ней, дорогая подруга. Береги сердечко. Мы молоды, нам всего по шестьдесят пять!»

Жители пытались пережить зиму. Заканчивался мазут, и котельная дышала на грани остановки. Рак косил аксуекцев, как средневековая чума. Души умерших кружили возле своих тел по три дня – родственникам негде было взять доски на гробы.  Зарплату не платили месяцами.  Пенсии поступали с задержкой. Затеплилась надежда: Верховный совет Казахстана подписал документы на кредит для рудника, но республиканский Минфин выплату запретил. Шахтёры собрались в столицу Алма-Ату - пикетировать «Белый дом», хотя понимали, что это напрасно. Не хватало денег на восстановление производства – и такая участь постигла многие оборонные предприятия.

Там, где руководство было порядочным, цеха ещё «дышали», но аксуекские начальники не заботились о продлении жизни горнорудной промышленности: растащили, списали и выкупили за бесценок всё оборудование.
В смутное время и жизнь стала жёсткой, и люди испортились: каждый решал свои проблемы. Новая страна, отколовшаяся от России, вводила национальную валюту.
В разрушавшемся посёлке магазины опустели – не поступал бензин, не стало и товаров. Молочные продукты привозили один раз в неделю, но потом прекратили совсем.  Пенсионерам переезд стал сложнее – денег не хватало на билеты.  Жизнь в Аксуеке стала дороже, чем в России. А раньше было наоборот.

Существование распавшейся страны и в Сибири обернулось трагедией в образе безработицы и нищеты. Прежде и в страшном сне такое не виделось: пустые магазины, длинные очереди, зажатые в пальцах талоны на основные продукты. Государство погружалось во мрак неопределённости. Телеэкраны изрыгали похабщину; владели душами Чумак и Кашпировский, массовым гипнозом отвлекая людей от гнёта действительности. 

Лилия «подсела» на «Санта-Барбару» – американский сериал, десяток лет уводивший страну от смутной реальности в проблемы киногероев. Отряхнув туман аксуекских воспоминаний, Лилия тянула сибирскую лямку, как бурлак на известной картине. Аксуек остался в другой стране. Она не увидела развала городка своей молодости, в котором новые хозяева, купившие за бесценок недвижимость, разрушали, разбирали по кирпичикам добротные дома и увозили их стройматериалами. Вырубали величественные тополя и пышные карагачи.

Умирали обезвоженные сады. Вместо уютных улиц, добротных домов, щедрых магазинов, добрых кинотеатров, мудрых школ, бодрых спортзалов, надёжных цехов остались серые развалины и немые пустыри.
Смерч разрухи прошёлся по домам, по судьбам, по памяти, по душам, по сердцам.
Бомбёжка бесхозяйственности превратила городок в руины. Урановая гидра цепкими щупальцами душила жителей, отдавших молодость Аксуеку, и добиралась до тех, кто давно покинул его советское благополучие. Её зловещая ухмылка оборачивалась неизлечимой болезнью.

Лилия переживала и свои напасти, и невзгоды подруг. Страны у них стали разными, а беды людей - похожими. Из казахстанских городов русские семьи уезжали в Россию, потому что предприятия закрывались, а жизнь дорожала с каждым днём.  Но и в России было не лучше. Девяностые перешли половину своего десятилетия, а просвета во мраке, окутавшем жизнь, не наступало. Всё катилось в пропасть эпохи.
… «Дорогая моя Лилечка. Дожили мы до того, что пишем по большим праздникам. В казахском городе, куда я переехала из Аксуека, нет конвертов.  Ушла на пенсию, у меня на сберкнижке было десять тысяч рублей. Я считала себя богатой: с властью демократов началась денежная чехарда, и мои сбережения выросли до двадцати тысяч. Когда распался Союз, и ввели национальную валюту, то я потеряла всё.
Моя двадцатка превратилась в сорок тенге, на которые можно купить две булки хлеба или две бутылки молока плюс два конверта. Ограбили нас правители без зазрения совести, как разбойники на большой дороге тёмной ночью, разница лишь в том, что нас обворовали   среди бела дня.
Отменили обещанный перерасчёт вкладов. Пенсию в полторы тысячи тенге платят векселями. Этих бумажек хватает только на хлеб. Масла всё равно в магазине нет, что предвещает очередной скачок цен. Раньше, когда мы «плохо жили при Сталине» ежегодно в начале весны снижали цены. Экономика в Казахстане развалена, все ударились в спекуляцию. Предприятия закрывают, растут безработица и преступность.  Зарплату на предприятиях платят натурой - полмешка вермишели вместо денег. Из Аксуека доходят скорбные вести: умирают наши коллеги один за другим.»

Лилия читала письма и кивала головой: здесь в Сибири – всё то же самое. Трудностей она никогда не боялась – в молодости осваивала Север, пешком проходила километры дорог по горячим барханам, жила в палатках. Нелегка была работа топографа, но светили солнцем идеалы.  Годы уже не те, чтобы бороться с бедами. Мысли летели через границы: «Лечиться сейчас сложно и дорого. Организм ослаблен и нынешней жизнью, и возрастом. Но мы - закалённое племя геологов и топографов - держимся!»

Прошло время, когда Лилия могла быть сильной. Ощущение безысходности и стрессы-оборотни подорвали её здоровье. Она старалась держаться бодро, лишь в письмах подруге раскрывала душу. Они утешали друг друга в злое время перемен и вспоминали романтику советских лет.
«Лилечка, сколько же тебе пришлось пережить! Но ты не падай духом и не считай дни. Мы ещё покоптим небо, чтобы ему стало жарко. При такой жизни надо самим заказывать музыку повеселее. Мы прожили интересную жизнь. Во снах ко мне приходят наши ровесники -  молодые, сильные и красивые.
Я не жалею, что уехала из Аксуека: там царит разруха, властвует национализм. Да и в других городах промышленность в упадке. Зарплату не платят по полгода.  Уходят в мир иной и наши сверстники, и более молодые.» 

Лилия поняла, что высокие аксуекские зарплаты и советское процветание оплачены здоровьем и жизнью тех, кто жертвовал на урановый алтарь свою молодость.
А ныне... Последние сбережения пенсионерки поглотила жестокая финансовая «пирамида». Она ходила на митинги у здания Администрации города, но надежды обернулись миражами.
Лилия перестала верить в силу КПСС и швырнула партбилет со словами: «Вы предали наши идеалы!»
Надев платок, спешила в храм, чтобы ставить свечи за тех, кто навсегда остался в искусственно созданных странах.

Проблемы пролезли змеями в сопротивлявшийся болезням организм.  Последовала череда операций. Лилия ещё надеялась вскарабкаться на волну жизни. В больнице она вызывала восхищение своей стойкостью: когда худая старая женщина с пронзительными малахитами на иконном лице шла по коридору, опираясь на плечо дочери, мужчины вставали.  Дочь, оставив работу и семейные заботы, дежурила у постели матери после очередной операции.  Лилия еле открыла глаза, и бескровные губы прошептали: «Белый старик с неподвижным лицом дал мне время. Он сказал правду: у меня были три родных гроба. А насчёт моего возраста ошибся: подарил мне два лишних года для осознания прошлого».

Приблизился предел человеческих возможностей: Лилию поместили в хоспис.  Она взяла с собой своё богатство – документы, фотографии Алексея, внуков и поэта Владимира Высоцкого. 
Врач запретил ей вставать с постели, и больная поняла, что из этого логова ей уже не выбраться.

Она молила ангела-хранителя о том, чтобы немного дожить до семидесятипятилетнего юбилея мужа. В бреду разговаривала с теми, кто её ждал: «Лёша, твои внуки тебя помнят, ты остался в них. Мама, ты всегда была права!»
…Дочь с печальной любовью смотрела на высохшую старушку и видела в ней всё ту же родную красавицу.  Малахитовые глаза отсвечивали боль, в слабом теле цепкой памятью теплился космический мир мыслей. 

Телеэкранные обитатели Санта-Барбары продолжали решать свои проблемы. Но беды героев американского сериала уже не интересовали Лилию Валентиновну. Её жизнь растаяла жёлтым сентябрьским днём. Душа, прокрутившись над сибирскими лесами, улетела в Аксуек, промчалась по барханам, покружила над могилами и унеслась во вселенную. Алексей, взяв любимую за руку, повёл по невидимой дороге, усыпанной розами, трепетавшими от тихих трелей. Рядом шла прозрачная девочка – рано умершая младшая дочь.  У дороги их встретил помолодевший белый старик, и впервые на бескровном лице светилась улыбка. Незримыми волнами покатились вслед его слова: «Путь один - дороги разные».
Геологи, отмеряя парсеки невесомыми шагами, уходили по звёздной дороге к геодезической рейке, маячившей на недосягаемом космическом горизонте. За ними улетал пылью передряг и романтики двадцатый век, энергией родственных нитей оберегавший биосферу.

***
…Без звона глухо стукнулись стаканы, уснула беспокойная пурга. Букетами украсились барханы, пропела трелью соловья тайга. Жизнь предъявила счёт, подбив итоги: «И после смерти суждено идти - у спрятанной меж звёздами дороги вас встретит ангел с рейкой на пути.»

…Ушли вдвоём с мечтой открытий новых туда, где их ничто не разлучит. В его глазах – свет мыслей бирюзовых, в её глазах – узорный малахит.

ГЕОЛОГИ

Двадцатый век развёртывал спирали:
все судьбы разворотом прокрутив,
в пути камнями разбросал печали,
насвистывая радостный мотив.
Прошли по неизведанности ноги,
к бездонным недрам тайнами влекло:
то в жгучий холод кутались дороги,
то солнце беспощадное пекло.

Геологи мы, путь наш бесконечен,
работа въелась цепко в плоть и кровь.
Взвалили рюкзаком себе на плечи
к профессии нелёгкую любовь.
Устала запылённая тренога
и с ней видавший виды нивелир.
Земное сердце тронула тревога:
планета открывала древний мир.

В сердцах двоих в походах зрела звучность,
приобретала терпкой сути соль.
Так, показав примером неразлучность,
к теодолиту крепится буссоль.
Песчаный поцелуй барханных смерчей
поймала днём озёрная вода.
А горный шурф не очень-то доверчив,
чтоб так легко все ценности отдать.

Ворча, катил ГАЗ шестьдесят девятый
или мобильный шестьдесят шестой
в далёкие барханные закаты
к работе романтичной полевой.
Застыло днём в засохшем горле пекло,
нанизан ветром на глаза песок.
Забит тюльпановым сгоревшим пеплом
ресницы каждой чёрный колосок.


Футбольный мячик – перекати-поле -
вскормила жаркой сухостью земля,
и он в своей неукротимой воле
топографам помог «бить профиля».
Суровый ветер проиграл с листа злость,
когда объятья вечер распростёр.
Во взгляде песни мутную усталость
стирал, играя искрами костёр.
Профессию мы превратили в веру
и положили на её алтарь
святую верность - истинности меру,
а остальное всё - пустое, хмарь.

…Без звона глухо стукнулись стаканы,
уснула беспокойная пурга.
Букетами украсились барханы,
пропела трелью соловья тайга.
Жизнь предъявила счёт, подбив итоги:
«И после смерти суждено идти -
у спрятанной меж звёздами дороги
вас ангел с рейкой встретит на пути.»

…Ушли вдвоём с мечтой открытий новых
туда, где их ничто не разлучит.
В его глазах – свет мыслей бирюзовых,
в её глазах – узорный малахит.