Санаторий. Танцы. Стихи Мандельштама. Часть 4

Как-то Римма позвонила мне и просила, если смогу, взять за свой счёт дня  три и приехать к ней. Я дома придумал командировку, взял за свой счёт и поехал. Сейчас я оцениваю это всё, как полный идиотизм с моей стороны. Знаешь, что женщина непоправимо больна, что ничего уже нельзя сделать, что с этим давно нужно было покончить и продолжаешь это делать. Этому объяснения нет и сейчас. Как у Верди в "Травиате", Альфред знал, что Виолетта больна туберкулёзом и всё равно стремился к ней.
Приехал. Она сказала, что нужно помочь ей на всех окнах поставить шпингалеты и на форточках завёртки и сделать в душевой кабине душ. Пять окон, десять рам - двадцать шпингалетов. Шурупы в магазине, отвёртки тоже. Я же мужик всё -таки. К вечеру на правой
ладони образовался кровавый мозоль, а сделал я только половину. Нужно было делать это в перчатках. Шилом я проделывал отверстие для шурупа, но оно работает, как и отвёртка,давит на ладонь. На другой день я всё делал левой рукой, нашёл перчатку. Ночью спали в разных местах. Думать о близости даже не решались. Она была на работе. К её приезду я приготовил ужин. Мы уже были знакомы с её дочерью, так как я ей сделал компьютерный стол и помогал разбираться в некоторых её проблемах с ним. Хорошая девушка, не избалованная вниманием близких людей. Но она не унывала и была весёлого нрава.
Мы ужинали втроём. Я почти закончил всю работу. Римма подошла ко мне, улыбалась, но потом неожиданно с размаха ударила меня по щеке. "Все, вы мужики, одинаковые!" и заплакала. Что это было я не знаю до сих пор. Я обиделся на неё: после такого адского труда и такая награда! Оставаться, не смотря на вечер, было нельзя. Я оделся и ушёл на платформу. Кажется меня никто не провожал, я не помню. Душила обида. Ехать три часа и почти в ночь. Всё рухнуло, хотя я понимал, что должно было рухнуть, но более цивилизованным способом, хотя бы по телефону. Я ехал в пустом вагоне до Мытищ. А там уже пересел на нашу электричку и в ней были люди. Немного улеглось. И я подумал, что я всё-таки дурак. Ну что я прицепился к ней? Ведь знал, что она неадекватна. Я много раз замечал эту неадекватность, но откладывал расставание. Так мне и надо!
Были звонки, были письма о прощении, но я уже на них не отвечал. Нельзя возвращаться в никуда! Жаль её по человечески, но не более. Остался в голове непонятный вопрос: зачем я
всё это делал?  Не знаю до сих пор.
Что осталось?  Остались стихи в стиле Мандельштама! Вольно или невольно я ему благодарен
за то, что я стал писать стихи, и желание писать больше не покидало меня до сих пор.
Ни одного стиха я не написал о ней и этот рассказ- единственное произведение, рассказывающее о ней. Более о ней я ничего не узнавал.